[Этот роман является объединением повестей "Обиды сирен", "Умеряя пыл", "Не скала, а волна", выставленных на сервере Проза.ру ранее]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
А там что? Сочная зелёность до серебристого ремешка Оки… Наверно, прямо через этот луг они и двинули…
Косая тень падает от дна верхней лоджии, прикрывая своим углом меня, сидящего на кожзаменительном диване. До колен и до книги - книга уже пополам - тенью. За её границей - чёрные физкультурные штаны и шлёпанцы нагреваются, но тепло - транзитом через меня - оттягивает затенённый бетон.
- Это холодно?
На лоджию дверь из холла - нараспашку; обе двери - коробка с двойной дверью - они распахнуты внутрь помещения. Яков Саква - за перламутровостью стёкол в коричневой пластмассе оправы есть только уходящие в глубину отблески и блики, будто в голову до затылка у него встроен полевой бинокль.
- По-моему, да… Холодновато…
- Может, у вас там…
- Я… этого загорания… Они - что, ушли? Куда вы обычно - туда?
- Вон, да, туда…У меня к тебе будет просьба… Если, конечно, возможно…
Он худощавый высокий, с развитыми мышцами, и рубашка с коротким рукавом ещё выставляет напоказ, как провода подсунутые под кожу, вены. Длинная шея скручена из жгутов и канатов; кадык, когда начинает движение, то, как на поплавок - клюёт, - на него невольно переносишь взгляд; и желваки ходят на щеках - ребристые, натренированные… Сел рядом со мной на диван - Яш-ящер.
- Завтра… Степанычу… Как-нибудь… Что, мол, я не смог… Хотел, но… Ы-ы-ы… И не смог…
- Не придёшь?
- А-а-пчхи!..
Я сам подумал: а чего - надо ли - посещать? Но всё-таки первый цикл - тихий туберкулёз, - хоть и за тридевять земель, и отсюда каждое утро пилить… Но, тем не менее, даже приятно, как-то вроде при деле… Погоды стоят хорошие…
- Тем более, Степаныч…
- Гаудиныш, - Саква любил помусолить фамилии иностранных политических деятелей, коряво звучащие: он читал газеты.
- Весёлый ты… Молодец…
- А за молодца - ответишь…
Стоя уже, улыбнулся, и, избавляясь от улыбки, он посмотрел сначала за дверь, в холл; затем - в противоположную сторону, за перила лоджии… Сильно отглаженные и по-стариковски высокие брюки, с ремнём, стягивающим его худобу уже где-то под рёбрами, пузырят сзади рубашку, складки которой он периодически сгоняет с живота, проезжаясь большими пальцами под ремнём - по клетчатой выцветшести хлопка.
- Так я не понял - купаться?
- Вот думаю… Или сразу…
- В Москву?
- Х-хе! Ну, пока…
Покинул Яшка дверной проём - освободил накладывающиеся полосы и прямоугольники отблесков на тёмных стёклах двойной двери, уходящей в расскрытом состоянии в гулкость, в тёмную прохладность холла. Оттуда такие же дерматиновые казённые кресла - из комплекта - разобраны по комнатам, а диван оказался тут, на воздухе. Четыре комнаты - их двери в один холл, четыре холла на каждом этаже. И я - на четвёртом.
Зелёный - прямо монохроматический. Весной заливается? А август же? Но здесь в Средней полосе зелёность к концу лета, наверно, не иссыхает… Угадывалась излучина - оп, нашло облако, и уже нет зеркалящего, а - сизо-матовое - лезвие… Тот, дальний, берег выше… А куда она течёт? Вправо или влево? Я никогда этого не узнаю - или не запомню…
Я никогда не пройдусь по лугу до берега - я окажусь на этом лугу всего один раз. Ровно через четыре года, тоже в августе - уже одной ногой в московской ординатуре… Занесёт на этот луг - через дорогу от ближайшего - вон, сразу за общагой - лесочка. На лугу мы увидим лошадей, - я никогда не видел их с лоджий: год тут жил и с разных этажей, опершись на перила, - курил, дышал… Конно-спортивное общество?.. А тогда - не так уж и много нас соберётся, съехавшихся с разных углов Калуги, с разных общежитий, в которых проживали от разных больниц - сюда в сосновый бор, откуда с лесного городка у всех всё и начиналось… Это меня - будут провожать, но будет - когда! А сейчас и друзей-то - ещё не произросло… Даже с теми, с кем приехал с "малой родины" и учился там на одном курсе - судьба раньше почему-то не сводила, придерживала… Всё выступало - равномерно новым…
Об одном тебя прошу, - это я себе, глядя в окскую зелёную низину, - Вот ты приехал… Тихий городок… Перед тобой - хотя бы медицина… Ну не порть - этими погружениями с головой… Пообещай себе - никаких предельных сближений… Так будет даже - интересней, разнообразней и, я не знаю, мобильней… Год в этих стенах. Определённая загородность - общага замкнута на себя…. С одной стороны, конечно, времянка - через год всех неизвестно куда ещё - раскидают… Что, согласен, придаёт прыти. Успеть перекусать побольше… пока допущен… Боюсь, бесполезно и бороться - и не нужно… Новизна, мелкие завоевания - совсем без этого действительно будет значить - душить в зародыше… Но - не доводи ты всю эту прелесть до - итить! - самого конца!.. Без вопросов, да: на раннем этапе - тормозить - ни к чему. Но на более позднем - на самом проникновенном-то! Или - неизбежно замаячит - другая сторона… Завязнешь, и по брюхо - сядешь… Пока, если где-то они не прячуться, я особо и не вижу - в ком тут… Народец, правда - весь, целиком - ещё не подъехал… Общага - целина, не обследована… Обследователями… Такие же голодные… что тоже хорошо… Саква - это, конечно, комедия… Но я гарантирую, влезь - тот же Пётр или Подоля - в какую-нибудь, близкую по духу - сразу и пойдут с ней - вкруговую… Год в этом улье - год, всего! Возьми и пообещай! А потом - какой смысл не препарировать - себя же - в первую очередь?..
Какую - а? - книгу я читал? Даже и напрягаться не надо, что пробегаюсь - августовским вечером - вновь где-то в её середине… Гомеровская "Одиссея" досталась так же, как оказываются в руках Библии в американских отелях: мы, вселившись в комнату, нашли её в тумбочке - тумбочке почему-то единственной в комнате, расчитанной на троих.
Вот тебе и Гомер… Путешествие всего… с пятой по… по… двенадцатую… Восемь глав… А две трети книги… двадцать четыре же всего главы… Телемах ищет, Пенелопа - со своим ткацким станком, и, особенно смакуя - месть, месть женихам, и даже слугам… Если вот так не прочесть - от корки до корки, то прежние - из каких-то отрывков - впечатления, что девяносто процентов - описания - должны составлять - злоключения… фантастические, на островах… А тут, оказывается - семья, война, сельское хозяйство…
2
- А какая у него палата?
Каждый знает - свою, и в возникшей паузе Степаныч листает перекидной календарь, где на потерявшейся дате записывал, когда нам раздавал - дней так десять назад…
- Восьмая, рядом с моей… - хрипло произносит Морозов.
- Ага-ага-ага-ага… Я сам там сегодня. Посмотрю. Хорошо…. Угу-угу-угу-угу… Заплёв…Да, определяем как заплёв… Вот тут - только верхушка, а здесь - уже нижняя доля с противоположной стороны.
Молочно светится негатоскоп, до которого сидящий за письменным столом Степаныч дотягивается одной рукой - проезжаясь локтем по бумагам. Сначала он выдёргивает один снимок и пытается подсунуть под зажимы другой: получается с хрустом и не с первой попытки, - рентген-плёнку он держит за нижний край, - снимок гнётся и не цепляется зажимами.
"Эльвира… из детского мира… Нет, из детского мира как раз Надюшка… Голова за ними на улице - не вывихнется… А бывает, что и не… А день-два-три, туда-сюда - что-то на поверхности и проступит… Да, у - с одного бока страшноватенькой - что-то обязательно да проклюнется - данное свыше… Не всегда во внешности… Понемногу, наверно, у всех - припасено… Но вот чтобы груз недостатков не завалил - когда они покатятся как с горы - вот это почти недостижимо… Так что, красавица начинается там, где - если чаши весов и не в её пользу, - то тогда, хотя бы лёгким прикосновением руки… Обвешивать на несколько граммов - это даже соревновательно… Но - если, хоть сядь на весы, - то тут уж…"
Нет, мужчина-любопыт берёт шире - повернулась, повернулась бы голова… Но только на автопилотной наблюдательности - за всякими аномальностями габитуса… Эля: сухонькое личико, уже - как две круглые скобки - две морщинки от носика к углам ротика… Что она ротик так морщит, сейчас прямо свиснет Степанычу… Ан ниже талии - Эльвирище… И оголённые голени выставлены напоказ - с задатками слоновости: от широких бугрящихся коленей до заплывших щиколоток… Надюня сидит всегда с Элькой рядом, их всего-то две в нашей, на две трети мужской, терапевтической группе, но в общаге они - сами по себе… Элька - точно - на нашем, на четвёртом… А где Надюшка? На пятом или на третьем?.. Она раза в три меньше. У той, у Эльвиры, свисают углы подушки со стула, а Надька помещается на серединке сиденья, и ладошки ещё - свободно лежат на обводах из коричневой лакированной фанеры. Круглолица и вся в веснушках, и, несмотря на довольно крупные глаза, остальное пространство лица - без запорошенности веснушками - казалось бы незаполненным. Так и происходит, когда разговариваешь с ней, стоя - много места занимает открытый лоб… Надюха, она же совсем маленькая, да ещё и сутулится - что совсем нехарактерно для низеньких, и ей видимо неудобно долго держать голову закинутой вверх… А вот Эля, с её фигурой кенгуру и ногами как кислородные баллоны, ходит стройно и легко, с прямой - правда, какой-то окостенелой - спиной и туго поворачивающейся по сторонам шеей…
- Тогда пробегитесь по палатам… Или сначала сделаем перерыв… А соберёмся - ближе туда уже, к концу… Ну, так, так… Так-так-так-так-так… - Степаныч, зав туберкулёзным отделением, имел склонность дребезжать, вроде эха или затухающего колебания, частицами и междометиями.
Его стол - по центру, за его спиной - окно. Вдоль боковых стен - стулья: мы с них встаём и выходим в тёмный коридор, а затем на солнечное крыльцо. Корпус - деревянный - одноэтажный флигель, выкрашенный под "гжель": рамы - белые, стены - синие, наличники - голубые. Туберкулёзники обитают во всех оттенках далёкого от грозы неба… Несколько таких корпусов разбросано в маленьком парке. У крыльца и под окнами палат - нестриженные густые кусты - топорщатся сочно и зелено. Сквозь них, из-за них - лезут совсем не городские загогулины резного дерева и лубочная синева досок.
На скамейке, по одну сторону от крылечка, сидят несколько провяленно-сухих страдальцев в просторных пижамах и курят. По другую сторону от крылечка - сегодня нас трое, Якова нет - Вагиф, Мороз и я. Тоже курим - "Явкой" угощает Морозов. Ему кто-то вчера - на вызове "Скорой" - в благодарность, целый блок: и он - от щедрот - преподносит… Мы не сидим, мы стоим - в белых халатах, и все трое - в джинсах, что перекликается с синевой стен и бело-голубизной наличников и рам… Элька с Надькой некурящие - остались в кабинете Степаныча. Или сразу пошли по больным.
- У вас - колец - не носят?.. Вагиф, говоришь, значит, женат?
- Хэ! Атэц заставыл. Сказал, нэ жэнишьса, нэ пущу…
- Во как! Распределение… Она там, дома?
- Приедэт, будэт жит са мной…
- Пока гуляешь?..
- Хэ!
3
"Маё де-е-этство кра-а-а-а… сны-ы-ы-ы-й ко-о-онь…"
И сам - "красный конь" - в алом спортивном костюме. Нет, сейчас он, наверно, без куртки…
- Григорий! Закрой дверь, убью…
Недовольство песней - которую как коня уводит за собой из комнаты психиатр - выражает, не открыв глаза, Пётр. Я как раз через всю комнату смотрю на него. Он укрыт одеялом так, что оно натянуто от подбородка до ступней - саркофагом. После Гришки дверь подтолкнул ещё сквозняк - хлопает рядом с моим ухом: волна воздуха меня умывает.
Умывальня - там, где туалеты: два на холл. Гришка застрянет - бриться, а вода, судя по звуку, скоро закипит в чашке. Ему раньше, потому что дальше. Из Аненок - как называется городок облбольницы - в город и насквозь, на противоположную окраину, в психиатрическую.
Звенит второй будильник - уже мой: на полке, которая прилажена к стене, как раз над моей кроватью. Тоже ехать в город: туберкулёз. И тоже, как и нашему психиатру, с пересадкой.
Расположение мебели необычно: шкаф поставлен как делают девчонки-архитекторши со второго этажа - Григорий подглядел (успев раньше всех им навязаться). Шкаф прижат к стене только одним своим узким боком и, таким образом, отгораживает пространство в виде чулана, куда дверцы шкафа - впритык, - но открываются. А втиснуть три кровати - при таком неэкономичном шкафорасположении - это уже наша находка: кровать Петра стоит вдоль окна, и к ней - под прямым углом - кровать Григория: ноги к ногам. Изголовье Гришкиной койки упирается в непрезентабельный картонный зад шкафа, который сначала уныло выставлялся напоказ, а затем Гриня его завесил ковриком. Моё логово - вдоль стены, и в ногах у меня - уже стол; смотреть поэтому я могу - и в чулан, и на окно (Пётр - как подоконник), а могу, вывернув голову, если дверь приоткрыта, обозреть часть холла и даже - лоджию. Из дверной щели поддувает, и доносит: низким голосом - скороговорку. Старчиков - тоже психиатр (строго говоря, оба - наркологи), им вместе ехать, и каждое утро он забегает. Экстраверт до крайности - и всегда ищет бодрствующих. Значит, засёк - того, который бреется…
Как я и предполагал, забулькал кипятильник, опущенный в Гришкину чашку, и - хочешь не хочешь - сажусь на кровати, выдёргиваю вилку из розетки.
Клацает и во всю ширь открывается дверь: как в раме, в проёме останавливается - Стар. По инерции дошёл и до нас, - но не проходит.
- Эт вы чё? Всё ещё? - играет в серьёзность, а потом - решает удивиться - показывает открытый рот.
У него привычка - в затруднительных моментах указательным пальцем упираться в стальную фиксу - резца. Щекаст с румянцем. Как две семечки от подсолнуха - глазки, но не курносый. А всё равно - боров. Толстоватый - безусловно, - и маловата ему спортивная куртка-рубашка, треугольник с молнией, у ворота - растянут, - молнию не сведёшь. Из под нижнего края, фиолетового, и до фиолетового трико - белёсая сытая складка с волосками - как улыбка живота.
- Красный конь, ты, урод, дверь! - спокойно выговаривает ожившими чёрными усами дремлющий.
- Ха! Красный, ха! Конь! Григорий!
- А, эт ты… - ошибившись, Петру всё равно незачем поднимать веки.
Заревом наплывает за фиолетовым Лёвой - Подоля: всё-таки он в куртке, цельнокрасный… Я и сам, продолжая сидеть на одеяле, ощущаю предосеннесть утра - отчаянно солнечного, но прохладного, в тяге сквозняков, гуляющих по всем холлам и поднимающихся по лестничной шахте в пять этажей.
- Жду, поедешь?
- Внизу…
- Ну, Грирогий, смотри! Чё сказал… - это он уже о себе, тоже из дежурных вставок.
Унося себя быстрым, но раскоряченным шагом - раскачка из стороны в сторону вплетена в лыжное скольжение (чтобы не слетали шлёпанцы?). Обитает - в холле по диагонали, за лестничным колодцем.
- О! Выключил, Юрррок! Это - спасибо… Холодков - что? нам - навсегда? Ха-ха… Оставил…
Гришка ныряет за стол - там из тумбочки им извлечён большой полиэтиленовый пакет развесного какао-порошка, и говорит Подоля намеренно громко, пользуясь своей близостью к бутафорски-спящей голове.
- А ты, Пётр… Не идёшь? Или идёшь? Ха-ха… Лежишь…
- Заткнись, урою… Ты можешь помолчать? Конь, красный хрен…
- Ну вот, грубости… Ха-ха! - не внимает оппонент просьбе дрыхнущего.
Усатому идти - рядом, миновать несколько домов, - за которыми сразу поднимаются корпуса "областной". Какой-то терапевтический цикл - следовательно, может спать ещё час.
4
Она прошла через холл с белым пуховым платком на плечах. Домашний серо-голубой халатик, блондинка с короткой стрижкой. Старчиков глазами мне - Та-а-ак…
Уже были перетасканы вихляющиеся общаговские шкафы - из кладовки у кастелянши на первом - сюда, к архитекторшам. Отдыхая, Григорий и Пётр курили на лоджии - хотя Гришка, кажется, только раз с натугой приподнял угол у первого переносимого шкафа... Но излучал - хозяйскую волну, будто всех остальных он нанял. А кто - первый познакомился? Кто - выступил посредником в этой мебельной миссии?
Холодков помогал двум барышням, здесь же в холле, сдвигать в ансамбль для чаепития - длинный низкий столик и, одинаковые на всех этажах, дерматиновые кресла-диваны. Им на втором - архитекторши занимали пол-этажа - отводилось два холла, с причитающейся на парные холлы кухней - следовательно, тут возникала своя автономия. И поэтому не наблюдалось оголения нейтральных территорий: кресла и диваны не растаскивались.
Подпирая подоконник, мы с Лёвиком не отвлекали себя ничем другим - только приглядывались к здешним амазонкам: некоторые только сейчас возвращались с работы, но видимо заходили куда-то после - сумерки вот-вот уже должны были облиться электрической глазурью.
- Частушкина! Ты меня чуть…
- Я? Ох! - высокая, с лицом абсолютно не карикатурным и не уродливым, но без малейших признаков чего-то сверх, девушка гармонировала со своей сухощавой, похожей на тень от пальто, фигурой.
Хочется себя спросить - начни такая налегать на макияж, одень она что-нибудь… Ну, не этот плащ химзащиты… А пусть и его, - но, как они умеют - стянувшись пояском… И даже не залезая на каблуки… Вот если она так - то не обернётся ли всё это претензией и перегибом? Или, может, такое в её практике уже… И не принесло ничего, кроме разочарования? Она, тем не менее - улыбчивости полна - под завязку… И - как это у неё получается? - чтобы салат из слов со смехом…
Снова, из проёма меж холлами - там, где кухня - выпорхнула или, лучше сказать, выскользнула примеченная мною ранее: в меховых тапочках - как два бобрёнка - они, наверно, не сцеплялись сильно с линолеумом, вот она и юморила, двигаясь фигурным катанием. Чуть не налетела на эту - смешивающую всё, что можно издать голосом - Частушкину… Эмоциональная - контрастно к внешности - удивилась, испугалась, хохотнула, и прикрыла намечавшееся дтп, как готовое блюдо салфеткой, пением извинения… А фигуристка в меховых тапках показательно вырулила - с приседанием - и сделала кружок почёта… На "молниях" тренировочный костюм цвета… Да вон, как у стоящего рядом Лёвы.
- Ну? Дела - продвигаются?
В весёлом настроении Подоля, растянув рот шире зубов - так что углы улыбки заштриховались защёчной темнотой - переступил порожек балконной двери. Его, тычком в спину, не заржавело за Пётром - протолкнуть. Гриня - полуобернувшись - замахнулся локтем, и состроил лицом, лишь на секунду - угрозу. Благодушие слишком быстро вернулось на его лик, и заднему показалось - мало: теперь - лёгкий пинок.
- Иди-иди, Григорий! Помогай… Видишь, Игорёк - чашки, молодец… - и вжал голову в плечи, со смешком, прыгающем в усах, на повторный полуоборот Грини, шикающего:
- Пшшшёл отссссю…
Подвижная, скользящая по линолеуму - я услышал - не хило пришепётывала:
- Thяйник неthти?
Но была щедро накапана ей красота - словами удастся только очертить тип: почти пухлощёчка, с коротким, но не курносым носиком, и выразительными - не глазами как таковыми, - а ежиными - зебристо-пегими - иголками ресничек.
- Девушки-то в "Гражданпроектах"…
- А эта ещё? Белая…
Снова появилась блондинка с шалью на плечах. Издалека угадывалась - бирюзовоглазость. В руках - горка блюдец, на них чайные ложечки разных фасонов. По периметру полированного столика чашками уже были взяты в окружение - всякие баночки, пачечки…
- Сахарницу, сахарницу! - и сама же Частушкина, зачем-то смеясь, вскочила с края дивана: ближайшая дверь - её комнаты.
5
- Тебя вообще нельзя допускать…
Причиной были уже несколько кружочков картошки, - как только он взялся за переворачиванье, - вывалившиеся на эмаль между конфорками электрической плиты.
- Ну, знаете…
- Ты, Григорий, ни хрена не умеешь, - поддал Питер, вплетая слова в сигаретный дым, который он пытался пускать колечками, и одно или два - получились.
- А? А? - Гришка покрутил головой, играя недоумённой улыбкой - поиск свидетелей возведённого на него поклёпа; подразумевалось, что его вклад - пусть он и начистил картофелин меньше, чем Пит - был достаточен.
Перед кухней, разделявшей смежные холлы, существовало бездверное сообщение в форме буквы Т: два хода вели в холлы, один - в кухню; тут нас и околачивалось - трое. Я приступил к своим обязанностям, - в которые вмешался только что Гриня, - я имел склонность к аккуратному перемешиванью горы нарезанной картошки. Непросто - пока она не ужарится до закрывания крышкой: мы её больше парили, чем жарили - с маргарином. На большущую, из здешней утвари, сковородку, кто-то подобрал - только такая и подходила - крышку от выварки, из кастелянского чулана. Этот комплект стал ценен и хранился теперь у нас в запаснике: сковорода вмещала ужин на пятерых-шестерых, приготовление которого без крышки слишком растягивалось: а так - воды плеснёшь, закроешь… Но не дать сразу подгореть и, желательно постоянно, ворошить содержимое - в распоряжении имелась только обычная алюминиевая ложка. Надо - главное - не допустить прилипания… Постораешься дотянуться до центра сковороды - влезаешь рукой, которая держит инструмент, в горячие жирные кружочки, а чуть схватились они за дно - и уже ложка гнётся при попытки соскоблить, и опять на тыльную сторону кулака с горы съезжают - нет, некоторые ещё совсем сырые…
- На руки на мои посмотри!
- Видели твои руки, красный конь…
- Пшшшо-о-о… - Гринька топнул - как бы бросившись на Петра, - и тот отпрыгнул.
- Пётр-осётр, быстро - говорю… Колись на сигарету!
- Хрен тебе, а не сигарету… Ну, пошли… К-к-красный… к-к-конь…
Увёл Подолю из кухни - наша дверь от кухни ближайшая. Картошку чистили - скандалящие - вдвоём, но подвижный Петя обелил в два раза больше клубней. Сам, можно сказать, и приложил руку - врождённые темпераменты породили несправедливость… Со стороны нашего холла долетело Петровское:
- Ах, это ты, жирная скотина! Не надо! Не надо!
Он влетел в кухню снова, и после него в проёме затормозил - Старчиков, с кулаком наизготовку.
- Юрок, скажи, можно я ему щас - вломлю?!
- Нет, нет, прости меня, толстенький! Я не хотел!
За Лёвой тихо вошёл Холодков - самый из нас высокий и самый атлетический: хирург - с чуть-чуть маловатой ему головой, с тонкими, из множества прямых линий, чертами лица, которые делали базовое, фоновое выражение, что называется, малопроницаемым, а когда оно "проницалось", то сначала там вас всегда встречал Пьеро.
- Так что? Ещё не готово? - он направился ко мне и перехватил ложку.
Крутить в сковороде получалось и у него - не хуже: хирург, мануальные навыки. И без потерь поворочав ещё не ломающуюся картофельную нарезку, распределил поравномерней, чтобы закрыть. Но крышка не смогла лечь на края сковороды, Игорь слегка нажал. Старчиков - уже у плиты - склонил голову к зазору, который пытался ликвидировать хирург.
- Жарите, м-м-м-м…
- Иди-иди отсюда, нечего… Мы тут, понимаешь…
- Во гад, - намеренно присмиревший Лев покрутил головой от меня к Холодкову, от Холодкова ко мне.
Теперь он искал поддержку - в праве встроиться в зреющий пищевой хоровод. Но Пит продолжал мысль, гася окурок в струе воды:
- Вот ты? Ты чё сделал? Холодков карто-о-ошку покупал… Мы тут, как пчёлы…
- А чё? Давайте… Я… О! Яиц!
- Тащи-тащи… Хоть какой-то от тебя прок, от жирного…
- Щас как ввввмочу!
Шелест быстро удаляющихся шагов замер.
- Ты лук…
- Больше, чё, нет? - Игорь подошёл к маленькой очищенной бело-сиреневой луковочке.
- И то, у Эльки…
- Только в самом конце, для запаха…
- А где нож?
Бессловесно на входе в кухню возникла фигура вернувшегося Старчикова - с маской какого-то извиняющегося удивления - ещё немного и получился бы затяжной фотографический испуг. Демонстрировалось - одно-единственное яйцо, придерживаемое указательным и большим пальцами. Округлостью, белизной, диаметром, положением в руке - оно перекликалось с луковицей, крутя в пальцах которую, продолжал Холодков оглядывать столы и мойки в поисках ножа.
- Где?
6
- У него бабка в Кондрово… Это за Полотняным Заводом.
Не плескалась ни ветром, ни дождём ночь - ночь только что откупоренной сухой осени - теплынь. Асфальтовая тропинка ныряла в полузасыпанный овраг, срезая угол. От шоссе, идущего из города на железнодорожную станцию, отходил патрубок - меньшей дороги - к пятиэтажкам больничного городка. Пешеходы с обоюдосторонней автобусной, на шоссе, остановки или из ресторанчика - в двух шагах от неё, - когда-то внепланово протоптали кривую впалую в бывший овраг гипотенузу, которая, на моей памяти, была уже укатана асфальтом. Фонари добросовестно отстирывали темноту на опустевшей трассе - так что просвеченности и прозрачности хватало на всю длину прогнувшейся луком тропинки.
В тот кабачок отправилась большая, в новизне недельного знакомства, компания - в чём застали - и кого застали на втором архитекторском этаже, когда мы к ним - просто так - спустились. Тоже одетые по-домашнему… Я и Любаня - идём, гуляючи, уже ближе к полуночи, назад. Нагнать, обогнать нас - из тех, с кем пили, - никто уже не смог бы. Мы - так вышло - пропустили их вперёд: слышали смех, видели мельканье - в проникающем штрихами и пятнышками фонарном свете - насколько удавалось разглядеть сквозь кусты. Мы вообще ушли с Любкой чуть ли не первыми, а прокатившаяся мимо кустов, назад к общаге, хохотавшая толпа - нас просто слегка отвлекла.
- Одни наthы… - сказала Лю, прищурившись в сторону движения.
В наиболее массовой последней порции, и правда, шли, кажется, одни архитекторши… Да нет же - вот они - никуда не делись - Холодков, Лёва, Колюнчик-стоматолог… Но архитекторш и было - в два раза больше - окружили.
Разве что не в шлёпанцах - а, может, даже кто-то и в шлёпанцах. Были, были - среди девчонок - в кедах да в тряпочных тапках. В лес - в другую сторону от общаги - пошли бы, одевшись точь-в-точь так же. Я сам - в бугрящемся ежедневном трико, да только набросил джинсовку. Любаня, как она всегда ходила по этажу - в фиолетовом физкультурном костюме. Камуфляж под цвет ночи - нас и не засечёшь за кустами.
До того ещё как переходить туго натянутое шоссе, а затем вступать на перевёрнутое коромысло тропинки - мы отчалили из ресторанчика, обнявшись, шатаясь и разыгрывая из себя пьяных. Чем не повод обняться? Я блеял выборочные строчки из "На пере-е-е-е-еднем Сте-е-е-е-е-енька Ра-а-а-а-а," задрав открытую пасть к небу, а Любка, наоборот, роняла голову от смеха, и подыгрывала мне объятием-опорой - чтобы передвигаться вместе в виде устойчивой буквы Л. Так мы сначала забрели в чёрную ночную траву, а затем просто-напросто свалились - подвёл уклон возле неокультуренных посадок живой изгороди.
Кое-что, хоть и в зашторенности кустами, разглядывалось - друг в друге. Люба, в перерывах между поцелуйными приступами, улыбалась - не напряжённо, но перманентно - как делала это только что - всё время за столом. Она сидела в дальней от меня части двух сдвинутых столиков, и мы будто играли в пинг-понг - взглядами. Её, не всегда сейчас видимые в тенях от листвы губы, поддерживали беседу со спокойствием теледикторши. Оделённая внешностью, она как-то принижала свою красоту, стараясь втиснуться в рамки - то чуть грубовато-решительной спортсменки, то не сидящей без дела, оптимистической, не позволявшей себе раскисать общественницы… У неё, как я потом слушал, прижав ухо к голой груди, был серьёзный порок сердца - врождённый, который уже поздно оперировать (вернее, не так безопасно - надо было а детстве), - и иногда галопировал ритм. Своей спортивностью - похожестью на спортивность - ускоренными движениями, лёгкостью вскочить, сбегать - она, думаю, защищалась от плохих мыслей.
- А Гришка, этот вообще, каждые. Каждые! Выходные - в Москву, в Москву… Охренел…
В нашем кубике-общажке дверь на ночь запирали старухи: они там и жили, на первом этаже - богадельней - работая уборщицами и вахтёршами… Но так рано сторожевая бабка ещё не должна бы спать, это - если часа в три ввалиться…
По квадратно-винтовой лестнице мы протащились мимо архитекторского этажа - выше, стараясь не пугать разговорами и смехом гулкую шахту. Не включая свет в пустой комнате, повалились на сразу же начинавщуюся за дверью мою койку. От хвоста автострады - еле дотягивающий сюда свет - худо-бедно концентрировался мелом потолка и осаждался на предметы. Решительно спрыгнув с кровати, Любовь сделалась голой - мгновенно. "Молния" на куртке - как патанатомический разрез: от подбородка до симфиза. В памяти даже не нашлось и трусишек - не успел моргнуть? - под слетевшими с неё физкультурными… Она как-то очень точно помещалась в моих объятьях, как в футляр. Но брюки на мне всё же - не разошлись. Издевался я над своим голодом: обсасывал всё подряд - чуть ли не грыз - как пёс доставшийся ему мосол: не еда, но стимуляция пищеварения…
- Да, хоthела бы продолthения…
- Серьёзно? Ты бы хотела, чтобы?
- Да, thтобы. Я серьёзно.
- Э-э, нет, Любаш… Нэ надо…
- Как хоthеthшь. Мне с thобой и так хороthо.
- Нэ надо… Мы с тобой ещё маленькие…
- Ой, ой, о-ё-ёй…
7
Уже за спиной опал август - с патриархальным циклом туберкулёза и ежедневными переездами: автобус - полмаршрута, троллейбус - полмаршрута, под аккомпанемент до однообразия густого зелёного цвета: сам городок-Калуга - небрито- заросший - дорогу к больничному анклаву провёл через лесную просеку, и в лесу нас бросил… По дальнейшему расписанию - группёшка, в которой я состоял, вступала в череду стандартных терапевтических дисциплин, и жизнь для меня ещё сильнее замкнулась в биоценозе больничных корпусов и тех жилых пятиэтажек, что с магазинами в цоколях. Маячил ещё - загородный ресторанчик за шоссе, не всегда забитый людьми - как бывал каждый кабак в черте города, и куда зайти вечером - не представлялось, - но зато и не наскребалось - денег на него, почти никогда.
- После-то нашего коллективного похода…
- Он по этажу, с этого началось… Ревел - попрятались…
- Он же - с кем-то ещё - пил… Гинеколог, такой толстый, на пятом… Но не с Холодковым. Или сначала с Холодковым. И Колькой. Но Игорёк уснул - прямо в туалете… Коля, маленький - ждёт - нет. Да, они точно, поддавали втроём… Пошёл за ним, стучится - свет горит. И дверь не заперта. А Игорь там уснул - он же здоровенный - и дверь подпёр… А Колька перепугался - вдруг чего? Дверь - тык-мык, она не идёт. В щель - а он лежит. Тут, хорошо - Старчиков. Слон! Плечом - как жжахнет! В общем, Холодков обломал унитаз, под корень. Собственно, обломал Лёва - Холодковым…
- Ой, прелесть какая, - у Ирки появилось "вот-вот заплачет" выражение лица, предвещавшее хохот, - Никто не расссссс… Ха-ха-ха….
- За что - в стенгазету? Вы же - свидетели?
- Ну, вроде, да…. Ха-ха-ха…
- Позор Старчикову!.. Он сам - её и снял. Дня не провисела. Не понравилось! А писала - комендантша? А кто, вообще, непосредственно? Наблюдал - кто?
- Часту-у-ушкина... Пошла посмотреть, ушёл он с этажа? А он не вверх пошёл, а вниз. И остановиться не может. А тут - на свою беду - бабка. Самая такая - скандальная… Он плашмя - на неё - хоп, и падает. Как бы встретились - в конце лестницы. Её - с ног - Частушкина сама видела… Такая туша, представь… Крик дикий, мы только в холл повысовывались - Частушкина нам - Уходим, уходим!
- А мне - Петр… А ему - кто? Его же - и не было… Колюнчик… В общем, все всё знают…
Голубизна глаз не выявлялась под уличными фонарями совершенно, глаза прозрачневели, будто и при нормальном дневном свете они у неё - бесцветные. Как из глубины вод - выходили из зоны нерезкости. Их отделяли от моего, словно лупой размазанного зрения - миллиметры и сантиметры… А теперь они - каждый глаз в диаметре по полпяди - похожи на огромные прозрачные икринки, со свернувшимися в них зародышами-головастиками…
Больничный оазис - в фонарях-пальмах; у каждой - только одна пальмовая ветвь, и она светится; показали нам пальмы, во время прогулки, что оазис до утра вымер, а чувствительный первый сентябрьский холод - на обратном пути, заставил брать друг друга за прощупываемые острые локти, стукаться костлявыми боками, и лица наши пару раз - даже смерзлись: отдирали - в четыре руки…
Дружба четвёртого этажа со вторым - с архитекторшами - продолжалась. В тот день - день падения Стара - были взяты вытяжки из подоспевшей интерновской стипендии и вложены в венгерский сухарь, коим изобиловал местный гастроном - с чем и идти полагалось в гости, вниз.
А может, голубизна глаз - вся размазалась по лицу, взбила как шампунем короткую светлую стрижку и даже заползла на не слишком удачно сделанные фарфоровые резцы?
- Неплохо, - Ирина облизнулась.
С высоко поднятыми бровями и наморщенным лбом смотрела затем секунд пять - мимо меня, заторможенно. А! - будто её окликнули - встряхнулась. Улыбка - лукавая, но с вопросом - О чём, ну-ка, напомни, мы сейчас говорили?
- Доо-о-о-обрый ве-е-е-ечер…
- Дыбр… вещщ… - повторила за мной, не меняя гробового выражения лица, но провожая нас взглядом аж по двум изломам лестницы: та, раздавленная Лёвкой, с вахты.
На площадках перед каждым этажом свет горел всю ночь, сливаясь в шахту. Проходя мимо второго, донёсся, как хруст кукурузных хлопьев во рту, смех - или он как треск искрящего провода? - накатывающий на магнитофонную музыку. Свободной комната - наша - не осталась: Подоля ушёл спать ещё до разгара веселья - из-за намеченного раннего вставанья на электричку, а с нашего этажа, с лоджии, дерматиновый диван увели… Но я знал: на третьем - если наклониться через перила, видно - аналогичный сохранился.
- …он же Стомат заканчивал, Третий мед. В общаге, в комнате, все - его, те же, с младших курсов. А комнатухи какие-то квадратные, с перегородками. Наша вобла - их пиво. Мы сначала хотели сесть в ресторане, на "Речном"… У одного парня там - кто-то, но - туган, битком. Зато удалось - ящика два пива, и к ним, на Онежскую. Колька как у себя дома, пошёл показывать, а там есть - что. Там и новое здание - башня, и есть старое двухэтажное. Довоенное. Строили немцы. Ещё фашисты. В форме свастики. Уже это - тебе, как архитектору, а? Но после войны - перестроили. Хвосты - завороты - свастики, достроили до углов. Получился квадрат с крестом внутри и, главное, всё это соединили проходами. Колька мне показал, где туалет. Я вроде запомнил. Пиво же пьём. Вскоре иду сам. Кое-как нашёл. Эт ещё можно, по запаху. Как бы - гуляя просто по коридору. А назад? Думаешь я смог отыскать комнату? Имеется в виду - сразу - не найдёшь… Номер, конечно - не помню. И вот я кружу, куда-то всё время заворачиваю… Я уже снова захотел в туалет. Теперь - туалет не могу найти. И тут - хорошо - раз - встречаю парня из их… с кем пьём… Довёл меня как слепого - до двери. Я, значит, стакан пива - и снова. В поход. Номер - чуть не шепчу, запоминаю. Оглядываюсь, где свернул, куда…
- Что-то мы с тобой много разговариваем…
Свет доходил, огибая стволы сосен, оставленных строителями между домами - от несколько квадратных полнолуний - дрянных ксерокопий луны - бакенами привязанных к ночным вертикальным волнам… Жёстко, встряхивающе, прозвучало - Иркино. Мой быстро артикулирующий рот, на который она всё время смотрела, увлёкся словами - что ж, права, не ради них мы мёрзли в найденном сидячем уединении. Но я - вволю нацеловался - или переводил дух? Может, видя, что большей интимности не развить - без тепла одеял (ведь даже как максимум предполагалось - застрять - на последнем редуте, на растянутом надолго шутливо-чувственном баловстве голых тел), - не поэтому ли я и вернулся к веселению и увлеканию? Что, согласен, лучше спрягалось - с этапом взятия под локоть. Зарок закопал все мысли - о полагающемся выпрашивании - так глубоко, что и литрами венгерского было не размыть… А кабы на острие атаки - поставь я эту пятнадцатиминутную цель, - мы быстро бы выбрали что-нибудь из многочисленных пустых кухонь (где для тепла не выключались электрические плиты) или заглянули бы в "телевизионные комнаты", в которых - шаром покати - ни аппаратуры, ни мебели, ни шпингалетов, а только линолеумные лужайки - поблёскивали, да в одной раскинулся теннисный стол… Быв отрезвляюще одёрнут - заведённой, распалённой - женщиной, я только теперь увидел, как она спокойна. У Любки, вспомнил, тоже избыточествовали - настороженность и покорность - как уж выйдет? - или будто и той, и этой хотелось какую-то бабочку - не спугнуть?.. И тоже - слегка царапнуло, как и тогда - что же это они такие уравновешенные? Справедливости ради, сразу пришла на память сегодняшняя Любаня: да, смеялась, - но смеялась немного нервно: я отплывал прогуляться-развеяться - не с ней, а с Белой (как потом все наши называли Ирку - Ир среди архитекторш оказалось больше половины).
8
- А где Красный конь? А-ха-ха-ха, - певуче спросил и певуче закатился, остановившийся в дверях нашей комнаты Коля, щупленький стоматолог: главное, что в точно же таком как у Григория красном спортивном импортном.
- А-а, эт ты… Уехал, уехал… - пробурчал, наморщив усы, Пётр, - Ты ещё спроси: "А ххде Гыной?"
- А-ха-ха-ха, - Коля закинул голову и в треугольной дырке рта показались два резца, как у перевёрнутой дохлой крысы.
- Где Гной? - повторил он полюбившееся ему прозвище Григория и надолго располовинил лицо улыбкой, держа рядом с ней сигарету меж двух распрямлённо-выгнутых пальцев.
Подростковую грубость выудила из архивов - Перцева с третьего этажа. Она, как Петя, и я, и Старчиков, учились с Подолей вместе в одном институте - общего родного города Астрахани, - но Перцева продудела с ним ещё и всю школьную десятилетку.
А сам Колька - деревенско-московский белобрысик: "Вы - что? - не знаете, где Юхнов?! Ну вы даё-о-оте…" Зато в манерах замедленность и вальяжность пришли к нему, не иначе как приобретением - из шести лет в столичном Стомате.
- Уехал, уехал в Москву…
- Вот гад, да?
Он вшлёпал в комнату. Собой Коко как-то не очень наполнял красный костюмчик, почти детского размера. Тонкая голая шея - продевалась в широкую пазуху воротника, кисти рук - пристёгивались к обшлагам, а красные штанины наползали на пришитые к ним шлёпанцы: его будто вёл невидимый - марионетко-вод.
- Юрик-к-к-к…
Колюнчик остановился - невесом - как кривой столбик пепла, не падающий с его сигареты.
- Я что зашёл…
Большая, как дынная корка, улыбка перевернулась, и острые краешки полумесяца оказались внизу, ниже вроде бы самого лица:
- У кого-нибудь - расписание поездов - с "Калуги-два"?
- У Гришки. Только у Григория…
Коля уставился в окно и выпустил дым из носа.
- Ты тоже, что ли, туда? - Пит бровями схватил морщину, отчего близко посаженные маленькие его глаза скатились в общую ямку под переносицей.
- Уже и сам не знаю…
Станция "Калуга-два" на Киевской железнодорожной ветке - выступала самым удобным посадочным пунктом, если добираться из наших Аненок (название больничного городка по названию предшествовавшей строительству деревни - бедная всё-таки оставила от себя несколько усадеб вдоль дороги) - до какой-нибудь платформы, откуда можно впрыгнуть - в вагон московского направления. То самое шоссе - за которым ресторанчик "Теремок" - имело дальний прицел: Киевскую автотрассу, но вело оно сначала к станции: автобус через пять остановок к ней и сворачивал.
- Лев сегодня - нет - не заходил… Даже к Гришке.
- Этот ваш Старчиков… Его и сейчас - ещё…
- Во работает! СтаКановец…
- У бочки, небось, жирная свинья…
- С кем-ньть из наркологов…
- Пересадка… У него двойная пересадка. Троллейбус, бар, автобус. Ха!
- А ты чё, бочку видел?
- Пиво? - Коля мастерски умел кривить рот, гримаса могла замереть надолго, нажатием кнопки "Стоп".
На одних с Лёвой проживал метрах - на нашем же, четвёртом этаже. Кто-то третьим у них - числился, но третья койка де факто пустовала. А по выходным да праздникам - и Колькина. "А что тут в выходные делать? Ну, что вы тут делаете? Пьёте?" Чаще скрывался в Юхнове, где можно калорийно попитаться два дня, но он-то общажной свободой был сыт - намаялся, - а те, кто приехали из дальних провинций, под бок Москвы, все, практически, были "домашними". Для нас эта якобы скука пустых стен имела сладость: без отчёта каждый полноправно мог взять и провалиться куда-нибудь - в город, в лес, на другой этаж, в столицу… Пьянило.
- Сам, в больничный? Не заходил? Ну, буфет… Тот же раз…
- Так - что? Бочки не было? Или была?
- Вы про чё - пиво?
9
Голова Якова Саквы просунулась, под звук открываемой двери - смеси скрипа, стука, чмоканья - нашей служанки, докладывающей: Пришли… Снизу, с кровати, я видел кадык, похожий на локоть, а выше - сросшиеся вымытые картофелины - и по цвету такие же, коричневато-загорелые. Слабо выделялись губы - как набор бородавок. Оправа очков, казалось, стягивала и протыкала клубни, чтобы они невзначай не раскатились. Просвечивал потолок - сквозь прикрывающий Саквину голову чепец из щетины.
- Ты опять, что ли, постригся?
- Можно тебя на минутку?
- Чего такое?
Он отступил в пустой холл, и мне пришлось - спрыгнуть с постели - за ним. Через минуту я вернулся, присел на корточки перед кроватью, выдвинул из-под неё чемодан. Яшка занимал у всего общежития - кто даст, - но возвращал без задержек. Через неделю приходил занимать снова. В кошельке, куда он вкладывал протянутое ему, - или откуда он вынимал долг, - всегда виднелось изрядное наполнение.
Яков и Игорь Холодков были моими первыми проводниками по калужской земле:
- Вы - не в общежитие? Где это? - когда нагнал их, выйдя из дверей облздрава.
Всех там записывали по разным деревням - куда следовало отбывать, спустя год интернатуры. С электрички сошёл-то - в то же утро, и прямиком - к неизвестно где расположенному областному отделу. Чемодан - ума хватило - закинул в вокзальную камеру хранения, потому что пока нашёл контору… Теперь два рослых широкоплечих парня - бойким шагом, краткими ответами - исключали возобновление моих плутаний (добираться в какие-то Аненки), а то ведь - всё утро я потерянно обследовал берег Оки, направляемый широкими жестами прохожих. На вид спортивные - воронежцы - что сразу выяснилось (первая же тема для разговора - кто откуда), - они сутки уже как приехали и даже переночевали где-то в Приёмном отделении. Но были оба - сильно несхожи, "не братья": Холодков - с выверенными, как под кистью каллиграфа, чертами лица при маленькой - для мощных плеч - голове, аристократически бледный, будто его только что вызвали на дуэль, а Саква - весь состоял из выростов, узлов, впадин, канатов, был загорел, что вполне шло к его какой-то поселковости в одежде…
Ведомый ими, я прицельно не запоминал главную людную улицу, только после всё думал, - когда на автобусе выехали за город, - что ого-го, где больничка-то, а брёвна сосен мелькали и мелькали - отдельно от густой жабьей зелени. Но это был какой-то другой город со своей аортой-улицей, был незнакомый бор - хотя и похожий, однотипный, как все сосновые… Первое впечатление - как форзац - шрифты да липкое название, которое пока клеится только к пальцам. А встряханёшь память, посыплется другое - основное, многослойное, многостраничное… Но это - если погрузиться, а навскидку - тоже выпрыгнет - что-то компактное, как тот первый потерянный ракурс. Только - город другой. В другом городе - на всю жизнь знакомая многолюдная улица, продолжившаяся лесной дорогой, спутать которую, правда, раз плюнуть. Как уверенность в реалиях сна - да, было, видел, - но взглянуть теми же глазами уже невозможно…
Провожатые ждали приезда ещё одного воронежца, и мне оставалось - приглядываясь, с кем бы новыми объединиться - лишь временно занять зарезервированное тому место. Через пару дней нагрянули астраханцы - без разговоров Пётр с Гришкой утащили меня к себе. А комната Холодкова - с точки зрения незабываемого духа интернатур, ординатур, курсов повышения - не задалась, можно сказать, совсем: третий воронежец вскоре переселился к какой-то бабе в городе; Яшка - с самого начала, и весь год, блюл отстранённость и дромомански не только уезжал куда-то на выходные, но и уходил куда-то каждый день после занятий - и неизвестно зачем. Игорь Холодков ежедневно стал перемещаться по диагонали этажа в наш холл, садился пить чай или более компанейские напитки, но не реже оказывался и за стеной, к которой как раз прижималась его кровать - оседал в комнате Лёвы и Коли, особенно, когда те взяли напрокат телевизор. (Мы тоже брали, но с нашей стороны здания приём чем-то экранировался, - неизлечимое мелькание сильно раздражало, - мы телек быстренько и вернули.)
10
Синеватый светофильтр шторы и - уже сумрак… Бактерицидная ультрафиолетовая лампа именно так всю ночь светит в перевязочной или операционной. Леопардовые покрывала на двух кроватях и большое зеркало на стене, над сдвинутыми двумя тумбочками. Коробочки с тиснениями названий, пузырьки как прозрачные нецке - с золотистыми ленточками на горлах, - распылительные цилиндры-спреи разной высоты… Вблизи зеркала и тумбочек воздух - словно это запах самого света, синевато-сиреневого - пропитан вечерне-платьевыми фимиамами… Танцуешь, уткнувшись в шею, за ухо, а подбородком трёшься о рубероид платья…
В один из первых коллективных приходов на второй этаж состоялась импровизированная экскурсия по комнатам - словно по дворам. " Как! У вас везде - Иры! В каждой комнате - хоть одна да Ира…" " А есть, и где две Иры!" Поначалу надо было притаскивать стулья из их комнат, чтобы всем разместиться за столом в холле (чёрно-коричневых кресел и дивана порой не хватало), надо было иногда галантно помочь принести какие-нибудь тарелки с недостающими закусками… "Так, здесь у нас живёт… Сюда мы не пойдём… Тут… А кто тут живёт? А, да. Это не из наших…" Им самим хотелось во что-то играть, фестивалить, и танцевали мы много раз - до петухов, в том же холле, раздвинув чаепитную мобильную обстановку - в углы. Или уж - разворачивались в соседнем, совершенно - в пользу холла номер один - освобождённом от мебели; пока не стали приходить старухи-вахтёрши, над головами которых, - они же внизу и жили, и спали, работая в ночь, - мы, видите ли, "учиняем гром с музыкой". Не сказать что всем молодухам пришлись по душе - зачастившие, и половина хозяек быстро откололась, перестав присоединяться к холловой танц-компании. Да и нас уже подтягивалось - особенно за раз - меньше и меньше, а глаза зорких дев быстро просекли симпатии и подкаты, и как им тогда, пролетая в ставках, не охладеть - или просто не отойти в сторону? Уменьшенные составы вполне помещались теперь в чью-нибудь одну кубатурку, но по-прежнему принимающая сторона всегда выглядела многочисленней. И тарелочки помогать приносить - тоже ушло в быстрое прошлое…
Дизайнерская хватка чувствовалась - в умении из общаговской однотипной мебели сколотить уют, - чему способствовала приемственность - стиль житья-бытья наследовался - в отличие от ежегодных заездов новых врачей-интернов. Диаспора архитекторш осела в больничном городке со времён строительства Нью-Аненок, с медленной сменяемостью прижившихся отработчиц (после института - три года, а далее - бесславная очередь на квартиру), но и здесь выделялись свои искусницы. Населяли комнату с леопардовыми покрывалами - Любка и Ирка Белая - самая симпатичная парочка, делящая пьедестал - и не только в моих глазах - ещё со дня перетаскиванья шкафа. Хуже было то, что, если промыть общий взгляд на золотишко двух холлов, на дне корыта оставались всего-то - только та да другая. Как будто и девы этого не чувствовали! Потому-то обе и сошлись, превратив комнату в мишень для голодающих шмелей - вступая куда, казалось, что окунаешься в синий цветок-колокольчик… Просвечивает его чашечка-абажур, давая успокоительное в виде сумерек, а тем временем на тебя, завиваясь, наползают, сковывая движения, толстые лианы - только не цветочных, а вязких вечерних парфюмов… Интерьеры в комнатах других жительниц этажа - отдавали они себе в этом отчёт или нет? - ровно настолько приближались к коммунальщине, насколько невыразительные внешности заставляли своих носительниц адекватно махать на себя рукой и довольствоваться лишь причепуренными трафаретами убранства - не то, что у "мальвин". Они не играли на выигрыш - кроме тех двух, - и поэтому всегда были гостеприимны и улыбчивы: бессребреницы (не те, что раздали, а те, у которых никогда и не было).
Я стоял на балконе - длинном, больничном, вдоль всего этажа - и курил с Морозовым. Одногруппник постепенно выкристаллизовывался - как ухарь, привычно появляющийся из-за соседней двери в нашем холле… Октябрь тронул лиственные породы, вкраплённые в сосновый бор - к палубе корпуса сразу подступал лес, - и эти деревья, как зелёные раки, в тине укропа спрятавшиеся, начинали свариваться, оранжеветь, по мере закипания рассола, а укроп - оставаться таким же, тёмно-зелёным.
- Съездил, хоть наелся?
- Ххе…
Расплылся Мороз и насмешливо булькнул харкотиной глубоко в горле - на выдохе дыма. Чем усилил свой образ комбинированного сказочного персонажа - ещё, оказывается, и Змей Горыныч. Немелкий парень, с тугоподвижной походкой, всегда в джинсовом костюме (родом он, как и Коля-стоматолог, из калужской, но другой, деревни - только учился не в Московском, а в Смоленском Меде) - сейчас, поверх денима, облачён был в недозастёгнутый белый халат, как в кафтан. Шли ему и стриженные под горшок густые желтоватые волосы, логично продолжавшиеся лицом кинематографического Ивана-Царевича. Но стоило царевичу улыбнуться, как на передний план выступал антагонистический образ - Бабы-Яги: полусгнивший длинный верхний резец, без близкого сопровождения других зубов, перебрасывал мой взгляд ему за спину, в поиске горба - вместо несомненной сутулости.
Грудь Ирки Белой своей формы практически не имела, как жидкость - подставь руку, того и гляди, просочится между пальцами, - но распределённая по двум внушительным ёмкостям, укрывала торс парочкой упитанных лещей (но не камбал), - а потяни зубами розовый сосок-пробку, оставишь девушку инвалидом на время, пока снова не накопится то, что пролилось, - а сколько там, если в литрах? Но не в миллилитрах же… Лес насыщал зрение половиной спектра - от красно-бордового до стабильно зелёного, который как шлагбаум на середине цветовой гаммы не пускал на другую сторону, к синим. То ли потому что жёлтые деревья как лампочки, опущенные под воду, рождали объёмность, то ли потому что добавление целой вереницы тёплых оттенков затрагивало больше струн зрительного восприятия - но лесной массив, стеной встававший в нескольких метрах от больничного балкона, непрерывно насыщал взгляд тем, обо что внимание уже не стукалось как мячик (как оно, ударяясь, отпрыгивает от однообразия зелени). Глаза просили ненадолго им не мешать, они были заняты… Вид слабозагорелого шевро, - но с полосками от бикини - перерастал в личный Иркин гормональный, приятно-едкий, запах кожи и, вроде бы даже, наперчёность от него - на моих губах… Я веду, веду ими - под ними меняется местность, я - на вулканическом плато, с гладкими застывшими потоками лавы… Лава не застыла… лава, несмотря на то, что даже не тёплая, сама движется… А почему, интересно, у неё грудь всегда холодная, как щёки с мороза?
- Ну там нормально, на "Скорой"? На полную? Или на - пол? Совсем - тя - не видно…
- А какой смысл иначе?
- Тогда к себе, на харчи, и не вырвешься… Вырвался?
- Ххе… Зовут наши, пойдём…
Блондинки, со своей нежной кожей, частенько бывают защищены - замедленными реакциями, но когда у них повспухает, они сами себя могут - поведенчески - и не узнать. Ирка робела по отношению к собственной наготе - пробегала до окна, задёргивала шторы - во время наших дневных сессий (как-то закосила на больничный) - и нырь сразу под одеяло… В движениях и ласках чувствовалась осторожность наладчицы, знающей устройство - коварное, - которое может и прищемить палец. Никаких словесных предложений не поступало - какие в своё время исходили от Любы, для перевода пододеяльных голых обниманий в финишный этап. Ирка прекрасно понимала - и без переводчика говорила - на языке раздетости и на всех диалектах выпуклостей. Напрямую ни о чём не просила - в пантомиме, имеется в виду, - даже отчётливо придерживала коней. Более чем ясно давала понять, что препятствий никаких не будет, - но при всём при том, в некоторых наших сплетениях, зажималась и как бы подыгрывала - будто подслушала мою августовскую установку на "недоведение до конца" при полной иллюзии распутства… Не забудешь моменты, когда и сама бралась, как за ручку лодочного мотора, но тут уже я, преодолевая туман в голове, отстранял её пересохшую, как вобла, ладонь, за чем никогда не следовало - то-то и оно - никаких междометий или вопросительных взглядов. Раз так надо, то тебе видней - говорила немота слабо-голубых, льдисто-голубых, глаз: два циферблата женских ручных часиков, тикающих ресницами…
"Теремок" с шоссе - вглубь от автобусной остановки - двумя стрельчатыми кровлями повторял треугольность больших ёлок, за которыми сам прятался. Только остроугольность ёлок бесцветно чернела на фоне фиолетового оттенка в чёрном, а высокие стропила крыши серо-жёлто выступали, подсвеченные снизу окнами.
- Так, посчитаем, - не усидев перед подошедшей официанткой, заказывал Пит (или уже будто поднялся говорить тост?), - Пять бутылок водки нам хватит? - обращался одинаково и к столу, и к крахмальному фартучку, - Да, ещё две шоколадки. Какие? Большие…
- Маленькие, самые маленькие, ты чо? - лязг хохота прокатывался по краям двух сдвинутых столов.
- Ну, и ещё - фрукты. Что там у вас есть?
- Яблоки. Сколько?
- Сколько-сколько… Каждому! - и хохот словно создавал стенки по периметру длинного стола, превращая его в коробку, полную смеха.
Утром я невозмутимо поднялся на четвёртый. Пётр парился в куртке, с сумкой на плече.
- А, гулящий наш…
- Ты чо, поехал к бабке?
- Красный конь, долго тебя ждать?
Григорий перемещался по комнате, что-то собирал в дорогу - сам при параде, в "тройке".
- А-а, Юрок! Ты рановато вчера, рановато со своей Белой… Как там - наш Мороз - выдавал! Не заста-а-ал…
- Концерт! - в холле ждать было прохладней, но Пётр с порога вернулся подхватить тему, - Ты чё - хохма! Фонендоскоп - на шее - туда-сюда… Вошёл - влетел… Халат - развевается… Кружит по залу… Пьяный - готттовый… А "Скорая" - его где-то на дороге - ждёт… Давай, всем - и нам - зачем нам? - омнопон предлагать… Красный конь, ты скоро?
- Хе-хе-хе… Представляю, как он приезжает на вызова… Ангел смерти… Хе-хе…
- Ну давай, куралесь дальше!
- Да вы уж…
Скорым шагом они потопали, разбрасывая эхо голосов по пустым сотам - холлов, кухонь, умывален.
Любаня, само собой, ночью и знать о себе не давала в своей комнате - с леопардовыми покрывалами, - она просидела до утра с Холодковым у соседок, которые тоже ходили в "Теремок". Поначалу банда догуливала, потом - кто ушёл к себе, а те, чья комната приютила, - бедняжки уснули, не раздеваясь. Игорёк мне позже в деталях живописал, что помнил. Сам же с Любовью, при свете настольной лампы, пил чай вперемешку с откуда-то взявшимся шампанским. Потом ему сказали, что - это он - и принёс его из ресторанчика.
