Тринадцатый

- Кем приходитесь умершему?
- Внук я его.
- Так. Арсеньев Валерий Павлович. Шестидесяти трёх лет.
- Да, это он. Верно.
- Здесь его документы, выписка из истории болезни и ещё... письмо, которое он написал незадолго до смерти. Вот, пожалуйста. Примите мои соболезнования.
Молоденькая медсестра с выбивающимися из-под шапочки асфальтовыми волосами торопливо передала мне бумаги, и, качнув головой, собралась уходить.
- Постойте, подождите... Как он умер?
- Тихо. Во сне. Не беспокойтесь.
- Спасибо!
- Еще раз соболезную.
- Да...
Я опустил  пакет с бумагами в сумку и, повернувшись, сбежал по ступенькам. В последний раз бросил взгляд на вывеску у входа. "Психоневрологический диспансер N2". Мимо натужно проскрипел мой троллейбус. Бегом до остановки, успеваю заскочить на подножку. Двери захлопываются. Вот и всё...
После смерти родителей дед остался единственным близким мне человеком. Вопреки тяжёлой болезни, он всегда был надёжной опорой. В последние годы, правда, здоровье его ухудшилось, приходилось всё чаще и чаще ложиться в больницу. И вот теперь... Жаль. Я любил его...
Оказавшись дома, прошёл на кухню, сел за стол. Достал пакет с документами. Сверху - официальный бланк выписки из истории болезни.
«Арсеньев В.П. Коренной петербуржец. Неоднократно обращался с жалобами на навязчивые видения. Поставленный диагноз: хронический галлюцинаторный психоз. Отягощён наследственностью… Состав галлюцинаций: динамически развивающиеся картины в антураже 19-го века. Состояние ступора... Анамнез болезни... Назначенные препараты...»
Нагромождения медицинских терминов. В сторону. Так, теперь... Сложенный вчетверо лист. Бумага в выцветшую клетку. Почерк деда.
«Виктор! Я виноват перед тобой. Очень виноват. Всю жизнь я был материалистом. Думал – россказни, семейные предания. Но... Я обязан был исполнить завещанное моим отцом. Я должен был сделать это, чтобы спасти себя, чтобы уберечь тебя. Но я не верил. Я всё надеялся на медицину и пытался смириться со своей болезнью. Теперь я понимаю, как я ошибался...
Возможно, написанное мною покажется тебе бредом. Я бы многое отдал за то, чтобы оно так и было. Но... Вот уже два столетия, как на нашем роду лежит страшное проклятие. Эта болезнь. Она перешла ко мне от отца в момент его смерти. А он - получил её от своего. Теперь... Я чувствую, что умираю. Ты – следующий, Виктор.
Запомни! Остался один осколок. Всего один. И ты должен найти его. Найти обязательно. Иначе болезнь настигнет и подчинит тебя...
В моем кабинете, в столе, ты обнаружишь шкатулку. В ней - записки моего отца. Прочти их и, пожалуйста, поверь тому, что он пишет. Поверь! И зеркало, зеркало тоже там. Собери его...»
Я прервал чтение. Последний осколок? Зеркало? Семейные предания? Действительно, бред... Но…
Сколько раз я находил деда замершим, застывшим в случайной позе, с невидящими, странно вытаращенными в пустоту глазами. В тот момент, когда это случалось, он мог заниматься чем угодно. Читать газету, смотреть телевизор, стоя у плиты, варить кофе. Приступ настигал его внезапно, отключал сознание, отнимал всякую возможность двигаться. Очнувшись, он часто не помнил, а, возможно, просто не хотел сообщать содержание своих видений. И вот теперь он пророчит эту болезнь мне. Чушь какая!
Я вернулся в прихожую, решительно отворил дверь в его комнату и... остановился на пороге. Задернутые тяжёлые занавеси,  застеклённые, забитые книгами полки, картины на стенах. Аккуратно застеленная стариковская кровать. Никто не заходил сюда почти три месяца, с тех пор как хозяина увезли в больницу в последний раз. Тяжёлый, сумрачный воздух. Запах лекарств. Пыль. Запустение...
