Леня

Родителям Сосо принадлежал магазин или гросери в который я любила заходить выйдя из метро. Нет, в нем не было ничего особенного, он был просто по пути к дому. Я тщательно выбирала колбасные изделия, сервилат, какие-то копчености, ещё и ещё раз пересчитывая в уме деньги, хватит ли? Истмах платил так мало что едва хватало на оплату счетов. Быстро расплачивалась и спешила к дому, моему дому, моей маленькой однокомнатной квартирке, единственным достоинством которой был огромный балкон, или лоджия, уютной и чистенькой, совсем без мебели, где меня ждал Ленька. Как прожорливые волки, мы набрасывались с ним на пищу, постоянно голодные, уставшие после тяжелого рабочего дня, скрипучих холодных trains [поездов] по которым разгуливали холодные ветра, наедались, а потом сходу бросались на единственный, стоящий посередине комнати диванчик с поломанными ножками и выгнутым днищем, и до бесконечности занимались любовью, много раз за ночь, и не было не одного раза, чтобы он меня не удовлетворил. Эти занятия любовью согревая объединяли нас, и стужа за окном не казалась такой ужасной, и жизнь не такой убогой, и завтрашный рабочий день не таким тяжелым, насытившиеся и успокоившиеся мы засыпали. Больше ничего не было в нашей короткой жизни, только эти занятия любовью, но и сейчас, столько лет спустя я вспоминаю о них, и в сердце моем рождается теплота. Теплота, Я думаю, что не найти мне лучшей характеристики Ленькиного отношение ко мне - теплота. Ленка был бесконечно тепл своей добротой. О чем бы его не попросили, всегда спешил помочь, починить, поправить. У него были золотие руки. И этот карпит в квартире тоже положил он.

       Ленечка буквально подобрал меня тогда, одинокую, беспаспортную бебиситтер без крова над головой и копейки денег в кармане, без единственной родственной души в огромном Нью-Йорке к которой я могла бы забрести на чашечку чая. Нью-Йорк почему-то не взлюбил меня, никак не хотел обогреть и приласкать, и я больше полугода неприкаянно болталась по огромным авеню в надежде кого-либо встретить. Мне было так больно и так одиноко. И у меня совсем не было денег. Ни копейки. Ни цента. И ни одного друга. Одиночество пожирало меня, саркастично улыбаясь. "Вытерпишь ли", - словно вопрошало оно. Я боялась его, никак не хотела принять, но оно приспособилось, обжилось в моей душе, паразитично питаясь последними крохами. Оно никогда не оставляло меня, хотело сдружиться, не глядя на наши такие явные противоречия, а я неуклюже отмахивалась, оставь, поди к кому-нибудь другому.

***

Ветер. Он был отличительной чертой Манхеттена, где и в ужасную нестерпимую жару, всегда, не переставая по-хозяйски разгуливал ветер. Он то игриво мохнатил ваши волосы, шаловливо заглядывал вам в лицо, то дул неимоверно, как будто смеясь или забавляясь, на сколько же хватит ещё вашего терпения и вы не убежите от него, спрячитесь в какой-либо магазинчик. И я забегала в магазинчик, где пытливый продавец скоренько подавался мне на встречу в надежде что-либо продать, мило улыбался, но увы, минутой позже отводил глаза тотчас оценив мою бесполезность. И правда, ведь я не могла ничего купить.
И все эти прекрасные ювелирние изделия, и часики с нежной позолоченной стрелкой могли спокойно продолжать покоиться на прилавках, я никогда не стану их счастливой обладательницей.
Я гуляла по Центральному парку и безрадостно взирала как счастливые пары гуляют держась за руки. Сколько людей, сколько судеб. Их объединяло одно - все они без исключения, или почти все, как мне тогда казалось имели свою жизнь, размеренную или пестрящую событиями, бестолковую, веселую или замкнутую, но свою жизнь. На тот момент моя жизнь начиналась утром одного воскресения и заканчивалась вечером того же дня. Все остальное время я пребывала в заключении на которое самовольно согласилась. Нищая бебиситерская зарплата практически не позволяла мне сэкономить, отложить хоть немного денег чтобы снять самой квартиру. Да я вовсе и не была уверена хочу ли я этого.
Страх... Этот ужасный страх мурашками разбегался по коже, морозил и холодил. Да, я боялась, ведь я ничего не знала вокруг, не знала языка и как приспособиться к этим новым для меня обстоятельствам, как обжиться, обрасти корнями в этом незнакомом городе который я полюбила и взаимность которого все-таки расчитивала получить. Пусть когда-нубудь потом, но мне так хотелось чтобы он заметил меня, рассмотрел, и хотя-бы попытался проникнуться. Одна... Пока я была совершенно одна на всем белом цвете. Скупое одиночество не предвещало ничего хорошего и в один прекрасный день я решилась.
Контора "Брачных знакомств" размещалась в Манхеттене, и предварительно позвонив, я отправилась туда. Я так любила Манхеттен, что поехала бы опять просто бродить по улицам, как делала это до сих пор, воскресенье за воскресеньем, размеренно вышагивая по Бродвею, спасаясь от гложащего меня одиночества и мечтая о том дне, который положет конец всему этому. Сегодня у меня была цель, ведь я твердо решила, что так больше продолжаться не может...

