Неожиданное вступление?
Узкая улица, слева забор выше моего роста, справа – маленький двухэтажный домик. Улица вымощена брусчаткой, а из-за забора свисают тяжёлые от спелых груш ветви. Вокруг так хорошо, так уютно, так тепло от августовского солнца. Я спешу домой.
Мне вспоминаются далёкие времена детства, когда, на другом конце земли, я проходил по похожей улице и видел, как переспелые груши со стуком падают на мостовую. Моя маленькая ручка зажата в крепкой чуть шершавой ладони деда, ножки бодро топают, а голова вертится во все стороны. Но это как будто осталось в другом мире. А теперь со мной только разверзнутая пустота. И никто не ждёт меня дома.
Там, в нагретой лучами солнца сквозь запылённое стекло комнате, накурено и прибрано. Бумажный мусор переполнил корзины и мешки, пылесос пора вытряхивать. Я так и сделаю, вот только приду домой и позавтракаю той нехитрой снедью, что несу с собой. Как-никак, завтра мой день рождения, надо закончить уборку и приготовить что-то вроде праздничного ужина. Пожалуй, я никого не приглашал. Нет, определённо не приглашал. Воспоминания о детстве болезненно напомнили огромный покрытый скатертью стол и множество гостей, вручающих мне подарки с торжественным видом. Ну их всех на фиг!
- Ой! – воскликнула девушка, и звук высыпавшихся на землю из пакета продуктов вывел меня из состояния задумчивости. Я увидел, что сыр, йогурт, французский хлеб и что-то ещё ровным слоем устилали землю у моих ног. А девушка присела на корточки и прятала под лёгкой «ветровкой» большой воронёный пистолет.
- «Беретта – 21», калибр 9мм, два режима ведения огня, - произнёс я так, будто выступал с лекцией перед своими студентами. Жизнь одинокого человека быстро учит констатировать факты, признавая их право на существование с олимпийской невозмутимостью.
- Сыр с плесенью, багет, бифидойогурт, - столь же спокойно ответила мне девушка, успевшая встать и отряхивающая край платья. Теперь я рассмотрел её получше. Невысокая, по-девичьи хрупкая, с волосами, ложащимися свободно на плечи тяжёлыми прядями. Очень бледная, с серыми, нет, холодно-голубыми глазами.
Вот с кем мне довелось столкнуться на тихой улице Киото в августе две тысячи какого-то года. Да, девушка не была японкой, и американкой, впрочем, тоже. А я был. Был русским ассистентом на кафедре информационных систем Киотского Университета. Щелчок предохранителя как будто разрушил границу безвременья. Может, через мгновенье это «был» станет явственно осмысленным. «Он оправдал надежды бесчисленных живых существ и в окружении пятисот учеников и последователей ушёл в ясный свет», - вспомнил я канонический буддийский текст. Жаль, пожалуй, что со мной всё не так.
Чьи надежды я оправдал? Пожалуй, друзьям, родственникам, товарищам по работе я принёс лишь разочарование. Кто пошёл за мной и моим учением? Статус лектора в Университете – ничто, я рассказываю чужие мысли людям, которые их в основном забывают после сессии. И уж в ясный свет мне, ясно, попасть не светит. Во всяком случае, в ближайших инкарнациях.
Теперь я мог лишь созерцать девушку, её руку и продолжение этой руки. Кто-то сказал: «Меч как продолжение руки». И хотя это было давно, для настоящего воина его оружие – часть организма. Вот эта самая часть закрывала от меня часть обзора – 9 миллиметров воронёного металла ограничивали дыру в Бездну по краям. Девушка почему-то медлила. Будь она высоким профессионалом, не желавшим никаких свидетельств своего пребывания здесь, в моей голове нейроны разбавила бы латунно-свинцовая вставка. Но она медлила. Думала. И я сказал по-японски:
- Ты заставляешь идти кровавый дождь.
Она молча опустила руку и вгляделась в мои глаза пристально-пристально. Потом будто озноб охватил это тоненькое тело, она вся затряслась, хотя вокруг пел жаркий август, а плечи её закрывала куртка. Рука, только теперь я заметил, что это была левая рука, разжалась как бы сама собой, и пистолет приглушённо звякнул о мостовую. Я сделал шаг вперёд. Девочка опустила голову, и волосы упали ей на лоб и глаза. Шагнув ещё раз, я крепко обнял её за плечи. Так мы и стояли посреди улицы: учитель с рассыпанным пакетом и маленькая девочка, плачущая у него на груди.
- Пойдём, тебе пора! – сказал я через какое-то время, когда она выплакалась. Или мне показалось, что она выплакалась. Во всяком случае, перестала дрожать.
- Hai, sensei , - я не понял по началу, что говорил с ней по-японски. А теперь она ответила мне на этом же языке.
- Во всяком случае, пока мы идём по этой улице, нам по пути, - продолжил я уже по-французски, и она снова посмотрела на меня своими по-детски большими глазами. Похоже, я угадал. Она сказала:
- В этой жизни только и бывают люди, с которыми по пути или не по пути, - сказала по-русски. Теперь угадала она.
- Прости, я подумал, что ты француженка.
- Можно и так сказать, - ответила девочка. Я продолжал обнимать её правой рукой за плечо. Остатки завтрака многообещающе остались валяться на мостовой. – Я почти всё детство прожила во Франции. Мой отец – русский художник, уехавший искать счастья за границу в начале девяностых.
«Прямо как я», - подумалось мне.
- Теперь я здесь. Мне нравится Япония. Хорошие, честные люди. Очень красивая страна, они так о ней заботятся. Я живу в Тояме, там у меня дом в лесу. Хочешь приехать ко мне в гости, сенсей?
- Да, - ответил я. – Ведь у меня завтра день рождения. Можешь считать, что ты уже сделала мне подарок.
- Хорошо, я буду так считать.
Мы дошли в обнимку, так по-русски, до поворота. Тихая улочка, с садами и маленькими особнячками, закончилась. Теперь начиналась шумная скоростная дорога, по которой сновали туда и сюда многочисленные автомобили и пешеходы. Ещё два шага, и неожиданная встреча среди грушевых деревьев казалась чем-то вроде миража. Так часто бывает в Киото. Но я на всю жизнь запомнил, что всё это было на самом деле.
Две остановки на автобусе до метро, на подземке до вокзала «Кёто Эки». «Синкансен» через двадцать пять минут подхватил и унёс нас на северо-запад, в Тояму. Всё это время мы молчали. И лишь когда девушка-официантка подъехала со своим подносом на колёсиках, моя спутница отвернулась от окна:
- Сколько тебе исполнится?
- Завтра мне двадцать девять.
- Я хочу сока.
Я расплатился с официанткой, и мы мерно начали посасывать апельсиновый сок через трубочки, одиноко торчащие из зелёных коробочек. Молчание продолжилось. В тот момент мне захотелось спросить девочку, сколько же ей лет. Наверное, она это почувствовала.
- Знаешь, сенсей, я не так молода, как кажется. Иногда я думаю, что прожила уже не одну жизнь, целиком и полностью, как свою.
- Это правда, - ответил я учительским голосом.
- Но почему же тогда я чувствую, что эти жизни я прожила, как не свои?!
- Потому что ты и вправду прожила их именно так.
- Тогда я не ошиблась, назвав тебя сенсеем.
И мы проехали ещё около сотни километров молча. Вскоре надо было делать пересадку. Мы вышли, и я удивился полному отсутствию вещей. И вправду, никакого багажа не было. Как легко и приятно стало мне в то мгновение! Никакого багажа, никакого груза! Просто она и я. Собрались и поехали туда, куда должны были поехать. «Чтобы оправдать надежды бесчисленных живых существ», - почему-то подумал я.
Обычная электричка, каких в Японии миллион или несколько сот тысяч, везла нас минут сорок. Мы ели купленные на станции пересадки конфеты. К тому времени, как конфеты подошли к концу, у нас оставалось две возможности: пересесть на дизель или на автобус. Во всяком случае, я был уверен, что так должно будет произойти. Однако на стоянке нас ждала красивая спортивная машина, и моя спутница уверенно села за руль. Сделав мне знак рукой, она повернула ключи зажигания. Кабриолет цвета «синий металлик», верх откинут, резина с визгом провернулась, и машина рывком бросилась к горам. Где-то там мы собирались отпраздновать мой день рождения.
Так мы ехали, и я наблюдал, как постепенно с ростом высоты над уровнем моря хвойный лес сменяет собой широколиственный. Честно, я себя так чувствовал, словно не ждал ничего, словно всё, чего можно ждать, осталось где-то далеко позади. Такой свободы я не ощущал лет с шестнадцати. Пожалуй, дочь русского художника подарила мне главное – желание жить.
Моя спутница включила музыку. Чем-то композиция напоминала мощные фортепьянные опусы Чайковского, но флейта и мощный женский вокал придавали ей неповторимое очарование. Неожиданно музыка прервалась – нас тряхнуло на колдобине, CD-плеер перескочил на следующую тему. Акустическая гитара с мощными вставками «дисторшн» на припеве. Девочка потянулась и прибавила звук. Теперь я не слышал шума мотора и звуков леса. Только музыка и грунтовая дорога, ведущая к неизвестному особняку. Я не стал задавать вопросов, и просто наслаждался моментом.
Дорога раздваивалась, и мы свернули направо. Широко заложив руль, как штурвал истребителя, Девочка развернула свой кабриолет у парадного крыльца.
- Вот мы и приехали.
Особняк в стиле эпохи Мэйдзи гармонично утопал среди старых деревьев. Так всегда в Японии – элемент дикой природы почти искусственно создаётся, чтобы придать дополнительное очарование человеческим постройкам. Хотя, в японском нет прямого аналога слову «очарование». Оставив машину у входа, Девочка (теперь я называл её так про себя) направилась к входу, как будто зная, что я послушно последую за ней. В этом было что-то от принцессы, уверенной в преданности своих подданных. Но она назвала меня «сенсей», и на пороге дома пропустила вперёд:
- Прошу тебя, сенсей, входи.
В доме не было привычной прихожей, с порога начиналась гостиная, просто огромная по японским меркам. Мне показалось, что тут же выйдут слуги и предложат мне снять деревянные сандалии, настолько особняк был выдержан в феодально-старомодном стиле. Тем не менее, оставив ботинки у порога, я сунул ноги в привычные тапочки, выглядевшие даже немного по-советски. Девочка же прошла к центру зала, иначе этот холл назвать я не мог, и уселась на татами.
- Добро пожаловать в мой дом, сенсей! Предлагаю отдохнуть с дороги. Позже ты увидишь свою комнату, - удивительная улыбка просияла на её лице. Но это длилось лишь мгновение. Ещё через миг она вскочила, будто бы привлечённая неким неразличимым для меня звуком, и приложила палец к губам. «Беретта» снова оказалась в её руке. Вскоре и я различил неслышный скрип половиц где-то наверху. Девочка помахала ладонью у рта, и я понял, что мне нужно продолжать говорить, будто бы ничего не произошло.
- Как здесь красиво! - громко заговорил я по-японски. – Удивительно чистые и зелёные места! Для меня большая честь побывать в этом доме. Рад прилагать с вами совместные усилия. Большое спасибо! – ничего не значащие приветственные фразы, длинные, как это всегда в Японии.
Тем временем хозяйка (хотя в этом я уже начал сомневаться) неслышно вышла из холла и направилась, как мне показалось, к боковой лестнице. Таким образом, я оставался главной приманкой здесь, в холле, куда выходила в свою очередь лестница центральная. Что это, испытание на доверие? Тяжёлый топот прозвучал будто просыпанные из корзины камни. Двое мужчин, один в пиджаке, другой в тренировочном костюме, сбежали вниз по лестнице. Когда первый из них задержался на центральном пролёте, он спросил:
- Где она?
