Джекпот

С неба падал лёгкий, чистый снег. Редкие снежинки кружились в морозном воздухе, неспешно прикрывая своими крошечными тельцами вздыбленную, причудливо замёрзшую землю, кочки мёртвой травы, серый сухой асфальт. Почему-то снег в начале ноября всегда кажется и легче, и белее, чем тот, что летит с такого же бесцветного неба в декабре или январе. И ещё кажется, будто воздух становится чище – именно оттого, что падает снег.

А там, наверху, должно быть, уже совсем стемнело, и летящий снег стал походить на блестки в искусственном свете фонарей и витрин. Там люди торопятся от метро и к метро и не замечают даже, как он садится на ресницы. И это странно, ведь снежинки вполне могут быть пухом с крыльев ангелов. Ангелы теряют пушинки, они падают на облака. Падают и падают… Потом их становится слишком много. Туча опускается к земле и тихонько отряхивается, сбрасывая с себя собранный пух, и он летит дальше, вниз. Но скучные люди не торопятся его замечать. А в метро снег, конечно, не идёт…

В метро было душно и тяжело. Люди делали вид, будто каждый едет один, в отдельном вагоне. И глаза у всех были одинаковые. Оля ехала в персональном купе между бородатым дедушкой и усталой дородной дамой и догадывалась, что у неё точно такие же глаза, как у других. Оля возвращалась с работы, думая о том, как выбежит из вестибюля под редкий ноябрьский снег, и никак не могла понять, чем же этот день отличается от прошедших. Ведь мело и вчера, и позавчера, а до этого пару раз снег ложился и таял – но почему-то именно сегодня у Оли удивительное настроение. И работа тут, по всей видимости, ни при чём: рабочие-то дни совсем похожи друг на друга, как детали на конвейере.

Оля Малькова работала в библиотеке факультета биологии одного университета. Каждый день её наполнялся запахом книжной пыли, жужжанием электричества над головой и чьими-то шагами за дверью. Дверь библиотеки выходила в длинный коридор, и там всё время кто-то ходил. Студенты и профессора, профессора и студенты… Редко кто из них открывал дверь и перешагивал порог, но Оле нравилось придумывать шагам их владельцев. «Топ-топ-топ! Топ-топ! Топ-топ-топ!» Вот это, наверное, преподаватель. Средних лет, грузный, смешливый, и, должно быть, частенько вытирает на лекциях лоб платком. А сегодня повздорил с женой, вот и топает, как дышит: сердито и неровно. «Цок-цок-цок-цок-цок…» – дробно, затихающе. Это аспирантка. Очень занята, на носу очочки, а к груди прижимает папку с грудой листов, исписанных вдоль и поперёк. А может, просто хмурит брови, стараясь, чтобы это было чуточку  по-профессорски. «Шуба-траба-тум-пуда-бам-па-ра-трам!» Это студенты бегут в буфет. Мальчишки – но обязательно, обязательно под взглядами своих однокурсниц. Без этого никак: тогда зачем же бегать? Ага, точно, вот и девочки прошли. И засмеялись.

Те, кто собирался в библиотеку, шли совсем по-другому. Сначала – шаги, просто ровные шаги, потом вдруг – ближе, но глуше, а потом, совсем уже под дверью, они внезапно обрывались, будто споткнувшись о невидимый барьер. А после – открывалась дверь, и Оля здоровалась с обладателем этих шагов.

Только начальница никогда не замедляла шага и не останавливалась – она распахивала дверь с ходу, и Оля даже пугалась иногда такой внезапности. Начальница была строга и даже придирчива, носила очки на шнурке (зачем она носит очки, гадала Оля, если всегда смотрит поверх них?) и платья-мешки, но вообще-то меньше всего походила на злую начальницу, а больше всего – на жабу в парике. Длинном чёрном парике с обильной проседью. И когда начальница распекала Олю за мелкие проступки, та всегда думала, как же может человек жить вот так и не змечать, что он просто до неприличия похож на жабу, на жабу в парике.

…А может быть, хорошее настроение пришло как раз потому, что начальница не сделала ни одного замечания за весь прошедший день? Оля не знала. Теперь ей просто хотелось поскорее выйти из метро и увидеть снег. А пока можно было рассматривать рекламу у дверей вагона.

