Письмо

Ежегодно, с апреля по октябрь, Трофим Петрович снимал для своей семьи дачу. Этот солидный, начальствующего вида человек и вся его нешумная и "приличная" семья, без детей, собак и Бог знает чего еще, обычно неудобного для дачных хозяев, занимала уютненький домик с двумя террасами и резным балкончиком, примыкающим к спальне второго этажа. Сами же хозяева размещались во флигеле, расположенном в глубине сада, сплошь засаженного цветами, сменяющими друг друга по мере течения летнего времени. Дачные хозяева ежедневно увозили целые ведра и корзины свежесрезанных нарциссов или пионов на рынок, что позволяло им относительно безбедно существовать, да еще и откладывать, как говорится "на черный день".

А супруге Трофима Петровича чрезвычайно нравилось все это цветочное великолепие, где она, особа мечтательная, склонная к восторгам и даже некоторой экзальтации, видела себя то Гердой, то царицей Флорой, то кем-нибудь еще воздушным и эфемерным (не имеющим отношения к капусте, котлетам и потной лысине мужа). По поводу подобных грез можно было бы говорить бесконечно долго и изящно, но почему-то очень лень… Одним словом, Ольга Николаевна была дурой и, незатейливые ее мыслишки скользили, словно по льду то, натыкаясь, друг на друга то, сбиваясь в кучу, что бы сложиться в мозаики нелепых каких-то идей.

Вообще то, вышло так, что в близком кругу она (просто Лялечка) была уже третей женой Трофима Петровича. На основании этого факта, человек к житейским тонкостям невнимательный или совсем уж посторонний, мог, конечно, заподозрить Трофима Петровича в легкомыслии, непостоянстве и беззаботности, что было бы абсолютно несправедливо по отношению к этому дельному и фундаментальному человеку. Просто не сумел и не захотел он простить супружеских измен первым своим избранницам, которые, будто сговорясь, понаставили ему рогов чуть ли не в медовый послесвадебный месяц. Безусловно, назвать Лялечкиного супруга человеком с приятным и легким нравом было невозможно. Он был угрюм, немногословен и склонен к подозрительности. Лялечка за ним скучала, особенно когда он рассуждал за обедом о проблемах желудочно-кишечного тракта. Подчиненные побаивались его гневливых реакций, а начальство, учитывая педантизм и дотошность, старалось, как можно меньше связываться.

Конечно, за два десятка лет совместной жизни хорошенькая и пикантная Ольга Николаевна закрутила не один роман, иначе жизнь ее была бы абсолютно обесцвечена, но делалось это с соблюдением всех необходимых, а порой даже и излишних мер предосторожности, учитывая и подозрительность супруга, и его высокий оклад, без которого не работающая ни единого дня Лялечка ну просто бы пропала.

Ее приятельниц муж молчаливо не одобрял, родственников почитал за прихлебателей, а редкими гостями в их стерильной и богатой квартире были скучные "нужные" мужу люди с одинаково высокомерными и дородными женами.

В конце апреля, когда уже подсыхали дачные дорожки, а самые нетерпеливые кустарники выпускали на волю маленькие клейкие листочки, персональный автомобиль Трофима Петровича останавливался возле знакомой калитки. В сопровождении исступленного умиления Лялечки, водитель выгружал коробки и чемоданы, которые под ворчливым руководством хозяина вносились в сыроватый и еще необжитой после зимы дом.

Первым делом она распахивала окна и запускала зеленый, пахнущий набухшими почками воздух в дом, где уже орудовала тряпками дачная хозяйка, предоставляя Лялечке возможность спокойно распаковывать чемоданы, украшать ландышами спальню и наводить прочий, столь милый сердцу Ольги Николаевны уют…

Трофима Петровича, как правило, ждали к ужину, когда Ляля, накинув на плечи пушистую шаль, выходила на неширокую дачную улицу и, в ожидании мужа прогуливалась меж ржавых сосновых стволов. Так повторялось из года в год, но на сей раз, наблюдательный Трофим Петрович заметил перемену в поведении жены. Может быть "перемена в поведении" сказано чересчур, но все же Ольга Николаевна стала какая то странная, ну словом, не то что раньше… Нет, она как и прежде была нежна, провожала и встречала мужа с соответствующей улыбкой, но в поведении ее появилась какая-то оглядка, настороженность и еле уловимая, притом тайная, печаль. Именно эта таинственность и не давала Трофиму Петровичу покоя.