В ответ я только растерянно развёл руками. К тому моменту второй подбежал ко мне почти вплотную. Это был японец, довольно худой, если не сказать костлявый, что ещё больше подчёркивалось чёрным трико. Я ожидал неуловимого взмаха рукой и готовился избежать его в последний момент. Хотя, пожалуй, я не столь уж силён в восточных единоборствах, и не очень надеялся продлить поединок хоть ненадолго. Но на нечто другое я надеялся изо всех сил. Я понял, что так оно и происходит, это испытание на доверие. Японец сделал шаг ко мне, и я как можно быстрее отскочил вправо, перекатился через плечо и оказался на достаточно большом расстоянии от противника. Тот уже преодолел замешательство и бросился в новую атаку. Теперь у меня фактически не было шансов – справа стена, впереди лестница. И я бросился ему навстречу. В тот момент, когда я ждал, что придавлю тщедушного парня всей массой своего тела или хлопнусь плашмя об пол, лёгкий «чпок» раздался дважды, а следом за ним ошалелое:
- Ё-о! Э-э!
Вскочив на ноги и убедившись в целости своих конечностей, я увидел, что парень в трико и мужчина на лестнице лежат, залитые кровью, а Девочка с горделивым видом спускается вниз, помахивая пистолетом. Почему-то кровь показалась мне неестественно яркой, а пистолет неожиданно большим.
- Я справился? – спросил я маленькую хозяйку большого дома.
- Й-осс! – ответил мне парень в трико, вставая с пола.
- Ты всё также хорошо играешь в пэйнтболл, - проговорил мужчина на лестнице.
- Теперь ты и вправду вошёл в этот дом, сенсей. Добро пожаловать!
Добро пожаловать!
Мы вчетвером сидели на татами вокруг низкого столика и пили тёплое саке. Как и большинство выходцев из России, я без труда пью любое спиртное, однако к тёплому саке я привыкал не меньше двух-трёх лет. Теперь я могу ощутить его вкус, как это бывает с хорошим джином. Парень в трико бурно выражал свои эмоции по поводу выпитого, на грани позволительного для японца предела. Готов поспорить, в своё время он таким образом эпатировал своих институтских товарищей. Его звали Муро, и он жил в этом доме. Впрочем, его напарник в пиджаке, носивший кроме этой одежды ещё и забавное имя Миау, также жил в том же особняке. Кем они приходились Девочке, я понял не сразу. Во всяком случае, она мне сказала:
- Тут всё очень непросто. Предлагаю разобраться получше. И, поскольку сенсей приехал из России, - тут прозвучали ёканья и эканья Муро, - поскольку сенсей приехал из России, всё станет намного понятней, если выпить саке.
После двух первых чарок, сделанных из лакированного дерева в виде глубоких блюдец, и дружного «Кампай!» , Девочка подняла правую руку, призывая всех к вниманию.
- Итак, как сказал Шопенгауэр, ничто так не сближает людей, как алкоголь. Надеюсь, теперь мы сможем разделить наше совместное знание, - такая прелюдия, кроме Шопенгауэра, конечно, нормальна для японских возлияний. – Теперь я хочу пролить свет на вопрос пребывания сенсея здесь. Муро, Миау, вы давно и верно служите хозяевам этого дома. И поэтому оба знаете, что в определённый момент всегда происходит нечто, заставляющее нас перейти к действиям. Меня давно предупреждали об этом, но я всё время оказывалась неготовой. И вот, сегодня в Киото это произошло. Я сразу поняла, что это именно так. Я почувствовала свою слабость. Почувствовала всем естеством, иголочками ощутила в кончиках пальцев. Я знаю, что слаба. И поэтому пришло время мне начать учиться.
- Но, Госпожа! – Миау первый раз обратился так к Девочке при мне. – Значит ли это, что вы не смогли сделать то, что должно?
- Ты сам прекрасно всё понимаешь. Да, именно это и значит. Я пролила слёзы вместо крови, и этот человек был тем, кто напитал ими свои рукава.
Мне вспомнилась средневековая японская танка:
Знаю, что обо мне
Ты в разлуке не станешь томиться.
Рассказать бы тебе,
сколько слёз я пролил украдкой,
рукава одежд увлажняя!..
- Сенсей! – обратилась ко мне Девочка. В лёгком волнении я поднял голову.
- Ты приглашаешься остаться в этом доме. Для начала, поживи тут неделю. За это время я смогу объяснить достаточно, чтобы ты сумел сделать свой выбор.
Я поклонился в ответ, настолько низко, насколько это позволяли приличия, не сгибая шею, а лишь спину в пояснице. Догадываясь о многом, я ждал, не считая возможным сразу задавать лишние вопросы. Многолетняя жизнь в Японии научила меня удивительно выверенным и настолько же удивительно корректным обычаям. Теперь Девочка должна была подвести итог:
- Нечасты в нашем доме желанные гости! Я подниму эту чарку с тем, чтобы исполнившееся ожидание дало желаемый результат нашим надеждам на невозможное!
- Банзай!
- Банзай!
- Банзай!
И я понял, что Девочку теперь следует называть Госпожа.
Госпожа и её сад
Второй этаж особняка опоясывала галерея. Время было вечернее, и я вышел полюбоваться на тонущее за далёкими сопками солнце. Где-то там, далеко, Россия. Я так давно не думал о родине. Если честно, то до последнего времени мне казалось, что нечего вспоминать о том, что осталось там, на грязных улицах, в прокуренной коммуналке, в раздолбанном трамвае. А сегодня, когда я, наконец, вырвался из суеты своей обычной жизни, мне сразу вспомнилась Россия. Мне показалось, что я вот-вот заплачу. «…покосившиеся избы, карканье ворон над убогими погостами… Это была Русь!» Выходит, что лишь ежедневные обязанности, скопом сваливавшиеся на меня с каждым пробуждением, заставляли забыть о родине. Даже не забыть, просто не вспоминать. Ведь я ничего не забыл.
Да, я не забыл обшарпанные стены Университета, нищих в переходах, неумело крестящихся в церквях, единственную отраду – компьютер и Интернет. Я не забыл, как решил поступать в аспирантуру в Японии, и как меня отговаривали полупьяные родственники. Только школьный товарищ Саня сказал: «Делай, как чувствуешь самым трудным!» И я поехал в Киотский Университет, славный своим лояльным отношением к иностранцам. С большим трудом я получил степень магистра, уйма бумаг была проведена через все немыслимые департаменты и комитеты. В конце концов, началась моя преподавательская деятельность. В немногочисленные свободные дни я отправлялся в национальный парк и рисовал. Праздники отмечал с сослуживцами в недорогом кафе. А вот в последний день рождения повстречал Госпожу.
Мне ужасно захотелось курить, но сигарет не было, мятая мягкая пачка американских сигарет осталась где-то на дороге сюда. Боже мой, я уже пытаюсь поделить жизнь на «до» и «после»! Тихое шуршание отодвигаемой перегородки привлекло моё внимание. Муро вышел на галерею и облокотился на парапет рядом со мной, оставив перегородку приоткрытой.
- Знаешь, я хочу поздравить тебя с днём рождения. Ведь у европейцев это важный праздник, правда?
- Спасибо, Муро.
- Здесь у нас очень красивые закаты.
- Это так.
Мы помолчали вместе минут пять, и он протянул мне пачку сигарет той марки, которую я обычно курил. Каким-то чудом зажигалка не потерялась во время моих сегодняшних странствий. С большим удовольствием я затянулся, а потом огляделся в поисках пепельницы: сбрасывать окурки в сад не представлялось для меня возможным. Муро достал из кармана коробочку из-под каких-то конфет и протянул мне. Тогда многое стало понятным. И в первую очередь то, что здесь называют «молчаливым знанием». Из сада раздавался неудержимый стрёкот цикад. Так мы стояли на галерее: я курил, а Муро молча смотрел куда-то в даль.
Сад Госпожи внизу был прекрасен. Нет, я должен сказать, он был просто совершенен. Несколько старых вишен, тополей и платанов, кусты тамариска, клумбы с цветами. Знаете, с такими маленькими невзрачными беленькими цветами. И песочные дорожки с многозначительно утопленными в них камнями. За оградой дома лес покрывал склоны сопок густым одеялом, будто прикрывал наготу земли. Солнце уже почти село, когда через приоткрытую перегородку неслышно вошла Госпожа.
На ней была тёмно-красная юката, расшитая огромными золотыми и синими цветами. Широкий кушак на спине был завязан бантом. Льняные волосы подняты наверх, обнажая затылок. Никто бы не сказал, что эта женщина дочь русского и француженки. Она постояла мгновение, не меняя угла поворота головы, и заговорила со мной:
- Тебе нравится сад, сенсей?
- Да, - так хотелось добавить «Госпожа»! – И мне нравится закат.
- Это естественно, ведь ты родился в год металла. Белый Тигр приходит с Запада, с ним нужно быть очень осторожным. Идём же, я покажу тебе твою комнату.
Также молча, как и в первый раз, только прибыв сюда, я последовал за ней. Она не оборачивалась ни на мгновение, уверенно и чинно шествуя по галерее. Когда моя провожатая свернула за угол, мне показалось, что она растворилась навсегда. И тогда я понял, что никогда бы не простил себе, если бы потерял её. Ускорив шаг, я увидел, что она всё также ровно двигается по галерее, ступая по деревянным половицам будто по воде.
Неожиданно Госпожа остановилась и отодвинула перегородку. Я подошёл к ней и увидел простую маленькую комнату с матрасом на полу прямо посередине, рядом книжных полок, маленьким столиком и плетёной корзиной для одежды. В стене слева было окно, через которое виднелся всё тот же укрывающий сопки лес, окрашенный в оранжевые тона закатом.
- Входи же! – произнесла хозяйка. И я переступил порог.
Она зашла следом и задвинула за собой перегородку.
- Здесь никто не потревожит тебя, располагайся. Завтра тебе придётся подумать о многом, а пока, прошу, забудь все суетные мысли за порогом этой комнаты. Здесь вместе только мы с тобой, сенсей, - и девушка с льняными волосами вынула из причёски одну за другой две заколки. В полумраке комнаты её волосы рассыпались по плечам с лёгким шорохом. Мы и вправду были одни здесь.
«Что это?» - подумал я. «Та самая слабость, о которой говорила за чаркой саке Госпожа? Или спрятанная в груди молодой девушки дикая птица, со стуком бьющая крылами? Или это те слёзы, что были пролиты вместо крови?» Я шагнул к ней и обнял за плечи, ощутив тепло и мелкую дрожь. А когда её руки плотно прижались к моей спине, я почувствовал, что дрожь переходит в колебания, созвучные ритму сердца. Касаясь кожи её лица, я вдыхал запах волос, попав на зыбкую границу плача и желания и не зная, в какую же сторону шагнуть. Воротник юкаты оказался таким гладким на ощупь – шёлк. Когда моя щека приблизилась к её шее, слёзы наполнили мои глаза. Всё, сегодняшняя встреча на улице Киото, закат на галерее, тоска по России, одиночество пустой квартиры университетского преподавателя, всё это нашло выход в потоке слёз, хлынувшем у меня из глаз. Я плакал с такой радостью, которой не испытывал очень давно. Это были такие счастливые слёзы, которые можно было разделить только с этой девушкой. И мы стояли, плотно прижавшись друг к другу с улыбками на губах, наполняя рукава неиссякающими слезами.
Пробуждение
Утро коснулось меня трогательно и нежно. В первый раз проснувшись я улыбался. Откинув одеяло и потянувшись, я зашлёпал босыми ногами по деревянному полу. Рядом с постелью обнаружился медный кувшин с водой и таз для умывания – всё как в старинных домах. Хотя почему как? Ведь это был просто шаг, шаг через пространство и время. Решение, которое должно было прийти. Перемены, наступающие с неотвратимостью исполнившегося ожидания.
По галерее я дошёл до лестницы, ведущей вниз. Конец лета, конец отпуска. В этот раз мне не было нужды никуда звонить, предупреждая о возможной задержке. Пожалуй, в этом доме просто нет телефона. В этом мире его нет. Есть лишь только Она.
Запахи рыбы и риса проникали из кухни, скрытой где-то в глубине особняка. Вскоре появился Миау в белом фартуке, держа в руках поднос.
- С добрым утром! Прошу присоединиться к трапезе!
- С добрым утром, Миау! Уже спешу!
