Аут или заложник под домашним арестом николай пинчук

АУТ
или
ЗАЛОЖНИК
под домашним арестом
фарс в одном действии


ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО: некто БЕЛИКОВ, предприниматель культурного
ума и наружности, он же ЗАЛОЖНИК.

Комната. В комнате диван и стол с двумя стульями один напротив другого; на
столе лежит закрытый футляр для скрипки. На заднем плане стена с единствен-
ным окном и рядом внушительных размеров сейф. За окном зимний пейзаж, или оно
почти полностью покрыто изморозью. Беликов, прижавшись спиной к стене, осто-
рожно заглядывает в окно.

БЕЛИКОВ: Ишь ты, как замело! А снег всё валит и валит… прямо рождественская
сказка… то ли «Мальчик у Христа на ёлке», то ли «На ёлке у Ивановых»… (отворачи-
вается от окна, ёжится, зябко потирает руки). Бррр! «Кто счастлив нынче? Тот, кто
сыт и в тёплой комнате сидит» - не я сказал, Шандор Петефи (проходит к столу и са-
дится на стул). Да, в такую погоду подобает говорить о милосердии!.. А вы бы убили
за миллион?.. А за тысячу?.. А за сотню?.. А за десятку?.. Правильно, за десятку и я б
не стал пачкаться – себе дороже!
Беликов смеётся, но тут же осекается, хватает скрипичный футляр и на-
пряжённо прислушивается. Пальцы нащупывают замок футляра. Тишина. Беликов
переводит дух и кладёт футляр обратно на стол.
БЕЛИКОВ: Чего это я расслабился… Почитываем криминальную хронику? «Энного
числа во время «Ч» в точке икс обнаружен труп гражданина Игрек. Пользуясь правом
хранить молчание, труп от комментариев воздержался, однако проницательное след-
ствие подозревает, что означенный труп был кем-то заказан, потому и наказан. По-
водом же для заказа могло послужить то-то и то-то…» Како приемлеши подобные ре-
ляции? Правильно, сперва раздражение – вот, дескать, опять кого-то там того… и
опять об этом пишут, ну не надоело ли?.. Затем – страх: тот был человеком и оказался
смертным, а я ведь тоже человек, следовательно… И быстренько, быстренько к при-
чинам: ах, так он, возможно, имел порочную связь с противными мафиози!.. ух, да
ведь он и сам-то ещё тот!.. эх, он же пил не в том месте, не в то время, а главное – не
в той компании!.. Ой, как хорошо, просто замечательно: это не про меня, я не такой,
ничего подобного со мной в принципе быть не может, бо я веду себя хорошо, а тот,
который труп, он, поди, сам виноват… даже несомненно – сам виноват! И ищем,
ищем эту трупову вину, а ежели чего не дочитаем, то досочиним – ну очень важно
для нас, чтобы этот, официально именуемый пострадавшим, оказался виновным! У
нас ведь никого зря не наказывают – не так ли? И мама говорила, что если я буду хо-
рошим мальчиком, то ничего страшного со мной не случится – правда, мам?.. Только
когда грохнулась башня Силоамская на строителей водопровода, Кто-то сказал: «Ду-
маете, те восемнадцать были виновнее всех, что так пострадали? Но и вы все так же
погибнете, если не покаетесь»… Так оно и есть! Знать бы ещё, в чём каяться…
Беликов встаёт, на цыпочках проходит к окну, смотрит.
БЕЛИКОВ: Нет, сегодня, видно, никто уже не придёт. Погода – за меня… впрочем,
некоторые меры принять нелишне…
Продолжая говорить, Беликов делает перестановку: пододвигает диван и стол
со стульями поближе (но не слишком близко) к сейфу и разворачивает их так, что-
бы за ними удобно было сидеть и отстреливаться. Проверяет выбранные позиции:
перебегает со скрипичным футляром наперевес от стола к дивану, от дивана к ок-
ну, от окна к сейфу и т.д.; на каждом месте, приставив футляр к плечу, целится
из него, как из автомата, прикидывая угол обстрела.
БЕЛИКОВ: Жил да был один человек, который имел довольно мощный магнитофон и
в силу этого любил громкую музыку. А вот соседи его этой музыки не любили и даже
грозились убить владельца мощного магнитофона, если тот не перестанет их беспоко-
ить. Однажды ночью наш герой по своему обыкновению включил магнитофон, но тут
же испугался, что вот сейчас придут соседи его убивать. Чтобы подавить страх, он
сделал звук погромче, но испугался ещё больше: уж теперь-то точно придут! Тогда он
ещё добавил громкости, и ещё больше испугался, а потом ещё, и ещё... Наконец, ко-
гда магнитофон гремел на полную мощь, а страх достиг наивысшей точки, бедолага
начал орать сам. И вот этого соседи точно не могли вынести. Они ворвались и убили
любителя громкой музыки.
Беликов оглядывает комнату и удовлетворённо кивает.
БЕЛИКОВ: Вот такая дишпозиция! Пусть теперь кто-нибудь сунется – у меня есть,
чем встретить вас, господа нехорошие!.. (похлопывает по футляру). Жаль только, что
я один. Вдвоём было бы легче держаться, а втроём – вообще идеально. Но – увы! Все
меня кинули, все меня покинули… (слегка бравируя) «Плохо человеку, когда он один!
Горе одному, один – не воин!» – не я сказал, сам Владимир Владимирович!.. Нет, не
этот, а Маяковский. Впрочем, я не один, со мной их высочество, мадам Одиночест-
во… кстати, она мадам, или мадмуазель?.. Пардон, пардон, конечно, мадмуазель -
какая вы, на фиг, мадам, когда Одиночество… (имитируя игру на скрипке, напева-
ет) «Но одиночество, но одиночество, но одиночество прекрасней»… Тьфу ты! Ор-
кестр Клуба Одиноких Сердец, блин!.. Ха, между прочим, у нас в армии был один
сержант по фамилии Перец и, к вашему сведению, битломан ещё тот: (пародирует)
«А зараз, хлопцы, заспивайте гарну писню «Кинь бабе лом» и шагом марш копаты
траншею»! (приоткрывает футляр и заглядывает внутрь). Да, весело было у нас в
армии…
Беликов закрывает футляр и возвращает его на стол, а сам проходит к окну и
смотрит на улицу.