Реклама была зелёной. В ней подробно рассказывалось, как играть на автоматах единой призовой системы «Джекпот». Как поняла Оля, ничего сложного в этом не было: требовалось  только прийти, купить несколько фишек, бросить их в автомат и тут же выиграть кучу денег. Обычно Олю смешила такая реклама, но сегодня, в странном своём настроении, она стала вспомнинать, как играла в детстве в парке отдыха в «морской бой». Качаясь из стороны в стороу в такт вагону, Оля крутила перед глазами клип, где бросала в автомат пятнадцатикопеечную монету и приникала к «перископу», пахнущему резиной. Далеко-далеко, по линии горизонта, шли плоские кораблики; нужно было нажимать на кнопку и стрелять в них, потому что корабли, конечно же, были вражескими. Стрелять надо было чуть раньше, чем кораблик оказывался прямо в прицеле, иначе  пунктирная нитка выстрела, не причинив врагу никакого вреда, улетала куда-то за нарисованный горизонт. И это, собственно, было всё, что помнила и знала Оля об игровых автоматах. На деньги она никогда не играла. Такие развлечения казались ей частью какой-то иной, богатой и вместе с тем глупой жизни, и одновременно были загадкой, как бывало загадкой в детстве название фильма в программке, название, из-за которого вроде бы хотелось посмотреть ленту, но было немного боязно, потому что совсем не знал сюжета.

На рекламном листе писали, что в каждом зале «Джекпота» обязательно сидит вежливый инструктор, который с радостью покажет любому желающему, как правильно играть на деньги. Оля ехала вверх по эскалатору и всё думала, отчего ей вдруг захотелось зайти и сыграть. Подумав в вагоне о том, что она никогда не играла на деньги, Оля внезапно прибавила к этой мысли: «Раньше!». Сперва немного испугалась, но потом решила, что ничего противоестественного в этом желании нет. А теперь стояла на движущейся лестнице и размышляла дальше. «С другой стороны, это грех. Но если я, например, выиграю… ну, хотя бы сто рублей, и отдам церкви, как положено, десятину, – это разве плохо? Да, вроде бы всего десять рублей, а, скажем, кому-нибудь из свечниц срочно понадобится что-то купить. А десяти рублей не хватает. Она спросит у другой: «Валя… (скажем, Валя… пусть будет Валя!) Валя, у тебя не будет десяти рублей до завтра-послезавтра?» – «Нет, – скажет Валя. – Давай посмотрим в кружке.» – «Ну-у, – расстроится первая (назовем её Аллой…) – Так сегодня же будний день! Вряд ли там есть…» Тогда они возьмут ключ и откроют кружку для пожертвований, а там лежат десять рублей! Алла обрадуется, возьмет их и купит… учебник сыну. Потому что сын перевёлся в другую школу, и ему нужен учебник, по которому в старой не занимались… Он получит учебник и откроет его на середине. Пусть там будет – а это биология – строение паука. Он будет долго разглядывать картинку, а потом, уже на уроке, хорошо всё запомнит, как там что называется, где оно и зачем, потому что ему так понравилась когда-то эта картинка! И вот он вырос и поступает в наш университет. Много готовился, ночи сидел над конспектами и учебниками… Он очень волнуется, конечно, и тянет билет. А там – «Особенности строения паукообразных»! Конечно, он поступит! И никто уже не вспомнит, что началось-то всё с каких-то десяти рублей… Тогда – не грех? – спросила себя Оля. Она ехала вверх и сама не замечала, как улыбается, а люди, которых вёз вниз соседний эскалатор, провожали её худое личико удивлёнными взглядами. – Тогда – не грех!»

Лестница кончилась, ступеньки сплющились в дорожку, и Оля шагнула на каменный пол. Но пошла не прямо, куда устремился весь поток людей, а налево: туда, где в углу вестибюля был оборудован зал единой суперсистемы «Джекпот».

Оля вошла; тяжёлая дверь закрылась за спиной, и шум метро, как по волшебству, сразу же исчез. Оля стояла на пороге  и нерешительно рассматривала помещение. Свет был приглушен – видимо, игрокам, поглощённым скачкой картинок на экране, он был совсем не нужен. Вдоль стен зала рядами стояли игровые автоматы, мерцая в полумраке ярко-голубым, драгоценно-изумрудным, жёлтым, розоватым и белым. Они различались только этим свечением и раскрашенными в разные цвета корпусами; и ещё на нескольких, как показалось Оле, кнопок было чуть больше, чем на других. В зале никого не было – только перед одним из автоматов сидел на высоком табурете человечек в чёрном, скорчившись, как на колу (Оле вспомнилась картинка в учебнике истории), и лицо его, освещённое мерцающим экраном, становилось то мертвенно-белым, то безнадёжно голубым.