Массивный, тёмного дерева, стол - цель моего визита, находился в углу у окна. Зелёная лампа, старомодная чернильница, стопка бумаги... Я осторожно, буквально на цыпочках, приблизился. Прикоснулся рукой к холодной, шероховатой его поверхности. Рывком выдвинул ящик. Пусто. Следующий. Какие-то бумаги. Потом ещё один. Вот оно! Большая, во всю ширину ящика, деревянная шкатулка. Почерневшая от времени, растрескавшаяся, с бегущим по краю замысловатым узором. Я осторожно вытащил её и поставил на стол. Присел рядом и долго-долго не решался открыть. Жутковато. Страшно...
Наконец одним движением откинул крышку. Сверху лежала стопка пожелтевшей, исписанной крупным размашистым почерком бумаги. Вычурное, пестрящее ятями письмо давалось сложно.  Но вскоре содержание захватило меня и увлекло в прошлое, в события почти двухвековой давности...
«Это произошло накануне наполеоновского вторжения. Предок наш, граф Арсеньев Кирилл Владимирович, был человеком в высшей степени утончённым и чувственным. Красавец - гусарский капитан, ходивший с Давыдовым по льду в шведскую компанию, он был неизменным участником кутежей, страстным игроком, задирой и дуэлянтом, и, конечно же, пользовался большой популярностью у женщин. Непостоянный как погода в столице, любовниц своих менял он, словно перчатки после бостона. Те же его боготворили и почитали за великое счастье хотя бы однажды разделить с ним любовные утехи.
Как-то майским вечером, на балу у княгини N познакомился он с недавно прибывшей из Парижа баронессой Антуанеттой де Кёр. Юная и прекрасная как Венера, черноволосая красавица стрелою страсти пронзила сердце графа. Занявшись утренней зарёю, их отношения заполыхали, словно стог на ветру, и вскоре уже весь Петербург только и говорил об этом романе. О баронессе, однако, ходили и другие слухи. В свете шептались о том, что за границей изучала она колдовские науки. А кое-кто рассказывал даже, что видел, как она сорокою вылетала из окна своего будуара...
Прошло некоторое время, и любовный жар их подёрнулся пеплом. Все чаще и чаще уезжал Кирилл Владимирович якобы по делам, оставляя Антуанетту одну. Подозревая худшее, она начала слежку. И вот однажды граф уединился с некой новой пассией на тайной квартире. Стояло раннее утро. Любовники только что проснулись, и Кирилл Владимирович брился, наблюдая себя в небольшом настенном зеркале. Внезапно он заметил смутную тень, отражением мелькнувшую в дверях, а в следующий момент на пороге возникла разъярённая баронесса. Гнев её был страшен.
Граф не успел вымолвить и слова. Чёрная муаровая сеть, выплеснувшись из рук колдуньи, окутала его непроницаемой тьмой. Зловещее заклинание сорвалось с её уст. Прогремел гром, и  заключивший несчастного кокон, бешено вращаясь, устремился к зеркалу. Секундой позже всё было кончено. Граф пропал, исчез, растворившись в глубине посеребренного стекла. Раздался жуткий, каркающий смех. С треском раскололось зеркало, и чёртова дюжина осколков, звеня, обрушилась вниз. Взмахом руки Антуанетта смела их в подол своего одеяния и, окутавшись мраком, исчезла также внезапно, как и появилась.
Женщина, с которой был в ту ночь граф, забившись в угол, в страхе наблюдала за происходящим. А через девять месяцев у неё родился сын. Будучи единственным ребёнком графа, он  унаследовал титул и всё его состояние. В возрасте пятнадцати лет с мальчиком случился первый приступ странной душевной  болезни. Врачи оказались бессильны что-либо сделать. Тогда его отвели к одной известной в то время в Петербурге гадалке. Осмотрев юношу и выслушав историю исчезновения его отца, она поведала следующее:
Будучи заключена в зеркале, душа Кирилла Петровича до сих пор не успокоена. И видения, возникающие во время приступов – суть зримое им из глубин разбитого стекла. Единственный способ победить болезнь и освободить душу несчастного графа - это собрать зеркало воедино. Однако не просто сделать это. Движимая страшной местью, Антуанетта постаралась рассеять осколки по всему свету.  И лишь один оставила она себе, чтобы хранить его как зеницу ока. Ибо явлено, что в тот момент, когда последний осколок вернётся к своему хозяину, зловещее могущество ведьмы, отразившись от поверхности зеркала, обрушится на изринувшую его, низвергнув баронессу либо её возможного наследника в пучину ада...»