БЕЛИКОВ: Навалило-то, навалило – ни проехать, ни пройти… Какая всё-таки больная
белизна у снега в сумерках… белее бледного… Как тоскливо и одиноко должны себя
чувствовать те, кто сейчас на улице, эти унылые серые тени. Они спешат домой, ту-
да, где под воздействием света и тепла смогут снова обрести плоть и кровь… они то-
ропятся, а между ними бессмысленно мечется тень старика Каштанова… Но они её
не видят, эту самую одинокую из всех одиноких теней… (садится за стол, достаёт
карты, начинает раскладывать пасьянс). Старик Каштанов работал сторожем в
пионерлагере: зимой охранял вверенную территорию, а летом считался в отпуске,
жалованья ему не платили, довольствовали тем, что оставалось с пионерского стола.
Вместе с Каштановым в жалкой хибарке жили две кошечки, Киска и Мурка. Старик
Каштанов очень любил своих кошечек, а кошечки очень любили старика Каштанова.
У старика Каштанова не было в этом мире никого, кроме кошечек, а у кошечек не
было никого, кроме старика Каштанова. Всякий раз, когда старик, прижимая двумя
руками к груди помятую алюминиевую кастрюльку, брёл на кухню за остатками пи-
щи, кошечки сопровождали его, хоть это и было для них небезопасно: злые мальчиш-
ки вечно норовили причинить им какую-нибудь боль и возрадоваться. Но кошечки не
могли отпустить старика одного и шли за ним, презирая риск получить камнем в бок
или кедом под брюшко. На кухне Киска и Мурка, задрав свои умные мордочки, вни-
мательно наблюдали, как наполняется кастрюлька в дрожащих руках старика, после
чего экспедиция отправлялась в обратный, столь же опасный, путь. Зато когда они
благополучно возвращались домой, начинался тихий праздник: старик торжественно
устанавливал кастрюльку на пол и сперва кормил кошечек, а уж после ел сам. Наев-
шись, Каштанов усаживался на продавленный диван, а Киска и Мурка запрыгивали
к нему на колени. Старик почёсывал им шейки, кошечки мурлыкали, и вся компания
погружалась в сладкую дремоту…
Пасьянс не сходится. Беликов морщится, тасует карты и раскладывает снова.
БЕЛИКОВ: Но однажды, в такой же, казалось бы, идиллический час, Каштанов вдруг
схватил Киску и Мурку за шейки и стал их душить. Старик был слаб, и кошечки, на-
верное, могли бы исцарапать его и вырваться, но они лишь удивлённо вытаращили
глазки и высунули язычки, как будто пытаясь в последний раз лизнуть руки, кор-
мившие и ласкавшие их… Затем Каштанов пошёл на спортплощадку, где резвились
дети, показал им мёртвых кошечек и сказал: «Давайте играть, кто дальше закинет!»
Дети с восторгом приняли это предложение: они брали кошечек за хвосты и, раскру-
чивая, запускали их как можно дальше, а старик скакал на одной ноге, смеялся и
хлопал в ладоши. Но скоро детей позвали обедать, и они убежали, забыв про Кашта-
нова. Тот же, поглядев на остывающих в пыли Киску и Мурку, понял, что уже больше
никогда не сможет взять свою кастрюльку и отправиться на кухню. Никогда. К сча-
стью, сердце старика Каштанова оказалось достаточно слабым, и он упал рядом со
своими кошечками… Да что ты будешь делать!..
Пасьянс снова не сложился. Беликов, нервничая, вновь тасует колоду.
БЕЛИКОВ: (раскладывает) Итак, вопрос: кто виновен в столь печальной кончине
старика Каштанова? Ответ очевиден: мадмуазель Одиночество, старая дева, уби-
вающая своих возлюбленных. И сколько ещё несчастных издыхает в её объятиях!
Сколько их там, среди снегов, обездоленных, забытых самой жизнью, хотя ещё жи-
вых! Но ваш покорный слуга, господин Беликов, помнит о них и хочет им помочь. Он
создаёт проект: «Дом Общения и Питания». Приходите, все убогонькие, старики и
старушки, приходите вместе со своими кошечками, собачками, канареечками и
рыбками! Приходите и вы, бомжики, алкоголики – все вы, инвалиды тела и души! «Я
горько вас люблю, о, бедные уроды!» - не я сказал, Константин Бальмонт. Приходите,
приходите, я вас чаем угощу с печеньицем, а вы пообщаетесь, полюбите друг друга,
обретёте смысл жизни… И сей же час по улицам – несчастненькие, несчастненькие…
представьте себе, тридцать пять тысяч одних несчастненьких! Идут, миленькие, бре-
дут с кастрюльками старики Каштановы, звенят и подпрыгивают капитаны Копей-
кины, семенят бедные Лизы в мокрых платьицах… А господин Беликов стоит на
крыльце, и встречает их всех, и гладит по головке, и целует… Ни черта не выходит!
Беликов в сердцах смешивает карты и встаёт. Говоря, заводится и выходит за
пределы своей баррикады.
БЕЛИКОВ: Это легко сказать, дом! Был бы я волшебником, взмахнул бы палочкой – и
вот вам, пожалуйста! Но я ведь простой человек… ну, допустим, не простой, у меня
миллион… миллион идей, какие прочим и не снились… ну да ладно, можно и без
волшебства. Нужны деньги на постройку дома? Нет проблем! Работать надо! Дело на-
до делать! Опять же, рабочие места... Я сажусь за стол, я разрабатываю новый про-
ект, но тут приходят они…
Беликов замечает, что вышел из укрытия. Поспешно отступает обратно,
придвигает диван и стол ближе к сейфу.