Я как-то пропустил мимо ушей, что Подоля и Пит утром укатят. Григорий вполне мог, даже должен был - в столице он совсем спелся - с аспиранткой пединститута, и стал зависать в общаге, в той что рядом с церковью, на Юго-Западе. А Пётр - в Кондрово? Вдруг? Но это у него в характере - импульсивность - вскочил, поехал…
За умыванием дошло, от чего уворачивалась Иринка - да я бы и просто по утреннему режиму - побрился… А хлеб бойцы съели, значит, так и так - в магазин… Я покружил по окрестным пустотам и вновь спустился вниз. Ира голубела глазами, улыбалась и сунула мне в рот кусочек печенья. Метражная леопардовость без морщинки лежала и на второй кровати.
- Мои, представляешь, уехали… Может, попить? Какие-то копейки остались…
- А почему бы и нет? - и прищурилась.
Поскольку спустился я уже в туфлях и куртке, то сразу пошёл в поход дальше - на Иркины деньги покупать венгерского сухонького.
Одутловатость его лица и одутловатость застёгнутой на все пуговицы - и на запястьях - джинсовой куртки - сливались… После того, как постучал, он не пытался толкнуть дверь, а молча стоял за ней, пока мы переглядывались - только после моего отклика осторожно отворил и вошёл.
- Спищщщ-ки… Изззззини-те…
Улыбка вокруг баба-ягового зуба - на лице сошедшего с фотографии Сергея Есенина - тлела теплом и виноватостью. Прикурив сигарету, которую с прихода он держал в пальцах, подогнутых, будто из его рук только что вынули черенок лопаты, Мороз сделал тугой незначительный поклон и повернулся сутулой спиной к нам. Голова - как заход солнца в море - виднелась только жёлтой макушкой, лежащей на воротнике джинсовой куртки. Стакан я ему во время пыханья сигаретой над спичкой - предложил, но он, посерьёзнев, закашлялся, словно буквами из дыма.
Дверь восстановила свою незапертую белую закрытость, а моя рука - положение на Иркином колене. Ирина сидела нога на ногу, коленка - при покачивании - становилась то тупее, то острее… То тупее, то острее… Потом я наткнулся на другие рифы - лифчик был водружён, но и руки мои была сыты, даже перегружены ночным осязанием.
- "Мурфатлар"… "Мурфатлар"… - гласила этикетка.
- Сказка…
С нарезанным сыром на тарелке. Она и вошла, держа её как пистолет, на уровне лица - прокладывала ею дорогу со второго этажа сквозь тернистую пустоту лестницы и холлов, до этого стола, прижатого к спинке моей кровати…
11
Ноябрьские праздники, да с захватом выходных, накануне выдули из общежития чуть ли не полностью население - первый легальный срок, когда уехать получилось и по далёким домашним адресам. Ностальгический зов - испытывался, но его накрывала волна многолетнего желания - отчалить на простор, и лучше - поближе к столицам… В нашей кубовидной пятиэтажке появилась узнаваемость голосов или смеха - на расстоянии, когда достаточно было только уловить тембр: анализировались образцы - от немногих, кто всё-таки завалялся на полках. Угадывалось мгновенно - в гулкой лестничной тишине, в которой звук - только тронь - срывался как выстрел с курка.
Саква стабильно занял тридцатник, заговорщически шепнув:
- Макумбва Мугабе, - чем напомнил мне, что эти же деньги отдал мне всего неделю назад.
Наша комната осталась со сторожем - со мной, - а Саквина-Холодковская, как и большинство - законсервировались. Застрял - их сосед через стену, Старчиков, но Кольки - и след простыл… У нас в холле появлялся - ещё только Морозов, который набрал столько скоропомощных дежурств, что, приходя, сразу запирался - спать. Его медленный топот - гляну за дверь: он - или туда, или сюда идёт - в джинсовом костюме, под куртку которого поддет толстый свитер turtle-neck, а в руке - чемоданчик-"дипломат"… Второй этаж тоже сильно поредел, но сплотился - отмечаловку затеяли общую, силами нескольких резидентш, да ошивавшегося постоянно у них Лёвки. В основном же тот пил с толстопузым гинекологом. "Я предпочитаю не выскребать… Завожу корнцанг…" - и выставляет два пальца в виде рачьей клешни, - "Нащупываю, хоп… И вынимаю яйцо целиком…" Это я как-то подслушал их разговор за бутылкой. " А вот, например, у меня… лежит алкаш, - вносил свою лепту нарколог, - Уже - всё, деградация, распад личости, схизис…"
Пришлось почувствовать себя рыбёшкой в аквариуме, из которого всех, таких же рыб, распродали или куда-то пересадили, но аквариум остался по размеру для прежнего числа, и теперь я в нём плавал - блуждая. Ещё более разряжённой атмосферу - сделал для меня выезд в центр города, где обязана была состояться демонстрация - людность, какая-никакая… Под туманящим аэрозольным дождиком утром сел я в автобус и вышел на конечной - у рынка, на центральной улице. Прошёлся - пустынней, чем ночью, и базар заперт. Через год-два, только уже живя тут, я узнал - поучаствовал - оказывается, демонстрации проходят совсем в другом месте, около обкома партии (это у Оки, где я искал облздрав). Дождь собирался в капли… Я тупо проследил, как одинокий троллейбус, скрипя и покачиваясь по-утиному, дополз до светофора, а потом, завизжал, как собака, которой дали пенделя - газанул по свободной улице. Отстояв своё на развороте, подошёл и автобус - тот, на котором я сюда приехал, - он и увёз меня назад, в Аненки…
Пить - в эти дни - не лезло. Не хотелось и кого-то веселить.
- Ну, смотри, как хочешь… - Ирка, по собственной инициативе поднявшаяся ко мне на четвёртый, пригласила в люди - косенькая.
Похахатывая, рассказала, как к ним за стол периодически прибегает Лёвчик, участвующий в нескольких параллельных - то есть, видимо, во всех общаговских - пьянках, собравших те единицы, что прикипели на праздники к этим стенам. Он - я уже будто видел его перед собой - извинялся, больше гримасами чем словами, и убегал из-за стола, где одиночному мужику куража нет; но возвращался, под архитекторские улыбки - делая открыторотое удивление, с подпоркой - указательным пальцем - к железной фиксе, - "Эх-а, это вы чё тут? Вы-пи-ва-ете? Чё сказал…" - и его, под хохот, сажали снова…
Потом она пришла ещё раз, ближе к стемнению… В окне - пока, правда, ещё дневал - запад, но меня - из-за дождливой погоды - неподъёмно клонило в сон. Никогда не любил запираться, а дверь же - у самого изголовья… Сначала её рванул Лёва, затормозив на пороге. Вывернул я к нему голову - да, доза безотказно дегустируемого сделала физию Старчикова тёмно-розовой и лоснящейся - вздутой как флегмона. Рот и брови добросовестно выражали удивление - до моего "Чё те?" и сонного опускания головы - назад, в подушку. Его "Извини… " - погналось за ним, как и быстрое удаляющееся - его же - шарканье… Ирка, та постучалась, и, не раздумывая, предстала передо мной - сидящей на корточках у кровати. Она долго водила губами по каким-то интересующим её изолиниям на моём, лежащем на боку, лице, а сумеречно-голубые глаза всё время поворачивались, цепко держась за мой, тоже следящий за ней, взгляд. Ирку неприголубленную - распрямившуюся, слегка шатнувшуюся - выдуло, тихо как платок, брошенный на ветер… Дверь вежливо клацнула, оставив меня гораздо более разбуженным, чем от Львиного грохота… "Ну вот, на данный момент… Её - не в чем упрекнуть. Меня - не в чем упрекнуть… Не любезно, но - самое время - шаг назад… Даже не уложил…"
12
- А ты сам, значит… туда, в столицу…
- И придёт с подружкой, учти! Хе-хе… Она же, а? Как? Нормальная?
- Водку, небось, не пьют?.. Пятница - уже зав… Какая ещё подружка? Пётр, а?
- Давай, ты наш… боевой… Сам, сам, Юрик-к-к… Нет, я побуду… Вот он, билетик… - Пётр протяжно, с повышением тона, свистнул: кондровский автобус завёл турбины.
- Штаны она - тебе! - делала, - Григорий был прав.
Вообще-то она - ему - сначала: ушивала медицинские халаты. Но наверно через кассу, за плату - коль в ателье. А у меня лежали джинсы, присланные из дома - на размер больше. Только он заговорил, что есть мастерица-ушивальщица, я ему эти джинсы - в зубы, и через неделю она их сварганила. Пришли, он с ней, вместе, среди буднего дня; я за шифоньером джинсы одел - не придерёшься. "Сколько должен?" "Да ничего не должны." "Ну, давайте, все мы, вот так, как-нибудь посидим… Или куда-нибудь сходим…" "Не знаю… Если получится…" Гришка поначалу что-то имел - на её счёт: приближал. Зайти лишний раз к ней работу - там, где его пересадка с автобуса на тролик - иначе, на кой чёрт я ему сдался со своими джинсами? А тут - и в Аненки привёз, и в комнату завёл. С Петром, со мной: "Это Пётр, это Юра…" Может, думал, что нас нет? Или наоборот - перепродавал? - когда за невысоким пиком приваживанья - последовал сползающий откат, когда - и охотничьи разговоры стихли, и уж до шур-мур на нашей территории - явно не - мы бы учуяли… По контингенту-то совпадала - свой человек, общежитский, вольноопределяющийся, но недалёкость швеи, по всей видимости, быстро начала угнетать психиатра. Даже в наших глазах, малость перевешивало - каждые выходные ждала аспиранточка в первопрестольной…
- А на посошок?
- А как в автобусе… - но всё-таки выпил - налитые полстакана: уже ремень сумки продавливал плечо застёгнутой куртки у Петра.
За окном сумерки только собирались настать; предсказав их, в комнате - красное вино основательно почернело. Добавлял мглы и дым - курили охотно: я знал, где продаётся финский "Бонд" - в магазинчике-военторге без вывески; и вино - оттуда, оно тоже сильно привлекло моё внимание: у поноски аж что-то треснуло, где крепится ручка, пришлось придерживать снизу… Уход Петьки - будто остались без радио, а он щедро балагурил - впрок - ведь на деревню к бабушке, в изоляцию… Но захотел бы - остался… Вагиф не злоупотреблял акцентированной речью - посмеивался, поддакивал, зато зубы его - светились: цельно, с плавными гранями, как ломающаяся, уже схватившаяся простокваша. Рядом с ним сидела, на Григорьевой кровати, маленькая блонда - эта зубами напоминала соседа-Морозова. Почти ни разу и не улыбнулась за вечер - что по-своему мудро… Кто её знает - кто? Вроде бы москвичка - заехавшая к швее в гости на выходные. В подавленном настроении, но со светлым прелестным круглым личиком - печальный цветок, когда с закрытым ртом.
Портниха тоже - не лучилась весёлостью, потягивала вино, курила, слушала, и взялась о чём-то длинно рассказывать, только когда язык у неё впечатляюще пошёл заплетаться. К тому сроку и мой взгляд - запутался в коричневых кудряшках её "химки", над туманящимся обмякшим лицом, а ценность кудрявой мансарды, требовала только одного - не портить то, над чем возвышалась: над прямо-таки залежами - обезжиренности, изгибаемости и голенастости. Григорий - на что и клюнул в ателье, на что - при первом свидании - и я: когда вышел из-за шкафа в примеренных джинсах, а мастерица, сбросив куртку, стояла между Гриней и Петькой. Тогда низ её выделяли вельветовые брючки, а талию шахматного ферзя - шерстяная облегайка, с ферзевым же воротничком-жабо. Сейчас - не сказать, что в напусках, - но свитер висел просторно, да и прямая юбка до сапог - сильно вредила очертаниям. Фигурка бы всё равно - и в такой дудке - заиграла, но главного повода встать из-за стола - танцеваний - не организовывалось: сидели без музыки. Сумерничали до светящихся зубов Вагифа, а поднимались с сидений - только выходить. Когда они обе оказались за дверью, кавказский акцент резюмировал: "Да мнэ какая разныца… Мнэ лищщ бы куда… Какую берош?" Жена его - всё ещё не приехала… Резона требовательно выбирать - и у меня тоже - не нашлось, пустили на самотёк… Зарок есть зарок - придётся выкручиваться, обыгрывать, сводить к… кто его знает, к чему…
Продолжаем четвертовать вечер - теперь со светом. Вино делает своё нарко-дело, и неразбериха диалогов выглядит - как верх словесных попаданий и галантных подковырок… Дверь - шшшах! И нежданный-негаданный застывает на входе.
- Во-он чё вы делаете… - Старчиков грозит указательным пальцем, но не поднимая руки - грозит где-то у своей ляжки.
- Ой! Какая красивая! Вагиф, - руку жмёт улыбающемуся горцу, а сам присаживается, тут же около них, на кровать, вплотную к малышке; та слегка отодвигается.
- Ну, рассказывай, - он ей, а она только смотрит, отстраняясь дальше, - Чо й т она?
Переводит на меня взгляд, следом - на портниху, и опять - по кругу:
- Юрок, я чё хотел сказать… Ну, как вы тут? Чё спросил…
Встаёт, меняет выражение лица с весёло-недоумённого на озабоченное и уходит, со шлейфом быстрого шлёпочного топота за притворённой дверью.
- Кто это? - выдавливает, перед глотком вина, швея.
Малышка - чемпионка по курению - чадила одну за одной… Силилась улыбаться, но, глядя на неё повеселевшую, становилось ещё грустней. Она даже принималась плакать - непонятно от чего - и, окончательно спьянясь, раза три убегала мотаться по этажам. Вагиф находил её и возвращал. Наконец не привёл, пара - канула.
Ещё раз влетел Лёва - теперь он дверь открыл всем телом и в темноте задел плечом шкаф, перегораживающий начало комнаты. Свет - после того, как мы остались с портнихой вдвоём - кем-то оказался выключен, и словами стало не обязательно целиться в собеседницу. Свет и в холле тоже не горел, так что гость, услышав моё "Лёвка, ты?", отозвался кратким "Извини!", и на шкафе ещё не перестало что-то трястись, как с грохотом дверь влипла назад в проём.
После вторжения нас перенесло на кровать, где я, расторможенный, полез прикладываться к швее губами, подсовывать руки под её свитер - на что мне было указано как на ошибку. Позволив состояться нескольким мускулистым поцелуям, она в одежде легла на Петькину койку, предварительно спросив "Где твоя?" Пошёл и отверженный - по тому же пути: лёг восвояси и ровно задышал, имитируя сон. Но тут - смирная-смирная! - стала задавать доносящиеся из темноты вопросы на отвлечённые темы, - ответы на них бурчались раз от разу короче, - пока девушка вдруг не попросила - лечь! с ней. "Только не вздумай раздеваться…" "Да я уж здесь - как-нибудь…" "Ну мне холодно!" "Так на одеяле ж - лежишь…" Позволив себя поупрашивать, обогреватель перебрался - к снявшей сапоги. Вроде бы нехотя, обнялись… Но раздел я её только до колготок, - а уж она наверно подумала, сейчас начнётся - сексуальный таран… Я, тем временем, увлёкся забавным феноменом: сжимал по очереди - то каждую грудь по отдельности, то - обе вместе, чтобы лучше сравнивать: обнаружил едва ли не хрящевую плотность - потрогайте кончик носа и представьте его - размером с кулак. Внутри прощупывались и особо плотные тяжи - будто держишь в руках две фиброзные опухоли - казалось, что они даже похрустывают, сопротивляясь… Помнится, прослушивая одну сорокалетнюю, - а тоны сердца, не отведя левую грудь, всесторонне не услышишь, - удивило тогда то же самое - на ощупь. Грудная железа у избранных сделана из особого природного материала - что не есть болезнь, а, наоборот, достижение, талант… Но там-то, в палате - как развернёшься?..
Полураздетая дышала громко носом - и занервничала, когда я взял тайм-аут, завершив пробы дивной консистенции её мамм. Рубашки на мне давно не сохранилось, так обследуемая, давай дальше - взялась расстёгивать ею же доведённые до ума джинсы… "Ну, хватит… Поиграли… " Недовольно пофыркав, гостья всё-таки угомонилась, и мы даже задремали - вот так, топлес, в объятиях друг друга… Но зато сколько иронии вылилось на меня утром! И тем не менее, когда уже покидали комнату, в источаемое пренебрежение невзначай вплелось: "Ты когда приходишь - с работы?" Может, подумала, что спьяну она слишком долго ломалась и заслужила, что с ней обошлись с издёвкой?
Я тоже накинул куртку, решил проводить - в туго прорезавшееся из-под пасмурного неба утро. Но не дальше автобуса. Грустную подружку-москвичку раздосадованная белошвейка ждать или искать, судя по всему, не собиралась… Уводящая от общежития тропинка чётко простреливалась из окна комнаты с леопардовыми покрывалами. Или из комнаты Частушкиной. Я поймал себя на том, что мне не хотелось, чтобы Ирка Белая засекла… С другой стороны, может быть, наоборот - пусть?.. Рано утром выводит Юрик из общаги какую-то мадемуазель, - а за неделю до этого отказывался от всех предложений… Занавеска, как мне показалось, колыхнулась. Или мне всё-таки показалось…
13
- А осталось оно там?
- При мне - особо никто не брал…
- Так чё сидим? Банки - у нас?
- Время-то уже - скока?
- Лёвка! Ты брал - где?.. Тут только четыре…
- Полоскать- все?
Пётр зашёл в больничный буфет сразу после работы - часа три назад, а вскинулись мы - на циферблатах близилось к закрытию.
Оконные шторы раздвинуты у нас - шире подоконника, и фиксированы прижатой к стене, вдоль окна, Петькиной кроватью. Хоть и заклеили, но потягивало - вот он и привёз от бабки перину. Постель возвысилась, полностью спрятав за собой калориферную батарею, которая толком всё равно и не грела: архитекторши нам объяснили, что тут ошибка в проекте - такие батареи рассчитаны на большее давление, а больничная котельная… Григорий купил в Москве - мы втроём сложились, и не дорого вышло, но попробуй достань в Калуге - электрообогреватель. Ночью он загораживал холодок из холла - выигрывала моя придверная кровать: новый друг тепло смотрел на меня - оранжевыми иероглифами тэнов.
Стеклянное полотно - зеркало, и в нём - мозаика из жёлтого с чёрным, лоскуты российского монархического флага. Стемнело - забыли когда, будто мы проснулись и собрались идти - среди ночи, а время сейчас - семи нет.
- Да чё там одеваться! Так пойдём!
- Чё ж я те? В этих?
Сколько мы нашли, все трёхлитровые банки уже омыты под краном - после прежнего раза, кто ж их трогал? - и закрыты пластмассовыми крышками. Стекло цокает в сумках, куда банки помещены - по размеру сумок: в большой - их три, и они трясутся весьма свободно; в другую - еле втиснулось две, но тоже - щёлкают; есть и авоська - с одной-единственной, молчуньей… Уже морозы, и даже до буфета - в пяти минутах ходьбы, срезая меж домами - "гонцы" всё-таки нахлобучивают шапки, застёгивают пальтишки… Штаны только - те же, ежедневные бытовые трико, да сапоги всем нам - Старчикову, Холодкову, мне - лень затягивать "молниями": идём как в коротких ботфортах. Попискивает, похрумкивает снег… Чёрные подтёки леса - в прорехах ближайшего ряда пятиэтажек - герметизируют тишиной весь больничный городок…
- А-ха-ха-ха-ха… Первая стадия, спроси у Григория, - лёгкий парок вьётся от губ Старчикова к высоко расположенному лицу Игорька, глядящему только вперёд, с рыцарским выражением, или даже с выражением самого забрала.
Высокий темп ходьбы - меня сутулит, Лёву - раскачивает как пингвина, и только Холодков, шутя, прибавляет - как страус.
Буфет невелик, какие-то двое покупателей… На улице, под фонарями попадается пока ещё народец, посетивший больницу и ожидающий заворота сюда автобуса - вместо того, чтобы сразу идти на шоссе (совет для здоровых завсегдатаев, а не для заторможенных, дезориентированных родственников, предпочитающих коченеть здесь, под дверью буфета). Мы глазами сразу на витрину - есть! За ней, за витриной - и за буфетчицей - тускнеет окно в зал столовки, зал уже тёмен. У единственного окна на улицу - узкий, искусственного мрамора, подоконник, но трёхлитровые банки со снятыми крышками устраиваются на нём в ряд вполне устойчиво. Буфет требует сдавать бутылки - это не магазин, тут своя отчётность - и два ящика сразу идут в работу. Тётка без лишних слов протягивает нам открывалку - мы сами уже контролируем весь процесс, а его самым новаторским звеном, и самым зрелищным, является вставление бутылок горлышками вниз - они надёжно застревают - в горловины банок. Только надо вовремя заменять бутылки и следить за уровнем, чтобы не полезла пена, а пока ждём отстоя, часть бутылок переливается - непосредственно в нас… Перемещение добытчиков назад, к очагу - проходит уже не в темпе "успеть", а в заботливой смене друг друга у ручек большой сумки - её несут вдвоём, врастяжку, - и в предупреждениях об опасности в скользких местах, - мы теперь идём не по дорожке, что под уклон, а по газону. Есть уже и прикидки - кого бы затащить на пиво? Или сразу завернуть - на второй?
Что-что, а вобла у астраханцев не переводилась. Вернее, это была не всегда вобла, а разная вяленая солёная рыба - лещи, сапа, судаки, и - высушенная на летнем солнце - она приобретала плотность древесины (такую поставлял к столу Старчиков, которому слали из рыбного подастраханья - непокупное). Очищенный безголовый экземпляр умеренных размеров, бывало, торчал как ложка в бульоннице с пивом, размокая. Кстати, кое-кто - я, например - предпочитал пить сразу из трёхлитровки - лишнее же переливание, - а выпить меньше трёх литров считалось вообще - грех…
- Давай-давай, проходи… - Пётр провёл к столу Белую.
Наша комната, лабиринтно заставленная мебелью, позволяла сидеть только на одной кровати - на Гришкиной… С периной, Петькина - да кроме, он наложил ещё каких-то тюфяков - простиралась на уровне стола (лёжа, разве?), а моя стояла далеко, у двери, наполовину загороженная шкафом. Поэтому, когда отодвигали столик от стены - к Гринькиной кровати, - а по выходным (посиделки-то по выходным) кровать стабильно скучала по Подоле, - имевшихся у нас двух стульев не хватало, чтобы закрыть три свободных ребра столешницы. Приходилось - и проходились - по соседним комнатам. Но - где закрыто, где - к вечеру самим нужны… У Старчикова стулья от стены были неотодвигаемы, так как иначе сразу разваливались на деревяшки. Приволакивал иногда Холодков, но чаще гости предпочитали ужиматься "на Гноевой" - или запрыгивать на Петровскую. Так что Гришкина вмещала - сколько усядутся, и за толпящимися бульонницами и стаканами - прямо по их верхнему краю - слипались, как на коллективной фотографии, лица и плечи: панцирная сетка прогибалась почти до пола. Остальной периметр, можно сказать, пустовал, но зато здесь, цвета речной волны, пластик постепенно запруживался рыбьей шелухой, головами, хребтами - мусор отпихивали от себя теснящиеся на кровати.
- Ну, рассказывай, - трафаретно поприветствовал Старчиков.
- Лё-ва, - улыбнулась ему Ира, проскользнув мимо меня взглядом: я оказался сидящим напротив.
Пётр - как будто председательствовал, а Белая и я - по левую-и-правую руку: вот и заняты три стольные стороны. Сжатые в ряд на просевшей кровати - во всяком случае, кое-кто из них - вкушали неудобства не без приятности. Крайний, Лёва, с несвободного бока обволакивался крупным телом Лены, компанейской архитекторши - курносой, с длинными светло-русыми волосами и сигаретой, как мостиком от улыбки к чашке. За Леной - Любаня, сидя в самой яме, старалась отодвигаться со стаканом к стене, потому что здесь - ближе к посуде и рыбе - подбородок её уже прятался под стол. Холодков, облокачиваясь на локоть, держал бульонницу как пиалу, и - то удалялся вплотную к чертам Любы, то, как кран, возвращался, нависая над столом, и затем переносил вырванную из воблы щепку назад, ко рту обхаживаемой.
- Так ты наливаешь?
Я сидел с трёхлитровой банкой и детсадовским жестом потянул - к себе.
- Мой!
- Вот гад, да? - Лев поискал сочувствия у Белой.
Около Петьки тоже стояла целая банка, но ему и ближе было слетать в зашкафную прихожую, где стояли, так и не вынутые из сумок, тройные литры.
- А Григорий что? - весело спросила Лена, - Где вообще?
- Что Григорий? Григорий! - Пётр ощетинил усы, - Сказали, что хорошо ещё, что всё ему - не спалили!
Лёва завертелся, отворачивая края пледа - личного, Гришкиного, который тот привёз из дома - на нём весь ряд и сидел.
- Во! - мне не было видно, но он - потянувшимся узреть - демонстрировал.
Ленка загнула шею вниз, Ирка привстала, заглядывая за край стола. Дыру, размером с тарелку, очищенную от выгоревшей середины и прикрытую подвёрнутой полосой, делающей плед меньше, я знал в лицо: сам и подшивал.
- А что - нет, что ли? - я оторвал рот от наклонённой банки, - Плед - плохо… попал посерёдке. Шов. Но одеяло! Скромненько, сбочку, будто выкусили кусок.
- Игорь - он как грыжу зашил.
- Во, кто любит спину?
- Странный ты… А икру?
- Парррдон… застревает… в зубах…
- Так и не выяснили, кто?
- Лёва, признавайся! А кто ж? Ты!
- Ла-а-а-адно рассказывать!
- А кто мог додуматься? Мы с Юркой? Мы - не бросили бы - обогреватель на кровать!
- Тот раз на бабушку упал! Изверг!
Прокатился общий смех, и выражение лица Стара, ненадолго ставшее серьёзным, покрасневше-возмущённым, перешло к атакующему удивлению:
- А может, это они! А? - и показал пальцем на соседку-Ленку, сам отстранясь почти до спинки кровати.
- Ха-ха-ха… Да, я… Да, мы… Конечно, а кто же ещё?
- Ирки только не было, а все были…
- Я не понимаю, почему вы не пошли, как мы с Любой, плясать - как нормальные люди - в холл? Чо вы здесь сидели?
Я вспомнил, что из открытой двери в нашу комнату, - где свет был погашен, а на моей койке, чтобы лучше доносилось в холл, стоял архитекторский магнитофон - звучали итальянцы, и на просторах холла, тоже тёмного, но всё-таки сумеречного из-за заносов света от кухни и от умывален, выкаблучивались: Любаня, Холод и я. И как - потянуло дымком… Источник его, в том числе и повылазевшие из комнаты, сначала искали у балконной двери… потом у закутка мусоропровода…
- Когда он размокнет? - Пётр снова поставил очищенное тело бершика - как туристского топорика топорище - в свою банку с пивом - уже полбанки - и вытер усы.
- А как быть со студентами, с образованием? - Ирка возразила ему на что-то, видимо ранее обсуждавшееся.
- Мы все институты закроем и учредим один, большой, на двести мест…
- Двести?! - Ирка аж поперхнулась над бульонницей, рассмеялась, а я тупо сравнивал подсиненную белизну фарфора её зубов с фарфором чашки, цвет которой был близок к цвету заношенной майки или несвежей наволочки…
- А вthё оthтальное у Григория - проthтыни - тоже thвоё?
- Она ничего не заподозрила? В смысле, не ходила - потом - по комнатам? - Игорь углубил вопрос, потому что сам присутствовал при обмене белья у кастелянши.
- Вот тут, Люба, пришлось понервничать… Нет, ну это - уже всё, там общая куча… Хорошо, что пошли гуртом…
- А этот, Лёва, гад, только туда-сюда и бегал… Хоть бы иголку взял! Ему! Надо было отдать, ушитый пододеяльник… Как Мексиканский залив.
- Чё ты там?! - они обменялись с Петром чужеродными вставками - в уже разделившиеся беседы, и Стар продолжил повествовать, перед тем задрав голову и выпустив струю дыма в потолок, - Так вот… Тихий, из пригорода мальчик, дружил с ребятами из общежития… Правильно, второй курс… Заночуешь, чтобы не ехать… Спокойный, нетронутый…
- Ты? - Белая на секунду отвлеклась, крутанув головой в противоположную от Петьки сторону.
- Принеси ещё баллон! Из него пусть и разливает…
Холодков угрожающе снял со стола и поставил недопитую банку на пол, Пит вынужден был, после такого ультиматума, услужить Льву - быстрым темпом смотался в чулан. Игорю привставать из-за стола, да с низкой кровати, надоело - он и в автобусах упирался коленями во впередирасположенное сиденье, старался в транспорте не садиться, - и сейчас задевал: то за ближайшую ножку, - чуть не расплёскав из зашатавшихся посуд, - то меня чуть не свалил со стула, когда через пару минут поплёлся по своим надобностям…
- И тут пришёл он…
- Кто?
- Ну скажи, ну чему может научить человек по фамилии Ошибкин?
- А-а, я его знаю… - Пит подвернул нижнюю губу, и усы опустились по краям, стало похоже, будто он во рту зажал мышь.
- И начался разврат… - Старчиков на секунду уставился в воздух, что-то разглядывая в памяти.
- Э! Сергеев! Дай куснуть. Размяк? Тут - всё… - я ничего не нашёл в горке шелухи.
- Вон там! - он показал мне на тумбочку.
- А кто Thергеев?
- Петькина фамилия Сергеев. Чё, не знала?
- И я - не знала… Какой разврат? - курносый профиль Ленки приоткрыл ротик.
- Ну вы, встаньте, дайте пройти…
- А-а, тебе туда…
- Я вспомнил этого Ошибкина, Лёв… Пит, слышь, он на лекции пил пиво фонендоскопом. Тоже вот такая банка, на шее фонендоскоп, одна дужка упирается в щёку, а другая во рту…
- И обязательно ещё кто-нибудь - бултых - кто сидит рядом… А разврат, Лена, да-а-а… Ошибкин старше, после армии… Из села… и жил, понятное дело, в общаге… Э-эх, и кого только не приводил, страшно вспомнить… Я уже сам поселился - переселился…
- Через Лёву, с той стороны… Пропусти, пропусти девчат… Игорька там не спугните…
- Пиво пить, фонендоскопом, надо у этой просить… Как её, главный нефролог области! И она будто сама на себя шьёт, как на куклу, стежки все наружу… Юбка, это вообще… А фонендоскоп? Как ветеринарный… Он у неё на шее, а трубки - сама явно сляпала - длинные, аж до полу… Когда эту балду железную - ну, которой слушают - кладёт в карман, то трубки, петлёй - до колена…
- А ты видел её почерк?
- Холодков! Пока не залез… Пит, где, говоришь, вобла?
- За! За тумбочкой! Только это… Оставьте там, штук…
Коричневый язык пива висит из наклонённой трёхлитровки в чью-то бульонницу, Холодков что-то выдирает зубами из головы рыбы, хохочет Старчиков, тускло поблёскивая своей нержавейкой… Странный у него нос - будто пинцетом сжали в точках между крыльями - так и остались ямочки-вдавления… Клювик…
Резко поднимается - напротив отсидела, отголубела глазами - Ирка Белая и резвой походкой - почти убегает - из комнаты. И не закрыв даже за собой дверь. Пётр срывается - вдогонку. Сбоку, от Любы, до меня долетает:
- У неё thеthяth такое быва-а-ает…
- Может, в туа?
Вскоре вновь в комнате появляется Пит и от шкафа зовёт Стара. Оба враз оказываются в глубине холла - дверь сегодня никто почему-то за собой не удосуживается…
- Ййигарь, - говорю я, - наливай из своей, у меня - всё… О! Стар-лей-перелей, разжиться сигаретой - можно, друг?
- Вот и пиву конец, - Ленка, хохотнув, тоже выдёргивает из Лёвкиной пачки сигаретку.
- Моthет, к нам пойдём thяй пить?
- А в той кто живёт? В бывшей…
- Новые… Одна Оля, другая… - поворачивается к Любане, но та заладила:
- Ну, мы поthли, а вы приходите…
- Подожди, дай докурить…
Пётр естественно не вернулся домой, и Лев поэтому ночевал - в нашей. Утром - Стар валялся ещё в коконе Гришкиного одеяла, и я тоже - только продрал глаза, - как вошёл - раньше всех поднявшийся хирург.
- Ну?.. Вы жрать чё-ньть собираетесь… Буфет - по воскресеньям? А? - сел за стол и из откуда-то взявшегося полиэтиленовом пакета с какими-то объедками, покопавшись в нём, как в мусорнике, выудил корку хлеба.
- Я не понимаю, как можно… Воблу всю, шоль, сожрали?
- Пётр сказал, больше не брать…
- Я не понимаю, как можно в Лёвкиной комнате, в этом гадюжнике…
- Но, ты! Чё там?
Из моего угла - шкаф ту часть мизансцены загораживал - я мог только представить лицо Льва по модуляциям голоса; Холодков даже не обернулся к нему назад - к Гришкиной койке.
Пепельниц в комнате Лёвы и Коли водилась уйма: и все - круглые жестянки из-под леденцов. Ещё стряхивали в пивные пробки или целлофановые пакетики от сигаретных пачек, но это - одноразовые варианты. Ссыпалось потом - в оцинкованное ведро, стоявшее под столом - в контейнер. Запах не выветривался, тем более сейчас, зимой, при законопаченных окнах - и в случае невозможности покинуть помещение хотелось быстренько закурить, чтобы свежим дымом перебить пепельный. А всё потому - что у них работал телевизор. Распахнёшь дверь: дымный туман, и сквозь него, как луна - круглоугольный экран старенького прокатного телека. Сколько умещалось - вытягивались на трёх койках, ногами к экрану, некоторые сидели на неотодвигаемых от стены, с двух сторон стола, стульях, и кто-нибудь из вновь пришедших присаживался - только на вакантные края кровати. И все до единого чадили - с индивидуальными жестяными блюдечками: у одних - рядом на столе, у других - в руке или, придерживаемые, на коленях… А если лёжа, то и на животе - оно оседает и поднимается с дыханием… Спьяну, конечно - сопи в такую подушку, нюхай…
- А я ему сказал, чтобы на моей - ни-ни… И на Колькиной…
14
Впереди где-то недалеко маячил Новый год, морозы совсем замуровали нас в Аненках, и даже те, кто регулярно посещали столицу или родню в калужских деревнях, предпочитали теперь - чем мёрзнуть на перронах или автобусных станциях, - перекантоваться в общежитии, в берглоге. Ни одна суббота не обходилась без того, чтобы не вкусить пивка с архитекторшами - в какой-нибудь из комнат на четвёртом. Потому что тут водилась рыба. Или, с меньшей грязью - на втором этаже, - но тогда пригубить чаю, рано или поздно евангельски превращающегося в сухое вино. Из въехавших в текущем году только двух архитекторш-отработчиц, одна - бочкообразная и лупоглазая - и ни капельки не острее умом своей напарницы, - сразу рассекла невнимание к своей персоне - со стороны нас, стойких гостей второго этажа, - и оперативно пропала в городе. Другая, Ольга, имела здоровенный катушечный магнитофон и попыталась возродить танцы в холле - где можно было - на её вкус - развернуться. Уж очень она любила махи ногами и рискованные фуэте, после не чуждого ей смешиванья - всего подряд. Танцы оказались пройденным этапом, серьёзной поддержки у помудревших соседок по холлу - новенькая не нашла, но в пределах лично отведённой ей кубатуры мы некоторое время ещё отрывались - до состоявшегося в декабре удара рынды, с которым в "балерину" запустил когти Старчиков. В лице и фигурке этой Оли чётко выделялась привлекательная вытянутость - небо и земля в сравнении с той, жирненькой, оставившей в распоряжение подруги всю жилплощадь. "Фух ты, слава богу, - вздохнули гражданпроектчицы, - А то он нас совсем затерроризировал…" Как Лёва набирался до бровей, так у него возникал бзик - делать обходы: он лазил по этажам, стучался и заходил во все знакомые комнаты, садился сразу же на кровати или стулья, - но иногда стоя, - начинал доверительно, по-психиатрски, расспрашивать… И как только улыбки на лицах слушательниц спадали - где быстро, где медленно - он обход в этой палате заканчивал и пулей вылетал за дверь, дальше…
Теперь якорной стала комната Любы-Лены, куда подтягивалось уже не более двух-трёх соседок на посиделки, а из "верхних" - то есть из нас - только Игорёк остался по-настоящему верен этажу №2. Прижился у них, но тоже ведь - исключительно потому что в перекрестье прицела попала ему - Люба; он не осознавал тогда, что в руках держит один лишь монокуляр - без какого-либо средства поражения… Пётр завёл дружбу с интернессами с третьего, я зачастил на чаи в пару келей на пятом… Новая волна прочёсывания выявила - пропущенных мимо, - но одарённых лицами или статями; правда, и натолкнулась - на не сразу дошедшую до моего разумения их погашенность - от каких-то прежних любовных разломов, с сосредоточенностью всё ещё - на скрытых своих переживаниях… Таких растрясти было - ого-го… Незамужние, в двадцать четыре года, они ехали по распределению - с рюкзачком недавней драмы и пребывали в естественном, после крахов, состоянии нечувствительности, невосприимчивости, рефрактерности… Балагурили - вяло, от вина не веселели, пускались в демагогию, от которой тупел - уже я…
Субботний "о-аш" гулял в головах у всех, кого ни встретишь, и даже Частушкина, давно отошедшая от объединений, - как я чуть позже увидел, - не брезговала венгерским, за ужином: " Да я просто им запиваю…" Натолкнулся на неё в холле архитекторш, направляясь в крайнюю комнату, откуда доносились голоса.
- Как там Ирка? - задал, походя, вопрос в её - как веер - улыбку.
- Ой, ей щас так неважно, - веселушке будто стрельнуло в зуб, и улыбка неестественно-быстро перевернулась в выражение встревоженности.
Слегка изменив галс, я врезался в Частушкинскую дверь и сразу присел к Белой на кровать, она подтянула одеяло к подбородку и что-то, еле ворочая языком, неохотно ответила. Бестактней спросить, Где же ты так надралась, было трудно… Не сразу, но вскоре - у неё расширились глаза, она схватилась за рот, и выпрыгнув из-под одеяла, одетая уже в пижаму, убежала за дверь. Вернулась быстрой шаткой походкой и легонько затряслась, укрывшись - теперь до самых глаз. Я что-то увещевательное пробормотал и погладил по ближайшему плечу… Вдруг она села и, раскачивая не только головой, но и подпрыгивая на пружинах кровати, прекрасно выговорила: "Ну ты и негодяй! Ну ты и негодяй!" И шлёпнулась назад, затылком на подушку.
Как заведённый я начал что-то высокопарно плести - строя сложные предложения, понятные вряд ли даже самому трезвому из присутствующих - не обращающей, казалось, на нас внимание и продолжающей себе готовить ужин, недалеко, за столом - Частушке. Атака на подсознание - сработала, Белая снова села в кровати, и так же совершенно ясно, как и приветственную инсинуацию, выговорила - считай то же самое, только слегка перефразировав: "Ты прелесть! Ты просто прелесть!" Расстояние между нашими лицами поехало сокращаться, и Иркины глазищи - закрываться: она будто стала засыпать… Приблизился перекошенный рисунок губ - ярко-ярко розовых после упражнений над унитазом. Рисунок напоминал заштрихованный цветом скрипичный ключ, лежащий на боку - вот он, теряя чёткость, уплыл под нижний край моего зрения… Так, стоя на палубе, видишь, как что-то затягивается под днище…
Освещение создавалось одной только настольной лампой. Стол начинался рядом за спинкой кровати; Частушкина, хотя и сидела на три четверти к нам спиной, иногда останавливала жевание, улыбалась набитой щекой и, слегка повернувшись, подмаргивала, поймав мой взгляд. На языке у меня тоже стали появляться - вкусовые ощущения: торт Иркиного лица ползал по мне, и я пытался слизнуть с него не отлипающий бело-розовый крем… Глаза же - косили на ритмично двигавшиеся - в метре от меня - желваки, на то и дело выпадающую, норовящую коснуться тарелки, прядь волос, которую Частушкина, не поднимая головы, закладывала назад за ухо…
15
В вестибюле, на ступеньках я остановился. Повернулась и она - та, швея… Ей уже наливали - вон - и придерживает отяжелевшие веки, и головой выписывает знакомую восьмёрку, когда говорит. Искренняя, глубоко въевшаяся, невесёлость - я помнил - не исчезала у неё и после изрядного количества выпитого. В двух шагах притормозил - ждать - спутник, невысокого росточка, шоферского вида.
- А вот чё ты тогда не стал?.. Не стал же? А?
С маху - на мои светские улыбочки и удивления, что, мол, надо же так, нос к носу… Не представлял, к кому они вдвоём - чего ради? - подняться же собирались - в час заката продуктовых магазинов - к Вагифу? Или гостья ещё кого-то - тут знала? Не ко мне же… А после её обезоруживающего выпада - лишних имён я всё-таки поостерёгся вставлять, только ещё раз посмотрел на сопровождающего - выглядел он и взрослее нашего, и мужиковатей… Не из контингента населяющих… И в больнице - если бы встречал, то вспомнил…
Старчиков выжидательно забуксовал на ступеньках пониже, постепенно спускаясь к самой двери. Переминался с ноги на ногу, в коротком чёрном пальто, делающем его пузатым. Мне оставалось что-то промямлить и скоренько откланяться - больше я никогда уже портниху не видел.
Лампочка над дверью освещала - теперь на морозе - ещё десяток ступеней. Мы заспешили по ним, и - по утоптанному на асфальтовой дорожке снегу - далее.
- Ну, как она? Осталась тогда довольна?
- Нет, - прямота вопросов меня сегодня подкупала, до обозлённости.
Не сразу вспомнил, что Лёва - даже дважды - залетал к нам в комнату… Пьяный-пьяный, а… больше месяца прошло…
-Не-ет?! - чёрный мешок приостановился и крутанул ко мне своё удивлённое лицо - лицо толстой совы, с приоткрытым клювом, но с ма-а-енькими глазками.
- Недовольна?
После секундной паузы он погрозил пальцем снегу на земле - слегка согнув руку в локте - при этом весело поглядел в мою сторону.
- Мужчина! - подтвердила тёплая, вздутая его пятерня.
16
Уже второй раз пустела общага - теперь к Новому году. Меньше всех могли добавить к красным числам - архитекторши: работали же, - не то что наш брат, интерн. Заведующие отделениям, - вечно загруженные, под чьё сменяемое руководство мы попадали каждый новый месяц, - с лёгкостью отпускали на плюс-минус несколько дней к празднику. И снова появилась та особая гулкость в здании, доносящая чей-то сразу узнаваемый голос с другого этажа, - но теперь к автографу прилагался вопрос - куда это он, или она? не сюда ли? - наша комната из игры пока не выбыла…
Отмечать - безальтернативно светило - только на втором, оттуда мало кто смотался (Любаню - кстати, как и на ноябрьские - близость родного Брянска опять вырвала из рядов). Водочно-винные закупки, как принято, вменились в привилегию мужественной половины, и, сбросившись, мы - и крепясь - сделали припасы, - поскольку магазины в кануны оголялись тогда сильно, - так что позволили себе тронуть "подвалы" только тридцать первого, но с утра. Повод нашли пародийный - вздумали пойти, якобы, в баню - в общежитский душ на первом, кастелянском. День попал женский, но душ пустовал - не только по причине обоегополого ауканья на пяти этажах, - а потому ещё, что вода текла чуть тёплая. "Попарились…" - съязвили сами себе, недораздевшись, и в сомнении, продолжать ли… Но мы уже притащили с собой стулья… Салатный кафель, душевые стойла, окно, замазанное мелом, и Пётр, Игорь, Лёва, я - голыми задницами на прохладных сиденьях - жмёмся… Грелись, растираясь мочалками под вялыми струями, да потом - полотенцами. И пить ведь набрали - сухого венгерского… Оно, конечно - если распариться - приятно бы оттеняло…
Фарсовое начало переросло вечером в череду тостов, которые произносились с серьёзными лицами - нами, четвёркой, - эстафетно не выходили мы из поминочной задумчивости. Одетые все - в костюмы, односложно и сухо отвечали на весёлые задирания ничего не понимающих проектировщиц. В холле как обычно сдвинутые журнальные столики поднимали тарелки не выше сидений окружавших их диванов и кресел, - приходилось низко складываться, орудуя вилкой, а колени у всех выступали в качестве подлокотников. Зато когда вдумчиво импровизировался тост, то спины в пиджаках выпрямлялись - из-за стола-то не встать, - но этого хватало, чтобы мы обращались только друг к другу, давая словам летать поверх женских голов, опущенных в плечи или нависших над едой… По мере надоедания нам спектакля, - но при зрительском теперь азарте в зале, - и по ходу разрастания беседы с ближайшими застольницами - исчерпалось наконец наигранно-траурное красноречие, и рюмки уже поднимались рукой не с высоко задранным локтем, а банально - щепотью… К моменту самого кричания "Ура!" память начала давать сбои, делая возвращение к моментам получасовой давности - как к чему-то из прошлой недели. Время стало передвигаться рывками, удивляя, например, тем - куда делись столы? почему темно?.. Быстро проковылял Пётр, с чемоданом-магнитофоном, никак не подключались колонки - никому в голову не приходило зажечь свет, сгрудились в темноте, в углу, где розетка… Возрождение нужности - и застолья, и танцев в беспросветном холле - напомнило о сдруживании этажей в конце августа… Шибающая концентрация в крови создала иллюзию - сентября, и мне, будто снова, как тогда предложили - "Пошли-пошли, я познакомился, надо дотащить шкаф..." - будто выдернули из сна будильником - тррррр!
Под утро, обняв Ирку Белую и ещё одну из "кульманщиц", я повёл - нас троих - гулять по пустым ярусам общего дома… На пятом - взбрело в голову выкручивать лампочки и бросать их в пролёт лестницы. Ожидаемым грохотом - не отбомбардировались, и тогда изобрели - хлопать изо всей силы - металлической дверцей распределительного щитка. Так оно лучше - звучало - не слабее выстрелов, и снизу, с первого этажа, наконец выбежала старуха-вахтёрша - та же, обозлённая на весь наш заезд (подмятая осенью Старчиковым). По-детски пугаясь, мы спрятались, чтобы нас ведьма не разглядела снизу - да она и не поднялась выше полумарша, только выпустила в зенит полноценный салют ругани.
А ещё позже я забрал из гуляльного холла забыто-недоразлитую бутылку шампанского и удалился в "двоюродные пенаты" - подсвеченные слабым утренним окном - пустующие. Пит, возможно, опять приударил за Иркой… В промежутках, когда отпускала дремота, я протягивал руку к ножке кровати, стараясь не опрокинуть сосуд, и прихлёбывал из толстого горлышка - тоже осторожничая - как бы не по зубам…
17
- Безобразие, надо на них жаловаться… Это уже не первый случай…
- На-а-адо… А это, я не нашёл… - протянул повелительнице окраинного филиала бланк с адресом.
- Как же так - не нашли дом?..
- Ну, нет там… Там железная дорога, вдоль…
- Да-да…
- Но там другие номера, и никто…
- На той стороне…
- Там вообще никаких домов!
- Есть, есть… Подальше… Ц-ц-ц… Ладно, зайду завтра сама…
Загрипповала Калуга, а у меня - вмастило - как раз пришёл по расписанию поликлинический, самый растянутый, цикл, да ещё попал я на другой конец города, средь незнакомых домов плутать… Январский мороз развязывал бантик на ушанке через час-другой пеших долгих поисков и кратких посещений сморкающихся, но, что ни говори, нудятина оставалась в рамках специальности, пусть даже карточкам с адресами окраинного микрорайона - не было ни конца ни края. А вот искать номера и названия улиц - где улиц-то никаких нет, а есть какие-то хуторки по две-три усадьбы во дворах… хотя тоже, вроде бы город… Уже и таксист пожимает плечами - в ответ на подсунутые ему под нос каракули и говорит: "Я туда не поеду…" Такси работали на поликлинику определённое количество часов, а шофёры - народ капризный, - не перерабатывали, и мне приходилось вылезать и идти, завязая в снегу, в морозную - казалось, преждевременную, потому что много ещё не успел - темноту, в которой пытался прочесть что-то на углах деревянных домов, самих-то едва различимых в свете далёких станционных фонарей… Трудности, по большому счёту - плёвые, но доканывали мелочи: не у кого спросить, к окнам - через забор лезть? А на окрики "К лесу задом, ко мне передом!" избушки не реагировали… Возвращаешься, а таксист уже уехал - его время кончилось. Бредёшь до автобусной остановки, которая где-то тут должна быть… Да и вирус оказался не прочь поживиться мясом своего врага…
Как-то промёрзнув, я утром проснулся в жару. Свет характерно скрёб роговицы… Пётр уже широко раздёрнул - раскидал по углам - шторы: иначе ему не застелить постель… Зимой он занавесками пользовался своеобразно - на ночь сдвигал их, отгораживаясь от стекла, и подтыкал под перину… или под подоконник… что почти - один уровень… Я - от рези в глазах - накрылся с головой, и это смягчило падение, - да и зацепило-то вскользь. Сонный Подоля уронил на меня с полки пластмассовый флакон с жидкостью после бритья. Посмеялись все втроём, показывая на стеклянный штоф с одеколоном, стоявший рядом. Через полчаса комната опустела, и я снова затемнил окно, а в Гришкиной коллекции лекарств набрал старого доброго аспирина.
За интернов областное здравоохранение всё-таки держалось - кем-то надо было ежегодно затыкать дыры в районных больницах - текучка… И столица - бездонная - рядом… За полгода я насмотрелся на все формы игнорирования посещений - от недельных запоев до абсолютно трезвых ежемесячных исчезновений, лишь с краткими визитами к началу циклов, чтобы попасть в ведомость… Да если и не попадёшь - ты хоть умри, а в составе группы будешь числиться до лета. Иначе какую фамилию они направят в деревню? Диплом у тебя здесь никто отобрать не сможет, и, следовательно, дисциплина держалась - только по инерции, то есть на той, что вымуштрована была ещё институтом (оттуда-то - могли вышибить). Оставаться паинькой - в интернатурском народе тоже имело вес и вполне здравые побуждения - чем-то же надо было заниматься, чтобы не растерять навыки? Коль потом, так или иначе - врачевать, врачевать…
Через неделю, положенные по закону - навалились послегриппозная слабость с апатией, которые и подтолкнули меня к эксперименту. А что будет, если послать всю эту поликлинику - до самого её конца, до апреля? Подвиги следопыта не прельщали, и то, что для человека, знающего участок, выглядело прогулкой по двору - для меня, южанина, обернулось, в первую очередь, отвращением к жертвенному промерзанию. Саква неоднократно передавал начальнице филиала с "выселок", что я болею, и приблизительно месяц зарплату мне ещё платили. Но поскольку поздравительных открыток - больничных листов - от прогульщика не поступало, в марте я уже мужественно стал перебиваться с хлеба на квас. Купил, так сказать, себе право практически не выползать из тёплой общаги до весны - не календарной, а той, что в ручьях.
18
- Чо будешь сидеть? Хоть поешь по-нормальному… Давай-давай-давай…
И на этот раз я согласился - Пит ещё с осени звал съездить с ним в деревню. Дело даже было не в еде, на прокорм денег хватало, а вот трещавший морозами февраль казался не лучшим сезоном - мерещились опять какие-то испытания… С другой стороны, изо дня в день в четырёх стенах, переходя от медицинской литературы к художественной и назад, - да находясь вне всякой обязаловки, - это ли не повод?
- Полотняный Завод… Наталья Гончарова…
- А-а-а…
Красно-кирпичная зазубрина средь снежной сглаженности - поднялось, как в книжке-раскладке, здание старинной фабрики - за окнами автобуса…
Бабка - полненькая, бодренькая, даже суетящаяся, старушка, обвязанная фартуками поверх меховой телогрейки - всё бегала куда-то на мороз (в погреб во дворе?) Изба русской печкой топилась так, что мы сидели в майках - о зиме вспоминалось только в сенях, куда с Петькой выходили курить. Варёная картошка, сало, самогон, солёные огурцы и капуста - влезали с идеальной простотой отдельных продуктов, а не блюд. И предоставлялись - в неограниченном количестве. Нам не пьянелось, и только когда я утонул в перине, темнота час ещё вращала голову, не давая уснуть… Поздним утром - сухой морозный воздух и до прищура солнце - вышли с Петром прогуляться по деревне. За крыльцом желтели прорези мочой в снеге - наши вечерние упрощения. На улице, рядом с соседним домом будто просто присел, прижавшись животом к снегу - дикий кабан… На самом деле, крупный боров, которого два мужика опаливали паяльной лампой. Вот он и почернел. А казалось, сейчас вскочит… Церковь в Кондрово нестандартно расположилась, - тогда функционировала как клуб, но раскрашенный в бело-голубое, по-церковному. Обычно же - на каком-нибудь возвышенном месте, доминантой, как на Нерли, например… А тут - в овраге, почти на самом дне, на склоне. А на самом-самом дне - вилась замёрзшая речушка… Перед прогулкой я объелся горячим тестом пышек, которые бабулька подала к чаю - в догон к утреннему стакану первача… А после прогулки повторилось меню вчерашнего ужина, и в автобусе внимание перекочёвывало с заоконных видов в сумерках - к напряжению живота… Я незаметно расстегнул ремень и пуговицы на брюках.
- Полотняный Завод…
- Тот же?…
- Станция… Можно, вишь, поездом… Дизелем.
19
Оттанцевавшая толпа перед эстрадой, в ресторанной акварельно-плывущей темноте, среди фар-подсветок, - и ближайшие столики, как будто инвалиды в креслах на колёсиках участвующие в танцах, - дошли до единения гуляющей свадьбы: еле-еле знающие друг друга, но пришли как-никак вместе… родня - невесты или жениха?.. "Пу-у-уссссь па-а-ё-ё-от… У нь-о-о День ржжжде-е-е-е…" - кто-то Холодкова вытолкал к инструментам. Музыканты к полуночи трезвость потеряли, дойдя до великой доброты - разрешали то поиграть на гитаре, то, вот, спеть… И песня состоялась, особенно если учесть, что слуха у Игорька не было ни на грош. Когда доходило, что начинали подпевать во время попоек, то он тут же умолкал, едва услышав себя - что-то, чувствовал, тут было не так… А с микрофоном и под аккорды - прекрасный полупрофессиональный вокал, лучше и не надо… Даже кто-то из сидящих в зале вклинился в финальные аплодисменты - выкрикнул во всё горло: "Налейте ему!" Тут как раз вмешалась новая мелодия, и опять я пригласил Любку. Мы так и стояли друг около друга - на фланге площадки, около чёрной колоды бас-колонки.
Нас собралось не так уж и много - экспромтный получился День рож, и ещё чудом пролезли в субботний аншлаг - под завязку - "Теремка". К марту морозы поубавили минус, и по выходным общага снова стала делать выдох - народ опять вылетал на волю, а у Игоря всплыла дата: то ли уже прошедший, то ли предстоящий - День, и трое нас, самых невыездных (Лёвик - третий), потянулись приглашать кого-нибудь из "архитектуры".
Тропинка, срезающая поворот от шоссе к больнице, прогибалась как подвесной мостик, но более полого, чем рядом находящийся берег оврага. На нём, в свете тех же фонарей - многочисленных из-за опасного перекрещивания дорог - горнолыжным трамплином ниспадала ледовая полоса. Парочка - я с Игоревой Любовью - оторвались вперёд, и когда почему-то мы обернулись, увидели, как фигурка Холодкова, подхватившая полы дублёнки, скользнула вниз. Дорожка быстро усадила, а затем и уложила именинника, и закрутила… Маленькие тёмные силуэты Лёвы, Лёвкиной "балерины" - и ещё, кажется, Лены - сразу повернули от ледяного спуска, в обход, к тропке… Не решились...
- Он тебе уделяет внимание…
- Я его воthпринимаю как брата… Ниthё не могу th thобой поделать…
Блестят белые царапинки на полировке глаз, и наоборот - матово, с бархатистым контуром - высвечиваются пятна лица: губами на ощупь кожа, действительно, будто пушиста, будто - под слоем пыли… Эти пятна в неполной, но глубокой темноте комнаты - как ни крути Любку, а узнаваемого лица не создают, и воображение рисует что-то ещё красивей… Нет, красивее вряд ли получится, но - немножко другое - чьё? Чьё-то незнакомое…
Мы - начинкой пирога - то и дело вытекаем из-под одеяла вслед за пригорелыми нашими головами… Усиливал аналогию стоящий недалеко от края кровати обогреватель - скалясь оранжевыми тэнами, - но апельсинового света - как от фотографически замершего костра - они на выпечку в темноте комнаты почти не бросали… Если что и виделось, то только в слабом голубом отсвете, прошедшем километр или два от шоссе, перед тем, как оно пряталось в лес…
В сентябре - сначала она - намекала… Потом и я, провокационно - себя искушая или её? - интересовался: А как, мол, дальше? Есть намерение продвигаться? Сам же - ведь она легко подхватила тему, - и заюлил, обжигаясь о выставленное себе табу… Теперь я просто играл с ней как мальчик, который водит за верёвочку грузовичок…
Рука иногда натыкалась на шум - на ритмичную вибрацию, которая висела медальоном между грудей… Фантазия карикатурно рисовала средневековую механику в грудной клетке, но потом перемещала свою фантазийную работу на противоположное - не на заглядыванье внутрь, а на компактирование красоты. Будто мозг хотел забрать её, архивом, с собой. Любовь носила прекрасное тело как эстетичный скафандр, превращавший девушку то ли в очень фигуристого червя, то ли в шепелявую чайку. Казалось, она с лёгкостью могла уйти жить в любую другую среду обитания, если отсюда погонят - уползёт или взлетит… Хотелось дотягиваться одной рукой до её щиколоток, а другой - до плеч; и в ответ на недостижимость размаха мозг галлюцинативно реагировал - сжимал красавицу до размеров разбиваемой чашки - в горстку прелестных осколков. Глаза закрывать не надо было - в темноте с оранжевой змейкой в углу зрения и подсыхающими каплями света, "габаритами" всяческих выступов, - Любка, Кэрроловская Алиса, уменьшалась, не имея нужды уменьшать и одежду - её на ней бы и не нашлось…
Перейдя от "Терема" до "кубика", мы внутри не заметили второго этажа. Нас сразу, как лифтом, подняло на четвёртый. Люба, стартовавшая в шубе, темп раздевания сохранила прежний - спринтерский. Или даже клоунский - когда при пистонном выстреле мгновенно с клоуна слетает куртка, отстёгиваются подтяжки, падают брюки… Стоило только выстрелить выключателем...