***

Стоял чудесный сентябрьский день. "Полгода," - думала я, -" Я проработала бебиситером полгода. Мне так и не удалось ничего сэкономить, в силу моей расточительности или просто элементарного не умения экономить, чтобы вернуться домой и начать новую жизнь, но и выдерживать это постоянное издевательство от Ольки я была больше не в силах. Каждый день Олька размеренно втаптывала меня в грязь. Она надругалась над моей гордостью, каждый день давая мне почувствовать мою никчемность. Мне казалось что она получала какое-то особое удовольствие от глумления надо мной.
- Сегодня пропылесосишь стены, они покрыты слоем пыли, совершенно невозможно дышать! - орала она из спальни, возлегая на диване с бесконечной телефонной трубкой в руке. "А потом выстирай моё нижнее белье, найдёшь его там в ванной на полу."
- Я же бебиситтер Оля, и перед тем как принять меня на работу мы оговорили условия. - думала я и боялась пререкаться, - "Я должна проводить время с ребёнком, читать, кормить, ухаживать за ним. Почему же я работаю как чернорабочая?"
Иногда словив мой взгляд и почувствовав моё скрытое возмущение она саркастично заявляла: "Паспорт у меня, заявлю в иммиграционную службу мало тебе не покажется...”
Я чувствовала себя заключенной в тиски настоящего рабства. Того, о котором знала только по наслышке, или когда-то прочитала в "Хижене дяди Тома".
Служанка. Я была обыкновенной безголосой служанкой, и что удивительнее всего Олька считала, что так будет всегда. Она словно приобрела меня в свою собственность, как купила бы лампу или стол.
Много раз позднее мне приходилось наблюдать точно такое же отношение на гране превосходства одного иммиграционного поколения перед другим. Я никак не могла понять в чем же заключалось это превосходство? Different live styles? Возможность позволить себе больше материальных благ?
- Ты опять сегодня ела бананы? Когда я уходила их было три, теперь их два...
- Оля, это Глебушка скушал. - пыталась защищаться я.
Бананы. Они продавались на каждом углу, стоили всего пару центов, как мешок промозглой прошлогодней картошки, и совсем не считались деликатессом.
- Приготовишь поесть, накроешь на стол и иди в свою комнату, выйдёшь прибрать когда я позову.
Комната была переделана из чердака, неуютная, угловая. Я ложилась на расклoдушку, от которой ныли все мышцы, и тихо рыдала.
Мы же все выросли в одной среде, ходили в одни и те же школы, читали одни и те же книги которые учили нас равенству, откуда этот высокопарный снобизм? Откуда эта почти рассовая дескриминация? Чем никчемнее было их прошлое в России, тем с большим удовлетворением они доказывали своё совершенство.
Что же удивительного, продавец из овощного магазина, сама без документов, с переферии, 30-летняя, более или менее симпатичная, она безоговорочно прибрала к рукам Сашку. Саша, очень приятный седоватий мужчина, всегда подчёркнуто аккуратно одетый, ни разу не сказал мне злого слова, не окрикнул, был гораздо старше её, имел взрослого 25-летнего сына и был женат, заработал тогда в 90-е годы, пару-другую копеек на перевозке сахара в Россию. Однажды познакомившись, и вероятно мгновенно оценив Сашкины деловые способности, Олька вцепилась в него мертвой хваткой. Тайно забеременев, она родила ему сына. В свои 50 с хвостиком Сашка проникся любовью к маленькому бесёнку и перевёз Ольку к себе.
Мне кажется она мстила мне, торжествуя, за её тяжёлые годы, за её бесхлебицу, за каждый нелепый час в её жизни. Люди часто судят всех по своим поступкам. А может ей казалось что я заинтересована в её Саше? И она ещё больше пыталась меня уколоть и унизить, словно это спасло бы её от меня.
"Посмотри чего я добилась - у меня Сашка есть!" - говорила её довольная улыбка.
Нет, меня совсем не интересовал Саша. Так же как меня никогда не интересовал ни один другой женатый мужчина. Мне никогда не хотелось причинить боль никакой другой женщине. Это было моим табу. Так же я считала, что ничего особенного она не добилась, и её противное глумление вызывало невольную насмешку когда она питалась связать два слова по-английски.
Глебушка, немного избалованный, был в сущности не плохим ребёнком. Я даже полюбила его. Мы провели с ним чудних три месяца в Поконо, куда нас заточили на все лето, и если бы не он, говорливый, постоянно вертящийся, но такой живой, и редкие моменты успокоения, я бы сошла с ума. Он любил когда я рассказывала ему сказки на ночь, и нежно просил "Еще, Леночка, ещё..." А я мучилась, рассказывая их ему, ведь там, далеко в Минске, осталась Сашка, моя Шурочка-Тужурочка, маленькая Капуциночка.
Я пыталась учить английский по случайно попавшему мне в руки словарю. Английский давался довольно легко, но не было возможности попрактиковаться, в доме никто не говорил по-английски. Телевизор. Я слушала английскую речь, ничего не понимала, слушала снова, догадывалась о значении одного слова, пыталась найти значение другому. Словарь стал моим молитвенником и моей настольной книгой, составляя мне компанию в вечерние часы и моей болтливой подружкой. В Олькином доме совсем не было книг. Бескнижное одиночество становилось ещё более горьким, более тоскливым.
Я ненавидела бебеситорство как таковое. Это был statement.

***

В конторе было прохладно, работал кондиционер. Брезгливо оглядев меня со всех сторон, неприятный, с выпуклими глазами человек спросил меня какие мужчины меня интересуют. Сейчас мне думается, что меня вообще никто как таковой не интересовал. Я просто пыталась спастись от одиночества. Тогда мне казалось это одним единственным выходом, ведь я ни куда не ходила, не имела знакомых, родных, и бесцельное шатание по улицам тоже не к чему не приводило. Я частенько слыхала о таких конторах, плохого и хорошего, и решившись, надеялась только на то чтобы не попасться в руки каких-либо подлецов.
- Мне совершенно все равно, только не женатый, и с хорошими намерениями, - робко отвечала я.
- С документами? Ты с документами?
Я прочитала насмешку в его глазах, и это больно ударило по моему самолюбию.
- Нет, у меня нет документов.
Это было клеймом. Никто не хотел тебя знать, никто не хотел тобой заниматься, взгляд заметно менялся, смотрел сквозь тебя. Человек без документов был никем. Нана. Зеро. Как от назойливой букашки от него быстро старались отмахнуться.
- Сто долларов. Не знаю, никто не хочет без документов. Постараюсь. Врядли.
Это были огромные деньги для меня тогда. И вынимая их я тихонько попросила:"Пожалуйста, пусть они не пропадут даром."
Я скоренько вышла, нисколько не надеясь, что у этой выдумки будет счастливое продолжение. Мне было противно за себя, покупающую возможность познакомиться с мужчиной, мне было противно за обстоятельства, в которые я попала, но повернуть назад я не могла, какая-то неведанная сила толкала меня вперед, в неизвестность.