БЕЛИКОВ: (понижает голос) Они – вампиры! Они меня высосали. Я здесь у них за-
ложник, хоть и дома. Всё моё время уходит только на то, чтобы отбиваться от них…
Они меня обложили, заперли здесь и оставили до поры до времени, чтоб однажды
прийти и добить. Я устал. И у меня теперь больше нет иной защиты, кроме вот это-
го… (гладит скрипичный футляр, подходит к сейфу).
БЕЛИКОВ: (похлопывает по дверце) Эх, кто бы знал, сколько здесь простого человече-
ского счастья! Да если десятую часть отсюда реализовать… да что там десятую часть,
хоть бы что-то одно… ну вот, например…
Беликов открывает сейф. Оттуда прямо на него выпрыгивают две кошки. Бе-
ликов, испугавшись, отшатывается, топает ногой.
БЕЛИКОВ: Брысь!
Кошки убегают.
БЕЛИКОВ: Откуда они здесь?.. (заглядывает в сейф) А это что за дрянь? (выбрасыва-
ет на пол помятую алюминиевую кастрюлю) Вот! (торжественно вынимает не-
сколько листов бумаги, перебирает их) Самое свеженькое: «Реорганизация городской
свалки»! Как вам известно, безобразное место, населённое людьми без образа и подо-
бия. Намедни двоих из них судили за то, что они из своего товарища, с которым пили
какую-то синеву, наделали пельменей и с удовольствием закусили. Натурально, тюк-
нули топором – дескать, твари мы дрожащие, или право имеем на приличный закусь,
- разделали и съели. А что не доели, то реализовали соседям по договорной цене. И
ведь не первый такой случай, не первый! И никто не знает, что с этим контингентом
делать, как их привести к подобию человеческому. А Беликов знает! Отчего обитате-
ли свалки такие злые? Оттого, что они обездоленные. Понимаете? Без-доли! Вот в чём
основная причина! У них не то, что велосипедов – у них вообще ничего нет в этом
мире, никакой доли. Они и пытаются эту самую долю взять, хоть какую долю, да не
знают, какую и как. Оно, конечно, понятно: свалка ничья, то есть, городская, но то,
что на ней – ничьё. И бомжи – ничьи. Ничьи на ничьём. И вот эти самые ничьи это
самое ничьё пытаются поделить. До крови дерутся, случается, из-за пустяка, из-за
пустой консервной банки друг друга убивают. Так давайте привьём им цивилизован-
ный подход! Оценим свалку, выпустим акции – на эти бумажки денег-то надо ерунда
– и раздадим их населению свалки. Те сразу почувствуют, что они не какие-нибудь
там отбросы общества, а – собственники! Долевые владельцы! Акционеры! Сразу из-
менится система отношений, они станут уважать себя и соседей, начнут хозяйствен-
ную деятельность, приведут свалку в порядок… (гордо) а? Каково? То-то! Всё гениаль-
ное просто! А вот ещё к примеру…
Беликов заглядывает в сейф, роется там.
БЕЛИКОВ: (нараспев) Как молодой повеса ждёт свиданья с какой-нибудь развратни-
цей лукавой иль дурой, им обманутой, так я весь день минуты ждал, когда сойду в
подвал мой тайный… гм… - не я сказал, Александр Сергеевич Пушкин… (крайне не-
довольным тоном) Тэк-с!.. Очень мило! (вынимает из сейфа женское платье) У тебя
талант появляться в самый неподходящий момент, когда я занят. И, кстати, почему
ты именно здесь? Сколько раз повторять: не лезь в мои дела! Ну ладно, ладно, изви-
ни. Проходи, присаживайся… (подходит к столу, накидывает платье на спинку
стула, сам садится на другой, напротив). Прости, угостить нечем, не ждал тебя сего-
дня… Не хочешь есть? Тогда чего ты хочешь?.. Знаешь, я давно пытаюсь понять, че-
го же ты от меня хочешь. Не подскажешь?.. Ну да, ну да, конечно: милый мой хоро-
ший, догадайся сам. А то я не догадываюсь, чего ваш брат – сестра, то бишь – хочет.
Того же, что и любая кошка – тепла, заботы, ласки, внимания. Только ведь кошку по-
кормил, за ушком ей почесал, она и довольна. А вам самоё себя подавай! Всего сло-
паете, без вариантов… Кошку, что ли, себе завести?.. Шучу, шучу, не обижайся. Ты
пойми, я ведь не против. Это даже забавно – приходишь домой, а там тебя встреча-
ют, радуются, опять же, детишки какие-то под ногами путаются. Это хорошо, такое
надо поощрять. У меня, между прочим, где-то там валяется один проектик, как по-
высить рождаемость. Демография-то в стране ни к чёрту, сама знаешь. Хотя, что те-
бе до этого? Ты же всё больше о своём, о личном. Все вы думаете только о себе, в
лучшем случае – о тех, кто под боком. Один господин Беликов обо всех думает. Нет,
чтоб поскорбить со мной на пару скорбью мировою. Что?.. Да нет, я над собой изде-
ваюсь. И всё-то я отлично понимаю. Но пойми и ты: не могу я так, с бухты-барахты…
(стучит пальцем по разбросанным картам) всё должно сложиться… (смеётся) Же-
нишься, а потом чего доброго попадёшь в какую-нибудь историю – не я сказал, Антон
Павлович Чехов. Тебя утомили мои цитаты из классиков? Ну, это ты зря. Умные лю-
ди, я последнее время практически только с ними и общаюсь. С прочими мне давно
уже неинтересно… Нет, ну что ты прямо так! Ты – другое дело. Слушай, давай, как в
старые добрые времена, а? Я сейчас поставлю музыку, что-нибудь медленное типа
«Love Me Tender», мы потанцуем, я нежно отбуксирую тебя к дивану… Что? Сыграть
тебе на скрипке? Я ж давно её забросил, ты знаешь. А в футляре, к твоему сведению,
теперь совсем другое. Да, то самое… А у меня больше нет другого выхода – я чувст-
вую, что весь этот мир ополчился на меня. Мир, отметим в скобках, тупой и пошлый.
