Между мною и солнцем полтора метра

Когда он был ребенком, его особенно жгла мысль о самоубиении. И особое любопытство он испытывал, представляя реакцию родителей. Потому что именно на их глазах он в своем воображении разыгрывал эту картину.
Мертвеца впервые он увидел на берегу обмелевшей речушки. Это вызвало интерес. Он изучал пустую глазницу, скрюченные пальцы… Отвращение подавило желание притронуться. Но именно это бесстыже оголенное безобразие заворожило.
Его мать умерла красиво. Во сне. За полчаса до звона будильника. Она была прекрасна, - растрепанная и потревоженная обезумившим от боли и злости отцом. Это было красиво. И он чувствовал себя обманутым. Ему до сих пор кажется, что ее закопали живой. Так не умирают.
По утрам она любила говорить ему: «Сегодня вновь солнце будет озарять твою макушку, » - улыбаясь при этом чему-то  для нее одной значимому. И становилось скучно. Она никогда не повышала голос в ссорах с отцом, но после бывала расстроенная, с блестевшими глазами на серьезном лице. Такая она нравилась ему больше. И как он досадовал оттого, что своими выходками чаще злил ее, чем заставлял плакать. Тем дороже ему было воспоминание о ее беспорядочных всхлипываниях, когда его, посиневшего, откачивали на краю бассейна. Он тогда неудачно прыгнул, больно ударившись позвоночником о  воду, и безвольно погрузился в нее на самое дно. Он даже странно завидовал себе каждый раз, вспоминая свои чувства. Как ему было жутко от своего парализованного тела и необъяснимо хорошо от ощущения правильности происходящего. Он навсегда запомнил ее искаженное  над ним лицо. И до дрожи в руках хотелось причинить ей боль. До глупого детского крика: «Сегодня между мною и солнцем полтора метра земли!» 
Он не знал, в каких случаях ходят на кладбища. На годовщину смерти, на день рождения, - ее или собственный?  Чаще он приходил от одиночества.
- Мама, солнце печет мне макушку. Это что-то значит для тебя? Сейчас?..
Свою любимую девушку в первый раз он поцеловал здесь. Та отвечала ему, движимая сладостным желанием утешить.
- Мама, тебе больно?
Позже, ночью,  он до смерти запинал бродячую кошку. Положил в пакет и сбросил в мусоропровод. Накупил мороженого и сладостей и заперся дома на три дня.
          Он представлял себе, как когда-нибудь скажет своему ребенку: «Иди к маме и             попроси у нее прощения». «За что?» - возможно, спросит тот. «За боль в день твоего рождения». У него нет детей.
          Его отец был слабым и мягким человеком. Он всегда нуждался в поддержке. После смерти жены, он искал ее в сыне. И не находил. И утешался памятью. У жизни свои привычки. Когда-то он был веселым балагуром, будучи пьяным, подкупал бравурностью и бесшабашностью. Но с того смертоносного утра его балагурство со временем проникалось сознанием одиночества, сочась насмешками и горечью. С каким-то остервенением он работал. Никогда ничего для него не жалел и избегал отказов. Любящий отец казался ему жалок. Но отвратного чувства не вызывал. Скорее был приятен. Потому что жалкость его была реальна и неприкрыта. Быть может, за эту нагую честность он его и любил.
Отцу нравилась его злость и пугала. «В человеке злость – залог крепкого стержня», - говаривал он, и в его глазах перемежались гордость и восхищение. Наверно, оттого, что у самого этого стержня не было. «Запомни, жить тебе еще не один кулак злости». И он это запомнил.
Когда отец болел, он часто сидел у его постели и слушал сонный бред, одновременно силясь объяснить себе, зачем он старается запомнить каждую черточку полумертвого лица. Ему вспоминался отец, недавно стоящий перед фотографией матери, и серьезно разговаривающий с нею. Это было перед последней его сделкой. «Это моя последняя дорога от тебя. Все остальные будут вести к тебе», - сказал он тогда.
В смерти отец был одинок и некрасив. За это его хотелось уважать. Ведь чем-то он заслужил ее истинный облик.
Его любимая двумя месяцами ранее вышла замуж. За химика. Сказала, что счастлива. И он уверовал в это. Но боль почему-то произрастала смирением. И оно росло, заполняя сознание.
- Мама, так же неправильно!..
          Счет в банке, оставленный  отцом, позволял продолжить учебу. Он снял всю сумму наличными и долго стоял под струящимся солнцем, слушая птиц. В их пение вторглась пристыженная мольба. Он опустил взгляд. Солнечное пятно запрыгало по изголодавшимся глазам. Он  разделил, не считая, и вложил в иссохшую руку  шелестящие бумажки. Старушка тихо, неудержимо заплакала, всмотрелась… И он побежал прочь.
Запыхавшийся, он стоял в магазине и любовался красивыми молодыми руками с золотистыми ногтями.
- Что вас интересует?
- Костюм молочного цвета. Воротник стоечкой.
Кажется, так нравилось жене химика.
… Дым от сигареты ел глаза, и руки в четвертый раз вязали петлю. Тишина наполнялась тягучим ожиданием.
Говорят, самоубийство – удел слабых. Говорят также – это дело рук сильных. Но для тех и для других это кажется легким. Для первых – легкость выбора, для вторых – легкостью отказа. Ему самоубийство казалось долгожданным.
Столбик пепла осыпался на петлю. Ему вспомнился момент из сказки, когда девушка принесла на подносе фигуру из пепла. Перед этим она просто сложила ее из веревки и подожгла…. Так легко, в самом деле…
Он приладил веревку и сел на стул. Расстегнул ворот. Достал сигарету. Пальцы, зажигающие спичку, были теплыми. Раздумал. Бросил на стол.
Стоя на стуле, он чувствовал щекотание веревки. Затылком.
Держа ее руками, он подумал о том, что все это глупо и фальшиво. И еще было отвратительное чувство, что за ним наблюдают. Он закрыл глаза и представил их уходящими обедать. Ведь сейчас как раз время обеда. И, наконец, оставшись один, понял, что думать ему не хочется. А почему-то хочется спешить. Но он не торопился. И сделал все с намеренной медлительностью.
Когда его нашли, он не качался.