Absurd black comedy i - xiii

ГЛАВА I 

ДЕСЯТЬ СЕКУНД БЕСПЛАТНО

Все события, изложенные ниже, реальны и происходили со мной в ночь на двадцать седьмое число неизвестного тринадцатого месяца N две тысячи десятого года, о чем свидетельствует запись в журнале заведующего Психиатрической Больницы имени Шизофрении  (ПБШ) профессора Каллистрата Модестовича Псыхкрщухгадова. Не пытайтесь выговорить фамилию профессора, не всем она доступна для произношения, и если она попадется на глаза вам в дальнейшем, то просто пропустите ее, не читая, помня, что это милейший человек, правда, с явными садистскими наклонностями.
И так… Вырываясь из крана одна за другой, капли воды, разбивались о металлическую раковину и, отчитывая довольно разные по форме и звуку, неровные секунды, разбегались по ее углам.
 Я неподвижно лежал в просторном гробу в своей комнате поверх одеяла и смотрел в потолок, который в данный момент служил мне небом. Небо было расколото пополам черной уродливой молнией. Две одиноких птицы, летающие по разные ее стороны, никак не могли быть вместе и молча скитались в поисках друг друга по моему небольшому небу. Они знали, что уже скоро придется улетать, чувствовали, как приближается зима, и на опавшие с деревьев листья начинает падать снег.
За окном уже темнело, и черная паутина, борясь с электрическим светом, начала оплетать комнату. Полная луна все ярче и ярче высвечивалась на погасающем экране неба, и было видно, как в ее свете, вырвавшись из далекого холодного облака, играют первые снежинки.
Необычно громко, как будто ударил молот по железному колоколу, разбившись о раковину, разозленная силой земного притяжения капля заставила меня встать и пойти на кухню. Пройдя через плохо освещенный коридор с чрезвычайно вязким полом похожим на болото (в некоторых местах я в нем проваливался по колено), я открыл дверь.
Все та же черная паутина, что атаковала свет в моей комнате, вырвалась из кухни и залепила мне глаза. В полной темноте, водя рукой по холодной стене, я безуспешно пытался найти выключатель, который, по-видимому, был дерзко украден соседом. Слушая, как обрывки обоев падают с исследуемой мною на предмет выключателя стены, я сел на пол и посмотрел в сторону окна. Желая вырваться на волю, вода все громче и громче выстреливала из тесного крана. Сквозь черный воздух уже привыкшие к темноте мои глаза разглядели, что все окно было залеплено опавшими листьями. Один из них пробился сквозь стекло и пропорхав несколько кругов опустился рядом со мной, сверкая красными жилками. Протянув сквозь мрак руку, я нащупал на полу выключатель, который немедленно рассыпался, оставив горку пепла…
Кухня наполнилась желтоватым светом, с непривычки режущим мои глаза, а в воздухе хаотично летали водяные прозрачные шарики разных размеров. Одни из них сталкивались друг с другом, разбиваясь на мелкие искрящиеся брызги, другие сливались в один большой шар, который лопался, заливая пол водой, а затем вновь поднимался в воздух.
Я встал и, отмахиваясь от капель дождя, подошёл к стреляющему крану. Испуганная вода облепила мне лицо, холодным потом стекая вниз. Повернул вентиль. Всё затихло, только ветер ели слышно залеплял стекло грязными листьями. Кран же стал бесшумно всасывать плавающие в воздухе моря.
И так только ветер, и ещё несколько возмущённый мерзкий звон. Предварительно обыскав несколько шкафов, в холодильнике я обнаружил будильник трясущийся от холода. Я ловко заткнул его, нажав соответствующую кнопку (по утрам сделать это обычно труднее). Один, ещё не поглощённый голодным краном шарик, переливаясь кроваво-красными цветами,  испустил тонкую струйку, которая, недолго извиваясь, влилась в соседний, отдающий синевой утреней росы. Что-то защёлкало, и окно засветилось разноцветными огоньками. За ним с шипением горели листья, высушенные по краям ветром, трещали. Огонь врывался через щели оконной рамы на кухню, наполняя её едким дымом.
Я сел перед окном и, смотря на спектакль устроенный языками огня, взял кусочек пирога с яблочной начинкой, которая больше была похожа на машинное масло, выдавливающееся мне в рот толи из резинового, толи из пластмассового теста с металлическими вкраплениями. Экран окна уже начал погасать вместе с электрическим светом. Доев пирог, я отправился к себе в комнату.
В коридоре я споткнулся о чью-то голову. Она хрюкнула, покатилась в прихожую, подпрыгнула и вцепилась зубами в ручку двери, пытаясь её открыть. Не обращая на неё никакого внимания, я вошёл в комнату. По ней с пронзительным звоном прыгал телефон, круша всё на своём пути. Он сорвал со стены полку, на которой стоял, разбил вазу с засохшими и покрывшимися паутиной цветами и уже пытался добраться до зеркала, которое в порядке самообороны тряслось и дребезжало. Поймав бешенного за шнур, я подтащил его к себе и снял трубку.
– Наконец-то! – недовольно зашипел голос, – Сколько можно ждать!.. Оно же капает!..
– У вас может и капает, а у меня уже нет – холодно возразил я – У вас бесплатно секунд десять, а у меня месяц, год, два, вечность!.. Разбейте!.. Разбейте…  – не подумав, посоветовал я.
– Ну что, надвое? – угрожающе спросил голос.
– Как хотите, но я бы предпочёл оставить всё как есть, – предчувствуя неприятности, с притворным безразличием ответил я.
– Непременно надвое! – шипя, настаивал голос, – Ведь отнимут, отнимут!.. А оно то одно!.. И не думайте, что одной головы вполне достаточно!.. Ведь двадцать семь!.. Двадцать семь… Кстати, именно так высоко вы сейчас… А если шагнуть?..
Змеиное шипение уже перебралось из трубки в мою голову. Решив, что нет смысла дослушивать до конца, я со злостью швырнул дьявольский аппарат о стену. Последний раз он зазвенел и рассыпался на мелкие кусочки. Подойдя к кровати, я стряхнул снег с одеяла и лёг. Часы, висящие на стене, которая приняла на себя удар, уже неделю показывали час ночи, несмотря на это сна всё не было. Лампа в запылённом абажуре мерцала, испуская желтоватый, тусклый свет. Из окна, заползая с разных сторон, пыталась к ней подобраться чёрная паутина… 


ГЛАВА II

НАДВОЕ

Я посмотрел на небо, но птиц там уже не было. От мутного стекла облаков отражались как две зелёных звёздочки кошачьи глаза. Тревожное чувство перемен заставило меня встать. И уже не до сна, который успел подкрасться к кровати в надежде залепить ночью глаза, сковать моё тело своими цепями.
Я подошёл к зеркалу, которое уже успело прийти в себя после дерзкого нападения телефона, и попытался найти в нём своё отражение… Тщетно, вместо него меня рассматривал чёрный кот, стоящий на задних лапах. «Наверно сон» – без особого волненья подумал я и обернулся, увидев себя сидевшего за письменным столом в прежнем облике.
– Ведь сон? – немного растерянно спросил я, сев на ковёр.
– Может, и сон – безразлично ответил мой голос – Последнее время трудно понять, где сон, где нет… да это чаще всего не имеет никакого значения, но сейчас я смертельно устал и мне приятней считать, что я сплю.
На моём прежнем лице выразился некий восторг по поводу выше сказанного бреда, затем правая рука стала что-то лихорадочно записывать в изрядно потрёпанную тетрадь.
Я чувствовал, что нахожусь в двух местах одновременно, имея помимо двух рук и ног четыре лапы да ещё великолепный длинный хвост в придачу. Наверно практично иметь такое количество конечностей, вот только преимущества двух голов над одной я не видел; поверьте, это очень неудобно. Это чувство окончательно развеяло миф о сне, и я был уверен, что всё происходящее со мной реально, и я психически устойчив; ведь коты редко страдают душевными расстройствами, чего не скажешь о людях. Тем не менее, разговаривать сам с собой мне не доставляло большого удовольствия; пришлось, хотя в этом было мало смысла (можно было просто покопаться в своей голове).
– Не думаешь ли ты, что это проделки дьявола? – иронично спросил спящий писатель – Тебе известно, я не верю ни в Бога, ни в Дьявола; и ложью будут слова о твоей вере в кого-либо.
– Верно! Я кот… я не нуждаюсь в вере и могу быть свободным ото лжи! Мне нет до них никакого дела. Я не думаю, что там, на небе рай, а в недрах земли ад, и они раздирают нас на куски, пытаясь подчинить себе. Но я каждый раз убеждаюсь, что Бог не совершает блага, а Дьявол не творит зло; и тот и другой одинаково опасны для человека, прежде всего тем, что заставляют его обманывать себя и окружающих.
– А как же человеческий разум?! Ведь на самом деле разумом и называется способность лгать! Выходит ложь добро, а все считать привыкли злом её! – с последними словами рука писателя принялась записывать, очевидно, понравившуюся ей фразу.
– Это лишний раз доказывает, что всё относительно. Нет ни добра, ни зла…– Людям необходимо страдание ровно на столько, сколь необходима радость, но осознать им это крайне трудно… И по этому им необходим Бог…
– Да, необходим… Но людям не хватает мужества иметь своего Бога, и они вынуждены пользоваться общественным, стадным, наивно предполагая, что он единственный истинный. А у меня свой Бог!
– И кто он?
– Объективно он не существует. Никто даже не догадывается о его существовании, так как я его создал, и для меня нет другого Бога. Он живёт во мне, а я живу в нём… я создал его, и он умрёт вместе со мной…
– Другими словами ты присвоил себе звание Бога!
– Вовсе нет… Я могу стать Богом только тогда, когда достигну с ним единства, но это невозможно. Никто не может достичь такого совершенства. Чаще всего мы слабы даже для того, чтобы стать хоть чуть-чуть сильнее. А Бог – абсолют, лишь недосягаемая цель стремлений. Наряду с ним можно поставить чувства. Они тоже живут в нас, но ни одно из них не может овладеть нами полностью и быть крайней совершенной точкой, и быть пределом своим…
– Довольно! – перебил я, чувствуя, что оратора не смущали беседы с самим собой и если не остановить его, он будет говорить до утра (в сложившихся обстоятельствах это бесконечно долго) – Мне давно пора и я не вижу смысла говорить о подобных вещах.
– Ты прав. Если человек в чём-то твёрдо уверен, он не испытывает потребности говорить об этом, а другие пусть заблуждаются дальше! – обиженно ответил философ.
– Порой заблуждаться гораздо приятней, чём вкушать истину… – с этими словами я встал и подошёл к стене. Мои когти украсили её огромным шрамом, и я стал наблюдать, как из разорванных обоев посыпались куски бетона, образуя широкую трещину.
Шагнув в темноту, я почувствовал, как испытавшая столько издевательств с моей стороны стена срослась, и только растерзанные птицы на обоях свидетельствовали о моём проникновении в соседнюю квартиру.