Оля испугалась этого тёмного зала, светящихся автоматов, человека на колу, отчаянно глядящего в дрожащую синь, и уже сделала шаг назад, но тут от правой стены отделилась часть и, быстро приняв очертания человеческого силуэта, спросила:
– Девушка, здравствуйте, вам что-нибудь показать?
– Да… – Оля совсем растерялась и на всякий случай обеими руками вцепилась в свою сумочку, где лежали несколько десяток и ключи. – Мне бы только… попробовать… Один раз… Самый простой автомат…

Человеческий силуэт улыбнулся (Оля почему-то никак не могла разглядеть инструктора, хотя света в зале было вполне достаточно, и только поняла, что он улыбается) и провел её к дальнему автомату. Там терпеливо подождал, пока Оля залезет на высокий крутящийся стул, и стал объяснять. Оля ёрзала, глядела на странную надпись «Babooshka» и трех матрёшек, нарисованных на автомате, и думала, что, хотя это определение и явная глупость, «Matrioshka», конечно, смотрелось бы намного хуже.

Правила, вопреки рекламе, оказались довольно сложными, и Оля вскоре перестала понимать скороговорку инструктора. «Какой интересный словопад», – думалось ей. Вежливый голос уверял: «Если выпадают две красных матрёшки – выигрыш такой… три, четыре – соответственно… пять… (палец возил по экрану) ну, и так далее… Синие матрёшки дороже, а лучше всего – зелёные. Выигрыш, соответственно… здесь… а если вот так, то… выигрыш… призовые очки… Играть можно на одну, две, три линии – до девяти. Это вот так… всё само… Можно опускать жетоны или купюры…»

Оля кивала. Потом достала десять рублей и вставила в щель на торце автомата, где мигали три голодных жёлтых огонька. Ей долго не удавалось попасть от волнения; наконец щель зажужжала и проглотила деньги. На экране, напротив слова «очки», появилась цифра «10».

В этот момент раздался резкий скрежещущий звук – Оля невольно вздрогнула и оглянулась. Это тот, с голубым лицом, отодвинул табурет и сполз с него. Тень инструктора покинула девушку и бесшумно переместилась к кассе: игрок шёл менять очередную порцию денег на жетоны.

Оля осталась одна. Вернее – один на один с аппаратом, всосавшим её кровную десятку. «Зато честно показал, сколько съел, – подумала она, чтобы успокоиться. – Или хвастается. Вот я, мол, какой: взял да и слопал твои рублики. Ну и слопал, ну и что… Сейчас мы тебя!» Из того, что наговорил инструктор, Оле запомнилось немного. Например, что выгоднее всего играть «на три линии». В таком случае, насколько она поняла, после остановки барабана машина сама проверит наличие выигрыша сразу в трёх местах. Оля нашла на панели кнопку «3», нажала её (та загорелась), а потом надавила «пуск».

Ничего сверхъестественного не произошло: просто картинки замелькали на экране, и из утробы автомата раздалось: «Тррух-бу-бух-бух-бух», как будто там, внутри, кто-то невидимый быстро крутил настоящий, тяжёлый, барабан. Но вскоре барабан, несмотря на усилия того невидимого, остановился. «Выигрыш – 0, – показало табло. – Очков – 7». «Ой, – сообразила Оля, – значит, за каждую линию – по очку! Целый рубль…» Она совсем не собиралась выигрывать: просто решила поиграть (и даже в глубине души уже раскаивалась в своем желании) в эту взрослую погремушку с картинками. А раз так – гораздо разумнее было бы прокрутить барабан не три раза, а все десять. Жаль, конечно, двух случайно истраченных рублей, ну, да ничего, ещё осталось целых семь. И Оля перевелась на игру «в одну линию». Так было и понятнее: первая линия главная, она всегда перед глазами игрока.

Оля нажала кнопку, прислушалась к интригующему, многообещающему шуму барабана, посмотрела на сменившееся расположение картинок и цифру очков. Цифра, конечно, уменьшилась, и от этого стало немного грустно. Оля нажала второй раз, барабан снова закрутился и снова встал, и красная цифра уменьшилась ещё на единицу.

В дальнем углу зала звенели жетоны. Инструктор-тень, оказавшийся заодно и кассиром, как рыба, вымётывал на блюдце металлические икринки, а игрок жадно сгребал их в пластмассовый стаканчик. Оле вдруг остро захотелось домой, подальше от этой глупой игры и от выброшенных денег. Она опять нажала «пуск», послушала барабан – и, едва мелькание на экране прекратилось, снова надавила кнопку.

