Про Другого и таких же, или Сценка из литераторской жизни DY

На сцене табурет. На табурете Некто – сомнительный тип неопределённой наружности, крутит кубик Руби-ка.
Спиной к Некто, за письменным столом сидит Другой – так же тип, очень сомнительный, но в другом роде. Другой комкает и рвёт листы бумаги.

Н. – Что, не сходится?

Д. (повернувшись, скептически наблюдает за манипуляциями Некто) - Это ты опять мухлюешь… Не стоит ли прерваться?

Некто швыряет кубик об пол, раздаётся взрыв, сцена затягивается фиолетовым дымом.
Когда дым рассеивается, на сцене появляется статуя Венеры Мелосской, висящая на верёвке вниз головой.
Некто и Другой сидят за столом, на столе перед каждым из них газета, бутылка и стакан.

Д. – Приступим, пожалуй. Ты готов?

Н. (не отрываясь от газеты) – Готов. (Встаёт на табурет и декламирует) Я в полнейшем ступоре. Я банален и всё меня раздражает. (кланяется)

Д. (отложив газету и разглядывая статую) – Похвально, похвально. Как будто до этого кому-то есть дело.

Н. (жестикулируя) - Проза внутри, и вокруг только проза….

Д. - Вот-вот. Давай-давай.

Н. – Хамы! Жлобьё!

Д. – Ага, молодец. Что пишут теперь?

Н. (скручивая свою газету в трубочку и оглядываясь через неё вокруг) – Что всё не то, и всё не так. Жизнь опростела, как вагина, уж ничего не вытянешь между строк. Тоска….

Некто бьёт Другого скрученной газетой по голове, вскакивает на стол и табуретом разбивает статую Венеры.


Н. (поднимая и поглаживая голову статуи) – в местном балагане двадцать четвёртый сезон подряд дают «Таланты и поклонники». Актёры сами уже зевают на своих спектаклях, а режиссер под Лугой, у любовницы, творческий жир нагуливает.

Некто поднимает голову статуи, целует, и бросает её Другому.

Н. – Нет, не того ждёт от нас зритель. Зритель хочет, чтобы на сцене по стульям скакали и матом разговаривали. И чтобы голые при луне….

Некто вскакивает снова, хватает со стола бутылку Другого и швыряет за сцену. За сценой сдавленные крики.

Н. – Ну всё?

Д. – Пожалуй…

Другой и Некто хватают стол и скидывают его в оркестровую яму. Раздаётся грохот, за кулисами нарастает недовольный ропот.

Д.(смеясь) – Вот тебе, пожалуйста, и резонанс. Сейчас нас прогонят, доволен теперь?

Н. – Э-э-э, нет, врёшь, мы не доставим им такого удовольствия. Мы сами себя прогоним. Утрём нос обывателю!

Д. (держа Некто за ухо) – Отличная идея! Ну вот что, надоел ты мне, истеричка. Пошёл вон отсюда.

Н. (забираясь Другому на плечи и размахивая руками) – И это верно, и это праааааавильно-о-о-о-о-о! Вперёд! Скорей! К цыганам! К еб@ной матери! Тоскааааааааааа…………………

Другой, с Некто на шее, делает два круга по сцене и скрывается за кулисами.
Звучит бубен, свет гаснет.

**************************************************

Сверху спускается мягко светящаяся луна, на сцене полумрак. Между двумя большими телевизионными мачтами натянуты верёвки с бельём. Выходит Голубь – мужчина в растянутом сером свитере и мягкой шляпе.

Г. ( вынимая лорнет и глядя на луну) – Ну нету, нету в этих пятнах ничего такого. Да и не может быть, всё выдумали ушлые поэты для соблазнения доверчивых девиц. И этот псих Некто - туда же.

Голубь включает фонарик и начинает внимательно осматривать висящее бельё.

Г. – Вот где пятна, достойные внимания! Вот она – летопись всех маленьких человеческих тайн и страстей. Перечень суетных делишек, каталог бессмысленных пороков. Вся их жизнь, выписанная жиром, кровью и нечистотами, умещается на одной банальной ситцевой простыне. Отличный оборот, не мешало бы записать!