За окном совсем стемнело. Я отодвинул бумаги, и, протянув руку, зажёг лампу. Искажённый зелёным абажуром свет заиграл на поверхности шкатулки. На дне её лежало ещё что-то. Нечто, завёрнутое в кусок тёмного бархата. Тяжёлый прямоугольник рамки. Проступающий сквозь ткань, колющий кончики пальцев  холод. Зеркало. Зеркало из легенды.
Старинное, безнадёжно исчернённое временем, оно лежало теперь передо мной. Тщательно проклеенные трещины разбегались по поверхности стекла. Я пересчитал образованные им части. Двенадцать. Не хватало лишь последнего, тринадцатого. Тринадцатого. Небольшого, треугольной формы, размером всего-то с половину спичечного коробка. Того, который  суждено было мне отыскать. Отыскать или...
Я внимательно разглядывал линию излома. Взгляд скользил по испещрённой микроскопическими отколами кромке, подолгу зацеплялся за каждый выступ, за каждый вычурный изворот трещины. Свет лампы причудливо преломлялся в толстом стекле, играл мутнеющим серебром подложки,  исподтишка цеплялся за слипающиеся ресницы. Сознание угасало...
Внезапно я увидел рисунок. Это был неоконченный карандашный набросок  прелестной девушки в старомодной шляпке и длинном платье. Волосы её волновались, подхваченные порывом ветра, у ног примостилась маленькая мохнатая собачка. Рисунок лежал на столе, на месте исчезнувшего вдруг зеркала. Освещение тоже изменилось. Теперь свет мягким жёлтым потоком лился откуда-то из-за правого плеча, отбрасывая на бумагу причудливую тень моей головы. Моей ли? Я попытался пошевелиться, изменить позу, окинуть комнату взглядом. Не смог. Не смог сделать ни единого движения...
Вдруг откуда-то сбоку возник кончик карандаша. Пальцы, сжимавшие его, были белыми, тонкими, с поразительно красивыми ногтями. Карандаш коснулся бумаги и нанёс несколько новых линий. Собачка у ног девушки разом обрела смешную мордочку и стоящие торчком уши. Казалось, она вот-вот залает, выскочит за контуры рисунка.
Рисунка, создаваемого не мною. Не мною. А кто я сейчас? Лишь незримый зритель, абстрактный взгляд, следящий за движением чужой руки, любующийся красотой чужих пальцев. И только. И всё...
Разом потемнело. Рисунок распался, сделался нечётким. Появились красноватые сполохи. Чёрной краской брызнула ночь. Темно. Боль в ноге. Стада мурашек вдоль бедра. Неудобная поза. Муть в глазах. Зелёный свет лампы.
Я сижу за столом, передо мной раскрытая шкатулка. Разбитое зеркало. С трудом повернуть голову, взгляд на часы. Уже глубокая ночь. Очнулся. Очнулся. Попытка встать. Нет, тяжело, ещё рано. Надо посидеть, отдохнуть, подумать... Что это было? Обморок? Приступ? Первый приступ болезни... О, Боже... Значит, всё это правда? Но, почему я? Почему именно я?  Родовое проклятие... Ну, уж нет, просто так я не сдамся! Отыщу этот проклятый осколок, хоть из-под земли, но достану. Завтра же начну. Завтра. А сейчас надо спать...
Я чувствовал, как усталость асфальтовым катком подминала меня. С великим трудом поднялся и поволочил плохо слушающиеся ноги прочь. Ввалился в свою комнату. Не раздеваясь, упал на кровать. Я хотел только одного. Спать. Спать. Спать...
