Убойная сила слова

Маленькая преамбула

Как известно, Драный Плетень любил иногда выпустить пар из-под накрепко закрученных контрагаек собственной внутренней жизни.

Даже не любил. Нет. Не мог по-другому.
Ругался. И, между прочим, шибко ругался.
Некоторые могли бы даже сказать - чудовищно.
Впрочем, в нонешние времена этим вряд ли кого удивишь.
Ведь ругаться любят все.

Да и что бы с нами сталось теперь, если бы мы хоть иногда, хоть наедине с самими собой, хоть шепотом, завернувшись в одеяло или забежав поглубже в черневую тайгу, вооружившись рупором или даже без всяких вспомогательных средств, разом не выпаливали все, что в тяжкую минуту томило нашу душу на медленном огне тщетно подавляемых мучений или сжигало в бурном пламени внезапно вспыхнувших эмоций?

Беда ведь совсем не в том, что ругаться любят все.
Беда как раз в том, что умеют не все.

А Плетень умел.

Да и то - если говорить откровенно и прямо - не имелось ему равных в этом умении.
Причем, ни в пространстве, ни во времени.
Ни в удаленных галактиках, ни в соседних вселенных.

Родился он таким.

Умел Плетень этак виртуозно и элегантно переводить грубые электромагнитные колебания пространственно-временного континуума в кучеряво оформленные звуковые.

Да еще как кучеряво!

И, ко всеобщему счастью, дар свой небесный под натиском строгой общественности, блюдущей неукоснительность собственных устоев, не закопал в глубоких горизонтах жирного чернозема бескрайних просторов монгольских степей, не уничтожил в себе сызмальства как нечто неизмеримо дурное, и не схоронил, как водится в подобных случаях, в бездонной пучине дремучей натуры.

Собственно, природа в случае с Драным Плетнем подстраховалась.
На всякий случай.
Видимо, зачем-то ей это было нужно.
Вот только зачем?
Едва ли мы отыщем ответ на этот вопрос.
Ведь Природа как женщина.
Ее не поймешь.

Не для того же, чтобы зевак потешать - верно?

Ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юношестве Плетень особым ораторским мастерством не блистал.
Ни мастерством как таковым, ни даже хотя бы легкой склонностью к нему.
Хотя, допустим, если ему на босу ногу с размаху каблуком - заорать мог здорово.
Как бабуин на баобабе в лучах заходящего солнца.
И даже громче.

Впрочем, и в зрелый период Плетень также не отличался красноречием.
Быстрее - косноязычием.
Буркнет себе что-нибудь под нос - и не поймешь - что он этим хотел тебе сказать?

Этот уникальный дар спонтанно-художественного выражения по части ругательного пафоса дремал в Драном Плетне, точно Илюша Муромец на печке до своих законных тридцати трех, пока в один прекрасный момент вдруг не вылупился на поверхность Плетневского интерфейса белым лебедем.
И устоять перед обаянием сего небесного дара с тех пор не удавалось еще никому.

Если, конечно, в тебе хоть капля понимания истинной красоты сохранилась.

Так вот и радовал Драный Плетень бесчисленных обитателей Неподражаемой Вселенной, теша и лаская блистательными речевыми находками их недонасыщенный с глубокого детства, но чуткий и отзывчивый к прекрасному слух.

Да, впрочем, и не только слух - но также и прочие органы чувств, не имеющие к слуху ни прямого, ни даже косвенного отношения: хордотональный, гидродинамический, тимпанальный, боковую линию и другие, скрывающиеся под бренной хламидой внешней оболочки, как правило, неброской снаружи, но упоительно чувственной и дрожащей от томительного ожидания внутри.

А также еще кое-что.

Душу, например.


Стилогизм первый: морально стерильные старушенции

Самые правильные и морально очищенные старушки - божьи одуванчики, с благочестивыми взорами чистых глазок, прихваченных нежным налетом свеженького маразма, из тех, которых хлебом не корми, а только дай им найти какого-нибудь наивного лопуха, и ну давай к нему приставать со своими занудными нравоучениями!

Такие, между прочим, в миллион раз хуже всяких других старушек.

Даже тех, которые на семечки вздувают цены до самых небес.