20
- Чё она там говорит?
- Да тебя уже все забыли…
- Это радует… В бухгалтерию - не знаешь - подавала?
- Элька? Или кто-то же носил… Кажется, Надюшка - за ведомость… Ч-чёрт… А я рассчитывал…
- Ну-у, ты чо! Щас я - пас! Сам на бобах.
Саква куда-то уходил с неизменным портфелем - на вечер глядя. Столкнулись с ним около лестницы. В холл наискосок, во фланелевой рубашке навыпуск, прокладывал я путь - только не к ним, с Холодковым, в комнату, а в Лёхину продымлённую - теле-кают-компанию.
- Пит, эта, снизу… Как её, Мякинькова? Приходила, звала на суп.
- Оп ля, - званый спрыгнул с кровати, одновременно задавливая окурок в жестянке от леденцов.
21
- Видали такую? - Григорий протянул мне, тут же и Пётр вытянул губы: у него усы, должно быть, при этом лезли в ноздри.
- Не хала-бала… Во тут метро "Спортивная"… А за рекой уже и города нет…
- Мороз разрешил карту Москвы - вырвать… На вызове - подарили… Все столицы и планы городов…
- Красный конь московский!
- Усатая тварь! Старые названия улиц - класс…
- Какой год? Ого, Восемьсот девяностый… А наша-то - маленькая… По сравнению с Парижем… деревня…
- Ты посмотри, какой Лондон! Вся страница закрашена… Раз в десять больше…
- Слышь те? У нас эта… была книга, "Одиссея". Которую мы тут… Трофейная…
- Я её отдал. Она же - снизу, архитекторш.
- Их? С чего вдруг?
- Ленка - увидела…
- Какая? С косой? Любкина - из комнаты?
- Опа-ля, говорит, какие молодцы…В прошлом году - они сами - кому-то из интернов. А им не вернули.
- Эт, знаешь, Юрок, давно уж… Я щас - тоже вспомнил… До Нового года…
22
- Мя-я-якинькова… Мя-я-якинькова…
- Сергеев, тебе ещё подложить? А Юрию?
- Мя-я-якинькова… Конечно.
Блёкло звучащая фамилия Сергеев явно не крыла, и в ход тогда пошла - обработка имени.
- Пётр-осётр, ха-ха! Вот так, Пётр-осётр! А вот и Перцева! Обедать? Не хочешь? А тогда - ужинать?
- Ха-ха! Что это вы тут - поедаете?
Перцева сняла пальто, сапоги - в углу - и подошла, подплыла… Слегка закатывая глаза, она рисанулась безразличием к обществу, но её - будто на пол-атмосферы подкаченное изнутри - лицо уже начинала бороздить улыбка. Полногрудая, полнозадая - натяжением одежд - кое-как втискивалась она в лекала женственности, но, как и на лице, на первое место выходила - распёртость… Такие крайности как красота и уродство не баловали обеих, населявших - при том, что Мякинькова носила свою фамилию наизнанку: жилистая, узловатая, суетливая; на щеках, когда она смеялась, полукольца морщин убегали далеко, как от камешков, брошенных на воду… Так и хотелось фамилии им поменять - перевесить таблички.
- Григорий - со своей мадам - ушли?
- Ха! Гной её всё-таки привёз? - воздушный шарик Перцевского лица испугался, что лопнет - от пинка мимики.
- Гной! Ха! Перцева - одноклассница ж! - Пётр взял в охапку и повибрировал пухлыми её плечами.
- Там Гноя бьют! Так - в самом деле - в школе у нас орали… В угловую? А ключи - у них? - Перцева чуть не боднула головой стену, за которой жили ещё две интернессы - обе, как на подбор, не худее её, и у них водился ключ - кем-то им оставленный - от какой-то пустовавшей…
- Одну ночь переночуют.
- Просто показать Калугу?
- Ребёнок, между прочим, от какого-то брака…
- Она и не москвичка. Га-араздо дальше Калуги.
- Там-то она - дитёнка и прячет… Думаете, серьёзно?
- Юрик, а ты мог бы увлечься - какой-нибудь мамашкой?
- Жертвоприношение?
23
Этаж - пятый. На всех этажах, от третьего до пятого, в холлах - то горит свет, то темно, поэтому узнать холл - и сразу сказать, какой этаж, с какой стороны здания - так, с разбегу… Секции одинаково пусты, и только, если ещё светло или кто-то зажёг лампочку, то можно взглядом найти трёхзначный номер на двери ближайших апартаментов, где первая цифра нумерует этаж. Если же выйдешь из комнаты, налитой доверху светом - и гоп - в холл, где только от кухни да умывален натекает ровно столько, чтобы не налететь на угол или, как из под земли, возникшую фигуру, то...
Пётр прикрыл за нами дверь:
- Нас тут не поняли.
- Во куда… На балкон…То-то я смотрю у них дует…
Двойная дверь - недозакрытая - струила холодный, но совсем не морозный воздух, в котором чувствовались порывы ветра, подтверждаемые вскидываниями сушащейся на воле тряпки - без ветра бы в ночи и незаметной. Мы сунулись с сигаретами за дверь, но потом подали назад, дверь оставив нараспашку, только стряхивали пепел - наружу, на бетон лоджии.
- Нет, и эта, здоровая, одетая как унтершафюрер, мордаха .. И рыхлая, в очках… Но обе…
- Ага! Хитрый! Если не реагируют, давай, искать минусы?
- Низко?
- А-а-а э-э-э-эта кто тут ста-аи-и-ит?
- О! Маленький! Колюньчик!
- Ну, хватит, Пётр! Скока раз я те гавари-и-ил… Чо вы тут? Раскури-и-и-ились! Па-а-а-ашли к Зойке!
Он, как остановился на полпути к одной из дверей - вынырнул со стороны лестницы, но издали узнал нас: в двух тенях у ночного окна, - так и продолжал беседу, через приличный метраж глубоких сумерек, не подгребая.
- Да ну, неудобно… Чо там - отмечаете?
- Паш-ш-шли, паш-ш-шли…
Судя по голосу, - а лицо, даже когда он всё-таки подошёл ближе, было почти не разглядеть, - Коля видимо лишь ненадолго отлучался из компании: руководил, не обнося себя.
- Кто там у неё? Постышева? И всё?
- И По-о-остышева… И… - ласковым матом он извратил фамилию.
24
- Чё ещё чистить? Мякинькова!
- Юра, хоть ты, можешь называть меня по имени?
- Э-э, не-ет… Когда ещё такую - помусолишь… Терпи… Мя-якинькова…
На кухню третьего этажа медленной библиотекарской походкой - руки в карманы фланелевого халата - вошла Перцева: подбородком вперёд; подтянув вверх брови, заглянула под крышку коллективной кастрюли.
- Чем будешь кормить, мать? Ха-ха-ха-ха…
Пётр как раз вымыл руки после картофеле-очистки и стряхивал остатки воды - брызгами на пол. Перцева, опустив крышку, ещё оставалась стоять к нему задом, - а Петька искал, обо что бы оставшуюся влажность вытереть, - и прижал растопыренные пятерни к её фланелевому оковалку.
- Ах, это возмутительно! - она раззявила рот на вдохе, но при этом слегка нагнулась, чем как бы предоставила свой тыл в распоряжение охальника - так и замерла.
- Ой, нет! Это я зря! - заскулил Пит, а Мякинькова со смехом облизала мешальную ложку.
- Как ты посмел! - бычиха развернулась и, наклонив голову, шагнула, навстречу тореадору.
Тот отскочил от неё, меняя тему:
- Вот вы… Что ты, что Подоля… Вот-вот, из одной школы… Ни он - ничего делать не умеет… И ты тоже, только жрать подавай… А-а-а!
25
- Ну что? Опять пойдёшь выслушивать гадости от унтершафюрерши?
- Ну её… Хотя она… И другая, в очках… Только - чё ж они такие… невменяемые?
- Ладно-ладно, погнали…
- Ты тут безусловно… А чё сидеть с этими Мякинькими, Перцами? У тех, наверху, хоть рожи - посмотреть… Тазья только их - в двери не пролезают… Потому - и злые? Пётр! Толстые, вроде, должны быть добрыми…
- Да про тебя, наверно, им уж наговорили…
- Думаешь?
26
- Юрчик, вот ш-ш-што… Пош-ш-шли пить… - маленький стоматолог был опять косоват: сказал и закрыл глаза.
В красном спортивном костюме, с сигаретой меж двух пальцев, он сидел на моей кровати.
- А ты что смотришь, Григорий! Пётр, и ты! Нечего!
Гришка и Петя, лёжа на своих койках, вывернули на него взгляды. Подоля, удивлённо лыбясь, возмутился:
- Ни фига се, пришёл!
- Ну, ладно тебе, Григорий, - быстро отвернул лицо ко мне Коко и добавил, - Гыной… Юрчик, ну их! Пошли к Зойке… Постышева… По секрету… Хотела тебя видеть…
- О-хо-хо! Юрик, давай! - гоготнул в потолок Сергеев, - Пятый этаж добивай! И она - то, что надо - не толстая! Не то, что те!
- Чё вы пьёте? - я и не собирался (не на что было) идти в магазин, - Поздно ж уже - покупать…
- Всё-ё е-есть… Па-а-ашли…
27
Зоя тоже - находилась на пути - к стоматологическому промыслу, и Колькино увлечение - Зоей - со второй половины интер-года уже выглядело этакими "крошками со стола": во-первых, он не мог не знать её по Московскому Стомату, тем более, здесь, в Калуге, они отирались в одной поликлинике; во-вторых, за первые полгода Колёк не был замечен - в стенах "кубика" - ни в малейших атаках на противоположный пол - только и делал, что уезжал в свой Юхнов; в-третьих, Зоя была до боли - до пульпитной боли - нехороша наружне. Покладистый характер - отчаянно напрашивался при таком раскладе: он и стал - приманкой залежавшейся - для Колька.
Если у Зои миниатюрный её ротик полностью закрывался - анфас - висящим до подбородка носярой, то курносенькая Постышева прекрасно владела бегемотской улыбкой и словом "Дура-а-ак!", если удавалось слабовтыкающуюся её - рассмешить. Ещё с прошлого приглашения, когда Колёк затащил меня и Петра к ним на остатки водки к чаю, я почувствовал, что Постышева - рыбка, ни дать ни взять… Девчатам, пьяненьким, захотелось поприжиматься - а что-то играло, приёмник? - и потушенный свет произвёл несколько галантных перестановок в парах. Николай танцевать всегда ленился, вот мы с Петькой и отрабатывали приглашение… Вздрагивала в руках - щучка: упругая - под складками и "молниями" физкультурного костюма - униформы общежития. По изначально-августовской контурирующей одежде я её не помнил - может, Постышева тогда ещё и не поселилась?
28
Шептались, не отрывая губы от губ, от лиц. Слова продлевались и удлинялись поцелуями, и смысл слов уже читался по меняющим конфигурацию отпечаткам - ртов. А слух только подтверждал понятое.
- Ну, подо… Сама поду… Первый раз с то… Да ещё такие пья…
- Во даё… Я ж согла… Что у тебя там?
- Эт, конечно, на меня действует…
- Но ты же можешь! Я вижу!
Она, естественно, ничего не видела - хваталась как ребёнок за погремушку, и как ребёнок, готова была расплакаться, поскольку её отбирали.
Их комната окном выходила - на пятом же - в кроны сосен. Темнотищей, у меня лично, выращивалось - один за одним, или по несколько сразу - бело-жёлтых колец в глазах, на зернистом чернозёме… Кольца быстро разрастались в диаметре и уплывали за вспаханные поля зрения… Им на смену вырастали новые, и я, жмурясь, будто пытался согнать надоедливых насекомых - при занятых, или считай, связанных руках…
- Слышишь, они давно друг друга же - знают… Стомат вместе кончали… И щас уже конч…
- Дура-а-ак! - прорывалось всегда не шепотом, а вскриком; она могла защекотать кого угодно своим тропическим обезьяньим смехом.
А из темноты нёсся ускоренный пульс кровати - и ни вздохов, ни мычаний, ни одышки - будто домовой, ответственный за пятый этаж, пользуясь непроглядностью, приплясывал, позвякивал кроватной сеткой.
29
- Да оставь ты окно открытым, Перцева! Весенний дух!
- К вечеру холодно! Ты с усами, тебе тепло…
- Перцева, у тебя же тюленьи запасы…
- Ну, Пётр-осётр, собирай тарелки и - мыть…
- Сама… Сама, Мякинькова… Скажи спасибо, что я твою бурду… - он увернулся от брошенной в него тряпки.
- Слушайте, а кто к вам - напротив? Я смотрю, Холодков - туда…
- На Пэ… На Пэ… Па… Пе… Кирилл!
- На Пэ?
- Пантелеймонов - во…
- Интернатура к концу, а он - только… Или он где-то тут - жил?
- В смысле, перебрался? Вряд ли… щас уж все примелькались…
Мякинькова пожала плечами.
- Ты вчера зарплату - хапнул? Выставляйся! Два? Месяца не получал…
- Ты щас опять в областной?
- Ой, дорвался, Перцева, дорвался… Функциональную диагностику - вообще люблю… Наши в группе, эти Саквы, Вагифы, Эльвиры - совсем плохонько… Плёнки - с заведующей, которая у нас и ведёт - с ней только и читаем… Переглядываемся на пятиминутках, когда путают экстрасистолы с искейпами…
- С чем, с чем? - Пит задержал руку, приостановив выщипыванье сигареты из пачки, - Не зря ты два месяца, на голодный желудок, с этим кардиографическим атласом провалялся… Как ни приду, лежит в обнимку…
- Выскальзывающие сокращения…
- Пошли курить, выскальзывающий… А вы - посуду, посуду…
- Пошёл вон! Пётр-осётр…
30
- Да просто погулять по лесу! Надо пользоваться!
Сосновый бор начинался прямо на задах общаги - комната Зои и Постышевой туда и смотрела. Под ближайшими соснами ютилось кладбище: раньше - деревенское, Аненковское, а позже - и для жителей больничного городка (вернее, останков медицинского персонала, здесь проживающего). Гулять по лесу - сначала надо было - или через вход и меж могильных палисадничков, или - обойти. Погост всё-таки имел ограждение, - но только со стороны домов; со стороны же леса - без ограничений, на вырост…
Лесная, в бору, земля не липла грязью, нередкие дожди проваливались, как в канализацию, сквозь песчаную почву, и трава под соснами сквозь циновки из сосновых игл - не пробивалась: спортзал; но если футбольно гонять мяч с Мякиньковой, Перцевой и двумя толстухами (соседками через стену от уже устоявшихся наших кормилиц), то, чтобы не лбом в дерево - выбирались полянки, обочины тропинок, где уже шла пышнеть зелень - там кроссовки, конечно, пачкались синеватым перегноем.
Бредя - и разбредясь, - доходили до широкой просеки, в которой, как в каньоне, высились решётчатые опоры высоковольтных линий, а стенки жёлоба - обрывы по его берегам - их формировали великаны-ели, более высокие, чем металлические конструкции, поднимавшиеся со дна. В каньон всегда заползал вместе с сумерками - вечерний туман, и сизость густела так сильно, что казалось, вот-вот где-то сквозь дым мелькнёт пламя…
Крупная девушка-соседка - в спортивном костюме, делающем её похожей на метательницу ядра - восторженно раскидывала руки и произносила:
- Вот она, моя родина!
Девочка приехала отрабатывать из Смоленска, - я же, морщась, смотрел на тюбиковые краски средней Руси и в мыслях разбадяживал их до блёклости степных, астраханских колоритов…
31
Из нашего открытого окна толком не видно было - не разглядеть - кладбища: кусочек ограды, и то, если вот так высунуться.
- Чего? - крикнул я вниз, расставленным в круг сплющенным человечкам.
- Иди играть! - тихо долетело, от - скрипуче-визгливого зова - от самой подвижной, Мякиньковой.
- Не хочу я в этот волейбол! Музыку! Магнитофон!
Расслышал же и не поленился - к окну, вниманием на внимание… На долетевший писк - поднявшийся на лебёдке… Окно добросовестно втягивало воздух со всеми звуками, открытое на свою главную нефрамужную половину. Но лежал-то я на дальней, на своей койке, и - в гамаке резкого моно-пения. Магнитофон привёз Пётр, съездив на майские - на побывку, до астра-хаты.
- Я лучше на вас посмотрю!
Кроме Петра и Подоли, каким-то ветром - в послеобеденную компанию малоэстетичных баб с третьего этажа, играющих в волейбол - занесло и Холодкова, и Любу…
С "магом" Пит привёз новые альбомы "Форэнера" и Маккартни, а свежий дурман музыки усиливался поступающей тоже через воздух, - но только в нос - обонятельной дерзостью среднерусской весны. Запах незнакомой мне черёмухи - хотя тот же, что у цветущей алычи, но по амплитуде не для принюхиваний - райским нашатырём шпынял, как и жёсткое, безбасовое звучание "Романтика". Я слез с Петькиной кровати - в окно можно было высунуться только сев боком, копенгагенской русалочкой, или встав на колени… Убрался к себе, к дверям. Дотягивалась весна и сюда - уже сквозя прямиком с лоджии, стабильно открытой в холл, нараспах…
Под музыку прикрыв глаза, я сразу чувствую на себе, и в ладонях - резиновое литьё… Пытается отдельно появиться прямоволосая брюнетная арка, до слегка вылезших из земли корней шеи… Но глазодвигательных пробеганий - дочиста вымазывающих тарелку куском хлеба, - увы, не хватает: рисуешь обломанным карандашом, не оставляющим линий… Пластиковая гладкость Постышевой навсегда останется отрезанной от моих глаз, - а вот ламинарные потоки под рукой до сих пор несутся, скрипя своей несмазанной гладкостью, и почти неоттягиваемая щипком - китовая - кожа добавляет напряжённой дрожи в руке гарпунщика… Улыбка в - тоже китовом - её рту, - ртище видится без остальных трамплинчиков и надрезов лица, - силится разогнуть подкову нижней челюсти: "Дура-а-ак!"
" Тормозить теперь - торможу, аж юзом выносит…"
32
- Он там около тебя, рядом… Мелькает же… Я телевизор - захожу - посмотреть… Один Колёк…
- Да я сам его - больше на втором…
- Ого, так плотно? С "балериной"? А ты сам - "друг семьи"? И друг комнаты, где Люба…
- Друг, у подруг… А ты друг этих, полновесных? Не понимаю… - Холодков посмотрел через холл, в сторону обиталищ Мякиньковой и соседок.
В холле третьего этажа уже основательно смеркнулось. Пантелеймонов, как хуторянин, выглянувший на лай собак - открыл, услышав наш разговор около его двери.
- Заходите… Картошка почти готова…
- Да я так, - я и не собирался к ним, - Какие встречи…
Свет намеренно не зажигали - сумерничали с сухим вином: и Лена сидела, и Люба. И Лёва, и Ольга - махательница ногами в танцах. Только что говорили с Холодом - о них, обо всех - будто я знал, что как раз эти персонажи - вот тут где-то, и сейчас появятся, из-за перегородки… Игорь - я не заметил сразу - принёс портфель, - откуда стали выниматься последующие - такие же длинногорлые как и на столе. Зеленоватое стекло бутылок, на фоне сиреневого света из окна, обёртывало собой - будто чистую воду: одинаково просвечивалось, без изменения оттенка, и над уровнем жидкости, и под… Пантелеймонов открыл дверцу индивидуальной электродуховки, похожей на муфельную печь, и заглянул в её нутро, озарённое картофельными кружочками, выложенными как нарезанная колбаса, но жёлтыми… Холодков откупорил первую - под Лёвкино: "Ну, рассказывай!" Долил в стаканы - не хватило, открыл ещё одну - налил стакан и мне, и даже принёс: я сидел в сторонке, на краю кровати. Лезть к столу - не хотелось напрягать с местами, - они же собрались ужинать…
- Не-не, я ел… Это какое-то другое? Не "Мурфатлар"?
Свет в окне перешёл из сиреневого в ирисовый, а сплотившиеся у стола, если и не превратились в чёрные контуры, то сплющились до лёгкой измятости бумаги, и разговор от них поступающий, уже теперь не дополнялся артикуляцией, и иногда казалось, что голос, например, Любы пришёл со стороны Ольги, а голос Игоря - со стороны Ленки, и только зная тембры, я расставлял их по местам…
- Присоединяйся, - обернулся ко мне хозяин, неся - держа тряпкой - противень.
- Я на вас лучше посмотрю… Есть там ещё? Но чтоб не обпить…
33
- Ротор, статор… Ротор, статор… Ротор, статор… И так до конца урока… Полтетрадки исписала, - Перцева хмыкнула в адрес собственного воспоминания, будто сдержала подряд несколько отрыжек.
- Автодело? В школе? А у нас - тоже удумали - труд… Девчонки в чёрных фартуках… Форма - фартуки и нарукавники… Девчонки - шш-шых - рубанками…
- Нет, ну, автодело… Если кто в армию…
- А этот, сосед ваш… Пантелеймон… Наверно, после армии? В мед.
- На вид?
- Мне самую чуть, - Григорий отстранил - приподнял - краем стакана горлышко разливаемой бутылки.
- И не пей, наркологом станешь, - Пётр, который продолжал держать горизонтально бутылку, двинул её дальше по кругу, - У нас два нарколога, пьющий и непьющий…
- А пьющий?
- Жирная свинья…
- Контрольная группа! - Мякинькова музыкально рассмеялась, пробежалась по клавиатуре до самых высоких нот, - В институте одна моя хорошая, ну, подруга посещала научный кружок, и так, периодически, приносила кроликов… Контрольные экземпляры…
- И вы их ели…
- Вчера Кирилл - всех нас - угощал кроликом… У себя в комнате, у него духовка…
- Кирилл - это?.. - Сергеев выставленным большим пальцем пырнул воздух в направлении Пантелеймоновской комнаты, - Теперь с тобой - всё ясно… До конца интернатуры… А чё? В гости - есть куда - рядом…
- Ой, мне прямо неловко, я вызываю ревность, - попыталась иронично парировать Мякинькова, но её морщинистая улыбка налились покраснением, поползшим на лоб и в пшеничные стерни стрижки.
Перцева за соседушку - враз - вступилась:
- К нему?.. К нему - эта, как её… Со второго этажа… В меховых тапках…
- Стоп… Люба - которую Холодков?
- Её - её опекает - Холод.
- Ты - Перцева всезнающая… - завершил фразу глотком и скосил исподлобья взгляд, именно в мою сторону, Подоля, - А чё вы мне - не добавили? Сладенькой…
- Кто тебя, Григорий, поймёт… - Пит передал ему пол-литровку приторно сладкой наливки: она покупалась в комплекте (таково было изобретение - одна к пяти) с сухим вином, очень кислая партия которого распродавалась у нас в Аненковском гастрономе.
- Вона чё… - Сергеев, отнюдь, не посмотрел на Мякинькову, но предназначалось-то ей, - Кирюша… гусар…
- После - если - армии… Года так на три старше нас, - вспомнил я добавочный слой возраста - во внешности невысокого круглолицего блондина с крючковатым носом, и немальчишескую его хозяйственность: сумел же договориться с комендантшей - жил один в комнате, - и ещё эту странную обстоятельность в приготовлении еды…
34
Мы не могли бы разойтись, и мне ничего не оставалось, как с удовольствием на неё смотреть, остановившись - поджидая, - пока она снизу, глядя на меня вверх, дойдёт до первой лестничной площадки. На шее шарфом - полотенце; халатик пояском - туго, но на один переворот узелка. Влажные тёмно-русые волосы прижимались как шлем, с ровным краем обреза и со скрученностью, недорасчёсанностью - мокро-блестящих - прядей, отчего этот шлем-шапочка казался сделанным из коричневатой бахромы - такой, как на знамёнах, или с театрального занавеса.
- Приве-е-ет… Вот и ты…
- Вот и я, - улыбка, сопроводилась вправо-влево-вправо-влево - куклой-неваляшкой - покачиванием головы, - Вthтреча…
- Выглядишь замечательно, - глаза у неё действительно лучились: растопыренностью ресниц - как рисуют глаза дети - по пять-шесть толстых колючек на каждом веке.
- Что новенького… у вас тут - на втором этаже?
- У наth… Thпокойно…
- Ирку я вообще не вижу…
- Какую?.. А-а… Она отпуск вthяла… Моthет, и не приедет вообthе… По thлухам…
- Дэ-э-э? Ты смотри… Лёва-то - в женихах … Ну, это вы знаете… А ещё чё? Скоро мы - всё. К вам - другие интерны…
- Thороху thдеthь навели, - я вслушался в её смех, похожий на меховые её тапочки, и на то, как она любила проехаться в них по линолеуму - самоободряюще.
- Нас - по деревням раскидают…
- Ой, броthь… Тебя-то?
- Это, конечно, ещё посмотрим, кто куда - доедет… Эт ты права… Ты из душа? Лллюба…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
1
Окна, проезжающие, изнутри тёмные, на автобусной скорости - зеркально бегут по ним отражения домов. Я - что? Специально в минующий меня транспорт пялюсь? Шёл, да, гуляючи, ловил ворон - от общаговских двух шестнадцатиэтажных башен к ближайшему гастроному: вернувшись, отметить утро завтраком.
Её. И строго в профиль: белого, эстетично обгрызанного ломтя сыра или хлеба. Чёрный воротник - полщеки. Сами черты лица, сидящие на кромке автобусного окна - то есть она сидела у окна - там. Сразу ли дёрнулась? Схватив, краем глаза, необычность: идущий по тротуару, поворачивает голову, прихваченный пламенной желтизной "Икаруса". Скорость автобусная, - но прохожий и сидящее лицо стремительно двигались навстречу друг другу: секунды - и разбежались.
- Вот так и живём, - подразумевалась тишина и тёплый сухой неподвижный воздух, при заклееной фрамуге; подразумевалось много света на блёклых покрывалах двух кроватей.
Послушно сидели - Поля и Кирилл, - не сняв тёплых одежд, только он контрастно стал блондином - когда чёрная вязаная чеплашка зажалась коленом и рукой. Я тоже, сомовьи мелкие зубки - на пластмассовой молнии куртки - расцепил до конца и компанейски присел на край кровати, курил.
- Дай, думаем…
- Правильно… Яков… Яшка наведывался…
- У Холодкова спросили - он чё-то - точно не знает…
- Правильно, я ж - сменил… После лета…
Поля, и блондин - все мы курили. Полина проталкивала фильтр сквозь плавающую, не тонущую на лице, улыбку… Комната опустела час назад, и на меня, как на оставшегося, легло: со - стола, и пустые бутылки - в шкаф, под их пусто-звон, плечом к плечу к уже стоящим, горлышками могущими дотянуться только до плаща Лукьяна. Но плащ уже уехал. Уборка прошла как продолжение бритья - разминкой перед выползанием в гастроном.
- Нет, надо как-то отметить…
- А тебе, так вообще… Поправляться - после, как я понял… - Пантелеймонов вытянулся над столом, задавливая окурок в пепельнице, придвинутой к локтю в шубе.
- А тебя, давай, мы лучше - запрём? Уборщицы щас не шастают… Если кто будет стучать, сиди…
В коридоре белый свет из торцевых окон дополнялся лампами дневного света; наши два голоса булькали в полнейшем коридорном безлюдье, а несовпадающий шаг звучал перестуком колёс поезда. У трёх лифтов кнопки не залипали - выключены на выходные, - а выпуклая стрелка-вниз работающего оставалась тускло белой: лифт бродил где-то наверху. Нечего было и ждать: но ниже четвёртого - всего-то два с половиной, включая административный: здесь арифметика - так - округляла числа-этажи.
И когда я выходил сегодня, раньше утром, и сейчас - небо светилось ровно и молочно, будто той же люминесцентностью, что и в коридорах общаги, и сизоватость-сероватость света - не поглощалась, не протекала сквозь землю, а лежала тут же, грязнеющим снегом… Надо выдержать светофорную паузу…
- Я ему наконец дозвонился в поликлинику… Так-то, кроме него, никто больше и не знает…
Вчера с Лукьяном заруливали ещё и со двора - когда успели перед закрытием, а в магазине, как кишечник, вилась - и тужилась - толпа. Пьяный смелый - да у Лукьяна и трезвого общий язык с грузчиками - стучал в запертую железную дверь с тылов, вёл разговор с чёрным халатом, загородившем яркую вспышку дверного проёма, в полностью уже принявшем на себя ночь гастрономном дворе…
- А у вас здесь неплохо, - Кирилл повёл носом по выбору из трёх сортов вина; на соседней, ещё более пустой полке, прижимая своим дном язычок-ценник, гордилась собой бутылка коньяка.
- А вчера за водкой ту-у-ут… Давились… Мы вот это брали, посередине - "Варну", - я показал Пантелеймонову: вот-вот и уже подошли к продавщице, выстояв очередь из человек пяти.
- Ну что? Никто, ничего?
Шуба Полинина - на кровати. Сразу, войдя, почувствовал - дымно. Оставил распахнутыми двери - в комнату; и из прихожки, величиной со шкаф - в коридор. Прихожка же вся - составлена из дверей: наша дверь, и дверь соседей по двухкомнатному блоку; двери - в туалет и ванную; и наружу - уже пятая - коридорная. Взгляд вылетал - как брошенная скомканная бумажка, - но суббота в институте всегда рабочая (зато у лифто-слесарей, буфетчиц, кастелянш - пятидневка), и цвела на нейтральной полосе - будничная дневная пустынность…
В стаканах на донышках скопилась вода - стряхнул. Гранёные, натаскали из столовых - я их буквально час как вымыл… Лукьян протянул пухлую руку и подрагивающими растопыренными пальцами - пожал; дверь захлопнулась будто обложка книги…
- Просто так… Развеяться… Ну, там, колбаски купить… Никаких дел…
Полина мягко улыбалась, как солнце бабьего лета. Муж сузил глаза, в которых что-то зрело.
- Я вот что… хочу, так сказать… Внести предложение…
У меня тоже, из головы не выходили запросы - как будем проводить время?.. куда двинем?.. По-бюрократски откладывал я их в ящик и по-хозяйски разливал вторую ноль-семь - шло под сыр (после основной закупки - вошли в продуктовый отдел, и вот теперь оформился лёгкий стол).
- А вы там, перед тем как… Ели?
- Так я что? Юрий! Мне оч-ч-чень понравился этот винный невинный завтрак… Но тогда возникает вопрос, что мы тут будем, м-м? Планы…
- А правда, - Поля повернулась к мужу, а потом её взгляд лёг на меня, - Поехали?
- Только приехали… - из вежливости я внёс сомнения, но сам не представлял, чем разнообразить нашу встречу в пустой комнате.
Дождись сейчас, как из клиник придут не уезжающие на выходные друзья-подруги - не в счёт один Лукьян, близко живущий к столице, - то получится больно уж "компот впечатлений", душа к которому не лежала. Пантелеймоновых я не видел полтора года.
- Ой, да что тут в Москве делать? - Поля потянула ещё одну сигарету из пустеющей, брошенной на стол пачки.
Неперманентно улыбалась - вот, например, доставая сигарету, лицо сделала строгим, - но легко шла на улыбку, и мои заторможенно-осовелые вопросы с ответами воспринимались ею - ну, не восторженно, - а как-то все одинаково доброжелательно: словно - или в какой-то степени действительно так? - от звучания моих слов в её сторону, как мне - с подозрением - подсказывали отринутые на полтора года воспоминания. А Кирилл рассказывал о квартире - у них за, как раз этот, срок долгожданная появилась. Прищуренными глазами держал первый удар вина. Объяснял заковыристую деталь и интригу получения - и подносил указательный палец к прищуру - или к виску, как дуло револьвера.
- Как мне всё это нравится! - громыхнул я, сам смутившись выплеска эмоций, возникших из столкновения противоположных волн - памяти и предчувствий, и вызвал словно одну-целую, одну на двоих, - но крупных размеров - семейную улыбку в ответ.
Уже втроём, уже встали в хвост - такой же, ещё малочисленной, не по-субботнему, очереди; но вино не кончилось, и это радовало. Только сорта осталось - два.
- А у нас водка по талонам, но свободно…
- Ни чё се, свободно… А тут без талонов, но драка…
Жена и муж соединились головами, вязаными напёрстками; у Поли нос длинненький, хоботком, как у ёжика; у Кери - не короче, но с загибом: орлит носик… Попылся сунуть им в руки - купюрку.
- Ты эт убери… Лучше скажи, сколько всего утащим?
Моя сумка, на ремне через плечо, когда пустая, то плоская как конверт, и размером-то с папку для бумаг. Но если за каждую, из трёх, полукруговых "молний" навставлять снарядов, то режет сворачивающийся в желобок ремень, и перевешивать с плеча на плечо, допустив лишь кратное звяканье, нужно осторожным напряжением рук, подводя плечо как под коромысло. У Пантелеймоновых тоже нечто - чёрный крокодил: сумка похожа на порядочный кусок шпалы и держит форму, даже если её нагрузить так, чтобы тащить как сундук - за две ручки, вдвоём.
- Вот сюда - ещё что-нибудь - полезет… И у меня пакет есть…
- Там была колбаска… Толстая…
- Хлеба, хлеба! - уже вдогонку, на что Полина утвердительно полуобернулась.
С Кириллом остались снаружи гастронома, и на его, поставленную на снег суму, я пирамидой поставил свою, всё-таки придерживая - за натянутый треугольник ремня.
- Вон оттуда я вас увидел… Трудно представить, одно мгновенье… - как раз мимо прохрипел множеством колёс, как гусеницами, жёлтый "Икарус"-гармошка, и звук мостовой под ним - тёплой, грязной, в звучных мелких камешках - подхватила легковушка, а когда стихло - то снова пришла и отхлынула волна чмокающего хруста - от очередных мельничных жерновов…
С тяжестью - до метро, переход на кольцевую, потом сразу вынырнули у касс Киевского.
- Без электричек?
- Только поезд… Только… И отсюда - днём - пусто…
У каждой кассы - по паре человек, да и мы бы не спешили, если бы не оказалось, что есть - уходящий через десять минут. И схватив салатные листочки, побежали. В лидеры вышла Полина, а между Кириллом и мной, упираясь, выписывала сложные колебания растянутая на двух ручках - чёрная. Моя же, вздутая позвякивающим, неправильной формы шаром, билась в бок, и - как коленом… К надцатым путям - надо там обогнуть, оббежать поезда, стоящие под огромным длинным навесом, бело-красно-просвечивающим - освещающим перроны своей тепличной крышей. Прибавлять шагу - получалось только пробежками; именно - на полусогнутых.
- Ну, если не успеем…
Москва подсовывает - известная её шутка - резиновый масштаб: завлекает - веришь ей, будто близко, скоро, легко, а - на - тебе: далеко и трудно. Всего-то обогнуть, а если надо - то прибавить, взять темп: ха! Взмок ещё от иллюзии чьей-то воли над собой - когда что-то простое, простейшее становится непреодолимым…
- Фух, ты… Наливай…
- Кстати, может у проводницы…
- Ю-юра, ты с кем едешь? - семья в боковом кармашке баула припрятала складной курортный стаканчик, перочинный нож и пучок салфеток.
Общие места продавались в купированный вагон, и он, как и предсказывала Полина, двинулся с места практически пустым, а три часа до Калуги - безостановочные.
* * *
Административный этаж запирали - с лестницы, - но из лифтового вестибюля ничего не стоило пройти в оба коридора - башни сиамски слипались углами и, частью, торцами. Даже если кто-то случайно нажимал кнопку под номером три, то дверь лифта открывалась в стандартно залитый светом вестибюль, из которого через остеклённые двери просматривались присутственные коридоры, ничуть не менее освещённые, чем рабочим днём. Казалось, что там, - если и не бродят посетители и не стучат каблучками, среди ночи, секретарши, - то нарвёшься на каких-нибудь поздних уборщиц, совместительниц из старушечьей команды, круглосуточно дежурившей внизу, на входе.
Вызванный лифт распахнулся - как нам и требовалось - без ездоков. Был бы там кто - мы бы поостереглись афишировать свой выход на административном. Банкетки в обоих - зайди кто - простреливаемых коридорах, не вдохновляли; зато в некоторых важных кабинетах имелись предбанники-ожидальни - из них шло ветвление на секретарскую и обиталище босса. Те-то двери - запирались, а вход в тёмную комнатушку-приёмную - с парой кресел и журнальным столиком - просто зазывал…
- Ну, ты прямо зверрр…
Нетрезвость головы - что у неё, что у меня, хотя пили мы не в одной компании - отсекала уже всё, кроме нарастающей распалённости, и прежде чем дойти до проректорского кабинета, мы, потеряв твёрдость в ногах, вынужденно присели на банкеточку в самом начале залитого светом - суживающего своё квадратное сечение - туннеля. Успокоиться.
В пятницу почти всегда - дополнительная выписка, и, как назло, успели заложить в мои палаты двух новых. Зато - оказался на виду у курирующего нас, ординаторов, профа и обратил его внимание на свой ударный труд. А коль так - не преминул отпроситься от субботней явки. Дальше - получился пролёт: дешёвая и сытная столовка, мимо которой я проходил к метро - поздно - уже закрылась. Пришлось в угловой стекляшке съесть тарелку пельменей, выстояв хорошую очередь - попал в пик, - и с гирей в животе я уже был обязан задремать в тихой своей комнате, не отвечая на хулиганские стуки в дверь. Видят, что под дверью света нет! Чё лезть?
Но у Лукьянчика, как у полноправного совладельца - ключ. Щёлк - жмурюсь. Он прямым ходом к столу, на стол - портфель. Оттуда - достаёт бутылки, одна из них - водяра… Это уже серьёзно…
- Ты говорил, вот это хорошее? - показывает мне какое-то вино, не могу разглядеть… - На фик я им там нужен?
- Всегда, вроде, был нужен… "Варна" хорошее… Где брал?
- Та-а-ак, нам, я думаю, хватит, - на этот раз он имел в виду кусок, который отрезал от целого батона колбасы, диаметром в шею… "Останкинская", что ли…
Вот какая же у Таньки шея… Но что для колбасы - толсто, то для шеи - тонко и длинно: вот какой добрый кусок отрезал Лук… И ещё такая же - солоноватая…
- Там аккуратней… Останутся следы преступления… И гримируйся потом каждый бо-о-о-жий…
Наверно, это в ректорском предбаннике? - забыл уж, где - журнальный столик, а тут - только два, смежно поставленных кресла.
- Потемней, - я потянул на себя ручку двери, но не до щелчка.
Оставшуюся, явно превалирующую часть - домой, семье покупал - серо-розового обрезка канализационной трубы прихлопнул дверцей холодильничка "Морозко", помещавшегося под столом: с такой тумбой - уже, считай, письменного. Подарила, исправно работающий агрегат, ординаторша прошлого года - мне, уезжая за Урал: "И мне его тоже подарили…"
Каких-то программ на индивидуальное пользование комнатой, в предстоящие выходные, мною заранее не задумывалось. Лук оставался дежурить, а, значит, не заходя сюда, завтра с утра, прямо из "Боткинской", должен был - на электричку. Что, ни в коей мере, не означало, что я проживу анахоретом - не позволят. И неоднократные стуки в дверь, на случай если я всё-таки - внутри, подтверждали членство спящего в круговороте, - они же и авансировали мои ответные тук-тук в чьи-то двери, сопровождаемые вечно живым паролем "Что делаете?" Царствовала плановая непредсказуемость - кто, к кому? - сколько народу набьётся - сюда? - или, наоборот, вдруг я зависну на другом этаже, а кровные квадратные метры останутся не востребованными?..
- Напортачили, с расписанием… И притащилась, главное, одна, которая уже два дня на работу не ходит… Я - ноги в руки… Так бы, хошь не хошь, поделились, кому чего…
- А засчитают?
- Эге, а кто - в приёмнике?! Там - вал!.. Ей - только обход - и всё… Пусть попробуют…
- С шести же - официально?.. У нас тоже… А та - понял -пришла заступать… Эх, по второй, что ли, сразу?
- А если это снять?
Танюшка подняла руки и лицо - взывая к потолку проректорской приёмной - и белая, с широким круглым воротничком блузка, выдернутая мной из юбки, будто сама или будто от ветра, подувшего откуда-то с пола, вспорхнула вверх, зацепилась только за подбородок. Одна рука, переломившись в локте, расстегнула - в ворохе белых складок - пуговку на шее, и - теперь беспрепятственно - по восстановленным двум мачтам белый флаг полез выше. Знакомый тип застёжки - отковырнулся двумя пальцами, - а к этому моменту худые Танькины плечи опустились, и по очереди сдвинутые с них бретельки упали - дужками, к локтям. Как и блузку, лифчик Таня пристроила на углу кресельной спинки, а рассказывала - о справлении Дня соседкиного появления на свет.
- Дата-то какая? Скока ей?
- Ой, да у нас тут у всех одна дата…
- А это нам нужно? - я шарил в поиске юбочной молнии.
- Ох, игрун… Чё-то не идёт…
Андрей и Фирдауз уже окончательно засели в нашей комнате - после того, как мы с Луком провели успешные переговоры с гастрономным грузчиком. Отпустив Лукьяна шагать соло - в родной коридор, я сам предательски завернул в коридор другой башни. "Открыто-открыто!" - и, проходя прихожку, уже вдохнул букет праздничных запахов - от закусок и парфюмерии. Там галдела маленькая толпа наших этажных дев, в компании с явно пришлым мужичком, при пиджаке.
- Спасссибо, спасссибо, в следующий раз… У нас своя свадьба… Может, забегу… попозже, - это уже глядя непосредственно на Таньку.
- А мужик - её? Постоянный?
- Другого пока не видела… Вот ты придумал!
С сидящей - юбку: труднее. Татьяна подыгрывала - и чуть привстала, - не желая гасить мою раздевальную инициативу. Забраться в такое сверхукромное место - и не усугубить интимность? Подсознание требовало - не цели; подсознание - препятствовало абсурдности. Мы даже целоваться перестали - наверно потому что целоваться можно и на лестнице, или где-нибудь за колонной.
- Так он чё? Останется?
- Меня - уже - выгнали… У Лики переночую… Повелось…
- Смотри, вцепилась…
- Не поймите меня неправильно… Не хочу здесь, Юр…
До этого мы как-то помещались в одном кресле - правда, она сидела глубоко, а я - бочком. Разок - преднамеренно - сполз; сев на корточки и построив из её ног подлокотники, - языком нарисовал узоры вокруг пупка. А подув на ещё не исчезнувшую влажность, получил Танькин весёлый стон: "Пусти-и-и-ил ты по мне мура-а-ашек…" Но теперь, развалясь в соседнем кресле, - всего лишь - вальяжно - левой рукой обнимал отдалившиеся от меня плечи и уже едва дотягивался до верхних рёбер, тех что ещё не прикрыты грудью.
- Андрей - гитару…
- Как тут жарко… Ах, я на пляже!.. Как они днём здесь работают?
- Тоже голые… Щас двери все закрыты. А так, наверно, выдувает, когда туда-сюда…
- Ну, пошли? Я правильно поняла?
- Пошли, пошли…
- Оденусь, по привычке, сама… - мы сначала по очереди хмыкнули, хихикнули, а потом - раскрепощённо, не опасаясь уже за свою нелегальность, залились.
В косом луче неплотно прикрытой двери и привыкшими к полутемноте глазами я наблюдал обратную прокрутку стриптиза. Белая чайка, которая так и не снялась с Танькиной задницы, попала в мешок короткой юбки. И всё - спиной ко мне. Пока накладывался лифчик, я думал: "До чего же у неё кривые и до чего же у неё длинные ноги… Но если бы юбка была - не короткая, то ноги были бы ещё кривее… Таньку надо в одних трусах выпускать на улицу… Или без…"
- Ты мне всю голову растрепал…
Сидишь в кинотеатре на ближних рядах и смотришь, что происходит только в каком-нибудь нижнем куске экрана… Длинные безоттеночной черноты - а вообще-то карие - волосы, ранее в тугой косице, теперь колыхались рыхлой и широкой булкой-плетёнкой - под потолком…
- Всё ещё нравится? - бросила через плечо, и сделала шаг назад, ко мне.
- Нарываешься на комплимент…
Блузка уходила под пояс - в который раз расстёгиваемой - юбки, пряча лучшие Танькины линии: линии перехода от резьбы - цоколем-вверх электрической лампочки - к стеклянному вздутию.
- Пойдём, попоём… Ведь знал я - что Лукьян должен был дежурить…
- Чё ты там бурчишь? Андрюшку я - да-а-а-авно не видела…
Держась за нащупанные выступы таза - взялся за них как за ручки большой кастрюли - и расплющил нос об одну из половин, которая вдруг вздулась боксёрской перчаткой, когда Татьяна переступила с ноги на ногу.
- Весь ректорат сюда перебрался… "Вдовий дом" - на ремонт?
- Я слышала - вообще хотят отобрать…
2
- Хереску? Его можно цедить вот так, до утра…
- Наверно, я ус-ус-та-а-ал… - Кирилл неподдельно зевнул и затряс головой, хмурясь, чтобы взбодриться.
- Пойду пока, постелю тебе на диване, - Полина имела в виду меня, а диван - тот, что в зале.
- Конечно, Саквы может и не быть…
- Положим даже, не уехал… Другое дело, не всё же ему торчать…
- Тут - как попадём…
- Я об этом…
- Цели-то… Цель? Сами, без него, что ль, не попьём этого, чешского?
- Но, не говори, повод!
- Нет, я - всеми руками!
- Что-что - а веселей… Шире круг…
- Бэ-э-зусловно… А то да - за один присест - хоп - и уничтожим всё винцо…
- Выгодно ещё чем… Поедем днём… А к вечеру, так и так - бесполезно. У них кончается…
- "Теремок" в Аненках… Пивбар… Зря… Дураки…
- А вечером тебе ехать, - продолжал логику Пантелеймонов, - "Калуга-два", сел и - в двух шагах…
- Была отличная кафешка… Кстати… Расписание поездов?
- По-оль, По-ля! По-моему трёхлетней давности… Вон у Яшки - если застанем - гарантирую…
- Я же переписывала, - вошла Полина, - Ты - когда стоял за билетами…
- Утром?
- Но куда я переписывала…
- У тебя - что, этих книжек… А у касс я, кажется, в самом деле…
Глядя на него, легко представлялось, как Кирилл куняет - стоя. Окошечко закрыто, билеты начинают продавать - на проходящий - только на подходе поезда, - чтобы не продать на опаздывающий. Уже столпилась, по стеночке, вялая очередь, но, отойдёшь - всё вдруг перемешается - и начинай выяснять…
- Ты и сейчас спишь… А я… - Поля сделала удивлённое лицо, будто посмотрела на себя в зеркало и не узнала, - Юр, там всё постелено…
- Я тоже, как выпью, наоборот…
* * *
- Чуть-чуть оставить?
- Не-не… Чо ж ты - привезёшь-то?
Неуклюже нагнувшись к низенькому холодильничку - кожаный плащ обтянул широкие обводы Лукьяна и заскрипел, - вынул толстяк оставшуюся треть колбасного цилиндра и взялся было за нож.
- Ну, ты тут продолжай… В полный рост… А-а, Танька-то уехала? Тогда - к этой, - Лук закатил глаза в потолок.
- Советчик… Не раньше - сам - понедельника?
- Ну, на хер…
Лук, заведя обе руки за спину, расправил пояс - в пряжках длиннополого плаща - и стянул пузо. В ложбинке пепельницы от его окурка - мало что осталось, но он высосал одну затяжку… Застелить кровать, хотя бы кое-как - двигает человеком инстинкт: никто не знает, почему любой кавардак в общежитской комнате не режет глаза так, как неубранная постель. Время подстёгивало, однако ж, пузан - удосужился - встряхнул, прикрыл.
3
- Фух, уже голова закружилась… - и себе проехалась языком по верхней губе: заметил, когда её лицо пролетало рядом.
Нос вверх - глубоко вдохнула, вынырнув снизу, из колодезной темноты, куда я поглядывал, будто себе под ноги - лёжа. Тогда волосы на её голове - на отдалении - поблёскивали как трансформаторная обмотка, а теперь, залив чёрными ручьями мне грудь, Горгона расшевелилась - скрипящей в них сухостью. Мой локоть сама подсунула себе под голову - вышло, что я её обнял. От придавленных к плечу прядей, зачесалось - колко, пучками стекловаты. Но не раздражало - как и мегафонная громкость шёпота. Бессонность кротов питалась не зрением, а всем, что попадалось по пути проползания.
- Храпит Лукьянушка…
- А я храплю?
- Ты? Надо вспомнить…
Танька приподнятой головой обозначила интерес к медленному метроному, струящему дыхание - слегка потрескивающее. Совковой лопатой будут и дальше грузить гравий - вплоть до похожего треска под моей кроватью, от припаркованного там будильника. Свет от окна - похожий на разглядывание рентгеновского снимка - рождался - отброшенными пустырём - многоэтажками, выдохшимися уже, по части горящих окон, к утру… Левитировал на высоте кровати - сугроб, со свисающим до полу углом одеяла, и ненамного более предметно - замершими в полёте летучими мышами - узнавались впадины знакомого пространства комнаты.
Вскинутое лицо Тани задержалось в задумчивом вслушиваньи в храп, а затем повернулось ко мне и тоже замерло - будто шёл молчаливый процесс сравнения. У неё - очень глубоко посаженные глаза, и при таком слабом, да боковом, освещении - под наброшенным, сбившемся набок массивным пуховым платком патл - в провалившихся глазницах угадывалось столько же жизни, сколько в затенённом черепе.
- Красивая ты баба, Танька…
Карнавальная маска лицевых костей благодарно опустилась, но косо сомкнувшиеся - будто жевательные зубы своими сложными поверхностями не легли точно - наши лица не попали в прикус: прерванный поцелуй подкинул маску снова вверх. Танька умело мотнула головой, и на мгновенье над ней повисла широкополая, с радиальными мелкими прорезями - шляпка сыроежки. За время жизни шляпки - сверху и прицелились. Оказавшись теперь под шатром, я смог различить только приближающееся закопчёное измятое дно ковшика. Столкнувшись губами и подбородками - заново, мы - будто действительно по уши - погрузились в истинно странное взаимодействие полов - имеются в виду поцелуи, - когда глубокая интимность ещё не привязана к безусловным анатомическим различиям.
* * *
- Плесните колдовства-а-а-а… В хруста…
- Хрустальный мра-ак бока-а-а-ала…
Горела только настольная лампа, которая ошпаривала светом натюрморт, а за краем газеты-скатерти - рембрантовски выхватывались из темноты рукава, щёки, ладони и гитарная дека - полукругом загородившие единственный угол стола, выдвинутый внутрь комнаты. На три четверти подъелась буханка "бородинского"… Её мы выпросили - пожалели нас - у продавщиц закрывавшегося гастронома, но ведь и деньги, собранные с Андрея, с Ферда, с меня, полностью ушли, перед этим, грузчику, так что - особо и не разжились бы, успей мы… По понятной причине подтаивала Лукьянская колбаса - в подстольный холодильничек раз от разу убирался её всё меньший рост.
- …кое- что из еды, так там они уже заперли, я вижу, света нет…
Танька сидела в тени Андрея, даже загороженная им и гитарой - она глубже забралась, подушку подложив под спину, к стене - вдвоём они расположились на кровати Лукьяна.
- А если с осложнений начинается? Начинается - и идёт, и идёт… Лечим осложнения, а основного - процесса - не видим… Привожу пример…
- Понятно, но… Но интересно!
Борода Фирдауса выставилась вперёд - цвет у неё терялся в оттенках намокшего сена, - и в эту копёнку рука периодически втыкала фильтр с блесящей сетчатой искрой.
- А может быть в таком случае какой-нибудь успех?.. в лечении…
- Тогда - какой успех на вскрытии?
- Погоди… Подряд, в течении несколько лет, поступает с пневмониями… Ну, года два анамнез… Лечим, выписываем… Последний раз в моче: слегка - белок, эритроциты… А там уже прёт дыхательная недостаточность… Пневмония, с которой поступил, почти ушла… На рентгене…
- А это, как его…
- Слушай дальше… Уже ищем коллагеноз, правильно? Вроде - системность? Но тут он у нас врубает… По типу тромбэмболии…
Лукьян опирался одним локтем о стол, другим - о подоконник и - как-что? - разлеплял, встряхнувшись, глаза. Всякий раз - видимо чтобы сосредоточиться - отщипывал от буханки корочку и жевал. Ось диалога пролегала через Фирдауса Раисовича, сидящего в наиболее освещённом, возле угла, месте: был замзавом отделения реанимации - из Удмуртии, ижевчанин. Бренчащий на гитаре Андрюха - выехал из той же республиканской столицы, - где после законно-отданных трёх лет практики окопался в тамошнем чиновничьем аппарате. Праведные претензии на более высокие должности привели земляков в московскую ординатуру.
- А ты что, знал? Знал, что гломеруллонефриты имеют склонность к тромбозам? В том числе и латентные?! В почечной вене - только в одной, заметь - вот такущий тромб. И лёгкие уже нафаршированы… Ну, и старые инфаркты… Лёгких, имеется в виду… Отсюда и пневмонии…
- Н-у-у… Тут делать - уже всё - не вывернешься…
- Он же - о другом!
- А где ты о тромбозах читал?
- Да ну вас, вы петь будете?
- Это - как, оставлять? Я разливаю…
- Тань, ну их, давай, с тобой споём…
- У нас, Юрк, тем более таких не отследишь… Реанимация… Лечим не болезнь, а синдром…
- Фатум! То есть не сама болезнь, знаешь, иной раз, фатальна, а…
- А вот тебе, фатум! Ферд, расскажи про того, который - неудачно - застрелился… - гитара легла Андрею на колени, гуслями, - Сейчас споём, Тань…
- А-а, да… Тоже - захочешь, не сделаешь… Поступил один суицид, пальнул в себя из ружья. Стрелял - как-то снизу, в подбородок. Снёс себе весь лицевой череп. И жив-здоров… Шок там, то да сё… Вывели - что самое интересное… Морды нет вообще. Одни уши…
- Может, вот эту вот… "А глухари на токовище…"
- Лук, ты по Розенбауму спец…
- Ну, и чё он?
- Помер, конечно… Что ж, госпитальных инфекций нет?
- А я - почему - этот случай…
- Сигареты - совсем, что ль - кончились?
- На утро - вот одна.. Нет, тут две…
- Сиди… Я схожу - к нам… Андрей, ключ… Стоп - здесь, здесь…
- Татарин ничего не помнит…
4
Когда я положил ей на щёку свою ладонь, Полина склонила голову и, приподняв плечо, прижала - сжала - мою ладонь щекой и колючим шерстяным материалом платья.
- Ты… сидишь… в этой… кухне… - задумчиво произнесла, выговаривая слова по отдельности, чем каждое будто упаковывая в ласковую бумагу.
Даже я сам заметил, что заплетается - у меня - язык, и Полина, слыша такое, наверно тоже старалась контролировать - собственный выговор. Треножник, собранный из милого носика ёжика - вместе с двумя упорами взгляда - устойчиво замер на моём лице. Отжатая, высвобожденная ладонь поехала оглаживать - Полькину шею, воротничок-валик платья и, как обглоданный хребет угря, молнию на спине, которую пальцы не помыслили, даже балуясь, подвигать туда-сюда.
- А я… очень тоже рад…
- А я рада? - или мне послышался вопрос, или её не совсем послушный язык промахнулся в выборе интонации…
Треножник разъехался, я упёрся губами немного мимо Полиного рта. Носик-хоботок воткнулся мне под глаз. На её резком вдохе меня бросило вперёд, словно на скорости саданули по тормозам, но инерция, как и полагается, действовала недолго - теперь откинуло назад. Развело.
- Давай, Полюшко-поле, выпивать…
Не скажу, что я опасался за себя - вдруг скандально перейду условную границу? - а тут выползет ушедший спать муж-Керя, но безусловно я терялся в выплеске Полькиных внезапно проросших, - а мне казалось, благополучно канувших - симпатий. Весь же вечер - втроём: в смехе под бокальчики, в планах завтрашнего воскресенья - всё уверяло, начиная с московского утра, будто раздорное её чувство к моей персоне - ну, пусть не сгнило, но перебродило…
* * *
- "Суходрев"…
Пролетели платформу электричек.
- На "Тихоновой пустыни" - поворот?
- На "Калугу-раз".
- Это-то я помню… До или после?
По Киевской ветке поезда дуют прямо, до первой от столицы остановки - до "Калуги-два", станции, находящейся немного в стороне от самого города.
- Чему мы всё время смеёмся?
- Вино харёшее…
На салфетках лежала стопка тонко нарезанных - Полей, кем же ещё? - колбасных ломтиков. У них появился цвет какао-с-молоком - из-за синевы вечера.
- Толстая… Дециметр…
- Работаем в дециметровом диапазоне…
- Забираю? Или доешь - ты, ты?
- Всё, некуда…
Одна из пустых бутылок - на полу, под столиком купе, упала и покатилась, при торможении.