Тихий весенний вечер, чуть простуженный ветром воздух. Я шёл по набережной канала и пытался восстановить в памяти детали последнего видения. Несмотря на изменённое восприятие старика-графа, я постепенно научился различать современный Питер в творимых им декорациях двухвековой давности. Зеркало показывало неискажёнными лишь те предметы и явления, которые могли существовать в то время. Всё же новое, появившееся за последние два столетия, причудливо им изменялось, приобретало новые формы, новый смысл. И, тем не менее, мне уже было известно многое.
Носитель осколка живёт в этом самом городе, ходит по этим же улицам, смотрит на те же отражения тех же людей в смоченных майским дождём витринах. Часто, почти каждый день, он выходит из метро на канале Грибоедова и, перейдя через мостик, сворачивает у Дома Книги. Куда он идет? Зачем?
Сегодня, кажется, я был способен ответить и на этот вопрос. Прошлый раз я (он?) оказался вдруг на балу. Пестрящие пышными нарядами дамы и сверкающие гусарскими мундирами кавалеры странно, беспорядочно толпились в небольшой приземистой зале, потешно выделывая отдалённо напоминающие мазурку па. Стоял поздний вечер. Сверкали молнии, расцвечивали стены и искрами рассыпались по залу зарницы. Было темно. Движения танцующих казались рваными и гротескными. А за окнами виднелась светящаяся громадина православного храма...
Промчавшаяся мимо «девятка» обдала меня фонтаном брызг из неудачно расположившейся рядом лужи. Я чертыхнулся, и, вынырнув из глубины воспоминаний, разом увидел окружающее. Прямо надо мной, яркими неоновыми пузырьками бежала реклама модной ночной дискотеки. Справа  же, отгороженный рукавом канала, сиял в лучах заходящего солнца разнузданный в своем величии Спас-на-Крови. Внезапное déjà vu шампанским ударило мне в голову. Буквально сшибленный с ног, я присел на корточки, оказавшись на уровне полуподвальных окон. Да! Вот так. Теперь ракурс совпадал целиком и полностью. В сильном волнении поднялся и шагнул к двери клуба.
В зале пустынно. Тихо шелестит медляком фонограмма, бегут по чёрным стенам рождённые стеклянным шаром рахитичные зайчики. Откровенно пустеющий танцпол. Невозмутимый бармен с неизбежным бокалом в задумчивых руках. Декорации заброшенного театра. Лишь за столиком в углу, служа единственным источником живой энергии, - эффектная парочка, с трудом пытающаяся оставаться в рамках приличия.  Ну что ж, и то хлеб... Присаживаюсь у стойки. Маленькую пива. Посидеть, подумать. Дождаться  публики. Это здесь. И я найду его. Обязательно найду...
Молодой мужчина, я предполагал его пол, ибо одно из видений явилось мне прекрасной обнажённой нимфой, млеющей в любовных ласках, высокий и стройный, обладатель манерных привычек, завсегдатай этого клуба и любитель потанцевать. Что ж, не так уж мало для успеха моего предприятия.  Я буду приходить сюда каждый день. Рано или поздно, он повстречается мне. И тогда мы посмотрим, кто кого...
Движение в том конце зала. Всматриваюсь. Дискотечный пульт, за ним нечто длинноволосое, в больших наушниках, отсюда не разглядеть ни пола, ни возраста. Ди-джей. Надо бы подойти, поговорить. Выспросить осторожно, вдруг он чего и знает?..
- Привет!
Снимает наушники. Улыбается. Девушка. Черные как смоль волосы поблескивают в скудном электрическом свете.
- Привет!
- Меня зовут Виктор. Я у вас впервые...
- Аня. Кручу пластинки  по вечерам.
А она красивая! Вздёрнутый носик, овалы чёрных бровей. Глаза. Тонкие пальцы грациозно бегают по переключателям, машинально достраивая звучащую из «ушей» мелодию.
- Много ли у вас народу бывает?
- Когда как. По выходным дискотека битком набита, в будни – поменьше.