***

Первый звонок, и первое свидание, Ленька - большие черные глаза, приветливо выглянувшие из-под нависшей челки.
- Лёня - Лена.
- Очень приятно.
- Мне тоже...
Я разглядываю этого мальчика перед мной. У него очень открытая, свежая улыбка... Улыбка, которой не возможно не доверить.
-Сколько же Вам лет? Нескромно, извините, но вы так молодо выглядите...
-Мне 35. А вам?
-35?!??! Я не дала бы вам и 20-ти.
Он улыбается белозубой улыбкой, и становиться ещё более очарователен.
- Мне 27 лет. Давай на ты?
- Давай. Садись, поедем, покатаемся.
Страха нет совсем. Мгновенное доверие, и я на переднем сиденье.
- Откуда Вы, то есть ты?
- Из Гомеля. А ты?
- Бывает же такое, Я из Минска...
- Значит мы вдвоем из Белоруссии?
- Получается...
- Ты голодна?
- Пожалуй немного...
- Хочешь в Манхеттен?
Глупый вопрос, я всегда хотела в Манхеттен, ослепительно прекрасный он был грандиозен и восхищал великолепием.
- Поехали.
Непринужденный разговор, скоропалительное знакомство, и вот уже мы целуемся на заднем сиденье машины. Сиденье поскрипывает, но мы не замечаем этого, как позже не будем замечать колких пружин в полуразвалившемся диване, потому что все посторонные звуки исчезли и только гулко бьются наши сердца, и есть только мы, единое целое, слившееся позолоченным дождем.
Лёнька нежен и игрив и я без сожаления иду с ним в постель, как давно я не знала мужчины, почти целый год.
Ленькины ласки приятны, просты и ненавязчивы, щекотят и тешат меня, тело расслаблено и невесомо и мне так хорошо, что в одночасье забываются все проблемы, и вдруг виден свет в конце тяжелого нескончаемого journey [пути], и я улетаю, улетаю...
Мы больше не встречаемся с Ленькой. Он просто ведет меня к себе домой, знакомит с родителями, и вот решено, мы будем жить вместе, он ждал только меня, и вот мне 1000 долларов чтобы найти нам квартиру. Дрожащими руками я принимаю деньги, не верю своим глазам, он доверяет мне!
Я прихожу в Олькин дом, и радостно сообщаю, что ухожу, что больше не могу, что устала мыть чужую посуду, что это конец, и слышу, в ответ слышу надрывные ругательства, Олька клокочет от злобы, ругает меня последними словами, но я уже решила, наскоро кидаю несложный багаж в чемодан, только сейчас поцелую Глебушку на прощанье, "Проститутка, с первым встречным!? Ты уходишь с первым встречным, он использует тебя и выбросит как ненужную вещь! Дрянь, кем я тебя сейчас заменю?" "Оля, что тебе до всего этого, какая разница, как закончится моя эпопея, но пожалуй стать более несчастной, чем быть твоей прислугой, я уже не смогу, пожалуйста верни мне паспорт, не обижайся, ты найдешь себе бебиситора, ты же не думала, что так будет вечно?"
Она несёт мне паспорт, спрятанный до сих пор за семью замками, рьяно расхаживает по квартире, проверяя на скорую руку, не стащила ли я чего, нет, не стащила "Вали, но если он выгонит тебя, не думай, что я возьму тебя обратно!" Я незаметно плюю через левое плечо, и молю, тихонько молю, пожалуйста, пусть на этом будет конец моего бебиситорства.
Я всречаюсь с маклером и через пару дней, мы с Лёнькой въезжаем в нехитрую, но очень уютную однокомнатную квартирку в 9-этажном "Saxon Hall" в Рего Парк. Месячная квартплата - 650$. Дороговато, но Ленька согласен, building [здание] очень чистый. Мне тоже сразу понравился этот дом. Он стоит полугругом, у него большой стеклянный холл и швейцар на входе. На втором этаже, где находится квартира - зеркальная стенка напротив лифта, и выходя из него можно ненароком взглянуть на себя, поправить прическу. В квартире есть лоджия, два встроенных шкафа и малюсенькая кухня. Комната светла и солнечна, и рождает во мне чувство невыразимого блаженства, ведь теперь это мои дом. Дом, которого я не оценила и не хотела в молодости, и из которого поспешила удрать как можно скорей...
Ленечка перестилает полы, в квартире наступает порядок и чистота, и вот я готовлю ужин для нас, его и меня, и мы уже обсуждаем скорый, по-возможности, приезд Сашки. Как я ужасно соскучилась без моей девочки! Мы говорим и не можем наговорится, только теперь по-настоящему узнавая друг друга, и у Леньки тоже есть дети, двое, мальчик и мальчик, 16 и 5 лет, но Жанна, его бывшая жена, вышла замуж и не хочет чтобы Ленька виделся с ними. У понимаю, понимаю, киваю головой в знак согласия, ты не переживай, все пройдёт, дети подрастут, и у них появиться своё мнение, свои взгляд на вещи, я тоже не хотела, чтобы Сашка виделась со своим отцом, и думаю может быть была не права, но поживем увидим, а пока, пусть все будет как есть, потому что я счастлива, несказанно счастлива, и я ничего не боюсь, потому что у меня есть он, Ленька.
- А что будет с документами, Лена?
- Я не знаю, Лёня, а что должно быть?
- Я мог бы жениться на тебе, но ты не получишь документов так сразу, ведь у меня есть только грин карта. Пожалуй, можно узнать, может тебе попытаться подать на документы с каким-нибудь другим статусом? Я все узнаю.
И я знаю, что он узнает, что раз он так сказал, так и будет, а пока я ищу работу, но везде нужен английский и документы, а мои ещё чертовски беден, и документов не предвидится в ближайшем будущем, но я звоню и звоню, и на меня кладут трубку, но я не перестаю звонить, потому что меня поддерживает Ленькина вера в меня, она питает меня и подает надежды.