- Пошли… Взяли…
- Ступеньки… Поль, вперёд…
- Нате, сумку… За дно… Снизу… - я боялся, что с вагонных крутых ступенек, на которых ноги ставишь боком, и сам - боком…
- Давай её, - я снова перекинул ремень через плечо, искривив позвоночник, на ходу; другой рукой, как собаку удерживал - вместе с Кириллом - чёрную, рвущуюся из рук тварь.
Можно было успеть на автобус, даже не убыстряя шага.
- Юра, - Поля тронула меня за рукав, а Пантелеймонов поддакнул:
- Пересаживаться…
Людской мизер, слезший с нами с поезда, укатил этим автобусом, а таковой, мы видели, стоял единственным колёсным существом на разворотной площадке. Однако, стоило из зашоренной лесом дороги появиться - даже не таксичке, а какому-то "частнику", - мы уже мысленно сидели в нём, пока он высаживал привезённых к вокзальчику. Порожняком от станции - какой же он извозчик?
Шпарили на скорости, по необременённому городским транспортом шоссе, чиркнули мимо разрастающихся новостроек областной больницы…
- Аненки… Холодкова, вообще, видите?
- Сейчас проедем… - Кирилл отклонился, чтобы не мешала голова водителя, - Вон угол пятиэтажки, на первом…
- Да я знаю… у него квартира… Заходит?
- Придёт, сядет в кресло и читает Бунина… Весь в депрессии… - досталось нашему общему знакомому от Поли.
- А сама деревня Аненки? Вот, справа, четыре домика? Было же, вроде, больше…
- Без десяти четыре, - часики блеснули из-под рукава шубы, и я придержал её запястье, она в ответ сжала мне ладонь.
Поля продолжала смотреть вперёд, неизбежно задевая взглядом - уходящим в лобовое стекло - вязаный чёрный купол Кери, я же видел и крючковатый его нос, растущий из щеки.
На подъёме городского въезда замаячили, ещё неплохо очерчиваясь в сумерках, шпили и задранные вверх голубиные головки церквей - с покатыми голубиными плечами куполов. Затем мы ворвались в рой городских огонёчков, уже начавших проживать свои вечерние жизни - слишком уж они торопили ночь.
- К вам, прямо насквозь через весь город…
- Тот район, Грабцевского - немного знаешь?
- Так… Мысленно представляю…
- Поверните, лучше дальше, за стройкой, - командовал Пантелеймонов с переднего сиденья.
И предусмотрительно подогнал к самому подъезду; дотащить же звякающий груз до лифта - и то - показалось далековато.
- Да нет, зацепило нормально…
- Я думаю, выветрилось, - Керя сощурил глазки под наползшей на лоб чёрной шапочкой и сдвинул её вверх - перед тем как взяться за ручки ворчливо звякнувшей тяжести; гудение лифта завершилось - сиплым попёрхиваньем, и через раздвинутые створки голосой щели - мы выплюнулись.
- Надо же, пробили себе квартиру…
- Сколько унижений, боже мой…
После короткой экскурсии - с зажиганием света последовательно во всех ячейках вполне уже обжитой двухкомнатки - я вкопал себя в углу кухни: как почувствовал - вот тут моё место, и просидел на нём несколько лет, зажатый между столом и подоконником.
- Я сейчас что-нибудь быстренько…
На сковородку она плеснула деревянной ложкой постного масла, из стоящей рядом с плитой банки-канистры.
- Ты уже открыл?
- Доешьте ту колбасу… Или давайте, поджарю.
Поля снова обернулась к плите, а ко мне - бантиком фартука, повязанного на непереодетое с дороги платье.
- Анюта… Вы говорили… У родителей…
Сигаретой я прикоснулся к пламени спички - скрючившейся как вывернутый клещами гроздь - от которой прикурил, раньше меня, Керя.
- Как мне всё это нравится, - спокойно, сам собою выговорился повтор, дошедший в наших общаговских кругах, за последние месяцы, до бессмысленности тоста.
Бантик завязок, светленького пёстренького фартука, по центру талии, стянул складками нетонкую материю - зимнего же - платья, чёрного, но с каким-то серым отливом. И без стягиванья - приталенного. Выточки справа и слева - раструбом…
- Ну, так это? Где?
- Давайте, херес попробуем…
5
Под кроватью - зная, что далеко, чтобы не отфутболить, - а потому неизбежно пощупав пыль, - я добыл будильник. Он маленький и тихий - хотя механический - существовал там неслышно почти в любой тишине; иногда, при каком-то обострении слуха, вдруг нарождалась стайка - насекомовских ц-ц-ц-ц-ц-ц - и странно затем пропадала. Заметить циферблат - только от окна, из дальней от моей кровати точки; оттуда, если сидеть боком к столу - он выявлялся: блестящим кружком в нише подкроватья.
- Успеваешь?
- Впа-а-алне…
- До Иваново - четыре? Или больше?
- Ага-а-а… Куда же я его?
Как кошка, углядев через всю комнату - вон, не иначе, на стуле, - она перекинула на меня, вторым слоем, свою часть одеяла и - лёгкой пробежкой, босиком… На фоне по-прежнему совершенно ночного окна удаляющаяся фигурка притянула к себе - сконцентрировала - невидимое без неё, как без индикатора, излучение, и в результате - по степени озарённости - предстала не слабее сантехнического фаянса в тёмном туалете. Обточка тенями - утрировала - и без того ладную вытянутость стана, гантельность талии… Плечи - штриховались, словно драной тёмной накидкой, распущенными волосами… Пружиня на цыпочках и ставя ноги как пробегающая гимнастка по бревну, она нижнюю половину фигуры свела в высокий конус, суживающийся остриём к полу - отчего саблевидность голеней терялась напрочь.
Лукьян теперь не храпел, дышал вообще неслышно - при том что лицо его, в воротнике одеяла, открывалось внутрь комнаты, не к стене… Всё это немного напоминало монтаж, наложение - две совершенно разные сцены, снятые в одной и той же комнате, с одной точки, при одинаковом освещении… Лук не мог проснуться, он спит в другой ночи или даже в другой неделе - и поэтому не торопясь, у него под носом, застёгивает свою белую блузку Танька, решившая начать с неё, а не с одевания трусов… Стоп, они же где-то здесь - я нашёл комок под подушкой и, расправив, надел себе на голову… Мысли, по этой причине, полезли - тоже Танькины… Ей же не к себе… А то - надо было бы пройти весь коридор и - даже - мимо лифтов… А к Лике - отсюда две двери, нырь…
Я приподнялся на локте и как раз попал на границу: губами - на голую прохладную кожу бедра, а носом - на обрез юбки, и от шерстяного ворса захотелось чихнуть.
- Давай сюда… Недокомплект… - шепнула она, снимая с моей головы чепчик, и присоединяя его к тоже неодетому - слепку с её груди.
- А я, - зашептал, зашипел в ответ, - только щас заметил, что ты без чулок… С Дня рожденья…
Танюшка уже присела на корточки, якобы пытаясь вслушаться в мой шёпот, но, до предела сблизив наши лица, захотела вдруг бумажными, шамкающими прикосновениями поводить губами по губам, поворачивая свою голову из стороны в сторону. Потом ей взбрело впиться - с вывертом, с соком - зубами раздвигая мне челюсти… Резко отстранилась, облизнулась и выпрямилась - вверху на мачте взметнулся "весёлый роджер" её пиратской привлекательности. Рукой, которая не держала бельё, отбросила волосы, мелькнул локоть у лица, как кость на складке флага - у самых кружочков глазниц.
- Сладенький… Пошла…
* * *
Первый раз Лукьян уснул - сморённый, - он к этому времени перебрался на свою кровать, согнав оттуда Таньку; Андрэ остался обращён спиной к его заду. Сначала-то Лукьян просто подсел к ним - втроём пели, - но потом завалился, лицом к стене и поджал ноги. Танька протащила освободившийся от Ферда стул - к моему, вплотную, а Ферд уже давно сидел у чёрного зеркала окна.
- Так это - он?.. гитару… У ваших?
Фирдаус пьяно улыбался - появлением в бороде пещеры, - и улыбка поэтому сощуривалась одними глазами. Ответом на мой вопрос приподнялись, сошедшиеся с затылком, плечи, а из пещеры в это время выдавился бас:
- Ан-гли-ча-нин му-дре-е-е-ец, как работать не-вмо-о-очь… - гитара, сейчас у него в руках, взвизгивала от жестокого с ней обращения.
Танюшку отделяла от меня спинка стула, поставленного боком, и служащая Таньке опорой для локотка в белой блузочной изоляции. Моя пятерня лежала на пергаменте блузки, между лопаток, и я как муху пойманную накрывал и придавливал - нащупанную застёжку проверенной конструкции.
- Га-га-га-га, - дизельным басистым смехом Фирдауз вышел из фиоритуры и, как гуся за шею, передал гитару Эндрюсу.
Под рёв Ферда заворочался Лукьян, и его пузо вышло на свет - солнцем из затменья. Сидевший тут же и перехвативший гитару Андрей - ткнул солнце гитарным грифом.
- Давай, ехать тебе пора… Вставай…
Тот резво сел на кровати, и жмурясь от направленной в его сторону лампы, подморгнул пару раз - своим наручным часам.
- Ы-ы-а-а! - успокоившись, зевнул, - Шу…
- Ладно, не обижайся… Мы - всё… Идём, Ферд, - Андрюха встал, ища, куда бы прислонить гитару.
- Слышь, отдай им сам… завтра… - Лук закатил глаза вверх, к Андрею.
- D'accord, - выдал - числившийся в особой ординатуре, с французским уклоном (хотя терапию мы проходили на одной кафедре); после двухлетнего совершенствования мьсе мог быть послан куда-нибудь в Африку.
Ферд и француз жили не в нашем двухкомнатном блоке, а в следующем - где их ближайшие соседи располагали музыкальным инструментом.
Двое мужиков с гитарой покинули - двух других мужиков с гитарой-Танькой. Надавив на колени, Лукьян поднялся и решил пересмотреть, что в бутылках. Пока он дрых, всё до капли улетучилось, зато в чашке, куда наливали Тане - обнаружен был плеск.
- М-м?
- Ты что? Мне давно хватит… - чирикнула она.
- М-м? - теперь он хотел поделиться со мной.
- Не-не-не…
Закинув лицо, прикрытое чайной чашкой, громко глотнул - после чего едва не поставил дно мимо стола - и шумно всосал воздух - закусил - так, что крылья носа у него схлопнулись.
- Теперь на горшок, - с тяжёлым шарканьем скрылся за дверью, из-за которой просочилось сюда щёлк-хлопанье дверных ручек, удар прибойной волны унитаза, затем - свистный скрип ванных кранов.
- Может, мне уйти?
- Подожди, посмотрим…
Лук вернулся - рубашка расстёгнута, и ремень брюк - свисал как дохлый уж - по бокам живота.
- Таньчк, вот так и живём… Будильник, а? Где?
- Да заведу…
- На полшестого… Вот так и живём, Таньччч… На полшестого…
- До метро, небось, осталось часа четыре… - я вгляделся, но мой подкроватный будильник хорошо спрятался.
Беловатые, в мелкий сиреневый цветок, семейные трусы походили на наволочку. В отличие от них - помятых в подбрючном пространстве - белая майка гладко обтягивала пингвиний живот.
- Ну, скажи мне, разве мы плохо живём? - произнеслось им уже с закрытыми глазами, а губы сложились - свистнуть: был у оратора такой мимический приём - для убедительности.
Он завернулся в одеяло, крутясь с боку на бок, потом на него напал кашель, чуть позже вступило смычковое сопение, перемежаясь с судорожными взбрыкиваниями под писк пружин: мы сидели и наблюдали угасание - как закат…
- Ну и что я тут сижу? - на ухо мне был задан вопрос, выводя сам знак вопроса кончиком языка, по ложбинке вопросительного знака ушной раковины, - До Лики… Надо на секунду… Гаси свет…
6
- Ребята, тогда помогите - с бочкой…
И Яшка, и я, и Пантелеймонов сразу, в угодливом поклоне нашему столу со стеклянными кружками, стали толкать разгибанием коленей - стулья назад. За столиком осталась одна Полина, смешно смотрящаяся перед скоплением стекла - четыре недопитых и ещё четыре пустые, не убранные официанткой.
Цугом двинулись за синим халатом - между, в своём большинстве, пустых столиков.
- Поднимать её?
- Не, там надо…
Зал просвечивался дневным оконным светом и хранил тихую сонность.
- А когда, давно? Из "Терема" - пивбар…
Нырнув из зала в подсобку, мы свалили на бок алюминиевую бочку с двумя резиновыми ободами и, отдуваясь, покатили её по наклонному помосту - на пьедестал. Мужичонка с синем халате подбадривал - уже сверху, - чтобы мы жали и не рискнули её отпустить.
- Сколько в ней, интересно…
- Руки…
- Пошли в туалет…
- А то я один, спасссс…
- О-о-о, спасибо сказали…
- Оказание помощи…
Проходя снова через зал - мимо Полины, дальше, в вестибюль - чуть ли не хором не преминули вслед уносящей лишние кружки с нашего стола официантке:
- По кружжжжчччке… Не помешало бы…
Та обернулась через плечо с недоразбуженной улыбкой - задиристость была по ней.
- Всё-таки это наглость, - подвела итог Поля, когда мы вернулись.
- Наглость ещё та… Сейчас принесут…
- А у тебя ведь минус… Приличный…
- Ххха-а, - Яшка откинул назад голову, выставив напоказ ромб кадыка, а вернув лицо, пригладил волосы набок, будто у него имелся пробор с чубом; но у него равномерно торчал трёхмиллиметровый бобрик.
Яшка активней всех и налегал на бочку, и вышел из подсобки только он - покрасневший и с веной на лбу. Впрягшийся всей своей мускулистостью, он - когда оторвал руки от тяжести - распрямился ванькой-встанькой и мгновенно вернул себе выправку гвардейца. Возможно его врачебная карьера и вильнула бы когда-то раньше в русло военной медицины, но сферические линзы, уменьшавшие глаза так, что в стёклах вдавленно виднелся висок, закрывали дорогу к должности полкового доктора… Да и что сравнивать его гимнастику после двух кружек - с усталостью не первый день пьющих… Но тренированно-весёлых…
- Хоть бы поблагодарили…
- А этот же - сказал…
- Несут-несут…
Мне понемногу становилось - грустно.
- Уезжать неохота… Сейчас бы загудеть с вами на всю ночь…
- Давай, наведывайся чаще…
- Какой, мы запоминали-запоминали, поезд? Самый выгодный…
- Так я же взял…
- Рано… Туда дальше…
- Да смотрели! Один за одним…
- Не бойсь, посадим мы тебя прямо в вагон…
- Всё пиво у них выпьем… И - на "Калугу-два"…
- Проводим, будь спокойник… И проводнику сдадим…
- И утку, чтобы он тебе подкладывал…Не забывал…
- Да! Я обещаю! Я буду пьян…
* * *
До Якова предстояло - утром - ещё добраться: воскресным утречком всё-таки - затишье. Ранью не назовёшь, но на нужную нам дорогу никто с шоссе не заруливал. Мы потихоньку шли втроём, а задирать руки и разворачиваться против направления ходьбы даже не было повода - лишь несколько машин подряд, выигрывая ралли, проскочили, и дел у них было явно не до нас… Остановился старый "Москвич" - окраса, какого у легковых пород встретишь не часто: бирюзовый.
- До Малинников довезёте? - Полинин звонкий вопрос видимо озадачил шофёра, потому что он ехал аккурат - из - Малинников.
К этому времени мы тогда решили тормозить все машины подряд и шли цепью поперёк дороги. Утром особо никого не мутило, но снарядиться на подъём, на выезд к Яшке - яичница с колбасой просто так не лезла.
- Мне тоже подлей чайку…
- Жиденького?
- Жиденького и сладенького…
Цвет "Варны" очень походил на чай - тем более что мы пили вино из фигурных сервизных чашек.
- А к Яшке-то как попадать? Возвращаться?
- Рядом, рядом же, - Кирилл широко махнул рукой, чуть не ударившись ею об угол холодильника, - Через деревню Чёрную.
- Ч-ч-чёрную? Нет, ну я знаю, где Малинники…
- Так, - Полина шмыгнула носом, - Вы мне сигарету дадите наконец?
Мы сидели на восьмом этаже - самой окраины города; города в котором троллейбусные линии - продеты в рукава былинных трактов, а потому и новостройки присосаны - к дорогам, радиально расходящимся в леса. Очаги строительства здесь никогда не были такими цунамиподобными, как в Москве, где деревни сметались, успев только пикнуть - то есть передать свои названия микрорайонам. Тут - на размах пороху не хватало, и в результате можно было идти к троллейбусной остановке, наслаждаясь неповторимостью резных наличников, и качать головой, видя, как расплёскивается вода из вёдер у деда в телогрейке, только что отошедшего от уличной водопроводной колонки, - тогда как сам ты минуту назад покинул лифт панельной многоэтажки.
- А вы срезаете напрямик? И там эта Чёрная? - получалось, что деревня сидела в клещах между двух шоссе, обросших жильём.
- Это и есть деревня Чёрная?
- Чёрная-пречёрная… - Полина, сегодня, как и вчера по дороге с вокзала, заняла место со мной, на заднем.
Несколько домов с прогнувшимися вроде лошадиных хребтов крышами выступили - древне-русскими разбойниками с топорами - из бурелома зимнего, но малозаснеженного леса. Чаща за хутором погружала взор в древесный мрак, а низинное положение вправо от дороги намекало, что где-то там же можно провалиться в болото... От дороги слева - то есть в сторону города - цивилизованно тянулись кирпичные и бетонные заборы. Асфальтированные дворы за решётками автобаз и длинные, одноэтажные, без окон - как коровники - мастерские да подсобные строения всяких городских хозяйств по-воскресному - безлюдствовали. Через десять минут выжатой из бирюзового "Москвича" скорости - на полностью лишённой движения дороге - над ней - над нами - мелькнул мостик одноколейной ветки, и мы вышли у поликлиники (где, кстати, и работал Яков Саква), как раз напротив одной из автобаз, на воротах которой всех крупными буквами приветствовал лозунг "Шофёр! Ты не забыл слить воду?" - что отбрасывало читающих куда-то к добровольцам, в которые надо бы записаться…
Поперечинка в заглавной А - меж двух радиальных шоссе - дорога, через квартал втыкалась в одно из них - по которому как раз волочился троллейбус. Микрорайон Малинники, вплетённый в изначальную сладкозвучную деревню, поворачивал водоворотом, двумя ладонями, одинаковые пятиэтажные дома - как костяшки домино перед началом игры. Продвижение к одному из них, прижатому к насыпи - той, что миновали - одноколейки, - проходило в лотерейном неспокое - не зря ли ехали? В любом случае, не зря - пели мне дуновения прошлого, озвучиваемые, мною же, чтобы вовлечь в них всех нас трёх.
- Тогда практически не пересекались…
- А почему - именно в этой - от Второй городской?
- Ну, наверно, наверху там, договаривались - куда врачей…
- Яшка - всё-таки понятно - здесь, в районной…
- Горздрав - гол - и был, и есть…
- От завода?
- При мне - в основном, строители…
- У нас квартиры тогда тоже - ещё…
- Да - между… хатой Полькиных родичей и…
- Это когда я беременная была…
- А скока ещё потом?
Вахтёров и каких-либо шлагбаумов в этом общежитии по-прежнему не водилось, и так же пахло паром, и те же вскрывшие корку масляной краски бородавки покрывали тупичок перед лестницей - где и сейчас шипели душевые.
- А я вот в этой, соседней… - бух-бух по фанерному квадрату внутри дверной рамы, цвета тёмной охры, как и та, соседняя, и все остальные.
- Возится, ага… Он там ещё с кем-то?
- Мужик с бородой… Забыл… как…
- Опа-ля, ты вообще дома, я не понимаю? - произнеслось в макушку: Саква уронил голову на грудь, а заканчивал фразу я, глядя на шланги его шеи: резким движением он закинул голову назад, сопровождая переброс радостным "Ххха-а!"
- Сюрпризники!
- Собирайся, поехали пиво пить в "Терем"… Один? Нет - "бороды"? - Кирилл зашуршал свёртком и выставил бутылку хереса на стол.
- Как вы все… вместе-то?
- Уезжаю уже! Ты ж - сам им - адрес…
- Мы тебя - спрашивали, помнишь?
Яшка галантно принял Полькину шубу - положил на одну из двух гладко застеленных кроватей-близнецов, разлучённых лужайкой чистого линолеума, и на ту же кровать полетели куртки и шапки.
Пластиковая поверхность стола напомнила цветом выручивший нас "Москвич" и, кроме входного взноса, на ней не стояло даже солонки.
- Вы что хотите? Щас или…
- Поехали, говорят те…
- Так эту… До следующего раза?
Мы трое переглянулись, пожали плечами…
- Главное, поехали…
Яшка сразу убрал подарок в кухонный шкафчик, который, распахнув две ставенки, выплеснул в комнату смесь запахов - порошковых специй, пакетных супов и крупяной затхлости. В комнате через стенку, шкафчик - в мою бытность - испускал точно такое же амбрэ, хотя полки предоставляли полнейший простор для тараканьих прогулок. У Яшки же, который узурпировал право соседа - нерегулярно ночующего - складировать сухой паёк, шкафчик напоминал что-то плотно упакованное для пересылки: тараканам приходилось, наверно, с риском протискиваться - между целлофановыми пакетиками с сушёными бананами и брикетами с сухим киселём. Всего не перечислишь, но запах будто специально изобретён был универсальным - в тон расшатанной мебели, дешёвым занавескам и застиранным кроватным покрывалам.
- Я удивляюсь - вы собирались вино с пивом?
- Яша, - Полина посмотрела на него большими похожими на блестящих чёрных жуков глазами, с дрожащими, шевелящимися лапками-ресницами, и проникновенно съёрничала, - Это было бы ужасно… Я не представляю…
- Дело в том, Яш, - понуро сознался ему Керя, - Что мы уже…
- Так чё? Доставать?
- Не-не, поехали…
Глава вторая
1
- "Суходрев"…
- Кажется, проснулся… - и голова скосилась в окно, пряча зевок.
Вагон в этот момент замер, сразу же расшипевшись кошками. Дневная пятничная электричка - видимо после Малоярославца - опустела до оголившихся планочек скамей… Садились когда - битком, нашли места на разных лавках, но дальше я уже заколыхался на помоях сновидений… Из них выплыл и Яшка, пересевший - напротив… Наш вагон на станцию "Суходрев" никак не отреагировал, но несколько ссутулившихся под рюкзаками человек прошло мимо окон по заснеженному перрону… Снова шипение и лёгкий рывок… Затем вязкое убыстрение, и первые синкопы на стыках…
- Твой Лукьян, так это, вывернул… С ритуалом…
- Подожди… Один же раз… Ты нормально - я помню - дозвонился…
- Ну, подписали раньше… А тут я вообще думал - ошибся комнатой…
- И чо - ритуалы?
- Хх-а, сразу - с постели - под стол, и в холодильник… Там у него - початая бутылка водки… По стаканам - мне, себе…
- Молодец-молодец… Я ему говорил, что ты на днях… Но когда?.. Ну, и как там Питер?
- Питер, Питер - такой, чёрт, климат… И от этих курсов - толку…
- Сейчас - аналогично… Вольный ветер… Рентген в "Боткинской"… Меня там и знать никто не знает…
- Стучу в вашу, а открывается соседняя… В очках такой, белый…
- А-а, Арнис… Мы доедем сегодня, или нет? Во сне уже - ды-дым, ды-дым….
- У каждого столба…
- Отсюда - сушняк давит… Оттуда - тоже давит… Досидеть? Советуй! Или в тамбур?
Станция "Тихонова пустынь" отмечает поворот в сторону, вбок, от Киевского направления - к городскому вокзалу, к "Калуге-один"… Но сначала - спотыкаемся о пригородные дачные остановки… Что тут у нас? "Муратовка"… Что-то я знаю о Муратовке… Дачные домики - как двухэтажные шалаши… А вот и сама деревенька… Ага, вспомнил - медсестра из кардио-реанимации, когда я там дежурил… Как покрасивей - сами выбирают… Спиртягу пила - не пьянела… Только краснела… Прекрасное бордовое лицо… На меня - её потянуло, саму потянуло, даже не подмигивал… Ни имени, ничего не помню… Целовались, целовались, у всех на виду… Все такие же пьяные… Нет, не все… Те, кто сменились - те застряли… Те-то, кто заступили - строго… Точно, после дежурства вся наша смена - и осталась. Праздник?.. Она же замужняя… В прежний раз - и муж заходил, и тоже пил, с теми, кто мог пить… И у него тоже - физиономия краснела, краснела… Чего никогда не забуду - как она мне потом бросила: "Телллёнок." Но тихонько и лично… Была, да, постарше…Но всё ж - на виду… В тех условиях - на работе блюл… В реанимации, конечно, другой подход, этого я не рассёк - каждый врач за какой-нибудь сестрой… Вроде как - закреплён… Это сейчас - Москва - растворимость в толпе… Сама ординатура - летаешь, куда пнут, по отделениям… Так она, эта… ездила из Муратовки… В каком-нибудь из - вон тех домиков, и поныне…
Когда электричка въехала в один из пазов - между высокими длинными перронами - мы пошли не к дореволюционной архитектуре вокзала, в красно-белых оттенениях кирпичных выступов, а как раз-таки против течения толпы - к дальнему обрыву перрона. Спрыгнули на щебень и, в первую очередь - оказавшись вне обзора - будто даже оперлись, наклонясь вперёд, и своим весом согнули гибкие упоры, отдающие пар в морозный воздух. Яшке, перед этим, пришлось всё-таки поставить - в сторонке, где снег был девственней - баул междустоличного путешественника.
- Вроде водки я у него выпил… Чуть… А-а-а…
Повеселевшие мы совершили небольшой пеший переход, пойдя вдоль рельсов, но меняли пути, забирая к Малинникам.
* * *
Стук в дверь Эчкену вытолкнул из-под одеяла - перелезла не через меня, а через спинку кровати - я только мазнул взглядом по телу, исчезающему в махровом балахоне, и безразлично уставился на уже туманно-светлую штору… Мало ли кто - к ней? Когда утром в коридорах - общий топот… Но из-за двери прихожки, сквозь картавое щебетание Лены Эчкены, проступил вроде бы Лукьяновский… И чей-то ещё мужской… Но то, что Яшкин - дошло лишь с вывертом головы, приходясь привязанно оставаться под одеялом.
- Вот он где!
Я перевалился на живот, приподнялся на локтях, и всё равно пришлось - только лишь задрать вверх голову, пялясь на близко возвысившиеся фигуры. Пока крутился, заметил шевеление дальнего одеяла - я на этих сдвоенных кроватях занимал противоположное стене место, с самого краю - и будто брошенный на подушку брюнетный парик возродил в памяти маленькую Болдыгыз… Это у неё - День рожденья…
- Чё ж не заехать - заехал…
- А сейчас - прямиком в Калугу?
С Болдыгызкой я только танцевал… Маленькая… Как выворачиваю сейчас - голову вверх, так она на меня - выворачивала - когда прижималась в танце… Не помню ни малейших надавливаний - от её… Это в контраст - с Эч…
Лукьян обнимал за плечи Елену - Эчкенко, если не варьировать фамилию - и тыча в меня кивками взнузданного коня, так как - ну, никак - не отлеплялись толстопальцевые эполеты, задирался:
- Он до сих пор, што ли, пьяный?
- Кошмаг!
- А толк от него какой-нибудь был?
- Хе-хе-хе… От него?
- Ну, там в Питере, чего-нибудь черпанул?
- Знаешь, забери свои слова…
- Ладно-ладно, потом наговоритесь, - Лукьян отнял руки от хозяйкиных плеч и поманил Якова, - А то мне на работу…
- Вчера… что тебе - не с ранья… или вообще… - напомнил я, отвечая, лишь бы чем, на пикировку в мой адрес, но тут мелькнуло, - Эй, а ты-то - ты-то?! Должен был сдохнуть - к утру!
- Я-а-а? Это он о чём? - Лук доверительно склонил голову к Эчкене, и та, подыгрывая, только развела руками.
- А-а-а, значит, ты щас - уже - успел?! То-то весёлый…
- Ладно, ладно… Знаешь, сколько часов? Яков! Пошли… Ты! К тебе ж, а не ко мне, приехали!
Щелчок язычка сразу продолжился лязгающими кувырками ключа. Я посмотрел на заваленные одеждой спинки и сидения стульев, на положение моих цветастых трусов рядом со свисающими как чёрные сопли - чьими-то, Эч или Болды - колготками… Я лежал голый на пятнадцатом этаже.
- Пливоди себя в полядок, клолик… Кофе будешь? А-а, всё лавно буду валить…
Она поставила на скат пологой крыши - себе на грудь - картонную коробочку, придерживая её кулаком с зажатой в нём ручкой турки. Вторая рука должна была остаться свободной, чтобы крутануть запор - её однокомнатного элитного блока.
После того как дверь хлопнула, сразу резко опустилась - грохнулась об пол - тишь. А то - с момента пробуждения по комнате летали голоса, рикошетили от стен… Затылок Болдыгызки продолжал чернеть брошенным на изголовье париком. Стоило мне перенести ноги за край кровати, как они будто перевесили, и уже я сидел, искал, где перёд у трусов - вглядываясь в них, поворачивая на вытянутых руках. Остались незастёгнутыми - только обшлажные пуговицы, когда вернулась Эчкена - с озорным вопросом:
- Коленки не болят?
Я выдавил смешок - оценил точность попадания, - и враз, как от иголки, потерял сонную невнимательность, - как-то даже насторожился: коленки, когда одевался, действительно саднили, а я и не задумался - почему…
- А этот втолой - кто? - Ленка разлила по трём мини-чашкам, снятым с полки - с клацаньем на блюдечках.
- Да это мы… По Калуге… Яков. Яков Саква… Ты ж тоже хохлушка?
- Только никогда там не была… Болдыгызка! Кофе!
Я уже сглотнул свою порцию и помахал дальнему углу, поднимаясь со стула - улыбке около стены, выглядевшей зажмуренной как и глазки. Но сжатые веки зряче улыбались, а изогнутый ротик, без артикуляции, выдал:
- Спасибо, что зашли…
Эчкена прыснула в отставляемую чашечку и повела меня к выходу. В запахнутом, укутывающем её до шлёпанцев халате - выглядела бабисто, а большая, начинающаяся от шеи, грудь, под чехлом халата выглядела чем-то не двойным, а единым, наподобие бегемотьей морды.
- Ну, давай, в щёчку… - повернулась в профиль: короткий хохлатский носик.
- Ещё раз поздравь… С Днём…
Лифт тормозил чуть ли не на каждом этаже - с пятнадцатого до четвёртого - и все спускавшиеся стояли в шапках, куртках, пальто: на их фоне - я - в рубашке и джинсиках.
- Чё там застрял?
- Ты ещё тут?
- Тебя ждём, - Лукьян сигаретой обвёл фигуру Якова: оба они сидели у стола перед пустыми стаканами, - а ты эту Нарбумбию тоже, что ль?
- Глупости всякие городишь…
- Чем бы зажевать, чтоб не унюхали…
- У неё - не растворимый, а молотый…
- Мысль… По ходу дела…
- Слетай-слетай…
2
- Ага, ну всё, как договорились, - Полина улыбнулась нам, переводя взгляд вниз, на Анюту; вернее, на соединение - перчатки и варежки.
Дуга сцепленных рук прошлась над поручнем, делящим троллейбусный дверной проём пополам, и, приподняв на последней ступеньке весь вес ребёнка, мама дала возможность Аньке спрыгнуть.
- Одну остановочку, - прокомментировал Кир - нашей поездки - продолжение.
"Зубнушка", как и полагалось, по выходным не работала, но по субботам - лили бюгельные каркасы, протягивали гильзы, штамповали коронки - техники, куя заработки… Общий вход для всего первого этажа вёл - также и в поликлиническое крыло, где занавеска, с той стороны стекла с буквами, подтверждала: регистратура мертва. Дёрнув головами в жизнь левого поворота, - там горел свет и из-за закрытых дверей доносились голоса, сопровождаемые позвяканьем и постукиваньем, - мы пошли вправо, где облеклись тишиной, и - под выключенностью коридорных ламп - нас овеяло сумерками, несмотря на имеющиеся окна в выемках-холлах. Из одной двери возник мужчина с усами - вне врачебного халата, но явно Пателеймоновский коллега. Правые их ладони, в полёте, мазнули друг по дружке - усатый вразвалку двигался навстречу, а значит, к ортопедам: "К себе?"
Самая дальняя дверь открыалась - с помощью личного ключа Пантелеймонова - в очень светлую комнату с двумя зубоврачебными креслами-комбайнами, которые сами походили на открытые во всю ширь рты.
- Вот сюда вешай… У самого-то - всё в порядке? Садись-садись…
Я полулежал, вяло наблюдая, как он из сейфа переместил бутылку коньяка к себе в сумку, как мыл руки, как из сухожарового шкафа достал бобовидный подносик с набором инструментов.
- Я её, между нами говоря, приглядел… И специально переназначил… Вот тут надо бы заменить, ты съел всю пломбу… А поскольку ты и Яшка - приехали…
Я продолжал - возлежание космонавта, - пока, после дроби в дверь, не донёсся голосок - с вопросительной неуверенностью. Скинув пальтецо, девушка, намертво передавленная талией, сменила меня в хищной пасти кресла. Свистнуло, создавая ветер у неё во рту - что я живо представил на себе, - скоростное сверло.
- Твоя мама там повар! Точно! Да вы вообще - одно лицо!
- А я что, заходила?
- Уж тебя не запомнить? Извини…
- У меня ещё сестра…
Я подумал, что наверное это всё-таки была сестра… Сейчас мы с Аллочкой сидели в ортопедическом крыле, в какой-то подсобке, куда нас определил Кирилл, и куда, меняя друг друга, заскакивали, в жёваных белых халатах, техники по зубам - за тем же, что и мы - курить . К Пантелеймону подгрёб следующий пациент, но поскольку Аллу мы отпускать не собирались, - а аудитория в кабинете разрослась - нашли выход.
- Поля как раз уже здесь, - просунул голову в коптильню Керя, так и не удосужившийся одеть врачебную спецуху.
- А у тебя всё?
Пока, не спеша, шли по коридору - из конца в конец - я посвящал Пантелеймонова в выясненные обстоятельства, сопровождая их иллюстрацией: слабо улыбающейся, немного отрешённой сипматюлькой, им же сосватанной.
- Мир-то, оказывается, тесен… У неё маман, я вспомнил, поваром… И сейчас, вон Аллочка говорит… Я ж - всю свою бытность - во Второй городской… А после дежурств идёшь снимать пробу… Аллочка туда, в пищеблок - как сейчас помню… Зачем ты забегала к маме? Я даже помню - мама, какие-то фотографии показывала…
- Я говорю, может, сестра…
- Вы же - не близнецы?
В кабинете сидела Полина - в шубе, её расстегнув и распахнув - безучастно поглядывала в окно, пока мы трое влезали руками в рукава и обматывали шеи шарфами. Что-то Кирилл, наверняка, уже наплёл - о том, что Аллочку надо пригласить на вечер, да может быть, меня и представил инициатором… Нечего и сомневаться - теперь добавит о моём знакомстве с её мамой-поваром…
- Как раз к этому времени можно будет жевать… Пломба не мешает? Ещё раз накуси…
Алла поклацала зубами, отрицательно покачала головой, глядя на Пантелеймонова, после чего я увёл девушку за дверь - по коридору, к регистратуре, где на стене висел телефон-автомат.
- … да просто… А почему бы нет? …Знаешь, кто он после этого… - трубка напоминала взятого за шкирку чёрного котёнка, которого Алла придерживла другой рукой снизу, дёргала за лысый хвост.
Глядя вдоль коридора, перерезанного светом из окна - что в холле-выемке, - я кое-как смог различить за этой световой перегородкой две тени в дальнем тёмном торце: Пантелеймон запирал кабинет… Вот они двинулись сюда, к регистратуре, наперерез свету, и вступили в него - оказались немного другими, чем дорисованные, обогнавшим их, моим воображением - затем снова погрузились, теперь в более близкий и не такой густой сумрак…
* * *
Яков уже достал кольцо с ключами и даже выбрал тускло-латунный из них - когда заметил, что дверь можно просто толкнуть. Бородатый сидел на койке и тянулся шнуром электробритвы - к розетке, но так и не воткнул. После рукопожатий Яшка, не сняв ещё куртки, присел возле шкафчика и, спрятавшись за дверцей, занялся перекладыванием чего-то из своего баула, а я и Олег - тыча кулаками под рёбра и похлопывая по плечам - припоминали, что знакомство наше состоялось ещё несколько лет назад, когда я живал в соседней комнатке, а он - где-то дальше по коридору.
- Была же! Где - сковородка?
- А? Наверно - ага - на кухне… Принесу-принесу… Обучаешься в медицине дальше?..
Возвратившись к кроватному сидению, Олег прищемил покой звуков бритвой, и повёл её пастись по шее, оберегая линию бороды - прищуривался в крышку бритвенного футляра и вертел головой так, будто разминал спросонья позвонки.
- Слышь, сосед… Я, конечно, не знал точно, в какой день…
- Ну? - Саква отозвался из-за дверцы кухонного шкафчика.
- Зайдут тут ко мне - вечером…
- И чо теперь?
Я уже бросил куртку на Яшкину кровать и занял один из стульев - когда Яков наконец поднялся с корточек и, довершив завал на кровати, уделил всё внимание бреющемуся.
- Ну и чо теперь?
- Ну, переиграем… А собственно что? Подсоединяйтесь…
Вкусы Олежика я немного знал - проступили былые вылазки, когда мы с ним, поддав, забредали на вечера "Кому за тридцать". Мне тогда едва перевалило за двадцать пять, а выглядел я вообще как десятиклассник. Взгляд неохотно плавал по широким животам, обтянутым кофточками, платьями, жакетами - телесам, возвращающим меня своими очертаниями назад в больницу, - где они оголялись только, чтобы я мог нащупать край печени… Зато у Олежки, годящегося мне в отцы за счёт пятилетней разницы в возрасте и бороды, его слегка навыкате глаза включались как дворники на ветровом стекле… С утра, и с пятнадцатого этажа, сегодня меня ещё тяготил образ отцветающей неодетой Эчкены - в её прыжке из-под одеяла в махровый халат, - привидением незвано меня нет-нет да и наведывающий…
- Яшуля, - вызревал в голове план, - Всё равно нам - до Пантелеймоновых… Потихоньку… Туда-сюда, они уже с работы…
- Да вы чо, ребята?
- А чо тебя напрягать? Слышь, Яш, но тогда ты, что ль, возьми… чтобы не с пустыми руками… Или чё-ньть купим - где-ньть?
- Чо ты купишь? Да ещё пятница… - он снова сел перед открытым шкафчиком, и зазвякал стеклом, - А пока, давайте, вот…
Олег закончил приводить в порядок бороду, и только сейчас я заметил, что она точь-в-точь такая же как у Фирдауса - и цветом, и формой. Различия начинались выше - у Ферда глаза, улыбаясь, слипались в две горизонтальные морщинки, а у Олега, но тоже при улыбке, глазные яблоки выскальзывали из век, устремляясь вперёд. Ещё выше - волнистая каштановая шевелюра татарина не шла ни в какое сравненье со здешней лысиной, слегка занавешенной расплющенным локоном. Зато у калужанина имелся совсем уж козырь - тем же цветом, что и выпученные глаза, блестели фиксы из нержавейки на двух заячьих резцах.
- Градусов восемьдесят…
- Самогон и есть, чё ж ты хочешь… А коричневый - от мёда… - на вдохе пояснял Саква.
- Да-да-да, - я узнал его аромат сквозь не убитую им, даже не придушенную, сивуху, - Клали…
Разведённый Яшкой какой-то порошок в качестве запивалки - въелся в язык неудаляемой кисло-сладкостью, но букета паров не тронул. Медового градуса - к счастью, не выше полбутылки - как раз и хватило на пару поднятий: "За приезд!" да "Не прощаемся!"
- Чё засиживаться? Пять?
- В Питере, представляешь, дня нет… Сплошной вечер, и фонари даже - кое-где не выключают… Давит - погода…
- Яков, ты меня слышишь? Намечаешь… это… вернуться? Или тебя не будет?
- Ага!.. А то - вы тут устроите!
- Нет, ребята, зря… Или, давайте, приходите, как освободитесь…
По переломанным улицам, куда словно из кузова навалили пятиэтажек в Малинники, перемещались чёрные фигурки - пятничный ход с работы (пораньше): выделялись в свете, поднимающемся от лежащего снега, а в том, что над их головами - серые этажи и отряхнувшиеся деревья импрессионистки смазывались… Жирку - в висящий меж домами жиденький бульон фонарного освещения; ещё морковки и картошки подкинуть - раскрас штор, кубиками нарезанных. Хлюп - и уже плавают по боковому зрению…
- Тут вообще-то иногда автобус ходит…
Сивушная отрыжка окурила носоглотку… В завершающий трудовую неделю вечер - машин, срезающих на Грабцевское шоссе через деревню Чёрную, оказалось в волю, и мы, будто не успев сказать водителю, куда ехать - через секунду вылезли в такой же бульонно-овощной свет, но в кастрюле побольше: нас обступили девятиэтажки. Своими девятиэтажными ладонями они перегораживали нам путь, как тараканам, взявшим прямое азимутное направление, но вынужденным выписывать углы, которые отклоняли их от цели.
- Что ж мы ему не сказали, чтоб до… Хотя… Пантелеймон как-то показывал, но тоже не напря-Ик, - после чего последовал очередной выхлоп из желудка, и аромат сивушных масел, казалось, повис из носа: шмыгнув, пришлось втянуть его назад.
Как подгадали - Полина, узнанная нами издали, подходила к подъезду, ведя за варежку - маленький меховой скафандр. В шлеме белело личико, вскинутое вверх, к нам. "Ничего ребёнку, как всегда, идиоты…"
- Ой, боже мой… Когда это вы приехали?
- А могли бы - ходить кругами…
За час, пока не пришёл Пантелеймонов, гости уже отведали - наскоро сварганенной лапши, сдобренной банкой тушёнки. На кухне Поля крутилась в прямом смысле - шага не надо было делать: спереди - плита, сзади - стол, где, кроме нас, ещё сидела на высоком табурете Анечка, с ложкой в кулачке. Поля успевала изящно замахивать, рюмка в рюмку с нами - той настойки, которую захватил с собой Яшка, и которая спустилась почти до дна, когда хлопнула дверь. Анюта спрыгнула с табуретки, и вошли они в кухню - уже вдвоём. Кирилл даже ещё не снял куртки.
- Слушай, я как специально… - из кулька появилась красная тушка кролика, и Анька стала гладить серенькую, неободранную одну, лапку.
- Не кошка? - Поля приблизила нос к красноватым мышцам.
Отвечал Кирюша уже - приезжим слушателям:
- Один раз - всё-таки - влетел… Только когда варить стали… Прямо-так вонь - пошла… Но я, помнишь? Раньше ещё - заподозрил… Печень была - во какая… Здорррровая…
- Ты хоть хлопни, охотник…
- Дай сначала - с тобой поздороваться… Экспромт - приезд?
- А как же лапка?
- Они, видишь, саму лапку срезают… Мех - только на культе…
- Ну, пойдём, Анечка… включим телевизор… Там как раз мультфильмы…
Кирилл тоже ушёл - менять наряд, и мы с Яковом остались - покинутые хозяевами.
- Нда… Если бы Лукьян умотал - вовремя… На работу… То ты бы меня точно - вряд ли…
- А ты сам - чё там говорил?.. "Боткинская"…
- А-а, это шо ль… Розенштрауха, конечно, послушать приятно… Лекции никто не проверяет… Да и широко дают…
Фрамуга, приоткрытая на мороз лоджии, куда выходило окно кухни, вытягивала сигаретный чад - плохо совместимый с набегами весёлой Аньки, - но когда чадо уложили спать, и фрамугу перестали трогать, потому что кухню уже выхолодили, то обнаружилось, что дымить-то и нечем… Мы перебрали всю пепельницу, и только после - Яков ушёл в прихожую и там извлёк - сюрприз: он любил выкидывать такие номера, чтобы потом на него: "Чё ж ты раньше молчал? Бычки курим!" - предоставил заныканные финские "Мальборо" из Ленинграда… Литровая бутылка "Золотого кольца", выставленная Пантелеймоновыми, сгорала как свеча - под розоватое мясо кролика: "Поль, добавь с картошечкой, ага… Кошатинки…"
- Самое поганое… Я же не знал… Назначил двоим на завтра…
- И в субботу?
- Юрк, ну, ты у них останешься - это понятно…
- А ты чо? Пойдёшь?
- Яш, Яш, тебе - успеть к двенадцати? Как Золушке…
- Чем ты доберёшься? Пехом?
- Может, человеку надо!
- Ну, с утра я Анютку отведу… А ты тут, Юр…
- Сторожем?
- Хочешь? Пойдём со мной в поликлинику… И уже оттуда… Полина - подтянется…
- Кир, Яше-то когда приходить? Сюда? Или куда?
- Чё те - в городе? Сюда, куда… Во сколько?
- Ну, у родителей задерживаться - я не…
- Мне - час и всё… Смотри как, значит… к одиннадцати…
- В субботу-то почему?
- Вы можете точно сказать, плюс-минус… Когда мне подскакивать?
- А если - тебя сейчас… Кто-нибудь… По дороге… Возле деревни Чёрной…
- Завтра окажется, что никто ничего не помнит…
- Хоть потом, про Питер чего-нибудь - расскажешь?
3
- Арнис, Арнис!
Блондин, с густыми кудрями, направленными вверх - затылок и виски носил выстриженные - улыбчиво - почти испугался: это была его маска приветствия. За минусовыми линзами, вдалеке, круглились белоресничные глаза.
- Такое дело… Только честно! Тебе - все - эти цветы нужны?.. Вишь, Юрок, мужикам цветы дарят… Европа!
- Эттто не мне-е поддддариллли…
- Ну понятно… Дай - хоть одну ромашку…
- Эттто герберррры…
- Так бы и сказал…
- Бериттте скоккко хотитьттте-э-э…
В нашем блоке из двух комнат и санузла - соседи нам попались "евроазиаты": латыш Арнис и киргиз Нарын.
- Ну, зачем все… Привет, Нарын… Всё-таки украшение комнаты… - Лукьян толкнул животом холодильник средних размеров, качнув красующуюся на нём банку с водой и цветами, и, пока я за руку здоровался с лежащем на койке киргизом, Лук вытянул за стебли, по одному, три экземпляра: как большие ромашки, но с жёсткими оранжевыми лепестками.
- Бухнёшь немножко? - надо же было предложить хоть что-то в обмен на флору.
- Нетттт… Этттто у вас - как?
- Да тут экстренный День рожденья…
- А вы уже под-го-то-вленннные… Ха-ха-ха… - на смех уныло улыбнулся отдыхающий кочевник.
Вернувшись к себе, нам показалось, что к цветам, в качестве маскарадных, пойдут деловые костюмы, но поскольку в перспективе росла вероятность их заляпать, ограничились джинсами вместо физкультурных штанов. Значительные остатки второго водочного полулитра Лук прибрал в "Морозко": могло ведь так оказаться, что там, на пятнадцатом - море разливанное… Тем более, пробка сорвана…
С тремя оранжевыми кляксами в руке Лукьяна, мы проехались на пятнадцатый и постучали туда, где застольная часть уже - в чём скоро убедились - финишировала, и без остаточных гостей. Гости, судя по тарелкам, всё же заходили и добросовестно выели стол, но с него ничего не убиралось - исходно, и можно было проследить всю эволюцию - от зарождения первых закусок. Эчкена с миниатюрной Болдыгыз досиживали за кофием сами.
После произведённого стука и задверного отклика "Отклыта!" мы, пройдя, остановились у самобранки-без-скатерти, над которой аромат кофе мешался с запахом оставшихся солений, приправ и чего-то ещё - недовылизанного в блюде.
- И где же ваше веселье? Вот, видишь, всю Москву обошли, степные, полевые цветы… Тебе!
- Пришла вторая серия, - уже теперь я - вложил смысл в визит.
- Какая ты - совсем большая! Не болей!
- А я и не болею! - поздравляемая кротко пискнула, и мячики у неё на скулах вздулись, задавив глаза.
- Щас мы сиротинушек поставим, - цветы так и не попали в руки Болдыгыз, Эчкена цапнула их из лапы Лукьяна, поднялась на цыпочки за вазой и ушлёпала в ванную.
- Что пьём? - инспекторским взглядом я пробежался не только по столу, но и по паре пустых бутылок, выставленных на пол у стены.
Светило нам - только понемногу явно домашнего вина, пахнущего дрожжами, но довольно крепкого, пригубливая которое - голодные мы - сразу похватали с тарелок.
- Ну вот, а ты говолила выбласывать… - обе хихикнули, но, от кофе, повернули к остаткам вина, разделённого теперь, само собой, на четверых.
Уписывая - коими первая смена пренебрегла - самые сальные куски ветчины, и хрустя стручками маринованного перца, и вымазывая подливу, оставшуюся, кажется, от голубцов, мы нахваливали снедь и поддерживали заинтересованную беседу:
- А что вы собственно не танцуете?
- Эт с кем же? - игриво щебетнула монголоидная.
- Ну, были же… кто-то…
- Плиглашайте, - почти отсутствующим тоном предложила другая, за которую можно было опасаться: она качалась на стуле - того и гляди кувырнётся назад.
Потушили свет, но как раз кончилась кассета, которая тихонько играла у них ещё до нашего прихода, и пока Эчкена переставляла, - а темнота красиво разделялась: на голубую у большого окна и жёлтую возле двери в прихожку - я услышал, как Лук, танцевально обнявшись, и в отсутствии музыки так и не расцепившись с Болдыгыз, уже проникновенно впаривал: "…надо же как-то продолжить… это так редко бывает…"
Пухловатые трицепсы Эчкены катались у меня в ладонях, а сведённые в замок её пальцы давили на мой затылок и клонили голову к разговаривающему её - подсвеченному - лицу. Если у меня руки соскальзывали с обтекаемых плеч и останавливались на лопатках, то создавался, опасный уже, прецедент - вместо заигрыванья с амортизаторными свойствами высоченной груди, начиналось раскатыванье её - мною как скалкой, - при котором края пышки пыталась выскользнуть вверх, вбок или стечь вниз.
- Да, кстати, сейчас - у вас в "Боткинской"… На цикле по рентгену… Профессора Розенштрауха знаешь?
* * *
Днём в своей комнате я появился довольно рано - отобедавший и уже впавший в сонливость - и действительно уснул: при всей яркости оконного света и в тишине не начавшегося ещё хлопанья дверей. Обычно входная в блок - ударяет в незатворённую дверь туалета: та всегда распахнута, если её не защёлкнуть… Да и стук в дверь соседям - сам по себе безвредно-приглушённый, - но если ни Арниса, ни Нарына нет, - беспардонно перелетает на нашу дверь, клацает поворачиваемая ручка: "Они не здесь?" Редкий случай - дневной сон подошёл к концу сам, а не благодаря чьему-то заходу или "барабашке", пробежавшейся по дверям.
Кипятильник забулькал в стакане, и, сидя вплотную к окну - листая страницы с мелким шрифтом медицинского журнала - я вот-вот потянулся бы выдернуть вилку и заодно включить настольный свет. Но каскад тут же и пророкотал - словно падала пирамида, построенная из стульев: одним движением отрывался вход в блок и захлопывалась туалетная, и, в непогасшем грохоте, распахивалась наша - которая ударялась о спинку моей кровати. Если бы я лежал, то противно дёрнуло бы по всей длине тела.
- Так и знал, что ты дома… хорошо… Выключай свой кипяток…
Затянутое смеркание заснеженного вечера выборочно подожгло несколько квартир в многоэтажках; или будто некоторые стёкла поймали закатные лучи, - но никакого заката увидеть не получилось бы по причине многодневной облачности.
- На хрена это нужно? Мы ж сопьёмся… Те чё, завтра - не надо? Не идёшь?
- Ух ты, злой… Чё читаешь?
Две сжатые за длинные горлышки пол-литровки - оторванной клешнёй держали руку Лукьяна; он руку не вынул и когда опёрся этим морским биноклем о стол.
- Скажи же? Врачам вроде бы водку… Как водопроводчикам… А сейчас самый дефицит… Я купил пельменей…
- Да не буду я пить… И опасней пельменей, сам говорил…
- Пусть как следует прокипят!
- Инфекционист… Арнису кастрюлю не отдавал?
- Была… у кого…
Но попозже - выпить захотелось: под вспомненное наше с Луком знакомство, странно состоявшееся более года назад. Залезть туда - как разобрать матрёшку до самой маленькой, той, что только его, личная - до которой ему уже не с кем, вслух, спускаться. Лукьян, не ломаясь, втягивался в расспросы о своей канувшей - большой сибирской любви… Несколько месяцев назад, когда дата была покруглей - годовщина, - мы тоже, под рюмочку - было - покалякали с глазу на глаз, что освежило немного подзабытый мною первоисточник. Наверно ещё раньше въелся вопрос - где же самое начало того простенького черемховского разлада? Погружаясь в трепетно поданный материал, меня - тогда, однако - больше захватили - вспененность чувств и завихрения красот: от невиданных мною кристаллизующих дыхание морозов до услышанной, как-то раз своими ушами, истерики влюблённой женщины…
Прошлый год, когда я только вылез в московскую ординатуру из калужской медицины, переезд свой - можно сказать, из столичного дальнего пригорода - подогнал вплотную к учёбе и в результате оказался поселённым в "отстойник". Всесоюзно съезжавшиеся ординаторы и аспиранты умудрялись прибывть на месяц раньше и, легализовавшись через подмазанного коменданта, планомерно обивали пороги, чтобы не вляпаться, как вляпался я - в ежегодное сентябрьско-октябрьское переполнение. Стабильно кто-то задерживался с отъездом или не укладывался в срок защиты диссертации, или ожидал перехода из разряда ординаторов в разряд аспирантов - что происходило не раньше неторопливого выхода профессуры из отпусков, - так что неразберихой, заложенной в самой системе, вынуждена была пользоваться начальница отдела кадров. От подношений она изнемогала; коробки конфет, торты, свёртки рассовывала по углам кабинета, поднимала на шкафы, ставила на пол за тумбы стола, и казалось, слеза вот-вот выскользнет и впитается в рыхлую почву её лица, когда она в пятый раз - что скоро, уже скоро, место освободится - обещала мне, обещала… Поначалу злило, но потом, когда в "отстойнике" стали топиться батареи, - и когда вдруг уже нашлась свободная койка в башнях "хилтона", - перетаскивал свой чемодан я не так чтобы без оглядки… Трёхэтажное здание, сталинской постройки, предназначенное для коротких циклов усовершенствования, ярко выражало коммунальную идею - сплотить побольше индивидов на основе предоставленных им трудностей в качестве удобств. Везде лежал паркет "ёлочкой" - и в коридоре, по которому мог проехать танк, и в комнатах с четырнадцатью панцирными кроватями - паркет, покрашенный охро-гуашью, моментально сцеплявшейся с подошвами носков, стоило только по неопытности опустить ноги не в туфли, а на пол. На весь министерский коридор, - а он был под стать, если линолеумную дорожку, протянутую посередине, заменить на свеже-ковровую - приходилось по одному, для каждого пола, туалету с умывальней; и в каждую комнату, напоминавшую лазаретную палату времён Пирогова, была проведена только одна электрическая розетка.
- Ну, вздрогнули… Да они просто прекрасные… А помнишь, у нас был перец…
Лепестки серого теста, впитавшие всю воду, в которой пельмени варились, подхватывать вполне получалось вилками - цепляя и сами ошмётки, по отдельности (а не как кашу), и карамельки сизо-коричневатого фарша.
- Так ты мне скажи… Отчуждение! Понимаю - отчуждение… У тебя! В тебе! Почему оно не ушло? Почему прощение, а оно было, ты говорил, не затянуло ряской…
- Молодец, красиво… Щас отвечу…
- Подожди… Я ещё не до конца сформулировал…
- Ну, давай, формулируй… Пока не остыли… У меня они всегда, с детства, дрожат… - мелкий тремор бутылочного горлышка не затрагивал ритмичных выталкиваний из него корявой прозрачной струи.
- Видишь ли, что мне непонятно… Одна какая-то глупая детская измена перевесила целый сугроб, скажем так, белых впечатлений… Или. Или! Твоя эксплозивная реакция была - строго в духе соответствующего максималистского романа… А?
Тогда, год с лишним назад, Лукьян приехал слушателем одно-месячного курса усовершенствования, но сначала, весь сентябрь, я жил среди четырнадцати кроватей, где на тринадцати матрацы были скатаны в рулоны - один. Матрацем с соседней койки я дополнительно укрывался по ночам, потому что проникли уже, через высокие, не без щелей, окна - ранние холода, опередившие отопительный сезон. Заскучать и засидеться в хранителях многоместного зала мне, однако, не позволили - и странно стало просыпаться по утрам, или приходить с работы, и на некоторых койках обнаруживать лежащих или сидящих незнакомых людей, которые здоровались, знакомились со мной - как и с каждым новоприехавшим, - но на другой день исчезнали - переселялись… вместо них, как из под земли, возникали новые… Вокзал… Но вот в середине октября въехала группа инфекционистов, и койки заполнились все до единой: появилась очередь утром - с электробритвами, а вечером - с кипятильниками. На ночь полагалась спонтанная колыбельная - коллективная беседа, - когда все уже окончательно окукливались в своих постелях, и только голоса оставались гоняться друг за дружкой по просторной кубатуре - при горящей небольшой люстре под потолком (локальное освещение отсутствовало). "Ну, я тушу?" - и "хранитель огня", чья койка распологалась ближе всех к выключателю, вставал и щёлкал кнопкой. Опускалась темнота с приличествующей ей тишиной - то есть до выкриков "Хватит, спать-то дайте!" инфекционисты вечерний обмен мнениями не доводили.