- А чем по утрам занимаешься, если не секрет?
- Учусь на филфаке в Универе. Забавный ты. Обычно у девушек спрашивают про вечер...
- Ты особый случай. Я тебе не мешаю?
- Совсем нет. По крайней мере - сейчас, пока народу негусто.
- Тогда поболтаем немножко?
- Давай!
Прошел час. Может быть, два или три. Не знаю. Она ставила свои пластинки, а я, поджав колени, сидел на полу рядом с нею и улыбался. Просто так. И было хорошо. Незаметно летело время...
Усиленный динамиками бархат её голоса.
- А сейчас последняя композиция нашего вечера. Белый танец. Дамы – приглашают кавалеров. Поехали!
Мощный, тягучий саунд взорвал тишину. Красивое протяжное гитарное соло. Metallica.  Nothing else matters… Аня вдруг скинула наушники и, спрыгнув с табурета, шагнула ко мне. Смутившись, я неуклюже поднялся навстречу.
- Ты танцуешь?
- Я? Я... Да!
А она уже увлекла меня. И я разом влился в её поток, в движения стройного, гибкого тела, медленный ритм тяжёлого рока, запах острых, прямых волос. И мои руки сплелись на её узкой талии, и я, в свою очередь, подхватил, закружил, повёл. И лицо её было совсем, совсем близко…
So close, no matter how far
Couldn"t be much more from the heart
Forever trust in who we are
No nothing else matters...
Музыка медленно стихала. Она отстранилась, склонила голову и скользнула к пульту. Щелкнула тумблером. Вспыхнувший свет ударил в глаза. Кто-то засвистел, крикнул: «Ещё! Ещё давай!» Минуту, две, три я стоял, не в силах двинуться с места. Потом, обогнув стойку, шагнул к ней. Она уже отсоединяла провода.
- Ну, вот и всё. Пора идти. А то скоро метро закроется.
Я коснулся её, удерживающей аудио-шнур, ладони. Она вдруг выпустила его и перехватила мои пальцы. Сжала. Тепло руки ожгло кожу. Глаза – в глаза. Прошептал:
- А хочешь... Хочешь, поедем ко мне?
Расслабила руку. Чуть отстранилась.
- Вообще-то, мне завтра учиться, у меня дома конспекты и всё такое...
Сделал шаг назад. Почти отпустил её пальцы. Краска в лицо.
- Ну, тогда... Извини...
Но... Она вдруг улыбнулась:
- Впрочем, мы ведь можем зайти ко мне. Я живу в общежитии на Приморской. Это недалеко...
Аня первой подошла к проходной и громко объявила заспанному охраннику:
- Это со мной. Одногруппник. Он на метро опоздал.
- А-а-а... - зевнул тот, и окинул меня ленивым взглядом.  - Ваши документы?
- Пожалуйста, но у меня с собой только пропуск в больницу.
- Сойдёт. Ар-се-ньев В.П. Имя-отчество, полностью?
- Виктор Петрович.
- Так и запишем. Проходите!
Мы поднялись на пятый этаж, прошли длинным коридором и остановились у одной из дверей. Рядом находилась кухня. Запах свежепожаренной яичницы щекотал ноздри.
- Вот, мы здесь вдвоём с подругой живём, с Юлькой. Но она сейчас у своего мужика. Так что заходи, не стесняйся...
Я переступил через порог. Совсем маленькая, не больше метра прихожая, лишённый двери проём и собственно комната. Классическая студенческая, общажная. Полки с книгами на стене, по-девичьи прибранный стол с  пачкой бумаги и полной карандашей канцелярской подставкой. Стулья, занавески, электроплитка с чайником. Две сдвинутые вместе односпальных кровати. Картинки с мускулистыми шварцами и полуобнажёнными красотками...
Я присел на краешек кровати и принялся разглядывать корешки книг.
- Может быть чаю?
- Да, пожалуй, не откажусь.
Аня побулькала чайником. Воды в достатке. Включила плитку. Выставила на стол спрятанные в тумбе стола стаканы в потёртых алюминиевых подстаканниках. Извлекла пакет сушек. Потом, окинув взглядом полки, достала альбом с фотографиями.