ГЛАВА  III

ВЗГЛЯД  ПЕРВЫЙ

«Ну что, устроим бал.
Бал в честь гостей, что лезут в щели.
И дома твоего для них уже открыты двери
Зубами мёртвой головы.
О, Ангел мой представьте Вы,
Вы здесь и не отвести глаза
От Вас…    Глаза!»

Оставшись один в своей комнате, я почувствовал, что вновь слышу этот низкий смеющийся голос, от которого мне стало холодно, как будто на моё лицо начал падать снег. Отыскав среди разбросанных на столе бумаг вчера забытую ещё горячую чашку кофе, я немного согрелся, и снег уже слезами стекал по моим щекам.
Лишившись пусть неблагодарного, но слушателя, я решил оставить кое-какие мысли на бумаге, но авторучка постоянно увёртывалась от меня прыгая по столу, прячась под исписанными листами и вопя при этом примерно следующее:
– Нет, нет! Напишешь, а потом кто стирать будет?! Арестуют! – кричала сумасшедшая, летая из угла в угол – Не позволю марать бумагу! Вон сколько уже безвинных жертв пера и больного воображения!..
– А ну тебя к чёрту! – в отчаяние прокричал я  и, сделав обиженное лицо, добавил – Твоё дело писать, что – я сам решу!
Через мгновение воздух затрясся и раздался первый удар часов. Часы, молчавшие при жизни, мёртвые они пробили ровно тринадцать раз.
– Бал, скоро начнётся бал! – вспомнив змеиный голос, говорил я, допивая кофе, – Сколько же гостей придёт? Ведь ни одного приглашения я никому не посылал. Наверно немного – рассуждал я  – Ведь моя квартира небольшая…
– Скорей! Скорей! Я слышу шаги! – заорала взбунтовавшаяся пишущая принадлежность, чиркая спичками – Сжечь! Всё сжечь, пока никто не читал!..
– К чёрту! Иди к чёрту! – кричал я, пытаясь потушить остатками кофе горящий компромат.
Спасающиеся от огня буквы, срывались с горящей бумаги, прыгали со стола и разбегались по полу, как стая чёрных тараканов. Расправившись с бушевавшим на столе пожаром, я обернулся и увидел человека в чёрном костюме и с бабочкой. Он расхаживал по комнате, рассматривая стены, мебель, посмотрел и на потолок.
– Да, тесновато будет, даже если стены раздвигать – говорил пришедший, разглядывая чёрную молнию – И мебель ведь нужна! А музыка! Ведь в этой комнате и десятую часть оркестра не поместить…
– Извините, я никого не приглашал!.. Так что если вам не нравится… Ведь вас здесь никто не держит!
– Вы, может быть, и не приглашали – невозмутимо продолжал первый гость – А хозяин приглашал…
С этими словами он подошёл к зеркалу и, заглянув в него, довольно сказал:
– А вот здесь гораздо лучше! Всё как положено!
Я посмотрел в зеркало и увидел большое прямоугольное помещение с колоннами по периметру. На стенах висел красный бархат. С потолка свисали хрустальные люстры. В конце зала располагалась сцена. «Ну, значит не у меня, – подумал я с облегчением – и я тут не причём».
– А зеркало чьё, моё что ли? – посматривая в окно, иронично спросил гость – Зеркало ваше и вам быть хозяином на празднике!
– Ну, что же… черт с вами – согласился я, смотря на проходящих мимо людей.
Один за другим они проходили сквозь звенящее от возмущения зеркало, не обращая на меня никакого внимания, смотря по сторонам то совсем потерянным, безразличным взглядом, то безумными бегающими глазами.
Просмотр этого шествие мне не доставлял никакого удовольствия, и я закрыл глаза. Хотя колонна шла беспорядочно, гости шаркали ногами по полу и толкали друг друга, мне слышались, резонирующие от бетона стен, размеренные шаги солдат, идущих строем. Сквозь них указания человека с бабочкой: «ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕДОРАЗУМЕНИЙ ЛИЦА ОСТАВЛЯЙТЕ В ГАРДЕРОБЕ!» От всего этого шума в моей голове начали возникать образы марширующих людей, у которых место лиц были отшлифованные серые диски с проставленными на них номерами. Несмотря на то, что светило ослепительно-белое солнце, растворяя в своём свете все цвета, у каждого в руке был факел, добавляющий немного красного. Колонна проходила мимо, мелькали цифры лиц. В моих глазах 21, 24, 30… Колонна шла к центру города, к гигантской машине похожей на мясорубку. В моей голове начала обозначатся строка какой-то песни: «Двадцать семь шрамов в области сердца…»; я открыл глаза…
Я открыл глаза и оказался в маленькой комнатке лишённой всякого освещения, так что не было видно даже стен. Зато был виден весь зал с разных сторон. Я видел рассаживающихся за столики, стоящие вдоль стен, людей. Они набрасывались на еду, пили прямо из бутылок вино, водку, коньяк, стоящие в изобилии. Можно было подумать, что пришедшие либо не ели лет двести, либо это был конкурс «Сожри слона». Один из опоздавших с сумасшедшими полными отчаяния глазами принялся за посуду. Он глотал ножи и вилки, пережёвывал рюмки и бокалы, пытался запихать себе в рот огромное блюдо. Не сумев это осуществить, он ужасно расстроился, разбил блюдо об пол и заплакал. 
Заиграла ни на что не похожая музыка. Аритмично грохотали барабаны, визжали скрипки, завывала гитара, врезая в мозг слушателя колющие и режущие предметы. Под эти хаотичные звуки уже порядочно выпившая толпа пустилась в пляс, сбивая друг друга с ног. Пол зала в истерике каталось по полу, затаптываемая второй половиной. На сцене музыкантов не было, и инструменты, предоставленные самим себе, отрывались по полной программе.
В голове нервным смехом в тысячу голосов всё громче и громче гудело: «Двадцать семь… двадцать семь…». Чёрные стены комнаты, из которой я наблюдал за праздником, растворились в табачном дыму, слоями поднимающимся к потолку. Я оказался в подвешенном состоянии, и, совершенно не чувствуя на данный момент никакого земного притяжения, свободно перемещался по всему залу. Я не видел ни своих рук, ни ног, как будто смотрел в какой-то экран, скитающийся под потолком из угла в угол. Уставшие от танцев и веселья гости же, сожрав все, что только можно, развлекались тем что, рассевшись за столики, с отсутствующим взглядом наблюдали за мной. Для них я был отлично виден на фоне уже пожелтевшего от дыма потолка.
А я метался по залу, ища ту единственную, чьи глаза смотрели в мои. О, эти прекрасные печальные на этом демоническом празднике глаза. Вам страшно, но где же Вы?.. где Вас искать?! Я выведу Вас из этого хаоса, только позвольте мне найти Вас… А может нет Вас здесь?! Но почему же я вижу Ваши глаза в этом зеркале во всю стену напротив сцены?.. где же Вы?!…
Мои поиски прервал человек в чёрном костюме, глаза которого, лишённые зрачков, были заполнены снегом. Можно было подумать, что, взойдя на сцену, он крутанул ручку громкости, заставив моментально умолкнуть весь зал, застывший в ожидании. Повеяло холодной дрожью подземелья.
– Дорогие гости! – громко и значимо заговорил человек – Этим праздником вы обязаны не только нашему хозяину!.. – здесь он сделал значительную паузу, посмотрев куда-то вдаль – но и человеку, который в силу каких-то причин не разделяет нашего торжества и, предоставив это прекрасное помещенье, зависает под потолком, никак не участвуя во всеобщем веселье… Хозяин предлагает исправить это недоразумение… Ведь у каждого из присутствующих есть свой номер, своё число. Ведь есть?!
В зале раздались робкие подавленные звуки утверждения. Некоторые из гостей теряли сознание, падая на заплёванный пол. С опоздавшим опять случилась истерика. Не в состоянии больше плакать он вырвал свои глаза и упал, претворившись мёртвым.
– У каждого своё, предначертанное роком! Назовите любое! – в повелительном тоне предложил он мне, впиваясь в меня льдом глаз.
В голове опять гудело подбиваемое разрывающимся сердцем «ДВАДЦАТЬ СЕМЬ». В глазах потемнело. Из этой тьмы появилась длинноволосая полуобнажённая женщина с адским огнём в глазах. Длинные иглы в её руках прокалывали мою голову, вбивая «ДВАДЦАТЬ СЕМЬ». Я чувствовал, как от меня ждали это роковое число, и в отчаянии закричал:
– НЕТ!..
Чёрный туман выполз из моих глаз, съёжился, задрожал и исчез. Под грохочущий аккомпанемент зловещего смеха человека с пустыми глазами я смотрел, как бесшумно рассыпались стены. Потолок уже пробивали тяжёлые капли дождя, вырываясь из замерзающего неба. Ползающие по полу люди растворялись в желтоватый дым; и я уже видел сквозь него грязный асфальт возле дома.
Пришлось вспомнить и о гравитации. Через мгновение я уже чувствовал себя «ньютоновским яблоком» и пожалел, что зеркало стояло слишком близко к окну. Всё быстрее и быстрее летели этажи, и с каждым метром прокручивался в моей голове год жизни. Вспоминались мельчайшие подробности, о которых я и не подозревал (оказалось, что рёв соседей выключается одной и той же кнопкой вместе с магнитофоном). Вспомнился и более печальный факт ритуального сожжения в раковине сторублёвой купюры вместе со старыми бумагами. И никого пивом я на этот стольник не угощал, а спал два дня дома в ванной после некоторых событий в честь дня рождения совсем незнакомого мне гражданина из семнадцатой квартиры…
А между тем уже и пятый этаж… и снизу доносятся истерические крики:
– Не сметь! не сметь! Прекратить, немедленно прекратить несанкционированные полёты! Я запрещаю!…