- Приезжайте, мы поговорим. У нас много русской клиентуры, и мы ищем русскую девушку. Запишите адрес.
Я хватаю ручку, дрожащей рукой записываю адрес, и жду Лёнькиного возвращения с работы чтобы обрадовать его - у меня назначено интервью!
Ленька наспех пробегает глазами записку, и, Ленка, ты даже не представляешь, как это далеко, это в Бруклине, ты будешь уставать, поищи ещё, тебя же никто в шею не гонит. Но это я сама гоню себя в шею, нам ведь очень нужны деньги, Ленька, ты не можешь работать один, это не честно, мне плевать, давай поедем, может меня возьмут?...

Истмах, маленький и суетливый религиозный еврейчик, очень напоминающий Шолом-Алейхемского персонажа, ждет нас в загруженном шерстяными пальто магазине. Их тут великое множество этих пальто, на любой вкус и цвет, они весят на крепких балках, и раскиданы везде, тут и там... Бардак да и только. Покупателей тоже множество, на дворе Октябрь, американцы всегда покупают все в последний момент, если не на распродаже, и только наступили холода, как они вереницеи тянутся в магазин, им нужны теплые пальто.
Истмах разглядывает меня с интересом, как бы из-подтишка.
- Пойдешь работать на чек?
Я почему-то не могу кривить душой и врать ему.
- Нет, у меня нет документов. Но скоро будут, я совершенно уверена в этом, и Истмах мне верит, и... назначает часовую зарплату в 4.5$. Договорено, что я буду работать с одним выходным, 6 раз в неделю, и в Пятницу, в зависимости от Шабат.
Я согласна на любие условия, 4.5 х 6, я буду зарабатывать 216 долларов, это на 66 долларов больше чем у Ольки, с возможным дальнейшим повышением...
-Вы берете меня на работу?!?!?!
В голосе моем нездержанная поющая радость, и радости моей нет предела, вот оно, счастье, и благодарная, этой ночью я шепчу Лёньке долгожданные клова:
- Я очень люблю тебя.
- Я знаю, Леночка, я знаю, я тоже, с той минуты как увидел тебя... Если тебе будет тяжело работать, ты мне скажи, хорошо?

***

Жизнь наша идет своим чередом, мне холодно и грязно ездить на работу в расхлябанном train [поезде], я еду больше часа из Квинса в Бруклин, уставшая, но счастливая, и я закрываю на все глаза, все всегда будет хорошо, у нас есть немного денег, и все обоидеться, все устроиться.

Мы с Ленькой очень сдружились с огромной Истмаховской семьеи, а семья у него преогромная, 8 девочек, и сейчас Сарин на шносях, все ждут девятого в надежде что будет мальчик - наследник, Истмах не успокоиться, пока не родят наследника. Сарин, очень работящая, на седьмом месяце беременности таскает со мной пальто вдоль и поперек, суетиться, всем хочет помочь. Ещё с нами работает Эдит, маленькая польская евреика, похожая на крохотного воробушка, она обучает меня английским словам в минуты недолгого затишья, ведь торговля едет бойко, мы еле успеваем заказывать новые пальто.
Отношения очень семейные, какие-то очень добрые, до наивности, или мне так кажется, ведь мне так хорошо и поэтому я обманываю себя? Но черт с ним, это неважно, я даже не позволяю себе думать об этом, я готова работать как вол, лишь бы работать... Лишь бы приходить к себе домой в эту маленькую, но ставшую такой родной квартирку.

***

Мы не думаем о праздниках, нам некогда, но иногда мы ходим в гости к Лениним родителям. Ленин папа Борис, которого в семье все почему-то называют "полковником", давно ослеп после тяжёлой травмы головы. В молодости он работал электриком и однажды упал с фонарного столба и до сих пор видна вмятина на голове. Под вмятиной пустота, она словно темечко на голове у ребёнка, нежно вздымается от одного его дыхания. Мне очень жалко его. Он целыми днями слушает "Русское Радио" и тяжело, до госпитализазии переживает смерть любимых актеров. Ленина мама Лиза пытается забрать радио и спрятать, но он каким-то образом снова находит его, и так и сидит около окна, прижав его к груди, и никому неведомо, где он, здесь, в Америке, или там дома, в Гомеле, в России. Лиза охает и ахает, ворчит недовольная и ставит на стол еду, много еды, очень неопрятно приготовленную, но от всего сердца, и мы едим её и посмееваемся над Лизой и Борей, они все ещё очень любят друг друга...
     Чаще, по выходным мы ходим в гости к Лениному брату Мише и его жене Гале. Они живут в своем доме неподалеку от нас. У них двое детей, Янек, 11 лет и четырех-годовалый Иосик. Янек ходит в Ишиву. Галя после приезда в Америку немного помешалась, (хотя мне ли судить?), и стала очень набожной, блюдет Shabott [субботу] и есть только кошерную пищу. Миша никак не хочет с этим мириться, и поэтому холодильник разделен на две части: кошерную и не кошерную. На некошерной лежит свинина рядом с сыром и молоком, на кошерной - овощи и сладкие плюшки, Галка стала вегитарианкой, так проще соблюдать кошер в этом таком некошерном мире. Дети тоже воспитываються в религиозно-кошерном бреду.
     К Галке с Мишкой частенько приходят другие родственники, их тоже множество, как во всех еврейских семьях, где даже и пятая вода на киселе тоже родственник, как например Олька, жена Алика, троюродного брата Лени. Они пару месяцев назад приехали в Америку и живут теперь у Гали с Мишеи. Галка шепотом рассказывает, что Олька - нудистка, она в присутствии Галкиних мальчиков разгуливает по квартире нагишом и я смотрю на неё с нескрываемым любопытством, я никогда не видела нудистов. Ничего особенного я в ней я не нохожу, обыкновенная, даже несколько невыразительная ходосочная русская девочка. Она ещё удивит всех в будущем своей transformation[перевоплощением], своим необыкновенным приспособленчеством к обстоятельствам, в течении нескольких лет глобально изменив свою жизнь, после танцовщицы в GO-GO бар вдруг обнаружив религиозное пристрастие к бабтистам, и через пару лет, после поездки в Израиль вдруг обернётся к Иудаизму. Мне всегда нравились женщины особенные, если не красивые, то притягивающие к себе взгляд, как Лаиза Минелли, например. Олька не такая. Алик же обожает Ольку, ходит за ней по пятам. Он будет принимать её, как блудную дочь после каждого очередного её прозрения. Галка всем всегда помогает, дает деньги, отказывая себе в необходимом. Все знают об этом и пользуются её добротой как могут. Я познакомилась и очень подружилась с громогласной грубоватой, но балдежной Риткой, Лениной племянницеи. Ритка на год старше меня и у неё есть дочь Вероника, 10 лет, которая на год старше Сашеньки. Я очень ждала Сашеньку тогда и безумно скучала, пела ей колыбельные по-телефону.
 