Заскрежетал табурет: игрок вернулся к своему автомату, а за плечом Оли вырос инструктор. Секции барабана по очереди остановились, и девушка с удивлением увидела, что на экране выстроились в шеренгу семь зелёных матрёшек. Это было до жути необычно и вместе с тем очень красиво: как будто матрёшки собрались участвовать в первомайском параде. «Они совсем одинаковые, – вдруг догадалась Оля. – Так что ж, получается, я выиграла?..» Что делают в таких случаях, Оля совсем не представляла, и беспомощно обернулась к тени за правым плечом:
– А…
Тень подхватила этот неоформленный вопрос и поставила на ноги:
– Будете дальше играть или хотите получить выигрыш?
Тон инструкторского голоса был тёплым и как будто слегка удивлённым.
– Получить… выигрыш… – эхом пролепетала Оля и только тут посмотрела на красную строчку вверху: «Очки – 100. 003. Выигрыш – 100. 000»…

Оле показалось, что она сразу разучилась думать. В голову полезла страшная чушь, которая, не щадя своих сил, пыталась убедить Малькову, что всё это понарошку, если вовсе не простая подстава.
– Нажимайте «получить выигрыш», – подсказали сзади. Оля послушно нажала на кнопку, и из автомата с грохотом посыпались во встроенный резервуар жетоны. Они стучали, стучали и стучали, и их потоку не было конца. Оля смотрела на металлические кругляшки и все равно никак не могла поверить, что выиграла сто тысяч рублей. «Это же дикие деньги! Как я теперь дойду домой?.. Меня же зарежут!.. Боже, это же целая прорва денег!»

Тут Оля представила, как же обрадуются её родители такому неожиданному подарку, и мигом поверила, что всё происходит наяву. «Мы ж теперь сможем кран в кухне поменять, чтоб не капало… И папе зуб поставить… А то ж в бесплатной лет пять очереди ждать придётся… И покупать сможем и сыр, и масло настоящее! И колбасу! И даже копчёную!.. Да, но только десятую часть, конечно, в церковь надо отдать... Сколько ж это будет-то, сто на десять?.. Сколько?… Десять… Десять тысяч! Ничего себе!» – и Оля вдруг улыбнулась.
 
– А-а, чёрт, чёрт! – вдруг вскрикнули справа. Оля обернулась: это кричал тот, с голубым лицом, ударяя ладонями по крышке автомата. – Мои, мои деньги!.. Ах ты, чёрт!

Мало кто из тех, кто ругается так вот, без особой причины (а проще сказать – и вовсе никто), представляет, что в прямом смысле слова зовёт нечистую силу. Оля в таких случаях обычно старалась незаметно перекреститься, но здесь было никак – на неё смотрели, причем сразу двое, и оставалось только подумать что-нибудь отчаянное и протестующее. «Ну нет уж, хвостатый, обломись! Всё равно отдам десять тысяч в церковь, и ни копейкой меньше! Всё равно отдам. Господи, помоги!»

Железный поток кончился – и наступила тишина. Только игрок за своим автоматом то ли хмыкнул, то ли пробормотал что-то, и Оле стало немного не по себе.
– Пройдёмте к кассе, – ласково позвал голос из-за плеча. – Сейчас, я только возьму…
Руки инструктора ловко сняли резервуар, наполненный жетонами. Оля слезла со стула и тут только почувствовала, что икры ног совсем задеревенели от напряжения. Она покорно пошла за инструктором, чувствуя, как игрок провожает её глазами. Дойдя практически до самой кассы, она украдкой оглянулась: взгляд у него был странный, какой-то слепой, и Оля на какой-то момент ощутила себя собакой-поводырём этого взгляда, настолько осязаемой была эта невидимая связь.

Всё происходило, как в кино: вот инструктор-кассир достал ключ и отпер сейф там, в самом углу; зажег над ним яркую лампу. В её свете стало хорошо видно, что волосы у инструктора тёмные, коротко стиженные, а уши маленькие, белые, плотно прижатые к голове. Потом из глубины открытого сейфа показались пачки банкнот. «Как здорово, – думала Оля. – Сначала ведь мне показалось, что здесь просто стена, и что этот человек вышел прямо из неё, а теперь хорошо видно, что здесь уголок с кассой. А в кассе – сейф, а в сейфе – деньги! Сколько всего… а я в потемках и не заметила.»