Голубь садится, достаёт блокнотик и что-то пишет. На сцену выходит Конь – мужчина в чёрном кожаном пальто и со снайперской винтовкой.

К. – Извиняюсь, я не помешал?

Г. (не отрываясь от блокнота) – Нет-нет, пожалуйста. Вы ко мне? Одну минутку подождите…

К. – Вообще-то, я здесь по собственному делу. А Вы тут что, принимаете?

Г. (подняв голову с удивлением смотрит на Коня) – Я везде принимаю, где приспичит, а здесь живу. Вас то как сюда занесло?

К. – И не спрашивайте. Дурные времена…. Мне, мирному домашнему существу, обременённому семейством, приходится лазать ночью по крышам и любоваться красотами Луны…

Г. – Как, и Вы тоже находите Луну привлекательной? Да поглядите, она же бледна и щербата!

К. (прикручивая к винтовке прицел и глядя через него на Луну) – Ну я, право, не знаю, про красоты – это просто такое выражение….

Г. – Вот именно – просто выражение. Свои дряблые тела мы прячем под ворохом одежд, а глупость скрываем напыщенными фразами. Никому уже не нужен смысл – все хотят только ярких деталей. Людям теперь неинтересно смотреть на актёра и слушать певца, им гораздо интересней кто с кем спит, пьёт, и ходит по нужде… Одну секунду, я запишу.

Голубь опять пишет в блокноте. Конь вынимает карточку и глядит, поочерёдно, на неё и на Голубя.

Г. – На чём мы остановились? Ах да! Так вот: мораль в современном обществе….

К. – Послушайте, ведь Вы тот самый Голубь!

Г. – Тот самый? Вы читали мои работы?

К. – Ну да, это именно Вы дважды нагадили на голову самому Канцлеру, после того, как Вас застали на балконе у его супруги. Был большой скандал, и в прессе…

Г. – Ха! И это вы называете прессой! Дешёвые щелкопёры, едва владеющие грамотой, всё переврали, птенцы в моих яйцах и то пишут лучше!

К. – Надо же, до чего удачно! Могу я попросить Встать ближе к свету?

Г. – Пожалуйста, как Вам будет угодно. Только я не вполне понимаю….

Голубь встаёт в круг света, Конь отходит в тень. На лбу у Голубя появляется красная точка.

Г. – Я извиняюсь, но что это Вы там делаете?

К. – Большая, большая удача….

Раздаётся хлопок, свет окрашивается красным, на сцену сверху плотным потоком падают перья. Свет медленно гаснет. Играет эйсид-джаз.

****************************************************

Сцена освещена фиолетовым светом, на сцене две каталки, на каталках лежат Некто и Другой в смирительных рубашках. Между каталок статуя Венеры Мелосской в высоком белом колпаке с красным крестом. Сцена густо покрыта перьями.

Д. – А, всё-таки, хорошо всё получилось. Могло бы и гораздо хуже…

Н. – Ты трус и жалкое ничтожество. Хи-хи-хи… Чёртовы алхимики… Ты… хи-хи… дали какой-то дряни.

Д. – Они простят меня, уверен. Ведь я и в мыслях не имел дурного… Они благородные люди, и не станут меня преследовать.

Н. – Ты отвратителен. Если бы у меня руки были свободны, я лично надавал тебе пощёчин! Ч-ч-чёрт, где мои руки….

Д. – И ей, ей я тоже всё-всё объясню. Она такая добрая, она….

Н. – Ааааааааа! Где мои руки! Они забрали мои руки, ненавижуууууууу….

Некто дёргается на каталке и кричит. Входит Аналитик – мужчина в деловом костюме и марлевой повязке. Аналитик поджигает петарду и бросает её под каталку Другого. Раздаётся хлопок, Некто настороженно затихает.

Д. - Здравствуйте, доктор. Но ведь ещё не сегодня, правда? Только не сегодня…

А. – Я не доктор, я аналитик, здравствуйте, голубчик, откройте рот и раздевайтесь. А впрочем, нет, не нужно, я же не доктор. Извините. Хотите это обсудить?