- Что-то во мне, видимо, хрустнуло… Сам по себе стресс же - разрушителен… А началось - с отупения… Им и закончилось… Ха! В морозище… А там сорок… Прибегала без шубы к моему дому, от своего, а это не рядом… Билась в дверь… Её мать - её оттаскивала… Невеста - в истерике… В ажитации… У меня ж, наоборот, торпидная фаза. Меня ничего не берёт. Бьётся, так бьётся… Говорили, зайди хоть… Сходи, проведай, с ума сходит. Сидит дома, ничего не ест… А я говорю, чё ж мне идти её кормить?
- Да-а… Кто, как прореагирует - никто ничего заранее… это понятно… Но после? Неужели не возникло ощущения пустоты, незанятого места? А-а-а, ты же рассказывал… Ты, в отместку, сошелся с той, которая теперь жена?..
- Понимаешь, я был популярен… Отвлекало…
С соседней койки - как так получилось, что он выбрал ту, что рядом, не зная меня, и вообще, без меня, при том разбросе вероятности? - в темноте предлагал басовитым шепотком: "Пойдём курить?" Мы вылезали из-под одеял, и, как спали в физкультурных костюмах, выходили из комнаты, пересекали круглосуточно-освещаемый коридор-проспект и ныряли на запасную лестницу, незапертую и тёплую: по ней днём осуществлялся спуск в буфет, а ночью она была без огней и гарантировала - вертикальный тупик. Сидели на ступеньках, курили "Беломор" и разговаривали. Вёл он - ему хотелось выговориться: незнакомцу - мне. Незнакомец сам чувствовал информационный голод по части душевности - в этом коммунхоз-отеле, куда совсем не хотелось возвращаться после работы, и где - разве можно было сдружиться с кем-нибудь, в сонной спешке умывающихся и уже опаздывающих людей?
4
Сбоку от меня, за окном, довольно близко от Яшкиной общаги, параллельно стояла такая же - из силикатного кирпича пятиэтажка. Незагороженное ею пространство - сверху небо серело небелёной штукатуркой, а внизу тень от этого неба лежала на снеге - соединялось пепельным тоном фасада, и взгляд отсекал весь этот общий фон как помеху. Когда же, будто из другого измерения, кто-то выныривал на лоджию, и, сняв развешенные на верёвке разноцветные мелкие рубашечки, штанишки, пелёнки, уносил их - этим вычёркивалась из посюстороннего мира и сама лоджия, которая без флажков-индикаторов, мгновенно всасывалась серым остывшим клейстером.
- Ну, вот и хорошо, - Поля, напротив меня сидящая, за столом у окна, сложила по-школьному руки и улыбнулась.
Ею резюмировалось разрешение общего беспокойства, посеянного Яшкой, когда он ушёл в полночь, ещё в пятницу, с Грабцевского шоссе, в направлении Малинников - то есть от Пантелеймоновых к себе в общежитие. "Сами дураки, что его отпустили…" на что сразу в кругу парировалось - "Удержи лося…" Проросло беспокойство меньше чем через сутки, когда стало ясно, что он, такой обязательный, и не сдержал - пусть и затуманенного выпивкой - обещания: не пришёл на субботний сбор.
- Ладно, Яш, - она улыбнулась теперь и в его сторону, - Зачем нам знать, куда…
Виноватый хохотнул, забросив лицо к лампочке на потолке и быстро затем уронил голову на грудь; тут же погрозил пальцем Полине, - но отвернувшись, и заглядывая на глянцевые конверты пластинок, которые кипой лежали на коленях Кирилки. Отвечал, тем не менее - ей:
- Не смеши… Вообще за это надо ещё раз выпить…
Сам тут же и обнёс прозрачным клювом - четыре рослых стакана, - влив по дюйму приторной наливки, и, взятые в руки и сильно склонённые - без риска выплеснуть розовую липкость - стаканы бряцнули тонкостеклянным хрипом. Кирилл быстро хлебнул и нашёл дном край стола - продолжив переворачивать конверты с виниловыми пластинками, читать надписи и складывать просмотренные на пустующую кровать Олега.
- Хорошо, правда? - тихо спросили меня, через стол.
После столько выпитого за эти дни, мы совершенно не пьянели, мы просто поддерживали состояние, позволяющее находиться - рядом - с гораздо меньшим поводом, чем принято в буднюю трезвость. И не просто принято, а - по ощущениям - ведь негоже взрослым людям, даже друзьям, подолгу "мозолить глаза" и заниматься поиском общих непереговорённых тем. А вот так соседствовать, находиться - рядом и подолгу - оно, при симпатиях - ох как хотелось… И неозвученные мысли - уже сами тогда - тянули руки как знающие ответ школьники, и поскольку всё чаще отказывала память, лица казались новей, а люди - загадочней…
- А вот Рика Вейкмана я не слушал… Кинг Артур… Два пласта?
- Яшк, а "падшая кошка Гризабелла"…
- Не, увёз…
- Юр, а как ты поедешь?
- Ой, Поля-Поля… Мне в эту Москву…
- К профессору Розенштрауху, - обернулся на секунду Пантелеймонов, когда с Яшкой они уже подошли к проигрывателю.
- Если отсюда, - подразумевался от общаги близко расположенный вокзал "Калуга-один", - То только шестичасовой… А последней тяжело… Там мне на метро… Потом от метро…
Под зазвучавший арт-рок мы и допили сиропную наливку, и вскоре супруги засобирались - предстояло ещё заехать к Полькиным старикам: там - дочурка.
- С этими субботними заходами - да я о работе - будто оттуда и не вылезал… Ты, может, сама съездишь?
- Да нет уж, поехали вместе…
Обнявшись по очереди с неспешно одевшимися и дослушав удаляющиеся по коридору шаги, мы с Яшкой присели за стол перед пустыми замутнёнными ёмкостями. Переполненно накопилось содержимое - только в вазочке-пепельнице, - похожее на огрызки жёлтых карандашей.
- Вон они пошли, - мы оба привстали и вытянули шеи к окну.
- Зачем те щас ехать?
- Да в любом случае, рано… Олег? Или он - когда как?
- Чо он мне - докладывает? Может, что и… так, помню - хотя…
За двумя створками посудного шкафчика, - где для общего с Олегом пользования одну полку куркулист всё же отрядил, - на какой-то из единолично им абонированных, среди коллекции отечественных и импортных сигарет, среди табаков с клейкими бумажечками для сигарет-самокруток, нашлись и небольшие кубинские сигары с пластмассовыми приделанными мундштуками, и когда мы уже наслоили в комнате дыма, - а сигарный, он, где нет дуновения, действительно долго плавает в виде горизонтальных плоскостей разрежения и сгущения, - Саква полез под кровать и, отперев - стоя на четвереньках - чемодан, добыл стеклянную фляжку коньяка. И мелкие рюмочки нашлись - в глубине общей с Олегом полки.
- Ну, добрался-то ты - нормально, в пятницу… А тут чё - веселье?
- Бардак! Олежек - как я и ждал - был со своей… Уже готовые… Сам я тоже, ага - промёрз - пока "тачку"… А в пятницу на первом этаже у нас - диско…
- А-а… При мне тоже тогда - по пятницам…
- Иду мимо - там огоньки… Первый час… собственно всё закончилось… Но крутят - кто? Я ж их знаю… Мы поддали - из моих запасов, и с Олежкой, все втроём, спустились… Я чё-то, дурак, разошёлся, притащил пласты… Хорошо, ничего не побили… Всю ночь мы и… Туда-сюда… Поднимемся, хлопнем… Ну, там заходили какие-то… Бабули… С этого момента я уже - половины, чего было… Олег и эта - ушли - даже не светло ещё… Говорила, где живёт… Наверно, туда… Проспал до двенадцати, и мне - проснулся - хуже и хуже… Кефир… Спасибо, завезли!.. Вон - в нашем, на углу… Настроение - ноль… Представил, что - опять… А с вами - надо - придётся… А пить не могу, хоть убей… Всё проклял… Это только щас, вы пришли… Но уже ж - полторо суток… Да наверно ещё из-за Питера… Переезды…
- Есть чо вспомнить… А мы - камерно так - посидели… Керя одну пациенточку, зубную, подогнал…
* * *
Из поликлиники мы вчетвером - с нами Аллочка - не миновали сначала гастронома на главной калужской улице, где ничего, кроме хлеба, купить не получилось. Благо - на той же улице - рынок. Меня, как повелось, отстранили от оплаты, и Пантелеймон, левыми зубоврачебными деньгами, ухватил деревенскую курицу - досталась из двух последних, на пустом, к полудню, длинном мраморном прилавке, - и ещё солёного сала. Таким образом, мы хапнули весь ассортимент животных продуктов. Уже около остановки троллейбуса, проходя мимо кондитерского, я увидел через витринное окно - продавали сувенирные бутылки. Их мало кто брал, учитывая дороговизну, но других напитков найти в субботу в провинциальном городе? - только если случайно налететь. И встать в хвост очереди-пиявки, присосавшейся к точке, которая открыла двери именно в этот, непредсказуемый день, словно между магазинами существовала лотерея - в какой магазин должны завозить, и кому по графику делать план… Я зашёл - пока все продолжали ждать тролика - и выложил треть зарплаты за литровый флакон "Золотого кольца". На укоризну Пантелеймоновых скромно оправдывался, а сам прикидывал, что мелочи на электричку хватит… Да у меня ещё - "единый проездной" по Москве…
В синем платье худоба Аллочки ещё потому выделялась - особенно, когда уже деревянно-стройно гостья стала выпрямляться на табурете, - что с белой детской кожицей лицо её измождённым не выглядело, - пухлело! - а пригорелые, пережаренные чёрные кудри - над мучнистой лепкой - совсем уж, - нет, не растрепало после прогулки по Калуге, - а как на дрожжах разнесло от сидения в уюте.
- Мальчики, что ж вы девушке не наливаете?
- Не х-х-х… - белокожая брюнетка поперхнулась и схватила рюмку, потом вернула её на стол и спазмированно замерла, прежней стройной посадкой.
У неё - синий сумеречный цвет глаз, что, конечно, уже несколько раз отмечалось в тостах, ещё под коньячок, извлечённый из сейфа и утонувший тогда в Кериной сумке. Но у Аллочки - она, правда, давненько отчего-то неулыбчива - по-вампирски выдавались вперёд - сейчас только, крепко выпивши, заметил, - но не клыки, а вторая пара резцов - тех, что рядом с клыками… Улыбнись, синеглазка…
- Сколько… уже щас?
- Разве это много?
- Ну, посиди ещё… Проводим, всё будет в порядке…
- Ннннадо…
О коньяке выпитом - давно забыли, да и от литрового "Кольца" осталась только "Золотая" треть, но если в нас, пьяницах, настроение нарастало ровно и туго, то Аллочка на раннем этапе - забегалась, врубила громко магнитофон, и то и дело вытаскивала всех в зал на буги-вуги… Синяя свежая струя растормошила, очаровала, но сама вскоре - не то чтобы сникла, но - что поделаешь - впала в сосулечное состояние…
- Хотя бы последний танец!
- Юра, со мной тоже, что ли, последний? - наблюдение Полины вызвало улыбки у всех, кроме Аллы: контекстная шутка содержала повод для вопроса: пациентка-то - Кирилкина, но ухажёрская свобода имелась - только у меня…
Тёмный зал и источающие духи платья (в кухне почему-то так фимиамы не чувствовались), и музыка - медленно поворачивали нас как грилль-куриц. Объявленный последний танец растянулся на несколько медленных песен, что заставило - намеренно часто - менять партнёрш.
- Конечно, иди-иди, проводи Аллочку… - Поля говорила громко, вдаль, уже сидя спиной к плите.
С моего места в углу, отгороженного как стойкой бара - столом, простреливался коридорчик, ведущий к повороту прихожей. В нём появивились - одетые на выход. Полина не выказала желания выглянуть из-за холодильника и чем-нибудь их понапутствовать. Прощальные поцелуйчики тоже не напрашивались и сразу после обмена невнятными выкриками, как гудками параходного расставания, из которых самым выпуклом осталось Пантелеймоновское "Вы там всё не выпейте, я щас…", прозвучал выстрел дверью и громче него - тишина - сиреной противовоздушной тревоги.
- Яшка вчера - даже гораздо позже… "Тачки"-то, я думаю, будут…
- Ой, не беспокойся, тут шоссе… Всю ночь…
- А ты смотри, не пришёл… У его соседа намечались какие-то гости, может…
- Да ну его, не пришёл, так не пришёл…
Полина аккуратно взяла мою руку и поместила её меж своих ладоней, как котлету - в разрезанную булку… Влюблённые глаза - для меня всегда были самым сильным тормозом: выключается всё ниже шеи… И даже пальцы, с их локаторной чувствительностью, не жаждали искать на Поле ни выпуклостей, ни оголений. Зато выше подбородка восприимчивость к осязанию - обострённо (прямо смех!) - сохранялась… При том что кости и хрящи будто мялись и сплющивались - под давлением, - когда каждый обе свои руки держал на чужом затылке. Обвальный кухонный свет начинал чернеть плавающими пятнами, и я сползал с портрета Полины - ибо отутюженным нашим лицам уже нечем было цепляться друг за друга… Поля раньше меня успевала взять - плохо охватываемую её рукой - литровку "Кольца". Неровно наливались рюмки, и летело - махом в горло; закуской шли трясущиеся устрицы поцелуев - поцелуев вдумчивых, коллекционных… Отвлекаться по мелочам не годилось, надо было успеть - выполнить позволенную себе норму…
5
Болдыгызку раскрутил Лукьян на всю таксу - троекратную цену к магазинной - бутылки, предполагаемой купить в таксопарке, где всю ночь наготове ждали спекулянты. Эчкена пообещала добавить "если что", потому как Лукьян, резко посерьёзнев, обрисовал неадекватность затрат в пересчёте на градус алкоголя - в случае, если ассортимент окажется не стандартно-водочным. Продемонстрировав эрудицию, он ухватил вожжи, и, чтобы нам не бежать гонцами, вывернул дело так: что это - им, на пятнадцатом этаже - необходимо догуливать День рожденья. Чему аспирантка Елена не удивилась, и обряжаясь в шубу, даже прыснула в угол воротника - игра, вслед за смирной Болды, была - и распорядительницей - поддержена. Они стояли, ждали нас в вестибюле, пока дяденьки - выпрыгнув из лифта на четвёртом - утеплялись на скорую руку. Вахтёрша уже приглушила свет и даже закрутила цепочку вокруг пары алюминиевых, похожих на уши, ручек - дверей стеклянных, как и вся фасадная стена фойе. "Погуляем и сяс плидём", - авторитет Эчкены держался на пятилетнем стаже в этих стенах, и проживала она в однокомнатном блоке - одна, без Болды: та - где-то в конце коридора, куда бегала за своей дублёнкой.
Новый снежок ложился - на утоптанный; ложился как пух, не уплотняясь ещё под собственным весом, а под пухом просвечивал утрамбованный и затёртый. Свечения возле сомкнутых плечами двух шестнадцатиэтажных столбов разливалось предостаточно - чего не скажешь о пространстве, куда мы свернули, пройдя вдоль ограды пустыря - к тоже огороженной решёткой площадке, с рядами автомобилей. Строго говоря, нам и нужна была эта автостоянка, а не таксопарк, расположенный напротив неё, с ориентиром - круглой башней пандусного гаража. Шлагбаум, поднятый как колодезный гусак, открывал путь в темноту, где, приглядевшись, удалось усечь кучку тёмных фигур на фоне самой дальней шеренги автомобилей. Лук, наиболее "народный" из нас герой, сразу ринулся к цели, жестом остановив сопровождающих - команда "оставаться на тротуаре, за оградой". Быстрая, вперевалку, походка; голова, погружённая в широкие сутуловатые плечи; и не его кожаное пальто, а старая маловатая ему куртка, с горизонтальными морщинами на пояснице - ни дать ни взять, свой, бухарёк…. Влился в шоферскую фарцовку около открытого багажника, куда-то пропал из виду, мелькнул в паре с кем-то, но в конце концов вернулся пустой. Водку всю выбрали, имелось только непонятное вино и двадцатиградусная настойка с ягодным названием. Она вызвала законное предпочтение, но требовала удвоения - количественно. Насели на Эчкену. Та, Лукьяну отдавая деньги - засунутые, как в кошелёк, в одетую перчатку - на словах адресовала их, ёрнически умиляясь - виновнице: "С Днём тебя лазденья…" Болдыгыз безглазо улыбнулась, и Лукьянчик пошёл на второй круг. У без проблем вернувшегося контурировались теперь симметричные шишки - на уровне курточных внутренних карманов.
От таксопарка мы шли медленно и даже что-то пели - взявшись под руки и перегородив тротуар. Пустые улицы были особенно тихи из-за продолжающегося снегопада, а фонарного света, наоборот, прибавилось - он отражался от крахмальных опадающий чипсов. Они будто даже и не опускались: посмотришь вверх - и, кажется, ты - сам взмываешь, - а бело-фиолетовая рябь стоит на месте… Сквозь тёмные, идущие одно за одним, большие окна фойе - бабка нас углядела и уже ждала у распутанных запястий стеклянных дверей.
- Куда Нарбумбия делась?
- Чо спешишь? Ну, ладно, надо поплобывать… Сяс плидёт, у неё всякая еда осталась, плинесёт…
Настойка всем показалась разбавленной и у второй бутылки даже придирчиво изучили пробку. Лампа со струбциной, вцепившейся в нижнюю из настенных полок, прожектором освещала стол и в центре него - большую тарелку с красным соусом и переплетающимися в нём желто-зеленоватыми соленьями - похожую на операционную рану, раздвинутую, для улучшения доступа, хирургическими крючками-вилками.
- Ленка! Ленка! Ему чего-то совсем не того… Эй! Пошли-пошли, я тя доведу… Ты как? Чё молчишь? Ты не обрыгай ей, смотри… Ленк, я щас… Скажу потом - как, что…
Водянистая настойка проваливалась как компот - мы, знай, её только ругали за безвкусность и дороговизну, и в промежутках между замахиваниями даже успели поприлипать к дамам в танцах. Но когда Лукьян вдруг сел у стены, и мы втроём его еле подняли, - а он, как по накренившейся палубе, полетел к двери, снеся по дороге стул - я быстро забрал в охапку куртки и утащил мало управляемую тушу к лифту.
- Болдыгыз, ты чо? Тоже уже всё?
Вернувшись, я как раз застал сцену, когда маленькая Болды на четвереньках ползла по сдвоенной Эчкениной кровати - оставаясь в своём парадном платье - в дальний угол, к стене. Кажется, она сказала:
- Ой, до своей комнаты не дойду… - не поворачивая ко мне головы и заглядывая в это время под одеяло: я только сейчас заметил, что на всём спальном квадрате уже было постелено - до моего ухода лежал ворсистый плед…
- У нас, вроде, оставалось… Посидим? - привыкая к двоению в глазах, я посчитал, что могу пить и дальше.
Эчкена убрала остатки еды и в ванной мыла посуду, однако к моменту, когда я дотронулся задом до стула - оказавшись под колпаком света от прожекторной лампы-струбцинки - Ленка уже сидела и никак не могла зажечь спичку.
- Ну, так ты не договорила… Слайды, я понял, сделала… А когда защита…
- Я даже не знаю, когда аплобация…
В туалете меня шатнуло, я вынужден был присесть, вцепившись в унитаз как в руль управления. Нарочно рвать - тыкать пальцами в глотку - не хотелось, хотя я довольно долго смотрел на качающийся отсвет лампы в глубокой унитазной луже. Выйдя, и не успев ещё, как мне хотелось, негромко щёлкнуть язычком двери - дверь вырвалась из рук, и уже спиной меня понесло по вздыбившемуся полу прихожей, к столу, взвизгнувшему - то ли ножками, то ли прижатой Эчкеной…
- Выспался, что ли?
- А кто его знает… А-а-а, вон - эта…
- Господи, спит она…
- Да не в том дело…
Шёпот напоминал шуршанье складок и цыканье колец, когда сдвигаешь штору.
- За борт… За борт лезь…
- Ой-ё-ёй… Одеяло стащи… Коленки собьём… Ух ты, бозе мой…
- Чё ты там увидела? Нужны мы ей…
На пятнадцатом этаже ночью очень темно, и голова закидывается вверх как у слепца, и не удаётся поймать даже потолочной белизны… Но потом всё-таки - как облака белой мутности - я различил, до чего дотягиваются мои руки, хотя сами они - обрубались ещё до - экрана, способного кое-как воспроизводить слабое тухнущее изображение… Вдруг поймал себя на том, что вижу всё довольно чётко - причём в густой цветовой гамме… И не сразу понял, что это поток осязаний рисует картину, не пользуясь - хотя бы как наброском, как мелом по асфальту - зрением… И что я могу, с тем же успехом - якобы - видеть, если до гримасы зажмурюсь… И я зажмуриваюсь…
* * *
- На лестнице ты рассказывал - убеждало… Помнишь, я тебя даже спрашивал, почему не запишешь?
- Мне та общага больше нравилась…
- Центр, конечно… Вообще - всё - ближе…
- Там какая-то волчья свобода…
- У тебя - дом был под боком… Оно - и казалось… Тем более хочешь не хочешь, а в выходные, как миленький, будь добр…
- Ну, уж коль вторую открыли, давай тянуть…
- Нет, ну, я как вспомню… Казармы… Хотя-а-а… Ты мне лучше про свою ту… Цыганочку… Тип такой - или она таборная? По твоим рассказам…
- Масть, тип, как ещё… В роду, может, и были… Мамашка такая же… Да, ездила невеста ко мне из Черемхово в Иркутск… И жили мы в мединститутской общаге, без всяких-яких… Элементарно устраивал… Всё в руки шло… Джинсами - у негров… Они чемоданами привозили… В ресторанчик мог позволить - всегда… Представляешь, такая голенькая рыбка… Смугленькая, и такая, знаешь, как на шарнирах… Что мы с ней вытворяли… Другая бы вывихнула себе чё-нибудь…
- Ты мне вот что скажи… Вернее, я выскажу, а ты опровергни… Ведь дурь, да? Переспала - один раз с твоим - другом? Другом. А потом тебе и во всём призналась… Накануне свадьбы… А ты-то у неё был - первый!.. И вот, значит, не имея ещё статуса жены, то есть, как бы оставаясь формально свободной, она решает, коль случай подвернулся, сравнить… Ты мне много наливаешь. Я только половинку…
- Она мне - именно так и сказала…
- Но роль дружка?! Он же - чуть ли не свидетелем на твоей свадьбе? Зависть?
- Он мне потом тоже сказал… Что он в неё - как и я - со школы. А досталась она - мне… Я ему даже морду не набил… Всё сфокусировалось - только на ней… Мне уже - нечего! - было отстаивать… Внутренне - я отказался от неё - в момент…
- Отсюда и депресняк… А не наоборот - не размахиванье ножом…
- Зато после… Снова - наоборот? В смысле, не безразличие к бабам, а разврат полнейший?.. По общаге, как кур гонял… Не пропускал - юбищ!.. А жена, она была - по уши в меня с первого курса… Семейка вся из Бурятии… Это потом - тестя перевели сюда, в Обнинск… Она в Иркутске - в той же общаге, что и я… И историю всю - уже знала…
- Опять ты наливаешь… А руки трясутся не от…
- О! Щас иду, внизу, на входе, как сюда шёл… И эту, как её… Эчкену Лену… Вместе с узкоглазой… Звать, звать… Нарбумбия, одним словом… Знаешь ты - зна-а-аешь… У неё - бац - День рожденья… И между прочим, туда-сюда, говорят - забегайте… Они у Ленки…
- Это, конечно, мысль…
- А почему вспомнил? За кастрюлей ходил - к Арнису…
- Ну и…
- Так у них - целый букет… Ромашки какие-то - цветные…
- А мы - мы при чём? Может, они - администраторше?.. Перекупить - по доступной?
- Ну, на хер… Так - попробуем…
- Пода-а-айте, для гербария… Ага, то-то вчера к Арнису - целая делегация латышей…
- Попытка… Пошли… - мы закряхтели, закашляли, встали.
А выйдя, вдвоём столпились: узенький тёмный угол отделял распахнутую нашу дверь от готовой открыться - соседской.
Глава третья
1
- Чо? Разве плохо сидим?
- Ты запомнил, какой подъезд?
- Не вникай, - Эндрю сделал выразительную отмашку рукой.
- По номеру ж квартиры…
Мы пошли искать бочку: для начала потерявшись, откуда вышли? и вдоль удвоенной в длину девятиэтажки с десятком абсолютно одинаковых подъездов, а затем - хорошо, что Андрей усвоил инструктаж - нашли дыру в ограде, раздвинутые прутья, и, вильнув тропинкой внутрь - парка-оврага, вынырнули среди трафаретных многоэтажек, - но теперь у дороги, за которой блестело водное пространство. Однополая очередь у прицепа - жёлтой бочки на колёсах - заворачивалась дугой: кончиком хвоста - к механизму разливания, и вскоре мы тоже стали удаляться - встав задом к цели, и умиротворяли взгляд пологими лучами отражающегося от воды заката.
- Она так ничего… Как тебе?
- Вика?.. На шестом?
- Уже спрашивал…
- Про курс! Совпадение.
- Peut-etre… А ты какую половину берёшь - корпуса?
- Чьего корпуса?
- Попал, попал… Больницы…
- Предпочитаю - не вдоль… Низ - обе кардиологии. Всучают как старшему товарищу… А шестой, он же, если даже пополам, то его - не делят…
- D'accord… И, видишь, что характерно - с квартирой…
- Тоже - я её сразу спросил: Личная?.. У родичей - у них своя… Девка абсолютно независимая… Чтоб в студенчестве - собственная хата… Крышки держи…
Пора пришла выставлять банки, трёхлитровки, под кран - куда они не помещались, и, поскольку трёхлитровки и бидоны - основная была тара, на кран предусмотрительно надевался кусок шланга.
- Надолго ли… Такими темпами на второй заход - не…
Одну банку я уже поставил - натянул на неё - болоньевую хозяйственную сумку-мешок, а из второй Андрей отпил из горлышка, и навесу опасливо защёлкнул крышкой. Для питья кружками здесь не продавали, торговля шла только в принесённую свою посуду, но такая постановка вопроса не мешала целой когорте изобретателей без очереди подходить и наливать в литровые коробки из-под молока. Продавцу не выгодно было возиться с ними - вечерело, еле успевал к приезду тягача, - но опору бочки, с кольцом для сцепки, уже подняли на кирпич, а значит предстояло ещё не раз увеличивать наклон… Так что, сколько бидонщики ни шипели, когда видели сующийся под кран параллелепипед с голубой виньеткой, наполнение в паузах между обслуживаньем очередников - производилось, и, уходя, мы застали новое приподнятие опоры и подкладывание второго кирпича. Кем угодливо исполненное? Помощниками с молочными картонками.
- Какой второй заход… Оно - вон уже…
- А чо планировать, когда время…
Из-за весны, из-за всё сильнее и сильнее опаздывающих вечеров, мыслилось - по зимним, въевшимся меркам, - что совсем ещё день и рано… Гладь растянутого целлофана с морщинами натяжения, - то ли реки, то ли водохранилища в районе Строгино - обильно пускала жёлто-розовую сукровицу после зашедшего солнца, и в Викиной квартире - вроде только сбросили джинсовые куртёхи, в которых летали за пивом - неохотно загорелся свет, а радио-позывные уже прокуковали о половодье ночи.
- Да брось ты искать, нет нигде музыки… Кассеты…
- Да он заедает…
Когда мы с Андреем только заявились - ещё до пивного продолжения, - подготовка к вечеринке выглядела куда как скромно: две девицы под сигареты потягивали на кухне винцо. " Садитесь… Только стульев нет… На балконе - но там хлам… На них надо - ха-ха-ха, не расслабляться…" Этот же стиль выдерживали и дальше: "Да ну, неохота в большой комнате стол раздвигать," - и принесённое нами потрескиванье бутылки о бутылку - точно такого же, что и у них на столе, вина - превращалось в плеск внутри зелёных стеклянных гильз - тут же, на кухонном столе, где нас вскоре подрядили чистить картофель. Виктория, как выяснилось, заядлая была туристка - ежеканикулярно убегала в горы или на бурные реки - и, можно предположить, жалела, что отдыхаем сегодня не возле палатки у костра… Понемногу доходило, что именно туристский менталитет создал - в квартире - ощутимую бивачность, - что, с другой стороны, по-своему раскрепощало, смыкая непритязательный быт с нашим, общажным.
Подруга - соседка, проживающая в одном из десяти подъездов, - так гармонично держалась на втором плане, настолько ни единым репьём не цепляла - ни выходками или ржаньем, ни шармом или дефективностью, - что казалась полупрозрачной или попадающей всё время на слепое пятно. Она только однажды выделилась - завладела вниманием, - когда её впечатлительный организм не смог произвести простого сложения - на сухое вино налили пива, - но и тогда она лишь жалостливо прилегла на диване. Андрей сразу хищно вокруг неё закружился - ослабленная, однако же, ушла к себе в подъезд, отказавшись от провожатых. Потом снова пришла, и снова ушла. Потом - у неё вошло в привычку. Виктория и я - мы эти перемещения будто подслушивали, замирая в темноте и улавливая бессмыслицу разговора - Андрея с ней - после каждого последующего её возврата: думали - что на сей раз всё как-то разрешится и стихнет…
Подруга не замечалась - как и в физиологии со слепым пятном: чтобы его выявить, надо жёстко фиксировать взгляд на чём-то, - эффект, следовательно, создавался и тем, на что клевал на дежурствах Эндрю: создавался самой студенткой-Викочкой. Её ровненькие зубки во время неглупых улыбок крыли землистость кожи на круглом, очень крестьянском, лице и аккуратностью двурядья расставленных перед игрой белых шахматных фигур скрадывали отпечаток лёгкого туристского халдства, не по-женски лежащий неряшливостью на всей атмосферо-обстановке. Ещё же - взмучивали параллели с общаговской Татьяной - тёмно-каштановые волосы скручивались у неё в косу по самый крестец, и стройность, в талии, опиралась - тоже - не на пенёк, а на самоварно-амфорные изгибы… "У Таньки ноги - длиннее… Ещё длиннее… Но гораздо кривее… У этой-то - и не того…" - прикидывал я, когда она быстрым шагом носилась за чем-то - то в кухню, то из кухни, - аж коса отставала, а затем шлёпалась, подхлёстывая.
В кассетнике, подвывающем неравномерной лентопротяжкой, наконец что-то сломалось… Не сразу одёрнуло и ослабление наших рядов: Андрей в другой комнате уже обмахивал бледненькую подружку-невидимку, свернувшуюся калачиком на диване. Хозяйка - с приглянувшимся гостем - как из штопора не выходила из непрерывного туго-прижимного "медляка" - под едва ли музыкальную радиопередачу, - да опиралась одним боком о кухонный стол, с которого периодически, стоя, нами брались стаканы. Невидимка на время ожила - после того, как все сгрудились наконец возле лежанки, - а у Виктории в туристской экипировке нашлась гитара, и Андрей, как единственный играющий, завладел ею - открыл кран живого звука.
"Поручик Голицын… Летят экс-кадроны… Надеть ордена…"
Репертуар я знал назубок и даже подтягивал, но туристка сподобилась побывать прошлым годом на Грушинском фестивале, так что - вскоре заёрзала:
- Проигрыватель… Но в нём тоже… Что-то вроде не работает… Не помню… Юр, пойдём, посмотрим…
- Картошечка, кажется, ещё осталась… - концерт больше не возобновлялся, и Андрей захотел есть; я увидел гитариста - лишь спустя несколько часов, совсем без той улыбки, в которую он сейчас всаживал вилку.
В маленькой комнатке - без сомнения спальне, со шкафом и тахтой - включилась верхняя голая лампа. Старенькая "Вега" мигнула зелёным огоньком и нехотя, как стартующий паровоз, завращала литым колесом, лежащим на боку… Я потянулся к пластинкам, но Виктория за плечи повернула меня к себе и строго спросила:
- Почему он поёт - экс-кадроны?
Словно сражённый вопросом - сначала вырубился свет, а затем - подсвеченные внутренности проигрывателя. Мы бросились друг к другу по-вокзальному - то ли вернувшиеся с фронта, то ли уходящие на фронт… Глаза ещё не привыкли питаться одним только бисером спального района, а сильно намагниченное осязание - туго разрываемые объятья - не успевали уже комментировать, что же происходит с одеждой… Одежда опадала, будто на ней не то чтобы не было пуговиц, а будто легко и беззвучно она распарывалась по швам и отдельными выкройками - и сваливалась… В студенчестве, на лабораторной по химии, мой портфель случайно облили некрепким раствором кислоты - прореагировали только нитки, и к концу занятия я оказался обладателем набора лекал из кожзаменителя…
Мы больше не выходили… Долетало - прислушивались к звонкам и клацаньям входной двери и к знакомым тембрам голосовых связок… Стуки в спальню - нами игнорировались, но один раз Вика голиком всё-таки подскочила к "Можно тебя на минутку…" Женщины пошептались - через пазы - даже не приоткрытой, хотя бы в щёлочку, двери. Перед этим - почти прыжок к настойчивому дёрганью ручки, а затем - бросок назад на диван; гнался - ураган волос, несущийся за Викторией - то отстающий от неё, то впутывающийся в мутную очерченность - голой бабы, выбегающей в клубах пара на мороз… Скупая, но яростная ласковость байдарочницы, в ожидании, что сейчас её подкинет порогом - вместе с тем, выбор устойчивого положения на мягкой волнующейся поверхности, - и очень надёжные, страхующие, обхваты… При первом же моём серьёзном прикосновении, и затем - настаивая на каких-то промежуточных привалах - она красочно охала, будто сбрасывала с плеч тяжёлый рюкзак.
Пришлось один раз и мне выбраться - и даже совсем вон из комнатушки - чего, как ни крути, не позволишь, не обмундировавшись. Андрей вполне доходчиво, с той стороны двери, предупредил - мол, пошёл он до хаты, - а негласно, но повсеместно принятая попытка удержать поддатого, рвущегося на волю товарища - должна была, с моей стороны, состояться.
- Метро… Ты куда? Чем?
- За это можно и по морде схлопотать… Больше так не делай…
Застёгнутая на все пуговицы джинсовая куртка повернулась, и я на минуту задержался от возврата в спальню, перестав жмуриться от света; тупо стал разглядывать серо-голубую - наверно, первую со времён строительства дома - покраску входной двери.
Фраза содержала долю жёсткости, но в подтексте - высокую оценку. Куралесящие на общих полях и сдружившиеся - Андрей, Ферд, Лукьян, я (кстати, все, кроме меня, женатые и с детьми в дальне-ближних краях) - играли по правилам, не своим, а москвичек, подмосквичек и омосквичившихся провинциалок. А у всех у них - тяга к малоперспективным беспрописочным кадрам обязательно сопровождалась отключением какого-то реостата, ответственного за переживания. Андрей, как и все мы, был в меру собственником - и тоже ходил с бредешком - и не столько ради улова…
- Он, что, ушёл? Ну, нет у меня стульев… На проигрыватель брось… Ох, ты ж…
- Так же, как было… Переворачивайся…
* * *
Учебные столы, похожие на парты, растягивались длинным рядом - от окна до двери, по середине всей "чайной комнаты", - и два вихляющихся ряда стульев вдоль столов ярко освещались двойным дневным светом, от окна и от люминесцентных ламп. Я вставлял слайды - из столбика, стянутого резинкой, как дал проф - взглядывал предварительно на свет и, перевернув "вверх ногами" помещал в кассету. Сам агрегат и чашку с блюдцем я уже отнёс в конференц-зал.
- Закипел? Завари ты, а?.. Столько этот дал, еле вмещается, - я не успевал со слайдами.
Андрей, - мы в этот день с ним отбывали, всех ординаторов касающуюся, "буфетную" повинность - взял под козырёк и клацнул заварочным чайником, зашуршал фольгой чайной пачки. Тут как раз и у меня - заполнились все пазы, а он, молодец-помощник, уже перелил заварку в термос, и я, в одной руке - со строго вертикально, в другой - со строго горизонтально транспортируемыми предметами, ускакал на второй этаж, с третьего, кафедрального. Десять минут назад - когда ещё первый раз туда же прибегал - общебольничная утренняя конференция, не спеша, расходилась, и в полупустом зале, пересаживались на передние ряды в ожидании лекции - усовершенствующиеся врачи-слушатели, приезжие. Сразу задёрнул я тогда штору у первого окна, чтобы затемнить экран, поставил чашку с блюдцем на угол кафедры и включил-выключил слайдоскоп - вдруг лампочка дала дуба?.. Не стараясь догнать старика-академика - впереди он мелькнул белым халатом, заворачивая за угол - я, контролируя положение предметов в руках, особенно кассеты со слайдами, всё же прибавил шагу, чтобы войти в конференц-зал сразу за - нашим дедом. Андрей остался кипятить самовар, заваривать несколько фарфоровых чайничков, потом снова кипятить самовар и расставлять чашки - чтобы на перерыве лекции слушатели добавили немного горячей жижи к принесённым с собою сух-пайкам. Заведённая забота кафедры воплощалась руками ординаторов - хотя эту работу должны были выполнять лаборанты, - но на лаборантских ставках сидели чьи-то протеже, клепавшие диссертации. Произвол относился к разряду мелких, и щёлкающий два часа слайдами и подливающий чай в профессорскую чашку волей-неволей усваивал недурную лекцию, а ответственный за "чайную церемонию" отнимал от своего времени только час, потому что после закусочного перерыва немолодые врачи-курсанты чашки мыли сами.
- Нас тут приглашают на одну вечеруху…
- Нас?
- Завтра же уже всё, гуляй-Вася…
- Кто?
Я только что взялся лихорадочно вставлять слайды в кассету, прислушивался ещё - к шуму самовара и внимал Андрею, болтающему, сидя на столе, ногами и языком. Оттащив слайдоскоп в конференц-зал, я вернулся в "чайную" вместе с направлявшимся туда же моим напарником по чае-дежурству, который только что отчитался о дежурстве ночном и выходил вместе с разбредающимися докторами.
- Сегодня просто с ней - совпало… На посту - девка, медсестрой… На шестом…
- Месяце?
- В масть… Курсе, на шестом… Подрабатывает постовой, понятное дело, только по ночам… Чё, не сталкивался? С косой такая, высокая…
- Смерть, што ли…
- Peut-etre… Удачно… У меня, кстати, сегодня врубил один…
- И чо - надрали?
- Не, там нормально, плановый…
- Начмедша - у-у?! Меня бы - и без повода…
- Родственные же души, начальники… - воспитанный на мелкой руководящей должности (чиновника от здравоохранения) в Ижевске, Андрей являл пример того, как без всяких заискиваний, но профессионально-точно отмерив, насколько надо показаться тупее, чем тот, перед кем ты стоишь "во фрунт", можно ладить с любым - над тобой главенствующим звеном: неувядаемый чешский метод времён Первой мировой.
- Зайди потом ко мне в "пульму", после… Когда - с лекции… Или ты всех - у себя - ещё не? - дежурант обычно успевал спозаранку сделать утренний обход в своих палатах, застав больных сразу после сна, как говорится, "ещё тёпленькими".
- Да в том-то и дело… Всё утро - гоняли… Знаешь же… Запись реаниматора… Они, естественно, не берут…
- В общем, зайдёшь? А с нас тогда - что? Бух?
- D'accord… Плохо ль? Пообщаемся, попьём… Деньги-то есть?
2
Я сидел в несвойственной для этого места бессловесности - так и потянуло заговорить, - когда поймал себя на том, что, придя в пустую кухню, сразу втиснулся в облюбованный угол: между столом и выступом подоконника. Сколько себя помню здесь - срок, правда, небольшой - быть зажатым так с трёх сторон обозначало смотреть внутрь кухни, чтобы турель взгляда крутилась - от двери в прихожку и - до антресольки у плиты. А сейчас я смотрел сквозь стёкла - занавеска, белая, в красный пятак, висела короткой юбочкой только над верхней частью окна. Оно не было даже приоткрыто - хотя бы щелью фрамуги, - но по каким-то признакам доходило до сознания, что на лоджии - майская теплынь, а не вчерашний майский холод. "Калуга у нас - двести километров на юг… Пойти, что ли, устроиться на солнышке?" Дверь на лоджию выходила из зала - там, где я ночью спал, - а значит, тащить стакан с вином, сигареты и стул пришлось бы в обход… За спичками придётся идти отдельно, потому что я их обязательно забуду… А потом вскоре - ещё раз возвращаться - доливать… Что же я такой вялый? Долго тут я, так и так, конечно, не просижу… Так что, всё равно потянет - к перилам…
С восьмого этажа тёмная густая зелень леса - верхушек (ведь я не вижу ни одного ствола) - лежит горизонтально-бугрящейся - тучей?.. Или что - напоминает? Нет, не море - там параллельные линии меняют оттенок, и есть какая-то периодичность ряби… Да, скорее, на облачность внизу, когда летишь над: посмотришь круто вниз из иллюминатора - разрывы в облаках, и в них - обрывки топографической карты, а чуть угол взгляда - вдаль: и - такие же сросшиеся, округлившиеся куполочки разных размеров, малиново-ежевичной фактуры… Да, и масштаб, и беспорядочность бугристости, и то, что отсутствуют эти длинные, объединяющие, похожие на лежащие велосипедные цепи, линии - как в море… Только облака белёсо-фиолетовы, а здесь - перебор с густотой. Как только - тень от набежавшего кучевого, так и - зелёность сгнивает… Зелёность захлопывается как раковина…
Что это у Полины - весна? - лёгкая атака на меня… Никогда особенно не стремилась - не взывала - переводить в опасную сферу… "Мне достаточно, что ты приезжаешь… Просто иногда видеть…"
Стакан задрался донышком кверху и вино разделилось на два глотка. Довольно дешёвое, розовое - молдаване лепят - коль привёз сам, можно пить, не жалея… "Со мной десять бэ!" "Чего-чего с тобой?" "Бутылок! Руки оторвались!" Если уж нагрянуть, так надо - везя… Тут - уже ничего не купишь… А пять-шесть лет назад - в интернатуре - заливались сухарём… И всё больше, венгерским…
Бывают же совпадения… Совпадения сближают? Приравнивают - будто судьбы в чём-то - поровну, и вроде уже как родня… После интернатуры Сакву услали в окраинный калужский район, а я зацепился в городе - и где-то даже заслуженно - рубил в кардио… Через три года отработки - как по шахматной доске: я - двинул в Москву, а Саква, через четыре - вернулся сюда: и надо же - приземлился в той же общаге, да в комнате, соседней - от когда-то "моей"… Встал на ту же клеточку…
Вот-вот, ещё тоже - поздняя весна подбила - и запечатлела: зашёл - тогда - парень, строитель… Он как раз проживал в комнате, которая потом стала Яшкиной, даже с его койки: Пошли, компанию составь, - и к нему девчата из какой-то "той" общаги, говорит, сейчас заглянут… Я: А где ж мы найдём - ты на часы смотрел? - Пойдём-сходим в ресторан на вокзале… - А там что, можно сесть вечером? - Там, как раз и бывают места… - Хрен с тобой, пошли… Рублей… Сколько-то у меня есть…
У подъезда общежития уже ждали две - светленькая и тёмненькая. Тёмненькую почти не помню - не красавицы-то обе, - а вот беленькая осталась как на фото. Но тут понятно, за счёт чего: из круглого личика, с шлемом стрижки, светились голубые глаза, и ротик украшался аккуратным накрахмаленным передничком зубов, - и напрашивался коротенький курносый носик… Но вместо него - семена что ли какие-то не те? - вырос сорняк: раздавшийся на два пальца в ширину и с выразительными перехватами - на переносице и перед клоунской пипкой…
Вбежали на насыпь - что сразу за общежитием - и по грузовой одноколейке прогулялись до вокзала. Солнце, уйдя, будто не затворило за собой дверь, вокруг не стемнело, наоборот - голубеющее небо с насыпи открылось шире, ярче: оно будто выплыло из-за маски с прорезанными кружочками глаз у негармоничной блондинки… Зал выходящего окнами на перрон ресторана оказался традиционно набит как московская электричка, а приятель-строитель, как ни обхаживал официанток, мест нам так и не нашёл… Даже по ресторанным меркам пришли поздно, они там уже начинали сворачиваться, а смеркалось ещё - только-только… Не получилось купить и на вынос… В результате - ни на шаг не отклоняясь от пути, приведшего в сигаретно-дымный, с запахом котлет зал - мы двинулись по тем же рельсам назад. Ещё до начала возвращения - быстро и глубоко стемнело, зато вокзал и десятки переплетающихся путей освещались без скупости, и даже наша финальная одноколейка - опрыскивалась светом из окон типовых пятиэтажек, построенных совсем к ней близко… Примечательно то, что с первых шагов похода все четверо - веселились: без особо удачных шуток или скоморошничанья, которое, бывает, рвётся из всех, с подхватом, при праздничном кураже… Просто никто не скрывал, что сам вечер - наслаждение сахарное… Из костей не выветрилась ещё зима, а тут - тёплые тихие весенние сумерки, всё зелёное, и дождя нет… Достаточно было, что кто-то кого-то куда-то пригласил; цель оказалась - совсем не та, которую мы поставили… Заполучили бы мы по паре рюмок, или остались, как и вышло, на бобах - включая, что и не оскоромились девахами - не из-за этого я сейчас всё помню…
Раздался звонок. У Полины и Кирилки - ключи… Притвориться, что никого нет дома? Открыть и сказать, что скоро будут?
Звонок повторился. Я вспомнил про глазок и, пользуясь тем, что на ногах - не туфли и не шлёпанцы, а только носки - неслышно подкрался к двери. В удаляющих концентрических искажениях узнался Яков.
- Зззахади!
Он не перешагнул порог и сначала даже отвернул голову - почти в профиль, но косил на меня и - всё шире и шире улыбался.
- Ха! Приехал! Ну, ппппа-рень…
- Зззахади!
Сразу же срезали пластмассовую пробку, и два стакана побагровели - борщевой насыщенностью - по края…
- Сам не понимаю, почему зашёл… Нет, всё равно надо было чего-то - несть, и я даже табака взял… - Яков отмаршировал из кухни в тёмный угол прихожей.
К табаку придавались бумажные листочки с клейким краем; мы тут же взялись сворачивать самопалы.
- Ну, я не знаю… Программ особых нет… У тебя - мысли?
- Абс… Отсюда и интуиция…
- Вишь? Вина напёр… Так что, пока не выпьем…
Звук открываемого замка перетёк в появление Пантелеймонова с коньячной бутылкой, на ходу вынимаемой из сумы.
- Та-а-ак… Яков уже здесь, здоррров… Как сам? Налейте-ка мне… Кислятинки… После буха - и работать… Хотя, чо мы вчера особенного?
- Ты устал… Устал, дядя…
- Поля давно?
Он не переоделся, как обычно бывало, в домашний спортивный костюм или в халат - только отнёс из кухни свою кошёлку, и снятую уже здесь ветровку.
- Яшка принёс? И как вы их… А-а-а, вспомнил, было дело… Дай, я себе сверну…
- Вон Яшка тоже, никаких планов не имеет… А только суббота…
- Юрик, знаешь… Ничего не…
Щёлкнула входная дверь, и звук медленной каблучковой капели сменился - в фокусе моего внимания - опоясывающей, нижнюю часть лица, улыбкой. Полина вошла - в куртке из плащёвки и с оттянутым к полу полиэтиленовым кульком.
- Вынимайте… Я - всё должна помнить… Хлеб… Каких-то ещё консервов… Я-а-а-ша… Здра-а-авствуй… Аня что-то кашляла по дороге…
Полина уцокала назад, в прихожку, и вернулась немного уменьшившись в росте; с ней - по паре шлёпанец в каждой руке.
- В носках? - она бросила тапки Яшке и мне.
- Тепло, мама…
- Чё-то я совсем… А где моя большая ложка? Да не вставай ты… - она сама из кухонного шкафчика достала одинаковый с нашими, длинно-цилиндрический стакан.
- Можно я за тобой поухаживаю? Сверну тебе, из удивительного кубинского табака…
- Там вон опять - ветер… Может, Аньку в саду продуло?
Раздался дверной звонок, и все переглянулись.
- Прямо один за одним…
Кирилл исчез за поворотом прихожей, клацнула дверь, и до нас долетел певучий женский - гитарный - говорок. "Да подожди, я сапоги сниму… Кто там у вас?.."
Вероника была из полностью доделанных красавиц, мало к чему придерёшься, и лицо у неё от этого плохо замечалось - всё больше взгляд, вот и сейчас, ершил белокурые, чуть растрёпанные после начёса ветром волосы…
- Ой, ой, - она театрально обе ладони подсунула себе под левую грудь, - Москва-аул приехал… Дайте мне до него дотронуться…
- С Яковом ты знакома?
Опередил ответом - сам Саква:
- Как-то… один раз…
Вероника и я - над его головой, образовав на секунду арку - дотянулись губами.
- Кто-нибудь отдайте ей тапки. Больше нет, - и Полина зачем-то заглянула под стол.
- Слушай, Вероничка, а ты рас-того… располнела…
- Для тебя же стараюсь!
- А чо для меня? Я ж худых люблю…
- Вот чтобы ты от меня и отстал…
- Красиво, конечно, хамит… Давно ж от тебя отстал!
- А рецидивы! Профилактика! Вдруг…
- Со своей профилактикой ты так превратишься в…
- Если скажешь, получишь в лоб!
- Как не сказать! Ты уже - такой милый… подсвинок…
- Ха-ха-ха… Выкрутился… На первый раз… Слушайте, а у вас нормальных сигарет нет?
Вероника, акушерка несколько лет после медучилища, и когда ещё училась, и позже, не сокращала дистанции: то есть всё наше трёхлетнее калужское знакомство, она - не только со мной - обозначила себя в качестве полуфабриката невесты: предложишь замуж - пойдёт, не предложишь - и вот уж не помню, поцеловал ли я её хоть раз толком или нет? Холодков, в своё время перехвативший Веронику из моих опустившихся рук, тоже долго вчитывался в правила игры, которые - только в отношении нас, начинающих врачей - были дискриминационны. Мы расценивали красавицын подход - мол, за счёт перепада в возрасте, почти десятилетнего, - чем объяснить? - ведь её сверстники, с некоторыми из которых я водил знакомство, те благосклонно допускались ко всей глубине знаний по акушерству.
- Керь, ты мне можешь… Пока они ушли… Я с Холодковым последнее время не общаюсь…
- Так-то она к нам иногда заскакивает… Разок даже - и с ним…
- С Игорёчком?.. Во-о-он чо… Значит, продолжается?
- А никто - ничего… Холодков, как ты прекрасно знаешь, на всех периодически обижается…
- Ну-ну… Вот чё - нам! - щас делить?.. Прошлый год - первый год когда в Москве… Я к нему заезжал в Аненки…
- Они чо там, Яшк? - Керя поднял нос к вернувшемуся в кухню Сакве.
- Чё-то там о своём… Ну, ты наливай…
- Или давайте, по коньячку… По рюмашке, а дальше опять - сухофрукт…
- Я же для вашей Анечки притащил шоколадку… Придётся её нам…
- Ты что-то про Москву…
- Так вот, прошлый год я к нему заезжал… Квартиру-то ему уже дали, и комната за ним в аненковской общаге - весь год, не знаю как щас…
- Вы о ком? Об Игорьке - тары-бары?
- Ломать шоколадку надо было - в бумаге! Не открывая…
- Так вот я у него - так же - на выходные завис… А гужбанили в общаге… И девчонки - интернессы того года… Я, значит, с одной - слегка шуры-муры… Если честно, не нажимал… Но ключ от хаты, а хата через дом… Так ведь не дал… И обиделся, главное, не я, а он… Знаешь, как у него - окоченение такое - резко… И уже - не ха-ха, не хи-хи…
- Откуда у вас шоколадка? Предатели!
- Э-э, не-е-ет! Эт только для тех, кто пьёт коньяк…
- Кирюша… Поль, ничего, что я его так называю?
- Знаешь, как подсвинок дует коньяк?
- Как же я его сразу не заметила…
Через час в двери опять раздался звонок, и пока невидимо Кирилл свивал свой слегка пьяный голос с чьей-то немногословной речью, Вероника - тоже сразу отбежавшая - вернулась, чтобы наскоро оставшимся - сделать ручкой. Дверь окончательно хлопнула, отпустив Керю назад в кухню, и вчетвером мы чокнулись стаканами. Едва хлебнув, Саква пошёл в зал: услышал, что кончилась - его, фирменная - принесённая пластинка.
- Не люблю… Харя-х-х… А ты ещё приглашал… - и Полина тоже ушла, к вновь зазвучавшей музыке.
- Это и есть самый… Как?
- Харах… Звучит? …Автостоянка, запчасти… С машинами, мафия глуховая…
- Так я не понял, он - окончательно - перебил?
- Ну, тут сложно… Женатый, дети… По-моему, бросать ничего не собирается…
- А на каких ролях…
- Я - чё - в тонкости… Я всё - от неё самой, да вон, что - Полинке…
- Игорь вообще - в курсе? Нет, я знаю - что давно… Но она - таким положением…
- А ему - не по барабану?.. Нет, Холодков нормальный мужик. Если что нужно по делу, только свисни, в "областной" рогом будет рыть… Мне надо было одного знакомого - в хирургию…
- Да подожди ты! Вот именно - он сам рад, что её сплавил…
- А я - откуда? Я вообще - как у них там - тем более…
- Ну что? Натанцевались? Поль, а можно тебя помучить ещё одним танцем?
- Яш, ты - уже? Идёшь?
- Светлынь, Яков! А то, по ночам бродишь-бродишь…
- Так ведь - всё… Или ещё?.. А вы идите, там налажено…
- Я - и не найду - добавить? У себя дома?!
- Ты сколько дисков с собой принёс?
- Оставишь или заберёшь? Но у меня - только водка.
- А, может, к тебе? Доедем до Малинников, и - на вечернюю природу… Там же, я знаю, есть железнодорожная веточка… Прогуляться вдоль рельсов…
- Тогда уж, чего проще… Лес под окнами - куда далеко ходить?..
- Нет, дело не столько в… как те сказать… Там, понимаешь…
В пришторенной сумеречности, - а ещё потому темноватом зале, что окно с дверью на лоджию смотрело на рано вечереющий восток, - с Полей мы держали друг друга за плечи и почти не подхватывали музыку - ни движениями, ни хотя бы подёргиваниями мышц, - стояли, приобнявшись, у края дивана и болтали.
- Просто так, что ли, пришла?.. она… Красиво её забрали… Харах у вас - друг?
- Да она - к Кирише. Чего-то у кого-то - по зубам…
- Раздалась…
- Ой, щас мне Вероничка, я хохотала, рассказывала, как она проводит этот акушерский надзор…
- Ну-ну-ну… Я помню, участковая…
- Так у неё на участке - цыгане… Табор, или как там… Несколько домов, где-то за мостом… Самые благодарные пациенты - ноль капризов. А она же любит покомандывать…
- Слушай, она на Игорьке вообще - крест? Только с этим - Харахом?
- Да а я - чо? Я тоже стараюсь - не очень… Её что - пытать?.. Она сама не в восторге… В очередные любовницы записал… Но там же - деньги! сразу пошли… Там и мать Вероничникина - расцвела…
- Воспринимаю - как ребёнка… Помнишь, я первый же с ней - из всех наших - познакомился… ввёл, можно сказать, в круг… Молодой докторишка, она тогда - в училище, семнадцать или восемнадцать…
- Ребёнком, ты зря, она никогда… Мы вас, боже мой… может, помнишь?.. встретили… Ой, такие оба красивые…
- Весной? Вчетвером стоя-я-яли - час - болтали… Я тебя - впервые увидел…
- Ну нет, ну что ты! Первый раз - раньше, в Аненках… Ты меня только - тогда - не замечал…
* * *
Вчера я приехал поздно. Пантелеймонов прошёлся по кухне и, глядя как извлекаются зелёно-стеклянные ноль-семь-литровые, наконец вздохнул: "А я уже кефир выпил…" Анюту с трудом и только-только уложили, а папа-стоматолог назначил пациентов на завтрашнюю субботу - так что поводов, чтобы не засиживаться и не гоготать, хоть и с закрытой кухонной дверью, хватало. Но прошло не менее двух часов прежде, чем мы угомонились, и Полинина беготня на плач дочки - как увещевание действием - гасила порывы. Завтра, понятное дело - говорили мы хором, - отыграемся…
Спал я у них, как всегда, в зале на диване, а дверь в зал - со стеклянными панелями, прикрытыми атласными занавесками - упиралась, через коридорный проход, во входную. Волны занавесок, фиксированных сверху и снизу, оставляли щели прозрачности, а звукоизоляцией дверь по своей конструкции - не обладала… Проснувшись от восточного кинжального солнца, вонзившего лучи в лоджию, - они достали и внутренность зала, - я рано утром уже невольно следил за промельками - пижамы и длинной ночной рубашки - из спальни в ванную, потом - назад, и снова - теперь в кухню, и ничего не разбирал в шёпоте, которым осторожно пользовались супруги.
Выгнув взгляд, я успел схватить, как в занавесочных щелях после нового звука - отпирания замка - скрылась в темноте лестничной площадки приземистая одетая фигура Пантелеймонова. И отвернувшись от затворённой двери Поля - всё ещё в длинной ночнушке - заметив наверно мою приподнятую голову, или просто какое-то движение за стеклом, щёлкнула зальной ручкой. Открытыми глазами, как после танца на балу - за руку, я проводил даму до дивана. Она присела на край, заслонила собой притухшее окно - солнце уже прыгнуло выше лоджии - и мягкостью немного подсдутой автомобильной камеры её бочок прижался ко мне через одеяло.
- Ну что, как ты спал?
- Почти как убитый… Кир - в поликлинику?
