Я люблю тебя смерть

Белый потолок век.

Закрыла глаза и уставилась в белый потолок век. Он белый.
Я же знаю он не синий, не красный, лишь иногда от зеленых кругов в глазах он – зеленоватый.
Да и вообще здесь все белое. Все белое. Стены, потолок, простыни, люди, звуки и пахнет этот белый цвет – нашатырем.
Белый запах нашатыря.
Я его впервые узнала совсем недавно, когда впервые стала донором. Когда кровь сдавала.
Когда сама стала белой, и мне сунули под нос этот нашатырь.
Будто так давно это было. А ведь память услужливо подсунет –нет, смотри – совсем недавно.
Ах, отстань ты, – вяло отмахнусь я.
И так помню, и так знаю, внутри меня сидит этот, рачок. Маленький такой рачок шебаршит своими усиками и клацает маленькими клешнями.
Клац, клац……
Клац, клац, клац…
Клац, клац, клац, клац, – а вот это уже не он, это уже медсестра идет по голубому коридору, вся сама голубая, от этих ультрафиолетовых ламп.
И клацает по советскому кафелю итальянскими каблучками.
Клац, клац… - мой маленький рачок.
Трыньк – вот и оборвалось там что-то.
Трыньк, трыньк, трыньк – будто звенят и взрываются внутри меня струны арфы. Золотые сполохи летают по обездвиженному телу. И видит их только мой маленьким рачок. И играет ими только он.
А я - площадка для игр, песочница и качели в одно лицо. Песочница…. Пора привыкать к песочку, что-то из черного юмора.
Ну, что же вы до сих пор смотрите и читаете эту дурацкую вещь. Эту чушь, этот бред и безумие.
Наверное, скоро маленький рачок моего тела вырастет и станет, просто на просто, рак сердца. Банально. Но малявочки всегда вырастают во взрослых.
Ах, отбросьте это…вот это…то, что вы читаете. Я даже не знаю, как назвать.

Эвтаназия.