Она внимательно отслеживала каждую мелочь, и ей казалось, что всё запомнила подробно-преподробно – а потом вдруг оказалось, что она стоит на ступеньках, на улице, у выхода со станции метро, а слева кто-то вопит нечеловеческим голосом про любовь из кассетного ларька, и этот вопль пахнет шавермой. Она сжимает обеими руками свою зашурганную сумочку из китайского кожзаменителя, а внутри, в одном из мягких тряпочных отделений, лежат страшные деньги – сто тысяч рублей…

От станции до дома было всего пятнадцать минут ходьбы, но теперь Оле казалось, что она не дойдёт туда, просто не успеет дойти. Потому что все без исключения люди, – все-все, которые просто идут мимо, или прикуривают, или покупают газеты и чебуреки – все они знают, что у Оли в сумочке лежат такие деньги.

Пришла мысль, что стоять так, у всех на виду, ещё опаснее. Значит, всё-таки надо двигаться. Оля спустилась по ступенькам – и на всякий случай оглянулась. И заметила, как из метро, сутулясь, выходит тот самый игрок, что при ней покупал жетоны. Тот самый, который позвал на помощь лукавого, когда Оля выиграла свои деньги. Сердце подпрыгнуло и предательски застучало, точно библиотекарша Малькова только что ограбила банк и теперь скрывалась от преследования. В кино это выглядело бы неплохо. Но то в кино… Обеими руками сдавливая сумочку, Оля торопливо замешалась в толпу, спешившую от метро. Переходя улицу, снова обернулась – и невольно убыстрила шаг. Сейчас ещё довольно долго идти по тротуару, людному, хорошо освещённому. А вот потом поворачивать в переулок, и – во дворы. Господи, ну почему всё-таки люди не летают?.. Перенестись бы сейчас по воздуху и приземлиться себе прямо у парадной… Нет, лучше всего, конечно, прямо у двери! И не бежать через вытоптанный скверик, не взлетать по тёмной, загаженной лестнице на шестой этаж…

…Очень скоро стало ясно, что игрок целенаправленно преследует её. Сердце застучало сразу во всём теле, в ногах, в пальцах рук, в голове. Оля почти бежала, при этом ругая себя: ведь бежать не должна! Надо наоборот… В самом деле, не украла же она эти деньги!
Вот переулок, сюда поворачивать. Оля обернулась: человек из Джекпота шёл за ней, не отставая, и расстояние между ними составляло самое большее шестьдесят метров. Шестидесятиметровку она бегала в школе на уроках физкультуры, и там сначала всегда казалось, что песчаной дорожке под ногами не будет конца, и что Оле никогда не пересечь финишной черты. А потом щёлкал секундомер, и физрук объявлял: «Девять – пятьдесят две!». Десять секунд.

Между ними сейчас всего десять секунд.

Оля проскочила свой поворот и нырнула в первую парадную углового дома. Там недавно открылся магазин: под слепящим светом стояли бесконечные ряды белых полок с чёрными ботинками, туфлями, сапогами и полусапожками. Оля прижала сумочку к груди, потом медленно опустила руки и изо всех сил постаралась сделать вид, что зашла просто полюбоваться на эту обувь. А в голове прыгала глупая мысль, что она может сейчас купить целую полку с этими кожаными сапогами на высоком каблучище.  Да что там полку – сразу две!

Прошла минута, две, три. Пять. В магазин больше никто не заходил. Оля ходила по залу, разглядывала уродливую обувь. «Да, конечно, он стоит там. Стоит снаружи и просто ждёт, когда я выйду. Я же в клетке, я же всё равно должна буду когда-то выйти. Господи!.. »

Забавно: оказалось, что богатство и впрямь дело до невозможности хлопотное и даже опасное. А всё потому, что многие за ним гонятся. И некоторые – в слишком буквальном смысле слова.

Оля ходила от сапога к сапогу, медленно переставляя напряжённые ноги, и созерцание этих швов, молний, каблуков и голенищ постепенно становилось невыносимым. Нужно было что-то делать. Хотя бы молиться. И Оля взмолилась, благо это было совсем нетрудно. Главная мысль неустанно вертелась в мозгу, не меняясь и не отпуская: «Караул! Спасите! Помогите!». Оставалось только вспомнить, кого же именно просить помочь…

Двигаясь вдоль стены, не переставая молиться, Оля вошла во второй зал магазина, который сразу как-то и не заметила. Он был поменьше первого и уводил куда-то в глубь этажа. В нём не было даже продавцов, только кичливо стояли вдоль стен стильные полусапожки. Оля оглянулась: никого. И, поворачиваясь обратно, краем глаза заметила узкую белую дверь с табличкой: «Посторонним вход воспрещён». «Там склад. Или администрация. Там люди! Я им всё объясню… Они поймут… Господи, как же страшно! Она, наверное, всё равно заперта…»

Оля подошла к двери и как будто нечаянно толкнула её. Дверь подалась – и в щель неожиданно ворвался холодный зимний ветер, принеся с собой несколько снежинок; тронул Олину юбку: скорей, скорей! Оля распахнула белую дверь и шагнула через порог, сжимая сумочку.