***

Лёня наконец-то нашёл нужного человека, занимающегося иммиграционными просительствами и в один из выходных мы отправились к нему. Человека звали Борис Н., это был хитренький маленький человечек, очень похожий на паучка. Его пошленький взляд выдал его, и я отвела глаза, догадавшись что очень понравилась ему, и что если бы не Лёня...
Мы заполнили множество документов, и сели писать мою биографию, которую было суждено представить на соискание статуса политического убежища, и которой позднее пришлось сыграть немаловажную роль в моей жизни, после чего выдали Борюсику, как я его про себя окрестила, $1000 депозит, громадные, совсем не по нашим средствам, деньги. Борюсик обещал звонить как только появятся новости, умно воспользовавшись своим почтовым адресом сказал, что все документы будут приходить к нему, так надёжнее. Я снова тихонько, про себя, как тогда, когда я платила посреднику по брачным делам, отдавая мои последние $100 попросила, пусть, ну, пожалуйста, пусть они не пропадут даром.

День тянется за днём, у меня наконец-то появилось то, что я гордо, без зазрения совести могла бы назвать семьёй. Пожалуй впервые в жизни. Лишь только потеряв её, оставив на том конце земного шара, всех кого бесконечно любила, кто казалось всегда и везде будет со мной, только лишившись всего этого я поняла её драгоценное значение, её неисчерпаемое богатство, которое невозможно приобрести ни за какие деньги.
Вечерами мы смотрим телевизор, по которому идут только basic channels [простые каналы]на которых ничего нет, или нам просто не интересно, ведь половины сказанного мы не понимаем, и тогда Ленька поет мне еврейские частушки и я смеюсь, они невероятно смешние, и я прошу, ну, Ленечка, ещё, ещё, ну ple-e-e-ese.
"Оц, гоц, перевертоц, бабушка здорова, опс-гопс-перевертопс, кушает компот..."

Я люблю Леньку. Нам хорошо.

***

Потихоньку наступает весна. Это не означает капель и шаловливые ручьи, весна в этом году снежная и сугробная, и каждый день Ленька вынужден откапывать машину чтобы поехать на работу. Машина урчит и не заводиться, старенькая уже. Зато весна означает мои день рождения. Я уже и забыла, когда по-настоящему праздновала свои день рождения.
Ленька готовит мне сюрприз. Мы будем отмечать мои день рождения в ресторане! Соберем всех и вся, и Галку с Мишей, Ленькиних родителей, Ритку - с кем она захочет придти, Зиночку и Любку со Славиком, короче всех! Всех, кроме моих родных, они все там, в Минске, но они непременно будут мне звонить и, я надеюсь, не забудут выпить за меня!
- Лёнька, у нас совсем нет денег, стоит ли?...
- Ленка, это мои тебе подарок, ты не задавай лишних вопросов, хорошо?
- Ну, хорошо, не буду.