- Вот, хочешь  пока посмотреть?
- Ага!
Она устроилась рядом, чуть коснувшись локтем моего бедра. Я распахнул альбом наугад и уставился на открывшуюся страницу. Мельком брошенный взгляд на закреплённое там фото отозвался в мозгу сильным электрическим разрядом. Что за чертовщина! Я уже видел её где-то... Стройная загорелая девушка на фоне спокойного голубовато-зелёного моря. Широко улыбается, глядя в объектив, длинные соломенные волосы отброшены в сторону порывом ветра. У ног свернулась весёлым клубком маленькая белая собачка, её стоящие торчком уши настороженно прислушиваются к шуму прибоя...
- А кто это? - спросил я.
Аня протянула руку, и длинные, аристократические пальцы её легли на страницу. Ногти сверкнули перламутром. Я зажмурился и помотал головой.
- А... Это как раз Юлька. В Крыму, у родителей. Правда, красивая?
- Да, пожалуй...
- Да, и мне тоже очень нравится... Она чрезвычайно сексуальная.
- Правда?.. - потянул я, - Как ты, да?..
- Ну, почти...
Она кокетливо обняла меня за плечи, повернулась ко мне и... в следующий момент мы упали на кровать. Я припал к её губам, обхватил плечи, прижал к груди... Она попыталась отстраниться, избежать прорванной плотиной хлынувшей страсти.  Мгновением позже остатки разума оказались сметены безудержным потоком. Капитулировавший мозг канул бушующим триумфом желания. Окружающее перестало существовать, мир распался мириадами пронзающих наши тела энергетических импульсов.
Аня неистовала. Дрожа от нетерпения, она вжималась в меня всем телом, внезапно ускользала и вновь появлялась рядом, совсем близко. Я вдыхал её запах, зарывался в волосы, целовал запястья. Одежда, все эти свитера, маечки, джинсы, устремлялись на пол, что-то театральным жестом летело в сторону, губы встречали податливый  бархат кожи, пальцы сплетались...
- Она делает это так... - шептала Аня, и я чувствовал кончики её зубов у своего уха, и острые, аккуратно подпиленные коготочки, бегущие по коже спины.
- Ты спала с ней? - я повторял её движения, вбирал её в себя, и она становилась мягче, раскованней, податливей, раз за разом заполняя меня без остатка.
- Да, да, да! - шептала она, ловя губами мои руки, и я устремлялся вслед уходящей волне, чтобы на гребне следующей вновь влиться в неё, и грохот телесного прибоя вторил ритму бешено стучащего сердца.
- Да, да, да...
Наконец мы окончательно выдохлись и, расцепившись, упали на спину рядом друг с другом. В ушах ещё шумело, кровь пульсировала, руки рассеянно блуждали по разгорячённым телам. Теперь укрыться одеялом. Остаться рядом. Я обнял Аню и лежал, вслушиваясь в её дыхание. Изможденная и счастливая, она засыпала...
Я проснулся внезапно. Утренний свет лился из завешанного тюлем окна. Черепная коробка грозила разорваться от причудливой смеси остатков сна и болезненных видений. Мозг пытался нащупать ускользающую во тьме паутинку истины. Взгляд рассеянно скользил вдоль словно бы запылённых предметов интерьера. Вдруг на улице что-то изменилось, и сотня солнечных зайчиков веером рассыпалась по комнате. Я поймал глазами одного из них. Он перескочил с потолка на потертые обои, подмигнул мне и...
Приступ нахлынул без предупреждения. Только радугой мелькнул  преломившийся  на грани осколка солнечный луч, и  тело разом оцепенело. Но... На этот раз ничего не изменилось. Совершенно ничего. Все также играли в чехарду яркие жёлтые пятнышки на потолке комнаты. Остался прежним цвет обоев на стенах, разве что их рисунок чуть-чуть изменился, словно бы став крупнее, рельефнее. Колыхались занавеси на окнах. И... И больше ничего. Ничего... Появился страх. Животный, жуткий страх. Я вдруг ощутил, как лихорадит, обливается потом  моё тело. Где-то там, где-то... Внизу? Рядом?