- Ну да…
Поля погладила меня по шее, добавив к влажноватому ползку ладони случайные надрезы от заострённых ногтей… Я забрал руку и положил себе на лицо, решёткой пальцев - на глаза, остриями ногтей - на лоб… Поля улыбалась, не открывая рта и растягивая только губы - отчего рот поднялся у неё под самый её тонкий длинненький, хоботком, носик, - так, во всяком случае, рисовалось, глядя снизу. Сонная наблюдательность подсказывала, что под свободной фланелью - никакой иной кожуры нет, но как охранник, понимающий, что, в общем-то зря он обхлопывает посетителя, я не совсем охотно подвёл руки под обе груди - так, оценить вес… Удостоверившись, что спереди - злополучный порядок, погладил от лопаток до копчика - на месте ли опасный изгиб? - потом наклонил торс к себе, и, как сломав ветку, ужаснулся, что всё сооружение заваливается - ниже и ниже… Полина прилегла - сначала не решившись забросить ноги на диван, - но скрюченно долго не просидишь, - а когда всё-таки вытянулась вдоль меня, нельзя было не прижаться, свалилась бы…
Поцелуй опустился как наркозная маска - только вводя не в сон, а в узкую область лицевых ощущений, в которой внимание ползает, как муха по дну и стенкам банки, а не летает и перелетает, садясь ненадолго, куда ей захочется… Всегда так с Полькой - медленно и туго, миллиметр за миллиметром, вращали мы неделящийся поцелуй: понимая, что это - не прелюдия… Лица наши отрывало только нечто похожее на вынужденное всплытие ныряльщика - за воздухом… Но тут - наверно, ещё спросонья расторможенная - Полина сама повесила, как ордена, мои лапы снова себе на грудь, а потом, сняв один, повела им по ноге, сдирая по ходу подол из фланели, - вдоль бедра, до талии… Талией-то была неплохо вооружена, - хотя вряд ли в пляжных ракурсах я чем-то там завосторгался бы, - но "в первом приближении" нехалтурная свинченность и выструганность Полькиного торса щекотала: а руки на большее и не способны - они ведь как сети с очень крупными ячейками, ловят только макро-параметры… Всё-таки щекотала - потому что была вполне под стать: именно под их стать - моих усреднённых по сомнительной красоте московских бабёшек - как нарочно, как в нагрузку, отмеченных во внешности неисправимыми заусеницами. Я испугался, что и здесь вот-вот найду какую-нибудь забавную дефектность, которая, слегка исказив добротные данные, катастрофически усилит влечение…
- Ну, что ты? Ну, Юр? Ну, что ты?
- Пантелеймонова, дорогая ты моя…
- Я тебе до такой степени не нравлюсь?
- Что ты! Что ты болтаешь! Подожди…
Она восстановила сутуловатую посадку - как клюнувший было поплавок, который снова выровнялся и застыл - и автоматически улыбнулась: растянутыми сжатыми губами, под самым носом… Ни капельки не уродовало, - но в перерастянутой таким манером улыбке, и сейчас, и первый раз, грусти содержалось, более чем…
Когда она вышла за дверь, я подумал: мне тоже пора - вставать, одеть, как минимум, брюки, и убрать, в общих чертах хотя бы, - свернуть - постель-диван… Но услышал голосок Анечки, о которой совсем забыл, и вновь погрузился в лежание и прослеживание слухом, как мимо двери - то пройдёт Поля, то пробежит ребёнок… Слышал и "Тихо, дядя Юра спит…" и стал даже подтверждать это себе, задрёмываньем…
- Ты как - жив?
Резво повернул лицо - в приоткрытой двери стояли одетые на улицу мама с дочкой.
- Я только Анечку отвезу… Кириша уже скоро придёт… Ты тут веселись пока… М?
Она слегка встряхнула - вскинула - головой и воспользовалась иной улыбкой, из своего арсенала: с прищуром. И хотя "М?" не предполагало открытого рта, Поля закончила улыбающееся "М?" - тем, что глубоко вдохнула ртом, и даже расширила при этом глаза, будто и ими тоже пыталась схватить глоток воздуха…
Августовский, жаркий и сухой, лес оскверняли - по идее, любящие сырость - комары… какого-то вертикального взлёта - они нападали, поднимаясь строго снизу, из папоротников… У костра, невзрачного в солнечные часы - даже здесь, в бору, уплотнённому вплетением в него ленточек берёз - теплокровные спасались: но вблизи углей становилось жарко, и Колюнчик по пояс обнажил худенькое, даже будто потрошённое, тельце, на котором - белом и веснушчатом - уже рассыпались розовые копейки комариных прививок. Коньяка вынули все - не менее, чем по одной, - и ничего кроме. Холодков расхохотался эхом - пролетевшим по исподнему кружеву сосен и берёз. "Мы упьёмся…" - и мы упились. Несмотря на вволю шашлыков…
Я выпрыгнул из дивана и, нежа паласом ступни, дошёл до похожего на букву Р - оконно-дверного проёма на лоджию: раздёрнул тюль. Виделось однообразие - верхушки леса, тинной зелени, до горизонта… С восьмого этажа… В моей жизни - значилась пока ещё только одна лоджия, но с четвёртого - в общежитии интернов в Аненках: тоже на окраине Калуги…. Сосновый бор - он был с обратной стороны, а из нашей секции лоджия, как рубка корабля, распахивалась на простор. Собирались строить дом - на пологом склоне, ведущем к шоссе, - так что вид на луг, простирающийся за дорогой до самой Оки, наверное был сейчас уже загорожен… Дом что-то долго не строили - я же ездил потом к Холодкову, который законсервировался в Аненках на четыре года, будучи оставлен в "областной": жил у него, правда, в другом отсеке, - но с той же стороны, и тоже на четвёртом… Объединим те две лоджии в одну…
Она вдруг схватилась за меня, как за фонарный столб, и сползла - сев на корточки… Или - упав на колени? Не помню, ведь смотрел - только на лицо, тонущее внизу, прямо-таки вывихнутое ко мне… да такое всё в слезах, - когда успела? - что даже лоб мокрый… Я никогда раньше не слышал развёрнутого признания - о неудерживающемся уже внутри - чувстве… и чтобы чрезвычайно умная, красивая женщина - в физкультурных походных штанах - рассказывала взахлёб, где меня видела, где потом мы сталкивались, кто был рядом… Я половины из её дневниковых записей не мог припомнить - да вообще не знал, - но ни о чём уже и не доспрашивал… Переклинило - нас обоих… Я уверен, что Поля выдавала всё это незапланированно, а потому - её, в первую очередь - капитально и повело… как впрочем, и меня… ибо передалось… Даже дриадская странность - обыденностью коснулась глаз: бродя, пока ещё невдалеке от пикника, мы прошли мимо дерева, где в рогатке ветвей, метрах в пяти над землёй, сидел мужичок: розоватая рубашка, серые штанцы…. Тихо сидел, будто там застряв - или как-то по-птичьему, - а ведь всё-таки высоко: что там делать? Вдаль не посмотришь - сплошной лес… Проводил нас взглядом, молча - и я, даже шутливо, не поприветствовал… было как-то не до него… Вскоре, - а ведь всего лишь немножко погулять отошли от костра, до ближайших дебрей, - и совсем расчувствовавшись, углубились, в беспечности сильно пьяных, - таковых поманишь пальцем, и пойдут - ушли мы, куда глаза глядят… А поскольку, наверно, интуитивно направлялись на звук - поманишь пальцем… - оказались у шоссе, перешли его и выплеснулись в зелёное озеро того луга, который так хорошо всегда был виден с лоджии четвёртого этажа… Оки мы не достигли, а стали кататься по коротко стриженной траве… Где-то вдалеке бегали лошади - поле принадлежало конно-спортивному клубу…
Сложив постельные принадлежности ровными квадратами и затем их - горкой на диване, а сверху - подушку, я направился в ванную, но прошёл мимо, и мне даже не пришлось открывать новую бутылку: половина вчера недопитой стояла на столе, прислонённая к стенке, в ансамбле с солонкой и букетиком салфеток - в вазочке… " Женская рука… А тогда… готова была - всю жизнь вдребезги… Провожали - ведь именно меня - провожали в ординатуру… Август и… Почти два - назад… Год с лишним разрыва и… Сами меня находят в Москве… Зачем мужик сидел на дереве? Бред - рассказать кому… Но никуда не денешься - знак… А на улице, кажется, тепло… Но - ветер? Одеться, и тогда можно - снаружи… Весна - хочется… вдыхать… Из них, в ближайшие час-два - вряд ли, кто… Или - всё-таки ветер… Отсюда тоже - вид, горизонт… Но - одеться… Вдруг кто-нибудь заявится…"
3
Квартира на втором этаже - то ли двух-, то ли трёхэтажного дома довоенной постройки - сразу показалась тёмной: и планировка способствовала, и заросший деревьями квартальчик в Сокольниках. У Валерии на несколько дней пустовало - иначе и нечего было приглашать, но муж с сыном укатили за пределы столицы, - а то бы они, да и почти любой, помешали экспромту объединения нас, трёх, далеко не близких, людей. Ни на чём, кроме волоска, не державшемся - так, на, откуда ни возьмись, прорезавшейся грустинке скорого расставания - растворения - в Москве… Новаторство сделать отдельную квартиру похожей на коммунальную - погружавшее её во мрак, - зижделось на длинном внутреннем коридоре, освещавшемся только кухонным окном - если дверь в кухню открыта. В противоположном конце коридора - придумали туалет, имеющий размеры жилой комнаты, и канализационные приборы разместили каждый у своей стены, так, что в просторном, незаполненном ничем, центре, на полу из коричневой метлахской плитки, хотелось присесть и рисовать мелом, не сдерживая замыслов… То, что Тамарка в Валериной квартире - тоже не частый гость - вполне могло быть - и действительно сразу так показалось: вон - прошлась, оглядывая хату - по стенам, по верхам… Невпервой, но и незавсегдатайка… Появились в качестве ординаторш на кафедре в один год со мной; они сдружились, и воспринимались к концу двухлетнего срока неразрывно-парно, и не только на дежурствах "по чаю" ставить в расписании их следовало вместе, но и между собой учредили они очерёдность - кто за кем заходит: с работы дамы сваливали едва ли не взявшись за руки, - тогда как система рассовывала и тасовала нас - круговертью - по разным отделениям… Принимая во внимание слабую ориентацию в расположении комнат, до дружбы домами вряд ли доходило: я уверен, что и в Лыткарино, к Тамарке-холостячке, Валерия - за всё время - ну, от силы раз - съездила: больно замужние не любят поводов, вынуждающих их приглашать одиночек, потенциальных разбивательниц очагов - к очагу…
- Эх, "Зверобойчик - Зверобой"… Сюда надо, конечно, чего-нибудь солёненького…
- Юра! - властно прервала мои ненавязчивые пожелания маленькая рыжая Валера: как сдвоенные зенитки меня снизу обстреляли - крупные лягушачьи глаза, и затем, весело хмыкнув, зенитчица топнула ножкой и дёрнулась всем телом, - Ты в гостях! Мы нарежем, всё найдё-о-о-ом…
- Ва-а-але-е-ерия… Ва-а-але-е-ерия! - я в ответ пропел её имя, начиная низкими, а заканчивая высокими нотами: дразнилка давно вошла в привычку и не вызывала отторжения у - Вале-е-ерии…
Из кухонного окна, ниже него, виднелась коротенькая крыша, залитая битумом - над подъездной дверью… Обернулся: столы в кухнях ставят обычно возле источника света, а тут везде - тяга к тени: стол - в дальнем углу, у самыхй дверей… Тамарка над ним склонилась и что-то режет, а Валерия - озарена жёлтым светом открытого холодильника.
За все два года я ни разу не хлопнул с ними - хотя бы в подобии застолья, хотя бы, стоя, с пластмассовыми стаканчиками шампанского в руках. Да и вся наша группа - никогда не собиралась, ничего не отмечала (Андрей не в счёт, но, опять же - вне кафедры). Вот и на окончание - не предполагалось совместно загудеть, кроме отходного чаепития с двумя профессорами… Кстати-кстати… Надо сдать Валерии - денюх… Она собирает, и они с Томкой - главные организаторши…
- Хорошо, что вспомнил… По сколько? На чай профессуре…
- Да-да… Завтра меня не будет… Имейте ввиду…
- Что - деду - вздумалось опять по субботам собирать?
- А ты, мать, к мужу - на природу?
- Я, мать… - Валерия оборвала злобное расширение файла и закатилась, дёргаясь руками и ногами.
В больничной столовой для персонала мне сегодня обедать не пришлось - иначе не успел бы к деньгам. Успеть - не значило проехать несколько метрошных остановок до "вдовьего дома" (как в истории города значится главный офис нашего института). Во флигельке, отведённом для бухгалтерии, ждала очередь - из таких же, как мы, ординаторов и аспирантов, с разных кафедр, раскиданных по всей столице. Очередь пугала не исходной длиной, а своим ростом - в обратном направлении: окажись кто-то знакомый - к нему пристраивались, как из-под земли взявшиеся, и он пропускал вперёд всех своих, кафедральных… Так что, ближе к пяти - сроку закрытия окошка - можно было оказаться дальше, чем час назад, когда только спросил - кто последний? Завтра же суббота! Придёте в понедельник…
Голодные - под салатики-огурчики, сыр-колбаску - мы стали прогрессивно косеть уже на второй бутылке горькой. "А я сегодня днём ещё моро-о-оженное е-е-ел… " "Ой-ой-ой-ой…" - Валерия завыла в потолок… Тамарка отклонилась вместе с табуреткой назад, и передо мной вытянулась белая шея - с яйцевидным выступом - обмылком подбородка… Валера периодически вскакивала и прыгающей походкой мерила в разных направлениях избыток пространства - в кухне он тоже имелся, как и в ванной - или иногда убегала, пропадая в комнатах довольно надолго: складывалось впечатление, что минут на пятнадцать-двадцать она ложилась, скрывшись с наших глаз, подремать…
Неожиданно за окном нагрянула ночь, а маленькая стрелка на моих часах задралась непомерно высоко.
- Госсспади, негде, что ли, тебе лечь?! Какие вопросы?
- Но тогда я должен позвонить ба-а-абушке, у которой…
Собрав перед телефоном всё внимание на расплывающемся образе старухи, и крепко держась за её театрально-слабый голос - будто она уже роняет трубку от изнеможения, - я постарался чётко выговаривать слова и, осведомясь о здоровье, предупредил, что можете, Роза Вениаминна, запирать дверь на второй замок.
То курили несколько часов подряд - за столом - и ничего, а тут Валерия, в очередной раз придя растрёпанная и заспанная, погнала - себя в том числе - на улицу… Безлюдно и безветренно… Мы крутились рядом с подъездом, под зелёными витражами листвы - в пропущенном через них фонарном свете, - и вот тут я зачем-то Тамарку чмокнул… Стояла что ли рядом - слишком близко… В процессе, краем глаза заметил, что Валерия отвернулась - якобы разглядывая что-то на уровне своих окон. Тамарка же картинно повела глазами туда-сюда и вытерла двумя пальцами в углах своего - обезжиренного мною - рта. Все показали, в том числе и я, погрузившийся в досасыванье сигареты, что вышла оплошность: никто не заметил соуса, пролитого на скатерть… Потянулись в подъезд и попытались, рассевшись за пустыми тарелками, допить настойку. Я бодро хватанул пару полных рюмок, и накатила бешеная слабость…
- Где у тя прилечь-то мо…
Валерия - и последовавшая за ней Тома - повели богатыря в большую комнату с двуспальной площадью и, у дальней стены, кроваткой детской, с решёткой, предохраняющей от падения.
- Вот моё место.. Я узнал его… - сразу же перелез загородку и свернулся в клетке калачиком.
Обе стояли рядом и ржали - я бросил в них какой-то мягкой игрушкой. Валерия добродушно опустила заградительную панель.
- Тушите свет! Всё!
Досмеиваясь, они ушли, оставив меня в темноте; теснота же - вскоре преодолелась, ноги просунулись далеко за прутья кроватки, там они удобно легли на, как будто специально, подставленный стул.
В закрывающихся глазах не становилось темней, а слепота даже добавила - движение: расширялись и лопались желтоватые пузыри, бежали по орбитам дымящиеся планеты, - но, что хуже, начинала свинчиваться голова… Я пристально таращился в провал спальни, разглядывал лохмотья света, пробивавшиеся от фонаря сквозь листву - на пол, на стены; их так приятно шевелило ночное появившееся дуновение - будто кто-то ласково поглаживал внутри моих глаз, по сетчатке… Как опрокинутый "на спину" высокий и широкий шифоньер - чернела застланная чем-то до полу тахта… То, что через недозакрытую дверь, доливали сюда ложечкой отсвет из кухни - я заметил, только когда он погас, и вскоре чёрно-серый силуэт бесшумно всосался комнатой и тут же размазался по лежащему шифоньеру - даже подобия выступа не образовалось… Веки поначалу слиплись, но маховик вестибулярного вращения впряг все свои карусельные силы, и, уже не чувствуя сна, я только и делал, что сопротивлялся - жмурился, и даже слегка крутил головой, в обратную заведённому ходу сторону…
- Ха-ха… Как ты тут?
- Оч хараш… Замчат… Оч хар… Замча… - вытянутой рукой я гладил шершавую юбку и на глазах трезвел, хотя такими безвольными движениями следовало бы себя - убаюкивать.
Томка вышла из досягаемости и резкими движениями блиц-стриптиза довела свой образ до сизого оттенка очищенной луковицы - оставив, как потом я понял, только наручные часики, которые позже вдавились мне в ладонь из её запястья… Истратив весь заряд сил на маленькое шоу, она - опять, как и когда только пришла - рухнула, но теперь уже не провалившись в шифоньер, а плоской белеющей лужицей налив себя на него, с подтёками из рук и ног…
А у меня ноги застряли между прутьями, и, ударяясь и затем нервно выводя щиколотки, судорожно выбирался я на свободу… Перед глазами - как вертикально поднимающийся дым - ещё вилась в тугих стрип-движениях женщина: бабочка выбиралась из куколки. Я чуть не навернулся, зацепившись за эту сброшенную, оставленную на полу, шелуху куколки… Стаскивая брюки, тормозил себя тем, что пытался понять - нравится мне или нет эта стройная фигура без грудей, без попы и без талии?
Мобилизованной страсти всё же хватило, чтобы услышать - чужим, не Томкиным, а хрипловатым дворницким голосом: "Во-о-от… Во-о-от… Во-о-от!" - после чего растревоженная, растрясённая качкой, настойка потащила меня, ощупывающего ладонями и - так получалось, что ещё и голыми боками, спиной, коленками - дорогу по ставшему непонятным коридору… Но и туалет, и выключатель - нашлись, и совершив перебежку, на полпути уже слегка присев и вытянув руки - будто боялся, что унитаз предстояло ещё поймать - я шмякнулся возле него и приобнял родимца… Белёсым свечением фаянса, прохладой и твёрдостью хватки и, главное, рывком удовлетворения - всем этим он мне напомнил - будто повторил - подаренное только что в спальне…
С рассветом, как по будильнику раздвоившись на слугу и барина - и безропотным, потому что тоже с похмелюги, Захаром умытым и одетым, - я обнаружил себя идущим деловым шагом рядом с Тамарой, весьма бравой тёткой, чья контрастная - красно-бело-чёрная - отретушированность физии резала и отворачивала мне глаза. На щеках у неё проступали розоватые последствия скоблившей её щетины - впрочем, добавлявшие лицу свежести… Немножко у меня саднило горло - видимо я глубоко и резко совал туда пальцы… До метро (в метро, в грохоте-то, молчали) и по дороге к клинике рассуждали приветливым суховатым тоном - о получении дипломов, о произнесении речи на отходном чаепитии, об уместности принести лёгкого вина…
Если уж пришёл в больницу - тебя запрягут: выпало кого-то откачивать в пульмонологии, кто-то лёг за ночь в мою палату - всё равно мне его осматривать в понедельник… По субботам штатные врачи не работают, вся клиника держится - на дежурантах, да если придут кафедральные ординаторы…
- Зайди на минутку… Да, на четвёртый, в терапию… - Тамара телефонным звонком поймала меня в одной из ординаторских.
"Там-то - чё случилось? Пусть зовёт дежурного или реанимацию… " Добрался по лестницам и коридорам до тихой по-субботнему и пустой - такой же, как и откуда пришёл - ординаторской: сидит, что-то пишет… Тоже сел, смотрю на неё… Томка поставила точку, захлопнула "историю болезни" и - локоть на стол, нога на ногу…
- Ну что скажешь, гусар… - первый и последний раз я видел лукавство в её глазах.
* * *
- Опа-ля, я с вами… Вы мне, надеюсь… Как же вы раньше меня-то?
Покосились, сзади стоящие, но не выказали протеста - всё-таки я один добавочный… Да и каждый не отказал бы - своему кафедральщику.
- Вот ты какой! - Валерия в этой парочке лидировала.
Поменьше росточком, и рыжеватые, до плеч, волосы, толстые по фактуре, - но сначала глаза: вуалехвост-телескоп. Мы её спрашивали - с щитовидкой всё в порядке? - Ой, прекращайте, лучше вас знаю! Дёрганная - взрывными возмущениями, резкостью движений - она, посмотришь, так жёстко ставила ноги, что вот-вот споткнётся, или так хватала чашку или блюдце - вот-вот обо что-то ими треснет… И она - спотыкалась, и посуда на её "чайных дежурствах" билась - как ни у кого.
- Ва-а-але-е-ерия! Ва-а-але-е-ерия! - нараспев, негромко, произнесённое её имя - её приятно задевало: под соловейный хохот - топала каблучками, от чего в суставах у малышки происходило вихляние: она болталась в себе самой - как колокольчик и его язычок, в противофазу, - а во рту показывались тогда зубки, друг с дружкой не соприкасающиеся, и каждый в синей рамочке.
Начало где-то всегда есть - или уловить можно что-то похожее на начало, взглянув ретроспективно, зная дальнейшее развитие и выход… Расписавшись в ведомости, и получив стипендию - двойную, последнюю - две мои одногруппницы удалились восвояси, и пока получал я, они вполне могли бы пропасть на Садовом. Но по двору - из дальнего тупика, от флигеля бухгалтерии - они почему-то задумчиво плелись: я не мог их не догнать.. Но почему не перегнал? И уже втроём - мы вышли из древних каменных ворот и, будто гуляя, повернули за угол на площадь Восстания, к метро.
Начало снова пропадает - как река уходит на каком-то участке русла под землю. Кто-то должен был высказаться - посидим напоследок, пусть даже в таком узком составе, коль судьба свела… Вряд ли я мог оказаться настолько сентиментальным… В общество двух баб, старше меня, неплохо соображающих, но с внешностями красавиц, выписанных рукой пятилетнего художника, меня должно было что-то втолкнуть… И сорвись, хоть у одной из них, ласковый укор или зазывный поворот глаз, я, кивнув, тут же ушёл бы к киоскам есть второе мороженное (одно, оставшись без обеда, я съел, выйдя из метро, перед заходом в бухгалтерию). Нет, марионеточно-дёрганная Валерия не переоценивала себя - до пугающей мужиков кокетливости не доходило; да не видела в таких приседаниях толку и Тамара… Росточком обогнав на вершок - частью за счёт завивочных, искусственной черноты, кудрей - Томка не уступала подруге в сухощавости, да и глаза имела тоже навыкате - что совсем не замечалось, когда невдалеке пучились рачьи… Но, как у Валерии только и смотришь на вращающиеся глобусики, так у Тамары - пялишься на её зубы. Ослепительно белые, плотные, с правильным прикусом, но их - будто умноженное число, - и казались они - чуть крупнее человеческих. Поэтому-то губы у Томы то и дело сползали с этой зубной кучи - от безвыходности превращаясь в улыбку. Только осознанным мимическим движением кисет над жемчугами - удавалось ей затянуть, но зато уж сами зубы Тома держала сжатыми, как у улыбающегося манекена, - и неизменная их окантовывка - бордовая помадная виньетка - следы всегда свои оставляла на эмали…
Началом могла быть подкинутая мысль, что у Валерии - пусто в квартире: уже повод… Свою - или у неё комната с подселением? - Томка упоминала, но, одно дело, Лыткарино, другое - Сокольники.
- Ты куда делся-то? Подожди, а ну, иди, иди сюда!
У колоннады парадного входа во "вдовий дом", как раз на полпути к "Баррикадной" - от которой в данный момент мы, троицей, уже отворачивались - как багром зацепила Танюшка. Та, что с одного со мной общежитского этажа - высокая, модельная; рядом с ней одногруппницы, казалось, стояли уже на брусчатке мостовой, ниже тротуара.
- Мы будем в магазине, - теперь они действительно ступили с тротуара на брусчатку и ринулись с толпой переходить улицу - на ту сторону, где "высотка" опирается на фундамент из продуктового.
- Аспирантура - московская… Хорошо сосватали с кафедры… А там же - НИИ, у них общаг нет…
- Я о нём у всех спрашиваю! Твои бойцы, как партизаны, молчат…
- Ну, подвернулась комнатуха, надо занять…
Пригнувшееся уже - солнце, - посторонившись утёса "высотки", забралось в не красящие Татьяну глубокие глазницы. Необычно для своего спокойного характера - Танюшка всё вскидывала козырьки надбровий и морщила на доли секунд всегда гладкий лоб. Давно я не видел цветного изображения её глаз: большей частью же - в помещении, где не только электрический, но и оконный, идущий из теней, свет - ударял в серятину и не играл гранями драгоценностей. Сине-фиолетовая крапчатость - будто из отдельных меленьких стекло-камешков, бисеринок, среди которых попадались и не в масть, жёлтые. Фиолетовые казались тенями от голубых, просвеченных насквозь, задерживающих дальнейший ход лучей, а слипшиеся жёлтые - извивались микроскопическими каньонами и разломами.
- Не расслышал - что ты говоришь? Тань… Китайское имя - Тань, Тань…
- Ничего, - глаза ненамного сощурились, но достаточно, чтобы погаснуть в шкатулках глазных впадин.
Макси-пыльник, не застёгнутый - лезло в глаза, когда Татьяна ещё не отвернулась - контрастировал с мини-юбкой… Его - зачем одела? Ради - перепада в длине? Обворожительные ходули кривее всего выглядели сзади - как я знал, но не видел: занавешивало. Причина - здесь? Пыльник драпировал до туфлей. Развевающаяся пола - загибами, высветами на солнце, пробежалась по палитре синего - что напомнило, к чему был подобран цвет.
"Тамару-пару" я нагнал уже у витрины, внутри.
- Пожалста, что тут брать? Ха! - Валерия передёрнулась всем телом, будто по ней прошла волна - вниз, и затем, отразившись - вверх.
- Водка, конечно, ну её… А вот "Зверобой"… Настойка, тинктура…
- Сам ты "Зверобой", ха! Что ты молчишь? Тамара Владимировна…
Предстояло ещё выстоять очередь - с мечтой, что "Зверобой" не кончится.
4
- Лето, Яшшша, лето… Выползти хочется…
- Этих, значит, нет…
- А она, представляешь, дозвонилась…
- А чё мне - я его видел - ничего? Дней пять назад - Керю, непосредственно… И ни словом… В Подольск?
- Коломна - коломенский… Чё-то у него - понял - с батей… Полинка сказала, позавчера… А она смогла - только на выходные… Значит, ты - до того… Там действительно что-то - плохо дело…
- Плохо дело… А я - случайно, в центре… О тебе, кстати, поговорили - и всё…
- Я же помню - жёстко - на эти субботу-воскресенье… Потому что там уже отпуска…
Вчера, когда я к нему ввалился ближе к вечеру, - так бы прямым ходом к Пантелеймоновым, с бутылями, - пришло осознание удачи: не разминулись. Хорошо, что Саква не двинул к ним раньше, а то бы мне пришлось, сторожа груз, околачиваться у его двери, дожидаясь возвращения. Другой хозяин, Олежек, конечно, не исключено, мог оказаться на месте и, если уж и не скрасил, то…
Вино, рассчитанное на больший состав, сразу стали - не экономить, да и Яшка - то ли на паритете, то ли для разнообразия - достал из посудного шкафа: "Кто те эту сивуху носит?" "Да бабки - лечатся и гонят…" "Н-да, уже не первачок… Такое - только за их здоровье…" Крутили весь вечер пластинки, и после вчерашней малосонной ночи меня сморило.
- А ты когда к себе, под Воронеж? Или - куда-то в отпуск…
- У меня - только конец августа, начало сентября…
Пустела изумрудного стекла - бутылка, и пустели тонкостенные стаканы. Яшка вдавливал большим пальцем табак в трубку. Дым у меня перед лицом с натугой распутывал свои клубки и катушки.
- Ну, так что? На воздух, а? На воздух!
- Куры только, больше ничего нет - стабильно…
- Парочку?
- Ты тут бродил в окрестностях? За железкой?
- Только в сторону вокзала…
- Фольги у меня… была - но нет… На вертеле, на костре?
- А по воскресеньям он не закрыт?
Угловой гастроном в соседней пятиэтажке заливал суррогатом дневного света - глубину своего зала с квадратными колоннами-опорами, - продолжал этим солнечное, не раннее, утро за большими стёклами, тихо всыпая в кульки всё малолюдье, взвешивал отдельные слова… Охлаждающие шкафы-витрины через наклонную прозрачную плоскость показывали свою эмалированную пустоту - все, кроме одной, которая, словно мусором, была заполнена кучей ощипанных тушек: именно вповалку, - не разложенными как-нибудь рядками, а сваленными, со свисающими синими шеями с головами и с торчащими во все стороны жёлтыми лапами с когтями. Но отсюда исходило и преимущество - выбирай какую хочешь, копайся…
- Соль взял? …А как ноги?
- Ноги?.. Ну, есть… Такой - щёлк… перочинный…
- Стоп… А где здесь хлеб?
Чуть от угла гастронома - и можно лезть на насыпь. Достигающая уровня второго этажа, - вбежали и пошли в противоположном от вокзала направлении, - она, по ту сторону от рельсов, насыпью уже не являлась. За рельсами - такая же как и внизу равнинность, но этажами выше - не сказать чтобы открывалась, скорее, закрывалась, - а тропинка, брошенная вдоль путей, на их уровне, - куда-то вела - по ней и зашагали, - а вильни - куда и собирались вильнуть позже, - попали бы в рощу, но туда пока не пускали, топорща себя, заросли, предваряющие древесные угодья. Удалились силикатно-кирпичные, совсем не масштабные новостройки, за которыми - вскрылись настоящие окраинные Малинники. Потянуло сельской тишиной, - но не отсутствием шума, - с отчётливой псевдослышимостью её - как непрерывного тишайшего гудка, вероятно, не звукового диапазаона - и с досягаемостью теперь, пропадающих в обыкновении, отфильтровываемых ухом, помех - от шелеста и фанерного стука зрелой листвы, до похрустыванья - то веток, то щебня… Стоило наконец дать в сторону, и зрение погрузилось, но ненадолго, в зелёный, со своими запахами, туман, рощица же вскоре оборвалась, пристроив тельняшку прибоя в несколько рядов яблонь, без яблок, и, получается, затормозила свой бег гофром набегающих волн - фруктовыми посадками - перед полем, засеянным какой-то ерундой… И тут же, на стыке остаточной лесополосы, сада и поля раньше нас занял место - в первую очередь что и увидели - глиняный карьер, уродуя пасторальность - своим огромным оранжеватым корытом, в конце которого чернел мёртвый воскресный экскаватор: динозавр, загнувший изломом шею и упёрший башку в землю - заглядывающий себе под брюхо…
Где остановились, и куда стали стаскивать найденные сухие дрыны, - совсем берег, но теперь всё перевернулось: простор - это вода, последние яблоньки в ряду - обрывчик; до карьера не дошли метров пятьдесят - поэтому он приятно не попал в визир, - и перед глазами - осталась одна даль, в которой поплёскивалось поле. Но погоня за видом нас подвела - ходил ветер, в силу которого жар из костра выдувался.
- Я всегда понимал, что вас с Полиной надо оставлять одних…
- Надо - ну-ну! Ты зря… Если бы надо было…
Саква протянул мне сигареты, после чего сам, прикуривая, встал на четвереньки - головой, с сигаретой, торчащей в губах, - чуть ли не в пламя. Я, чтобы не рассмеяться, отвернулся, будто от ветра, - успев вынуть из костра головёшку.
- После табака не то, да?
Куриц, лишённых голеней и надетых на ветки, пришлось практически прижать к углям, а неотрезанные головы, из-за длины шей, вообще - полегли средь пожарища. Вино мы попивали под вьетнамские сушённые бананы, в целлофановых пачечках, - были мудро запасены на первый случай при сборах и шуршанием обёрток возвращали к заветному шкафу-складу.
- А у меня Полина спрашивает: У Якова девушка есть? - я, на него глядя, удивлённо опустил углы рта, - Чо я? Живёте в одном городе, с кем-то уж - к вам в гости - наверно…
- Хе, Пппполя… - взмахнул, как перебитым крылом, нескладно длинной рукой - он, и улыбка дёрнула его голову к плечу.
- Бабье любопытство… Они думают, что коль мужик - значит, раз, и снял одну… другую…
От гольного вина солнечная плоскость посевов уже слегка двоилась: на ней остановишь взгляд, а мелкие множественные линии стеблей - и те, казалось, расщеплены, - и вся эта штриховая исчерченность постепенно теряла резкость…
- Да ты хоть вывернись наизнанку… развей охренительную активность… Или проще, не пропусти подворачивающегося… А выбора - ни капельки не больше… И чувства, чувства, главное… Можно делать только разным - фон… Это фон - разухабистый… или затворнический… безразлично… А выбор чувств - он, он страшен…
Мой язык вело на обобщения… Что-то казалось только сейчас схваченным, открывшемся заново в собственном опыте…
Надо было всё-таки их съесть, хотя бы напоследок, коль не получилось - под вино. Пусть будет - на - вино, - которое мы уже допили. У костей мышцы слегка кровоточили, и возле сухожилий - не прожёвывалось. Но дымный дух мяса, и просто голод, подстёгнутый кисленьким… Ни одной живой души за три часа, пока мы тут куковали… А ведь Малинники в двух шагах, и день солнечный… каких-нибудь вездесущих мальчишек, и то…
- А потом, его боишься… Он исчезает… Нет ничего загадочнее слова "разлюбил"… Выбор чувств. Командует - конечно, особо властно в начале! Не знаю, как ты - я втрескивался… Знаешь, везде пишут - до бессонницы… А я, наоборот… Меня так оглушало, что я, будто прятался в сны…
Клубневидное лицо Якова пыталось сосредоточиться на моём красноречии, но вместо того, чтобы подтрунить над заковыристостью или подхватить тему по-своему - к чему я привык в московской обще-жизни: "Вот аналогичный случай…" - за стёклами его очков (куда будто в дверной глазок снаружи смотришь) мёрзла заинтересованность человека, которому рассказывают - или невпопад, или специалисту в другой области… о теореме Гёделя, например… Хуже, что рассказчик сам, после первых же слов понимал, что тянет уже слишком долго, - но не на что было менять тему, - и я гнал, гнал - в одни ворота…
Стойко двоились контуры его сидящей на траве фигуры, похожей на богомола - из-за слишком длинных рук, положенных на приподнятые колени, с которых длиннопалые кисти, как культиваторные тяпки, свисали - каждая больше его лица, больше всей лысо-стриженой его головы.
Чем живёт? В медицине интерес - как бы побыстрей с работы… Успехом у баб - никогда, насколько знаю… Может, в деревне - ещё и обжёгся, - где отрабатывал… Главное - если бы хотел… А ведь с юмором, и здоровый мужик… Но в красоте - ни бум-бум… Сам-то я герой - млею от трамвайных очаровашек, а кручу с самыми, что ни на есть, шапоклячками… Тоже - не Эглезиас… Однако, по опыту… Красота - она что? Не тормоз?.. Ну, не единственный, положим… А изъяны и диспропорции, они - да, подталкивают к свирепости… С Лукьяном - хоть всю ночь болтай - кто, в его практике, королёк, кто - сиповка… И переход к мелкой драме… А Ферд и Андрей - тоже, такие козыря достают - да что там из воспоминаний, сейчас… И лепят программы… Мне, можно считать, повезло, что перехлестнулись - им ещё год в "орде"… Надо бы не терять связь… Без такого, как Яшка, и не оценишь…
- Шестичасовая у нас - самое то… Наверно надоел - со своими приездами…
- Прекращай…
* * *
Будто раскачивал вагон метро - я сам, стоя и надавливая на блестящий поручень. До "Белорусской радиальной" - оптимальная точка пересечения… Мне - по пути, тем более… и пока по прямой… и самое надёжное - в центре зала, как и договорились: не перепутаешь, а то - у первого вагона, у последнего вагона - с какой стороны?
- Как ты ещё - застала… Перед самым уходом… Это у вас, за кульманами, с утра до вечера, и - не отойди…
- А я сначала - туда тебе… Позвонила. Бабушке.
- Никто не взял?.. А то - сейчас заходит… невестка… Бывшая, сын-то умер…
Полина смотрела на меня как на расписание поездов - слегка задрав голову. Но ласково и умиротворённо, улыбаясь, вроде бы не мне, а себе самой. В мельтешении, во вкатывающемся, вместе с вагонами, грохоте, - что как долгий удар по уху, - в толчее у лестницы перехода - Полькину улыбку, казалось, по неосторожности - и затопчут.
- Подожди… Тебе - прямо щас?
- Как буду… Как получится…
- Может, поехали? Бабуля в больничке… А он, кстати, Кириллин папаша - лежит? Или дома - при смерти?
- Один раз так уже было…
- Тебе точно - именно сегодня? Во что бы то ни стало?
- Да не знаю я…
- Решим, Калуга… Поехали пока так… Я чувствую с этой бабкой вляпался… Из больниц будет не вылезать… Что по-своему, конечно - да, плюс… Но возня… То "Скорые"… То к ней, например, вчера - ходил, носил… Передачу…
- Такая старая?
- Нет, пышет здоровьем… Мало мне - там?
- Ты же теперь в аспирантуре…
- А разница? В смысле, больница есть больница…
Окнами во двор - в междомовые промежутки, - да на север, и по первоэтажности - занавески не формальность: впечатление создавалось полуподвала, и днём нередко горело электричество. На кухне, ниже форточки, на провислой резинке, загораживал фартук: сбоку - если отогнуть его, - виднелся краешком вход в подъезд, и негромко долетали шлепки двери. Мы поедали со сковородки многоглазую яичницу и уже допили бутылку сухого - из тех, что наготове ждали, обтянутые сумкой: поклажа для, считай, сорвавшейся поездки. Приготовлено - чтобы, как раз в это время, заскочив сюда, подхватить и - на Киевский. Вечер бы я провёл уже у Пантелеймоновых в Калуге.
Полина всегда первая опускала свою ладонь - мне на руку или на коленку. И так держала - замершим - нет, без дрожи всякого нетерпения… скорее, растерянным - прикосновением. Даже без поглаживаний - будто с самого начала боялась перебора… Легко можно спутать с тем предстартовым состоянием, когда женщина, даже сделав первый шаг сама, ждёт, как легавая в стойке, - чтобы толкнули её негромким "Пиль!" Уж потом - сама перехватит инициативу, будь здоров… Но даже самую ретивую, перед тем как она кинется, крепко держит - скажем мягко - культура: чтобы кто-то - да обязательно - ей скомандовал… Тогда она - свободна, вот тогда она - порезвиться… А проехаться на исполнительности… Хорошая домработница, та, конечно - сразу - хватается за швабру, и без - передышки… Что-то в такой добросовестности - уже уличное… чует…
Но ласковое начало - тоже - ушат воды. Наверно, лишь сироты могут женскую ласковость - легко, без помех - привязать к сексуальности: им не с чего впасть в смятение и вкусить неуют, если ляжет такая спокойная ладонь на руку, а на лице запорхает голубь мягкой улыбки, и всё его небольшое небо склонится к плечу… Останется только уткнуться лбом в материнский подол…
С Полиной мы давно уже перебрались на диван в моей девятиметровке, то-о-олько отставили недопитые стаканы на пол - смотрю, уже в темноте - иду открывать следующую бутылку… Штору, которая затушевала долгий летний вечер - ширк, чтобы подбросить света - как в костёр дров: оказалось, свет - не с неба, а с Профсоюзной.
Пепельница в изголовье - близковато к носам, с беловатыми бутонами пахучих фильтров - слабенько зацветала оранжеватым отсветом, когда мы аккуратно, чтобы не промазать и не прожечь диван, касались пеплом её дна.
Ночь напролёт - не снимали брюк (Поля поехала тереть сиденья электричек и автобусов - тоже джинсами), зато из-под рубашки и блузки руки вынимались только, чтобы снова взять стаканы, да цыкнуть зажигалкой.
- Ты мне можешь сказать, почему?
- По-ли-на… Не развивай тему…
- Нет, ты не думай… Если я раньше вообще, только обмирала от одного только… То теперь есть прогресс…
- Поля… Это слишком…
- Вон у Якова, например, я не видела ни одной подружки… Так может, ему вообще никто не нужен, кто его знает, правильно? Но ты-то, как известно…
- Что-что-что?
- Ой, да ладно… Я это не к тому… Но немножко… даже как-то…
- Ну тебя… Ты мне вот что скажи… Недавно вспомнил Аненки… Лес, луг…
- На меня не обижаешься?
- Подожди… Мы тогда, на шашлыках… По лесу… И это… Мужик… На дереве сидел, помнишь? Чё он там делал?
- А?.. Да-а… Сидел…
- Нет, помнишь? Высоко… И смотрит… Я обернулся… Он нам вслед - смо-о-отрит…
- Думаешь, заколдовал?
Под утро задремали - и в объятьях, и никто не снял с себя ни одной тряпки, - а пришлось достать плед. Без настоящего забытья, без храпака - и пробуждение - за плечи не встряхнуло: как будто шли и зашли за угол - завернули в утро, как в более светлую улицу.
- А курну-у-уть осталось?
- Науке неизвестно… Как туда едут-то? Автобусом?
- Домик в Коломне…
- Рискнуть? Яшка всё-таки не должен смыться… Договаривались, конечно, сначала к вам…
- Домик в Коломне… Подожди, у меня в сумочке, с работы… Или мы их тоже выкурили?
Глава четвёртая
1
- На сколько у тебя билет?
Кирилл перекладывал, переставлял бутыляж в сумке - сидя, склонившись над ней, - и как раз достал из кармашка с "молнией" сложенный железнодорожный билет.
- Вагон пятый… Семнадцать ноль три…
- А то бы - с грузом, в кассу… Вчера ты - от кого?
- Вот же ж - неудобно… без телефона… От Полькиных…
Вечером накануне - звонок: он - мол, будешь ли дома, если приеду, а если свободен, то, может, поищем вместе, ты же знаешь места. К Новому году - за алкогольным запасом: Калуга пустая, водка по талонам.
- Вполне приемлемо… И вышло дешевле, чем наше…
- Карта Алжира, надо понимать… - Пантелеймонов посмотрел на заднюю этикетку бутылки.
- Алгерия, алкагерия… Специфика в том, чтобы отслеживать профильных - больных… А службы к праздникам уже выпадают - ни бронхоскопий тебе, ни микробов не высеешь…
- А, может, нам ещё одну? Попробовать…
- Понимаешь, к чему я - эту лекцию? К тому, что ничего не связывает…
Сегодня - не спозаранку, но утром - Керя позвонил в дверь: первый раз здесь, на Профсоюзной. "Как, говоришь, бабку звать? Роза? И эта Роза Новый год - в больнице?" " Зайду, поздравлю, цветочек подарю…" " Так у тебя, значит, тоже - можно развернуться…"
Сразу рванули в Беляево, где выстояли очередь в спрятанном в закоулках новостроек магазинчике, - вытащили оттуда огромную пантелеймоновскую сумку, заваленную бутылками красного алжирского, которую - как на растяжках - несли, отдуваясь, до метро. Ехать Кирюхе сразу на Киевский - выходило совсем рано, мы и слезли на "Профсоюзной", и вернулись в пустую квартиру.
- Конечно, Новый год можно было бы и тут, у тебя… Но жратву готовить - этого нет, того нет…
- Ещё четыре дня… С сегодняшним - пять… Если - в Калуге, то ведь вы работаете до упора… Попадают будни…
- Давай считать, сегодня среда, и я отпросился… Последний рабочий - пятница…
- Суббота - тридцатое… Вот я и приеду…
- Да, не рано и не поздно…
- Наметили уже - кого, ориентировочно? Сакву?
- Ну, Сакву-то - не знаю…Чё-то он хотел к себе, под Воронеж… Колюнчик, этот недавно - квартиру… кстати - новость.
- Ты смотри! Теперь - в свой Юхнов не вернё-о-отся…
- А чё ж, просидел - на одном месте… Как ты уехал, а он никуда не делся… Там же в медсанчасти…
- Но всё равно -получить!.. Он же один!
Мне захотелось сказать, что последний раз я Коко видел аж два с половиной года назад, на тех августовских шашлыках - проводах меня в ординатуру… Я бы позже всё равно осёкся: не лезло напоминать Кере о тогдашней затянувшейся прогулке…
- Память… Колькина пломба до сих пор у меня - не вывалилась… С интернатуры…
- Всё-таки он - додавил начальство… Заводская медсанчать - это единственно кто может… А я - как получил? Тоже ведь, я тогда на Турбинном, зубы с утра до вечера сверлил… И клянчил, клянчил…
- Но у тебя семья… Полина тогда уже родила… А холостякам, извини…
- Это, конечно, сугубо… Но - всё-таки теперь он стал - заведовать… Пять лет после интернатуры… Если так уж говорить, то это я - элементарно хапнул и свалил… Отработка кончилась - послал их ко всем чертям… Эх, надо было в киосочке, у метро - "Ява" стояла…
- Вон - только кубинские… Коко тоже - хапнет и свалит… А очередищу - у киоска - помнишь?
Кубинские сигареты - из сигарного табака - драли горло почище "Беломора", но только их, да папиросы, удавалось купить без проблем. Даже уже в столице.
- Чё-то я вспомнил эту… Аллу-Аллочку… Голубоглазую…
- Хо-о! Почти год назад! М-м, готовая на всё…
- Слушай, деловое предложение… Сидим-то - то-то и оно… Сколько бутылок моих - пять? Чо мне с ними делать?.. Фух ты, забыл… Тебе же завтра пахать…
- Ну, строго говоря… Я - и на завтра - отпросился… А там и пятница…
- Чё ж молчишь!
- А Поля? Я уже подумал… - Кир обвёл взглядом весьма обширную кухню.
- Звякни - родичам.
- Сегодня, наверно, не зайдёт… Мы ж - вчера были… Можно в "Гражданпроект"…
- Во-о-о! Молодец! Крути!
- А номер? Номер, номер… Когда-то я… - Пантелеймонов опять полез в карман сумки, закрытый "молнией", откуда, кроме билета, вытянул записную книжку.
- Билетик жалко…
- Так, что же у меня осталось… - я посмотрел на свою долю у плинтуса, и, дотянувшись до очередной - нестандартной-несдаваемой - ввинтил, не отрывая её от пола, в горло ей штопор.
Треща спининговой катушкой, рывками поддтягивая - ведя - рыбину, Керя уже промышлял в "межгороде".
- Алло… Да… Пантелеймонову не позовёте… Будьте доб… - и, закрыв микрофон ладонью, мне - рапортовал:
- Ты смотри, получа… Поля? Слушай, я от Юрки… Ну, где он у бабки…
После того, как Кир сказал: "Вот он рядом сидит", я почему-то протянул руку:
- Поля, салют… Ну, ты его отпускаешь? Да чё-то мы уже понапробовались…
Разговор продолжался теперь - семейно-проблемный. Всплыло, что - тогда сегодня - Полине придётся уйти раньше - забирать Анечку из сада. А завтра…
- Завтра раньше она не сможет… - пояснил Пантелеймон, оставляя руку поверх положенной на рычаг трубки, - Сабантуй на работе… Её обязали чё-то там делать…
- Обязали пить…
Кирюха, тем временем, увлёкся своей записной книжкой - явно многолетнего заполнения - и удобнее устроил аппарат на свободном пространстве между нами: мы сидели по углам кухонного диванчика.
- Времён института… Интересно, вот эта…
Я потягивал тёмно-красное вино и не специально - вынужденно - мембранный треск иногда доносил слова - вслушивался в диалог-вид-сбоку: в перечисления каких-то фамилий, в выяснения, кто вышел замуж, кто куда пропал… Листание записной книжки чередовалось с шестерёночным ходом диска - взгляд ловил однообразие вращения, а слух вяз в чмоканье семизначных вводов.
- Ты не будешь против? Была тут одна у меня старая знакомая…
- Кухонный диван - раздвига-а-ается… Давай стакан… Роза свою комнату запира-а-ает… от греха…
Быстро выяснилось, что такая-то живёт у мужа…
Опять переворачивались листки книжки под крючковатым Кериным носом, опять его палец втыкался в разные дырки на прозрачном круге.
- Поздравля-а-аю… Кто родился? Молодчи-и-ина… Да случайно заехал… Давай, счастливо выкармливать! - трубка легла в ложе, Пантелеймонов закурил кубинскую без фильтра, а я, откидывая длинный шнур, переместил пузатегький аппарат на тумбочку: точь-в-точь боровик-рекордсмен.
- Может, теперь и я… С учётом твоих пролётов… Так сказать, поддержу безнадёжные начинания…
Пришлось идти к себе в комнату, возвращаться - тоже с алфавитной книжкой. Уже не присаживаясь - устал от сидения, - и держа раскрытую подсказку в одной руке, я другой рукой - с трубкой и выставленным вперёд указательным пальцем - набрал подмосковный номер.
- О-ёй-ёй… Прямо попал… Вдруг, думаю, скучаешь… По уши в вине - кто? Я… А Новый год? В самом деле? Ко мне знакомый приехал, говорит - сегодня… Нет, это она снова, прямо вот - недавно… В новую больницу… Время - любое… Хоть в пять утра… - и пластмассовый гриб односложно звякнул, одев свой головной убор.
- Сам удивляюсь… Щас расскажу…
Миновав запертую Розину, я вернулся в свою, дальнюю - упрятать удачливую книжку в предназначенный ей карман пиджака; дверь, лившая сюда по полу тощий кухонный свет, сама собой прикрылась. Темнота подключила память и фантазию - поместила косо-трапецевидную позу белеть на тахте, разграфлённой - сейчас дочерна стёртыми - клеточками расстеленного на ней пледа. Боясь, что белая рысь, припавшая на передние лапы, сейчас на меня сиганёт, я машинально двинул штору, но свет энергокризисных фонарей оказался хил и не рассеял, а будто даже поддержал, приподнял, - теперь уже окаменевшую над диваном сизовато-молочную - вздыбившуюся - волну…
- Да, щас приедет, сказала… Керь, мож, нам всё-таки - картошку? Нет, ты представляешь откуда - прётся? По Савёловской дороге, из Лобни… Картошка - Розина… Но ведь она сгниёт, в тепле?
- А ну-ка, ну-ка… Чё у тебя с зубами? Сделай вот так… А у меня?
- Ого-го… И у меня синие? А язык покажи… Ха-ха…
- Чё ищешь? Вон штопор… Давай, давай, чернил… Газету - куда чистить…
Проще надо - поставили рядом мусорное ведро и на пол бросили упакованную в сеточку горку картофеля. Стаканы уже брали, сжимая мизинцем и ладонью - чтобы не запачкать.
- Спрашиваешь про ту Аллочку?.. Поначалу - да… Просверлил ей… Такая, знаешь, туповатенькая… Но, хочу сказать, смело она - расположилась в кресле… Лечил, и всё вылечил… На этом роману и хана. Расплатилась… Не начинать же ей зубы драть - ради…
- А у этой… её Марина, кстати, зовут… Вот тут - зуба нет.
- Ха-ха… Тоже по моей части…
- Аллочка, чё там ни говори, а красивенькая… Эта-то - так себе… Похуже… Поумней - да… Повеселей… Но тут ты - прав полностью… Поначалу! Это даже хорошо, что у неё зубов - кариесных - раз-два и обчёлся…
- А хлеб - хоть какой-нибудь - у тебя - был?
- Может, перерывчик сделаем - с вином?
Квартира шестидесятипятилетней хозяйки - Розы Вениаминовны - несла для меня и специальную выгоду - близость к Медицинской библиотеке, где, кроме прочих ценностей, существовала редкая для советских времён, - когда любое печатное размножение считалось запретным, - услуга по ксерокопированию. Статьи из иностранных журналов, на которые выходишь через "Индекс Медикус", - а их больше нигде не найдёшь, кроме как в "централке" - приходилось либо конспектировать, либо - вот она, цивилизация - ксерить, за небольшую плату. Ясно, что последнее в этом выборе выглядело предпочтительнее - и библиографию не упустишь, и можно в перспективе перечитать "обсуждение" (главу, которую поначалу не разгонишься даже пробежать).
В сутки, работавшая на всех медиков страны библиотека, могла, в плане копирования, обслужить человек тридцать - и позволялось по десять статей на брата. Мало. А значит - очередь. А значит - очередь надо вовремя занять… Первые посетители - среди них и я - появлялись у дверей в семь. А двери откроются, как и полагалось, в восемь. Мороз, ветер, темно - дело происходит на благообразном пустыре (угол Красикова и Профсоюзной) - подходишь к запертым стеклянным панелям, и в нише на стене замечаешь прилепленный скотчем листок. Ага, уже вписано несколько фамилий, пишешь и свою. Но мёрзнущих нет - кто пошёл искать раннее кафе, кто катается по ветке до Битцы и назад… Так разнообразил ожидание и я, пока не поселился у Розы - теперь же мог спокойно идти заканчивать туалет, завтракать и собираться в путь. Во всеоружии - делал снова рывок к книгохранилищу, а оттуда - под землю и до больницы; вернусь в квартирку только вечером. Конечно, даже появившиеся библиотечные удобства выдёргивали из утренней клинической работы, и надо было чётко планировать, чтобы в дни взятия почасовых анализов - не погнаться за двумя зайцами. А потом ведь ещё придётся - заехать в лабораторию академического института, где бережно складируются все пробы - в особом холодильнике, поддерживающем - минус восемьдесят. Или, засучив рукава - теперь синего, лабораторного халата - впрячься отлаживать хроматограф, капать, дозировать… - вот тогда уж застрянешь - совсем до ночи. Следовательно, строить планы под библиотечные дни - шло вразрез с жёстким ритмом научного рукоделия. Связался, закрутился с литературой - будь добр, успей - до закрытия зайти за пачкой ксерокопий и сдать журналы, то бишь оригиналы. А коль вынужденно вечером сюда доковылял, - то засвербит отыскать другие журналы, с числящимися у меня на очереди статейками, и отложить - до завтра. А поскольку отложил - то утром к семи, рысцой…
По вечерам библиотека работала как тихая фабрика - бесшумно по коврам перемещались цветные тени людей, в лабиринтах картотек поисковики не вынимали взглядов из длинных выдвинутых ящичков, царила атмосфера избыточной вежливости, которую видимо уже не выносили и освежали рычанием молодые библиотекарши, по виду - из культурного слоя продавщиц. Если нужна была литература за последние год-два, то шло без задержек - ищешь сам, к этим журналам доступ свободный; но даже ближайший по срокам архив, и пошло-поехало - два экземпляра бланков-требований, час ожидания… Время, конечно, заполняешь просмотром новых работ и проверкой - есть ли вообще в библиотеке, в наличии, означенные издания? К концу вечера английский кажется понятней и чётче русского - для научных нужд…
В вестибюле полусонная девушка-библиотекарь уже раздала лимит в тридцать листов - по списку фамилий, снятому со стены, - и все счастливчики спустились в гардероб, а затем на лифте или по лестнице скоренько подтянулись на третий этаж и устремились в зале к полкам - где были отложены их журнальные кипы. Вот люди уже начали заполнять названиями статей вручённые им ранее, в вестибюле, листы-бланки - как в этот момент появляются "подъедалы": те, кто не прошёл весь путь с семи утра, а подбежал только к открытию и без бланка, естественно, остался, без драгоценного. Таким шустрым - надо отксерить одну-две статейки, и если кто-то из обладателей листа собрал не десяток названий, а меньше, то они, заглядывая всем по очереди через плечо, просят смилостивиться: "Можно мне вписаться в ваш лист?.. У вас не будет местечка?.." Но страдальцы, кто ехал в такую рань, кто вчера проторчал весь вечер среди этих ковров, тот обычно подготовлен "по полной"… А вот я иногда могу оказаться широкой натурой и переложить журнал-другой, из отобранных для себя - на завтра. Коль список мой - растущ, а библиотечные дни себе я могу устраивать без напряга - один за одним, и впритык…
К Новому году стало понятно, что Роза всегда ложится в больницу - когда легко туда получается влезть. Болячек хватало, ощущала она себя одинокой, но в прошлом участковый врач - она знала всю систему закладки и разгрузки стационаров, да и связи во врачебной среде так просто не рвутся… Под праздники идёт глобальная выписка - и даже недолеченные, под подписку, стараются покинуть осточертевшее заведение. И заведующие с удовольствием набивают отделения лишь бы кем, потому что койко-день и оборот койки никто ещё не отменил. Похожая ситуация характерна и для всего летнего периода - отпусков, - когда даже злостные больные от лечения отлынивают, и стационары остаются недогруженными (но уж если туда идут поступления, то - "тяжелина", как на подбор). Летом настоящих больных мало, но зато - самые сложные и тяжёлые: возни хватит за глаза. Разбавляется такой контингент - опять, чтобы не простаивала койка - всякими Розами.
Предыдущие - ноябрьские - добавочные выходные, как и эти новогодние, выбили меня из колеи клинических отслеживаний, и чтобы вхолостую не набирать подопытных, которых я не смогу должным образом протащить через больничные расслабившиеся службы, время я, рационалист, посвятил - библиотечному марафону. Утро и вечер. А день - натаскиванью в лабораторных навыках: час езды и делов-то - до института. Столовки в те времена в библиотеках и НИИ работали исправно - если свыкнуться с мыслью о закономерной толчее в обеденные часы.
С каких-таких буду уступать строчечку в бланке? Так что - по пальцам пересчитать - когда выступил благодетелем, но тогда осенью - сразу и с прицелом.