Конец весны так и прошел в недомолвках и нарастающем напряжении. Лялечка была, словно натянутая струна, а мужу даже нравилось наблюдать за этими безмолвными метаморфозами и с терпеливостью опытного экспериментатора ждать, во что же выльется данная ситуация. Жену он не жалел, ввиду того, что к женским эмоциям вообще относился с известным предубеждением.

А тут еще и здоровье дало о себе знать, и надо бы взять путевочку куда-нибудь в Ессентуки, а не сидеть весь сезон в Подмосковье. Он отпустил водителя и отправился на дачу электричкой. В этом была своя, давно забытая прелесть. На станции бабки продавали семечки и незабудки. Он даже купил Ляле маленький букетик. Домик находился в двух шагах от станции, всего-то подняться на пригорок и снова вниз. А с пригорка была видна их дачная улица, и калитка и даже крыльцо.

И было очень отчетливо видно, как на крыльце появился совсем молодой человек, не старше двадцати пяти, он вышел с террасы, торопливо чмокнул Лялю в щечку и, не оглядываясь, заспешил прочь. Сперва через калитку, потом вверх по пригорку мимо оторопевшего Трофима Петровича, что застыл на месте со своими незабудками, и дальше к станции, ведь вдалеке уже громыхала электричка, идущая на Москву.

Ольга Николаевна столь ранним возвращением мужа была несколько обескуражена, но ни смятения, ни тревоги в ее газах он не заметил и потому решил, что этот юноша сын подруги, очередной родственник или какой-нибудь крестник, что охотно приходили в его отсутствие, пили, ели и всячески пользовались Лялиной безалаберностью. А раз так, то она сама сейчас расскажет, хотя и знает, что муж не поощряет подобных паломников, но Ольга Николаевна молчала. И за обедом, и после, и потом, а в ответ на "наводящие" вопросы повела себя совсем уж глупо, раскраснелась, запуталась и, расплакавшись выбежала из кабинета…

Подобного позора Трофим Петрович вот так, спустить на тормозах не мог. Он заперся в кабинете и долго думал о том, что никогда не простит связи с мальчишкой, глотал нитроглицерин, пытался отвлечься, но в голову неотвязно лезли отвратительные непристойные сцены. Нет, завтра же он подаст заявление о переводе его в один из филиалов. Это был маленький городишко, где он родился и вырос, где в раннем тумане ловил в полусонном озере рыбу, а в раскаленном июлем саду собирал черную вишню, что порою лопалась в руках от переполнявшего ее терпкого сока. Честно говоря, Трофим Петрович никогда не любил и не мог понять Москвы, с ее столпотвореньем, беготней и суетой. Возможно, сказывались провинциальные гены, но в том далеком городе, которым грезил он по ночам будет, несомненно, лучше. Может быть, там он сумеет забыть свою боль, а не сумеет, так научится терпеть, глядя на озерную гладь, сиреневый лесок и бесконечное, до горизонта поле.

Засев за стол он стал сочинять Ольге Николаевне письмо, но выходило то грубо, то слишком туманно, то еще как- то не так. В конце концов, он, оставив все эпистолярные изящества, оповестил жену, что не может смириться с ситуацией, а тотчас уезжает в Москву. Дачный сезон оплачен до октября, а далее на его поддержку она может не рассчитывать. Возможно молодой друг (Трофим Петрович не удержался от подковырки), подскажет ей, как жить дальше…

Оставив письмо на столе, он быстренько собрался и успел на вечернюю электричку, а Ляля все ходила по дому, не понимая ровным счетом ничего и хлопала длинными, как у пони ресницами. Письмо она обнаружила случайно, в последний момент, когда за чем- то зашла в кабинет.

Все это было ужасно, но как объясниться она не знала. Нужно было срочно поспеть, догнать и рассказать. До Москвы было не далеко, и Ляля взяла попутную машину. В пути все мысли немного упорядочились и, она сообразила, что придется каяться в том, что до совершеннолетия родила и оставила в больнице мальчишку, а теперь вот он ее нашел, но не требует ничего материального, просто хочет иногда видеть мать. А бросать ее без средств к существованию, без профессии и всякого опыта просто непорядочно. Такую вот тираду сочинила Ольга Николаевна, только зря она спешила и напрасно погоняла шофера. Трофим Петрович был уже на берегу любимого своего сонного озера.

В московской квартире он внезапно почувствовал дурноту и прилег на минутку, а на встречу ему открывались безбрежные поля, ромашковый простор и запах цветущего клевера, по которому он брел босиком…