Д. – Нет-нет, что Вы, как можно! Не обсудите, да не обсудимы будете… Я боюсь.

Н. (Снова начиная дёргаться) – Трус, жалкий трус! Ааааааааа! Верните руки, сволочи!

Аналитик наклоняется к Другому , щупает пульс и оттягивает веки.

А. – А внутричерепное-то у Вас, батенька, шалит. Не пришлось бы клапан ставить…

Аналитик насыпает на ладошку голубого порошка и сдувает его в лицо Другому. Другой резко садится на каталке, а Некто падает и замирает.

А. – Вот так гораздо лучше. Жалобы будут?

Другой смотрит прямо перед собой и икает. Аналитик щёлкает у него перед носом пальцами и кричит в ухо.

Д. (вздрагивая) – Больше ничего не будет, ничего не будет, он не сможет, он этого никогда не перенесёт….

А.(поглаживая Другому ладонь) – Вот и хорошо, вот и славно. Пусть уходит, всё равно от него одни неприятности. Пусть.

Д. – Но ведь без него я буду уже не я. Как Вы не понимаете? Кому я нужен буду без него, кому интересен… К тому же, я привык к нему, не смотря на его выходки. Я не смогу вот так…

А.(доставая флакончик с прозрачной жидкостью и брызгая Другому в лицо) – Вот только давайте, не будем сейчас драматизировать. Переживёте как все, теперь… И она ведь, тоже, помните, столько раз Вас об этом просила. Ну! Утрите слёзы и возьмите себя в руки.

Некто слабо шевелится и стонет.

Н. – Руки… Мои руки....

Аналитик снимает повязку и вытирает ей Другому лицо. Некто ворочается на каталке и бормочет.

А. – Решайтесь, теперь, или никогда. Вы пропадёте, он погубит Вас. Ещё немного, и ничего уже нельзя будет поделать. Всё только в Ваших руках.

Н. – Ооооооо… мои рууууууууууки.

Д. – Я не могу. Не могу двигаться, я слишком слаб. Неужели так нужно теперь...

А. – Вы сами себя связали. Одно Ваше слово, и всё изменится. Я помогу Вам. Если себя не жалеете, подумайте, хотя бы, о ней. Ну же!

Д. – Зачем все меня мучают… она бы, может быть… ладно, пусть будет по-вашему. Она… это ведь так… Я очень, очень устал.

Другой падает на каталку. Аналитик хлопает в ладоши, свет резко гаснет, только один луч направлен на каталку Другого. Аналитик наклоняется и целует Другого в лоб. Затем снова хлопает, второй прожектор освещает каталку Некто. Она пуста. Аналитик ложится на свободную каталку. Дует ветер, поднимая со сцены перья. Звучит труба. Свет медленно меняется на голубой и постепенно гаснет.

**************************************************

Снова декорации крыши. Свет яркий, за сценой щебетание птиц. В кресле-качалке сидит Сорока, эффектная особа, в ярком макияже и неопределённого возраста. На шее у Сороки большой бинокль. Сорока, прикрыв глаза, что-то бормочет и загибает пальцы. На сцену выходит Голубка – женщина довольно ещё молодая, но изнурённая и выглядящая старше своих лет. На Голубке простое заношенное платье, в руках большая корзина. Не замечая Сороку, Голубка начинает развешивать бельё, преимущественно детское.

С. (неожиданно громко) – Шестьдесят четыре! Вот именно!

Голубка роняет корзину и тихо вскрикивает. Сорока подскакивает от неожиданности, кресло переворачивается.

Г. – Ах, как же я напугалась…

С. (пряча под шаль бинокль и поднимая кресло) – Это Вы, голубушка! А я тут пригрелась на солнышке, да и замечталась. Совсем Вас не заметила. Сегодня такой замечательный денёк!

Г. – Денёк? (оглядывается) Ах да, и в самом деле. Я, в последнее время, мало замечаю погоду.

С. - Понимаю, голубушка, понимаю. Это немудрено, после того, как Ваш… кхм… как с Вашим… ну…

Г. – Нет-нет, всё в порядке, не беспокойтесь. Всё уже почти наладилось. Только дети, иногда…

Повисает неловкая пауза. Голубка собирает бельё, Сорока ерзает в кресле.