Она стояла на занесённом пургой крылечке во дворе: прошла дом насквозь.

«Чёрный ход! Это был чёрный ход! Господи! Ура! Слава Богу…» Оля вдруг заметила, что с неба падает ноябрьский снег, и подумала, что он падал, наверное, всё это время, а она только сейчас наконец увидела его. «Прости, пожалуйста, снег, я совсем о тебе забыла…» Оля улыбнулась и заспешила домой: её парадная была в следующем дворе, почти что в соседнем доме.

Она шла по лёгкой белой скатерти, покрывшей осеннюю грязь, и думала про игрока. Наверное, он решил, что Судьба в лице Оли отобрала ЕГО деньги. Это он должен был выиграть – но  отошёл от автомата выменивать жетоны. Наверное. Почему же, интересно, Бог выбрал в качестве орудия именно её, Олю Малькову?..

…А игрок недолго смог выстоять у дверей магазина. Прождав всего несколько минут, он зашёл внутрь. Но Оли там уже не было. Были продавщицы, была пара интересующихся покупателей, были полки с сапогами. А девчонки, которая вместо него – выиграла! выиграла! о, нет! – выиграла его деньги, нигде не было. Он слонялся из угла в угол, обводя потерянными глазами стеллажи с обувью, едва не задевая их, и губы его чуть дрожали от нетерпения.

В большом зале стояли двое: высокий белокурый юноша и смешной приземистый старичок в довольно странном наряде. Эта пара вошла в магазин вместе с Олей, но почему-то никто – ни продавцы, ни покупатели, ни сама Оля – их не заметили. Хотя старичок был одет по меньшей мере оригинально: в куртку с бубенчиками, ярко-зелёные лосины и ботинки с невроятно длинными, загнутыми вверх носами. На круглую голову был нахлобучен картуз, надвинутый на самые глаза, а розовый носик смешно морщился, когда старичок хихикал. А хихикал он практически беспрерывно – и высокий юноша укоризненно смотрел на него печальными тёмными глазами.
– Ну, всё, дядя Женя? – наконец спросил молодой человек.
– Хи-хи-хи! – затрясся старик. – Обожди маленько. Я хочу посмотреть, как он… Хи-хи! Как он…
– Дядя Женя, вы злой и невоспитанный. Пойдёмте, и так ведь всё ясно.
Игрок подошёл к прилавку и о чём-то спросил продавщицу. Поговорили. Потом мужчина закричал:
– Чёрный ход! Она через чёрный ход! Где она? Где вы её… спрятали?!
– Не кричите на меня, пожа-лу-сс-та! Молодой человек! Сейчас охрану позову!
– Чёрный ход!.. Чёрный ход!..
– НЕТ у нас чёрного хода!..
Подошёл охранник.

Юноша укоризненно посмотрел на старичка в шутовском наряде. Тот приплясывал на месте и нагло хохотал.
– Дядя Женя, ну как же вам не стыдно!
– Э-э, Олег, драть их, драть их надо, как сидоровых коз! – старик сжал волосатые пальцы в кулачок, погрозил, – Тунеядцы! Ты бы видел, Олежек, ты бы знал, сколько, сколько они… и сил, и времени! И денег! Э-э-э! – он махнул рукой. – Целая жизнь! Вот они где мне сидят, вот! Из ушей скоро полезут. Ну, пойдем. Оленька твоя – чудо, чудо! Золотце! Но, батенька, давай ещё экспериментик. Ну, не верю я. Ну, давай, а?
– Дядя Женя… я же ручаюсь. Пожалейте человека.
– Ну, один только разик! Только разочек ещё, а?
– Эх, дядя Женя…

…Оля уже совсем подошла к дому, но вспомнила: мама же просила купить хлеба. К счастью, идти было совсем недалеко: рядом, на параллельной улице, имелся продовольственный магазин «24 часа». Развернувшись, она пошла туда, и даже ни разу не оглянулась: так спокойно было теперь на душе и так привычен был путь от парадной до магазина.