Следом за ним я прошёл в столовую, наполненную утренним светом. Огромные окна впускали яркие и тёплые лучи. Я почувствовал себя в Стране Восходящего Солнца. Все уже были у стола. Ровно четыре места, Миау поставил поднос с рыбой и сел напротив Муро. Госпожа (а теперь это была именно она) посмотрела на меня, ожидая.
- С добрым утром! Приятно трудиться с вами сегодня! – поприветствовал я всех.
- Прошу, сенсей, нам также приятно иметь возможность прилагать с тобой сегодня совместные усилия, - произнесла сдержанным тоном Госпожа, но всё же я уловил в её словах нотку вчерашнего тепла. Во всяком случае, хотелось верить. Муро помахал мне рукой, я кивнул в ответ.
После того, как все попробовали первый же кусочек рыбы, Госпожа сразу сказала:
- Очень вкусно, Миау!
- Да, да! Просто здорово! – поддержал её Муро. Что же, очередь за мной.
- Какая замечательная рыба!
Миау, похоже, на самом деле смутился. Если бы не сильно смуглая кожа выходца откуда-то с Кюсю, я бы сказал, что он слегка покраснел.
- Что вы! Но я старался.
Только после этого все продолжили трапезу.
Когда ощущение лёгкой сытости возникло в моём желудке, я положил хаси на край тарелки. Пришла пора зелёной сё-ча , и важных разговоров. Точнее, важного молчания, как это и бывает на Востоке. Те несколько лет, что я прожил в Киото (кстати, правильно говорить Кёто), были жизнью в обычном мегаполисе, не сильно отличающемся от большинства городов-космополитов. Я не забирался в плохо освещённые старые районы с выбоинами на асфальте, и был вполне доволен. Лишь в очень редкие минуты меня, гайгоку-дзина , недоверчивые японцы допускали до традиционного деревенского быта. На самом деле, у меня просто не было родственников, к которым я мог бы поехать в деревню. Молчание продлилось ровно столько, сколько нужно, чтобы чинно выпить чай.
- Сейчас наступило утро, благоприятствующее благим начинаниям. Сегодняшняя наша задача - посвятить сенсея в курс его новой работы. Будем терпеливы и внимательны, потому что обучение есть основа будущего успеха. Спустимся же в лабораторию незамедлительно! – и Госпожа, отставив пустую чашку, двинулась прочь из столовой. Огромный бант на юкате слегка покачивался в такт её шагам.
Мы вышли из особняка и подошли к задним воротам. Они выходили к площадке, на которой располагался гараж и какие-то склады. Всё, что не вписывалось в гармоничный пейзаж, было вынесено за рамки картины. Муро оказался впереди, он же открыл ворота гаража и выгнал огромный джип. Явно специальной комплектации, тот сиял металлической окраской. Потом в гараж вошла Госпожа. Подойдя к пульту вмонтированного в стену терминала, она ввела какие-то команды. Муро и Миау сложили руки на груди, всем своим видом показывая, что нужно ждать. Примерно через пять минут Госпожа вновь подошла к терминалу и с что-то опять ввела. Почти сразу раздалось жужжание – типичный звук сервоприводов. Я даже мог назвать марку, поскольку звук был уж очень специфический и знакомый всякому, кто хоть что-то понимает в тяжёлой японской робототехнике. Площадка, на которой стоял джип, оказалась огромной круглой дверью. Точно посередине дверь рассоединилась на две половины, плавно отъехавшие в скрытые пазы. Госпожа без промедления ступила на невидимую с того места, где стоял я, лестницу. Муро подтолкнул меня в бок: «Скорее! Механизм держит двери открытыми очень недолго!»
Я быстро начал спускаться по винтовой лестнице вглубь земли, сопровождаемый жёлтым светом фонарей. Оказавшись на глубине около десяти метров, я поднял голову вверх. Там круглая дверь наружу уже начала съезжаться. Муро и Миау не спускались следом за нами. Теперь мы оказались вдвоём с Госпожой на площадке внизу лестницы. Она подошла к вмонтированному в стену пульту, и в полумраке я заметил лучик, пробежавшийся по её лицу, точнее, глазам. Большая лампочка наверху загорелась зелёным светом, и со звуком зуммера открылись совершенно незаметные до сих пор двери. Только лёгкое шипение выдало работу мощных пневмоприводов.
Госпожа вошла внутрь. Внутрь чего? Я даже не знал, как сказать. Маленькое помещение, похожее на раздевалку, с какими-то шкафчиками на стенах. Впереди была дверь со стеклянным окошечком.
- Подожди, сенсей, сейчас нам откроют, - сказала моя провожатая и постучала в стеклянное окошечко.
Лицо человека в очках мелькнуло в окошечке, и дверь открылась. Маленького роста женщина в белом халате и с бейджиком низко поклонилась нам.
- Добро пожаловать, Госпожа! Ваш визит всегда радостен для нас!
Мы вошли в лабораторию. Мои туфли гулко стучали по металлическим полам. Оглядевшись, я увидел гудящие стенды с оборудованием. Похоже, здесь собрали целый вычислительный кластер. Некоторые приборы, стоявшие в центре огромного зала, совершенно ни о чём не говорили мне, не последнему специалисту в компьютерной технике. Огромный монитор занимал всю противоположную стену. Возле двух терминалов, похожих на пилотские пульты космического корабля будущего, сидели двое людей в белых халатах. Худощавый мужчина, тоже в очках, сразу встал и направился к нам.
- Здравствуйте, Госпожа! – сказал он, поклонившись. Потом молча поклонился мне. Я ответил ему ещё более низким поклоном.
- Рюи, здравствуй! Успешно ли продвигается ваша работа? – спросила учёного Госпожа.
- О, да! Мы сейчас работаем над финансовым проектом в Денвере. Примерно через два дня можно будет передать точные инструкции нашим людям на Нью-Йоркской бирже.
- Замечательно. Рюи, это сенсей. Теперь он будет работать с нами.
- Вот как? Конечно! Приятно познакомиться! Добрый почин совместных начинаний! – тут учёный вновь поклонился мне, и я ответил ему по возможности более низким поклоном. Хорошая русская мудрость «Поклон спины не ломит» очень помогает в Японии.
Рюи повёл нас за собой к главному монитору. Отдав несколько голосовых команд, он вывел на экран малопонятные тренды и диаграммы, разглядывая которые Госпожа с пониманием кивала. Вот где зарыто экономическое благополучие Японии! Или тут что-то ещё? На самом деле было бы смешно думать, что обычных рыночных аналитиков прячут так от глаз просвещённой общественности. Женщина, сидевшая за терминалом, повернулась к нам. Рукава её халата были засучены, и я увидел, что предплечья покрыты витиеватой татуировкой, уползающей куда-то выше к плечам. Дракон с синей чешуёй.
Конечно, чего же ещё я мог ожидать! Такими татуировками отмечается принадлежность к «семьям», или, точнее, к кланам якудза. Их наносят на всё тело. Но Госпожа – европейка. Gaigoku-jin no onna . Почему эти женщины служат ей? И почему мне показываю всё это? Ведь, в другой ситуации, лучшее, что могло ждать увидевшего татуировки – это мгновенная смерть. Может, я уже давно мёртв? Или, скорее, меня воспринимают здесь, как мертвеца. «Почему самурай не боится смерти? Потому что он уже мёртв», - насколько применима ко мне эта древняя мудрость? Мои мысли пришли в раздрай.
Будто почувствовав моё смущение, Госпожа повернулась ко мне, доверительно взяв за предплечье:
- Сенсей! Я не зря назвала тебя так, ты многое понимаешь, не слыша слов и не произнося их. Пришло время рассказать тебе о наследстве, полученном Девочкой и сделавшем её Госпожой, - я повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. Но той волны слабости, вызывавшей у меня двоякое чувство, не было и следа.
- Мой отец, Сергей Рыбников, был неплохим художником. Его работы не находили покупателей в Ленинграде, где он жил, но когда в 1988 ему удалось показать их секретарю атташе по культуре Французской Республики, тот сказал, что ими обязательно заинтересуются в Париже, падком до всего экзотического. Я тогда ещё даже не ходила в школу. Вскоре французские туристы за огромные по советским меркам деньги приобрели две картины моего отца. Он начал подумывать о персональной выставке в Париже. Мама в то время тяжело болела, я почти не помню её тогдашней. Половину года она проводила в больнице, а отец работал как сумасшедший. Он смог продать ещё несколько картин, всё чаще возвращаясь к мысли уехать во Францию. Я тогда этого не понимала, но чувствовала сердцем – между ним и мамой намечался разлад. Вскоре он превратился в почти непреодолимую пропасть. Знаешь, в такие моменты только обоюдное желание воссоединиться вновь может спасти ситуацию, - я кивнул, внимательно слушая Девочку. – Так вот, этого-то желания не было и в помине. Мама первая подала документы на развод, прямо в больнице. Я всё чувствовала, каждый оттенок их горя, но не знала, что это. Не знала, с чем сравнить. Не знала, что предпринять. Мне просто хотелось жить радостной жизнью ребёнка вместе с мамой и папой. Но с тех пор я надолго была лишена этой возможности. Отец оформил все документы и в 1990 году уехал во Францию. Железный занавес пал, было уже гораздо легче эмигрировать, чем за десять лет до этого. Мама попрощалась со мной, не вставая с больничной постели, она была уже очень слаба в то время. Мама сказала мне, что лучшим образом всё образуется, если я уеду с папой. Она обещала писать, и сказала, что приедет, когда я пойду в школу, чтобы посмотреть на свою дочку в бантиках первоклашки. Так я оказалась в Париже.
Девочка замолчала, как будто переводя дух. Но когда заходишь так далеко, уже не можешь не говорить. И она продолжила:
- Отец и вправду организовал в Париже выставку, которая прошла вполне успешно. Во многом заслуга эта была делом мадемуазель Жоржеты Паскуаль, помогавшей в поисках наиболее подходящего зала, пригласившей представителей истеблишмента и купившей первую картину, что обычно является решающим на таких мероприятиях. В итоге, отец женился на Жоржете. Прошёл ещё год. Мама так и не приехала, когда я пошла в первый класс. Французский давался мне легко, я читала газеты вместе с отцом, чтобы быстрее изучить язык. Тогда всё русское было в моде, ты, наверное, помнишь, сенсей. И вот в один из зимних вечеров отец открыл популярный журнал, да так и замер, не произнося ни слова. Я подёргала его за рукав свитера, но он молчал. А потом я увидела, что он молча плакал. Стиснув зубы и глотая слёзы, но плакал. Никто не видел эти его слёзы, кроме меня. Никто не мог утешить такого одинокого русского художника Сергея Рыбникова. Ни покупатели, ни поклонники, ни журналисты, часто посещавшие наш дом, ни новая жена, часто уезжавшая в неизвестном направлении на несколько недель. Он просто стоял и плакал, держа в руках журнал. А с фотографии прямо на него смотрела моя мама, улыбающаяся на фоне Токийского залива. Романтическая история о японском миллионере-филантропе, заплатившем деньги за мамину операцию и увёзшем её потом с собой. Тогда русские жёны были основной темой французских модных журналов. Но про мамину свадьбу ничего не сообщалось. В тот вечер отец отправил меня наверх, а сам сидел на кухне и пил водку. Я спустилась вниз, потому что беспокоилась, к тому же он так и не поцеловал меня перед сном. Отец поднял голову, и я увидела его красные от слёз и спиртного глаза. Он сказал: «Видишь, как оно всё складывается. Человек предполагает, а Бог располагает. Это вечная судьба русского рассеяния. И не важно, первая это или четвёртая волна». Я тогда не очень поняла, что значат его слова. Но почувствовала, о чём он говорит. Подбежав к отцу, я крепко обняла его за ноги и заплакала. Так мы простояли неизвестное количество времени. Я никогда не забуду этого момента.