ГЛАВА  IV

ОПЕРАЦИЯ «АНТИСОСЕД»

Попав в квартиру моего соседа, я понял, что дома его нет, так как бутылки на столе и под ним были пусты, и в комнате уже начинал развеиваться табачный дым.
Я осмотрелся и сквозь жёлтую сетку, плавающую перьевыми облаками, увидел большие напольные часы у стены, которые подобно моим не подавали признаков жизни. На пожелтевших от дыма обоях задыхались цветы. Под ними неплохо дополняющая пейзаж, разваливающаяся кровать.
Я запрыгнул на неё, цепляясь когтями за рваное покрывало; и вот уже меня окружают привычные стенки гроба. На углу лежала его крышка, под которой пряталась уже знакомая мне голова. Хотя скорей уже это была не голова, а небритый, волосатый череп.
– Господин Кот, – обратился он ко мне, сверкая затёкшими глазами, – Я пришёл пригласить вас на наш праздник. Ваш номер ДВАДЦАТЬ СЕМЬ… Запомнили? Он вам понадобится… А сейчас надо спешить, бал уже скоро, опаздывать нельзя!
– Благодарю за приглашение, – с явным кошачьим акцентом ответил я – Но опоздать, как утверждаете вы, мы никак не можем, а стало быть, у нас есть ещё время выпить по рюмочке!
– Ну, раз есть, значит надо! – заинтересованно согласился он и выкатился из-под крышки.
– Сейчас будет! Уже несут, а пока угощайтесь, – стащив со стола пачку беломора, предложил я папиросу.
– Благодарю! – цепляясь зубами за бумагу, сквозь лохматую бороду ответила голова. Голова затянулась, и табак сам собой начал краснеть и дымить.
«Да, бывает, головы лишают человека, а бывает и всего остального» – внимательно рассмотрев собеседника, сделал я вывод. Чтобы поддержать разговор я основательно выругался на соседа, мол, он собака чего-то не торопится.
Но вот Иван Иванович Хренов, видимо почувствовав моё недовольство по поводу его отсутствия, явился перед нами. Поставив полиэтиленовый мешок с чудесным эликсиром, он рухнул на кровать. Через мгновение лицо его покрылось мелом, на минуту он замер. Обнаружив, что лежит в гробу, на крышке которого было написано: «Дорогому Ванечке, с наилучшими пожеланиями МОРГ № 6. Долгих лет тебе и спи спокойно» – он посмотрел на нас и вскрикнул:
– Это что, мне?!
– Тебе от всего моего кошачьего сердца! – утвердительно кивнул я.
– Ну что, помянем… Ты присаживайся к нам; успеешь ещё належаться, – поглядывая на бутылку, с предложением к ещё несостоявшемуся покойнику обратилась голова.
Иван встал, робко покачался, взял эликсир и, поставив его на стол, сел на стул. На лице покойника сконструировался угнетённый взгляд полный страха перерастающего в безразличие.
– Никак не думал, что вас двое, и вы так странно выглядите, – тихо проговорил он, спотыкаясь на каждом слове.
– Вам вредно много говорить! Привыкайте молчать! – резко и раздражённо перебила его голова – Ну что ж, приступим!
Вцепившись в стакан зубами, череп опрокинул содержимое себе в глотку. Не решив проделать такой же трюк, я зажал стакан в обеих лапах и, сделав несколько глотков, понял, что так вкушать водку крайне неудобно (стакан, скользящий в когтях, так и норовил выпрыгнуть из лап). Емкость черепа вела себя более спокойно, хотя и позванивала в железной хватке натренированных столетиями челюстей.
Иваныч лихорадочно трясся толи от страха, толи от вида водки. Наконец преодолев себя, он взял стакан и опрокинул его себе в горло. Как будто острыми ножами стекло впилось в уголки рта, и из них двумя ручейками потекла кровь. Огонь резал горло и язык. Захлёбываясь кровью, Ванечка с жалостным взглядом поставил стакан на стол. Тот под взглядом головы наполнился стеклянной жидкостью.
– Хороший был человек, правда, пил много – констатировал череп, пододвигая стакан к руке окровавленного соседа.
Я, потягивая из соломинки эликсир, мирно посматривал то на волосатый череп, что готовился уже забрать Ивана Ивановича Хренова из этого мира, то на часы, угрожающе стоящие у стены…
 «НЕТ!!!» – стоголосым громом ударило по воздуху. Покойник упал на пол, разбив недопитый стакан; как будто ударили часы; дым в комнате моментально рассеялся, уходя через приоткрытую форточку. Череп, взбесившись, хаотично летал по квартире, превышая все ограничения скорости и воя что-то неразборчивое, но явно неприличное. Я оставался в необоснованном спокойствии.
Кончилось смятение также внезапно, как и началось. Бородатый шар, носившийся под потолком, разбился всё о туже многострадальную стену на мелкие окровавленные кусочки, сгоревшие на полу зеленоватыми огоньками.
«Похоже, я единственный в квартире нетронутый безумием» – подумал я, потягивая из стаканчика водочку. Покончив с этим, я спрыгнул со стола к отдыхающему под ним трупом. По мелу его лица сеткой расползалась кровь. Открытые глаза стеклянно смотрели на осколки, разбросанные по полу. Убедившись, что пациент воскреснет через пару часов, я отправился на поиски телефона, который явно побаивался меня, зная об участи своего собрата, горящего сейчас наверно в аду. Нашёл я его на кухни в мусорном ведре, лихорадочно зарывающегося в гниющие отходы.
– Милиция! – заорал я в трубку.
– Да, милиция, – чинно ответил самодовольный голос – Лейтенант Кидалов, слушаю.
– Милиция! Сколько сейчас времечка, не подскажите? А то что-то часы у меня барахлят.
– Что! – оторопевши, заорал голос – Какого это времечка? Ты куда звонишь, тварь!
 Ну, скажите, хоть какое ни будь! – не унимался я – Я же могу опоздать! У меня очень важная встреча, а вы ругаетесь.
– Вот погоди! Сейчас приедем, и ты труп!
– О! Да, да! Приезжайте! Мы же вас давно ждём. Кстати, один из нас уже!..
В трубке послышались нервные гудки. «Не везёт мне что-то с собеседниками сегодня» – подумал я – «А между тем мне действительно пора. Без десяти тринадцать я должен быть у Неё».
Но вот опять всё не слава Богу. Как и следовало ожидать, старые часы у стены стояли, и до тринадцатой цифры на них оставалось ещё два часа. Но если часы стоят, то может пройти вечность, прежде чем секундная стрелка сделает свой маленький шаг, а ждать, сколько бы ни было времени, мне не хотелось. Я открыл дверцу часов. Затем, цепляясь когтями за звенья цепи, на которой висели гири, поднялся к маятнику. Дверца закрылась, раздался треск, маятник лихорадочно закачался, и часовая стрелка перепрыгнула на полтора часа…


