Письмо дочери

ПИСЬМО ДОЧЕРИ
Что за диво дивное этот майский сад, эта иссиня розовая черешневая аллея! Ангельское дыхание прилетевшего из смородиновых кустов ветерка, встрепенуло дымчатых пчел, этих эдемовых херувимов, ткущих свои волшебные вензеля над непорочными цветами подвенечного платья. Поднимается солнце, загоняя в тень дровяного сарая утреннюю прохладу. С погоста на косогоре вольный ветер степи, этот каверзник малый, приносит щемяще сладкую прель свежевспаханной земли и начинается метель легчайших лебяжьих лепестков, целомудренных лучистых пчел и благоговейного весеннего света. Это я стою, мой милый мальчик, в венчике из альпийских нарциссов с лентами-змеями цвета мела (омелы?) кисеи, в платье белого снега белей из шанхайского шелка. Мои губы пахнут пармскими фиалками, мои ногти целуют янтарные осы, мои ступни ступают сторожко по истоме усталого полдня.
Жаль,  мой милый, я родила тебя слишком маленьким, и ты, должно быть,  не запомнил той, своей первой весны в этом славном и тихом доме о четырех углах с чугунным литьем решеток на окнах. Тебя так ни разу не принесли ко мне, а ты не пришел, не найдя дороги. Помнишь сказку «Лось и семеро ягнят», когда карета превращается в репку, кучер в дедку, а крысы в санитаров? У моей смиренной смерте-смирительной рубашки ангельские крылья, а они видят во мне зверя.
Ad notam, я бы никогда не посмела уподобить ребенка кукле, чтобы увидеть на каких-таких веревочках-тесемочках-сухожильицах держатся эти игрушечные ручки и ножки, где это там внутри урчит моторчик, алый, пульсирующий, управляющий бриллиантовой струйкой из пипочки-пипетки. Я никогда бы не смогла узнать, что язык младенца на вкус напоминает терпкую перезрелую сливу, ушки – конфеты «Гусиные лапки», а глазные яблоки совсем не похожи на яблоки, чудный бабушкин белый налив, а, полежав немного на солнце, отдают подсыхающим морским дном в часы отлива.
Ах, эти разогретые рифы Занзибара, моего далекого лучезарного детства! Морской еж напоминает тетрациклин, пятипалые звезды – беспримесный супрастин, а коньки – 15% раствор формалина. Формально можно составить коктейль и для формальдегида. В семидесятых годах меня уже видели в первых рядах просителей милостыни у собора Св. Франциска в Парамарибо.
Что я помню о Зембле, мой сладкий звереныш? Пароход на вечерней реке, сестру Иоланту и жмущие жадно мою плоть монастырские туфли? Твой отец был матросом на этой посудине, беглый каторжник с острова Кюросао. Смуглота его шеи, точеные ноздри, нитка кожи питоньей на тонком запястье... Я смотрела, потупившись, на его чресла и какая-то нега вползала в мои ложесна. За рыбацкою сетью в склизкой тине и увядающих кувшинках на выбеленной солнцем и дождями матросской робе поверх колец пенькового разлагающегося каната ты и был зачат, моя радость и гордость, порок и отрада.
Эту гадость они называют сомнамбутал. Мне пора принимать эту гадость, сомнамбутал. Если я не приму эту гадость, кафешантан стал моим последним прибежищем на вольных хлебах. Это было где же? Дакар? Танжер? Брюхо быстро росло. Из монастыря я ушла сама поутру росистому и обещавшему безоблачный день, унося с собой нежно-лотосовый lip-stick  c зеркальцем в черепаховой оправе сестры Розалинды, восковую свечку и двести сорок четыре песеты, шиллинга ли, драхмы, – не все ли равно! «Бесы неизлечимой болезни освежеванного сознания» - как напишут потом в эпикризе.
До того как попасть в этот благоуханный майский сад, я разносила зелень по улицам Тюбингена, складывала в розетки сухофрукты и пряности в забегаловке «Поцелуй омара» на окраине Пиррея, и, наконец, вышивала по канве розовощеких кретинов на салфетках для Приюта инвалидов. Постой, где это было? В Трансильвании? Пенсильвании?
Я жила, как сомнамбула, сомнамбуталом окормили меня. Эти ровные, одинаковые, как кроличий помет, капсулы, раскрашенные в два цвета – коричневый и белый – вылитый детский каучуковый мяч, я прежде видела на таблицах уроков химии, где на западном полушарии красовался плюс, а на правом – минус и шрифтом нонпарель читались надписи «КАТОД» и «ГЕРОДОД».
Я получила прекрасное образование в этом Парамарибо, мой мальчик, мой сукин сын.
Что-то плохо мне...
Ты не знаешь, как приходит она, эта лихоманка, лихоимка, гроза. Таблетки – дрянь! Я спущу их сегодня как всегда в water closet, в этот прожорливом захлебыбульвающемся приюте одно одиноких. Вульва! Keine probleme!  Только это один-на-одиночество, Einsamkeit, на замке и не покаяться! Милый зверь мой мой тварь!!! Яблоня от яблоньки, маленький от маменьки  Зверь ест.... ь! Is… Ist… west… Da zu? Zugzwang. Мама моя! Сон Сонм Сомн намбу нимб мне б мни амни мнимых мы мой май му мммммммммммммммммм.....

10 ноября 2001, Kinshasa