Я не заметил, как все учёные приступили к своей работе, отодвинувшись на возможно большее расстояние. Впрочем, Девочка говорила свои слова только мне, и они никогда бы их не услышали, даже если бы захотели. Даже если бы знали русский. А я так хотел слышать эти родные слова на родном языке от родной женщины. Родной? Но Девочка продолжала:
- Время шло. Наступила весна. Отец пил всё больше и больше и почти перестал рисовать. Дела пошли хуже, и он стал пить ещё больше. В один вечер он не справился с управлением на трассе и врезался в огромный бензовоз. Нам нечего было даже похоронить. Я помню, как закрытый гроб привезли на кладбище, и старый толстый священник с пахучим кадилом тянул заупокойные молитвы. Жоржета в чёрной вуали переговаривалась с подругами, в какой пансионат меня лучше сдать. Я совершенно опустошённая приехала домой, не обронив и слезинки. Кажется, кто-то из старых художников проговорил тогда: «Что за сильная девочка!» Я решила, что он окажется прав, чего бы мне это ни стоило. Но дома на журнальном столике меня ждало письмо с иероглифами на штампах. Мама звала меня к себе. Спрятав письмо от Жоржеты, я решила уехать в Японию к маме. Она писала, что живёт счастливо с господином Кавадзами, но Господь не даёт им детей. Она тоскует по мне и спрашивает, может ли отец отпустить меня к ней хотя бы ненадолго. Но отец уже отпустил всё, что держало его на этой земле. Обвязав письмо мамы ленточкой вместе с теми, что она присылала мне из Ленинграда, из больницы, я ждала. В итоге Жоржета собрала все документы и необходимые деньги, чтобы запрятать меня в закрытую частную школу на десять лет. Это было лучшим моментом для побега. Увы, я не знала, что для поездки в Японию требуется виза. Когда мачеха уехала по каким-то своим делам, оставив меня с горничной, я достала из ящика секретера так заботливо подготовленные документы, кредитную карточку и около десяти тысяч франков наличными. Письма, перевязанные ленточкой, я бережно положила в свою маленькую сумочку. Мне было восемь лет и шесть месяцев. В аэропорту я протянула кассиру свидетельство о рождении и деньги, попросив билет до Токио. За руку меня отвели к жандарму. Он долго смотрел бумаги, и уже хотел позвонить мне домой, когда я спросила его: «Господин жандарм, сколько вы получаете?» Он впал в столбняк, когда я протянула ему десять тысяч франков. Медленно спрятав деньги во внутренний карман кителя, он позвонил в японское посольство. Я попросила его сказать, что еду к своей маме, госпоже Кавадзами. Через полчаса возле здания аэропорта остановилась белая машина неизвестной марки, и учтивый мужчина, раскланявшись, забрал меня с собой. В посольстве меня уже ждали какие-то люди. Увидев девочку в платье с оборочками и белой шляпке, один из них не удержался, и я в первый раз услышала японскую речь: «Каваий дес!» Я не знала, что это значит, но его тон внушал доверие. «Так ты дочь госпожи Кавадзами, русской супруги господина Кавадзами?» - спросил меня один из мужчин, в чёрном строгом костюме и идеально белой рубахе.
«Да, мсье, именно так», - отвечала я. Он сказал непонятное «ара-ара» , и принялся куда-то звонить. Всё разрешилось просто чудесно: вместе с двумя мужчинами я была посажена на самолёт, который и привёз меня в Японию. Как я узнала позже, Жоржета не удочеряла меня, поэтому мой отъезд удалось организовать очень быстро, буквально в тот же вечер. Не думаю, что мачеха горевала обо мне, зато теперь у неё появилась новая тема для пересудов с подругами о вездесущих японцах. Перелёт был очень долгим, с посадкой в Бостоне. Мы летели вместе с солнцем, поэтому я в первый раз увидела Японию на закате. Токийский залив горел миллионом огней. А тёплый розовый снег уже покрывал город – была пора цветения вишни. У терминала меня ждали господин и госпожа Кавадзами, мама и новый папа, сразу посадившие меня в машину и увёзшие прочь от суеты мегаполиса. Двое молодых мужчин, с которыми я прилетела в Японию, сели в другую машину и поехали следом. Одного из них звали Муро, а другого Миау. Так я стала не просто девочкой, а Девочкой. Мой новый отец велел своим людям называть меня госпожа Кавадзами, или просто Госпожа. Он построил эту лабораторию, а дом наверху принадлежал ещё его прадеду. Всему, что я знаю, меня научил отец. И мне он передал своё дело. Теперь я Госпожа и хозяйка в поместье Кавадзами.
Кавадзами-сама закончила свой рассказ. Я же стоял, ожидая любого слова из её уст. Меня влекло к любому её жесту, любому слову. Не знаю почему, но она завоевала всего меня, завоевала сразу, окончательно и бесповоротно, безо всякого сражения. Ни на минуту я не хотел расставаться с этой женщиной.
- Что же, теперь за работу! Рюи! – громко позвала Кавадзами-сама.
- Да, Госпожа!
- Прошу тебя ознакомить сенсея с никарагуанским проектом. Дай ему код доступа группы «В» и подключи терминал. А ты, сенсей, изучи материалы и расскажи мне сегодня перед ужином, не возникли ли у тебя на этот счёт интересные идеи. Желаю всем стараться! – попрощалась Кавадзами-сама и вышла в ту самую дверь с маленьким окошком. Я уселся за компьютер. Наконец хоть что-то привычное за последние дни!
Простая любовь
Я уже давно привык к японизированным компьютерным системам, но материалы, предложенные мне, были на английском. Прочитав внимательно грифы на папках, я понял, что они предназначались для дальнейшего использования за пределами Японии. В тишине, прерываемой лишь голосовыми командами главному компьютеру, которые негромко отдавал Рюи, да стуком клавиш за терминалами, где сидели две женщины, я начал читать файлы никарагуанского проекта. Скажу прямо, за долгими рассказами о текущей целесообразности проекта и диаграммами с предполагаемыми прибылями скрывалось обыкновенное разбойное нападение. Ну, всё-таки, не очень уж обыкновенное. Грабить предполагалось большой склад наркотиков, принадлежащий семье, чьи интересы пересекались с нашими в нескольких инвестиционных проектах. «Нашими?» - поймал я себя на слове. «Ну вот, ты теперь уже считаешь себя членом мафиозной группировки! Поздравляю!» Хотя, возможно, всё обстояло не совсем так? «Как же! Купился! Попался! На слезливую девочку соблазнился!» Заткнись, вражина! Если не она, то кто? Ответь, ради кого и ради чего мне жить, если не ради неё? Я уже не один год хожу по этой земле, и научился разбираться в своих чувствах. Решено, остаюсь здесь. Может хоть так я пойму, что живу не напрасно? Оправдав надежды бесчисленных живых существ.
Внимательно сравнивая указанные в файлах показатели риска и возможные итоги развития предприятия, я составлял собственное резюме по проекту, делая заметки в отдельном файле. Потом встал и подошёл к Рюи:
- Рюи-сан, вы не угостите меня сигаретой?
- О, да, всегда пожалуйста! – из кармана халата он вынул синюю пачку крепких японских сигарет и протянул мне. – Курительная комната вон там, - и он показал пальцем.
- Могу я просить вас составить мне компанию?
- Конечно-конечно! С удовольствием разделю общение с вами!
Мы прошли в небольшую комнату с мощной вытяжкой и хромированными пепельницами. Я протянул ему зажигалку:
- Скажите, Рюи-сан, а вы всё время находитесь в этой лаборатории?
- Что вы! Конечно, нет! Я провожу здесь редко больше недели кряду. Тут, кстати, прекрасно оборудованная рекреационная комната.
- Замечательно.
- А вы теперь, хм-м, простите мне мою бестактность, теперь вы будете также работать в лаборатории?
- Пожалуй, время от времени буду спускаться к вам. Ведь наверху нет компьютеров и Сети, не так ли? К тому же, где ещё тут оценят шутку про то, что в високосном байте девять бит?
- Ха-ха-ха! – Рюи засмеялся совершенно искренне, и этим сразу мне понравился. – Да, вам следует почаще к нам спускаться, если вы знаете ещё хоть немного таких шуток. Мы здесь с девушками, конечно, не скучаем, но каждый визит нам исключительно приятен. – Я почему-то понял, что он говорит о Госпоже. Харизма Кавадзами-сама просто идеальна, как и её сад. Наверное, так же взращенная не одним поколением садоводов. Или харизмоводов? Мне стало смешно и я улыбнулся. Рюи счёл это как знак доброго расположения и в ответ улыбнулся мне. Мы недоуменно посмотрели друга на друга, и через мгновение дружно рассмеялись. Барьер недоверия преодолён, теперь мы можем начать разделять «молчаливое знание». Но я также знал наверняка, что если бы меня не привела в лабораторию Кавадзами-сама, а встретил бы я, к примеру, Рюи в Университете, на преодоление этого барьера ушло бы пару лет. Такова особенность жизни. Такова особенность этой удивительной женщины.
Мы вернулись в лабораторию и приступили каждый к своей работе. Через два или три часа прозвучал сигнал, и выехавший откуда-то из стенной ниши робот привёз горячий обед. По запрограммированной траектории он обошёл все терминалы, включая выделенный мне, предлагая мисосиру и прочую японскую традиционную пищу. Никто из работников не должен ощущать себя отделённым от коллектива. Наверняка суп варил Миау, и сейчас он раздаёт плошки там наверху, в особняке. Кстати, когда успели перепрограммировать робота, чтобы он подъехал и к моему столу?
К ужину я составил свои соображения насчёт никарагуанского проекта. Отправив файл на печать, я размял затёкшие от долгого сидения конечности. Рюи повернулся ко мне и в голос произнёс:
- Вас ждёт Госпожа, сенсей! – пришла пора собираться. Низко поклонившись новым товарищам, я взял отпечатанные листы и направился к двери с окошечком.
- Нет-нет, не туда, сенсей-сан! Прошу в эту дверь! – замахала мне рукой девушка в очках. Двинувшись в указанном ей направлении, я вошёл в маленькую хромированную дверь, за которой оказался обычный лифт с двумя кнопками в кабине. Я нажал на ту, на которой красовалась многозначительная стрелка остриём вверх. Тройная дверь лифта плавно закрылась, и я столь же неспешно был поднят с десятиметровой глубины. Когда створки разъехались, я увидел перед собой самую обыкновенную комнату в японском стиле. Похоже, лифт вёл прямо в особняк. Да, интересную мне утром устроили показуху!
- Сенсей? – услышал я и вздрогнул. Кавадзами-сама в тонком шёлковом пеньюаре появилась откуда-то слева, прижав руки к груди. Она шагала босиком по полу, на котором были постелены татами. – Ну же, сенсей, выходи, а то дверцы опять закроются!
Запоздалый холодок пробежал у меня по спине, и я вошёл в комнату. Кавадзами-сама подошла ко мне и остановилась всего в нескольких сантиметрах.
- О чём ты думаешь, сенсей? Мне бы хотелось знать сегодня. Как, впрочем, и всегда.
- Разве нужен нам человек, который нам известен во всех подробностях? Ведь движение только в познавании, что делать с тем, что полностью познал?
- Но этого никогда не происходит, потому что нельзя ничего полностью познать. Может, мне захотелось просто поторопить события и немного помечтать?
- Это вполне позволительно для молодой красивой девушки, но для Госпожи?
- Предоставь решать этот вопрос самой Госпоже.
И Кавадзами-сама коснулась тыльной стороной ладони моей груди, едва касаясь проводя рукой. Я вздрогнул. Пора идти. Мне лучше выйти
- Кавадзами-сама, мне… - что-то мои слова застряли на полпути, я так и не проговорил то, что хотел. Госпожа взяла в свои тонкие пальцы лацканы моего пиджака, слегка поглаживая их:
- Ты принёс то, что должен был принести, сенсей?
В правой моей руке были листы бумаги, я поднял их до уровня её лица. Бросив на распечатки косой взгляд, Кавадзами-сама слегка оттолкнула меня руками. Я инстинктивно сделал шаг назад, и она усмехнулась.
- Давай сюда свои распечатки!
Какое-то время Госпожа смотрела на бумагу так, будто та была прозрачной. Затем погрузилась в чтение. Вскоре на лице её проявился живой интерес.
- Хм-м… Тэк-с… И что у нас здесь? – она перелистывала страницы вперёд и назад, стараясь получить полную картину моего анализа.