ГЛАВА   V

МУСОР

Мокрый асфальт жег мне спину. Изрядно поскандалившие тучи лениво разбредались по небу, унося с собой напряжение, которое ещё чувствовалось в воздухе, врывающемся в мои лёгкие. Тишину, царившую после великого сражения, разрезали лишь одинокие капли, срывающиеся с крыш. Там наверху под одной из них была моя квартира, но подниматься обратно мне ужасно не хотелось.
Я видел, как из стены дома на уровне девятого этажа вышел человек в чёрном плаще и шляпе, повис в воздухе. Оглядевшись, он достал из перчатки конверт. Вскрыв его, человек взглядом окинул текст письма, и глаза его вспыхнули злобой. На вырывающемся из-за туч солнце блеснула звезда на его груди в виде скрещенных пяти шпаг. Он выронил письмо и ветром взлетел к небу, где растворился в отступающих облаках. Письмо вспыхнуло, и пепел его букв, опускаясь, впивался мне в глаза…
Откормленная собачья морда вся в слюнях и в милицейской форме нависла надомной.
– О, все как сквозь землю провалились, а он тут отдыхает! Ишь, развалился! – брызгая слюной, рявкнул сержант – Ну ничего, на сегодня нам и его хватит… Берём!
Соскребли меня с асфальта, и через секунду я уже видел удивлённые глаза птиц, распятых на проводах столбов, которые мелькали сквозь ржавые прутья решёток. Мерзко пахло псиной, поэтому я старался не дышать, от чего и потерял сознание. Поглотившая меня клетка неслась к логову стражей порядка…
– Порядок! Во всём должен быть порядок! – взвизгивая от возмущения, вопил голос мне в ухо – Было у вас разрешение на подобный акт? Нет! А стало быть, закон нарушали!
Прикованный к железному стулу, я не очень догонял, какая именно вина на мне висит, но кое-что объяснить дознавателям всё же было необходимо:
– А причём тут я? Ну, долетел бы я этажа до пятого, и вовсе бы мне падать расхотелось, и вернулся бы обратно! Так нет же, мне кричат: «Не сметь!», а ведь я то и не собирался! И не очень то и хотелось!
– Так значит, вы признаёте свою вину по всем пунктам. Вот и чудненько, распишитесь здесь! – предлагая мне погрызенную ручку и рулон исписанной туалетной бумаги (54 м), радостно тявкнул Кидалов.
Установившийся диалог перебили посыпавшиеся на пол зубы одного из заключённых после неудачной попытки перегрызть ими решётку камеры. Воспользовавшись паузой (всё отделение с увлечением наблюдало за тем как бедняга, ползая на карачках, собирал свои зубы и пытался вставить их обратно), я попытался прочитать, что же за вина мне всё-таки вменяется. Но толи я забыл, как это делается, толи написано было по-китайски; в общем, ничего у меня не получилось.
– Ну ладно, а сейчас на психиатрическую экспертизу и быстро!
– Сейчас мы его по модему пошлём нашему дорогому профессору! – радостно предложил сержант, – Он любит работать с такими экземплярами. 
От этих слов экран монитора, стоящего на облёванном столе, моментально скорчился, и испуганный агрегат нервно завопил:
– Не позволю! Он же мне все файлы сожрёт, а я жить ещё хочу! Сначала накормите его!
«Разумное предложение подумал я», но по виду главного понял, что поесть мне никак не светит.
– Ладно, в конверт его и почтой – холодно распорядился начальник…


ГЛАВА   VI

ВЗГЛЯД ВТОРОЙ

Да, уже время, но в чисто убранной уютно обставленной комнате никого не было. Я лежал на мягком кресле, наблюдая, как лепестки огня играют с убегающими в трубу камина искрами. На небольшом столе, накрытом на две персоны, стояли свечки. Их два огонька разговаривали друг с другом о том, что отсутствие электрического света успокаивает воздух и предаёт ему загадочность и чувство, что произойдёт что-то долгожданное и прекрасное.
Сорвавшись с языков огня, ласкавших кирпичные стены камина, впорхнула в комнату яркая бабочка. Сев на стол, она обратилась большим красивым цветком с переливающимися лепестками. За ней вторая, третья, и на столе уже лежал букет из прекрасных цветов. Собрав их, я поставил букет в хрустальную вазу, стоявшую на столике у окна.
«Вот теперь всё готово» подумал я, и дверь в комнату отворилась. Передо мной предстала красивая чуть уставшая девушка. Она огляделась по сторонам, не замечая меня, удивилась цветам в вазе, которые приветствовали её теплом своих лепестков. На ней было легкое летние платье, промокшее до нитки. Оно нежным голубым дымом проплыло по комнате и растворилось где-то у камина.
В ванной комнате зашумела вода, и одна уже знакомая мне капля, вырвавшись из потока времени, влетела в комнату. Из предосторожности она облетела два испуганных огонька, ещё немного полетала по комнате и опустилась на лепесток одного из цветов, рассыпавшись по нему бриллиантами, наполнив воздух серебряным звоном: «Какой прекрасный цветок! Неправда ли? Какой прекрасный цветок!».
Закрыв глаза, я увидел её, и моё сердце начало биться сильнее, пытаясь вырваться из моей груди на волю, чтобы отдаться ей. Шёлковые пряди её волос ласкали ей плечи. Зелёные глаза смотрели на меня, впиваясь двумя раскалёнными иглами в мой, тоже зелёные кошачьи, уже не смеющие спрятаться за шторами век.
«Да, сегодня мы будем вместе, и никто не сможет нам помешать» – думал я, слушая, как дождь мирно бьёт по стеклу окна, просит разрешения войти, согреться у камина.
– Как будто кто-то стучится, – вдруг тревожно сказала девушка, посмотрев в окно.
– Это просто дождь, моя королева – успокаивал я её, не отводя глаз – Он также как и я жаждет прикоснуться к Вам, к Вашей ангельской коже, играя на ней бриллиантовыми искрами, целовать Ваши нежные губы… Это просто дождь.
– О нет, нет! Это не дождь! Его капли не могут царапать стекло, оставляя на нём следы крови.
Девушка испуганно отбежала от окна и упала на диван, закрыв лицо руками. Метал по стеклу. За стеклом тысячи глаз. Я почувствовал, как страх поднимает мою шерсть дыбом, впивается когтями в кресло. Поплыл воздух, закручиваясь у камина в вихрь, разбрасывая сгустки огня.
ОН рвал цепи, сковавшие его. ОН где-то рядом и уже через мгновение ОН в вихре родится из-под земли, разорвав её криком боли, придёт из страны огня…