Я вообще хотел бы выйти из него, да что-то не пускает. Или кто-то. Впрочем, неваж-
но. Просто устал жить враскорячку – вроде и здесь, и не здесь. Кстати, вот послушай:
сегодня сочинилось: (декламирует)


Я – мяч футбольный.
Пинали больно,
Но я был весел,
Когда навесом
Летел к воротам
На потеху народу.
Но – наигрался,
Сказал: довольно,
Идите к чёрту,
Хочу на волю.
С ноги сорвался –
И за черту.
Кругом трава.
Движенья нет.
Нет ни игры, ни бо-
ли…
Я в ауте –
Кто меня вбросит в
поле?



Ну, как?.. Сам знаю, что плохо. Хотя некоторые рифмы очень даже ничего, могла бы и
оценить… Ну ладно, уже поздно, давай-ка спать.
Беликов встаёт, берёт платье, кладёт его на диван, сам ложится рядом. Ласкает
платье.
БЕЛИКОВ: Не задавай глупых вопросов. Конечно, я тебя люблю. Память у тебя короткая.
Забыла, как я делал тебе массаж стопы? А я, между прочим, терпеть не могу подошвы, я
даже к своим собственным стараюсь не прикасаться, не то, что к чужим. А ты, кстати,
не всегда догадывалась предварительно помыть ноги, когда просила сделать массаж. Но
ты просила, и я делал. Хочешь, сейчас тоже сделаю? Не хочешь? Какая-то ты холодная
сегодня. Устала? Ну, спи, спи, не буду приставать…
Беликов отворачивается от платья, но, не пролежав так и двух секунд, поворачи-
вается обратно.
БЕЛИКОВ: Ты прости, я нынче дёрганый какой-то. Это всё из-за них. Стараешься, как
лучше, а выходит… Никто меня не понимает. Разве что ты… слушай, давай подадимся в
пейзане, а? Нет, я серьёзно: продам на фиг все свои дела по дешёвке – и умотаем куда
подальше. Маленький домик, русская печка… будем коз каких-нибудь разводить. Опять
же, экология… Да знаю, знаю, что сам никуда не уеду! Тоже мне, телепатка нашлась!
Только ты не понимаешь, почему именно не уеду, небось думаешь – привык, не пред-
ставляю себе, как буду жить безо всей этой суеты?.. Да у меня эта суета вот уже где… и
на проекты свои мне, по большому счёту, наплевать. Что, не веришь? А ты поверь. По-
верь, что я в этом мире не просто так, у меня здесь миссия. Миссия! Я должен кое-что
сказать этому миру, нечто сделать для него… Вот этого ты никогда не понимала и не
могла понять.
Беликов снова отворачивается, но опять почти сразу же поворачивается обратно.
БЕЛИКОВ: Если б ты знала, как мне тяжело! Я продвигаюсь по этой жизни как под ки-
лометровым слоем воды – жуткое такое сопротивление среды, и постоянно давит, давит,
как будто хочет сжать меня в точку. Какое там расширение сознания! Вот, к примеру,
вчера вечером возвращался домой, уже стемнело, поднял невзначай голову и увидел
звёзды. Звёзды обалденные! Особенно моё внимание привлекла одна маленькая, но
очень яркая звёздочка, жаль не знаю, в каком созвездии… давно собирался проштуди-
ровать карту звёздного неба, да всё недосуг… Но она такая пронзительная была, звёз-
дочка та… у меня от её созерцания даже стала наклёвываться одна интересная мысль…
И в этот самый миг, представь себе, появляется какая-то чумазая сопливая девчонка,
хватает за локоть, ноет что-то невнятное, пытается куда-то меня тащить…чёрт её знает,
что за девчонка и откуда она взялась. Я топнул на неё и закричал почему-то «брысь!», а
почему «брысь» - фиг его знает. Противная такая девчонка, до сих пор не выходит из го-
ловы. Может быть, это они её подослали, (хихикает) рассчитывали, что поведусь на
нимфетку. Что она меня затащит, куда им надо, тут-то они и примут тёпленького… Еле
ноги унёс, до сих пор трясёт, как вспомню… Ты что думаешь по этому поводу? А?.. Ты
что, уже спишь?.. Во даёшь! Я, может, чудом спасся, а ты спишь. Ну и спи!
Беликов совершает ещё один оборот вокруг своей оси.
БЕЛИКОВ: Прости, что это то я всё о себе, да о себе. У тебя как дела? Ты, наверное, не
поверишь, но я постоянно о тебе думаю. Правда! И беспокоюсь о тебе. Мне на самом де-
ле до лампочки, что случится со мной, лишь бы с тобой было всё хорошо. Потому что –
да, это тоже эгоизм, но – может быть, кроме тебя у меня на самом деле здесь больше ни-
кого и нет. Молчишь? Но ведь не спишь, только притворяешься… (смеётся) Что ж это я,
дурак… Читал же когда-то в одном пособии по психологии секса, что женщины любят
притворяться спящими, когда мужчины говорят им ласковые слова, целуют их… Ну, да-
вай я тебя ещё и поцелую… (целует платье) нет, ты определённо какая-то холодная се-
годня… эй!..
Беликов замирает в догадке, затем ощупывает платье, прикладывает ухо к де-
кольте.