- Кавадзами-сама, я могу дать исчерпывающие комментарии по всему материалу. Во-первых, я составил структуру целей и функций процесса, чтобы отсечь ненужные мероприятия…
- Потом, потом! – подняла левую руку Госпожа, продолжая внимательно изучать бумаги. Я слегка смутился. Честно говоря, когда я сел за компьютер в лаборатории, то быстро вошёл во вкус и захотел сделать всё, что было в моих силах. Я старался.
- Ну-с. Теперь это всё уложилось в моей голове. Интересно. Даже очень интересно. Но сыровато. Советую подкрепить графическим материалом, схему будут читать люди, почти ничего не знающие обо всех этих логарифмах и таблицах альтернатив. Сакральное знание твоей профессии, сенсей, остаётся только твоим сакральным знанием. Это твой Путь, как сказали бы в прежние времена, До художника. И самурай не обязан знать всех его тонкостей, также как и ты не знаешь Пути самурая. Просто скажи: надо сделать так и так чтобы получить такой-то эффект с такой-то вероятностью. Пояснять метод решения надо только на защите диссертации.
- Ара-ара…
- Ну да, ведь ты работал в Университете. Но впредь обращай на это внимание, - голос Госпожи принял весьма поучающие интонации, она даже сдержанно помахивала листочками, глядя прямо сквозь меня. Я же впитывал полезную информацию, почему-то слегка недоумевая.
- Ладно, оставь распечатки здесь. Завтра подготовишь окончательный вариант отчёта. Тогда же мы и поедем в гости. Отлично! На том и порешим.
Госпожа выжидательно смотрела на меня секунд десять, пока я молчал, а потом небрежно кивнула головой в сторону двери. Где же Девочка? Неужели она полностью перевоплощается в Госпожу? И наоборот? Или нет? Я растерялся, но всё же быстро взял себя в руки, низко поклонился и пошёл к двери.
- О-сенсей-сан!
Медленно я повернулся:
- Да? – каких мне усилий стоило не добавлять «Госпожа»!
Маленькая растерянная девочка смотрела на меня глазами, полными слёз. Похоже, я схожу с ума. Или кто-то сошёл немного раньше и перезаразил всех.
- Кавадзамико, иди сюда, - тихо позвал я, широко раскрывая руки. Девочка сделала первый несмелый шаг, ещё один, а потом бросилась ко мне со всех ног. Я только успел обнять её.
- Как это трудно, сенсей! Как мне не хочется всего этого! Нет, я не устала, но мне так надоела Госпожа! Я обычная маленькая девочка!
- Ты дочь Кавадзами-сенпая.
- Кавадзами-сенпай кормит рыб на дне Внутреннего моря. Я одна, одна!
Я молчал, только прижав её к своей груди. Но она не дрожала, и не всхлипывала. Слёзы беззвучно вытекали из её глаз. Напитав мои рукава. «Ветер развеет навсегда мою печаль…» Я любил её такой. Я люблю её. Я просто люблю её. «Завтра наступит новый день, и мне не жаль. Кто-то посмотрит вслед – я не вернусь назад. Там, в небесах, я останусь с тобой навсегда. Нет, я не буду теперь одна!»
Момент истины – осознав всё, что было до, и то, что будет после, в мгновение вселенная превратилась в точку. Так должно быть. Мы выполнили то, что от нас ждали. Оправдав надежды бесчисленных живых существ. Исполнившееся ожидание тысячеяркой вспышкой превратилось в свершённое событие. Со-бытие. И то, что мы вместе, стало одновременно причиной и следствием пройденного Пути. Теперь предстоит новый Путь, уже вместе.
- Ты не одна, ты со мной. А я с тобой. Всё прошло. Мне никто не нужен, кроме тебя. Ты мне нужна, как никто другой не нужен.
- Hai, sensei. Watasi mo .
Тесей поднимает паруса
Никто не зашёл к нам до самого обеда. Или, точнее, позднего завтрака. Похоже, многовековой распорядок жизни в усадьбе Кавадзами нарушился под действием непреодолимого потока чувств. Открыв глаза, я увидел свет, пробивающийся отовсюду. Кавадзамико сидела на коленках рядом с постелью и причёсывала волосы. Потоки восторга переполняли меня. Мы здесь! Мы вместе! Мы встретили друг друга! Ожидание свершилось, выбор сделан! Всё стало на свои места. Теперь только новая жизнь! Впереди был прекрасный океан мечты. И звонок сотового телефона.
- Moshi-moshi! Mo genki desu. Hai, sou desu. Iie chigaimasu! Kinyobi ni wa? Domo arigato .
Кавадзамико выключила телефон и нежно откинула его в сторону корзины с бельём.
- Я и не знал, что тут есть телефоны.
- Этот есть всегда, - ответила мне Девочка-Госпожа, укладывая волосы и закалывая их длинными булавками.
- Можно я догадаюсь? – спросил я, ощутив некое не очень хорошее предчувствие. Кавадзамико промолчала.
- Это компаньоны Кавадзами-сенпая ? – после некоторой паузы спросил я.
- Конкуренты. Да, скажем так – конкуренты.
- И ты с ними встречаешься?
- Да. И, боюсь, это будет небезопасная встреча. По-моему, им кажется, что я очень слаба теперь, с тобой.
- Но это ведь неправда!
- Да, это неправда.
Быстро одевшись и умывшись, я хотел подождать, пока Кавадзамико оденется. Но она попросила меня выйти:
- Ступай! Тебе пора закончить вчерашнюю работу. Нам предстоят очень тяжелые дни.
- Положись на меня. Теперь мы сможем двигаться вперёд лишь этим путём.
И я быстро спустился во двор особняка, лишь кивнув по дороге встреченному в саду Муро. Тот также молча кивнул в ответ. Мне не хотелось обдумывать эти вопросы. Только радость была в тот день со мной. Я не смел надеяться, что это счастье продлится дальше. Но я буду за него бороться.
Рюи в лаборатории встретил меня своей жизнерадостностью трудоголика. Девушки, как и в прошлый раз, почти не отрывались от мониторов. Работа не шла на ум. Мне надо было подвести некоторые итоги и переписать отчёт в более удобоваримой форме, всё это требовало сосредоточенности. Я никак не мог закончить свой труд. Открывая для себя эту почти семью, я в сжатом, как пропан в баллоне, режиме просматривал мелькающие картинки. Одна за одной, одна за одной. И сейчас, после работы в подземной лаборатории, когда глаза наполнены песком и слезами, размытые по границе бензиновые круги свежих воспоминаний мелькали и мелькали перед глазами.
К четырём часам вечера, всё-таки, я подготовил отчёт. Пожав руку Рюи, я направился к лифту.
- Нет, сенсей! Вам лучше выйти через гараж!
Я слегка смутился, подумав, что хожу по лаборатории с хозяйским видом, не имея на это никаких прав. Да… Кто я здесь? Случайный любовник Госпожи? Наёмный художник, пришедший чтобы только сделать своё дело, а всё остальное так, по совместительству? Я не буду решать этот вопрос, оставаясь лишь тем, кем был всегда, самим собой, и только. Остальное определят обстоятельства.
Поднявшись по лестнице, я обнаружил, что люк открыт. Значит, джип выгнали наружу. Миау стоял возле него, облокотившись на блестящий в лучах вечернего солнца капот, и курил. В первый раз вижу его с сигаретой. Здесь, похоже, что-то неладно. Или ладно, но я не видел нормальной жизни. Визг тормозов - он как роман о трёх рублях, по словам поэта. Кабриолет остановился возле гаража, за рулём была Кавадзамико. Муро, весь в чёрном, шёл со стороны усадьбы с двумя большими кейсами в руках. Я догадался, что в них лежит.
- Тебе и мне оружие не потребуется, - обратилась Кавадзамико ко мне вместо приветствия. В ответ я небрежно закинул папку на заднее сидение кабриолета. Через минуту мы уже ехали по грунтовой дороге вниз, к городам и цивилизациям.
- Всё предельно просто. Нам нужно подтвердить свой статус. Нет смысла устраивать какую бы то ни было показуху или делиться с ними нашими намерениями. Пришли и ушли, сохраняя лицо. Им просто надо видеть, что дочь Кавадзами-сенпая не потеряла лица. Так мы и поступим, - уверенно держась за руль одной рукой, говорила мне Девочка-Госпожа. Я не знал, как мне настроиться. И нужно ли это вообще. После сумасшедшего дня, когда невозможно было разобраться, кто я и где я, трудно было собраться. Кавадзамико взяла меня за руку. Мои нервы потихоньку успокоились.
- Хорошо. Но ведь этим людям, тем, что звонили тебе утром, совсем незачем знать о содержимом папки, лежащей на заднем сидении, - я обернулся, невольно проверяя, не запропастилась ли куда-нибудь папка. Но она лежала на месте.
- Ни к чему. Просто пусть будет. Это твой статус, это твоя кисть, - ответила Кавадзамико.
«Кисть и меч едины», - вспомнилась мне японская пословица. Мне так нравилось сидеть рядом с этой женщиной, ведущей машину по просёлочной грунтовке. И даже не ведущей. Мне нравилось с ней всегда. Так, отвлекшись, я и не заметил, что мы выехали на шоссе.
- Далеко ли нам ехать, Кавадзамико?
- Может, сотню километров. Покойный сенпай любил, чтобы всё было рядом. И то место, где он встречался с партнёрами по бизнесу, оно… В общем, оно тебе понравится. Это самое красивое побережье во всей округе. Оценишь вкус моего отца, - в первый раз Кавадзамико назвала японского мафиози своим отцом. Я обратил на это внимание. Ведь она ехала, чтобы доказать всем, что она его дочь. А я? Зачем ехал я? Не для того ли, чтобы доказать, что я достоин быть с ней?
Вскоре дорога вышла к побережью, мы ехали, а слева внизу серые буруны бились об обрывистые скалы. Как будто тоже хотели что-то кому-то доказать. Но никогда у них это не получится, из года в год будут они так же биться, не сумев ни утопить сушу, ни сгинуть сами под её тяжёлыми базальтовыми плитами. Совсем как люди, которые делают что-то, стараются, и не понимают, для чего им всё это. Они считают, что поступают единственно возможным образом, и уж точно правильным. Прямо как волны. Говорят, что капля точит камень. Но недавно в новостях передали, что на юге в районе Окинавы из-под воды вырос новый вулканический остров. Так что эта борьба совершенно бессмысленна. Нужно делать что-то иное. Иначе всё вокруг тебя превратиться в средство для нелепого утверждения твоих никому не нужных амбиций.
- Сенсей!
- Да, Кавадзамико?
- Ты думал о море?
- В какой-то мере. Я думал о том, что люди похожи на морские волны.
- Их также много, и они такие же разные. Приходят и исчезают бесследно, разбившись о берег. Зачем они приходят? Что они хотели сделать в этой жизни? Всё разбивается о берег. Какая память о волнах? Даже пена стекает по песку обратно в море.
- Память о волнах одна – они всегда есть.
- Правда, сенсей. Из какого только моря выходят люди, и в какое возвращаются?
- Я не знаю.
- Никто не знает, - Кавадзамико чуть заметно улыбнулась. И мы дальше ехали в молчании.
Джип с Муро и Миау обогнал нас и оторвался, стремясь куда-то вперёд. Тут я заметил поворот вниз, к морю. Поросший ровной травой склон плавно спускался, прекрасный сам по себе. Но будто жемчуг в дорогой оправе на нём блестел небольшой белый дом. Блестел, говорю я, потому что стены были отделаны мрамором, и вечернее солнце заставляло дом слегка светиться розовато-жёлтым. Тучки время от времени перемежали свет и тень, отчего мраморный дом казался почти живым. «Возможно, они несут ночной дождь», - подумал я.
Кабриолет Кавадзамико припарковался на небольшой гладко заасфальтированной площадке. Муро открыл Госпоже дверь, и та чинно вышла. Чуть в стороне от входа я увидел ещё две машины представительского класса, и два японских джипа. Неужели нас ждут? Почему-то мне казалось, что хозяин сам ждёт гостей. Но у меня никогда не было возможности узнать особенности манер бандитских синдикатов Японии. Теперь есть. Мы как-то сразу скучковались вокруг Госпожи, ибо это была она, собственной персоной. Госпожа чуть заметно кивнула, Муро вышел вперёд и широко распахнул двустворчатую дверь в дом. Хозяйка прибрежного особняка двинулась к входу тем шагом, которым ходят принцессы, уверенные, что кортеж не отстаёт ни на секунду. Я уже видел этот шаг, пленивший меня раз и навсегда.