ГЛАВА   VII

ШИЗОФРЕНИЯ

Бумажные стены, залепившие мне глаза, рассыпались, и я оказался в ярко освещённой комнате с белыми стенами, а именно в кабинете профессора Псыхкрщухгадова Каллистрата Модестовича. Профессор маленький, толстенький, лысенький в больших очках и с инициалами на груди. Несмотря на то, что лицо его прямо сияло добродушием, излучая вполне безобидную улыбку, вызвало оно у меня крайнее недоверие.
Закрывая рукой глаза от яркого света, не дожидаясь приглашения, я сел и, организовав наиболее серьёзную мину на своём лице, достал из кармана всё туже ещё неостывшую чашку кофе.
– Как дела профессор – поинтересовался я, сдувая чёрный пар.
– Неплохо, неплохо – чрезвычайно мягким голосом ответил врач, расхаживая у меня за спиной, – но сейчас гораздо важней разобраться как у вас дела.
– Извините, доктор, здесь ничем я вам помочь не могу. У меня предписание держать эту информацию под строжайшим секретом.
– И не надо! Не надо мне помогать. Я и сам извлеку из вас всё, что мне захочется без особого труда – с последними словами голос профессора понизился и наполнился злобой.
– В таком случае я отказываюсь отвечать на какие-либо ваши вопросы – спрятав кофе обратно в карман, ответил я.
– Отлично!.. Ребята! – позвал профессор санитаров – отведите господина в его апартаменты.
Двое шкафообразных в белых халатах, не заставив себя ждать, появились за моей спиной, подхватили под руки и повели по длинным коридорам больницы. Коридоры были наполнены голосами и смехом сумасшедших (наверно они же преследовали меня в третьей главе).
Во втором коридоре человек – слепой, уткнувшийся носом в атлас по анатомии с изображёнными там вывернутыми наизнанку человеческими телами. На лице его холодная улыбка. И только когда он перелистывал страницу, она перерастала в искривлённый оскал, и из его груди вырывался непродолжительный смех.
В пятом – человек в зелёных тапочках плакал, склонившись над погибшим в неравном бою с уборщицей тараканом. Уборщица – полная женщина в синей униформе в резиновых перчатках жёлтого цвета и со шваброй в руках спала в конце коридора, сидя на стуле с порванной обивкой.
Проходя по седьмому, навстречу молоденькая медсестра с соблазнительной улыбкой глаз…
Привели. Палата седьмая, второй этаж. Установилась тишина; все во внимании. Встречает профессор всё с той же улыбкой, но уже почему-то высокий, широкоплечий и без очков; на груди «П. К. М.».
– Располагайтесь, – указывая на одну из шести кроватей стоящих в палате, приказал доктор – Пока наслаждайтесь атмосферой больницы, а вечером операция. Готовьтесь!
– Всегда готов! – ответил я в спины уходящих служителей отечественной психиатрии.
Первой моей мыслью была идея организовать подпольную организацию для борьбы с режимом больницы; но, обратив внимание на крест надгробной плиты, раздавившей кровать соседа справа, и на даты, выгравированные на плите, я решил с этим не торопиться, и подумать о чём ни будь более актуальном. Второй была – поменяться с кем ни будь местами (подальше от креста); но, глядя на сочувствующие лица больных, я понял, что это мне тоже не удастся…
Странное чувство нахлынуло на меня – некое подозрение, что не только все окружающие сумасшедшие включая доктора, но и я сам начинаю сходить с ума. Я с ужасом обнаружил, что забыл своё имя. В ответ на мой ужас сосед слева с пониманием посмотрел на меня, запихивая в рот последнее печенье:
– Ничего, все забывают. Если же отказываются, их ловят и сюда, а здесь забывают! – он посмотрел на номер на пижаме и добавил – Будьте проще: есть же цифры! Один, восемь – восемнадцать! – протягивая руку, посоветовал больной.
– Двадцать семь – смущённо ответил я.
В палате оказались ещё: второй – дряхлый старик, внимательно разглядывающий белую стену; пятнадцатый – замученное существо с выбитыми зубами, сидящее в углу, (глядя на него, я почему-то подумал, что он всю свою жизнь провёл в кресле стоматолога); также девятый со своей тенью, активно общающиеся друг с другом и занимающие одну кровать на двоих.
– Давай куда ни будь сходим сегодня, – предложил девятый своей тени.
– Давай. Только куда? – с ложным безразличием ответила тень, подняв взгляд к потолку. 
– Можно спустится в подвал, попугать крыс. Я видел сегодня одну в коридоре на первом. Она нахалка ещё мне пальцем пригрозила.
– Правильно! Крыс! А то они у меня всё печенье позавчера сожрали! – ввязался в разговор восемнадцатый.
– Не хочу крыс! – возразила тень – Пойдём лучше на третий к операционной. Я слышала, сегодня доктор оперирует; так мы в замочную скважину по очереди смотреть будем.
– Нашли, на что смотреть – удивился старик – В дырку на скальпель профессора?! Вот на стены! Это я понимаю!.. Вы думаете, что они все одинаковы: стены и стены. Ха… ничего подобного! Стены как люди… Ведь мы живём в мире стен и не замечаем, что они уникальны. У каждой свой характер, свои проблемы. Они чувствуют также как мы…
Старик отвернулся обратно к стене. Все замолчали. Восемнадцатый достал новую пачку печенья. Предложил мне. Я отказался в пользу крыс, на что он обиделся…
Я сел на кровать и принялся разглядывать червей копошащихся под плитой. Их настроение было явно приподнято хорошей новостью, что ожидается прибавка к жалованию в виде свежего трупа.
«Какое универсальное учреждение» – подумал я: «Тут тебе и психушка и морг, а ещё профессор оперированием увлекается… Интересно, кулинарией здесь никто не промышляет… и вообще столовая здесь есть?.. Чего я отказался от печенья?..».
Мои мечты о еде прервали двое санитаров ворвавшихся в палату:
– Двадцать семь, вас ждет профессор – завлекающим голосом сообщили мне.
От этих слов мне стало немного жутко, но делать было нечего: меня уже несли, заковав цепями, на третий этаж.
Принесли, приковали к операционному столу – не пошевелиться. Сердце моё испугано съёжилось, почувствовав неладное. Надо мной маниакальная улыбка глаз профессора в белом наморднике, ещё чья-то, за дверью девятый с тенью.
Яркий свет в глаза. Через них страх кричащей пустотой пробрался в мою голову. Биение сердца. В руках профессора сверкнул скальпель. Опустился мне на грудь. Кожа поддалась его агрессивной стали, и ещё живая кровь вырвалась на свободу. Сердце, изъятие которого было целью профессора, занервничало, забегало и спряталось под правым лёгким. Профессор крайне удивился не найдя его у левого, но поиски его не закончились. Перепахав со скальпелем всё моё тело, Каллистрат Модестович, скверно ругаясь под аккомпанемент поющего женского голоса, всё же поймал измученный, уставший орган где-то у левого запястья. Роковое движение скальпеля, и свет, заливший мне глаза, погас. Всё стихло и наполнилось тьмой…
Открыл глаза. Всё в чёрной паутине, но это уже просто ночь в палате. Справа возвышается крест, вместе с плывущим воздухом перемещается мне в ноги, затем исчезает, снова справа. Сквозь паутину на потолке переливаются синие и розовые круги, вызывая тошноту.
Попытка привести мысли в порядок и понять, что же произошло, привела меня в ужас: «Сердце! Я не чувствую его биения! Его нет!». От шока я перестал дышать, и тошнота прошла. Круги почернели и слились с паутиной. Крест продолжал свой ритуал.
За дверью нарастающий глухой и тяжёлый стук, напомнивший биение моего сердца, мимо палаты. Вместо него – звонкий тонких каблучков. Дверь открылась, и на фоне зелёно-красного пьянящего тумана, врывающегося в палату, возникла обнажённая женщина с горящими кровью глазами, ещё утром бывшая обычной медсестрой.
В мгновенье, оказавшись возле меня, она сдёрнула одеяло, отбросив его на крест, вращающийся уже вокруг меня вместе со стенами, потолком, решётками окон. Она улыбнулась, оскалив острые кошачьи зубы, и, сковав мои руки холодом своих, села мне на живот. Ледяными лезвиями её ногти вонзились в мои запястья. Боль заставила меня сделать вдох и наполнить грудь едким туманом. Воздух мелкими пузырьками, вспенивая кровь, начал выходить из разорванных лёгких. Я попытался закричать, но из горла вместо крика вырвалась уже мёртвая кровь. Её глаза надо мной перевались цветами огня. Её губы льдом опустились на мою грудь. Язык жадно слизывал кипящую кровь. Зубы пивались в плоть, разрывая её на части.
Вдруг хищницу испугала огненный мотылёк, влетевший в приоткрытую дверь и севший на моё плечо. Из её груди вырвалось змеиное шипение. Она отскочила от огненного цветка и, обратившись большой летучей мышью, метнулась к окну, задев одеяло, которое начало сползать на пол, оголяя крест. Испугавшись его, вампир разбилась о стекло окна в жёлтую пыль. Мотылёк перелетел с моего плеча на гранитную плиту, поджигая крыльями жёлтый дым, опускающийся на крест. Видя как он начинает тлеть, я решил спрятаться и не нашёл ничего лучше того, чтобы лечь под кровать, в надежде, что меня там никто не найдёт.
И вот я уже лежал на холодном полу, покрытом квадратами линолеума. Воздух уже полностью вышел из моей груди, но делать новый вдох я опасался. Из чёрной сети пружин кровати торчали ржавые шипы. Казалось, они опускались на меня, царапая лицо. Это чувство подогревал треск горящего креста. Запахло пеплом, запахло Адом…