И я вновь почувствовал его. Я вернулся. Было холодно. По телу пробегали волны мелкой дрожи. Солнце медленно уползало в пелену облаков, забирая с собою компанию весёлых прыгунцов.
Тринадцатый. Снова он напоминал мне о себе. Я так и не нашёл его...
Зато... Зато я нашёл другое. Аня. Чудесная Аня. Анечка, Анюта... Я повернулся и невольно залюбовался ею. Она улыбалась во сне...
Вдруг что-то сверкнуло, взбудораженное последним посланцем ускользавшего светила. Покачиваясь на волнах дыхания, в ямочке у основания аниной шеи искрился какой-то инородный, не принадлежащий её телу предмет.  Это был старинный золотой медальон. Массивный,  вычурный, сейчас таких уже не делают. Размером чуть больше половины спичечного коробка. На крышке выгравирована латиницей какая-то надпись. Я заворожено смотрел на него. А он двигался, медленно, вверх-вниз, вверх-вниз. Гипнотизируя, лишая меня всякой воли, всякого сознания. Вверх-вниз. Вверх-вниз...
Приподнявшись на локте, я склонился над ним. Медальон оказался вдруг совсем близко, перед моими глазами. Совсем близко... Он разом приковал меня к себе. Он отнял силу, он завладел мною. Он, только он был теперь моей целью. Его содержимое...
Да! Это он! Осколок. Последний осколок проклятого зеркала. Я чувствовал его. Он сверкал, он прорывался сквозь прикрывающую его золочёную крышку. Он звал. Он впивался в меня, впивался моими же глазами. Взгляд во взгляд. Зрачок в зрачок. Я видел себя, склонившегося над самим собой.  Искажённое предвкушением скорой развязки лицо. Скривлённый в ухмылке рот. Раздувающиеся ноздри. Сверкающие сладострастием глаза. Близко. Очень близко. Мои руки тянулись к моему же лицу. Напряжённые, сведенные судорогой страсти, пальцы готовы были сжать меня мертвой хваткой. Я видел мельчайшие морщинки на ладонях, увеличенные в тысячу раз капиллярные сосуды, разверзшиеся, сочащиеся смрадом жерла потовых желез...
И вдруг одна фраза, страшная, чудовищная фраза, начертанная когда-то рукой прадеда на пожелтевшей бумаге, с быстротою молнии промелькнула в моей голове.
 «Ибо явлено, что в тот момент, когда последний осколок вернётся к своему хозяину, зловещее могущество ведьмы обрушится на изринувшую его, низвергнув баронессу либо её возможного наследника в пучину ада...»
И лавиной хлынуло понимание того, что сейчас произойдёт, и смертельный ужас вывернул меня наизнанку...
- Нет! Аня! Нет!!! - разорвалось в раскаленном безумием мозгу.
Но, движимые неимоверной, нечеловеческой силой пальцы уже сжимались, уже исполняли предначертанный свыше приговор...

***

- Витя! Виктор! Проснись. К тебе посетитель.
- Кто?.. - Я, с трудом двигая губами, пытался приподнять неимоверно тяжёлые веки.
- Твой дедушка, Арсеньев Валерий Павлович.
Смутная тень в белом ореоле скользнула к моему лицу. Силой пытаясь удержать ускользающее сознание, я вдруг сумел узнать с детства знакомые черты.
- Де-д-душ-ка...
- Как он? - раздался его густой, обращённый в пустоту, голос.
- Значительно лучше. Приступ купирован нейролептиками. Острая фаза завершилась, и теперь мы рассчитываем на ремиссию. Думаю, что через пару недель его можно будет забрать домой.
Я сделал еще одну попытку сфокусировать взгляд на лице деда. Удалось. Теперь спросить, спросить самое важное.
- Де-д-душ-ка... Зеркало. Покажи мне зеркало. По-жа-луй-ста...

(с) 04 - 17 февраля 2003 года.