Внутри было немного темно, никакого искусственного освещения, поэтому я слегка растерялся. Миау чуть заметно потрепал меня по плечу. Через длинный коридор, в котором не было видно никаких следов прислуги, мы подошли к дверям, видимо, в гостиную. Муро привычно раскрыл и их, почтительно став чуть в стороне. Странные мысли нежданно появились у меня: «Жизнь состоит из коридоров и дверей. И далеко не все перед тобой заботливо распахивают. Как раз наоборот, те, что открывают за тебя, ведут к очень опасным комнатам». Госпожа молча вошла в гостиную. Муро медлил входить, выжидая. Я верил в его реакцию, но не мог помыслить, что Кавадзамико, милой моей Кавадзамико кто-то может причинить вред. Абсурд. И два коротких взвизгивания – так стреляет пистолет с глушителем. Я бросился вперёд, ударившись носом о широкую спину Миау. Еще взвизг, и снова два. Я в комнате! У низкого японского стола сидят в странных позах два пожилых джентльмена, заваливаясь на бок. Где Кавадзамико? Какой-то непонятный шум и крик. Кто-то упал рядом со мной, его лицо в крови. Провокация? Артобстрел? Где Кавадзамико? Где Девочка? Стрёкот автоматной очереди, и я вижу, как она стоит в залитой кровью блузке с пистолет-пулемётом в руке. Руку протянуть и дотронусь, вот как близко! Стекло вокруг бьётся. Что-то горячее по телу скользит. Я обнимаю Кавадзамико, и она обвисает на моих руках. Ноги вроде держат, только голова чуть кружится. Совсем чуть-чуть. Картинка перед глазами быстро поменялась, наклоняясь на бегу. А теперь совсем темно, и пахнет татами. Всё.
Больно дышать. Воздух свистит. Или я это так свищу? Или я лежу? Сверху что-то такое не такое. Потолок с вентиляционными трубами. А-ах! Хр-р! Кхе-хе! Как же чертовски больно так свистеть! Но в этом что-то есть. Наверное, в такие моменты люди радуются, что они живы. А я даже и не думал, что могу умереть. Просто не могу, и всё тут! Я жил, жив, буду жить! Не человеку решать, когда эта бесконечность может прерваться. И вообще, может ли прерваться бесконечность? Где Кавадзамико? Опять кашель! С присвистом. Всё понятно, мне нельзя резко шевелиться и волноваться. Много ли я свинца огрёб? Но я буду жить, в этом я уверен. И Кавадзамико жива. Наверное, в соседней комнате лежит. Хотя, с чего бы ей лежать? Но тогда откуда на ней было столько крови вчера? А почему вчера? Сколько же я пролежал без сознания? Эй, есть тут кто?
- Эй, есть кто? – прохрипел я.
- Есть, есть, кто надо, тот и есть.
- Рюи! – как здорово! Я в нашем бункере! Значит, нас спасли! Наверное, Муро и Миау постарались! Какие молодцы!
- Да, это я, сенсей. Теперь вам долго нельзя будет курить. А то и вообще придётся бросить. Хорошо вас порезали. В смысле, хирурги. Две пули попали со спины, удивительно, как не задели сердце. И одна в живот. Но желудок и печень целы. Какая счастливая случайность! Вам просто суждено было жить, сенсей.
- Я понял, - Боже, как хочется спать! – А где она? Куда её отвезли Муро и Миау?
- Они никого не отвезли, - сказал Рюи, помолчав с полминуты вначале, а потом вдруг перекрестившись. Увидеть японца-христианина уникальная редкость. Я чуть было не опешил, но когда почувствовал подступающий сипящий кашель, пробормотал: - Продолжай!
- Оба погибли, так же как и почтенные господа Сукисуро-сан и Анатачи-сан. Это было запланированной атакой. Точнее, провокацией. Где-то сидел снайпер, во всяком случае, похоже на то. Он выстрелил и ранил Госпожу. Началась пальба. Кто прав, кто виноват, не было времени разбираться. Госпожа сама привезла вас сюда и …
- Она, Кавадзамико, Госпожа, она, - и меня опять схватил за горло кашель. Рюи ждал, пока я снова смогу его слушать. Его лицо было очень суровым и напряжённым, если не сказать резким. Но глаза, смотревшие прямо на меня, излучали какую-то непостижимую доброту. Мой кашель очень быстро утих.
- Госпожа в соседней комнате, ей сделали перевязку. Думаю, плечо скоро заживёт. Быстрее, чем у вас. Кстати, она ждала, пока вы очнётесь, сенсей, - последнюю фразу Рюи произнёс, уже вставая.
- Я могу её позвать, - добавил он. Я молча кивнул.
Кавадзамико вошла в комнату, её рука была плотно примотана к телу. Волосы несуразно выбились из-под вчерашних заколок.
- Ты спала хоть немного, Кавадзамико? – спросил я, чуть улыбаясь.
- Сон – это потерянные минуты, в которых нет тебя.
- Тогда я буду тебе сниться, обещаю. Ложись немедленно! Ты так устала!
- Да, сенсей, - ответила Кавадзамико и вышла. Я провалился в глубокое забытье.
Внезапный лабиринт
Первой моей мыслью, когда проснулся, была: «Где папка?»
- Где папка? А? Хе-кхе-кхе! – кашель всё также отдавал жутковатой болью, не столько сильной, сколько отвратительной. Почему? Не знаю. Это будто вы не пили четыре дня, при этом дыша ртом. А потом нажрались кипятку, и он почему-то застрял в лёгких. Моя грудь была вся перебинтована, и я не был уверен, делали ли мне какие-то операции, проколы и так далее. Меня волновало лишь одно: «Где папка?!»
За мою левую руку кто-то взялся. Я почувствовал это присутствие явственно, как будто я видел её, хотя и была ночь.
- Тихо, тихо, сенсей, успокойся! – шептал кто-то рядом. Голос и тёплая рука не сразу соединились в моём сознании в одно.
- Кто-нибудь привёз хоть что-то?
- Нет. Я привезла только тебя.
- А люди Сукисуро-сан и Анатачи-сан?
- Я не видела, чтоб кто-то из них встал. Когда я очнулась и поняла, что кругом ночь, а ты лежишь, полуобняв меня и дыша мне в лицо, слабо-слабо так, но дыша, тогда я не думала о людях Сукисуро-сан и Анатачи-сан. Для меня вообще не было никаких людей. Вселенная ограничивалась только саднящим правым плечом, липким холодным автоматом в руке, да этим слабеньким побулькивающим дыханием. Нет, потом появился мир. Но это было, когда я понесла тебя к выходу.
- Кавадзамико.
- Да, о-сенсеи-сан?
- Я тебя люблю.
- Hai sensei. Watashi mo.
Мне было так тепло и спокойно, что радостное чувство, ниоткуда взявшееся, начало заполнять пространство вокруг меня. Говорят, что когда человек переполнен радостью, он начинает её делить с людьми. От этого радости становится только больше. Сидящая рядом Кавадзамико не зажгла свет, войдя в эту импровизированную палату. И только слабые отблески, проникающие через бумажную раздвижную ширму, позволяли нам видеть внешний мир. Который нас совершенно не интересовал. Когда Кавадзамико сжала мою ладонь покрепче, мне показалось, что я увидел всё так ярко. Вот она, в лучах белёсого света, будто пронизанная ими, и в то же время эти лучи были столь естественны. Просто она не могла быть иной, когда я видел её так. Погрузившись в иное пространство, я видел мир так, как это иногда удаётся тяжело раненым. Тонкая белая материя матовой плёнкой обтекала Кавадзамико, широкими лоскутами провисая на рукавах. Пальцы, похожие на апрельские цветы вишни, удлинились несоразмерно. Острая линия подбородка поддерживалась рафаэлевской шеей. Волосы собраны на затылке, и отдельные локоны, чуть вьющиеся, падали на шею. Из-под чёлки на меня смотрело странное существо. Миндалевидные чуть раскосые глаза напряжены, вглядываясь во что-то, расположенное позади меня. Нос чуть приплюснут, но не так, как у обычных японцев. Губы широкие, даже мясистые. Вдруг существо увидело что-то и с шипением обнажило зубы. Лицо превратилось в морду летучей мыши с неестественно огромными клыками. Хотя почему неестественно? Если бы летучая мышь была размером с Кавадзамико, то у неё были как раз такие клыки. Не знаю, приписать ли это странное видение потере крови, большой дозой обезболивающих, чему-то ещё в этом роде. Или оно так и есть на самом деле?
Новое пробуждение пришлось уже на день. Солнце заглядывало в самодельную палату, где я лежал. Или нет? Постойте… Пока я спал, меня перенесли в особняк. Я был в своей комнате с большими окнами, лежал на татами, и кашель уже так не мучил меня. Что-то быстро я выздоравливаю. Подозрительно быстро. Всего три дня, или около того.
Раздвижная дверь отъехала в сторону. На противоположной стене я увидел тень. Кто-то сидел в седзо у порога, ожидая разрешения войти.
- Сенсей, я принёс вам поесть! Простите, что потревожил! – незнакомый мужской голос. Молодой вроде бы. Рюи намного старше, к тому же голос у него прокуренный. А Муро и Миау я больше никогда не услышу. – Я Ототори, мне поручено Госпожой ухаживать за вами.
- Ладно, заходи! Что ты мне принёс?
- Немного мисосиру , о-сенсей-сан.
Теперь Ототори появился в поле моего зрения. Худой мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати, очень светлокожий для японца, я бы даже сказал, бледный. Но черты лица типично азиатские. Может, он из Китая?
- Вот, сенсей, приподнимите голову немного! – Ототори поправил подушку и, придерживая её правой рукой, левой подал мне плошку с супом. Я отхлебнул прямо через край. Не думаю, чтобы это смутило мальчишку. Самое вкусное – пить мисосиру через край. Я довольно быстро насытился этим замечательным японским блюдом. Когда ты болен, не очень хочется есть. Никогда раньше не получавший ранений, я проводил знакомые аналогии. Пусть будет так, я просто болею. Или схожу с ума. Образ летучей мыши вставал перед глазами с отвратительным постоянством.
- Ототори-кун, ты можешь идти, - проговорил я.
- Сенсей, Госпожа велела мне неотлучно находиться при вас, вдруг что-нибудь понадобится.
- Не беспокойся. Можешь подождать снаружи, а лучше в соседней комнате. Мне ничего не надо, я буду спать. Лучше скажи, где сама Госпожа.
- Ну-у, - потянул мальчишка. – Я не знаю. Она уехала.
- И когда вернётся? Дай-ка мне телефон!
- Нельзя, сенсей! Госпожа просила не давать вам причин для беспокойства.
- Послушай, - обратился я к Ототори. – Госпожа велела приносить то, что мне может понадобиться, так? И мне нужен телефон. Неси-ка его сюда побыстрей!
Ототори молча вышел, низко поклонившись. Я же задумался над тем, куда звонить. Хм-м, я, кажется, придумал. Есть пара номеров, которые хотелось бы набрать и просто проверить. Убедиться. Окончательно удостовериться.
- Вот, о-сенсеи-сан, - Ототори протягивал мне телефон. Интересно, откуда Кавадзамико притащила этого бледного паренька? Как он быстро здесь объявился!
- Можешь идти, мне надо позвонить. Аппарат я оставлю здесь, вдруг понадобится позднее. Ступай-ступай, - подбодрил я паренька. Он с видимой неохотой вышел.
Гудок. Набираю номер. «Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети». Что же, этого и следовало ожидать. Это был номер Муро. Теперь надо набрать телефон Миау. Говорят, у меня отличная память для запоминания бессмысленных наборов цифр. Так что я без труда вспомнил длинный номер. Длинные гудки, значит, телефон не отключен.
- Да.
- Кавадзамико, это я.