ГЛАВА VIII

Л Е Т И

От дыханья дождя по насквозь промокшему прилипшему к спине платью пробежала дрожь. Но ключи уже вставлены в замочную скважину, и через мгновение я была уже дома, где встречал меня нежный свет свечей и неторопливый треск дров. Несмотря на то, что в комнате никого не было, меня почему-то не удивили зажженные свечи и играющий огнём камин, а вот цветы на столике у окна я увидеть не ожидала. Рядом дремал, сложив вместе крылья, огненный мотылёк.
 В ванной комнате меня ждал тёплый душ. На мгновение он напомнил мне дождь, напавший на меня пол часа назад, но был гораздо приятней, бережно смывая с моих плеч усталость долгого дня.
День был тяжёл и тревожен. Утром позвонил телефон, и мне пришлось бежать, оставив недопитую чашку кофе на столе; дверь, за которой меня ждал очередной хор бумажных проблем, выпустила меня только на другом конце города; транспорт, разумеется, уже не ходил, и мне пришлось пешком добираться домой под проливным дождём.
Но это всё мелочи. Больше всего меня расстраивало и волновало то, что на другом конце провода целый день никто не брал трубку. А я сегодня в этот день непременно должна была быть с Ним.
Но вот уже ночь… Она расставит всё по местам… И может уже всё потеряно… всё?! Но чувство, вырывающее из моей груди одно лишь слово: «ЛЮБОВЬ», заставляет верить и вселяет готовность идти до конца, любить до последнего удара сердца…
«Осталось пять – вдруг я нашла в обрывках своих мыслей его давно забытый сон – Да, это отчаянно ударило моё сердце, чувствуя неминуемую гибель. Каплей крови на снег из-под шипов серебряных роз. В этот момент в моих глазах была Ты… я знаю, что Ты была со мной… я чувствую это…».
И это правда, я думала о Нём. И также как сейчас, тогда мне не хватало его взгляда, нежности рук, пусть иногда абсурдных, но всегда волнующих моё сердце слов.
Я вернулась в комнату, где, улёгшись в кресле, меня ждало чёрное пушистое создание кошачьего рода с игривыми зелёными глазами.
– Здравствуй… откуда ты здесь?.. иди сюда…
Я взяла его на руки, прижала к груди. Он что-то замурлыкал, выражая свою признательность, закрыв глаза от удовольствия.
– Ты ж наверно голоден… что же мне тебе предложить? – сев в кресло, расспрашивала я гостя, а он прислонил своё правое ухо к моей груди и только слушал, как бьётся моё плачущее сердце:
«Четыре – ещё один удар, ещё один шаг сделан, и позади ещё один миг, час, день – ещё одна вечность…».
Вечность… Да, я чувствовала, как мной овладевала ночь. Богиня Nix, только она одна способна заставить нас остановиться в этом безумном беге времени и слушать тишину, наполненную сегодня шелестом дождя за окном и тихим плачем моего сердца. Огонь в камине пытался успокоить его шёпотом своего тепла. Лёгкий пьянящий дым, проникнув в комнату, медленно обволакивал мою память.
Дыхание ночи становилось всё теплее. Горячий воздух поднимался по моему обнажённому телу. Сквозь сон я чувствовала, как он нежно сдувает капли воды с моей кожи, обволакивая меня своими теплыми пеленами.
Но я не спала, хотя сон подкрался уже совсем близко. Также не спал зверь на моей груди. Он требовал ласки, прижимая голову к моей ладони. Иногда он вздрагивал, так как мокрые, еще не высохшие, мои волосы касались его шерсти, сползая с плеч.
Непродолжительная пауза должна была закончиться. Её прервали стуком в окно две капли дождя, окончательно спугнувшие сон: «Четыре… три… - осталось два… Ещё две раскалённых болью иглы вонзились в сердце…».
Зверь открыл глаза, приподнял голову, настороженно посмотрел в сторону окна. За окном как будто чьи-то глаза сливаются с мглой.
Ещё один удар. Это ветер открыл окно, ворвался в комнату и рукой дождя потушил свечи. «Остался последний, последний миг – миг, после которого нельзя будет обернуться, посмотреть на пройденный путь, вспомнить чьи-то слова о том, что завтра… завтра будет!.. а сейчас только этот миг…».
Зверь зашипел испугавшись дождя. Спрыгнул за кресло, неосторожно оставив на моём теле царапинами страха следы своих когтей. Лепестки затрепетали на ветру. Испуганный мотылёк проснулся и, взлетев от окна, опустился мне на ладонь. Ветер оживил огонь в камине, и тот начал выбрасывать в комнату искры кусками своей плоти.
Холодный сырой воздух пустил дрожь по моему незащищённому телу. Я встала, чтобы закрыть окно, прогнать незваного гостя. Капля крови покинула свежую рану, упала на пол. Новая волна тревоги нахлынула порывом ветра, наполнив собой мою грудь. Мотылёк жёг мою ладонь. Он был готов лететь туда, в палату №7 ПБШ, чтобы принести ту маленькую, но так необходимую искру света…
– Лети! Сквозь решётки дождя и паутину ночи… Лети!


ГЛАВА IX

ПОСЛЕДНИЙ УДАР

И вот ОН – последний удар… как будто в дверь… ОН пришёл! Я чувствую дыхание дьявола… У камина за моей спиной человек в красном плаще с горящими кровью глазами…
Его рука обожгла моё правое плечо. ОН бесцеремонно и достаточно грубо развернул меня к себе, как куклу, марионетку, скованную нитями беспрекословного подчинения. Я застыла в оцепенении. Не в силах пошевелиться, сделать выдох, закричать. Я не могла даже испугаться. Эта гнетущая нечеловеческая сила в любой момент могла раздавить меня, обратить в пепел. Какое-то время она сковывала меня в напряжении, заставляя смотреть в жаждущие крови глаза. Потом мне удалось сделать выдох робкий беззвучный.
– Здравствуй, королева – заговорил ОН, и на лице его стала заметна улыбка, скрывающая клыки – Я ждал этого часа сотни лет, и вот я свободен… свободен!..
 Он сел в кресло, откинувшись на спинку. Я по-прежнему не могла пошевелиться, и только мои глаза следили за его взглядом. Мне показалось, что его абсолютно-белое, мертвое лицо немного помолодело, и вековые морщины на нём начали разглаживаться. Его глаза смотрели уже не на меня, а куда-то вдаль, в далёкое прошлое:
– Я был проклят и изгнан… сначала из мира дня, затем и из мира ночи… Ваш Бог счёл меня своей ошибкой! Ха!.. Я знал, что ошибся он в другом… Где он!? Где его Человек!? Осталось лишь человечество – слепые мучительными стараниями во всём своём единстве стада, пытающиеся прогнившими канатами паутины поднять на ноги огромную статую уже почти разложившегося… бога… Да, он сделал ошибку, он сделал людей похожими, чтобы они любили друг друга как самих себя, а они ненавидят… Мастер ошибся, он дал им волю, разум, силу творить себя… – и куклы рвут нити!..
 Он громко засмеялся, посмотрел на меня и с какой-то странной наполненной толи злобой, толи чувством мести улыбкой продолжил:
– Они думают, что он им больше не нужен… и используют его только, чтобы затыкать дыры правды в занавесе лжи… Да, они не подвластны ему и как будто свободны… Но порванные нити слишком длинны, и все куклы давно уже связанны в уродливую сеть, липкую паутину… Пытаясь казаться красочными, доказать свою значимость, они одевают яркие одежды, в то же время перемешивая всю свою пёструю массу с грязью, обращаясь в серое, безликое стадо… Теперь я свободен… я получил новое сердце – горячее живое сердце…
ОН встал, подошёл к столу, на котором немедленно зажглись свечи, приподнял крышку блюда… Там оно – в покорном спокойствии бесшумно билось сердце.
– Догадываешься чьё?
На моих глазах навернулись горячие слёзы. В груди пустота боли. И я тихо ответила:
– Знаю…
– Да, это было его сердце… теперь моё… Не плачь моя королева – медленно подойдя ОН взял меня за руки.
– Не смей меня так называть… только Он… только Он… – пыталась сопротивляться я, но силы были несравнимы.
ОН отпустил меня и сделал шаг назад, увидев крест на моей груди. Его глаза вновь наполнились кровью. Я как будто услышала змеиное шипение.
– Не я виноват, что именно его… – немного оскалившись, начал объяснять ОН – Опять же глупые люди… они думают, что могут безнаказанно играть со смертью, смело бросаться в быстрое течение жизни, не подозревая, что им уже давно связали руки…
 Пересилив свой страх, вампир сделал рывок вперёд и заключил меня в объятья. Я почувствовала холод смерти. Его руки уже не обжигали мою кожу. Оцепенение потихоньку таяло, как и таяли века на белом лице освобождённого.
– И мне нравиться это сердце, хотя есть одно но: добрая его половина уже давно принадлежит Вам моя королева. И я намерен её забрать… кстати, Вы можете сохранить её и сохранить Ему жизнь, став моей…
Мысль о его смерти была мне невыносима. Она отняла последние силы, и я не могла сказать ничего в ответ. ОН взял меня на руки и положил на диван. Его губы льдом коснулись моего плеча. Его руки оставляли узоры инея на моём теле. На моих глазах завяли цветы у окна, почернев и рассыпавшись в пепел.
Наконец, его зубы, нежно разрезав плоть, вонзились в шею, освободили кровь. Крест на моей груди начал плавиться, и серебро растекалась по коже.
В глазах потемнело, но, несмотря на это, я увидела, как кот, спрятавшийся за креслом, вышел из своего убежища. Не обращая на нас никакого внимания, он уверенно запрыгнул на стол, где бесшумно билось сердце. Обнюхав его и сев поудобней, зверь посмотрел на нас. Убедившись, что вампир не подозревает о его намерениях, он ловко проглотил его сердце. Приведя после трапезы себя в порядок, кот поспешил покинуть нас, прокравшись к небольшому зеркалу, стоящему на тумбочке у дивана, и исчез в нём.
Через мгновение вампир испугано встал, метнулся к окровавленному уже пустому блюду. Лицо его покрылось болью, и он с силой сжал руками свою голову. Стало невыносимо жарко, и свечи на столе сгорели за две секунды и погасли, лишив комнату освещения.
Огонь в камине замер и покрылся льдом. Неожиданно стало очень холодно. ОН подошёл ко мне и, встав на колени, взял мою руку.
– Прости меня моя королева… мне надо идти, мне нельзя здесь больше оставаться… Я скоро вернусь за тобой и никто не сможет остановить меня… Ничего не бойся, но помни только Солнце может убить тебя… Ночь теперь твой день, она даст тебе силы… Прости меня…
Обратившись пепельным дымом, ОН исчез в камине. Расплавленное серебро, смешиваясь с умирающей кровью, стекало по моему обессиленному телу на замёрзший пол…