БЕЛИКОВ: (разочаровано) Я думал, ты притворяешься, будто спишь, а ты просто умерла.
Так и знал, что выкинешь мне какую-нибудь сцену…
Беликов отворачивается на другой бок.
БЕЛИКОВ: (бубнит) Когда я маленьким был в детском садике, у нас были общие палаты
для мальчиков и девочек. Идиоты, планировавшие здание детсада, полагали, что в силу
нашего нежного возраста мы ни на что развратное не способны. Но на тихом часе в
подготовительной группе – название-то какое двусмысленное: подготовительная! – имел
место примитивный сексуальный ликбез. Мои друзья-подружки показывали друг другу
то, что скрывалось под их трусиками. Они ещё толком не знали, что с этим делать, но
находили особое запретное удовольствие в этой демонстрации. Помню, меня это не при-
влекало. Я всегда накрывался с головой одеялом, гладил свои маленькие ручки, ножки,
животик и приговаривал: хорошие ручки, ножки хорошие, хороший животик. Я разго-
варивал с ними, как с лучшими друзьями, я спрашивал у них: я хороший мальчик? И
они отвечали: да, ты хороший мальчик. И так я тогда любил весь мир, аж до слёз любил,
всех, даже моих распутных друзей и подружек, которые мерзко хихикали там, снаружи,
разглядывая свои и чужие гениталии… А потом я вырос, пошёл в школу, научился чи-
тать и однажды прочёл пасквильные опусы одного скабрезного старикашки, который
обозвал мою рождённую под одеялом любовь к человечеству аутоэротизмом. Первым
моим желанием было вырвать… вырвать из книги фотографию этого старикашки с коз-
линой седой бородкой, пойти с ней в уборную и там использовать по назначению. Но я
сразу понял, что последователи гадкого старикашки непременно нашли бы данному
жесту какое-нибудь дурацкое истолкование, и не стал этого делать. Собственно, чего я
испугался? Ведь никто бы и не узнал… В том-то и дело, в том-то и дело, что меня, сколь-
ко себя помню, никогда не покидало ощущение, что я у всех на виду, что все меня раз-
глядывают и обсуждают… даже тогда, когда я один и под одеялом.
Беликов рывком садится, толкает платье.
БЕЛИКОВ: Эй, ты что, серьёзно, что ли?.. Ты это, давай, брось… Слышишь? Мы так не
договаривались. Вставай, мы сейчас оденемся и пойдём гулять. Снегу-то навалило, кра-
сота! Порезвимся, в снежки поиграем, у тебя появится румянец… знаешь, какой румя-
нец – во какой, в обе щеки! А аппетиту себе нагуляем – моё почтение! Аппетит – это хо-
рошо, это здоровье, это жизнь… Ну, давай же, поднимайся!
Беликов встаёт, берёт платье, тащит его к окну.
БЕЛИКОВ: Погляди, погляди, какое великолепие! Снег уже перестал, небо чистое, а луна-
то, луна! Ровно твой апельсин. Ткни её иголкой – сок брызнет. Не желаете лунного сока?
Правда, он дурной, голова от него набекрень, но если немножко, совсем немножко, а?..
Не хочешь? Ну и правильно, ну его…
Беликов идёт с платьем к столу, накидывает его на стул, сам садится на кор-
точки рядом.
БЕЛИКОВ: Мы лучше вот что… просто посидим рядком, поговорим ладком, ага? Ты мне
споёшь… помнишь, ты славно так пела что-то украинское… «Виют витры», кажется.
Давно, мы только познакомились. Я ещё сказал какую-то глупость про сходство украин-
ского языка с греческим. Помнишь? А сейчас споёшь? Я без глупостей… (смеётся) Я
ведь почему такой злой был, как бомж на помойке? Потому что у меня велосипеда не
было. У тебя был, а у меня нет. А теперь у тебя тоже нет велика, и я сразу добреть начну,
ты только спой…
Беликов обхватывает голову, некоторое время сидит так, глядя себе под ноги, за-
тем поднимает голову и теребит подол платья.
БЕЛИКОВ: Эй… Ты это… того… перестань, а? Давай не будем… ну поживи ещё чуть-
чуть… (хнычет). Я без тебя совсем загнусь. В этой жизни и так смысла – на ломаный
грош, а без тебя – какой смысл?
Беликов вскакивает, спешит к сейфу.
БЕЛИКОВ: Вот, кстати, посмотри, что я тебе давеча купил (возвращается с бусами).
Красивые, правда? Под цвет твоих глаз подбирал. Шут знает, из чего сделаны, но доро-
гие – на все шестьсот потянули. Для тебя не жалко. Ты ведь любишь эти камушки? Как,
бывало, вот так же сидела, всё перебирала такие же вот шарики в своих пальчиках. Мне
так спокойно от этого становилось…
Пристраивает бусы поверх воротника платья.
БЕЛИКОВ: Тебе идёт! Ты перебирай, перебирай, а я посижу, погляжу на тебя… (взрыва-
ется) Ну! Перебирай, кому говорят! Да что ты сегодня как тряпка!
Беликов хватает платье, трясёт его.
БЕЛИКОВ: Что ты как тряпка, я тебя спрашиваю?.. Впрочем, ты и есть тряпка. Дума-
ешь, я с ума сошёл, принимаю тебя за женщину, не вижу, что ты – просто платье? Так
вот, я всё вижу: ты – просто платье. Пустая оболочка того, чего нет, и никогда не было.
Платье. Тряпка. А место тряпки – на полу.
Беликов швыряет платье на пол, пинает его под диван.