А то и в полтора миллиона.
И даже в два.

Те хоть и заломят цены втихомолку, но правдиво и открыто сообщают об этом честным труженикам прямо в глаза.

Да еще и пошлют куда подальше: не нравится мол, так и пляши отседова - не мешай другим ценным товаром на зиму запасаться.

А эти нудят-нудят, нудят-нудят.
И, главное, не поймешь: чего им надо? куда клонят?

Так вот, даже вышеупомянутые морально стерильные старушенции, попадая в силовое поле Плетневского языкодвигательного и звукоиспускательного стихийно-речевого бедствия, жмурились от удовольствия, словно котята, налупившиеся до отвала сметанки.
После чего одобрительно кашляли, почищая прихваченное волнением горло: "Потешил, милок, на старости лет! Годков тридцать-сорок, поди, с себя сбросила."
И тут же отпускали Плетню его многочисленные грехи.


Стилогизм второй: дело мастера боится

Уж что-что, а ругался Драный Плетень выше всяческих похвал.
Даже лучше, чем субмарину свою пожарноподобную водил.
Хотя в этом он непревзойденным искусником слыл!
Субмарина его слушалась как бешенные львы дрессировщика Дурова.

Зрители, а вернее сказать - слушатели только плакали от счастья тихо, да слезы светлые, градом хлынувшие, широкими полотенцами утирали.

Вот, значит, что такое дело справно знать.

Важно ведь не чем занимаешься, а как дело свое разумеешь.


Стилогизм третий: концерт по заявкам эфиропрослушивателей

Поэтому стоило только Плетню завестись и начать выражаться, как через пару-тройку световых минут народищу набивалось послушать Драного Плетня!

Благодарные слушатели (они же - зеваки) с бесконечной надеждой во взгляде и глупыми улыбками на расплывшихся до ушей лицах, личиках, рожах и фейсах, выстраивались на своих жестянках в огромную полусферу диаметром в добрых четверть световых года и почтительно, дабы не спугнуть посетившее Плетня вдохновение, с замиранием сердца затаивая дыхание и нетерпеливо приглушая моторы дополнительными глушилками, шумопонижалками и пламегасителями, следовали за Плетневским "Бешенным Огурцом".

Капитаны и штурмана, механики и старпомы, старшины и матросы, боцманы и юнги, а также прочие члены и гости звездоплавательных экипажей, благоговейно замерев и боясь упустить хотя бы один звук, такт или бемоль, мотив, пассаж или нюанс, тремоло, скворченто или арпеджио, гамму, квинту или модуляцию, завороженно слушали как виртуозно изливает Драный Плетень душу, изболевшую космической скорбью за многочисленные вселенские проблемы.

Общественная жизнь Распахнутого Космоса в такие моменты замирала, как каменистая пустыня в знойный летний полдень.


Стилогизм четвертый: отступление на исходную горизонталь

А вообще-то он молчуном был страшным, этот Драный Плетень.
Причем не с виду а по существу.
Слова из него, бывало, не вытянешь: все "угу" да "ага".
Умел он этак зубодробительно молчать.
Но это ему охотно прощали.
Особенно после очередного душевного излияния.
Пел, правда, еще иногда.
Громко или не очень.
Но, как правило, не к месту и фальшиво.
А еще свистел.
И, чаще всего, тоже невпопад.
А если припирало вдруг до немоготы, внезапно вот так - посреди поля чистого, Космоса Безбрежного - то мог и час выражаться.
А мог и два.
Хотя такое случлось и редко.
Но при этом никогда - никогда! - не повторялся.
А это очень существенно.

Не-е-е!
Как можно!
Это же дурной тон!

Разразится, бывало, как гром среди ясного неба каскадом шаровых молний, а потом опять месяц-другой окружающим зубы дробит в мелкую крошку суровым молчанием.

Все про эту странную особенность Драного Плетня помнили и, по завершении очередного монолога, тотчас же драпали кто куда.
Лишь бы подальше.
Чтобы, значит, зубы сохранить невредимыми.