В день моего рождения погода почему-то решает порадовать нас, и светит за окном ласковое солнце, и вдруг стремительно начинают таять сугробы.
Мы просыпаемся утром, в субботу я не работаю, и обычно занимаюсь стиркой, уборкой, готовкой. Сегодня с утра я решаю что одеть в ресторан и занимаюсь только собой. Я очень полная, но это черное платье мне пойдёт, только оно длинное, так не модно, почему-то кажется мне, и я кромсаю его на части, старательно отпариваю горячим утюгом и подшиваю подол. Всему научила меня бабушка... Миленькая бабулька, вот уже больше двух лет тебя нет в живых, думаю я. А помнишь, как я крутилась около тебя, когда ты шила? Шелковые, трикотажные, кремпленовые разноцветние лоскутки - ни один из них не пропадал даром, из них я шила своим куклам наряды, все куклы у меня были особенные модницы. Сначала я перегибала лоскуток попалам, сшивала его по сторонам, оставляя отверстия для рук, потом осторожно вырезала горловину: вот и готово платье. Бабушка смеется, для шестилетней швеи у меня очень не плохо получается. Позднее, лет в четырнадцать, я изрежу все дедушкины рубашки, перекраивая их на модный лад...
Вот теперь готово и моё платье. Оно стало короче больше чем на половину. Откуда оно у меня - не помню. Я примерила его. Черт, не нравится. Она открывает мои полные, как у бабушки Марии руки, и я терпеть этого не могу. Я снова порылась в шкафy и нашла какой-то пиджак - одно из моих первых приобретений по приезде в Америку. Что ж неплохо... Во всяком случае лучше чем было. Я подхожу к зимней куртке и не долго думая оттяпываю черный песец которым оторочен капюшон. Разрезаю его пополам и искалывая все руки подгоняю мех к рукавам пиджака. Теперь пиджак выглядит намного лучше! Ну вот уже и вечер наступил, надо потихоньку собираться...
Приходит Ленька, уставший, сбрасывает грязную в краске спецовку у входа, в руках у него нет цветов и я немного расстроена...
- Что, Лень, так ты мне цветов и не купил? - не выдерживаю я. Ленька с утра ведет себя немного загадочно, словно это и не мой день вовсе.
- Нет не купил. - улыбается Ленька и целует меня.
Я немного обижаюсь, потом думаю что, наверное, у него не было денег и решаю не портить вечера мелкими обидами.
Ресторан "Одесса" на 13-дцатом Brighton. Съезжаются люди, зал понемногу заполняется. Вот приехала Ритка, она протягивает мне конверт с деньгами вместо подарка. Так повелось в русской тусовке вам дарят деньги если вы празднуете какое-либо событие в ресторане, что очень удобно, вы гуляете со всем честным народом, и половина денег окупается. Подтянулись Галка с Мишкой, Лиза с Борей-"полковником" и тут Ленька, срывается, летит куда-то, приходит обратно со свертком, за столом протягивает его Галке,  в русском ресторане не подают кошерной пищи, и бедной Гале, единственной из всех, нечего будет есть! Но проблема решена, и в пакете Галка обнаруживает продукты со знаком "U", означающим, что пища в этом пакете приготовлена кошерным способом. Ко всему этому прилагается set [набор] пластиковых ножа, вилки и тарелки, ведь кошерную пищу можно есть только на кошерной посуде. Галка спасена.
Все пьют и веселятся, танцуют, шумят и балагурят и я снова чувствую себя среди близких и дорогих мне людей, все "пьют моё здоровье", и долгие годы, и счастье, и успех, и удачу... И что бы я как можно скорее увиделась с Сашенькой, все очень переживают, что я так давно разлучена с ней.
Сегодня мне исполнилось 28 лет. Вдруг Лёнька хитро улыбаясь легонько толкает меня в бок рукой.
"Что, Лёнька, что?"
"Послушай..."
И вдруг я не слышу, но как-то интуитивно понимаю, что тамада произносит моё имя...
- Что же ты Лёнечка, не знал, что у меня "stage fright" [боязнь сцены]?- лихорадочно думаю я.
- Иди, ну иди же…
Все шумят вокруг и выталкивают меня на сцену. Я выхожу, и весь ресторан, все сидящие в нем обращают на меня свои взоры, и от напряжения у меня подгибаются ноги...Ленька подхватывает меня, и обалдевшей, ничего не слышущей мне, выносят огромный торт со свечами, которые мне никак не удается задуть, и ... раскошный, выше меня букет роз... Розы серебряться в полумраке ресторана, я слышу как все хлопают в ладоши, и от счастья у меня стоит звон в ушах и кружиться голова...
Всю ночь мне снится как приезжает мама с Сашенькой, ведь для полного счастья мне нужны только они... Как я соскучилась без них...

***
С весной работа в магазине затихает, пальто никому не нужны, они весят одинокие и безрадостные, возможно их никто уже не купит до следующей зимы. Истмах предлагает устроить распродажу. Для этого я снимаю ценник на котором написано $180, вешаю на пальто другой, на котором большими буквами написано "SALE", стоит перечеркнутая цена $240, под ней написано $180, и получается так называемый sale [распродажа]. Мошенник ты, Истмах. Я молчу, это не моё дело. Приходят редкие покупатели, разводят руками и разочарованно: "Вам не кажется, что это была изначальная цена этого пальто?", уходят, и  да, мне так кажется, но что я могу поделать, к сожалению я всего лишь продавец. Зимный сезон принес Истмаху хороший доход, я знала это, видя, как довольный он пересчитывает выручку, теперь все приостановилось, к лету магазин на два месяца закроется вовсе, говорит мне Edith, и я в ужасе, ведь денег хватает только на жизнь.

Мне Истмах говорит чтобы не волновалась, он пристроит меня в его магазине в Боро парке, ему нравится моя растопопность и Ленькина безоговорочная возможность помочь. Ленька без всякой оплаты чинит ему все, что нуждается в починке, поэтому меня нисколько не удивляет его желание оставить меня, ведь я самая молодая продавец во всех его 4-х магазинах, выполняю все работы сама, с тех пор как Сарин родила сына. Я занимаюсь бухгалтерией, доставкой новых пальто и сама таскаю на себе тяжеленные коробки. Edith, такая малюсенькая, да и старенькая к тому же, что у меня рука не поднимается попросить её о помощи. 4" фит с небольшим ростом [приблизительно 140 см], она еле дотягивается до балки с пальто. Я спешу ей на помощь, помогаю, и Истмах, видя мои старания, доволен, и решает, что Edith надо уволить, так как и меня одной в магазине достаточно. Я не хочу чтобы увольняли Edith и говорю Истмаху об этом, он возражает, говорит, что она старая, и мне безумно больно за Edith, я знаю, что у неё очень маленькая пенсия, но я ни чем, совсем ни чем не могу ей помочь. Я очень полюбила славную Edith за её оптимизм и бесконечную доброту. На внутренней стороне запястья у неё вытатуированны неровные, как маленькие змейки цифры: напоминание о годах, проведенных в концлагере. Я не знаю, что я могу для неё сделать, но знаю что преклоняюсь перед её долгой жизнью и мысленно снимаю шляпу. Она умиляет меня ещё больше, когда узнав, что её помощь Истмаху уже не требуется по-дружески, без тени зла, говорит, что очень рада за меня...

