Победители

ПОБЕДИТЕЛИ

И долго шли они неведомо куда, погоняемые самой смертью…

Не важно, по какой дороге идет человек, важно, в какую сторону он движется
Лев Толстой

Она умирала. Тихая, беззащитная женщина, обойденная судьбой: ни дома, ни мужа, ни детей. Она умирала на колченогом топчане, в родительском доме, который давно стал домом ее младшей сестры. (В этом доме у нее не было даже комнаты – так, угол за облупленной кухонной печкой) Она умирала тихо и скромно. Она была сумасшедшей.
Казалось совершенно невероятным, что она вообще смогла найти дорогу домой, ведь с принудительных работ в Германии «тронутая» вернулась «не в себе». Никто не мог рассказать, что с ней случилось, а сама она замкнулась и перестала разговаривать, на все вопросы отвечая нечленораздельным мычанием. От прежней веселой, улыбчивой красавицы осталось одно только имя.
Когда она вернулась, отца уже не было. Выполняя знаменитый приказ Сталина «Людей не жалеть» взвод отца послали в наступление прямо по минному полю. Погибли почти все. Отец умер от полученных ран на руках у матери. Возвращение старшей дочери, потерявшей рассудок и утратившей интерес к жизни, окончательно подорвало здоровье матери. Мать стала тихо угасать и месяца через три умерла.
Младшая сестра (ей было восемнадцать) невзлюбила «тронутую», считая ее причиной смерти родителей. Та же покорно сносила упреки, все больше замыкаясь в себе. Лицо ее почти не покидало выражение испуга и пришибленности. Оживала она только наедине с братом-подростком, оставшимся за хозяина и вынужденного делать всю самую тяжелую работу. Она помогала брату, как могла, но даже ему никогда не рассказывала о том, что случилось в Германии.
Но вот брат вырос и поступил в военное училище, поступил лишь для того, чтобы вырваться из колхоза, где крестьяне по-прежнему работали за трудодни, и вместо паспортов пользовались записками из сельсовета. Младшая сестра вышла замуж, и молодожены заняли лучшую комнату, - «тронутую» же переселили в угол за печкой. Вообще с в отсутствии брата в ее жизни все поменялось: теперь ей доставалась самая черная и грязная работа, и даже кормить ее стали отдельно, после всех. Низведенная на положение рабыни в собственном доме, она не роптала, старалась забыться в работе, и лишь порой, слыша бурные постельные сцены, тихо плакала в подушку. А иногда ей снились страшные сны…
У каждого своя война, своя собственная. Кто знает, какую бездну ужаса ей пришлось пережить, прежде чем она сошла с ума и навсегда закрыла в сознании двери в прошлое. Она никому этого не рассказывала и старалась никогда не вспоминать о случившемся. И только ночами, когда, странствуя неведомыми тропинками сна, ее сознание вторгалось в запретные области пережитого, она снова кричала, кричала во сне, умоляя неведомых мерзавцев остановиться…
Нерастраченная нежность выплескивалась на детей сестры. Но дети боялись ее, боялись ее невнятной нечленораздельной речи, боялись застывшего выражения страха на ее лице, и не хотели отвечать ее ласкам. Вскоре сестра вообще запретила ей подходить к детям. Она чувствовала себя все более и более одинокой.
Брат присылал домой деньги, но ей никогда не покупали обновки, отдавая то, что осталось после младшей сестры. Она же работала с утра до вечера, выслушивая жестокие и по большей части несправедливые упреки в собственный адрес. Жизнь била ее, била даже теперь, через двадцать лет после возвращения в родной дом. Все чаще она тихо плакала по ночам о своей горькой судьбе, а однажды написала брату письмо с просьбой забрать ее из этого дома…

…Она умирала. Лежа с закрытыми глазами на продавленном комковатом матрасе под старым порыжевшим одеялом, она мысленно перебирала события уходящего дня, как вдруг почувствовала на лице легкое дуновение, словно бы чье-то настороженное дыхание. В ужасе она распахнула глаза: никого. Она полежала еще немного с широко раскрытыми глазами, чутко внимая неясным ночным шорохам, но вот комната стала расплываться перед ее взором, и откуда-то тихо зазвучали далекие, хорошо знакомые голоса, с каждой минутой обретая четкость. Убаюканная голосами, она снова закрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