Там было гораздо веселее, чем в обувном. Бесстыдно, вызывающе громоздились друг на друге сосиски, колбасы, сыры; сосредоточенно жужжали холодильники, доверху забитые пельменями, котлетами, биточками и блинчиками; кружили голову конфеты в разноцветных одёжках. Мясо, рыба, кукуруза, маслины, красная икра, фрукты, вино! И целые полки свежайшего хлеба! Оля стояла посреди этого великолепия и улыбалась: «Какое счастье, что сейчас не пост!» И как же она раньше не замечала, сколько здесь вкусных вещей! Вот, например – чаи. Сколько их! И какие дорогие! А йогурты!.. А соки!..

Сейчас бы… Эх! Прямо посреди магазина – затанцевать!

Нет, нет, конечно, она всё это видела и раньше. Только до сегодняшнего вечера для неё здесь был просто музей.

Оля не стала танцевать – просто, убедившись, что на неё никто не смотрит, быстро закрыла глаза и повернулась на одном месте, а потом спешно сделала шаг вперёд. Открыла глаза: оказалось, шагнула в сторону колбасного отдела. Улыбаясь, Оля подошла к продавщице.
– Пожалуйста, двести… нет, триста грамм «Варёной»…

Она купила колбасу и сыр, купила молоко и настоящее, коровье, масло, упаковку куриных окорочков, небольшой кусочек мяса, хороший чай и три стаканчика йогурта. В хлебном отделе взяла пряники, батон и буханку чёрного; посомневалась и попоросила шоколад. Купила апельсиновый сок и баночку маслин. А там, у сырно-колбасного отдела, конечно, сердце на мгновение сжалось в груди и спина похолодела, когда продавщица назвала сумму и занесла руку, чтобы выбить чек. На миг показалось, что сейчас вот она, Оля, откроет сумку, а там – ничего. И выигрыш окажется фантазией, сном, или деньги – фальшивыми. Но они лежали на месте. Настоящие, на редкость настоящие – целых сто тысяч рублей…

Оля переходила от прилавка к прилавку, улыбалась, называла, благодарила, расплачивалась и благодарила снова. И не заметила, как возле хлебного отдела (к которому она подошла в последнюю очередь), почти у самого прилавка, вдруг зашевелился пол. Кафельные плитки, поёрзав, раздались – и из зазора между ними показалось горлышко бутылки. Она требовательно растолкала кафель и высунулась на треть, а затем и вовсе вылезла из-под пола: тёмная бутылка из-под пива со Стенькой Разиным, упёршим руки в боки на этикетке. Плитки, выпустив её, сползлись обратно, а бутылка немного покачалась и замерла на грязном затоптанном полу.

Оля уже расплачивалась с продавщицей, когда в магазин медленно вошла сухонькая старушка в очках. Дверь скрипнула – она всегда скрипела, когда кто-либо входил или выходил – и Оля почему-то обернулась на этот скрип. Старушка не смотрела на Олю: она тихо шла к хлебному отделу, и маленькие белые снежинки таяли на её штопаном синем берете, на аккуратно собранных в простую причёску волосах. В руках – хрупкие пальцы их, с большими суставами, были сжаты в крошечные кулачки, как птичьи лапки, и совсем закоченели от холода – она несла старую матерчатую сумку, серую, с крупно простёганными ручками. Оля расплатилась; и пока кассир выбивала чек, увидела, как бабушка, нагнувшись, бережно взяла с пола бутылку и торопливо, но осторожно опустила её в сумку. В сумке слабо звякнуло – стеклом о стекло. Оля забирала с прилавка пряники, хлеб, чай и шоколад, а взгляд сам собой убегал, возвращался к маленькой сгорбленной фигурке. Старушка подождала, пока Оля отойдёт, и тихо спросила продавщицу:
– Дочка, вы булочку не режете? Мне бы полбатончика…
– Нет, бабуля, не режем.
– Ай-яй, – бабушка вздохнула, и у Оли, которая остановилась сзади, чуть поодаль, неведомый зверёк тонкой лапкой поскрёб, защекотал глубоко в носу. – Ай-яй… А до скольки у вас открыто?
– Круглосуточно.
– Спасибо…
Зверёк перебрался Оле в горло, встряхнул, провёл там щетинками своей шкурки. Старушка повернулась от прилавка, и посмотрела на Олю – глаза у неё были грустные, светлые, и слезились. Оля выбежала из магазина под снег, встала на крыльце. Одной рукой сжимая ручки сумки, другой – пакета, она стояла и старалась не заплакать – и понять, отчего же ей вдруг так захотелось зареветь в голос. Скрипнули петли, за стеклом проплыла маленькая согнутая тень. Добралась до двери на улицу и толкнула её изнутри. Показались синий берет и серая сумочка – и Оля шагнула к старушке так внезапно, что та вздрогнула.
– Бабушка, возьмите!
Она хотела всё-всё объяснить, всё рассказать, почему же, как же, отчего ей совсем нетрудно, что это так мало, что… Но поняла, что вот-вот заплачет, и только лепетала: «Возьмите, бабушка, возьмите!», суя пакет с продуктами в старушечьи руки с птичьими пальчиками.