***

На улице апрель. Снег давно сошёл, у Сашеньки был день рождения.
Насчёт документов ничего не слышно, а пока я нахожусь в Америке нелегально, какой смысл тащить сюда ребёнка, пытаюсь я объяснить маме по телефону, и эта неизвестность угнетает меня...

16 апреля. Вчера Лёня как-то странно вел себя, ему очень нездоровилось, и в машине я обнаружила салфетку со следами крови на ней. Испугавшись я спросила, откуда кровь. Из носа, последовал скорый ответ. В последнее время Лёня все чаще умудрялся сам забрать меня с работы, избавив меня от мучительной поездки в метро. Вчера мы остановились на Coney Island авеню около неизвестного мне до сих пор адреса. Ленька пояснил, что ему просто необходимо забрать какие-то важные инструменты для работы. Был взволнован и суетлив больше обычного. Уставшая после тяжелого рабочего дня, я старалась не задавать лишних вопросов. Захочет, расскажет сам.

Ночью Лёне стало хуже, его рвало, и как-то странно, почему-то чесалось все тело.
"Отравился, наверное", - оправдывался он," Ты спи, Лена, тебе рано вставать".
Как правило я уходила на работу раньше. Но в этот день Ленька встал раньше обычного, что я объяснила бессонницеи из-за плохого самочувствия, и стал собираться на работу. 
- Лёня, останься дома, куда ты поедешь?...
- Мне лучше, малыш, мне лучше, не беспокойся, - и поспешил выйти из дому поскорей.
Наша жизнь была такой мирной и тихой все эти месяцы, что заподозрить что-то неладное я была просто не в силах.

Покупая жетон на проезд я обратила внимание, что у меня пропало из кошелька $100. Это были наши последние деньги до следующей зарплаты, и я ужасно рассердилась на Лёньку. Пожалуй, он мог хотя бы спросить у меня, думала я, вот приеду и устрою ему весёлую жизнь.
Я знала, что не дозвонюсь ему, по всей видимости он был по дороге на работу, но раздражение, что Лёнька обманул меня, заставило подойти к телефону и набрать номер.
Звонки, протяжные и тягучие, включилась машинка, я подумала не оставить ли сообщение, да нет, лучше с глазу на глаз, положила трубку.
Что-то не давало мне покоя, сначало легкое беспокойство, и позже почти 100% уверенность: что-то случилось...
Я была хорошо знакома с этим чувством... Страх... Давно он меня не посещал, с тех пор, как я вместе с Леней, был и совсем редкий гость. Сначала у меня по-предательски задрожали ноги, потом охватил озноб, и меня всю облило холодным потом, и теперь я наверняка знала, произошло что-то ужасное.
В бреду, не отвечая за свои действия, я снова и снова набирала домашный номер.
И вдруг, Ленькин еле слышный голос...
- Леня, что произошло? - орала я в телефон, - "Леня, все хорошо?” Меня всю колотило...
- Нет, да-а-а-а, не-е-е знаю, т-ы-ы где-е-е...
- Леня, ты пьян? Что происходит? Тебе плохо?
Бессмысленное борматание в ответ.
- Лёнечка, пожалуйста, родной, миленький мой, что...
И вдруг отчётливо:
- Прости меня, малыш, я взял деньги... Прости...
- Подожди, ничего страшного, не клади трубку...
Я снова набирала номер, и слышала в ответ пустые короткие гудки... Он даже не повесил трубку на рычаг.
- Something happened, Edith... Something very bad... [Что-то случилось Эдит, что-то ужасное...]
- Что происходит? - в отчаянии я металась по магазину, за мной еле поспевала Edith.
- Elena, go home, don"t worry, I"ll be OK, there is not too many customers at that time of the day... [Леночка иди домой. Сейчас совсем нет покупателеи]
- Да, я пойду, пожалуй, - я остервенело терла виски, и в душу заползала жуть, холодная и противная, как сто безобразных жаб.
- Истмах, что-то случилось, я должна уйти, я позвоню. Нет покупателей нет, извини, нет, я не знаю, я позвоню.
Я набрала Лизин номер.
- Лиза, что-то происходит, Лёне было плохо всю ночь, его рвало...
- Лена, - перебила она меня, - "я не знаю как сказать", - нерешительно произнесла она,- "Но он, наверное, опять принял наркотики."
- Наркотики?!?!?! Лиза, подумайте, о чем вы говорите, какие наркотики, Лёнька даже не пьет...
- Леночка, мы не хотели говорить, он лечился до встречи с тобой, и ты, такое счастье, он с тобой ни разу, мы все были так рады...
Я не дослушала.
- Лизонька, там что-то случилось, потом расскажите, я поеду домой.
Я позвонила Ритке.
- Ритка, ты где, неподалеку? Как хорошо, там дома с Ленькой что-то случилось... Сейчас приедешь? Спасибо, жду.