ГЛАВА X

СУД

Треск горящего креста постепенно перерастал в гул эскалатора. Я чувствовал, что лежу уже не на клетчатом полу больницы, а на стальных раскалённых докрасна ступенях. «Метро?!» - удивлённо подумал я и открыл глаза. «Нет… вряд ли… жарковато даже для подземки в июльскую давку». Я встал и осмотрелся.
Три эскалатора медленно отправляли людей, держащихся за перила, в огненную пасть подземелья – вниз. Наверху – чёрная пустота. У каждого пассажира в руке полиэтиленовый пакет с надписью: «сердце №» и двузначным числом. У меня такого пакета, разумеется, не было.
Я был абсолютно уверен, что направляюсь ни куда-нибудь, а именно в Ад. Может поэтому ни этот факт ни что другое меня уже не пугало. Я знал, что дышать мне лучше не пытаться (да и зачем, вроде и так всё было прекрасно). От высокой температуры кровь на моём теле запекалась, покрывая его осколками тёмно-красного панциря.
– Извините, – обратился ко мне человек с простреленной головой, стоящий сзади, – вы не подскажите, какие документы нужны для регистрации?
– Нет! – ответил я, окинув его взглядом, – Нет… – ещё раз подтвердил я свой ответ и отвернулся.
«У него тоже есть… – заметил я – А у меня нет… и документов никаких… Ну да ладно, там думаю разберутся… им уж наверное не впервой».
– Извините меня, пожалуйста, ещё один вопрос… Вы наверно там часто бываете: смотрю налегке… Может вы меня по знакомству?.. наверх!..
Я ничего не ответил, смотря, как ступени уходят под металлический пол. Пришлось сделать шаг и немедленно отойти в сторону, так как тот, с простреленной головой, шагнуть не догадался и рухнул в ноги стражей, выпустив из рук пакет с сердцем. Охранники моментально подняли его и поставили в длинную очередь. Подойдя ко мне, один из них сказал:
– Вы за ним будете… никуда не отходите, пока не займут за вами…
– Буду! – ответил я, подумав, что отходить мне особо некуда.
Ждать пришлось недолго. Следующий с эскалаторов спустился вечно опаздывающий человек (я его запомнил ещё на балу за зеркалом).
– Вы последний, да? – трясясь и заикаясь, спросил он.
– Да, я – почему-то гордо и надменно ответил мой голос.
– А-а меня тут на перерегистрация направили, – вставляя вновь выпавший глаз в глазницу, объяснил человек – По служебному несоответствию… вот видите – второй его глаз спрыгнул на пол и покатился к эскалаторам, где был пойман и возвращён наместо…
Очередь тянулась по длинному тоннелю, освещённому кровью факелов. Поведение времени в нём было немного странным, безосновательно свободным, раскованным. Секунды брали на себя продолжительность и тяжесть часов, которые в свою очередь становились лёгкими мгновениями. В связи с этим, очередь то замирала в окаменевшем воздухе, то быстро уменьшалась в лихорадочном беге, иногда даже увеличивалась, заставляя прокручивать назад все мысли, приходящие в мою голову.
Всё это было довольно забавным, и я не заметил, как подошла моя очередь. Каменная стена, ворота… при них двое стражей с завязанными глазами.
Я сделал шаг и передо мной уже судейская трибуна на фоне спящего солнца. Позади пропасть наполненная раскалёнными углями. Напротив меня в алмазном кресле Судья. Я чувствовал, как ослепительно-белый свет его глаз пронизывал меня насквозь, освещая мою израненную душу.
У его ног гигантская собака с необычайно вытянутой клыкастой мордой и львиным хвостом. Обнюхав меня она тяжело вздохнула, а я стал замечать некоторое недоумение воцарившееся в воздухе. На лицах присяжных легкая растерянность: слева от Судьи чаши весов, одна с пером, другая пуста… До моих ушей донёсся шёпот:
– Нет?! Неужели снова?!
– Как ни странно, но пока не нашли…
– А на складах смотрели? Может, уже оформили, как перевыполнение?
– Да нет, вроде придерживаемся плана…
– Что ж теперь делать, если же не найдём?..
– А может, подтолкнём чуть-чуть, он и сам в пропасть… авось Хозяин не заметит…
– Ага, как же… не заметит… в прошлый раз так не заметил, что до сих пор в окрестностях Ада температура выше нормы на триста семнадцать градусов.
Вдруг все утихли. Человек с птичьей головой подошёл к Судье, шепнул ему что-то на ухо, получил утвердительный ответ и записал ещё одну строку в свою книгу.
Но опять порядок был нарушен. Неожиданно из чёрного купала неба, с диким воплем, ворвалась в действие суда ощипанная совершенно замученная курица. Ловко увёртываясь от когтей слепых стражей, она подбежала к весам и схватила перо.
– Это – моё!.. И я никому не позволю… Вон у того вся голова в перьях, так нет!.. как что, сразу ко мне… я вам устрою конфискацию…
Щелчок, и опять тишина; только перья на остывшем угле пола – это сомкнулись крокодильи челюсти судейского зверя, поглотив нарушительницу…
И вновь всё внимание к моей скромной персоне. Но ненадолго, лишь Судья своей рукой закрыл мне глаза…


ГЛАВА XI

МАСТЕР

Я попытался их открыть, но безуспешно. Если только чуть-чуть удалось приподнять веки; взгляд только вниз, в пол. Что-то величественное и тяжёлое давит, не позволяя поднять голову…
Жарко… Чёрный угольный пол немного отдавал красным, а из сети трещин на нём кое-где даже пробивались языки огня.
Я чувствовал, что ни стражей, ни Судьи здесь уже не было, а воздух, уголь пола, да и я сам был пронизан какой-то всеобъемлющей единой силой, творящей и разрушающей одномоментно. Во всём чувствовалось присутствие Мастера…
– Следуй за мной!
Низкий абсолютно чистый голос как будто в моей голове откуда-то изнутри позвал меня за собой. Я беспрекословно подчинился, видя перед собой подол красной мантии, оставляющей на угле тонкую плёнку крови.
«Кровь, чья это кровь?» – подумал я, омывая в ней подошвы своих ботинок: «Неужели тех, что ещё час назад спускались с эскалаторов?..».
– И их тоже… но прежде всего она моя… из неё создан весь мир… из неё рождается, в неё и обращается, когда перестаёт быть мне интересен… Только не надо думать, что я сотворил весь мир. Во-первых, не весь, а только жалкую его часть; во-вторых, не сотворил, а творю из своей же плоти, так как иная материя мне недоступна… И отнюдь не всё подвластно моей воле… в конце концов есть закон один единственный – абсолютная истина; и я не знаю, в чём она заключается… Да, из-за этого порой случаются неприятности… создание чего-либо знаешь ли опасная вещь… я думаю ты в этом уже убедился, ведь тоже себя творцом считаешь – мастером…
– Не считаю, мечтаю считать, – ответил я, чувствуя, как подошвы ботинок начинают обугливаться.
– Поздновато мечтать… возвращённые люди обычно лишаются украденного когда-то ими разума. Какая глупая дерзость, что этим они подобны придуманными ими же самими Богу!.. Сколько же от них ещё неприятностей будет?!. за всеми глаз да глаз нужен…
«Кстати, о глазах» – подумал я: «Стражи то слепые, вот и творится чёрт знает что!».
– Слепые… Вернулся веков триста назад Ангел Света… ну время ему пришло… да и устал я от него, так он сбежал, прихватив с собой глаза стражников, и что ещё хуже отдал их людям… а толку?! Стражем положено видеть внешность, оболочку, так как неразумны, а это ничто по сравнению с истинным зрением… прибавь к этому часть украденной у меня способности творить… Ну, да это всё неважно… всё равно скоро вернуться и без моей помощи, а могли бы ещё жить, не считали б себя богами… Веком больше, веком меньше, мне всё едино… Это вы во времени существуете…
– А можно в чём-то другом?!
– Можно в чём угодно… вот я вообще не существую, а могу и во времени, как сейчас, иначе не получилась бы у нас с тобой беседа, могу и в пространстве…
– Это как?..
– Просто…у тебя чувство времени, а у других существ – пространства, то есть пока материя вокруг них не меняется, они словно мертвы, их нет… а вообще ерунда всё это, разницы-то никакой, квазиявления это… Ну да ладно, разговор этот вот к чему: один товарищ, мало того что украл у меня часть силы, правда, ему жизнью своей пожертвовать пришлось, так ещё и твоё сердце… и с помощью него намерен не только вернуть свою жизнь, но ещё творить и видеть… 
– Ну и что? Мне то уже всё равно…
– А вот и нет, ты ещё часть меня, часть моей силы, а ОН тогда сможет всему человечеству дать эту силу… Я стану слабей и могу погибнуть, растворившись в других материях… Так вот, у меня и так дел по горло, да и не царское это дело, а ты должен вернуть сердце…
– Интересно как?..
В ответ тишина. Мантии перед собой я уже ни видел. Вместо неё белый, как сахарная пудра, туман, немного пронизанный алыми лучами спящего Солнца.
Наконец я смог открыть глаза. Никогда я не был в такой близи от него. Сейчас оно казалось мне таким большим и сильным, и вместе с тем безопасным и даже беззащитным.
– Да… а что будет утором…
С этими словами я сделал шаг в сторону и оказался уже не в тумане спящего Солнца, а в неком подобии тюрьмы, где узники руками перемешивали чёрную кипящую смолу. Уши залепил жуткий шум: пронзительные крики и стон измученных рабов, стук тяжёлых молотов и ножей гильотин.
Я подошёл к одной из них. Она пока отдыхала. Рядом лежала отрубленная голова, точнее волосатый небритый череп с заплывшими глазами. Мне показалось, что я его уже где-то видел. У гильотины всё те же слепые стражи…
– Типа Maiden?
– Так точно, Maiden… желаете испробовать, мой господин?
– Да нет, как-нибудь в следующий раз… а сейчас лучше снаряди мне несколько ребят, сотни три, и двадцать семь чанов смолы почерней.
– Будет исполнено!
«Да… кто бы мог подумать… только в Аду почувствовал себя человеком… вот жизнь!».
Взяв в левую руку всю армию рабочих, сделал шаг обратно. Почему-то мне показалось, что Солнце уже собирается проснуться, и я приказал узникам начинать…