БЕЛИКОВ: Вот так! Вот так! Вот, там тебе и место! (тяжело дыша) Что-то не нравится
мне данная ситуация… (придвигает стол и диван ближе к сейфу) Откуда в моём сейфе
это барахло… и те идиотские кошки – откуда они? Не я же их туда засадил?.. Так… Что
нам подсказывает элементарная логика? Элементарная логика подсказывает нам, что
если это сделал не я, то кто-то другой. Та-ак!!! И кто бы это мог быть, моя прелесть? (ос-
торожно оборачивается) Ага, вот и он, и уже за столом. И какая досада: мой футлярчик,
моя прелесть, защита моя, перед ним на столе. Надо действовать осторожно, очень осто-
рожно. Не присесть ли нам, моя прелесть, не побеседовать ли с ним немножко? Может,
ему нравятся загадки?..
Беликов подкрадывается к стулу, хлопает по спинке.
БЕЛИКОВ: (выпаливает) Дом без окон, без дверей, полна горница людей?! (смеётся) Да
ты гонишь, ты знал!.. Ну, привет-привет! Давненько я не вижу гостей, да, признаться
сказать, в них мало вижу проку… разве что ты в виде исключения. Ты извини, не ждал
тебя сегодня, а сам давно уж отобедал… ах, ты пил уже и ел! Да, конечно, хорошего об-
щества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт… а то представь себе, давеча на ули-
це привязалась какая-то соплячка, чуть рукав не оторвала: «Дядюшка, говорит, дайте
чего-нибудь поесть!» А я ей такой же дядюшка, как она мне дедушка. Известное дело:
папаша где-нибудь срок мотает, а мамаша в стельку пьяная валяется под каким-нибудь
другим дядей. Ненавижу это быдло! Не-на-ви-жу… А вот этого не надо, не надо – знаем
мы вас, добреньких. Все вы добрые, пока сытые… Я? Я просто честный, не прикидыва-
юсь, в отличие от некоторых… Да я не о тебе, я вообще. Да, кстати, и ты тоже хорош – я
тут подыхаю, а навестить меня некому. Лучший друг – это мне так казалось, что друг –
меня забыл… Ах, да, да, Петруха разбился, ага, похороны, всё такое… Вы ж христиане,
вы о мёртвых заботитесь больше чем о живых. А я тут загинаюсь – на это наплевать.
Ладно, выкладывай, зачем пришёл. Я ж знаю, ты просто так никогда не зайдёшь, ты
только тогда приходишь, когда тебе чего-нибудь нужно. Излагай, я весь внимание…
Беликов садится на стул напротив, убирает футляр со стола себе на колени.
БЕЛИКОВ: Это мы приберём, чтоб не мешало, так сказать, общению. Ну? Я внимательно
вас слушаю, сэр, или как вас там величать… Ага… (тихо расстёгивает футляр) ага…
ага… угу… всё? Что ж так мало просишь – давай сразу хомут мне на шею и воду во-
зить… Да как вы меня уже достали своими проблемами! Какими там проблемами - про-
блемками, мелкими такими вредными проблемками. Которые на самом деле лишь повод
растащить меня на ширпотреб, сожрать меня с потрохами. Что, нет? Прости, дорогой,
но я тебя раскусил – ты тоже из этих. Я ошибался, когда полагал, что уж ты-то мне друг,
настоящий, который никогда не кинет, с которым горы можно свернуть… ошибался,
да… Не знаю, когда ты переметнулся к этим, но теперь ты хочешь меня тривиально под-
ставить… (медленно поднимает крышку футляра, запускает руку внутрь) Не надо, не
надо оправдываться – это ты прости… Как говорится, маски долой… А ну-ка, возьми
меня теперь!
Пустой футляр летит в сторону. В руках у Беликова бутылка водки.
БЕЛИКОВ: (хохочет) Ну что, съели, господа-товарищи? (скручивает пробку, пьёт, кря-
кает) Вот так-то оно лучше!.. А вы, небось, думали: никуда Беликов не денется, вот он
тут, в своей квартирке обложен, осталось только проникнуть?.. Денется, ещё как денет-
ся! С каждым глотком всё дальше и дальше от вас, от вашего тупого и пошлого мира!
(пьёт снова, расслабленно откидывается на спинку стула) Ну, что теперь скажешь, до-
рогой? Говори что хочешь, только имей в виду: все твои слова мне до лампочки (отпива-
ет ещё). А теперь слушай меня: ты – неблагодарная посредственность. Забыл, из какого
болота я тебя вытащил?.. Это тебе так кажется, что дело мы основали вместе.
В действительности без этой вот головы (стучит себе по лбу пальцем) сидели б вы все в
одном неопрятном месте. Что щеками-то трясёшь, не так, что ли?.. (презрительно) Че-
го?.. О, о, твои идейки! Идейки жирной индейки! Хоть бы трусцой начал бегать по ут-
рам, что ли, а то мозги, поди, совсем заплыли… Многие несчастья происходят оттого,
что люди не знают своего истинного места в жизни. Вот ты, к примеру, кто таков? Ты –
по жизни исполнитель. А я – творец! Ха, видите ли, идейки его имели место быть!.. Не
смеши! Если б ты поменьше путался у меня под ногами со своими глупостями, да по-
больше слушал, что я говорю – возможно, из тебя бы вышел какой-нибудь толк. А теперь
что получается: вылез на моём горбу и возомнил себя невесть кем… дело моё, которое я
годами создавал, из своих нервных клеток как из кирпичиков складывал, под себя под-
грести хочешь?.. Да хочешь, хочешь, не выкручивайся!.. Зачем зовёшь меня на собрание
акционеров?.. Ага, так я тебе и поверил! Ишь ты, в работу он меня вернуть хочет… ска-
жи ещё, что спасти меня пришёл. Нетушки, милый мой, спой это кому-нибудь другому
(пьёт). Короче, так: в дело я не вернусь. Разбирайтесь сами, как хотите. Мне давно на
это наплевать. Неужели ты всерьёз полагаешь, что я вот сейчас всё брошу и побегу за-
ниматься этой мелочёвкой? Нет, дорогой, жизнь слишком коротка, чтобы транжирить её
по пустякам (пьёт). Отныне моё время – только моё, ясно? Я вообще, наверное, скоро
свалю из этой страны непуганых идиотов. Всё равно куда… туда, где всякое быдло будет
от меня подальше… Что? Дурак ты, и нотации твои дурацкие. Люблю я людей, люблю, и
поболее твоего люблю. Только они сами не дают себя любить, потому что живут как кро-
лики – едят, пьют, размножаются и радуются собственной примитивности. Но я их и та-
кими люблю, и даже знаю, как сделать их всех счастливыми. Потому-то я и отсекаюсь от
вашей чепухи, что должен совершить в этой жизни нечто… Намедни, когда эта гадкая
девчонка отвлекла меня, а я смотрел на звёздочку… тогда-то у меня и появилась мысль…
может быть, главная мысль в истории человеческой мысли…
Беликов снова прикладывается к бутылке, встаёт, идёт к сейфу, обнимает его.