Стилогизм пятый: кульминация с элементами реминисценции

С первыми звуками очередного Плетневского откровения прекращались все культурные, полукультурные и откровенно некультурные мероприятия.
А также культовые ритуалы и рекультивационные работы в рекреационных зонах; отборки, разборки и неполные сборки; междусобойчики, перемнойчики и разнотобойчики; посиделки, побродилки и погляделки; девишники-мальчишники и мамашники-папашники; годовщины-дедовщины и склеп под баобабом; свадьбы-похороны с дикими плясками, разводы-именины с траурными лицами, и прочие события кипучей общественной жизни.

Тот, кто особенно спешил, - откладывал самые наисрочнейшие, наинеотложнейшие и жизненно необходимые дела.

А тот, кто никуда не спешил и собирался, к примеру, на диване возле телевизора в свое удовольствие поваляться, напротив, резко ушустрял свою двигательную активность: спешно бросал недокуренные сигареты, залпом допивал двойной бурбон, пинком выключал телевизор во избежание пожара или замыкания проводки, и мобилизовал даже глубинные ресурсы скрытой энергетической субстанции с тем, чтобы поспеть вовремя.

Или, если уж явно опаздывал, то чтобы хотя бы не очень надолго.

И вот - разбойники и жертвы, воспитатели и ученики, маньяки и беззащитные овечки, фельдъегери и каптенармусы, старшины и контрадмиралы, джеки потрошители с кривыми ножами и нежные джейн с доверчивой улыбкой на устах, робин гуды и гаи гисборны, наполеоны и кутузовы, отто бисмарки и гай юлии цезари - все забывали о хронически мучивших их бренных проблемах и завороженным парадом торжественно шествовали за Плетневской субмариной стройными рядами развернутых боевых порядков, пулами и когортами, свиньями и фалангами, клиньями и карэ, раскрыв от романтического ожидания рты, точно гигантские акулы или королевские манты в период сбора планктона, и развесив уши по небу, словно белье по веревке, - так, что бесчисленные звездные системы Млечного Пути скрывались за ними, будто за низкими кучевыми облаками.

В такие минуты Плетню только дудки не хватало.
Или жезла дирижерского.
И барабана на шею.
На ленте из красного атласа.

И не было во всей Заторчавшей Вселенной достойнейшего человека, яркого индивидуума, неординарной личности, матерого профессионала, выдающегося руководителя или, скажем, хотя бы рядового клерка, который не стремился бы попасть в радиус слышимости Плетневского "Бешенного Огурца" в тот чарующий предвкушением момент, когда Драный Плетень, издав утробно тягостный стон, напоминающий одновременно радостное гугуканье ребенка, негодующий вопль стерха, пронзительный крик роженицы, яростное хаканье каратиста и брачный призыв гамадрила, в муках зачинал очередной монолог.

Тяжеловато ему давалась первая фраза.
Зато потом катило, будто по маслу.


Кода и финальный аккорд ре-мажор

И все потому, господа, что слово - это сила, сравниться с которой не дано никакой другой - ни ядерному взрыву, ни даже вселенской гравитации.

Мы плачем или смеемся, когда теряем или находим что-то необычайно важное или абсолютно неважное.
Это, конечно, все так.
Но только слово заставляет нас делать это без всяких видимых на то причин и усилий.
И если спроситья: а что, собственно, из себя представляет это самое слово?

Да ничто.
Обычное сотрясение воздуха.
Пара децибел по форме и несколько бит по содержанию.
И никак не более.
Вот ведь - легкий звук, но бывает - страшнее цунами.

А уж сколько неизведанных чувств, эмоциональных нюансов, свежих ощущений, неожиданных инсайтов, амбивалентных мыслей и неизгладимых впечатлений оно привносит в нашу скучную и однообразную жизнь!

А ведь это не только тотальный импринт, но и панацея от депривации!

Даже как-то немного странновато становится: легкое и бестелесное словцо может моментально превратить жалкую ничтожную личность в Величайшего Гения Всех Времен и Народов, а Могучего и Ужасного Тирана, Повелителя Всего и Всея низвергнуть в пучину тоскливой безвестности и абсолютного забвения.

И сделает это, будьте уверены, ненавязчиво и легко, словно бы от скуки по живописному проселку прогуливаясь.

Главное точно знать: когда, как и какое именно выбрать.

А вот эта задачка уже не в пример посложнее.