С. – А Вы слышали, наша фрау Гусыня, та, что из комнаты шестьдесят четыре, сделалась призраком!

Г. – Как такое может быть?

С. – Ну да, напялила балахон, гремит цепями и воет жутким голосом. Нецензурно, между прочим.

Г. – Неужели? Та самая фрау Гусыня?

С. – Да, она. И кто бы мог подумать… А ещё она объявила себя дамой сердца какого-то сэра Рыцаря.

Г. – Бедняжка…

С. – Мол, сэр Рыцарь уехал в Заокеанск, и оттуда борется за чистоту нашей словесности и морали. А она здесь защищает его честь, и кидается на всякого, кто не признает этого сэра Величайшим и Мэтром. Каково?

Г. – Надо же, какое несчастье.

С. – А на днях пыталась укусить совершенно случайного прохожего, и кричала потом, что он скользкий.

Г. – Но ведь это уже безобразие, нужно как-то помочь ей…

С. – Уверена, Бургомистр примет меры. Если же она и дальше будет приставать к жильцам, и уверять, что я, мол, ваша призрак, и…

За сценой раздаются хлопки и свист, по декорациям бегают разноцветные пятна. Голубка испуганно озирается.

Г. – Что случилось?

С. (зевая) – Ничего страшного, голубушка. Соседний Принц празднует свой очередной развод.

Г. – Как это странно. А для чего же его праздновать?

С. – Что же тут странного, если разводы радуют престарелого кобеля больше, чем свадьбы. Этот уже восемнадцатый или девятнадцатый по счёту.

Г. – Нет, всё-таки странно. Зачем же тогда он женится?

С. – Так по любви, моя милая, исключительно по любви. Кроме того у Принца есть правило – как только он повстречает Принцессу-на-горошине, сразу должен на ней жениться. У этих особ королевской крови свои странности.

Г. – Но для чего же, в таком случае, разводиться?

С. – А как же иначе, голубушка? Годик-другой монаршей жизни, да ещё в одном дворце с Королевой-матерью, и любая Принцесса-на-горошине превращается в Стерву-на-кокаине. Приходится брак расторгать, хотя Принц, при этом, теряет каждый раз половину королевства в пользу экс-супруги. Теперь, ведь, знаете ли, всё эти брачные контракты…

Г. – Принц, должно быть, очень страдает…

С. – Ничуть, поверьте мне. Это для него развлечение, чем ещё в наши дни заняться Принцу, чтобы не умереть от тоски? Только вот фейерверки стали дороги, и их устраивают только в честь разводов. А свадьбы справляют скромненько, распишутся в рейхс-канцелярии, и всё, даже гостей не зовут.

Голубка, печально кивая начинает снова развешивать бельё. Сорока, украдкой, смотрит по сторонам в бинокль.

С. – А Вы слышали, что господин Конь, наш сосед, получил на днях новую должность в рейхс-канцелярии.

Г. - Это, должно быть, ему очень кстати. У господина Коня такая большая семья.

С. – Теперь он помощник Канцлера по борьбе за моральный облик. Наш Канцлер недавно учредил целую Моральную службу.

Г. – Звучит очень солидно, хоть и непонятно. Я уверена, господин Конь прекрасно себя проявит.

С. – Уже проявляет, голубушка. (Прикрывая рот).Скажу Вам по большому секрету, совсем недавно, в нашем квартале было раскрыто логово Некрофила!

Г. – Не могу поверить! Некрофила! Но ведь это же…

С. – Да-да. Этот маньяк любил всё мёртвое, и именно в нашем квартале. (Шепчет) Он разводил хомячков и морских свинок, но совершенно о них не заботился. До живых тварей ему не было совершенно никакого дела. Зато когда бедное существо умирало от голода или жажды, злодей тут же начинал его любить. Он причёсывал холодный трупик, повязывал ленточки и бантики, читал вечерами сказки и пел колыбельные песенки.

Г. – Какой ужас!

С. – Не то слово! Ведь этот извращенец, к тому же занимался литературой. Представляете?! Я так рада, что новая служба господина Канцлера избавила нас от столь позорного соседства.