- Странный способ проверки. Но ты угадал. Я взяла телефон Миау на всякий случай, в записной книжке много полезного. Тебе лучше?
- Существенно лучше, Кавадзамико. Мне не даёт покоя та папка…
- А Ототори-кун тебе помогал? Он дал тебе телефон? – вдруг перебила меня Кавадзамико.
- Да, всё верно. Но номер я помнил наизусть, не сердись на него. Я заставил парня притащить мне телефон в комнату.
- И вправду, ты ведь теперь в особняке, кризис миновал.
- Так сказали врачи? Я имею в виду, про кризис.
- Да, это обычная реакция, они так говорят. Всё идёт как надо, - голос Кавадзамико был таким, будто она хотела поскорее прервать разговор.
- Может, дашь мне свой номер?
- Ни к чему. Я скоро вернусь домой, а ты скоро выздоровеешь.
- Мы будем вместе, как раньше.
- Да, мы будем вместе, любимый! Прощай! – короткие гудки.
Неужели? Она в первый раз назвала меня «любимый». Это не просто так? Может, ей хотелось заставить меня думать об этом? «Только не думай о белой обезьяне», хи-хи. Но как она перебила меня, стоило заговорить о папке! Или… Похоже, судьба папки незаурядна. Да, именно! Она исчезла, пропала, растворилась! Когда Кавадзамико очнулась, папка пропала! Значит, в домике был кто-то живой, кроме меня и её. И он-то унёс эту папку. Но почему он не пристрелил Кавадзамико? Только потому, что это… Муро? Муро, выдержавший несколько прямых пулевых попаданий? Прямо как тогда на лестнице, когда я только вошёл в особняк вместе с Девочкой-Госпожой. Он что, бессмертный? Мистика какая-то… И ещё эти летучие мыши в голову так и лезут.
Я попытался повернуться на бок. Сильная боль в животе отозвалась с небольшим запозданием. Тут же подоспел и кашель. Весело живём! С неделю я точно проваляюсь безо всякой возможности встать. Не смогу хотя бы выглянуть в окно. Удручённый такими невесёлыми мыслями, я быстро уснул. Это был внезапный провал в тёплое чёрное ничто, которому нет предела. Которому нет преград. И не найдётся сил противиться.
Плавание в желе некоторое время и было моим сном. До тех пор, пока желе из абсолютно чёрно-бархатного не стало жёлтым, потом розовым, потом синим, не закружилось, перемешивая слои. Но я оставался неподвижен. Уродливые рожи огромного размера мелькали передо мной, подлетая и исчезая. Возможно, это моя болезнь (ранение то есть), или какие-то подсознательные переживания. Так продолжалось некоторое время, как ни странно, очень недолгое, пока я не услышал голос. Мужской знакомый голос. Он будто обращался к кому-то. И тут появился другой. Он отвечал. Женский голос. Но слов не разобрать – уж больно они далеко. Далеко…
- Возьми меня с собой!
- Не могу. Я клялась. Моя слабость, моя сила…
- Но я должен быть с тобой, такой, как ты!
- Ты мне ничего не должен. Наша встреча несла в себе скрытый выбор. Мы сделали неправильный выбор, став так близки друг другу, что ты захотел стать такой, как я.
- Я отвечаю за свои слова и желания!
- Сейчас – да. Но сможешь ли ты это делать потом, когда будешь со мной такой как я?
Голоса опять начали затихать. Всё дальше. Всё неразборчивее. Я потерял всякий смысл и вновь провалился в чёрно-бархатное желе.
Мою руку что-то грело. Дыхание, я чувствовал дыхание. Но глаза, я ничего не вижу!
- Просто открой глаза, любовь моя!
- Кавадзамико!
- Я с тобой, всё хорошо!
- Кавадзамико, где Муро?
- Что ты, что ты! Успокойся! Он ушёл.
- Что стало с его телом?
Кавадзамико выдержала существенную паузу:
- А ты умён, сенсей! Его тела нигде нет. Ты это понял?
- Пожалуй, именно понял. Он опасен?
- Не буду врать тебе. Да, он очень опасен для любого, кто встретит его. Его тело, я имею в виду.
- И даже для тебя?
- Ах ты храбрый оловянный солдатик! Он может угрожать мне, но я справлюсь с ним и в худшей форме, чем у меня сейчас.
Решив не акцентировать больше внимание Кавадзамико на вопросах, где мне самому не всё ясно, я попытался перевести тему разговора:
- Скажи, высоко ли сейчас солнце?
- Нет, клонится к Западу. Оно идёт на твою родину, сенсей, - всё верно, ведь её родина уже не Россия. Сомневаюсь, что она была её родиной когда-либо, родиной этой девочки-космополита.
- Выходит, я проспал больше суток.
- Истинно так. Тебе потребуется много сна. И много снов.
- Да, мне сняться сны. Очень странные сны, - Кавадзамико будто специально хотела меня подвести к этому вопросу. Во всяком случае, почему-то мне так показалось.
- Сны, сны… Ты запоминаешь их?
- Да, Кавадзамико, запоминаю. Так с детства.
- А я плохо помню. У меня они страшные.
- Не бойся, любимая.
- Повтори! – вдруг неожиданно бойко попросила меня она.
- Не бойся, любимая!
- Как я давно не слышала этого! – Кавадзамико поправила свои волосы, упавшие ей на лицо, чуть приподнялась, опираясь на правую руку. Но она ещё так молода! И так умудрена опытом. Жизнь ей дала уникальную возможность увидеть и ощутить то, что многим не испробовать за десять жизней. Странный ребёнок. Этот взгляд (а она смотрит чуть в сторону, прямо на лес за распахнутым окном), он на самом деле такой. Это не излишне многозначительные взоры рисующегося ребёнка. Глаза боли, полные тоски. Разлуки. Одиночества. Понимания того, что ей никогда не попасть куда-то туда… Я был очарован ею.
- Да, сенсей, мне очень давно никто не говорил этого. Никто не хотел быть рядом со мной. И захочешь ли ты? Давай подождём, пока ты окончательно не выздоровеешь, хорошо? А я обязательно буду навещать тебя каждый день, договорились?
- Договорились, Кавадзамико.
- Вот и славно.
Она уже выходила, когда я произнёс:
- Я буду ждать! – Мне показалось, что в ответ она улыбнулась.
Минотавр всегда в центре
Ототори-кун также исправно ухаживал за мной. Я уговорил его притащить мне пару газет. Он как довесок принёс ещё и пару комиксов. Так я коротал время в промежутках между сном. Между сном и беспрестанными мыслями. Они не одолевали меня. Они просто захватили и увлекли меня за собой. Не сумасшедшие гипотезы, нет, каждая была будто своего рода откровением, неким субощущением, родившемся во всё том же пресловутом чёрно-бархатном сне.
Я очнулся вместе с телефонным звонком.
- Да, резиденция Кавадзами!
- Это ты, сенсей? – голос, какой-то чужой, будто очень издалека звонят.
- Да, это я. С кем имею честь?
- Ты меня не помнишь, наверное. Мы познакомились в Лос-Анджелесе, когда ты был в командировке, на научной конференции. Это я, Миковски, Рональд Миковски!
- Какого чёрта? Как ты узнал, что я здесь, Рональд?
- Мне позвонил кокой-то мужчина, он вроде из Массачусетского Технологического, сказал, что ты искал меня, - Рональд несколько безалаберный, но очень милый парень. Мы очень мило общались с ним всю неделю, что я провёл в Лос-Анджелесе, он мне показал массу интересных мест, мы весело попили пивка. Этот потомок польско-ирландских эмигрантов оказался единственным человеком, признавшим меня за своего во время моего визита. Конечно, его звонок меня радовал, но теперь я понял, что даже сам не знаю номера того телефона, по которому он звонил.
- Слушай, Миковски, а по какому номеру ты только что звонил?
- Ты что, с дуба свалился? На кактус? Твой номер 801-1614-***-***, - Рональд назвал мой номер в Киото. Это какая-то катастрофа.
- Срочно, слушай меня Рональд, срочно отправь мне SMS по тому же номеру!
- Так у вас в Японии не тот стандарт связи… - потянул было мой заокеанский коллега.
- Так через Интернет! – и я назвал ему адрес шлюза.
- Вас понял, иду на сближение! Перезвоню через пятнадцать минут! – засмеявшись, Миковски повесил трубку. Я протёр ладонью взмокший лоб. Что это было? Надо срочно спросить… Рюи! Он, пожалуй, один может что-то знать.
- Moshi-moshi! Рюи-сан, это вы? О, надеюсь, не очень вас отвлекаю. Окажите мне любезность, проверьте входящие звонки за последние пять минут. Должна быть линия из Америки. Что? Плохо слышно, простите, я немного волнуюсь. Так, так, звонок из Лос-Анджелеса. Отлично. Что вы говорите? На этот номер не могут поступать звонки? Вы сами заблокировали? Но я только что говорил! И жду минут через десять SMS и звонка! Проследите линию, умоляю!
Я сидел и трясся. Теперь я уже мог садиться, и вот, обхватив колени и выронив из вспотевшей руки телефон, я сидел и боялся. Нужно всё немедленно выяснить и звонить Кавадзамико. Где она? И где эта чёртова папка? Куда её утащил этот упырина? Как быть с моей дальнейшей работой и жизнью? Мне не надеяться, уже можно не надеяться…
Звонка не было. Телефон просто не звонил. Он затрясся. Я забыл, что отключил звук и поставил вибро.
- Алё! – я выдохнул в трубку весь свой страх разом, как по некоему призыву.
- Это опять я, Миковски! Что-то не ушло сообщение. Не знаю в чём и дело. Но скажи-ка лучше, зачем ты искал меня? – ничего не подозревающий доцент кафедры измерительных систем своим обычным смешным голосом спрашивал меня, как ни в чём ни бывало.
- Да так, думал, что, может быть, - я принялся придумывать правдоподобный повод на ходу. Что-то в голову ничего не приходило. – Ну, я типа того, интересовался, когда ты собираешься ехать в Японию?
- О, в Японию? Попить саке и полапать гейш? – что за американизмы в голове моего приятеля! – Ну, если ты зовёшь, то, может, я уломаю университет выписать мне командировку. Я как-то не думал ехать к тебе.
- Тогда подумай! Долг платежом красен, я покажу тебе настоящее восточное гостеприимство, - так, вроде враньё на ходу начинает получаться. Дай-то Бог!
- Ну, хорошо, хорошо. Твой номер у меня теперь есть. Я подумаю попозже, разговор-то у нас сейчас не бесплатный.
- Ладно, договорились, жду звонка через недельку! – я выключил телефон, даже забыв попрощаться. Каждое слово давалось мне с трудом. Я вообще был на грани. Не знаю чего.
Телефон опять зазвонил. То есть задрожал.
- Moshi-moshi! Рюи-сан? Ну что там?
- Звонили из Америки, из Калифорнии. Не могу уточнить, слишком короткий был разговор. Правда, вот что странно – была переадресация сигнала из Киото. Кто-то знал, как разблокировать систему, хотя и на короткий срок. Он чётко сопоставил время звонка, и вот, этот человек из Америки смог до вас дозвониться.
- Это ужасно, Рюи, вы, надеюсь, понимаете, что это вторжение?
- Или предательство. После этой перестрелки я уже не верю, что подобные события могут происходить просто так.
- Да, Рюи, согласен.
- Я должен немедленно сообщить Госпоже.
- Сообщайте, Рюи. Вы ведь знаете, как её найти.
- Знаю, - он повесил трубку. Я остался один в пустой комнате. Мне нужно было идти.
- Ототори-кун! – позвал я. Мальчишка вбежал, он явно ждал под дверью.
- Помоги мне собраться, малыш. Принеси более-менее приличную одежду и трость, на которую я смог бы опереться.
***
Где сидел это снайпер? Может, там, где куст акации рос на пригорке? А, может, в густых зарослях папоротника вон в той ложбинке? Ковыляя, с трудом опираясь на трость, я обходил место недавнего побоища. На удивление грязно было кругом. Не ожидал от японцев такого неряшества. Может, дело в том, что это частные владения, боле того, самая внутренняя, глубоко упрятанная часть этого поместья. И Кавадзамико решила всё оставить, как есть, ведь никто же не видит? Может, в ней сохранилось на уровне подкорки это типично русское свойство?