Хорошая смерть. От греческих всяких умных слов. Типа танатос - смерть ну и так далее. Об этом явлении я прочла еще тогда. Тогда.
Смерть бывает хорошей?
Смерть бывает легкой, или быстрой, реже безболезненной.
Смерти боятся. Смерти ждут. Ею пугают.
Многоликая.
И вот «Эвтаназия». Это что. Избавление? В виде руки врача со шприцем… Для кого?
Кем надо быть?
Умрешь ты быстро, и не мучаясь. Относительно, конечно, не мучаясь.
Или умрешь, все равно умрешь, мучаясь долго осознавая, что болен, болен неизлечимо. И боль твоя неделимо делится между твоими родными и близкими и друзьями. Несут твою ношу, не облегчая ее тебе.
А внутри тебя все уже расползлось на корпию и висит, полощется безвольными ниточками.
Впрочем, опять же, а точно ли ты – неизлечимо болен?
Ну, вдруг, там что-то перепутали, и ты можешь продолжать общественно полезную деятельность.
Бр-р-р-р-р, вот уже чего точно не хочется.
Ну, и не надо забывать о тех, кто совершает этот жест. Вряд ли им это в кайф.
Что они чувствуют в этот момент?
Мысли скакнули в другую сторону. Дааа…. А, сколько грязного может выползти, если порыться во всех случая, странных и подозрительных.
Неизвестное число невинно убиенных, вполне вероятно растет.
А чтоооо? А что?! А что? Ну, вот уколол старушку, якобы облегчил страдания. И все.
А завещание то давно уже готово, давно. И, пожалуйста, квартира ваша, с нАвАсельем!
Я кажется, заснула. Во всяком случаем точно не помню. Помню появление белого халата. Звали этого очередного обладателя лекарственного запаха, то ли Николай Семенович, то ли Семен Николаевич.
- Послушайте, - скрипнули мы вместе с кроватью. – Послушайте, послушайте. Вы ведь знаете, что такое эвтаназия. Знаете, правда?
Мне кажется, халат вздрогнул и судорожно сглотнул. В воздухе отчетливо запахло валерьянкой.
- Душечка, конечно, я знаю об эвтаназии. На то я и врач. Но, что тебе в том… - шелестел он, пытаясь свернуть с темы. – Ты у нас скоро пойдешь на поправку.
За окном пошел дождь, а он все плел свою сонную паутину.
- Так вы можете сделать, то о чем говорит эвтаназия?
Когда его паутина порвалась, он замер на мгновение и посмотрел на меня блестящими коричневыми, какими-то птичьими глазами.
- Видишь ли…
- Так да или нет? Я же больна, вы же это знаете!
Он пожевал губами, оглянулся по сторонам и отрицательно покачав головой, выполз из палаты.
Я откинулась на подушки и расстроилась. Потом подумала, что может сменить тактику. Может, не бить так в лоб, а уболтать обходя подводные камни.
В окошко подглядывала ночь, а у меня в палате время спит.
Не ясно, что за день или ночь и собственно, какой день недели. Будто все застыло в тугом желе, таком желтом и тягучем.
Дотронешься до него, и тащится за тобой нить, волочется, обматывает и душит.
Как живая.
Сама ползет.
А у тебя и так не хватает дыхания.
Нам бы ночь простоять! Да день продержаться! – не подходит мне эта фраза. И завтра и послезавтра, все будет так же.
Пришел второй белый халат, вот от него пахло, я даже затрудняюсь сказать чем. Резкий запах, острый, тревожащий. Все в палате словно напряглось при его появлении.
Халат звякал какими-то склянками на маленькой тумбочке, а я не знала, как сказать.
Внутри меня забеспокоился рачок, занервничал, защелкал своими острыми клешнями, вцепляясь в оголенные нервы.
Он же маленький, он не знает, что это заставляет меня корчиться среди подушек.
А я корчусь, свиваюсь в клубок и почти кричу.
Но крик застревает и наружу смог прорваться лишь этот дурацкий стон.
Белый халат подскочил ко мне со шприцом.
- Там обезболивающее? – просипеть мне не удалось. Но он
казалось, понял и, кивнув, ловко ввел мне его в вену.
Вена. Там, пам, пам, мои мысли закружились под звуки венского вальса, затанцевали на мхах венского леса. Ах, Вена, пиво, сосиски, взлетевшие стаи голубей.
Халат стоит рядом и смотрит, наверное, ждет видимого результата.
Вальс слышу только я. Тогда я говорю:
- Вы можете мне помочь?
- Помочь? – халат в недоумении.
- Ну, да дело в том, что в палате крыса. Большая такая. Наглая.
- Крыса? – тупо переспрашивает.
Нет, я его на самом деле понимаю, четвертый этаж, палата – почти люкс, все стерильно, мертво.
Он спишет все на галлюцинации. И попробует успокоить. Ну, а если я додавлю. Согласится, дабы не травмировать слабую психику больного.
Кому хочется умирать вот так в тягучей патоке, в духоте собственной затяжной смерти. Нюхать ее, чувствовать рядом.
Я люблю тебя смерть, когда ты быстрая и пахнешь белым ландышем.
- Надо мышьяк. Чтобы она отравилась. – Я говорю про крысу.
Успокаивает. Наивный. Обещает принести и положить.
- Но это большая крыса. Надо много мышьяка. Может он дорогой?
Но я готовая заплатить. Надеюсь, для нее это будет подобие
«эвтаназии».
Он вдруг поперхнулся. Все его слова, что денег не надо, что мышьяку много не потребуется… Вдруг умолк. Наверное, стал понимать.

Сны - пятница 13-0е.