Г. (Поворачиваясь к белью) – Ох уж эта современная литература, никого она не доводит до добра… Вот и господин Другой пропал.

Сорока пристально смотрит на Голубку, затем достаёт веер, и начинает им обмахиваться.

С. – Ах, как припекает солнце… К обеду, должно быть, станет очень жарко… (Понижая голос) А господин Другой вовсе не пропал. Просто сменил фамилию, теперь он господин Такой-же.

Г.(откладывая бельё) – Не может быть… Ведь я видела господина Такого-же, он совершенно такой же как все, и ничем даже не напоминает Другого.

С.(убирая веер) – Да уж, ничем, это точно. Людям, изменившим свою внутреннюю сущность, внешность изменить ничего не стоит.

Г. – Наверное, Вы правы. Но это, должно быть, очень больно.

С. – Не знаю, не знаю. Господин Такой-же прекрасно себя чувствует, он теперь редактор литературного журнала, пишет критические статьи и обзоры. Канцлер им доволен, и об этих глупых и неприятных историях все забыли.

Г. – Забыли… Но как же Некто?

С. – А что Некто? Взбалмошный и истеричный тип. В наше время можно и без всякого Некто выбиться в люди, даже и лучше ещё.
Вот говорят, что в литературе сегодня ни у кого нет своего Некто.
А и хорошо, что нет, людям спокойней. Как Вы считаете?

Г. - Не знаю… Да и до того ли мне теперь…

Голубка снова начинает торопливо развешивать бельё на верёвки. Сорока поднимается с кресла.

С. – Ах, простите, голубушка, я своей болтовнёй отвлекаю Вас от дел. А ведь и меня ждёт уже фрау Сойка, за лавкой Булочника. Прощайте!

Сорока быстро уходит со сцены.

Г. (вздохнув) – Прощайте…

Сверху, закрывая сцену, спускается занавес, скреплённый из ползунков и распашонок. Детский хор поёт «Ave Maria», свет гаснет.


********************************************************


На сцене, за письменным столом сидит Такой-же, весьма солидный и внушающий доверие господин. На столе статуэтка Венеры Мелосской и большой портрет Канцлера. Такой-же с отстранённым видом берёт листки из одной стопки, перечёркивает, и складывает в другую стопку. За кулисами раздаются шум и крики. Такой-же недовольно надевает тёмные очки, берёт листок и изображает погружённое чтение. На сцену выходит Голубь, голова его забинтована. За Голубем выходит Некто с папкой в руках.

Т. (не поднимая голову) – В чём дело, гражданин, Вы мешаете работать.

Г.(Садясь на стул для посетителей) - Четыре месяца назад я отправил рукопись в вашу редакцию, и до сих пор не дождался ответа.

Т. – У нас десять тысяч авторов, Вы же не считаете, что редактор должен ответить каждому лично. Освободите кабинет.

Некто подходит и встаёт у Голубя за спиной.

Н. – А ты такой же трус, каким и был. Только теперь ещё и лжец.

Т.(вздрагивая, отрывается от бумаг) - Как, вы сказали, ваша фамилия?

Г. – Можете называть меня Иной, так подписана моя пьеса.

Т. – Да, пьеса… Но ведь это псевдоним, а…

Г. – А имени у меня больше нет. Я отдал его, в обмен на нечто более ценное.

Т. – Значит, мне не показалось, действительно, у Вас есть… А насчёт имени – это вы зря. В наше время достаточно хорошего имени, что бы добиться желаемого.

Н. – Ишь, как запел! Это всё аналитические штучки.

Г. – Если Вы не намерены издать мою пьесу, верните рукопись.

Т. – Все рукописи у секретаря. Но вы подождите немного, если у Вас, и в самом деле… Я хотел бы, в таком случае, лично ознакомиться, так сказать… Как она называется?

Г. – Пьеса называется «Голубка». И она лежит сейчас на вашем столе.

Такой-же поднимает очки и начинает читать. Некто садится на стол и болтает ногами.

Т.(бормочет) – Да, это он, несомненно. Я явно чувствую его манеру.