ГЛАВА XII

В ТЕНИ

Ах, эти зеркала… Чего они только не видели… Мы открываем им самые сокровенные мечты и тайны, говоря как будто сами с собой… За каждым из них находится свой уникальный мир, сотканный из отображений мыслей, желаний и надежд хозяина…
Наконец, за спиной у меня моё уже порядком уставшее за сегодняшний день зеркало. Я обернулся… «Ну это уж слишком! Это как же так устать надо, чтобы отказывать в отражении собственному хозяину!». Да, в нём не только не было моего обычного образа, но даже чёрного кота, роль которого я и исполнял последнее время.
Разогнав чёрную паутину от настольной лампы, я обнаружил, что зеркало на этот раз не врёт, так как свет совершенно беспрепятственно проходил через меня.
В мозг прокралась мысль: «Может, нет меня!». И она даже начала развиваться и крепнуть в неудачных попытках моих, ощупать своё тело, но я вовремя заметил на полу свою тень…
«Слава Богу! Есть!» – конечно, странная мысль была, но была. Приведя в порядок остальные мысли, я вспомнил, что в моей груди теперь бьётся аж два сердца, причём оба моих. Это несколько диссонировало с наведённым порядком, но пришлось смириться.
Да, это всё ерунда, мелочь, временная трудность (я был уверен, что это лечится). Меня больше волновало то, что я оставил Её там наедине с этим чудовищем, но возвращаться через зеркало было крайне опасно: «Чёрт его знает, посмотрю в следующий раз и не увижу даже тени!».
Решил идти пешком. К моему удивлению входная дверь была заперта, но я ловко протиснулся сквозь замочную скважину. На лестничной площадке стоял человек в женском халате, курил.
– Чертовщина какая-то… – размышлял он вслух, – Покурить вышел… глазом моргнуть не успел, а оказался у двери своей собственной квартиры… за дверью жена… а я в таком виде… она не поймёт, тем более, я и сам ничего не понимаю.
Он облокотился на перила и обречёно стал смотреть вниз. Его мерцающая на свету люминесцентной лампы тень заметила мою и пожала ей руку; меня никто уже не замечал…
Выйдя из подъезда, я оказался на окраине ночного города, освещённого светом миллионов фонарей. Именно благодаря им я мог видеть единственное, что от меня осталось – свою тень. Да и та не всегда вела себя адекватно моим действиям: то отставала, забываясь в беседе с тенью очередного дерева, то бежала навстречу тьме, пытаясь раствориться в ней, – в общем, чувствовала себя довольно раскованно.
Вдруг я остановился, чувствуя, что тень замерла и держит меня. Обернулся. Перед моими глазами другая – тень женщины, а её самой нет. Моя уже перебралась с асфальта да со стен домов на мою кожу. Так, стало удобней, я стал видеть хотя бы свои очертания.
– Ты должен пойти со мной.
Я хотел ответить, что не могу, так как очень тороплюсь, но это за меня сделала тень. Я почувствовал себя совсем ненужным и бесполезным.
– И всё-таки тебе придётся… повелитель хочет видеть тебя…
«Видеть?.. мне кажется, я сам себя с трудом… теперь вижу…», но её чёрная прозрачная рука уже крепко сковала мою столь же прозрачную. Похоже, земное притяжение вновь забыло про меня, и мы поднялись над ночным городом.
Я видел внизу траншеи улиц укутанные чёрной пеленой ночи, серые безликие крыши домов. На одной из них нас ждал человек в чёрном плаще и шляпе со звездой на груди. В отличие от меня он не имел тени, может быть поэтому, я даже не сразу заметил его стоящего на самом краю спиной ко мне. Он обернулся, протянул руку к тени. Она дотронулась до его чёрной перчатки и растаяла в ночном воздухе.
Страх. Я чувствовал, как его глаза высасывают все мои мысли, память и вообще весь мусор, которым была забита моя голова. Я понял, он хочет выведать всё, что я знаю о Ней и о том монстре, в чьих руках, как я думал, она сейчас находится. Наверно от страха два моих сердца, бьющихся с разной частотой, начали сливаться в одно.
«Что это?.. Спасенье?! Конец этому безумию?! Или вообще конец всему! Да?..» – его рука потянулась ко мне, дотронулась до моей щеки. Дрожь наполнила всё мой призрачное тело. Я уже не чувствовал ног, затем рук. Наконец, повелитель теней поглотил всю мою сущность…
Меня больше нет!..   


ВМЕСТО ТРИНАДЦАТОЙ ГЛАВЫ

Нет… меня… меня больше нет?! Хм, действительно нет! Я уже не чего не чувствую, ни о чём не думаю… как всё просто, когда тебя нет… легко…
Какое странное завершение моей наполненной одиночеством жизни. Ведь это был всего лишь один миг безумия, являющимся ключом к пониманию безысходности. Нет не безысходности какой-либо ситуации, не абсурдности всего моего существования-жизни, а безысходности изначальной. Обреченность рождающегося Солнца умереть. Обречены при рождении! Вот они распятые птицы! Вот их удивлённый взгляд из небытия в мир, который уже лишился меня! Мир лишился меня?.. я просто выброшен, как вещь не нашедшая достойного применения – лишняя деталь той огромной машины в центре города-вселенной так похожей на мясорубку. Выброшен…
Пустота. А так ли она отличается от той… той, что я всю жизнь видел вокруг себя, или той, что вопреки своему определению переполняла меня изнутри? Главное, чем отличается та пустота – это то, что она наполняла мой мир, требуя от меня хотя бы существования, пытаясь поглотить все случайно оказавшиеся рядом неосторожные события. Мне же приходилось регулярно уничтожать этот мусор довольно жестоко и бесцеремонно. Эта же пустота всегда будет чиста. И я являюсь частью её ничто…
– Доброе утро…
– Доброе… а я и забыл, что ты тоже здесь… а почему собственно утро и что ж в нём доброго?
– Последнее, что я видел, это было восходящее солнце… а зла здесь нет…
Тишина. Я знаю это, но отчётливо слышу детский смех то перерастающий в плач, то приобретающий какие-то демонические оттенки. Иногда кажется похожим на стон то всхлипывающий, то еле сдерживающий порывы крика…
– Нет… это не стон… вода разбивается о раковину… капля за каплей… становится меньше красок… убегает ветер… осталось двадцать, не считая тех, что остались в круге… четыре касаются глаз… двух ты никогда не увидишь… ещё одна капля…
– А мне казалось, их уже нет, хотя это может просто часы… слышишь?.. идут… они похожи на секунды только прозрачней…
– Пришли…
Последнего я не понял, но знал, что спрашивать было уже поздно… никто не ответит. Чуть позже я осознал, что не понял и предыдущей фразы. Где ответы?! Мне всегда казалось, что если вырезать всё лишнее, мешающее увидеть ответ, останется пустота – вот она!.. черная всеохватывающая, но не содержащая вопросов. Бред!.. я уже устал.
Начинает казаться, что я есть… только где? Начнём с того, что нет тела… – да здесь вообще ничего нет. Впрочем, это не столь важно. Если я могу сказать «Я ЕСТЬ!», значит, я есть, хотя знаю ведь – тишина… могу подумать, но возможно мне это просто кажется…
Похоже, секунды сгорели… чувствую дым… едкий, дурманящий. Нет, скорее горят… слышу огонь… приближается. Уже здесь… вкус пепла:
«Здравствуй, моя ангел. Я знаю, это последняя ночь, но я готов сделать её вечностью. Я разрезал себе веки, я могу теперь видеть. Идя по окровавленному закатом лезвию горизонта, мы не замечали её приближения. Она уже здесь. Ещё один шаг и она бы поглотила нас, но я нашёл другой путь. Пойдём со мной, и на этот раз любовь поможет. Хотя она может оказаться разрушительной страшной силой, так как компенсирует всю ненависть к окружающему нас слепому миру.
Но хочешь ли ты навсегда забыть боль и страдания, увидеть настоящий свет? Хочешь ли ты пройти через врата Вечности и оказаться на обратной стороне Смерти. Да именно в Смерти кроется разгадка… выход. Она является конечной целью любого существования.
Но обмануть Смерть можно лишь, принеся себя в жертву Жизни. Палач зажжёт огонь, но его свет лишь укажет нам путь. И мы должны пройти его вместе. Только так мы сможем найти выход.
Я жду тебя как только солнце простится с обречённостью последнего дня, забрав с собой весь этот ложный свет. Приди ко мне. Я жду…».
Я заметил, что пустота изменила своё качество: перестала быть чистой, стало ложной, только кажущейся. Из неё в мои глаза искрами впивался ещё горячий пепел букв, сожжённых в только что выплакавшемся небе.
Мокрый асфальт. Лязганье зубов. И я знаю, что через пару минут буду снова наблюдать за распятыми на проводах птицами.