…Их отправляли на принудительные работы в Германию. Всем девушкам и юношам в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет приказали собраться у школы, где их погрузили в машины и отправили на станцию. На станции «остарбайтеров» пересадили в железнодорожные вагоны и повезли в Германию.
Дорога была ужасной. Они ехали в закрытом вагоне шесть дней, и за это время их ни разу не покормили. Ели лишь то, что удалось захватить из дома. Туалета в вагоне тоже не было. В первый же день парни проломали в вагоне пол, и этой дырой весь вагон пользовался вместо туалета.
Тех, кого определи для работы на заводах, увезли в лагерные бараки за колючей проволокой. Ей повезло: она попала в простую крестьянскую семью из трех человек: хозяин, его жена и дочь Гретхен. С удивлением она увидела, что лошадей в немецкой деревне почти ни у кого нет, а вся работа на полях выполняется с помощью тракторов. Удивительно было также и то, как бережно немецкие крестьяне относятся к урожаю, как ухожены были их коровы и овцы, в какой чистоте содержались упитанные свиньи. Во всем чувствовалось рачительное хозяйское отношение, все здесь напоминало сытую «доколхозную» жизнь.
Хозяин отнесся к ней, как к родной дочери, которая была всего на полгода старше. Вскоре они с Гретхен подружились и теперь повсюду были вместе: работали, ели, отдыхали и даже жили в одной комнате. Когда же она научилась разговаривать по-немецки, то почувствовала себя как дома. Словно она, наконец, попала туда, куда с детства стремилась душой, туда, где она была нужна и где ей всегда были рады. Иногда, забывшись, она называла хозяина «папой», а его жену - «мамой», неизменно вызывая добрые улыбки ошибкой. Она же была по-настоящему счастлива, и лишь иногда, когда накатывали воспоминания о родной матери, о той бедности, в которой вынуждены жить ее близкие, ей становилось грустно.
Жизнь в немецкой деревне текла неторопливо и спокойно: работа, дом, иногда танцы. По воскресениям всей семьей они ходили в кирху (протестантский собор). «Русская» так привыкла к мирной размеренной жизни в Германии, что даже не заметила, как прошло два года. Однажды хозяин пришел на обед довольный. «Девочки, - сказал он, обращаясь к Гретхен и «русской», - я нашел женихов». В тот же день парни пришли знакомиться.
Ей достался высокий симпатичный юноша по имени Клаус, демобилизованный после ранения в левую ногу и вынужденный передвигаться на костылях. К Гретхен пришел свататься Гюнтер, тоже красивый, с небольшим шрамом на левой скуле. Гости принесли с собой пышные, сладко пахнущие букеты сирени, которые сразу же вручили растерявшимся девушкам. Хозяйка завела патефон и накрыла на стол угощение. Пары немного посидели в столовой, смущаясь друг друга и не зная, о чем говорить. От накатившего волнения девушки даже не смогли толком рассмотреть парней…. Когда женихи ушли, разговоров было на три дня. В радостном нетерпении подруги начали готовиться к свадьбе…
Приближение Красной армии жители деревни восприняли спокойно. Смутные слухи об ужасах, творимых в «освобожденных» русскими районах, были настолько невероятны, что им отказывались поверить даже самые отъявленные паникеры.
…Они завтракали, когда в дом ворвались русские солдаты. Распространяя сильный сивушный запах, русские начали бесцеремонно рыскать по комнатам, опрокидывая все, что было на пути, и вываливая на пол содержимое шкафов. Потом начался грабеж. Хозяева не сопротивлялись, даже не пытались сопротивляться. В каком-то странном оцепенении смотрели они на то, как победители набивали вещмешки всем, что было ценного в доме, не брезгуя даже никелированными чайными ситечками и женским бельем.
Потом солдат с буденовскими усами подошел к Гретхен и схватил ее за руку. «Пойдем», - проговорил он по-русски, обдав всех волной перегара и угрожающе поводя автоматом. Гретхен недоуменно посмотрела на солдата, потом перевела вопросительный взгляд на нее. «Русская» поняла.
- Стойте, - рванулась она, - я русская. Это моя подруга…
Победители загоготали.
- Вот и хорошо, - все еще ухмыляясь, проговорил солдат в рваной гимнастерке. – Объясни подруге, чего нам надо…
Солдаты снова заржали.
Охваченная ужасом, она опустилась на стул, не смея взглянуть хозяевам в глаза. «Что происходит? - спросил хозяин, слегка дотронувшись до ее руки. – Они тебя чем-то обидели?» Со слезами на глазах она помотала головой. Как, какими словами могла она сказать этим людям о том, что собираются сделать ее соотечественники?
Усатый солдат рывком поднял Гретхен со стула и потащил в спальню. Совершенно не в себе, она бросилась подруге на помощь. В ту же секунду небритый малый в замызганной пилотке с маху ударил ее прикладом автомата в плечо. Она рухнула на пол. Словно сквозь сон она услышала, как загремел опрокинутый стул, и увидела поднимающегося хозяина.
«Не надо!» – что было сил закричала она, но не успела. Раздалась короткая автоматная очередь, и крестьянин упал, истекая кровью. Убийца (тот самый небритый солдат) опустил автомат и жадно набросился на нее, разрывая на ней одежду. Сзади кто-то крепко прижал ее руки, не позволяя сопротивляться. Во всем чувствовалась слаженность, победители явно делали это не в первый раз. Из последних сил она еще пыталась вырваться, но все было напрасно. Затуманенным взором, сквозь слезы боли и стыда она видела, как солдаты потащили Гретхен в спальню, другие набросились на хозяйку…
От исходящего от солдат сильного запаха перегара ее мутило, было больно и страшно, но сделать ничего было нельзя. Она отрешенно лежала под насильником, стараясь забыться, не думать о том, что с ней происходит. Сами собой из глаз катились слезы…
Когда небритый солдат закончил, на нее набросился следующий. Это продолжалось еще и еще, пока она не перестала замечать окружающее. Она просто лежала на полу, всем телом ощущая боль, пока не потеряла сознание...
Очнулась она от чьего-то прикосновения. Открыв глаза, прямо перед собой увидела вдребезги разбитый патефон. Потом перевела взгляд на плачущую Гретхен. «Что со мной? – пронеслось в ее сознании. – Почему я на полу? Почему разбит патефон? Почему Гретхен плачет?..» И тут она вспомнила все, что произошло. Вспомнила и тоже заплакала...
Она плакала о Гретхен, о хозяине, о разрушенной жизни тихой немецкой семьи, о неудавшейся попытке обрести счастье на новой родине. В жгучем стыде, душившем ее сердце, она плакала еще и о том, что она тоже «русская» и что ее соотечественники оказались такими зверьми…
На похоронах хозяина она с ужасом слышала все новые и новые подробности о тех трех днях, на которые была отдана победителям мирная немецкая деревня.
Она узнала, как издевались русские над ее женихом, как заставляли Клауса ходить на костылях, поминутно толкали его и гоготали при виде упавшего человека. Узнала, как насиловали и убивали женщин, как отрезали половые органы мужчинам и заталкивали отрезанное умирающим в рот, как подвешивали людей вниз головами, оставляя умирать в таком положении, как закапывали живьем, сбрасывали в колодцы и прибивали гвоздями к придорожным крестам. Она узнала про грабежи и погромы, когда все, что солдаты не могли унести, они разбивали, ломали и старались загадить...
Чем больше она узнавала о творимых победителями бесчинствах, тем сильнее кричала ее исстрадавшаяся совесть. Как могла она простить себе то, что она тоже русская? Как могла посмотреть немцам в глаза? Это ведь ее озверелые соотечественники грабили, насиловали, убивали ни в чем не повинных людей…
Немцы возненавидели русских. Эта ненависть затронула и тех «остарбайтеров», которые все еще оставались в деревне. И хотя в лицо девушкам никто не высказывал упреков, понимая, что они тоже были жертвами прошедших погромов, все-таки русских начали сторониться. А вскоре всех «остарбайтеров» собрали на станцию, погрузили в закрытые товарные вагоны и увезли обратно. На станции она еще раз встретилась с небритым солдатом в замусоленной пилотке.
- А, это ты, - тихо сказал насильник, поигрывая штыком. – Жаль, сразу не догадались отрезать тебе язык. Смотри, если скажешь кому-нибудь о том, что случилось, мы тебя найдем и сделаем то же, что делали с немцами.
Ужас пережитого, муки стыда за соотечественников, чувство вины перед мирными жителями немецкой деревни всю дорогу обратно не давали ей покоя, доводя порой до полного умопомрачения. Мысль же о том, что станет с матерью, когда ей придется рассказать правду, свела ее с ума.