- А у вас много? Ну неужели… Ну две…
Сковородообразное лицо, и словно сковородку не помыли - ототри застывший жир красоты, и на него смотреть не захочется, - хотя, в первую очередь, оно подкупало - не от рисунка зависящим - смелым и весёлым выражением, на которое сейчас, согласно роли просительницы, навешивалась маска хнычащей девочки. Сегодня - тот же джинсовый сарафан на шерстяную водолазку, и снова я проваливаюсь в ямку отсутствия клыка с одной стороны, при ровных здоровых остальных зубах… Наклон у моего плеча - я же сижу, пишу - скручивал ей позвоночник так, что её глаза смотрели на меня чуть ли не с поверхности стола… Значит, очень надо… Или есть навык изгибаться, без особой на то оглядки… В первый раз - она забрала свои ксерокопии раньше, чем я пришёл вечером. Её экземпляров и журналов уже не было на моей полке. Что ж - эпизод. Даже если бы как-то столкнулись, то вряд ли бы вспомнили.
- Ой, здравствуйте… К вам можно дописать? Опять, опять я!
- Парочку…
- Щас-щас… Вы не дадите, быстренько впишу….
- Садитесь, что, стоя…
- А вы бы - не могли? А то я бегу…
- Сдать?
- Я вам щас и денежки…
- Э-э, у меня и сдачи нет… Вы, вот что… Когда будете забирать… Номер полки…
- Да, я вижу… В семь. Я вас дождусь?
Деньги плёвые, а какая-никакая свиданка замаячила. Лично ей, я потом понял, эти статьи и ксерокопии - даром были не нужны: она исполнительно, как бегают старшим за водкой, откликалась на просьбы профессорши - помочь… Теперь - из-за мелких финансовых обязательств - вечер всё-таки столкнул лбами.
- Судя по тематике статей, Мариночка, вы гинеколог…
- Угадали… Все там будем…
- Куда записать! Значит, как минимум, в ординатуре…
- Да вы прямо Пуаро… А вы не могли бы меня - в лист, который на стене… Завтра…
- Не-ет, завтра я прерываюсь… А потом без вас мне бланк - и не дадут…Конечно, если к восьми успеете… Но не завтра… Просто надо созвониться…
- Это так, с вашей стороны, благородно… - сказала она с придыханием, ей явно хотелось шутить.
- Живу тут рядом, отсюда и - оно… Слушайте, Марина… А, может, есть смысл - проветриться? Недалече ангар - не знаете? Полный пива…
- Ну тебя! - внутрибиблиотечный смех требовал отключения звука.
2
- Кошмар, Юрок, мы будто не уезжали…
- Не выходим?
"Профсоюзная" осталась позади.
- А это ещё далеко? - туго, сквозь грохот колёс, протиснулся вопрос Поли.
- Пару остановок… В Беляево… В тот же магазин… А надо было?
- Ну, что ты… - она снисходительно улыбнулась.
На Киевском мы, после электрички, разбежались по туалетам, а потом совещались - перекусить чего-нибудь, здесь же? Нет, - решили коллегиально и скатились в метро. Приехали же поздно - после обеденного перерыва в московских магазинах, - в Калуге зацепиться за какой-нибудь поезд опоздали (среди дня проходящие поезда имеют дурацкую паузу в расписании), при том что в мыслях с самого начала бродило: смотря, как сложится - может, сегодня же и уедем назад… Пантелеймонов сидел, уставившись в пол или рядом, на свою большую сумку, провалившуюся, промявшуюся внутрь себя пустотой.
Спустились по пологому склону овражка, застроенному домами, затем еле протиснулись в "Вино-водку", рядом с гастрономом самообслуживания; за шапками разглядели какой-то выбор на витрине и сразу достроились к извитой полимерной молекуле… Полюбившееся нам алжирское не распродали, да оно и не пользовалось большим спросом - народ желал крепости. Часть нам выдали - нераспечатанной коробкой, поэтому заполненную, - но не переполненную - сумку, хоть и с трудом, но мог нести один человек. Короб же Кириллу пришлось водрузить себе на плечо, и мы осторожно двинулись вверх по овражку, стараясь не скользить по накатанному.
- Ой, а давайте зайдём… - Полина, шедшая налегке, уже приостановилась у гастронома.
- Стоп, тогда к Розе я - что - завтра? Остаёмся?
Пантелеймонов только начал поворачиваться под грузом, как в него влетел пьяноватый мужик, спешащий к следующим - напиточным - дверям, из которых уже торчал хвост. Едва удалось не выронить ящик.
- Алкоголик! - огрызнулся, выкатив глаза, Керя, и мы все трое согнулись от хохота; сумка и коробка с бутылками благополучно упокоились на снегу.
Покачиваясь от смеха, Поля скрылась за стеновыми стёклами, а мы остались - оглядывать сумерки. Преодолевая опасные места, по лакированному тротуару - бочком, как будто идут по бревну - продвигались возвращающиеся жители спального района, начинался пиковый час.
- По сравнению с Калугой… Сыр есть… - Поля чего-то набрала, видимо, с расчётом съестных припасов домой, и мы, не дав ей затормозить, вскинули: я - ремень на плечо, Кирилл - короб.
- Сигарет тут нет… Может, на "Профсоюзной"… Там киоски хорошие…
В кухне я всегда пересаживаюсь на стул, если набегают гости: диван - им. Дымим, однако, "Лигеросом" - "Яву" не нашли. Полина пару раз затянулась - моргая, и тут же отложила сигарету в пепельницу. Дотлевает - до пятен помады на: исходно переде или заде? - не поймёшь, как у электрички - электричка без фильтра, - пока мы понемножку опускаем уровень алжирского к дну стаканов. Делаю глоток, и цвет вина в задранном стекле соединяется с дворовой ночью, что поверх - которая ниже экватора окна - занавесочки.
- Это у вас… Госсспади, уже забыла…
- А у тебя - язык…
Поля высовывает язык и сводит глаза к носу - то ли в шутку, то ли всерьёз пытаясь углядеть синеву.
- Нет, ну, осталась же - не пропадать…. И сырку можно…
- Только иди, Кирь, бери, режь… Я от дома - устала…
- Вы - у меня в гостях, вы чо? Где твой сыр?
Но первоначально речь шла о том, что оставшуюся нарезанную колбасу - нечем запить. Ещё одна бутылка чмокает пробкой, и я достаю из поставленного в пустой холодильник пакета с Полиниными покупками - новую призму сыра, в целлофановой плёнке с приклееным чеком…
- Поскольку… Завтра тридцатое… Я уже с ботвой к вам… То к Розе…
- Понятно. А далеко?
- Далеко сижу, на тебя гляжу… - задумчиво произносит Полина, вызывая у всех, включая себя, растяжения улыбок.
- Ой, да рядом… Шестьдесят четвёртая… Пр-р-раздравлю…
- Вэн айм сыксти фо… Наливай, асппппирант…
- Вы у меня будете лежать - тут? Или там?
- Ту-у-ут! Он же большой…
- Диваны, заверяю вас, одинаковые - в разложенном состоянии… Всякие простыни, я их сам стираю, только они неглаженые… Стой, я вам - вчерашние дам! На которых Киря вчера спал… Позавчера!
- Юр, попроще… Попроще… - Полина берётся за третью или уже за четвёртую кубинскую сигарету, и как и предыдущие, сигарета остаётся под наклоном тлеть в пепельнице..
- Благовония, наверно, надо отсюда убрать… И - оставьте форточку…
В кромешной темноте моей комнаты - не засыпалось. Штору - надо вставать - отодвигать… Лучше всегда - когда из-за дома, который не совсем загораживает Профсоюзную, потягивает светиком… Но чувствовалось, что - темнят… Новогодье досталось - какое-то светомаскировочное… Уже и в столице - стали экономить… Выпито-то - умеренно, можно было бы и ещё - сидеть… Голова в темноте - и лёжа - нет… не вскружилась… Самое плясать - доза что ни на есть компанейская… Полинка на кухне, в углу дивана - сидела на месте, где вчера… Позавчера! Сначала там сидел я… А когда приехала Маринка… Нет, сначала, когда она приехала и сразу начала резать соломкой картошку… Но и Кери на диване не… Он тогда ещё не пришёл с хлебом, а на звонок в дверь я пошёл открывать… Или уже пришёл?.. Но потом - да, там и сидела, где Поля…
- Ой, а что у вас у обоих с зубами?
- Ты посмотри на языки! - и мы вывалили ей два языка.
- Бо-о-оже мой… Ччччёрные… Мне прям хочется, как у вас! Сколько же надо выпить?
- А совсем немного…
И уже здесь, на забелённом простынями диване, в темноте…
- Нет, нельзя… у тебя язык чёрный…
- Эт ты чо? Видишь?
- Ты грязен, ты нечист…
Штора - точно - оказалась, не специально, но отодвинутой… иначе было бы - не лучше, чем сейчас: фотоплёнки можно перезаряжать… Но и Профсоюзную - неожиданно среди ночи - подсветили… На простынях, как в сизой луже, стоял белеющий лафет - поэзия… А вот с талией у неё совсем - неважнецки…
Утром мы коробку распределили по сумкам, переложили бутылки газетами, и я сбегал к входу в метро - купил тройку гвоздичек. До больницы не стоило даже садиться на трамвай, и пошли проветриться все вместе - не таща с собой тяжесть. Я прихватил белый халат и пару банок фруктовых консервов, которые Роза запасала для своих каникул в больницах и просила - коль буду заходить - приносить ей, и чтобы разные.
- Слабость, слабость… Тебя тоже, Юрочка… Всего самого…
- Я у вас - всю картошку съел. Куплю, как приеду… На пару же дней…
- Запер на оба ключа? Ну, молодец, молодец…
Притулился на стуле, возле её койки, - на которой она сидела, свесив ноги в красных, взятых из дома, тапках… Сам - то смотрел на красное, то поднимал глаза - на обрюзгшую печаль, вырисованную крупными морщинами - будто всё лицо составлялось из беловатых, вяло шевелящихся личинок майских жуков…
- Эмилия обязательно зайдёт… Её не было?
- Кому я нужна…
Эмилия - вдовая Розина невестка - прописанная в квартире на Профсоюзной, постоянно жила на даче. Или то был загородный домик, но оставшийся от - её - родителей, где-то в Химках. Преподавательница Института культуры - Эми замыкала свои перемещения там же, на севере Москвы, - а Розу видимо и при живом муже недолюбливала. Внуков не осталось. Старуха мне как-то - "Юра, вам, как врачу… коллеге…" - проговорилась, что у Эмилии детей и не могло быть… Что за жизнь велась в Химках - экс-свекровь не представляла: "Может, Юра, она уже замуж вышла…" Эма регулярно наведывалась на Профсоюзную, мы легко нашли общий язык, но - разве я буду расспрашивать? И её лаборантка, с которой позже своеобразно - сверх-резво - удалось сойтись, тоже пожимала плечами… Роза лишь через память о сыне - "Ох, Юра, она его так, так обожала…" - находила доброе слово в адрес невестки, которая открыто не собиралась за старухой ухаживать, и, чуть что, сдала бы в интернат… Но, может, квартирный вопрос не всех так уж испортил в этом городе? Было приятно оставаться в сомнении…
Погода с утра опустила минус, и в полуденной ясности Полю и Керю я застал - с порозовевшими щеками и безостановочно прохаживающимися вдоль ворот больницы.
- Жива?
- Поехали… Да ты добытчик…
Околачиваясь здесь, Кир, оказывается, углядел на другой стороне дороги табачный киоск, - поставленный в совсем непроходном месте, - где без всякой давки изъял два блока фирменной "Явы". Брусок на бруске, прижимались локтем - рука крендельком, - а другой рукой, разорвав торец упаковки, он доставал пачку. За зажигалкой - уже мне - пришлось лезть ему в карман.
- На морозе… Особенно…
- Вредно…
- Ну, я думаю, больше до Нового года сюда не приедем…
- А вдруг - опять? Иссякнет…
- Вот деньги - уже… иссякли…
- Иссякли ужасно… - Полькин смех на свои слова и почти малиновые кулачки её щёк создали образ снегурочки на утреннике, который она не удержалась приземлить, - Дай на секунду, - отняла у мужа сигарету и затянулась.
Вернулись в квартиру, только чтобы забрать поклажу и запереть дверь - не на один английский щелчок, но - ещё и на бородчатый ключ. И белый халат - бросить. А слово "иссякать" нам понравилось, мы взяли его в дорогу - вместо штопора: будто им и продавливали пробки внутрь. Билеты на общие места пришлись на купированный вагон, - но в преддверии праздника уединиться - голый номер. Поначалу вроде порожняк - ан к отправлению заполнился до лёжки на верхних полках. Мы тут ещё сами дали маху - не подгадали, чтобы точно к какому-нибудь поезду. А на электричку Полина отказалась садиться принципиально. Проторчали на Киевском, но хоть наелись до отвала пирожков, и - первыми залезли. От окна и от столика нас уже было не оттеснить. Не сетуя на некулуарность, гоняли по кругу складной стаканчик, вели трёхсторонюю веселящую беседу, и вскоре захватили внимание всех попутчиков, - и они, трезвые, нет-нет да и подхватывали тему и вставляли анекдоты. Развеивание трёхчасовой вагонной скуки каким-то образом вывело нас - около "Суходрева" или "Тихоновой пустыни" - на выпущенного из сценария - Коко. "Я ж вчера ещё говорила… Так ничего и не решили… " - обвинила улыбкой - нас обоих - синезубая Полет. "Не развалился бы и сам завезти…" "Но он просил, чтобы мы, кто-нибудь… Может, и заезжал… А кто ему откроет?" "Ха-ха-ха…" Как индивид, сильно связанный с деревней, Коко мог взять на себя - мясо, и планируемое меню у Пантелеймоновых, поскольку мяса обещалось много, целиком фантазировалось из ожидаемого куска. А в Колькиной новой хате никто ещё не гостевал - ни разу; строители сдали дом только в самом конце квартала.
Беспокойно и медленно продвигались вместе с затором по вагонному коридору, передавали вниз тяжести - с крутых ступенек, толкаемые снизу кучкой людей, глядящих вверх, боящихся не успеть сесть. Стоянка пять минут, и в обычные дни этих минут кажется - с избытком: два-три калужанина слезут, и ты их ещё пропустишь вперёд…
- Только так, сначала заезжаем домой… Или завтра?
- Завтра! Завтра Анюту надо… Чё говоришь?!
- Я за эти дни… - Кирилл перехватил сумку другой рукой и изогнулся в сторону вокзала, - И мясо какое-то абстрактное…
- Я, я, ну, давай, съезжу… С Юриком?, - узкая ладонь в перчатке, как наставленный на меня гарпун, подтверждала что я по-прежнему тут, что не отстал от поезда.
- Эт над будет - искать… Нет, я полностью - за…
- Адрес! И Коля сказал, зелёный дом… Очень просто…
- Важно, чтобы номера на домах…
- Фу, какие вы тяжёлые!
- Да нет же… Поехали… Тем более - архитектор… Не ты - проектировала?
- Кстати, привязывала весь район Люба, если помнишь такую…
- Я - и чтобы не пом… Вон лови!
Из-за автобуса, к которому устремилась зашевелившаяся толпа, вывернуло такси, и пришлось даже открыть багажник, потому что - чтобы занимать салон сумками водитель был против: подскочили ещё пассажиры, расспрашивающие: как мы едем? Машина сразу под завязку, - Кирилл только махнул в окне. Остались с Полей ждать случая - чтобы не через город… Нам же - сворачивать перед Аненками, и всю Калугу с северо-запада - в объезд… Только отвалил автобус, как набежали запыхавшиеся - и такси и "частники". Пилить однако предстояло - не ближний свет, так что все четыре места в машине рационально укомплектовались. На полдороги сопровождение вытряхнулось, и больше никто уже не подсаживался до самого того - безымянного посёлка из новеньких домов. Проехав немного по старой московской - то есть, фатально повернув снова в сторону столицы, - мы узрели, как опасливо выглянули из леса пятиэтажки, а вся левая сторона московского тракта - встала крепостной стеной высоченных ёлок, с шатрами и пирамидками на башнях, которые - зазубрили фиолетовое небо. Но ещё различимо эта шероховатая гипотенуза и длинный катет снежной обочины пытались дотронуться друг до друга - в чёрной дыре перспективы. Машина осторожно, словно вынюхивая след, въехала между домами и деревьями, но, крутанувшись, без оглядки улизнула в сторону Калуги - по пустой до странности и не разжившейся фонарями - слишком древней, помнящей Кутузова - дороге.
Выбор строений предоставлялся - небольшой, но оказались - два корпуса с одним, Колькиным, номером дома, и зелёного среди них… приглядывались, приглядывались…
- Вот зелёность… От окна, где свет… Хотя…
Зелёный оттенок стен, в бесфонарной и уже густой - в лесу же находились - темноте даже приблизительно не ущучивался.
- Вон смотри… В подъезде покрашено зелёным…
Действительно свет перед дверью - выявлял. Но точно в таком же колере предстал подъезд и рядышком корпуса - наугад с которого начали, ориентируясь теперь только на номер квартиры. Чем выше по лестнице, тем становилось темней - невольно приходило на ум, что тут вообще ещё не заселили. Никто - как и ожидалось - не открыл на стук, а звонка, как прибора, не могло быть - поскольку обнаружились только два провода из стены. В другом корпусе, под нужной нам дверью - ура! - горело, но на стук почему-то тоже не открыли… Уж мы и голосами давали понять… А вместо звонка - как здесь принято - торчали провода…
- Ко-о-оля! …Это По-о-оля… - сами между собой пустились хохотать, особенно когда, извинившись, разошлись по каким-то заснеженным кустам: куда деваться…
- Некоторые, уходя, оставляют свет специально… - мой комментарий, ничего не проясняющий, прозвучал, когда мы уже снова выбрались на шоссе.
Фар поначалу - вообще не зыркнуло - ни с той стороны, ни с другой. Калужские огоньки, не сказать что совсем далеко, но весьма мелко роились, и ходу до них - можно было только пессимистично прикидывать… Транспорт сквозь землю всё-таки не провалился, но тяжело и редко - пролетали мимо лишь самосвалы да фуры, прижимая нас к скрейперного происхождения снежным отвалам, более чем метровым бордюрам, отражавшим неизвестных источников свет. Дорожное полотно - не отдраенное до асфальта - в тон - белело: так что топать в бесконечном бобслейном жёлобе выглядело даже экзотично. Однако мороз, который усилился утром в Москве, теперь спустился на двести километров южнее, и мы, немного-то пройдя, прочувствовали, что назад дороги нет, а вперёд - ехать тоже вряд ли придётся…
- Там в степи-и-и глухо-ой замерза-а-а-ал ямщи-и-и-ик, - но рот, как мне показалось, открывался у меня уже вкривь.
Не только петь, но и говорить - хватать стылый воздух - обжигало горло; вскоре шли - совсем без поддержки себя шутками; промелькнувшая легковая на поднятие руки не прореагировала. Полинин профиль с длинным носиком строго правил на далёкие огоньки, и в какой-то момент, среди молчания и твёрдого шага, Поля повернулась ко мне, встав.
- Я не могу…
Подумал, что она о дороге.
- Так - всегда - так радуюсь… Когда… Когда… Я не могу… Но ты так… Ты не чувствуешь… Мне от этого становится… - мимика её вязла в морозе, искажалась.
Искры в чёрных глазах - поползли утолщаться, изгибаться, дыхание задрожало, стало мелко рваться на выдохе, потом - глубоко, разом, порция мороза будто сковала изнутри - последним вдохом утопленницы.
- Поля… По-о-оля-а-а… - я ничего не находил в ответ, только взял за уширенные плечи, прижал к себе - весь контур шубы.
Роста у Польки не хватало, чтобы агрессивно целоваться - подтягивание на турнике забирало силы, - и мы, почти не сходя с места - шли же вдоль - шлёпнулись на снежный бруствер. Полулежали-полустояли - опирались на покатую стену. Можно было уже - поджать шасси: вглубь - не провалишься, и достаточная вертикальность лгала, как будто мы продолжаем движение - по? над? - дорогой - по-над… Грузовики жжахали мимо, и уж что там им мерещилось в свете фар? Двое в сугробе - валяются… Сбитые?
Доза поцелуев, похожих на растирание отморожений, давя и курнося носы - как всегда, сняла Полину "ломку". Вернулась тревожная решимость - дойти скорее до огоньков, пока не замёрзли. Снова взяли темп, ещё теперь и отряхивали снег с одежд - по мере разрастания освещения. Наступил знакомый поворот почти всех наших встреч-уединений - когда я принимался выравнивать словами несимметричность отпущенных на долю каждого из нас - чувств.
- Интересно, а чо приезжаю? Я себя тоже ловил… Если ты где-то рядом не крутишься… А целых три дня у вас на кухне… Ты бы - вон - у Яшки… Всё капаю ему на мозги - пошли к Пантелеймоновым, пошли к…
- Ох, легче стало, - сама смотрела вперёд, на уже явно приблизившийся автомобильный мост, с гипнотично передвигающимися по нему импульсами огоньков, - Правда, приятно…
Стоило только ступить под балдахин фонарного света, как притормозило что-то маленькое, но четырёхколёсное, и после пешего перехода оказаться на Грабцевском шоссе показалось минутным делом. Поля нажала звонок и сморщилась - с объяснением мне: "Ключ даже неохота доставать…"
- Как мы ещё твой пакет, с кошельком не посеяли…
- Ну что же мы - совсем?
Открыл дверь в синем длинном махровом халате и с мокрой, причёсанной головой Кирилл.
- Его нигде нету! Там два дома… Крутили, ходили… - я бросился зачем-то в атаку, будто надо было оправдываться, что вот, мол, как два с половиной года назад, слишком надолго - опять - пропал, с его женой…
- Не знаю, что и делать, - спокойно и уныло констатировала жена.
Сапоги уже я снял, куртку, шапку - водрузил на вешалку, но мы втроём оставались в прихожей, потому что Пантелеймонова так и не выбралась из шубейки.
- Я даже не буду переодеваться… Съезжу к ним… Утром привезу Анечку…
- А там уже и вечер… Может, наоборот, мы с Юрком - зайдём, и погуляем все вместе в городе? Придётся же, так и так… На базар…
- Надо посмотреть, что с Дед Морозом… После того как он грохнулся… Морду ему, интересно, отреставрировали?
- Правильно, завтра тридцать первое… Мимо когда щас проезжал, всё в огнях… Всё фурычит и светится… И Дед Мороз, как миленький, стоит возле театра… Вот что, денег надо занять у стариков…
- Тогда я поехала… В общем, вы приезжайте… Возьму, возьму - чего? Сыра надо им дать…
На кухне зеленела воздушной третью - отпитая на треть - бутылка; веером - бери, обмахивайся - сохли ломтики сыра на тарелочке; умелой рукой рассыпан был на составляющие - одноцветный Рубик на другой тарелочке - толстая коляска ветчинной колбасы - горкой кубиков…
- …готовился…
Мы не торопили дёготь в наших стаканах, обращали внимание на сиреневые подтёки, остающиеся на стекле и выкурили уже по второй сигарете - звонок…
- Чё-нибудь забыла? - но из прихожей Керя вывел того, кого мы обыскались.
- Сто лет! Николай!
- Сколько можно к вам е-е-ездить? Вы вообще-е-е где-е-е?
Слова у него растягивались - по-прежнему, и так же - ведь общего, наверно, происхождения свойство - свободно плавала кожа на лице. Худобой, мелкостью, моложавостью похожий на подростка, он, ещё в интернатуре, значился и как "маленький", и как "резиновый". Умея улыбаться строго одной половиной лица - не утеряв этого дара и поныне - губастый клоунский рот гофрировал щёку и, зацепившись углом за козелок уха, повисал. И мог висеть, сколь угодно долго, а другой половиной рта Коко, например, курил…
- Пьёте? Чё это у вас…
- Ты, давай, раздевайся… Здравствуй, что ли?
- Ну, здравст-а-авствуй… - мы обнялись, а Пантелеймонов поднял на стол около мойки сумку из цветастой материи.
- Оно как камень…
- Да-а-а… Нет, чё-то - не-е-е… Мне это ваше вино - не нра-а-авится… - он отхлебнул из Кериного стакана.
- Мы, знаешь, щас с Полиной задубели в твоём районе… Там же два корпуса?
- Ой, не брешите, нигде вы не были… Так… Всё… Поеду… Когда завтра? В девять?
Неохотно прощаясь, как и неохотно здороваясь, Колюнчик испарился - осталась только пёстрая сумка с мясным булыжником.
- Допивай, тут одни остатки… Да новую…
- Понавыделывался этот Колян… Но хорошо, что мясо… Мне сразу спокойней… А то в голове - чо, где брать? - Кирилл заглянул под стол и опустил туда руку, - Переставил сюда… Не пни…
Наклонившись, я увидел у стены кегельный ряд чернеющих бутылок, а над столом уже проводил экстракцию пробки - специалист.
- А я, представляешь, оп-па… Приехал и уснул… Просыпаюсь, смотрю на часы… Ого - вас до сих пор нет… Пошёл принял душ, нарезал закусок… Это как ты - тогда - позавчера… Только в поезд - когда мы из Москвы… Ты - бум, головой об стол. И - до Калуги…
- Ну, ну! Я всё помню… Мы выпили, поезд ещё не отошёл…
- Вот именно - только отошёл - ты и…
- Но я-то - после Маринки!.. А сам-то ты - помнишь? Как ушёл - в хлебный? Я тогда тоже - нет тебя и нет… Маринка уже приехала - мы с ней сидим…
- Это да… я - не в ту сторону… Темнотища, где трамвай ходит… Жрать хотелось, думал поискать купить… колбаски…
- Кстати, Поля - не даст подохнуть… "Бородинский" забрала - это он?.. Там бы у меня засох… А тут - раз - и пригодился…
3
Улыбка с прорехой от несуществующего клыка - "Его у меня никогда не было, он не вырос…" - приблизилась и коснулась моей щеки - под какофонящее оркестровое крещендо двух врывающихся на "Профсоюзную" поездов.
- Пуговицы все на месте… Нашла?
- Запасная, последняя… До свида… - она повернула лицо к Кириллу.
- Туда? А я думал, туда…
- В "Матерь и ребёнка"… Побежала! - она моргнула обеими варежками, и забросила сумку, похожую на санитарскую из гражданской обороны, за спину.
- М-м-м… В сторону Миклухо-Маклая… Я думал она домой, на Савёловский… - беседа продолжалась уже с Пантелеймоновым.
- А-а, это за Вторым Медом есть такое здоровое здание…
Поезд уже пополз, и мне удалось поймать взглядом голубую куртку - наверно, всё-таки её, а не чью-то ещё - в кадре-окне двинувшейся киноплёнки.
Тогда из библиотеки мы двинулись через луга завалившего Москву первого снега к доступному заведению - пивному ангару на Новочерёмушкинской улице. Даже там, около железных - далеко не престижных - дверей кучковалась очередь, но мы подошли как раз к запуску.
- Пивнуха гадюжная, я тебя предупреждал…
- Процент баб низкий… Ой, какие конкурентки… Я сейчас пуговицы неправильно застегну… Рожу набок…
- Марина, ты так… чувствуешь обстановку…
В закутке у пивных автоматов надо было самим наполнять кружки, а в окошке - забирать свои порции дымящихся креветок.
- Я, Марин, их ем целиком… Зад… Башку-то я не ем… Крупными, да - можно поперхнуться…
Покинув дымовую завесу, в которой просидели с час, мы, разевая рты и даже клацая зубами, набросились на всё ещё опускающиеся хлопья осадка. Потом взялись за снежки, - но наши наплечные сумки не давали как следует развернуться - сваливались, как нагнёшься, чтобы сгрести комочек двумя руками. Наконец сели в сугроб - дворники уже постарались.
- Я так не успею на электричку… Засиделась в сугробе… Неизвестно с кем…
Прохожих не чувствовалось - хотя они, сутулясь, мимо, под снегопадом, шли в заботах…
- Мама, а где пуговица? Ищи, только ты мог оторвать… - Маринка вскочила и, наклонив голову, запетляла по нашему маршруту, который уже обновился свежей побелкой - сгладились отпечатки.
Я побрёл вслед, лениво всматриваясь в любые точки, выделявшиеся под городским освещением, но при первом удобном случае толкнул Маринку - в попавшийся сгрёб снега.
- Пуговица… Электричка…
- Бабка, говорю тебе, в больнице… Никого нет…
- Электричка… Пуговица…
- Пошли переночуешь… Отзвонишься, и всё хорошо…
- Ц-ц, вот так и вышло… Говорила я себе…
С Пантелеймоновым - на Киевском, не спеша купили билеты и колбасно-яйцевой набор в дорогу, обошли с сумкой, растянутой между нами - весь Шуховский павильон с международными вагонами, обогнули их и направились на дальние хохлацкие пути. Там уже стоял означенный в билетах поезд; нашли в своём вагоне пустое купе, хлюпнули внутрь бутыля пробку и, запивая, съели дочиста всю дорожную снедь, завёрнув назад в целлофан скорлупу. Из раскладного стаканчика пил я, Кирилл - из горлышка, но когда перед самым отходом в купе появились какие-то тусклые пенсионеры, мы перешли на культурное чередование - исключительно из стакана, да там-то и пить уже было нечего…
- Ну надо же аккуратней! Не так резко!
Как ледокол я преодолевал её необычно плотные входы, и даже появлялось опасение - себя бы не поломать ненароком… Сколько неискренних, подыгрывающих вздохов и вполне искренней гробовой тишины - услышишь - куда деваться, все люди разные, берёшь ведь не из примерочных. Но как любой неуправляемый физиологический процесс, - если до агонии ещё сподобишься дойти - процесс дожимания всегда веет уродливостью и порядком смешон, зато почти всегда запоминаем "в лицо". Марину после сосредоточенного разгонного молчании, - по прошествии минут - начинало трясти крупной дрожью - будто пришло время дисциплинированно биться под током… Ритмичные встряхиванья вагона облекались в полусне ночными реалиями… Следующей ступенью отделялось - звуковое оформление, и к трясучке она добавляла ровное негромкое мычание, наподобие каких-то покачивающихся нот в водопроводной трубе… Темновато… Различаю наклонённую - от - меня спину, нестёсанную посередь - в месте ожидаемого перехвата… Заунывный вой, крупноразмашистый тремор и вид неприталенного тела хрюшки - всё, как в расписании, будет продолжаться без полустанков… Без промежуточных же идёт - до "Калуги-два", там и слезать… Но стоило Маринке перевернуться - с окончанием мучений, - она всегда же что-нибудь отчебучивает… В этот раз, поднеся к глазам соплю полного презерватива, задумчиво спросила себя - гинеколог:
- Зачем же я тогда таблетки пила?
- "Суходрев"?
- Уже "Тихоновку"… - поясняет Керя, и, кажется, тут же и толкает меня - вместе с замедлением хода поезда.
Первое торможение после столицы - калужница-вторая… "Калужница, или курослеп… Растёт на мокрых лугах…"
- Автобусом даже удобней… - и мы уже колеблемся на пустующем юте "Икаруса", сразу и отчаливавшего.
Проползли вскарабкавшиеся на пригорок россыпи огоньков - Аненки, "олимпийская деревня" облбольницы - полдороги проскочили. Огоньки теплились - как ранние всходы, проклюнувшиеся сквозь сумерки.
- Чё Холодкова? Не зазывали?
- Во-о-он у него… Нет, света нет… Дежурств, наверно, набрал на праздники.
- Навряд… Обяжут, и всё…
- Он знает, у нас дверь всегда открыта…
Выгрузились мы около Циолковского с ракетой - блестящая рыба и тёмный матовый утёс, в обнимку, - и пока я вглядывался в композицию, сумка ждала на снегу; Пантелеймонов же - носом и пальцем тыкался в циферблат в телефонной будке. До "Гражданпроекта" отсюда - рукой подать, а значит стоило определиться с поклажей, коль нам с Керей выпало шлёпать в детский сад. Мы едва успели перейти проезжую часть, как на главную улицу города заполз традиционный калужский Дед Мороз - великан - ростом с межконтинентальную ракету. Его и везли - головной частью вперёд и посредством стартовой платформы. Он лежал на животе и смотрел то ли на самый край платформы, то ли на плывущую под ним дорогу: голова выступала, и тягач, чтобы не повредить, пыхтел на тросах - на удалении.
- Да, конечно, я подожду…
Пантелеймон ускакал по ступенькам вверх, а я опять остался сторожем сумки, теперь в вестибюле архитекторского офиса. Минут через пяток - чета - спустилась: Полька - раскрасневшаяся, весёлая, в блестящем кокошнике.
- Ой, приве-е-ет! А у нас только всё началось!
- Снегу-у-урочка! Или ты, правда - снегурочка?
- Ну, давайте, сумку отнесём…
- Придём за ней, а архитекторы случайно всё…
Пантелеймон сколиозно искривился и потащил сумарь, едва не задевая дном о ступеньки. Я вышел на улицу, где ранняя декабрьская ночь закругляла рабочий день - светофоры, по этому поводу, собирали небольшие митинги.
- Ты куда такой темп взял? - спросил я, когда мы шагов на двадцать отошли от многодверного парадного крыльца.
- Хорошо бы отбрехаться… Заскочу ещё в поликлинику… Я в каком-то уже нерабочем состоянии…
Но тут мы, вместо того, чтобы сразу включаться в осуществление плана, замерли. Около второго - если считать от Циолковского с ракетой - светофора: белая пирамида Деда Мороза сползла с транспортной платформы - вперёд. Тягач уже отцепили, и передней точкой, сохраняющей иллюзию движения, являлась - проехавшаяся по асфальту рожа розовощёкого Деда. Прохожие останавливались, и даже с противоположного тротуара смех долетал - в промежутках между жужжанием проезжающих автомобилей.
- Расплющился…
- Да по самому чёрному… где без льда…
Только повернулись идти дальше, как натолкнулись на смеющегося Якова. Охнули приветствиями и опять, все вместе, переключились на протаранившего мостовую - белого гиганта. Яшка вскидывал той рукой, в которой не висел гирей портфель, рука безвольно падала, Яшка при этом приседал, и его перчатка едва не цепляла снег. Подтвердилось - Саква завтра из Москвы дует к себе под Воронеж.
- Случайно же! И ещё - Дед Мороз…
- Слушайте, а, может, и правда? - он пощупал нас взглядом, - Поехали щас ко мне… Последний, так сказать, момент…
Теперь - мы - переглянулись, с Пантелеймоновым, и Керя принял соломоново решение:
- Вот что… Давайте-ка… Я… Я делаю дела, отвожу Аньку… Вы - где-нибудь болтаетесь… Ждёте, например, у "Гражданпроекта"… Годится?
- Щас, туда-сюда, пока Деда Мороза поднимем…
Под хохот Кирилл ещё раз обернулся, загнув улыбкой круче свой нос, а мы остались стоять, смотреть на поверженное и травмированное изваяние.
- Вон та ерунда, интересно, работает?.. Хавка же там какая-ньть - есть?
- Тоже, что ли, за компанию…
- Керя, когда отведёт, перехватит - у Полькиных… А она - так вообще… Чего-то же они там едят? Под шампанское…
Невдалеке светилось и просвечивалось насквозь стеклянное кафе "Беляши", но беляшей в нём - при мясном кризисе - видимо давно не водилось, - почему и не отростала самообслуживающаяся очередь. Предлагалось скромное меню взамен: суп из консервов и жареные океанические рыбки, похожие на стручки…
- К рыбе гарнир - макаронные ракушки… Как тонко…
- Люблю, между нами говоря, столовскую бурду…
- Сам люблю… Кому ни скажешь, принимают за издевательство…
Позволяя себя обгонять прохожим, мы проткнули улицей весь центр города - мне захотелось поглазеть, сквозь память, на дома, "А то шмыгаю на таксях с вокзала на окраины", - но возвращались, уже прибавив шагу. Дед Мороз так и лежал, зеваки глазели - суета служб исчезла и даже мигалки згинули; автомобили аккуратно объезжали платформу… В вестибюле нас пока никто не выжидал, а спустя минут десять произошло короткое замыкание - встреча. Так ли чего-то в этом роде нельзя было предвидеть? Девушки-архитекторши из Аненковского общежития, если и отпочковались - получив комнаты-с-подселением, или повыходив замуж, - но продолжали-то работать, где и раньше - тут.
- Частушкина!
- Ой, - она тыльной стороной ладони прикрыла глаза.
Не вдаваясь в подробности перемен - за пролетевшие годы, - я спросил только об актуальном, заметив конфетти на её платье.
- А Пантелеймонова там?
- Щас позову, - уширившаяся улыбка осветила её нечарующее лицо благодарностью: спасибо, что я нашёл повод ей удалиться.
Проиллюстрировала наклонность старых дев - природных - не злоупотреблять временем мужиков. Тут даже не какая-то боязнь - что о них кто-то что-то там подумает, - а допустимая норма отчуждения: гражданское монашество - ведь есть же гражданский брак?
- Я-а-аша, привет! Это вы - как? Сговорились? - Полли сошла по лестнице, посыпанная конфетти гораздо гуще, чем безвозвратно исчезнувшая Частушкина; кокошник сменился на блестящие нитки "дождика".
- Он завтра уезжает, между прочим…
- Намёк по-о-онят… А я - от отгула отказалась… Сказала, возьму второго числа…
- А вот и Кирилл, всех обдурил… Идёт без страховки…
- Ну, вы чё-нибудь решили? Я - всё, завтра тоже никуда не…
- Так мне - что? Брать отгул?
- Бери-и-и, - подхватил хор.
- А твой этот Олег? - спросил я Сакву, когда Пантелеймоновы потянулись вверх по лестнице: Керя - чтобы забрать сумку.
- Сёдня он не ночует… А завтра - дискотека… И я - ту-ту…
Ещё раз подло посмеявшись - Полина ухохоталась впервые - над расквасившим нос старцем, - статус кво до утра? - по борту его платформы уже пульсировали габаритные огни. Тут нами, полным комплектом, заполнилось заарканенное такси, - мы вылетели на "малинку". В общаговской комнате все куртки, шубы, шапки - свалили на Олегову кровать и выставили гроздь алжирского. Яков развёл руками, мог помочь только самогоном от своих благодарных больных. Компенсировал сигаретами из коллекции - из части, посвящённой четвёртым сортам. Появилась коробка конфет - вишни в ликёре; шоколад на бедняжках покрылся инеем, а ликёр вытек и высох, и каждая уродка приклеилась к подложенной бумажной розетке.
- "Бэнд он зе ран" не увёз? Врубай на полную…
Разговорного жанра на сегодня, видимо, лимит был выбран, да и просто вялость накатила, как расселись. Кроме стойки у кульмана, Полли выложилась, организуя "огонёк" в отделе. Яшка, оказывается - вслед за приёмом - вызовы пошёл обслуживать не только на своём участке, но и на соседнем: чтобы завтра подменили, а потом покатил в центр, звонить по "межгороду"…
Колонки качественно качали басы, и в комнате, утрамбованной звуками, казалось - сидишь на пухлых подушках, и тебя, в придачу, ещё пинают в грудь… Периодически звук выдернутой штопором пробки встраивался в аранжировку песни, а в неспешных паузах при переворачивании пластинок - со дна интересов, всплывали фразы:
- А щёткой зубы нормально очищаются… Никакой синевы, ничего не остаётся…
- Юрк, а ты на Розе женись… Станешь москвичом… Мы будем к тебе в гости ездить…
Яшка и Керя уселись на кровати, совсем провалив её гамаком; стаканы и пепельница - помещены перед ними - не на полу - на стуле. Наименее выгодное место, спиной к колонкам, досталось Полине - напротив меня. И ей вскоре пришлось повернуться - теперь сидела затылком к окну. Специально, для изучения - прямо по курсу моего взгляда - извивалась береговая линия её профиля… Я то и дело спотыкался о ямку у крыла носа - там, где заканчивается петелька, похожая на взмах хлыста. Плоский длинненький Полькин нос…
- Яш, тебе, наверно, собираться надо… Чемоданы…
- Да ну, какие чемоданы…
- Ты на первой электричке? А с какого вокзала - в Воронеж?
Тут все закивали под чьё-то "Устали уже сидеть…", - или в мыслях крепло, что человеку всё-таки завтра ехать… Кто-то предложил продышаться - напоследок, а кто-то - не я ли? - что надо идти на рельсы, на ту одноколейную ветку… И все с энтузиазмом засобирались: "Надо не забыть с собой штопор - или открыть здесь?" "Сигареты захвати…" "А я буду - только свежим воздухом…"
- Зажигалку кто-нибудь взял?
Сначала резво вбегали, а затем коряво карабкались по белой насыпи - штурм крепостного вала. Ни ветерка наверху, но ведь и насыпь с той стороны - не насыпь, а плато, укрытое заснеженной рощей. Свет окон, снизу и сбоку, от пятиэтажек - как едва перекатывающиеся через мол волны… И сюда летят - только пена и брызги… Они налипают - на заваленные снегом кусты и мелколесный бурелом, на засевший - в рогатинах, шапками - снег, который выводит линии кучевой облачности.
- До карьера не пойдём, а?
Флотилия силикатных пятиэтажек осталась позади, но на путях для нас не потемнело - деревенская часть Малинников, ощетинившаяся огоньками и лучами из окошек, кое-где - сверху мы имели обзор - жгла, ещё и во дворах, лампочки. Рельсы аккуратно собрали на себе, как крыши, длинные полосы снега - обломанные по бокам, что невольно удавалось рассмотреть, опустившись - в пародийном изнеможжении - на корточки. Яков захватил и пару стаканов, вино откупорил заранее - ещё в общаге. Кто стоял, кто присел, - а потом все плюхнулись в снег, как летом бы - на траву. В сказочной ночной тишине посвистывали соловьи-тепловозы с далёкого вокзального устья этой мелкой железной речушки… Из перевёрнутой дном вверх бутылки полились чёрные многоточия на снег, бутылка завертелась в воздухе как булава жонглёра, Яков стряхнул стаканы… А с насыпи, уже около общежития, мы - съехали со всей смелостью гуляк, по накатанной горке. Никто не удержался, все оказались у подножья - опрокинутые на спину и закрутившиеся волчком.
- Там у тебя, может, уже одни стекляшки…
- Вот - стаканы!
- Вы - ждите, а я поднимусь с ним за сумкой…
- Постой, Яшк… Остались ещё - сиги? Дай-ка, на посошок…
Полина и я распрощались с Саквой, а когда втроём уже шли к дороге - резать на Грабцевское мимо деревни Чёрной - мне тоже захотелось взвесить на руке - совсем поиздержавшуюся - тару. Сам же и понёс её дальше.
- Во-первых, хорошо, что ты взяла отгул… Во-вторых…
- Надо действительно зайти к Розе в больницу, поздравить её с Новым годом…
- Это тогда - как? Поднатужимся, и щас всё выпьем?
- Эх, если бы ещё машину поймать…
- Сигареты у Яшки - ну, отрава…
Глава пятая
1
Ферд встал с кровати и, подойдя к двери - уже из-за спины Анжелы - мне показал жестом, чтобы я с ним вышел, посекретничать.
- Секунду, - я не мог не подмигнуть ей, сидящей лицом к окну и как бы во главе стола.
Покинув свои низкие места на кроватях, по обе стороны от Анжелки-блондинки, мы прикрыли снаружи дверь в комнату, но не остались в тёмном коридорчике, откуда расходятся двери - в туалет, в ванную, в комнату соседей, - а пошли дальше, за входную в блок (на которой нарисован номер).
- Вот ключ, будешь уходить, положи, я тебе сейчас покажу, где… в туалете…
- Андрея, ты говоришь, по всей вероятности…
- Да… Но кто его…
Снова вошли в тёмный коридорчик, Ферд зажёг свет и показал - ключом, держа его в руке - укромное место за фаянсовым бачком.
- А Лукьяна сегодня видел?
Но тот не уехал домой - как предположил Фирдаус. Хотя именно так выходило, потому что не мог Ферд припомнить, чтобы вчерашним вечером, в пятницу, громыхали, обутые в гы-гыканье шаги и в соседнем блоке взрывались ударами - двери: "Что ж он, не зашёл бы?"
Развивалось свидание-утренник - Винни-пуховское "кто ходит в гости по утрам". Да не просто раннее - я ещё толком не проснулся, а Роза зовёт: "Юра-а-а, к телефону-у-у…" и - как бы никому, уходя из кухни, где лежала снятая трубка: "Какая-то общая у вас с Эмилией знакомая…" Конечно, сразу узнал Анжелкину размеренную речь с задумчиво-вопросительными паузами - ищет, но не меня: " На кафедре нет… Вообще никого нет… Странно - договорились… Бумаги кое-какие велела перепечатать… Всё заперто… Я ей туда, ну, на дачу… Не берёт никто… Чего ей - в субботу?.. Я из Клина этого, специально ехала… Потом уже сюда, узнать… Думаю, что случилось…"
- Так, значит… Оказалась не у дел… Что-то мы с тобой давно не виделись?.. Найдётся, найдётся - начальница твоя, не горюй… Где? Где удобней? Сейчас чего-нибудь придумаем… Из Института Культуры, оттуда?.. До "Речного вокзала" - там рядом. А тут и я - подъеду… Ну, у метро, да. Час, и я там… А ты не спеши, погуляй…
На что - выпала из трубки фраза: "Ко мне всё время кто-нибудь пристаёт…"
Знаковый кашель курильщика и шаркающий топот предшествовали - не стуку костяшкой пальца, а глухим сотрясениям двери от кулака с последующим клацаньем поворотной ручки.
- Тс-с… - я крутанул головой, насколько мог, и затаился - застопорился.
Перед глазами недвижимо поблёскивала бритая голень и такая же гладкая - пустая стена - что отсвечивала, над Фердовой кроватью. Одним ухом зато - я чутко обратился - к входу.
- Ферд, ты там есть? Андрей!
Мы замерли. Анжела лежала спиной на столе, держа себя за грудь и закинув на меня ноги. Прищепка снизу, ярмо сверху - тут не вывернёшься - только застыть со свёрнутой шеей… Он бы ушёл сразу, но видимо услышал, как у нас, перед остановкой, звякнула склянка, неудачно забытая рядом с металлической ножкой стола. Анжела приподняла голову и, только шевеля губами, спросила "Кто это?" - одновременно показывая на кровать Андрея - ладонью, отнятой от груди. Я артикулировал "Нет", отрицательно дёргая головой, а вдобавок - горстью, снятой с перевёрнутой Анжелиной коленки, махнул в сторону соседнего блока.
- Тарам-пам-пам, тарам-пам-пам… - голос и шаги оборвались ударом коридорной двери; от воздушной волны завибрировала металлом замка и дверь комнаты.
Стандартно вырвался вздох облегчения, ко мне протянулись руки - поймав их, я невольно укрепил сборную конструкцию наших тел. Так Анжелке, наверно, жёстче лежалось - хотя под неё и было подсунуто Фердово одеяло, - поэтому руки вскоре мы расцепили, и девичья многострадальная поясница снова без труда стала отрываться от стола и, играючи, всё тельце - встряхиваться.
Осталось и недопитое, и не откупоренное вино, и мы, то лёжа голиком, то сидя - абонировав строго только одну, Фирдаусову, кровать - невзначай, по глоточку, по глоточку…
- А ты чо, не узнала по голосу?
- А кто из них Андрей, кто… как его…
Беспробудно курили отнятые у уехавшего бородатого хозяина сигареты и съели несколько ложек сахарного песка. Осмелели, что даже в туалет выскакивали без единой на себе ниточки - как ещё жильцы из соседней комнаты не вышли в общий "предбанник"? Но у них что-то было тихо, вроде даже - никого…
- Вот ты мне скажи, - Анжела влезла на стул и повернулась кругом, - Мне кажется, что попка у меня всё-таки великовата… А?
- Нет… Признаков - нет…
Сверхдлинноногостью не выделялась, отчего и весомое лукошко немного не в меру уширяло и приземляло низы. Каблуками - домкратами - иллюзию лишнего балласта сбрасывала даже с лихвой: Ангел на них вставала, и враз икроножные мышцы - и ягодичные - округлялись и закатывались вверх - их подхватывали, и едва удерживали, монгольфьерные раздутости, предназначенные - уже что ни на есть лёгкостью - для ветренного воздухоплаванья…
Нет, двадцатилетняя, чуть широковатая в тазе, статуэтка не нуждалась в серьёзной критике, но грудь этого ангела меня, с первого дня близкого знакомства, умиляла. Наверно досталась по наследству от бабушки - и соответственно бабушкиного возраста. Даже цвету сосков - словно подкрашенных розовой губной помадой - не хотелось доверять. Две падающие белые шторки, два беленьких коврика, висящие на стене - симметричные, с абстрактными рисунком - по розовому кружочку на каждом. Два японских флага. Или как два чистых полотенца, о которые нельзя не вытереть руки… Отсутствие морщин безусловно возвращало к их паспортному возрасту - им было лет по семь-восемь. Но - водянистой плотности - они всё-таки путали представление о времени… От этого - ну, и от вина, конечно - подменялись, хаотично переставлялись знаки, плюсы и минусы, перед теплившимся - чем-то там - в нас…
Анжелика проползла языком, как слизистой ногой улитки, и, остановившись возле уха - заговаривающая больного знахарка, - зашептала: "Ой, мама, люблю… А почему, думаешь - тогда? Во-о-о - почему… Я… Тебя… Люблю…" На вертеле нас в этот момент повернули, и теперь - я налёг. Забормотал в тон: "Это ты - меня любишь? Что, правда? Ну, брось… С самого начала?" Она вдруг захохотала, откинув голову - вернее, выгнув шею куда-то вглубь рессор Фирдаусовой кровати… Большой красивый рот, с белыми без пломб жевательными зубами, распахнулся передо мной - до трепещущего язычка на нёбной занавеске… "Ха-ха-ха… Я та-ко-ва не гавари-и-ила… С чево ты взяа-ал? Ха-ха-ха…"
На трезвую голову сам бы посмеялся - какой тебе тут роман? Но досуха отжатый мужчина - в подсознании немного зол: это как отдача при выстреле. Обопрётся женская пятерня - давлением слов - не туда, не на те кнопки - попадёт, и ты, сам не ожидая - возьмёшь да и оттолкнёшь. На другой день будешь себя же - кулаком по лбу - зачем девку, хорошую, обидел?.. Умудрённый - съехавшую скатерть своего настроения - встряхнул, и легла она - ровно… Да только остался - лишённым недавней баловливости.
- Ладно, Анжела, всё… Давай собираться… Мне уже пора. Знаешь, сколько времени?
Она не ожидала - я и сам не ожидал - такого комканья сценария, но, будучи тоже прилично захмелевшей, восприняла занавес вполне спокойно - будто чего-то не поняла или забыла, из ранее обговоренного. Не усугубляя недоумения, я ей улыбался и помогал кое-что одеть, застегнуть. Вежливо подгонял. Мы бы проторчали здесь до утра, забыв о всяком Андрее, который, на деле, мог завалиться в любой момент.
- Ага, ага… В темпе, в темпе…
- Я хоть в туалет зайду?
Она так ни о чём и не спросила - видимо ещё сильнее уверяясь, что вино что-то вычеркнуло у неё из памяти… Накрасится я ей не дал - за небольшую череду наших встреч уяснил себе, насколько она в этом деле может увязнуть. Взглянула в зеркало пудреницы, облизала губы, подтёрла что-то мизинцем под глазом - и покачала головой… С суховатой предупредительностью пропуская вперёд в лифт, на шаг услужливей забегая вперёд открыть тяжёлое стекло дверей на улицу - я маскировал мрачность. По всей видимости успешно - Анжела сама прониклась атмосферой побега:
- Ой, надо было там прибрать… Уже должен был прийти?
- Всё в поря-а-адке… Всё норма-а-ально…
У метро перепутала улыбки - расплылась так широко и радостно, что, казалось, скажет: "Ба, какая встреча!" И уже в том, как поспешно подставилась щёчка - продолжала сквозить растерянность: уж больно темповым вышло - само разбегание - когда за нами вроде бы никто и не гнался… Но - чу! - опять извратилась реакция: зад Анжелкин вильнул по привычке приветливо, и просвечивание белых трусиков через белое платье облизнуло мне губы - накатило душное успокоение… Чтобы не ехать вместе с ней до кольца - тем более что она собралась к какой-то московской родственнице, "…в Клин у меня уже сил нет," - я на ходу запланировал, что минут пять покружу у павильона и дуну к старухе-Розе (а предупредил ведь Розку - не ждать, может, и до завтра). Но понесло меня строго вспять - к двум башням, только что аврально покинутым. Как раз - угораздило - обед, и вахтёрши сменились. В спину скрипнул вопрос: "Молодой человек, стойте, вы к кому?"
- К себе! - рявкнуло из меня и, не поворачивая головы, я шмыгнул в лифт.
Можно было бы снова взять ключик из-за бачка и вынести бутылки, ополоснуть стаканы… "Перебор", - напомнила - наспех, но, тем не менее, застланная - постель Фердоуса… А вот в следующий блок - куда и вознамеривался попасть - я вошёл.
Бывшая наша с Луком, а ныне Лука (на хвосте ординатуры) и тихого армянина, год уже проживавшего на моей койке, комната развеяла все мои сомнения, как только я нажал на ручку - открыта, и на своём месте Лукьян, один, дрыхнет в уличных брюках и в рубашке, скрестив на груди мощь рук.
- Эй, инфекция… Спишь?
Захлопал глазами "Ты откуда?", воссев, выжал штангу - потягиванием. Помогая себе зевком.
- Ты - щас? Если да, то до Обнинска могу… За компанию… Хачик - чо? Съехал?
- Почему? Ночует… Откуда - ты - чо?.. Слушай, а может, без всяких - ко мне? Намотаешься ещё к своим калужанам… Ни разу! Ни разу - не был…
Через пару минут мы проходили мимо вахтёрш, и я намеренно, вялым взглядом, похлопал, кого успел, по щекам.
- Лежишь одетый… Будто только меня и ждал…
- Никого, тихо… - и подтверждающе зевнул, - Влепили, якобы напоследок, дежурство… Да ещё этот сегодня, в субботу - проф - собрал… Поумничал два часа и отпустил… Я бы и не заскакивал, а сразу…
- Понятно… Заодно - за этой фигнёй, - поручил себе и нёс - им перевязанную верёвкой - упаковку стирального порошка, - И здесь-то, небось, в очереди? А в Обнинске - на всё - талоны?
* * *
- Фирдаус Раисович, ты здесь?
- Оу! - глухой басок отозвался за дверью.
Из пемзы выточенная борода, тонким просвечивающим слоем доползающая до глаз, провалила под усами бобовидную дыру - вогнутостью вверх - мохнатую улыбку. Отступил вглубь комнаты, втягивая меня рукопожатием, но поглядывал - за плечо.
- Познакомь, познакомь…
- Анжела… А вот это - Ферд.
- Какая девушка красивая…
- Спасссссиба…
Надутые яблочки на скулах, влажная скорлупа зубов, и что-то при этом лёгкое, искреннее, задорное - тонуло в тонированных чертежах вокруг глаз, в обугленных, удлинённых копотью ресницах и хоронилось за, считай, накладными губами цвета варёных раков. Макияжная взрослость - несомненно с перебором и наносная - натягивала Анжелке возраст, чтобы год замужества и год в разводе свободно уложились в её двадцать… Кремово-белое, ниже колен - под горло и с длинными рукавами платье - не правда ли, строгое и вполне деловое для Института Культуры? - оно собиралось из немалого числа складок, которые кое-как драпировали излучающую белизну лифчика и фигурных трусишек. "Как же к тебе не будут лезть…" - думалось при первом взгляде на неё у "Речного".
- Я смотрю, ты куда-то… А? Не вовремя?
- Такие встречи всегда вовремя… Тем более скоро… Уже… А это я так… - он щёлкнул замками лежащего на кровати "дипломата" и поспешил поставить его за кроватную спинку, - В Зеленоград, на побывку… Мне туда лучше - даже попозже… К вечеру…
Мы, гости, сели на Андрюхиной кровати - и тоже просели. Над совершенно пустым полированным столом со следами деформаций лака от окурков - низко, перед полукругом плеч в клетчатой рубашке - оторванно висела бугорчатая плешь лица, что было похоже ещё - на кладку яиц в свитом из меленьких веточек гнезде… Узенький подоконник, полкой вытянутый вдоль довольно большого окна, держал на себе весь подручный скарб - пепельницу, настольную лампу, пузырьки с одеколонами, солонку, примятую пачку чая, полиэтиленовый кулёк с сахарным песком…
- Хотел вас… лицезреть… Как раз вроде случай подвернулся… Этого нет? - я похлопал ладонью по подушке.
- У всех какие-то прощания, разбегания…
- Мы тут комедию играли, чтобы пройти…
- Да ну, толпами ходят…
- Меня, Ферд, всегда тормозят… Потом - суббота, административный этаж не работает… Так-то - иди, кому не лень… А в выходные начинают бдить, от нечего делать… А то Анжела подумает, что я зря…
- Сначала он, - Анжела кивнула в мою сторону, - Проинструктировал… Где лифт, куда сворачивать… Будто разгова-а-ариваем, идём… Между собой, и ноль внимания … Ты о чём говорил? Меня смех берёт, а он такой… насупился весь…
- Нервируют они меня… Ну что, Ферд? Зеленоград немного подождёт?
- Ты знаешь, реанимация всегда - за.
- Тогда ты тут осваивайся, посиди… А мы с Фирдаусом…
- А как же вахтёрши? - Анжела подняла глаза, когда я ширинкой к её лицу протиснулся между столом и булыжниками коленок, скрытых подолом.
- Так я ж с ним! Он как пропуск - примелькавшийся… Когда один - свой…
- И долго вас ждать? Оставьте хоть сигареты…
- Юрк, у тебя с собой - пакета какого-нибудь…
- Мы тебя захлопнем, а ты никому не открывай, и не отзывайся…
- Я - как семеро козлят…
- Чё ж, придётся брать "дипломат" в качестве… Анжелочка, вот вам целая пачка…
Гулким шагом протопали по пустому коридору, не стали ждать лифта - в выходные ползает только один из четырёх - сбежали по лестнице с невысокого четвёртого этажа и вышли на июньское солнце.