БЕЛИКОВ: Помыслы вы мои, замыслы! Довольно вам размениваться по мелочам. Ляжете
вы, один к одному, в основу фундаментальной работы. Это будет книга, и называться
она будет «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию». Это будет творение
всеобъемлющее и примиряющее всякие противоречия. Никто не будет возражать на эту
книгу, она покажется каждому откровением всецелой правды. Я дам всем людям всё,
что нужно. Прекратятся войны, исчезнет нищета. Я продолжу и завершу дело Христа.
Христос был исправителем человечества, я же стану благодетелем этого самого человече-
ства. Я всех различу и каждому дам то, что ему нужно. И если выйдет всё, как я хотел, о,
Боже милый, мир прекрасен будет. Ага?
Беликов возвращается к столу, берёт бутылку, разглядывает её.
БЕЛИКОВ: Я хочу тебя понять, прелесть моя… Ты и поднимаешь в заоблачные выси, и
опускаешь ниже последнего круга ада. Ты и веселишь, и повергаешь в непроглядную
тоску. Я пью и наполняюсь вдохновением, но ещё немного, и ты станешь всего лишь
пустой посудой, и на душе у меня будет пусто. Так что ты есть на самом деле? А, впро-
чем, я подумаю об этом завтра (глядит вверх). Ну, Господи, за нас с Тобой! (торжест-
венно пьёт) Правда, я молодец? Хотя между нами говоря, Боженька, я покруче Тебя бу-
ду. Ты сотворил только один мир, да и тот, мягко выражаясь, не фонтан… не блещет со-
вершенством. Я же тут… (показывает себе на голову) пока тут создал сотни, тысячи ми-
ров один прекрасней другого. Но Ты мне не даёшь их реализовать. А почему? Почему, я
Тебя спрашиваю? Ведь у меня самые благие намерения, Ты должен это знать, ведь Ты
же Всезнающий. А? Почему Ты не даёшь мне сделать то, что я хочу? Почему я прошу
Тебя об одном, а Ты постоянно подсовываешь мне другое? Я просил Тебя о друзьях – Ты
подсовывал мне прилипал. Я просил Тебя о чистой романтичной любви, переходящей в
семейное счастье – Ты подсовывал мне нудную, похотливую и жадную тупицу. Я просил
помощи в том или ином деле, а получал всевозможные препоны. Почему? Почему у меня
ничего не складывается? Почему, чёрт возьми, даже пасьянса у меня ни одного никогда
не сложилось?!
Беликов в бешенстве несколько раз сгребает со стола карты и швыряет их вверх.
БЕЛИКОВ: На! На! На! Ничего мне от Тебя не надо! Я понял, почему Ты мне мешаешь –
Ты мне просто завидуешь. Так? А? Почему Ты молчишь? Ну? Ах, Ты меня жалеешь! Так
жалости Твоей мне тоже не надо, жалей всё то быдло, которое Ты любишь, а меня – не
надо. Жизнь мне дал? Так забери её обратно! Ты поселил меня не на седьмом небе, а
всего лишь на седьмом этаже, и Ты знаешь, что я сейчас сделаю. Попробуй-ка меня ос-
тановить!
Беликов бросается к окну, рвёт ручку рамы. Треск. В руках у Беликова декорация
окна.
БЕЛИКОВ: (глядя то на декорацию, то на голую стену) Что это?.. Окна-то на самом деле
и нет? А как же зима? И зимы нет, один рисунок… Тогда какое сейчас время года? (кри-
чит вверх) Эй, какое сейчас время года? Весна, лето, осень? Или нет уже никакого вре-
мени года, нет никакого времени вообще? Что за сюрреалистические штучки? Есть тут
что-нибудь реальное? (замечает бутылку на столе, бросается к ней, хватает) Ну-ка,
иди сюда! (жадно делает несколько глотков) Ага, ты, по крайней мере, настоящая. Но я
же не так просто тебя вынул, прелесть и защита моя… если уж я тебя вынул, то, значит,
здесь кто-то был. Тогда где он? Ушёл уже? Или всё-таки не было никого, мы с тобой, пре-
лесть моя, их просто выдумали? (смеётся) Ну да, конечно: я выдумал их всех – и незва-
ных гостей моих, и ту дрянную девчонку, и старика Каштанова с его вонючими кошка-
ми, и прочих убогих выдумал я… выдумал и развратил их всех до того, что они мне те-
перь покоя не дают… (смеётся) во обнаглели, а?.. Ну-с так вот, прелесть моя: мы их
придумали, мы же их и упраздним… (допивает содержимое бутылки, машет рукой)
кыш, кыш! Пошли вон из моего мира, все, все, все (кричит вверх) и Ты – слышишь, и Ты
тоже, Ты в первую очередь! Владей всей вселенной, но это – это мой мир, и никому, ни-
кому я не позволю вторгаться в него!