…Потом Оля вернулась в магазин и купила всё заново. Только йогурт брать не стала – посчитала, что это лишнее, раз и так уже есть сыр, молоко и масло. Оля прятала глаза и называла нужные продукты смущённо, в другом порядке, но продавщицы улыбались ей: они всё видели и всё поняли.

И те двое, что пришли сюда, невидимые, из обувного магазина, тоже не сразу продолжили свой прерванный диалог. Первым сдался старичок в картузе. Он хлопнул себя по толстеньким коротким ляжкам и даже подпрыгнул.
– Ух ты же ж – ну… надо ж-же! Ну, Олег, ну – всё! Вот теперь уж – всё! Ах, Оля, Оля! Золото, чистое золото!
Белокурый Олег улыбался, молчал, думал о чём-то светлом; потом сказал:
– А знаешь, дядя Женя, эта бабушка сегодня наконец поверила. Понимаешь?
– Понимаю, – вежливо кивнул старичок. – Радоваться будете?
– Конечно! Сколько она к этому шла! А сегодня дверь закрывала и подумала: «Если б Ты был…»
– Что?..
– Ничего. Конец фразы теперь у неё в руках. Она очень рада. И мы тоже.
– Ещё бы!.. Но, ладно, хватит про твою старушенцию. Я вот… про Олю!
Олег улыбнулся.
– Дядя Женя, с Олей – всё. Сам всё видел. Теперь убедился, что я правду сказал?
– Ну, ну… А то… Да знаю я… Вы, это самое, не врёте. Надо оно вам – врать-то… С вами и говорить хорошо, – он уставился на загнутый носок своего башмака, забубнил часто:
– Вежливые вы. А то, бывает, приходят эти… Копытами выстукивают, ржут. И так, знаешь, гадко, неприятно так... не хохочут, а прям-таки ржут. Ну, да ты понимаешь… Матерятся, шутки там всякие мерзкие. А вы… вы б заходили почаще!
– Да нельзя нам особенно, дядя Женя. Не Богоугодное это дело, твои автоматы.
– Э-эх… Знаю.
– Знаешь, конечно. Через это – Олег показал плавным жестом руки туда, где падал снег, в морозный воздух, куда вплыла со своим выигрышем и покупками Оля, – только единицы проходят.
Старичок вздохнул, поправил картуз, подал юноше руку.
– Ладно, пойду я. Прощевай!
– Прощай, дядя Женя. И я пойду. Оле-то одной не с руки тяжелую сумку на этаж поднимать.
– Это верно!

…Оля стояла перед парадной, искала в кармане ключ от входной двери. «Ангеле Божий, хранителю мой святый, помоги мне донести этот груз до квартиры…»

Ноябрьский снег кружился, падал на балконы, крыши, балансировал на проводах, заглядывал в окна. И особенно радостно было ему смотреть в то, где собралась за праздничным столом семья Оли Мальковой; в то, где плакала седая старушка перед волшебно полным холодильником, плакала и никак не могла остановиться… В то, где перед иконой Спасителя горячо молился молодой священник о ниспослании средств на паникадило в только что отремонтированный придел своей церкви. И, хотя для других людей этот день был самым обычным будним днём, снежинки, заглянув в эти окна, кружились и падали весело и празднично; а люди выглядывали на улицу, удивлялись и гадали, отчего же именно сегодня идёт такой чистый и светлый снег.

    27. 01. 2002 – 12. 02. 2002,
    Санкт-Петербург.


Рецензии
Такие вот дела... это сродни Эффекту Бабочки, только в реальном времени.

Сашка Серагов   14.01.2019 20:27     Заявить о нарушении
На это произведение написана 21 рецензия, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.