Но, похоже, ей просто недосуг. Где она сейчас раскатывает на своём синем кабриолете? Она мне не доверяет? Предательская мысль возникла внезапно, как бы сама собой, без всякого напряжения, без тени мыслительного процесса, породившего её. Значит, эта мысль – не моя. Кто-то подсказал её мне. Только зачем? И кто? Ощущения, что это твоё собственное решение, как это бывает, когда слышишь голос сердца, - его не было. Знаете, как оно: вначале не послушаешь первого порыва сердца, но запомнишь его. И, взвесив за пять минут разные варианты, поймёшь, что самый первый был самым искренним и правильным. Как будто абсолютная, безусловная подсказка. Этот выбор – он на сто процентов наш.
Так вот, здесь всё было совершенно иначе. Мысль, чужая мысль, вторглась в моё сознание. Это пугало, очень пугало. Конечно, за последнее время много чего произошло, и только презрение к страху позволило мне преодолеть все эти трудности. Но теперь, одинокий и больной, в жутковатом месте, совсем недавно послужившем декорациями для кровавой драмы, я был напуган. Ведь роль Гамлета здесь играет Кавадзамико. Я же оказываюсь на правах Офелии.
Игра стала ощущаться повсюду. Сладковатым прискрипом на зубах, водой, которая явно солёная, на траве, по которой я шёл. Даже в кустике акации, который подозрительно шелохнулся.
- Стой!
Куст на секунду замер, а потом затрясся, и из него вышел мужчина с автоматом. Нет, это не мужчина, это просто какой-то силуэт, непроницаемый для света. И в левой руке у него автомат. Левшой, левшой… Левшой в семье была только Кавадзамико! Или я кого-то не знал. Положительно, я кого-то не знал.
- Зачем ты кричал? – спросил меня силуэт.
- Чтобы ты не сбежал, Кавадза-семпай.
- Куда ж я денусь, сенсей! Я сюда пришёл не для того, чтобы бегать.
- Ты просто голоден?
- Да, ты угадал. Я голоден. И я охочусь, – тут он поправил рукой упавшую на лоб прядь волос. Будто Ничто коснулось самоё себя. Пустота поправила пустоту, как забавно.
- Скажи, сенсей, где Ототори-кун?
- Я же ехал с ним вместе! Не могу сказать. Когда я вышел из машины, то совершённо о нём забыл, - мне самому показалось, что я немного смутился. Вопрос и ответ выглядели так буднично, мальчик как всегда куда-то запропастился. Загляделся на витрину игрушечного магазина.
- Я здесь, Кавадза-семпай, я здесь, - и я вдруг с ужасом увидел возникшего из ниоткуда мальчишку, прижимающего к щеке его ладонь, ладонь из пустоты.
- Нашли друг друга, любезные братья? Проклятая семейка! – эти слова сказал не я. Голос возник даже не в моей голове. На сей раз всё было взаправду. Муро стоял позади меня и сдержанно хрипло смеялся. Это был уже не человек. Поначалу он мне напомнил полуразложившийся труп, следы некроза были повсюду. Тем не менее, я не удивился. Напротив, ожидая чего-то подобного, заставил себя повнимательнее приглядеться. И увидел нечто знакомое: рот летучей мыши, толстые губы. Как у Кавадзамико в том полусне-полузабытьи.
Значит, она всё знала.
- Вы, наполненные этим ядом, всё ещё не хотите признать, как далеко зашла ваша деградация! Лучшая среди всех, Кавадзамико, и та уже почти превратилась в Госпожу, пустую человеческую оболочку, за которой скрывается урод! – Муро подошёл к Кавадза. С его губ стекала слюна. Она была чёрной.
Кавадза молча слушал. Я заметил, что большим пальцем он снял автомат с предохранителя. Ещё одной дозы свинца мой организм бы не выдержал. Кашель, обжигающий кашель опять подступил к горлу. И вместе с ним – чувство полного равнодушия к происходящему. Всё равно – жить или умереть. Всё равно – идти или стоять. Меня окружала материализованная безысходность. Она поглощала в себя всё.
Бесполезно спрашивать кого бы то ни было, что он собирается делать. Кавадза-семпай, тот самый человек, что открыл счёт во внезапной перестрелке, тот, что всегда будто чёрная тень сопровождал своего отца, пришёл сюда вновь. Ненавидевший свою названную сестру больше всего, что только окружало его в этом мире, Кавадза-семпай пришёл, чтобы мстить. Бессмысленно убивать. Он знал, что скопившийся страх, сконцентрированная ненависть пропитали всё вокруг. Онии-сан , пожирающий эти чувства, ещё большее чудовище, чем Муро.
- Вот твоя папка, сенсей! – Кавадза-семпай бросил на траву окровавленный конверт. Извлечённый из пустоты его плаща, конверт казался мне осквернённым. Ни за что я бы не прикоснулся к нему.
- Пустышка, простая приманка! Никчёмные потуги того, кто уже пять веков пытается снять это проклятье. Ты опять проиграешь, сенсей. И твоё поражение наконец-то обернётся моей победой!
- Победой животного, - отозвался я. – Оболочка побеждает сущность, ужас преодолевает радость, смерть заменяет жизнь.
- Вечная смерть сменяет вечную жизнь, - полупрошептал-полупрохрипел Муро. В один прыжок он оказался перед Кавадзой. С хриплым стоном он полоснул пустоту когтями. Кавадза-семпай растворился. Растеряно оглянувшись, я увидел его позади.
- Муро, сзади! – но не было нужды этого говорить. Верный слуга Госпожи набросился на её брата. И попал под струю свинца, летящего с начальной скоростью девятьсот километров в час. Вой, жуткий вой боли и страдания огласил окрестность. Жёлтые когти, по которым стекал густой как смола яд, коснулись руки ненавидящего брата. Я видел, что Муро умирал. Пули Кавадза-семпая могли его остановить. Так же, как и маленького Ототори. Зацепленный яростной очередью, он стоял на коленях, и изо рта его текла кровь. Теперь моя очередь?
Разрушение порождает лишь разрушение, и смерть множит лишь смерть. В этот момент, как никогда в жизни, мне не хватало такой маленькой частички любви!
- Ты сможешь это сделать, любовь моя! – внезапно близкий голос Кавадзамико заставил меня переключиться.
- Кавадза-семпай, - мой голос был будто не моим, все следующие слова я читал с неведомого и невидимого листа. – Ты должен жить! Не существует смысла в разрушении. Смерть – это ничто, бессмысленная пустота, не значащая абсолютно ничего. Даже ввергнутый в самые страшные укрывища и подземелья, твой дух будет жить. И мой тоже. И Муро. Ты знаешь это. Так будь честен с самим собой! Существует только жизнь, Жизнь, проникающая повсюду, даже там, где её, казалось, быть не может. Как деревце на склоне выветренной скалы. Как цветок вишни среди заснеженных равнин. Ты можешь сеять только жизнь, только любовь. Просто потому, что ничего другого не существует во Вселенной.
Руки Кавадза-семпая опустились. Он смотрел на землю у себя под ногами. На шрамы, кровоточащие на руке. На умирающего Муро. И когда он поднял глаза, в них было осознание. Осознание исполненного ожидания.
- Ступай с миром, Кавадза-семпай! Я люблю тебя, и пусть это благословение пребудет с тобой вечно!
Он был свободен.
Не предать Ариадну
Лёгкое прикосновение к левому плечу. Я вскрикнул и дёрнулся. Сразу заболела едва зажившая рана.
- Тихо-тихо, любимый. Это я, я с тобой.
- Кавадзамико! – я обернулся и увидел долгожданную её. Её.
- Тихо, тихо! Я что-то тебе скажу, - Кавадзамико наклонилась ко мне, полуобняв за плечи. Её дыхание было рядом. Её волосы щекотали мои плечи. Я почувствовал ритм сердца. Ритм двух сердец.
- Мы вместе, мы всегда вместе. Пока смерть не разлучит нас. И тогда мы встретимся, мы обязательно встретимся, - она была всё ближе и ближе, мне даже перестало казаться, что дальше приближаться невозможно. Мы как будто проникли друг в друга. Так и должно было быть. Страх и беспокойство улетучились настолько незаметно, что я престал понимать, были ли они вообще. Я начал терять сознание и растворяться. Похоже на сон, на провал, на желеобразную бархатистую мякоть. И вот, я уже там.
Голоса. Вдалеке звучат голоса. Мне темно, но совсем не страшно. Это пройдёт, сейчас, осталось подождать совсем чуть-чуть. И голоса начали обретать форму. Силуэты. Чёрные как ночь в бамбуковой роще. Они походили на воинов древних времён, забытых в этих сумерках много веков назад. Нет, намного дольше. Тысячи, тысячи лет они ждут здесь, без имени, без памяти, являясь лишь в редких снах нашим современникам. Кто они? Но они здесь, окружают меня. Я прохожу от одной тени к другой, пытаясь узнать. Вот этот, в маске ниндзя, явно Муро. А тот, закрывший лицо балахоном, это Миау. Худой, чем-то смахивающий на богомола Рюи. Вот мой первый учитель английского в школе. Он как всегда откинул голову чуть назад, положив руки на невидимую парту. Как интересно!
Проникающий будто через тюремное окошечко свет выхватил фигуру в отдалении. Она явно относилась ко всем остальным, но чем-то неуловимо отличалась. Пожалуй, в ней не было такой статичности. Она находилась на грани света и тени, как блудный сын на картине Рембрандта. Поэтому мне казалось, что тяжёлые драпирующиеся складки одежды чуть шевелились на ней. Почему на ней? Потому что это была Кавадзамико. Маленькая и древняя Кавадзамико. Человек и чёрный ангел одновременно. Что она хочет от этой жизни? Что она хочет от меня? Я рискнул подойти поближе.
Со странным скрипом Кавадзамико повернулась ко мне. Её лицо напоминало тот кошмар, что я видел недавно. Нечто среднее между человеком и летучей мышью. Что-то должно в конце возобладать. Девочка или Госпожа. Человек или Зверь. В ужасе я отпрянул.
Хрипящий голос звучал отовсюду, хотя открывались только страшные чёрные губы на лице Кавадзамико:
- Ты всё видишь, ты всё увидел. Я не могла тебя не встретить. Твоё ожидание исполнилось, пришло время действовать. Никто не может это сделать, кроме тебя. Да, я знаю, о чём ты думаешь, сенсей. Пытались, не раз пытались. Но с каждым столетием попытки становились всё реже. Теперь можешь только ты. Раскрой, разомкни, разрушь! Действуй, действуй! Спаси нас!
Я в страхе закрыл лицо руками, опять погружаясь в чёрно-бархатное желе. Только голос долго ещё не пропадал, надрывно хрипя: «Спаси, спаси нас!» Встряхнув головой, я очнулся. Кавадзамико была рядом. Посмотрев ей в глаза, я увидел молчаливый ответ на незаданный вопрос.
Открытая Вселенная
Проходящая ночь всегда сменяется утром. Моё понимание внезапно возникшей судьбы не сменилось ничем иным. Я просто знал, что теперь я должен сделать это или исчезнуть навсегда. Пропасть. Упасть в пропасть то есть.
Кавадзамико положила мою голову себе на колени:
- Любимый, ты так много понял сейчас. Ты моя единственная надежда. Для меня и только для меня. Я не могу требовать, я могу только надеяться. До последнего вздоха через человеческие ноздри.
- А потом ты всё забудешь, страшная тварь с окровавленным ртом.
- Да.
- Я сделаю это, Кавадзамико.
- Хорошо, Накира-сенсей, - она дала мне это имя как только я очнулся. Просто назвала меня так, и я понял, что это и есть моё имя. Имя для того, кто снимет тысячелетнее проклятье, с каждым днём пожирающее членов её семьи, одного за другим. Дни сменяются днями.
Теперь мне надо было вставать.
14 ноября 2001 – июнь 2002.
Узкая улица
© Copyright: Николай Фёдоров Jr, 2003
Свидетельство о публикации №203021300111
Свидетельство о публикации №203021300111
Рецензии