Беликов вскакивает и придвигает стол и диван так близко, что теперь мебель
прижимает его к сейфу.
БЕЛИКОВ: Вот таким вот образом! Вот теперь я точно знаю, что я один, и никто не по-
мешает мне уже никогда. Итак, моя прелесть, что мы сотворим на сей раз?.. Что мол-
чишь?.. Ах, ты уже пустая… это печально знать!.. Я, можно сказать, заново жить начи-
наю, а ты уже пустая. Ну, и куда тебя теперь, когда ты потеряла свою силу? Ни в землю,
ни в навоз не годишься… разве выбросить тебя вон на попрание людям… ты мне на-
помнила о людях? Ты, ты?.. Ты меня предала! Как это могло случиться? Ах, да-да-да,
этого я не учёл – тебя же кто-то сделал… и этот стол, и диван… Вот вы где меня припёр-
ли! И теперь глядите на меня в упор через эти вот изделия рук своих… как же мне от-
сюда выбраться, чтоб вам всем провалиться?.. Ну, отвернитесь, отвернитесь вы от меня,
имейте милосердие, захлопните бесстыжие зенки свои! Почему, почему меня с детства
преследовало ощущение, будто все постоянно на меня смотрят? Я эти взгляды кожей
чувствовал, даже когда был один… и они мне были нужны, эти взгляды, и я очень хотел
нравиться им всем, и настоящим, и воображаемым, но нравиться получалось далеко не
всегда, чаще я чувствовал, что надо мной просто смеются, и всё чаще я говорил себе:
тебе никто не нужен, ты лучше их всех, тебе просто завидуют… я это себе говорил, или
кто-то мне наговаривал?.. Вот и теперь – смотрят, гады, и смеются… а над кем смеё-
тесь? Над собой же смеётесь – да, да, не я сказал, и эта мысль не моя, и нет ни одной
моей мысли… ан врёте: всё ж одна мыслишка моя, да есть, есть! Ну, чего уставились и
лыбитесь – думаете, достали меня, отловили, поместили в камеру обскуру? Чёрта с два!
Беликов не сдаётся, Беликова не так-то просто взять! Тьфу на вас, и – адью!

Финал «минус»

Беликов лезет в сейф, но весь поместиться там не может, ворочается, пыта-
ясь устроиться, кряхтит, ворчит.
БЕЛИКОВ: Вот чёрт - не мой размерчик… да, нынче сейф не тот пошёл, вот раньше
был сейф, так сейф… халтурщики, сейфа нормального сделать не могут. Ну вот, одна
нога здесь, другая – там… и долго мы, товарищи, так враскорячку стоять будем?.. (по-
ворочавшись, убирает вторую ногу внутрь, но теперь голова оказывается снаружи).
Ага, держи голову в холоде, а ноги – в тепле, – не я изрёк, народная мудрость (озирает-
ся) чтоб этот народ скис со своей мудростью… глаза б мои на вас не глядели!
Согнувшись и упершись рукой в верх дверного проёма, Беликов убирает-таки го-
лову внутрь, но уже рука остаётся вне сейфа, и спрятать её никак не удаётся. Бе-
ликов кое-как прикрывает за собой дверцу. В итоге на сцене посреди разгромленного
интерьера стоит сейф с торчащей оттуда кистью. ЗАНАВЕС.

Финал «плюс»

Беликов залазит в сейф и закрывает за собой дверцу, предварительно выкинув
ключ наружу.
Некоторое время на сцене только разгромленная комната. Занавес.

Перед занавесом появляется Беликов.
БЕЛИКОВ: Я был в аду. Не знаю, сколько именно я пробыл там – час или несколько
дней, или много дней. Я ничего не ждал, резонно полагая, что мне ждать уже нечего. И
там, где я был, тоже ничего не было – только кромешная тьма и пустота. Впрочем, там
был ещё и я сам. И этот факт бытия моего вселял в самую сущность мою глубочайшее
разочарование. Ведь когда я понял, что не могу владеть в жизни абсолютно ничем – ни
мгновением времени, ни клочком пространства, ни даже проблеском мысли – я решил
отказаться абсолютно от всего, включая самого себя. Я чаял совершенного небытия, но
как раз оно-то и не наступало. А было какое-то бессмысленное тошнотворное полусу-
ществование, и было оно страшнее дантовской Джудекки. Собственно, это и была на-
стоящая пасть Люцифера, и безо всяких там бутафорских зубов она терзала мою душу,
как жевательную резинку, - именно так, строго по технологии: душа разжёвывалась до
однородной массы, затем из неё надувался пузырь, она становилась большой, но пус-
той, после чего – бац! – пузырь лопался. «Конец?» – думал я, но поскольку всё-таки ду-
мал, то и понимал, что нет, не конец. И всё начиналось сначала. И тогда я воззвал к
Единому Творцу жизни моей и всякой жизни, и сказал: если Ты действительно есть, и
если существует что-нибудь разумнее того, что теперь свершается, то дозволь ему быть
и здесь. И раз уж я не могу ни взять ничего, ни от чего-либо отказаться, то помоги мне
принять то, что есть здесь и теперь – даже эту бессмысленную муку помоги мне при-
нять, чтобы она обрела для меня смысл. И в этот самый миг мне вдруг захотелось по-
тянуться – да-да, примитивно, физически потянуться. Ноги мои упёрлись в заднюю
стенку сейфа, и она, к величайшему изумлению моему, подалась и выпала наружу! И я
оказался в комнате с окном – настоящим окном! – и я распахнул его, и выглянул на
улицу, и вдохнул воздух… Воздух, доложу я вам, это совсем не пустота, в нём живут!
Беликов уходит. ЗАНАВЕС.

24 декабря 2001 – 18 февраля, 25 апреля 2002
Владивосток


© Copyright Николай Пинчук, 2002