Она умирала. С новой силой вспыхнули воспоминания, вернулся ужас. Собрав всю волю, она впервые не отвела взгляда от пережитого. «Все в мире имеет смысл, - сказала она себе. – Какой же смысл был во всем этом насилии, крови и грязи? Какой урок я должна была извлечь?» Неожиданно она подумала о тех солдатах, которые явились непосредственными исполнителями Гнева Господнего, и пожалела их. Ибо как ни больно ей было физически, как ни мучил ее стыд за соотечественников, все же лично она не принесла никому зла, и совесть ее осталась чиста. «Так может, - спросила она себя, - урок как раз в том и состоял, чтобы никому не причинять зло? Чтобы среди всех ужасов войны сохранить невредимой бессмертную душу? Как жаль…» – вздохнула она, и в этом «жаль» были и жалость к обманутым, оболваненным пропагандой солдатам, продавшим душу за тряпки и никелированные ситечки, и сожаление о том, что прозрение пришло к ней так поздно…
Сердце ее забилось легко и свободно. Впервые за долгие годы она вздохнула полной грудью, вновь почувствовала себя полноправным членом великого братства живущих…. И тут она увидела Гретхен. Увидела ее такой, какой Гретхен была в их первую встречу: веселой цветущей девушкой с ясными голубыми глазами. Гретхен радостно улыбалась «русской» и приветливо манила к себе рукой. Неожиданно для самой себя она тоже улыбнулась подруге и приподнялась в постели. Теперь, когда все было позади, когда она простила себе свои беды и навсегда отбросила страхи, теперь она могла спокойно уйти…