Н. – Да я это, я… Хватит, не тяни.

Т. – Вы знаете, господин… гм… Иной, вещь безусловно интересная, и требует более глубокого изучения…

Г. – Я хотел бы получить ответ сейчас.

Т.(снова надевая очки) – Ну, видите ли, ничего не делается так скоро, и Вам ещё повезло, что рукопись попала ко мне лично. Я то уж могу различить настоящего Некто, как-никак я…

Н. – Как-никак ты своего продал, променял на тёплое местечко.

Т.(закрывая уши руками) – Не последний человек в нашем квартале, и от меня зависит кое-что. Некоторые меня несправедливо обвиняют в расчетливости, но разве, скажите, это теперь большой грех?

Г. – Верните рукопись.

Т. – Послушайте, ну чего Вы добиваетесь? Без меня это всё равно лишь бумага, она истлеет на вашем чердаке, вместе с Вами. Будьте разумны!

Н. – Узнаю истинного аналитика!

Т. – Ну что такое «Иной», кому он нужен? Люди не хотят Иных, Других, и прочих, боятся их и не любят. Давайте договоримся.

Г. – Боюсь, для этого я недостаточно практичен.

Т. – Я всё устрою. Буду вашим соавтором, составлю пьесе протекцию, у меня есть знакомый режиссер – господин Подобный, влиятельный человек в местном балагане. Нет, лучше если я подпишусь своим именем, а Вы получите весь гонорар, это хорошие деньги. А хотите, я дам Вам должность, будете писать для редакции. Соглашайтесь!

Н. – Вот заливает, ну просто соловей!

Г. – Всё это, конечно, очень благородно с Вашей стороны, господин Такой-же, но я вынужден отказаться.

Т. – Чего же Вам нужно? Предоплаты? А хотите стать моим заместителем? Двойной оклад и премиальные.

Г. – Всё это прекрасно, но только Некто не интересуют гонорары, а в редакциях он чахнет и хиреет. Вам ли этого не знать… Прощайте.

Голубь берёт у Некто папку, складывает в неё рукопись и раскланивается. Некто забирается к Голубю на шею и они уходят со сцены.

Т.(кричит вдогонку) – Вы пожалеете, гордец, нигде вам не получить более выгодного предложения! Вас прогонят из всех редакций, я лично об этом позабочусь…

Такой-же замечает оставшийся у него в руке листок рукописи и ещё раз его перечитывает. Затем, вздохнув, звонит в колокольчик. Входит Конь, в пальто и фуражке.

Т. – Здравствуй, любезный. Как семья, как дети?

К. – Слава Канцлеру, всё живы и даже здоровы.

Т. – Как новая служба, мораль блюдёт?

К. – Так точно, изо всех сил. А что, есть сомнения?

Т. – Да вот, завёлся, говорят, в нашем квартале один возмутитель спокойствия. Некто Иной, не слыхал? Ты бы проведал его, что ли…

К. – Аморальный?

Т. – О, ещё какой! Из этих, из новых литераторов. Наверняка будет оказывать сопротивление, незаконные средства применять… ну ты меня понимаешь.

К. – Понимаю. Всё сделаем в лучшем виде.

Т. – И вот ещё что, при нем бумаги должны быть, вредоносного содержания. Так ты уж проследи, что бы никто их читать не вздумал, и сразу ко мне… Договорились?

Такой-же достаёт из ящика несколько банкнот и кладёт их Коню в карман. Конь щелкает каблуками, разворачивается и быстро уходит. За сценой слышатся звуки сирены. Свет медленно гаснет, один луч освещает стол. Такой-же садится, опуская голову на руки.

Т. – Зачем… зачем…

Из темноты появляется Аналитик. Аналитик зажигает на столе синий светильник, встаёт позади Такого-же и разминает ему плечи. Такой-же начинает дрожать.

Т. – Как я мог…

А. – Ничего… ничего…

Т. – Ничтожество, подлец…

А. – Ничего… ничего…

Т. – Но ведь… не со зла… я же не хотел…

А. – Ничего… ничего… ничего…

За сценой шум ветра, свет гаснет, занавес.

февраль 2003


© Copyright Dy, 2003