Ритка приехала через полчаса, и вот мы уже мчимся по BQE в сторону дома.
- Рита, как же так? Я понятия не имела...
- Ленька, все будет хорошо, - хрипела Ритка в ответ, пытаясь меня успокоить, - "Они не хотели тебе говорить, ты сама подумай, они думали ты его бросишь."
- Что же будет, Рита?
- Ну не принимал он ничего на протяжении 8-ми месяцев, даже больше, пару месяцев до тебя бросил, значит почти год, все так обрадовались, когда вы познакомились, Ленька такой счастливый был, так радовался, чо ты у него есть...
- Так что же сейчас? Почему опять? - недоумевала я.
- Да, черт их, наркоманов знает, вот я люблю выпить, расслабиться, не знаю, что меня тянет покупать эту бутылку?
Я с ужасом смотрела на Риту.
- Я не хочу, Рита, не хочу пьянства или наркотиков, я никогда даже рядом с ними не стояла, это ужасно, ужасно, я и пью-то только по праздникам...
- Я знаю, - гундосила Ритка в ответ, - Ленка, ну погоди расстраиваться, может это временное?
- Ритка, у меня такая тяжесть на сердце... Знаешь, Рит, - вдруг сорвалось у меня, - Я ведь в положении, на третьем месяце.
У Ритки округлились глаза.
- Я не знаю, мы толком с Лёней не говорили об этом, мне как-то странно, не замужем, он был рад, конечно, но моя Сашенька ещё не со мной, это как предательство, как замена её, но Ленька так хотел оставить, он так скучает по маленькому Милошу... Что же теперь, Рит, что же...
Мы подъехали к дому, взбежали на второй этаж. Ключи жалобно забренчали в моих дрожащих руках.
Отварилась распахнувшись дверь, и мы уведели Леньку, распростёртого на полу. Ноги его простирались до кухни, голова безжизненно покоилась у входа. В одной руке он сжимал окровавленный шприц...
- Рита, что это?
- Героин, я думаю, черт его разберет, не знаю я...
- Ритка, он мертв...
- Да ты что, он просто спит, ну знаешь, как пьяные спят?
Я не знала как спят пьяные... НЕ знала и Не хотела знать. 
Я дотронулась до Лёнькиного лба рукой, лоб был холоден, и у меня по телу пробежала дрожь.
- Ему холодно, Рит, давай перетащим его на кровать.
Тяжелое Лёнькино тело, безвольное и обмякшее, нам удалось дотащить до карпита.
- Рита, что делать, звони кому-нибудь, звони Мише, пусть вызывают скорую. Он умер, Рита, он умер. - борматала я.
Пошатываясь, я взяла электрическую грелку, приложила её к мертвецки холодным его ногам.
- Ленка, надо водой его, он проснется...
- Рита, - заорала я, позвони кому-нибудь, ple-e-e-se-e!!!
- Мишка вызвал скорую, Лен, сейчас приедут.
Снизу позвонили и через несколько секунд, работники скорой, рассталкивая нас, на ходу задавая вопросы, когда, зачем, почему?
Что-то отвечала им Ритка, я не слышала её ответов, в оцепенении сидела на кровати, качаясь как маятник.
Лёня, как ты мог, как ты мог, я убъю тебя, Лёнька, только приди в себя, я тебе такое устрою...
Все суетились около безжизненного тела, что-то кричали, я ничего не понимала...
Некоторое время спустя Лёню увозили на скорой помощи в госпиталь.
- Поедим ли ме с Вами?… Нет, мы сами... Ритуня, запиши адрес госпиталя.
Мы следуем за скорой, мы в ER, нас не пускают к нему...
- Скажите, он будет жить?
Медик не отвечает, лишь как-то горестно машет головой.
Мы сидим здесь все, Галя, Миша, Алик, Рита и Зиночка, мы сидим и ждем ответа.
Выходит кудрявая рыжеволосая врач, в надежде я подаюсь ей на встречу... Нет, ещё ничего не известно...
Проходит день, ночь, Лена поедь домой, говорят все, но я не могу, как вы не понимаете, если я уеду, он умрет, я буду здесь пока он дышит...
Ведь он же дышит? 
Нас наконец пускают в палату, Лёнькино тело, накрытое белой простыней, работают тяжёлые респираторы... В унисон с ними вздымается его грудная клетка. Ленькины глаза закрыты. Из-под простыни торчит желтая, словно восковая, Ленькина нога.
Я держу его за ногу и молю, молю, Лёнечка, миленький не умирай...
Проходит ещё несколько дней, все уговаривают меня пойти домой, но я не могу, я не хочу, я питаюсь в соседней гросери за углом, я не хочу оставить его здесь одного.
Все в отчаянии, но им наконец-то удалось уговорить меня пойти не домой, к Гале, хоть ненадолго, хорошо, я пойду к Гале...
Ленькино тело недвижимо, и не шелохнутся даже, не вздрогнут его длинные ресницы... Тело Ленькино набухло и ещё больше пожелтело. Врач что-то убедительно доказывает Гале.
- Лена, у него хорошее здоровое сердце, но никто не знает когда наступила смерть, и какое время мозг находился без кислорода. Он может до бесконечности здесь так лежать на респираторах...
- Отключить, Галя, о чем ты говоришь?! Я даже слышать этого не хочу!!!
- Леночка, я знаю тебе больно, но возьми себя в руки, это конец... Пойми...
Мой даже самый здравый смысл отказывается это понимать...
- Лена, тебе надо отдохнуть...
- Галка, я беременна, Галка, ты понимаешь?
- Леночка, поедем домой...

***
Наступило первое мая. Я сижу дома и названиваю маме. 
- Господи, почему, за что, моя деточка... - говорит мне моя мама. Я кладу трубку.
На сердце у меня пустота...
Звонок. Галя.
- Леночка, ты только не нервничай, Лёни больше нет. Мы едем на опознание, надо подписать бумаги, мы всё сделаем...
- Я поеду с вами.
- Может не нужно?
- Нужно.
Мы идем в морг, и там нам показывают Лёню. Лицо его обезображено, распухшее и большое, словно тыква, из глаз и ушей тоненькой струйкой сочиться застывшая теперь уже кровь... Я не боюсь Лени такого.
Пустота заслоняет меня от этого мира, и я больше ничего не слышу...

Лёню хоронят в закрытом гробу. Пришёл Истмах, и Ленины дети, старший читает Kadish [еврейская похоронная молитва]. Приходит много людей, говорят хорошие слова...
Но это все бред, бред, бред, Лёньки больше нет, и этот факт бесспорен, как бесспорно то, что я жива...

***

Мы сидим дома вдвоем с попугаем... Глупый, он не понимает, что теперь должен спасать меня от одиночества, но он не знает что это такое, и можно ли его за это винить?