Мне первым приснился мой Бог. Он оказался похожим на Зевса.
Разве мой Бог, это Бог древних греков?
Но этот плавал на облаке и, грозя кулаком, швырялся в мое сознание ярко-желтыми молниями.
Наверное, он хотел выглядеть грозным и суровым, а получился каким-то гротескным.
Он собственно. Что от меня требовал?
Да просто; - аще самоубийство есть грех тяжкий. И мысли греховны, и думать о таком.
Почему-то мой древнегреческий Бог говорил – древнеславянским стилем.
Ну, не подействовали на меня, его проповеди. Нет вот.
Нравственно, безнравственно.
Греховно – словно выплюнула.
Бог запрещает самоубийство, но зато дозволяет человеку мучиться неимоверно.
Сознание мое стало красной комнатой. Ванной.
В которой полумрак окрашен в алый цвет. Дурной алый цвет.
И маленькие бесенята тащили своими тоненькими пальчиками в этот полумрак негативы моих снов.
На веревочках сохли отпечатки, играя красными бликами.
Капала вода, было влажно, душно.
Душно.
Душно!
Я хотела сбросить снимки, я тянулась к ним, но каждое прикосновение обернулось изнутри меня болью.
Душно!
И дверь заперта.
Больно.
Снимки все также висят.
Душно.
Я в палате, а в ней душно и потолок давит, пластает меня своей белизной.
Вбежала белый халат, и распахнула окно.
Там весна.
Свежий воздух, ветер.
- Сегодня суббота, сегодня не ваше дежурство, откуда вы здесь?
- Что ты милая. Какая суббота. Понедельник нынче. Народ вона на Первомай вышел. На демонстрацию. – Она говорила и вытирала белой марлей прозрачные, отблескивающие розовым капли с моего лба.
А боль эхом плескалась в сознании.
Пятница 13.
Крысу надо убить.
Надо.

Равновесие.

Два сознания оставили след в воздухе палаты. Два сознания заспорили со скуки. Пока тут есть и длится их недолгое бытие. Разгоняют свою скуку.
Все началось с запаха фиалок.
- Вы может быть правы.
- Вы может быть тоже.
Одно из сознаний, вспомнило запах герани:
- Не мы даем жизнь, не мы вправе ее забирать.
Второе не забыло еще сирень.
- Обречь человека на самоубийство – это ли лучший выход?
Герань все еще пахла, а сирень ушла, уступая место шиповнику.
- Стать самому убийцей, Вам это надо?
- Мой грех будет оправдан. Или не будет. Мой долг будет выполнен.
- Ваш долг? Не скрывается ли за этим нечто другое. Скажем, жажда наживы… Извините меня, если я не прав и оскорбил вас.
Уже были ромашки, уже появлялось воспоминание о нарциссе:
- Я Вас, конечно, прощаю. Такие прецеденты были и будут. Человек слаб. Подвержен страстям. Но каждый случай надо рассматривать отдельно – запахло жасмином. – Если боль поглощает сознание и мучает тело. И нет надежды…
- Вы, уверены, что надежды нет? – как резко пахнуло гвоздикой.
- В этом случае, как врач я, уверен – да. В комнате появился слабый, слабый запах ландыша.
- Вы подписывает страшный приговор, Вам самому не жутко?
- Я скажем, как-то омертвел сам, не чувствую ничего. Но это лучше, чем быть наполненным бурлящими едкими эмоциями. Которые не дадут ни сна, ни покоя. Не дадут самому уйти. Я мучился решая.
Я знаю, что буду мучиться, если откажусь.
Буду помнить всегда.
Запах ландыша не оставлял шанса всем остальным запахам.
- Вы готовы?
- Да, крысу надо убить. Надеюсь, для нее это станет эвтаназией.
Запах ландыша, поглотил все остальные.

Россия. ЮрИнфо.
….. Во вторник в парламенте Нидерландов состоится голосование по вопросу легализации эвтаназии.
Согласно прогнозам, которые приводит ВВС News, это нововедение, одобренное правительством страны, поддержит большинство депутатов. Таким образом Нидерланды станут первой страной в мире, в которой будет применяться добровольное умерщвление безнадежно больных.
Эвтаназия практикуется в этой стране уже в течение нескольких лет, однако до настоящего времени она оставалась незаконной. Доктора, вводившие в вену пациента смертельную дозу лекарств, теоретически могли быть отданы под суд.
Если эвтаназию узаконят, необходимо будет установить жесткие критерии. Основной - пациент должен испытывать непереносимые и непрекращающиеся боли и неоднократно просить добровольной смерти. Также необходимо будет иметь повторное медицинское заключение.
По данным опросов общественного мнения, большинство голландцев одобряют эвтаназию…

* * *

На маленьком белом столике – нечто.
Съешь меня.
Алиса уже бежит в свою норку.
Падает.
А в паденье все легко, легко.