- В каком тут - или везде пролёт?
- Последний раз - который в глубине… А хорошенькая!
- А раскрас! Честное слово, если умоется, не узнаешь… Ты мне лучше - куда, чего - Андрей делся?
- Ну, я же говорю, расставание как процесс… Надо бы, конечно, чтобы он сам рассказал… Я - так, поверхностно… Ты же её видел?
- Ну, мельком… Когда Розка болела… У меня же, как Роза в больницу… Отвлёкся, так…
- Она выходит замуж за аргентинца… Тоже, по-моему, звучало, да? В курсе… За аргентинца… То ли летом, то ли осенью - уже свадьба… И уж не знаю, в предчувствии… Или ностальгия у неё - заранее… Андрей так понял, или шутит… Что даже дело не в симпатиях - ну, и она-то не шибко красавица… Хотя, ну, ты видел… В общем, с самого начала - ей просто хотелось оторваться - перед тем как замуж… Она Андрюхе - чуть ли не открытым текстом… А сейчас - уже надо завязывать. Едет на какие-то последние смотрины…
- В переживаниях? Ну, он. Или - по херу?
- Хо-хо, цепануло!.. Мозги - набекрень…
- Пива, водки - тут, как и по всей Москве?
- Тебе зачем - водки? Покажите, будьте добры! Во, Молдавия… Это поле-е-езное… Даже не ожидал, что будет…
- Я, я - в расходе… Конфет каких-нибудь - и не купишь… Сахаром зажирать, что ли…
- Подожди, давай в универсам зайдём…
- А твой Зеленоград - как? В личном плане…
- Что Зеленоград… Только в мечтах - такую, как ты привёл… На медсестру одну, мою… Но это там, в Ижевске…
- Да брось… Прямо на неё - запал…
- А Зеленоградская - пухленькая у меня, жирненькая… С ребетёнком… Но безотказная-а-а… И когда стирает, и когда пы-ле-со-сит… Ха-ха-ха-ха-ха, - шаляпинский смех из "Блохи" огласил бетонные выросты домов, переложенные зелёной стружкой лесопосадок.
- Эх, Ферд…Тоже ведь скоро отчаливаешь…
- Если ты о Зеленограде…
- А этот, значит, проникся - Эндрю…
Начни строить маленькую жизнь - на отшибе двух московских лет - и она, к удивлению, окажется похожей на ту большую жизнь, которую ты строил, и от неудобств, от шаткости которой сбежал в подвернувшуюся Москву - развеяться учёбой… Андрей совершенно не хотел бросать семью, когда у себя в Ижевске, за год или два до ординатуры, загорелся какой-то крысой - которая давно строила ему глазищи; метался яростно, замечая, что жена с сыном любят его, кажется, сильнее, чем та - новая, чем разлучница. На высоте драмы, куда уже прописались временные уходы из дома и уводы законной женой назад после скандалов у дверей выслеженной квартиры, Андрей наконец закачался на волнах бухты - далёкой, московской. Первый год все - пристреливаются, присматриваются, но во второй год ординатуры - тут Эндрю выцепил, так уж выцепил - москвичку с экзотическим будущим. Более свободных от обязательств, чем эта парочка любовников, представить себе было трудно - да и собственно ничего экстраординарного в финале не произошло: все мирно разъехались по своим "чабанским точкам". Но каково было Фирдаусу видеть, что за последний месяц друг-земляк то приходит среди ночи и курит до утра, то, коротенько сбегав на кафедру, сидит всклокоченный до позднего вечера в четырёх стенах, а к ночи ищет, с кем бы пойти в таксопарк за водкой. Эвита же, со слов самого Андрея Лукьяну, - который никогда не отказывался от таксопарковой водки, - только и знала, что оттачивала на оселке мастерство - возможно стремилась этим унести с собой за океан частичку родины… Фирдаус Раисович тоже - обстучал борта бильярдного стола в течение первого года, - и наконец упал - в зеленоградскую лузу, где его - без претензий и по выходным - тепло принимала, кормила мама-одиночка… Или их было две? Когда я через полмесяца пришёл проводить Ферда на вокзал, то его вели под руки именно две невзрачные, но весёлые бабёшки - одна даже плакала… К Андрюхе несколько раз - это только когда я присутствовал в общаге, а сколько - ещё?! - налетала из Ижевска красивая ревнивая жинка… К Фирдаусу - никто, никогда. Последние годы в Удмуртии, у третьей жены с двумя фирдаусиками, он ночевал в неделю - наскоками, жил, можно сказать, в реанимации; а там, как известно, каждый доктор предпочитает работать со своей, натасканной - им же - медсестрой… Жена чувствовала, что идёт утечка, но как иначе существовать, чтобы не в таком каторжном вальсе муж зарабатывал на прокорм - платя алименты детям от первого и второго браков? - на этот вопрос спасовал бы ответить и сам Раисович. Если бы разлюбил романтику рем-зала. А любил он - только её.
- А фто я могу шделать? - Ферд зажал бублик во рту и разлил первого флакона остатки по стаканам, после чего попытался раскусить твёрдую сушку, - Есть статистика… Одинаковая… Что у нас, что - где…
- А вы размачивайте, - Анжела окунула такое же пересушенное колечко в кисленькое вино, - Кто-нибудь пил в прикуску?
- Хм, действительно… А как я могу заранее знать о непереносимости, например, к фторотану? Никаких проб - на практике - йок. Нет их! Гипотонии - известно… Кардиотоксичен, всё известно… Вот, пожалуйста - реальный случай… Историю болезни - как полагается, от корки до корки, и ещё сам - сто раз расспросил… Знаешь, поостережёшься - если чуть постарше… Какие-нибудь скрытые патологии… А если жёлчный пузырь удаляют у восемнадцатилетней? У гимнастки… У них, кстати, холециститы от напряжения брюшной стенки…
- Это - если камни?
- Понятно, калькулёз - коль уж полезли. Так вот… В остальном - здорова как бык, сам посуди, чуть ли там не мастер спорта…
- И что? Всё? Готова?
- Только начали оперировать - уже как-то не то… Давленьице поползло… Вроде поднимешь, подстегнёшь… А потом - взяло и ухнуло… Хирурги все свои дела побросали… Набежала полная операционная народа, аврал… Бесполезно…
- Ой, и чо ж? Умерла?
- Статистика, Анжэ… Процент убоя… Поехали дальше, ещё одну открывай…
Бутылки, похожие на сверхбольшие зеленоватые ампулы, лежали рядком, на его кровати, перемещённые из "дипломата" - тот заряжен был в магазине как полная обойма, они даже не гремели, когда Ферд нёс.
- Похожий пример, только, научного как бы, толка… Не в смысле борьбы за жизнь, а в смысле борьбы за диагноз… Не сталкивался - первичный фиброэластоз эндокарда? Редкая штучка, казуистика… То есть, когда он - не в качестве осложнения, не на фоне там - пороков, гипертонии… Причём у взрослых… У младенцев - не такая уж редкость, но они, как ты понимаешь, сразу мрут… А здесь молодой мужик, и буквально несколько лет - боли, сердечная астма… Из калужской практики… Ещё до меня - они этого беднягу крутили, вертели… Вся больница его знала, чего только ему не ставили… А врубает он, по счастливой случайности - у кого?.. Тут всё, конечно, леги артис… Паспорт кончился…
- Ха-ха-кхе-кхе, - Анжела поперхнулась глотком и наклонила голову, будто углядела что-то у себя на платье.
Наткнулась среди терминов на что-то понятное. Лаборантке и одновременно студентке Института культуры - наши речи вряд ли проникали дальше барабанных перепонок.
- Последний год он шёл с кардиомиопатией… Не дилятационной, а гипертрофической - хотя настоящего утолщения межжелудочковой, ну, не выявлялось, скажем так… Патанатом ставит этот самый фиброэластоз - сам его видит первый раз в жизни… Эндокард такой толстый, жёлтый… Заведующая мне говорит, что коль уж влепили расхождение диагноза, давай, выясняй…
- Таким расхождением - гордиться можно…
- Согласен… Не крупозка, провороненная… Москва под боком, в библиотечку - в качестве экскурсии, на выходные… Думаешь, семейный, обременённый поедет? Хорошо ещё, что по-английски шпрехаю - что-то могу раскопать… Десять случаев в мировой практике … Чем бы не статейка? Но дело было летом, всем не до того, само сердце - макропрепарат - в расход… Срезы, конечно, остались, но это - уже не так убедительно… Я-то написал, отослал… Завернули… И скажи мне, кто во всей этой цепочке виноват? Я имею в виду, что ничего не осталось для обобщения опыта, ни-че-го… Если бы попался такой здесь, в столице… Кафедра на кафедре…
- Что значит, с утра никто ничего не ел, бублики - о-па, и кончились…
- Сухарь с сухарём…
- А как у меня - республиканская реанимация? Каждый день - снег на голову… А ведь есть, чего и выдать! Сколько через меня проходит! Так замучаешься же пробивать… В Москве нас, деревню, не жалуют, а все приличные издания - где?.. Или времени нет, или - вот, как ты рассказываешь - упустили материал - и всё… Видите, Анжела, за два года - болтали, болтали - не наболтались… Зеленоград ждёт…
- Да ну, автобусы один за одним, сиди…
- А ты - очередь - видел?
Ранее задвинутый под стол "дипломат" он, нашарив неспешным движением, извлёк, чем утвердил неотложность - в подошедший, по его мнению, срок - нас покинуть.
- К тому же! Надо бы прикупить… винцо мне понравилось… Туда…
2
Через несколько дней Роза Вениаминовна планово выписывалась после ежесезонной госпитализации, на сей раз весенней, а я приглашал - всех, налево и направо. Был бы сам я - дома. Гуще начинали наведываться, уже когда приходила пора прикрывать лавочку "Денёк-два, а проветрить хорошенько бы - надо… стены - прокоптились," но именно к этим срокам все прознавали, что "Юркина" бабка лечится, и диван на кухне - в рабочем состоянии. Это отнюдь не значило, что один из друганов - приводит подругу с подружкой, и - пошло-поехало… Такого - может, и заманчивого расклада - никакой благодетель не предоставлял. Сюда вваливались, когда выгоняли из других приютов - чаще из пивбаров. Добавить! Где? У кого? Можно перекантоваться - и из Калуги: милости просим… Или - если уж с дамой - когда не всем хочется сидеть выходные напролёт в общежитской комнате, - то учреждай беседу; и сбегай - тут недалече… Так однажды выручил, - когда голубков попросили из выцыганенной, на сколько-то там часов, квартиры, а Эвита с Андреем - они же только разбег взяли… За трамвайной линией, - но не раньше, чем наступит темнота, - у спекулянтов можно было купить водку. Они прятали бутылки от милицейского ока - в урнах, а рекламировали себя как продавцов - где-нибудь на виду; провожали потом до схрона, ныряли рукой - в жерло - по локоть и извлекали чистенький свёрток.…
Анжелка укусила меня за ладонь, которой я прикрывал ей рот. Удаляющиеся каблучки - щёлкающе-звонко, как подскакивающие мраморные шарики - звонче, чем в первый раз, когда приближались - потому что не заострили тогда на себе внимание? - опять впрыгнули сквозь открытую форточку. Сдуру надымили с белобрысой, не вылезая из постели, вот и пришлось - полчаса назад, прячась за штору и прикрываясь ею - вытолкнуть наружную фортку… Мало ли кто стучит тут каблуками - дверь подъезда рядом, -но сразу же и - звонок… Раскидывать мозгами не пришлось - как мог? Уверен - кто же ещё? Оправдывало меня, что, во-первых - вчера… Во-вторых - из Иваново, а могла бы сегодня уточнить, подтвердить звонком из Москвы… Телефон я, правда, выключил, - но не так уж давно выключил… В третьих, в-третьих… Когда она звонила из своего Иваново, то - весьма неопределённо: "Может быть… может быть… Как твоя Роза?.." Звон метался по прихожей - Татьяна отрабатывала версию, что я всё-таки дома и сплю богатырским сном… Во всех окнах - могильная темнота… Но форточка?.. Каблучки быстро занавесились монотонным гулом с Профсоюзной, пластырь ладони отлип, и на волю вылетел залп хаха-хлопушки…
- А-а-а-ха-ха-ха-ха… Та-а-а-ак… Вот это да-а-а-а… А я-то думала…
Эмилия обещала на этот раз сама забрать Розу - поскольку та лежала не по месту жительства, а возле Свято-Данилова монастыря; обычно Роза ковыляла домой самостоятельно - если из "шестьдесят четвёрки", по соседству. Обговоренная дата - которую я уточнил, позвонив в тамошнюю ординаторскую - приходилась на следующую неделю, а тут, в качестве последнего экспромта, налетели два сокола из общаги, в одинаковой степени неуправляемые - поставили перед фактом, что на метро до "Речного" им уже не добраться, а деньги на такси - рациональней… Что же у нас водочные фарцовщики, что ли, перевелись? Помехой тому не выступила даже обнаруженная у меня Анжела: наоборот - сказали - лоск за счёт женского компонента… А "компонентша" тоже - внеплановая-взрывная: справляла День рожденья своей московской тётки, и - н-на тебе - заскучала… Я уже мирно укладывался спать, но телефонная трубка с Анжелкиным голоском резко изменила мой взгляд на только что застеленный диванчик… Авантюристка стырила со стола открытый бутылёк вина, - но им, неуклюжая, на треть облилась - даже не слегка - пока ехала в метро, и первые полчаса нашей встречи были посвящены оказанию помощи - где, чем застирывать, что - вместо блузки и лифчика… Поначалу омрачённая происшествием, она набросила на плечи мою рубашку, и ни мало не кокетничая оголённой грудью, конечно же, быстро воспрянула духом - шаловливей меня уже выстраивала разговор, под который мы и попивали - уцелевшее, нерасплёсканное. Я исследовательски поглядывал - белые толстые фикусовые листья… ещё они напоминали передние ласты тюленя - вот-вот Анжелка дрессированно ими зааплодирует… А тут и - громовой стук в окно. "Только Лукьян-хулиган…"
Если посчастливилось сдружиться в условиях общежитий, - а также ничейных квартир, длительных командировок и тур-походов, - то приоритет - при малейшем намёке на выбор - безоговорочно отдаётся пирушкам, а не затворничеству во имя личной жизни. Час почти растягивали бутылку сорокоградусной, по приходу купленную гостями (навестившими призраков за трамвайной линией). Анжела смирно сидела с нами, а застёгнутая на все пуговицы просторная мужская рубашка - напоминание и указание на произошедшее незванно-гостевое вмешательство - только подбрасывала дров в пикантные темы… Когда дошло до вольных словесных ню, мы пожелали спокойной ночи допивающим, - тем предстояло улечься вместе на кухонном раскладном диване, - пока же дурные головы вынашивали мысль сгонять ещё… Время серебрилось на лежащем на полу - навзничь - маленьком будильничке - где-то в районе двух… И - кого принесло? - сработал дверной звонок-взрыватель… Не без усердия… Уже и мужики стали стучать в комнату… Пока - в трусы, да ничего не влезает, цыкаешь на Анжелу, которая надо мной ржёт… На вопрос "Кто?" донеслось знакомое "А не скажу…" Батюшки, Маринка-гинеколог - удумала… Пешком, что ли, из Лобни шла? Оказалось, на попутке - из роддома… "Я тебе звонила-звонила… " Резонно… Телефон - после аварийной стирки - я действительно вырубил… А младо-докторша, смотрю - уже в лёгкой качке - не трезвее подхвативших её инфекциониста и терапевта… Хорошо, что у меня хранилась, на самый-пресамый крайний случай, подарочная бутылка коньяка… "Да так, тоже что и вы… отмечали на дежурстве, - она глубоко затянулась, закидывая руку с сигаретой на спинку неразложенного кухонного, - Кое-что отмечали… А, собственно, я и не дежурила… Так… Вы, молодой человек, что-то очень плохо одеты…"
- D'accord? - я поставил печать, дном коньяка об стол.
- Peut-etre, - прозвучал отзыв из уст Андрея.
Маринка завладела вниманием, погрузив всех в подробности роддомовских перипетий - под неплохую коньячину, подвигнувшую моих друзей заняться активным отвлечением и прикрытием. Став самодостаточной, аудитория позволила мне ускользнуть, а дверь в комнате-крепости, к счастью, запиралась. Под утро дважды - подвергалась атаке: тарабанила Мара - сопровождая унизительным: "Юрка, ты грязен, ты нечист!" Но потом, кажется, обошлось. Под смехофырканья закурлыкали - в мой адрес - прощанья и деревянным колоколом с металлическим язычком - ударила дверь, и даже сквозь двойные стёкла, с улицы - глухой говорок на три голоса… донесся - безгрустным… Анжелика порывалась, назло мне, себя выдать - что сто раз сделали блузка и лифчик, развешенные в ванной. Ревность её больше походила на игру в какие-то анти-прятки - уже с того момента, когда я вернулся восвояси, расплатившись коньяком, а какая-то Мариша - почему-то - не предъявила никаких на меня прав, куртуазно застряв в кухне, с Луком и Дрюней.
* * *
"Скорые" Роза Вениаминовна вызывала, когда вдруг сильнее начинала кружиться голова - опасалась инсульта. Или когда нужно было провернуть госпитализацию "по дежурству". Если знакомый врач засел в Приёмном покое, а сама больница сегодня - свалка-по-городу (в этот день берёт всех экстренных), то на месяц занять койку в стационаре - дело техники. Например, посредством невинной симуляции-агравации преходящего нарушения (мозгового кровообращения), которое ничем не регистрируется (диагноз основан исключительно на жалобах и на перестраховке "каретных"). При случае, могла пустить в ход и "артиллерию": у Розы имелось немного необычное положение электрического вектора сердца - я видел её кардиограммы; она называла это рубцом (как и многие слабо разбирающиеся в тонкостях электро-каллиграфии врачи); с другой стороны, даже любой грамотей, если старуха хватается за грудь, то с такой кардиограммой запихнуть её в палату - оно спокойней - пусть понаблюдают спецы… Вениаминовна поддерживала телефонную связь со множеством своих бывших коллег - множеством очень пёстрым по должностям, по возрасту, по разбросанности в столице. Трубка не остывала: Роза листала замусоленную книжку и поздравляла с давно прошедшими или нескоро грядущими праздниками. Временной зазор объясняла своим абонентам - стандартно: лежала, мол, в больнице или в больницу собирается в перспективе лечь (поэтому - заранее поздравляю). Немножко передо мной даже бравировала, упоминая в телефонных речах - обязательно с открытой дверью своей комнаты, где существовала вторая розетка и второй аппарат - имена корифеев, у которых вместе, в своё время, с кем-то училась, или фамилии чьих-то сынков-дочек, ставших сейчас на слуху в мире московской медицины…
В "безрозовые" недели в квартиру чаще обычного наведывалась Эмилия. Она отпирала свекрухину комнату - что-то ей там надо было взять для Розы, что наверное той неловко было просить меня - принести ей. Я привозил только компоты, - да и зачем мне было иметь в её комнату совсем уж свободный доступ? - а так волей-неволей Эмилия за мной, считай, приглядывала. Принимая как должное этот негласный надзор, я, тем не менее, своих знакомых в набегах не ограничивал - думается, до первых трений, возникни они. Но поскольку Эмили выписывала петлю из Химок в Химки через Профсоюзную, а эксцессы-экспрессы не опаздывали разве что к полуночи, то даже самое захудалое возлияние не приняло в свои ряды Эмку, и ни одна засидевшаяся - залежавшаяся - до утра визитёрша не уронила - или не подняла - мою репутацию в глазах Э. Наоборот, сама же Эмилия и сделала свой взнос - в день, когда свекруха отчалила на "Скорой" в "четвёрку", к Свято-Данилову. Где бабку уже ждали - в условленную пятницу - сразу как штатные доктора разойдутся до понедельника (но ведь чем раньше, тем лучше - пока есть места, после традиционно-большой пятничной выписки - ге-гей!)
- Розка мне позвонила - уже! Надо - то-сё собрать… Когда - час или два назад? При тебе увозили? Специально ничего не взяла, комедиантша… Ну, это я сама занесу, первой необходимости… А ты когда к ней - сможешь? Ты, давай - закаток… Они хоть есть? Не хочу тащить тяжести… Чашку-ложку? Не видел, брала?
Я слушал, стоя у косяка двери, не проходя в Розины апартаменты, где в открытом шкафу орудовала Эми. Рядом, следуя этикету, тоже застряла в дверях - улыбалась, переводя взгляд то на меня, то внутрь комнаты - крепышка с блондинными нерасчёсанными после крупных бигудей буклями, туго собранными на макушке в хвост. Нас, конечно, уже представили - когда ещё не отомкнула Эмилия, имеющимся у неё своим ключом, Розину дверь, а теперь вот - отрядила обоих наблюдателей в кухню - продолжать знакомство: мне поручалось подбодрить Анжелику чайком. Пока мы ждали результатов заварки и вели опознавательную беседу, я всё приглядывался, что за Ван-Гог прошёлся макияжем по личику. И только позже, когда подвернулся случай разглядеть Анжелу умытую, я выстроил теорию - радикальных как косметические операции - маск-раскрасок… Разгримированная она напоминала свой фоторобот, как делали раньше - горизонтальные прозрачные полоски с нарисованными чертами, - но здесь среднюю треть вставили шире, какого-то калмыцкого образца, и если крупный рот, с крепкими как фарфоровые изоляторы зубами, имел сомнительный недостаток - мне, например, нравится, когда губы и щёки - одного колера, - то с глазёнками предстояло серьёзно поработать: их следовало выдвинуть на передний план… Не это, однако, главное. Смело манипулируя клоунскими мастиками, Анжелике удавалось превратить своё лицо в красивое - пусть матрёшечной красоты, - но дерзкий примитив вечен и универсален: мужики только и делали, что щёлкали челюстями, приговаривая - Что же ты, хорошенькая, так накрасилась? Их воображение смывало бездарное, как им казалось, искусственное покрытие, за которым перед внутренним взором выходила на свет - замазанная рукой вандала ценная фреска, - но, ни в коем случае, - за трудами их реставраторской прозорливости - не проступал скуластый цветочный горшок с пористыми, будто истыканными иголкой щеками.
Залопотал, утробным шепчущим звоном, телефон - Эмилия подключила параллельный у Розы, но вскоре явилась - воочию - перед нами, проехалась рукой вверх и вдоль дверного косяка и заслонила собой - одетая в макси- дудку - выход из кухни: наклонной слегой букы И.
- Так… Мне надо будет сейчас отойти… Так… Что ж я тебе сразу не сказала? Мы переночуем сегодня, ты не против?
- Эмилия, как можно…
- Анжела - она из Клина… Мы - прямо из института… Вот здесь - хороший диван, между прочим… Попрыгай, а?.. К Розке - завтра с утра… а то, много чести… Давайте, сидите тут… Я - через пару часиков…
- А чаю, перед уходом?
- Не-не… Как раз - к знакомым… Юрий, ты что, без хлеба живёшь?
В квартире стихло. Шибутная Эмилия, уже исчезнувшая из квартиры, своим мельтешением - последействием, шлейфом от него - всё ещё оставалась здесь, нимало, однако, не забрызгав им врождённого спокойствия студентки-лаборантки, которая прихлёбывала чай и, вздыхая, восхищалась: "Эмилия - замечательная баба…" Я невольно отпустил комплимент и в сторону гостьи, после чего та отозвалось: "Мы с Эмилией - необыкновенные женщины…" Посчитав тезис за юмор, мне показалось нудным два часа - вот так распивать чаи.
- Знаете… Знаешь, знаешь… На ты, так на ты… А пиво - как? Тут можно зайти - совсем рядом… Как в экзотику - мрачный, гадюжный такой пивняк… Мужики за столиками - в куртках, в шубах… И пар над креветками… А?
Мы вернулись оттуда - Эмилия уже смотрела Розин телевизор.
- Какие, однако, резвые… Молодёжь… Хорошо, что вообще пришли - нервничаю… Ну, спокойной ночи. Я - всё, спать… Вот тебе бельё, какое нашла… - свекровина дверь закрылась, и мы поплелись снова якобы чаёвничать.
- Я тоже хочу, но не могу при Эмилии… Скажу тебе по секрету… Я кричу… Я могу заорать не своим голосом…
Она услужливо придерживала скатанный вверх, до плеч и до шеи, свитер - локти разведя в стороны. Под свитером - только лифчик - его я тоже сдвинул выше, не расстёгивая: Анжела сидела - один к одному - больная на приёме. Казалось, я сейчас выну фонендоскоп и погружусь в стук клапанов… Неторопливо наклонился я как к водопроводному крану, попить, лицо моё проехалось сначала по шершавым чашечкам, и пришлось чуток вывернуть его боком, потому что выпавшее из лифчика хозяйство устремилось, как по отвесу, к центру Земли. Я мог носом - за чем дело не стало - поддеть и поднять каждую грудь, после чего они поочерёдно сонно шлёпнулись на место. И не вытряхивалось засевшее в мозгах наблюдение: "Хорошо её за сиськи потаскали… Потаскали хорошо… Ещё до мужа её за сиськи хорошо, видать, потаскали…" Я уже знал, что Анжела побывала в жёнах, и именно развод толкнул девушку к студенческой скамье.
- Я очень хочу, - очень спокойно, и даже будто задумывшись над сказанным, повторила, - Но не могу…
- Тогда, давай, завтра… Вы же, наверно, выходные… Или отпросись у Эмилии… Чо те Клин?
- Слушай! Какая я дура… Пра-а-авильно…
- Ну, тогда я бай-бай, спокойной… Иначе сорвусь…
Утром - ещё самозабвенно дрых, но меня легко будить, и хотя я продолжаю дремать, слыша все доносящиеся шумы, - могу наплевательски снова уйти в сон, буде не успею ответить себе на вопрос - зачем я там среди бодрых?.. Вышел и зашаркал к туалету. "Доброе утро…" - "Доброе утро…" Обе сновали - всецело при параде, - и даже уже позавтракавшие. A-meal вчера нанесла немного продуктов, которые можно было ухватить в гастрономе - булок да яиц. Хмыкнула тогда - накануне - приметив заветренную горбушку, кстати, значившуюся не за мной, - но купленную всё же мной - по просьбе старухи, кажется, поза-позавчера. Появление меня на людях Эми восприняла как сигнал - в путь! Забежала в последний раз в Розину комнату, потом, пиная дверь, запирала, - а в это время свеженарисованные глаза Анжелы смотрели на меня, смотрели - будто где-то меня уже видели… Э - энергичная - не обратила внимание на замешательство в рядах и успела - к моменту истины - набросить уже своё длинное чёрное пальто, когда в воздухе вдруг мечтательно прошелестело:
- Я, наверно, останусь…
- Ох ты, как быстро! - она и в самом деле опешила.
Я первый раз засомневался - в течение этих секунд скрипучего тормозного пути, - что Анжелу привела просто случайно и совсем не для знакомства.
- Ну, смотрите сами… - лицо наставницы сначала показало нам свою отстранённость, а затем Эмилия как-то по-родственному заговорила, и уже со мной, - Не обижай её… Анжела девочка хорошая…
3
Платформа Обнинска обычно создаёт разряжение в калужских электричках - половина жителей "атомного" городка работает в Москве, - но летом такое послабление нивелируется дачниками, и то - схлынет-нахлынет - привелегия пиковых раней и закатов. Сев же в Обнинске среди дня в воскресенье, я качался у окна до Малоярославца - в приемлемо заполненном вагоне, а после малоярославецкого выхода цыган - уже в полупустом. Лёг на жёсткую скамейку, жалея лишь, что со мной нет сумки, положить под голову. Периодически проваливался, но встряхивала выработанная в метро боязнь заснуть. Уезжал, бывало, в тупики или - убаюкавшим поездом - катил назад… Медленный гусеничный ход электрички и утренний опохмельный обнинский "посошок" - взлохматили во мне такую усталость, что я даже забыл, что прибуду на "Калугу-два". А ведь обратил внимание, когда подъезжала тупорылая - в окне машиниста стояла табличка - "Калуга-II"… В рассписании, какое нашлось у Лука дома, не фигурировала такая важная для меня деталь - зачем ему? Он ездил только в одну сторону, в московскую. Полусонным я уже представил, что на вокзале спрыгну с дальнего конца перрона и пойду по путям до Малины, к Яшкиному общежитию. Договорённости не было - факт… Саква мог убыть на выходные. Или - если даже - то мог ещё не вернуться к полудню воскресенья… Лето… Все куда-то рвутся из коробок… А Пантелеймоновы? К Полиным старикам, у тех - дача… Шансы, значит, одинаково слабые, и если бы - на "Калугу-раз", то идти мне - к Якову. А уж коль - на "Калугу-два", то… Вообще-то, вилка равноценная - что на Малинники, что на Грабцевское - далеко и неудобно, двумя транспортами… Но ненайденный аргумент требовал - к Пантелеймоновым…
С собой я ничего не вёз, и когда после автобуса и троллейбуса мне осталось метров триста асфальтом, раздвигая девятиэтажки, то сразу напоролся - на районный универсам и не мог не подойти к чистому и светлому вино-водочному отделу. На обширных полках уже не выставляли ничего - абсолютно. Только продавщица сидела возле стенообразующего окна - как смотритель в музее… Успокаивали не подводящие в такие минуты "лиса и виноград": ведь даже если бы я что-то купил, а Пантелемоновых вдруг не оказалось дома, то - куда девать?
За дверью - прежде, чем позвонить - вслушался: да, бился пульс - кажется, орали друг на друга. Уже удача - дз-з-з-з-з-з…
Серьёзное - даже не злое - выражение лица силилась Поля перекроить в улыбку, но свернулось у неё - что-то похожее на вопрос. С которым она немо обратилась к появившемуся из-за угла - со стороны кухни - Кириллу в синем длинном махровом халате. Он высоко поднял бледные брови в предназначенном жене - пока туманном для меня возражении, - но как густая каша медленно всё-таки начинает ползти через наклонённый край, так на двух физиях синхронно стали перестраиваться направления морщин. Опять - какие-никакие, а перемены к лучшему…
- Кефир ты ещё не выпил? У вас в магазине - ноль… Так рад видеть!
Из-за другого угла - со стороны спальни - выглянуло маленькое любопытство. Как впоследствии выяснилось - вокруг чего и сыр-бор. Только сейчас обратил внимание, что Полина стояла одета - для выхода, и выведенное из спальни за руку и опустившее голову - маленькое смущение - тоже.
- Смотри, Юрк… Ей завтра на объект, а не в архитектуру…
- Не надо привлекать всех …
- Что тут особенного? У меня назначено - к восьми… Ей - совсем в другую сторону… Чего не съездить - сейчас? Старики с удовольствием, завтра… Спокойненько отведут…
Ещё когда Полина с Анькой не вышли, а я расшаркался - мол, проездом, был недалеко, в Обнинске…
- Сел на электричку не в ту сторону!
меня категорически поддержали:
- Молодец… Ты сел именно в ту сторону…
- Может, подскажете, где тут купить? Я пробегусь… Какой-нибудь хитрый магазинчик…
- Всё - есть в шкафу…
- Я вижу, чем кончится… Завтра с утра - мне - дышать в эту комиссию…
- Сама рассказывала - какая комиссия! Она сама в тебя - надышит! Комиссия!
- Ребята, я понимаю… Приехал в воскресенье, хуже татарина… Понедельник завтра - день тяжё…
- Юра, прекращай… Ну, Анечка, попрощайся со всеми… И с дя-а-адей…
Пантелеймонов смачно опрокидывал выставленную им же водчонку, я же - поначалу - пропихивал с трудом.
- Мне предлагали поменять, ближе к центру… Но я как-то, знаешь…. И ремонт - сам… И главное, она мне досталась… Выстрадано…
- Ещё бы - легко!
- После интернатуры я ж влез в медсанчасть, на "Турбинку"… И - единственная причина, почему я туда рвался… Тоже ведь - не просто так - взять да попасть… Но об этом - ладно… Мерзость - территория закрытая, приходишь как в тюрьму… И началось… Выпрашивание… К секретарше директора - шоколадки, конфетки… Чтобы только узнать, когда будет выходить… И в каком настроении… И чтобы звякнула в медчасть… И тогда - со всех ног… Ловишь на лестнице… Сю-сю-сю, вы обещали… Скоро сдаётся дом… То есть надо сначала разведать - сколько есть квартир, которых ещё не распределили…
- Ну, я помню… Ты рассказывал… Нет, вообще помню то время - оччч хорошо… Вы же фактически - у Полькиных родичей? А в общаге - так, числились…
- И там, и сям… Как поругаемся, так…
- Потом у тебя здесь воздух… Сразу лес… Вон там, вон, - я привстал с табуретки, развернувшись к окну, - Там, конечно, построят… Да?.. уже начали … А вот тут - ничего не будут… Раз озерцо, вот это, хоть и маленькое… Так что с этой стороны - не загородят…
Полина вернулась, когда только взялось темнеть. Привезла от стариков бутылку водки, из купленных по талонам - залежалась, сказала, с прошлого месяца, как бы не прокисла…
- Пришлось выпросить… Это хорошо, что вы сами поели… Потому что я - там…
Час назад Керя разогрел вынутую из холодильника кастрюлю с супом, а после - продолжили. Подо что и пили до того - под сало.
- Я подумал, вспомнишь - или нет? А то, всё на взводе, на взводе… - он проследил как один батон переместился в хлебницу, а другой лёг на стол, - Подрежу-ка сальца… Совсем осталось… Ни туда ни сюда…
- Ну, вы что? Мне - не нальёте? - она уже сама крошила от большого замёрзшего куска, как-то по-особенному, пергаментно.
- Я хотел сначала к Яшке зайти… Если бы на Калугу-первую…
- К Яшке? У-у-у-у… Как же - её, её…
- Мы один раз их встретили…
- Ты смотри! Я - не знаю?
- Ты за последнее - сколько? - к нему уже…
- Зина… Или Лиза… Слушайте, а я ещё хочу…Ха-ха-ха… Вы тут пили, пили…
- Но страшна!
- А ему молодые по-моему никогда и не нравились…
- Так она ещё - и в годах?.. Постой, когда же я - последний раз… Ну да, это когда мы решили извиниться… Что тогда… оттянули…
- Нет, она у него раньше появилась…
- Чо - он бы мне не сказал?
- Он всегда - тебя - стеснялся…
- Меня?
- Даже я - чувствовала… Кирюша, скажи… Ты, Юра, там в Москве… Он говорил, сколько у тебя… Всяких… девчушек…
- У меня?
- Ты его вроде знакомил - с кем-то…
- С кем я его знакомил?
- Ты сюда тоже ведь - никого… Из подруг… Не привозил же?
- Конкретно сюда?
- Ну-у… Начала, начала… - вступился Керя.
- Да ну, этот Яков… Саква-Яш… Саквояж… - она одиноко рассмеялась, - Ой, ты расскажи… Про цветы…
- Цветы? А-а… Это одну докторшу встречаю, знакомую… Из их поликлиники - на Малинниках… Где и он… А там какую-то - то ли на пенсию - то ли "заслуженного" дали… Ну и - торжественное собрание. От каждого кабинета - цветы… Он тоже, само собой … А все цветы юбилярша… Юбилей! Во-о, у заведующей… Она с собой не унесла - всю охапку… Ну, и вроде ещё даже не разошлись, а Яшка свой букетик - цоп, и забрал… И смотался…
- Атас… Появилось, кому носить…
- Скупердяй… Не забуду, когда тогда поругались…
- Так я тоже скупердяй!
- Какой ты скупердяй? Ты студент, у тебя ничего нет… А там, знаешь, как больничными шуруют?
- Ух-х, тогда… Разозлило… Мы сами - пьяные!
- Бутылками в шкафу гремит, а нам наливает самогон…
- Да такой жуткий самогон… Меня сейчас - аж всю - передёргивает…
- Чё это мы Яшку начали обкладывать?
- Всё кто? Всё она! Пришла… Щас за нас возьмётся…
- Налейте ей!
- Щас, щас - перейдёт… С Якова - на всякого…
- Ой-ёй-ёй, я снова не хочу от вас уезжать… Автобусы утренние ходят?
- А ты уже и не уедешь… Посмотри - время!
- Это я уже - обнаглел… Автобусом, оно, конечно, мягче… Как пустили - небо и земля…
- А ты отсюда - ездил? Во-о-о… Чтобы сесть, надо - перед второй электричкой…
- Ну, я знаю… От вокзала…
- Я тебя даже могу проводить… Вот так вот… Тоже - рано… На объект, и мне - в ту же сторону…
Рассветность пышно цвела - даже когда только - где-то далеко - прозвонил будильник, и, казалось, уже полностью вызрел день - в котором на кухне я отказывался от всякого чая-кофе и глушил кипячёную воду… Перед уходом заглянул в спальню, попрощался с полусонным, не вылезшим ещё из постели Кириллом… На улице - пробрал холодок, да порядком потряхивало от непросыханья, двухдневного…С Полиной обменивались исключительно краткостями - слов и взглядов, и сердцебиение Полькиных каблучков - как и сочное квив-квив-квив, чок-чок-чок соловья, работавшего сверхурочно после ночной смены - попадали в ловушку из девятиэтажных загородок и тыкались, метались в них в поисках выхода. На пустом шоссе откуда-то сразу материализовался частный извозчик - в миг докатили до вокзала. Перед носом зато - ушёл автобус, зато выползший следующий сразу посадил в себя оторванный первым автобусом, как от ящерицы - хвост, и стал ждать, пока не заполнятся последние пустоты перед спинками. Я сидел у окна и смотрел вниз на - как-то неубедительно - повеселевшую Полю. Она долго не уходила, но потом всё-таки с выразительностью глухонемого показала, как рука с двумя пальцами-ножками бежит по воздуху, помахала и отвернулась, - сняв с лица использованную улыбку.
* * *
- Хорошо, что я с вокзала Розе позвонил…
- Да мы и на другую бы успели… Стояла, но, может, нарская…
- А завтра, от тебя… Поеду-ка я всё-таки - туда, куда…
- Смотри, а то, можно было бы на дачу… На задах прямо - Протва…
- Ну, не последний раз…
- Если за два года - даже за три года - это первый…
- Отсчёт ведёшь от… Бесед на лестнице?
И на подходе к Обнинску, на границе московской и калужской областей, упала тень зубчатого марша, где на искусственном мраморе ступенек - полированные гранулы которого удавалось разглядеть, когда глаза привыкали к темноте - мы сидели и передавливали пальцами трубочки папирос. Дым вытягивался из лестничного колодца как в трубу, и вместе с ним уносились монтажные обрезки сибириады, оставлявшие - с папиросным пеплом - историю наломанных молодостью дров.
- А автобусы?
- Насколько я знаю… Не видел…
- А из Калуги вот - стали ходить… Я даже - стараюсь - вместо поездов…
- Ты - к… как его? Якову? Единственный, кого - из твоих…
- У тебя дома расписание - есть?.. А то, я чувствую, планировать заранее…
- Завтра как встанешь, так - на какую успеешь…
- Вот я и говорю… Чтобы на вокзале не куковать… Да тут и вокзала нет…
Поначалу я был воодушевлён, что удалось зацепиться за Лукьяна, что повезло - он не смотался сразу, а уснул, сморённый. Ведь приедет - заставят что-нибудь делать по дому, и отдохнуть не дадут: не раз слышал и соболезновал… И уж точно, придётся - на дачу… Раскидывать, закапывать… По-своему он меня - использовал: я выступал прикрытием… Разговаривая о том, где, как живёт - с тестем и тёщей - меня стало подмывать - взять, да и не сойти в Обнинске. Так бы и дул до Калуги. Но электричка, на которую мы запрыгнули, шла только до Малоярославца.
Встретили как родного. Они только что отужинали, и без передышки стали сооружать повтор; активней других за резку, чистку, открывание банок взялся, конечно, сам Лук. "Если бы хоть одну - с Анжелкой оставили… Нет, лучше без всего, а то чё - с одной… Да если б и две - мы бы с ним уже там…" Маленького распёртого животом тестя душил ещё и обвившейся вокруг шеи удав из подбородков - тесть краснел, пучил глаза и всаживал рюмку за рюмкой в седые усы. Весёлая работящая тёща - только она крутилась с Луком по кухне - и, как и он, на ходу подхватывала рюмашки. Стол оформился - подошла жена, неулыбчивая тонкогубая женщина в спортивном костюме, понюхала водку, что-то уколола вилкой и застыла на табурете… Бывало, с Лукьяшей разживёмся чем-нибудь спиртсодержащим, пустимся в драматико-эстетические наработки из собственных жизней и захочется ему прозвучать счастливцем - сожмёт губы как щепоть пальцев, и пальцы одной руки сожмёт - тоже в щепоть: "Какая красивая у меня жена!" От наблюдения мне стало грустно - и ещё потому, что ждал не столько красоты, сколько проявления тихой, даже скрываемой, любви. Я бы всё равно просёк - я бы сам впитал - не выставленные напоказ, а невольно чем-то выдавшие бы себя - тонкие тонкости… Анжела, тоже ещё - раздраконила… Я сам - разве не взбрыкнул по-идиотски? - когда мы с ней… Думать научишься? - наткнулись на совсем ненужные - опасные - в нашем положении словечки - обойди… Любила Лукьяна в этой семье, по-моему, одна только тёща. И он - её уж точно, не меньше: только они и обнимались: "Любимый мой зять!" - "Любимая моя тёща!" Даже дочка - из класса так из третьего - вела себя мрачноватой иллюстрацией занятости и загруженности, о чём уже напел гордый папа. Как и мать - обе устало пошли - к плугу - смотреть телевизор. А внешность-то дочурка отхватила - евойную… Рыхленькая и с пузиком…
- Знаешь, как дядя Юра говорит по-английски! Скажи ему, что вы щас проходите?
- Не буду, - утробным баском объявила толстенькая и насупленная.
Пока мы продолжали сидеть со старшими, и разговоры ушли в покинутое Забайкалье, не раз ещё заносило в кухню и дочку, и жену - состряпать бутербродов и унести к телесериалам, - и, подвергнувшись осторожным объятьям подвыпившего, - когда муж от благоверной - казалось, ещё немного - и получит затрещину, - обе недовольно ускользали, как ни пытался Лук показать, что со стороны нахваленных - и вообще, поголовно всех ближних - сочится к нему, к главе семейства, нежность…
Последним из-за стола - если не считать нас двоих - вылез тесть, отдавив от себя животом стол, уже в майке просидевший последние полчаса; теперь вся кодла ненадолго сгрудилась, перед сном, у телека - обмыться голубыми лучами. Свет в спальнях погас, и напоследок нам, полуночникам, разрешили курить в форточку, - а то весь вечер мы выходили на лестничную площадку - до балкона приходилось бы путешествовать через квартиру насквозь, к дальней комнате, где мне отвели лежанку. Один раз я там тоже закурил, - но это уже утром, - когда, выйдя в трусах, обнаружил на балконе - сигареты, не иначе как жены: разорил хозяйку, по минимуму.
И всё-таки среди ночи мы перебрались в междомный прогал, превращённый - одной лишь старостью кирпичных пятиэтажек, расставленных параллельными косыми штрихами вдоль улицы - во двор. Разросшиеся деревья фильтровали фонарное освещение с дороги и отжимали угловатые шматки света окон, совсем немногих - бодрствующих, - нащупавших для нас детскую площадку и выбор лавочек. Мы вынесли недопитый флакон разбавленного спирта - на столик доминошников - и царапали себе рты блеском рюмок, напоминавших - на досках стола - большие гранёные капли, падающие вверх - отрывающиеся притяжением звёзд…
- Вы дочку родили - в институте?
- Но у нас была своя комната, я выбил, с третьего курса…
- То есть - с третьего - вы уже… А та, трагическая?
- Это ещё первый-второй…
- Ты говоришь, у той был цыганский тип…
Подумалось - может, такая же красавица как и жена? Но здесь доверчивому моему воображению крылья подрезать - чем? - и смело, грациозно выгнулась резьба - по смуглому дереву… Полупрозрачно наложилась на тёмный рисунок из больших зазубрин, засевших в боковом зрении: мы вдвоём с Луком сидим в геометрически расчерченной темноте, на той непроходной ночью, запертой внизу лестнице…
- Вы же явно шли к свадьбе… И вы - во всю жили…
Я спохватился - стоило ли, хотя мы и во дворе… Но Лукьян - как ждал:
- Да, жили - наездами… Ей восемнадцать, она такая гибкая…
- Стоп… Я просто пытаюсь - себе - напомнить… Она изменяет перед свадьбой с каким-то твоим другом…
- Да, всё уже было назначено…
- А зачем - так это вроде любопытство, потому что, кроме тебя, ни с кем, никогда… Всё, вспомнил…
- Мы ещё в школе… Мне за неё - вот эти зубы - трубой выбили… Фарфор, видишь?
- Щас, может, и не вижу… фарфор… Так… И вот вы едете с ней из Иркутска на электричке, в Черемхово… Она к тебе приезжала - как и прошлые разы - и теперь везёт, можно сказать, на свадьбу… Тут же она тебе рассказывает… по собственной инициативе…
- Она хотела - что-то вроде, чтобы между нами не было недомолвок… Мы - видите ли - должны были всё абсолютно знать! О нас самих…
- Или ты на неё - всё-таки давил? Сам - расспрашивал?
- Да ну! И в мыслях! Я же ей не собирался трепаться, какой я хороший…
- Согласен, с её стороны, детский сад…. Теперь - чуть возьмём назад… Собственно сам инцидент… Подбил на него, значит, твой друг… Из ревности - так?.. Друг-соперник… Искуситель…Тоже из Черемхово…
- Из нашей школы - одногодки… Она моложе нас - на два класса…
- Нет, могла бы быть похитрее, или поосторожней - не говорить… Ещё есть вариант - боялась шантажа…
- Вполне возмо… А-а-о-о… Зеваю уже…
- Жить под страхом - не очень-то по-цыгански?
- И ведь - как отрезало…
- Я к тому же! С тобой-то - что?
- Что? Стресс - как ещё…
- Ну стресс… Но неужели не стихла - буря?.. Ведь позже обычно - наоборот - прощение, пожалеть хочется, маленькая-глупенькая, поддалась…
- Да чё-то не стихло… Потом я долго домой не ездил из Иркутска… Учёба… А потом вот, с будущей женой…
- Ага, помню…Там ты не только - с будущей…
- Да, мало не покажется…
Я остановил себя. Из невольно вписавшихся в пьяный анализ воспоминаний - тех, что тесть и тёща мусолили пару часов назад - вытекало, что они как раз перебирались тогда из Бурятии в Обнинск. Но дочка оставалась доучиваться у иркутян - в московские мединституты с периферии не переводили. А Лук, не восстановивший себя в прежней любви, неужели он не хотел - умотать, став, к тому же, подмосквичом? Стерпится-слюбится… Хотя бы симпатии - ведь наверно имели место?.. Не гнала же она его от себя, когда сошлись на - ещё не последних! - курсах и прожили в одной комнате аж три года… И ей - зачем его гнать? Видный мужик, с наклонностями семьянина - шарахнулся из-под одних колёс, попал под другие…
- Ты встречал? Ну - ту… Сейчас, спустя… Сколько? Десять?
- А? Чё? Да-а-а… Она - в Иркутске… Тоже наведывается в Черемхово… Мило поболтали… Выглядит неплохо… Такая подтянутая дама… Муж лётчик, в Сибири… Всё - в Сибири…
- Так за что же пьем? За то, что ничего не удаётся удержать?.. Ферд, Андрей - эти уедут к себе, к удмуртам… Мы-то с тобой ещё тут - можем… Ты будешь так же заведовать инфекционным отделением… Которым бы и заведовал - без этой ординатуры…
- А куда ж?.. Чё-то накатило… Глаза у неё чёрные, блестят, аж переливаются… Цыганские… А ресницы - длинные такие и белые! Белые и лохматые - покрыты инеем… Наросли инеем… Такая двухцветность… Мороз - под сорок…
Я тоже начал говорить о чём-то своём:
- Кто там будет? Так - хоп, и не застанешь никого… Звонить им в субботу, в воскресенье - некуда… Но - уж решил… Ещё не было, чтобы - прямо пусто… В крайнем случае, к Холодкову нагряну, в Аненки…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Солнце закатывалось где-то за спиной, на Устюрте, и я, сидя на самом обрыве - ноги с него свесив, - смотрел на тёмно-зелёные морковки тополей, на дымку бесконечной тени, лёгшей отпечатком - от высокой известковой ступени - далеко вперёд, на восток, и чувствовал себя обострённо-внимательным к чему-то - там, внизу, в перспективе, - будто меня оттуда громко окликнули, и я быстрее-быстрее, пока не потерял приблизительно схваченного направления звука, всматриваюсь, ищу глазами, вот-вот найду - кто же? Сухая глина дувалов и самих глинобитных приземистых домиков издалека теряла орнамент из обязательной паутины растрескований, - но фактурные топографические ветвления дорисовывались, - будто я ещё и в бинокль - осматривал постройки аула, подходящего вплотную к плато… Мягкий сероватый оттенок формованной глины незаметно - как сама земля - вылезал пятнами из зелёной плесени садов. Зато шиферные кровли контрастно белели среди уходящей к горизонту тени от крутого берега плоскогорья, - светились - под скользящими, пролетающими - казалось, где-то гораздо выше них - лучами.
Тёплое шампанское несло в себе розовый оттенок и плавающие хлопья, опускавшиеся на дно гранёного стакана и снова - после очередного глотка - взмучивавшиеся в питье. Тыркеш взял с багажника чёрно-зелёную бутыль, и, крутя стаканы в руках , - он и Эчкена - тоже подошли к самому обрывающемуся краю.
- Оу! Татьян! Чо машине сидеть будешь? - оклик плеснулся назад, к распрямлённым в коленях голубоватым брючкам, протянутым как сходни - с борта на поверхность планеты.
2
"Москва-Ташауз" сел на пустынный аэродром - без, хотя бы ещё одного, самолёта или вертолёта, - но с павильоном - похожим на большую диспетчерскую на конечной автобусной остановке. В жёлто-розовых затуханиях дня только наша толпа осталась нерассосавшейся, а все какие были - ждали прилёта рейса - легковушки, мотоциклы испарились вместе с аборигенными туркменами и прибывшими вместе с нами. У железных прутьев, около взлётного поля, мы, наоборот, сбились в кучу - спрессовалась - перегруппировываясь перед автобусиками: нас делили - кому, куда отправляться. Мне было плевать; соответственно, я оказался в том "Пазике", который уносил человек двадцать медиков к границе с Каракалпакией - то есть до упора.
Занятое мною место у окна сначала увлекало каракумским привольем, погружающимся в сумерки, но когда мы провалились в глухую южную ночь, интерес появился оглядеться - внутри салона. Дело в том, что я никого не знал - так, единичные, физиономии слегка угадывались (в бухгалтерии за стипендией? в лифте общежития?) да и наехало, как потом выяснилось, много врачей-москвичей (а не ординтурщиков), с которыми я уж точно нигде не мог сталкиваться. Десант направлялся на борьбу с высокой детской смертностью в северные районы Туркмении, и почти всю лечебную гвардию составляли педиатры да детские реаниматоры - ну, гинекологов немного подбросили; терапевтов же в аэродромном собрании я узнал двух или трёх, а уж в автобусе остался единственным - и осел в последствии на самой удалённой лечебно-географической точке, потому что серьёзного применения мне - не видели.
Куня-Ургенч выплыл из ночи оазисом электрических луж, и опять стало занимательно понаблюдать - что-нибудь - как, например, во дворах - на подиумах, настилах, незарешёченных верандах (как их назвать?) сидели на корточках люди в халатах и тюбетейках. Эти веранды-помосты освещались лампочками и располагались довольно высоко, так что за глиняными заборами-дувалами из проезжающего автобуса частная жизнь обитателей выглядела не скрытой, а даже - выставленный напоказ. Опять начался делёж, и часть докторов-пассажиров, возле местной больнички, вышли. Час или более автобусик пробивался в жарких льдах полуночи - до ещё одной районной больницы, где мы наконец вдохнули полной грудью сухой печной воздух, и где ждавший персонал сразу усадил нас за столы, расставленные в фойе-холле, ужинать, и в ход с первых слов приветствия пошла тёплая водка, а на десерт, к дыням и арбузам - ещё более тёплый разбавленный спирт. Так что, хоть и опытные в питии эскулапы, но с трудом мы не легли - вповалку: смогли-таки проконтролировать себя, не перепутали: мальчики - в одну палату, девочки - в другую. Утром, едва освоились - вернее, разглядели типовое двухэтажное здание, в котором, водопровод не мог поднять воду на бельэтаж, и никогда в истории не была подключена канализация, а мамашки талантливо умудрялись выстирать ворох пелёнок трёхлитровой банкой воды - пришла установка: троим ехать дальше, в сельское лечебное заведение, куда-то в сторону Устюрта. Мне намекнули, что тут, в двухэтажном безканализационном медцентре нужны только узкие спецы - и я, с похмельной улыбкой, взял под козырёк. А вот Елена Эчкенко и Танюша Слотина - с видом, что согласились на уговоры (хотя и уговоры-то - скорее, отговоры: за время автобусного знакомства опытные мужы уже положили глаз на дефицитную в этих краях даже весьма посредственную красоту - двух цац - и совсем не выталкивали их, нет; меня - да) - девы захотели съездить, пока всего лишь на разведку; им, как потом выяснилось, обеим уж очень не по вкусу пришлась перспектива полтора месяца тесниться в пятиместной палате, выделенной под приезжий женский персонал; но в медвежьем углу - уже само по себе - запредельной азиатской глубинки - могло оказаться даже фиговей: поселят порознь, и не при сельской больничке, а в кишлачных хатах, у еле ворочающих по-русски докторов да фельдшеров, вот радость…
3
Я сейчас сдохну… Ох, ты ж мама, - или на улицу… И чо там?.. Бак всё-таки с - кипячёной? Храп появился в ушах. Захотел услышать - услышал. Секундочку, настроюсь - рядышком, почти на той же волне - и будет другой… Оп, есть: потише, с помехами - это уже из - того - угла… Газовики? А третий - был? Или - каккккая разни…
Ступни коснулись - под линолеумом металл? Как-то даже… Во-о-от почему… Когда кондик работал - и храп мимо… Да чихать на хррр… Это я молодец, что кровать - у самой двери… На середине коридора - там всё - и душ, и туалет, и бак с водой, и дверь наружу… Толкнули в одно плечо, я прибавил ходу. Толкнули в другое, - гуттаперчиво приняв удар - влип в стену… Стоп, хватит придуряться… Закрыв глаза, сосредоточился - как помолился - открыл их, теперь уже вперясь: по центру судна, по правому борту из пробоины - всё в порядке - фонтан. Жёлтый, застывше-сфотографированный - такой свет не затопит, не пустит ко дну. К нему!
Будто растёрли - с ментолом - всего, от ушей до - и не просто надраили, а с массажированьем… Горит - нырнуть куда… Хотя бы в то же озеро - не накупался, только сейчас пожалеешь… Ну, смотри на этот кран… Или козлёночком? Гепатиты, дизентерии… Бабы себя берегут - не поленились - угольный фильтр "Родничок"… Не идти же к ним?.. Почему ты думаешь, что она - кипячёная? Бак - запас… Ночью - правильно, из - вон того, бронзового - никогда не течёт. Не качают… А то бы - в душ, до зари… А, пожалуй, всё-таки не буду… Не знаю - скоро утро?.. Вот-вот - побрызгайся, умойся… Ну зачем - эту подозрительную воду - сразу и пить? В себя ж…
В коридоре - в точь, как по корабельному проекту, окна не запланированы - судостроителями. А там из комнаты… Нет, не светало ещё, что ты гонишь… Фонарь перед входом, а окно - на эту сторону… Поэтому, а в темноте там видно - достаточно. Серая, голубоватая дымность, но только в углу рамы, где ближе к фонарю - никакой это был не рассвет… Идти назад? Духота - хуже… Храпят - чушь собачья, да и не… Как совпало-то! Так наклюкаться с Тыркешем и этим… как его… А газовиков - я спрашивал - чего кондиционер-то? полетел… Да-да-да… И они сами собирались - комендантше… Нет, сейчас меня - тепловой удар… Что рискованней? Хлебанёшь! Уж лучше - спиртоваться… И страдать, страдать… в расчёте на резервы…
4
- Баран белий! Шашлык немножко будем!
- Так, подожди… чего-то надо тогда - купить… Ты говорил - в магазине не…
- Всё вона у нас есть… Этих пошли звать?
- А? Ну, конечно… Без них - куда! Пошли-пошли…
Внутренний длинный коридор теплохода - надо пройти из моего, мужского торца, в другой - и тоже почти до самого. В женский торец, - но каюта - предпоследняя. Гулкость сборного металлокоттеджа - не только из-за под тонким линолеумом пустотелого подпола, но и по причине - где жители? Бывает - прошуршит русское лицо… Вторая палуба не заселена - раскалена печка…
Бум-бум.
- Оу-а! - приглушённо, со смехом - изнутри отозвалось: только так, был бы повод отмеждометить - копируем туркменские, приглянувшиеся: звукоподражаем.
- Тыркеш уже приехал… Мы на улице…
- Да зайди сначала…
Это я из приличия - про соучастие в пикнике - Тыркешу. Купить открыто - только хлеб в пекарне, и то - сугубо здесь, в посёлке газовиков, а не в смыкающимся с ним ауле, где пекут по домам. Дыни, помидоры - грех без базарчика, а вот если алко - всё в теневом обороте. Как и лекарства - выписывай, не выписывай, их продаёт по своим ценам спекуль-фельдшер, он же зав больничной - и прочей - аптеками, важный, - но и угодливый. С теми, кто - как приехали, так и уедут… Тыркеш предупреждал о культурной программе, - а мы всегда согласны. Сразу - ещё днём в ординаторской - всеми руками за. Подали как раз в тот момент санитарки ежедневный - кормление врачей - суп, плов и айран (который никто из нас, приехавших, не пьёт - ибо термически не обработан… вот так…)
За руку поздоровался - с наездником ещё одного "Жигуля" - лёгкая монголоидность (в туркменах этого нет). Не врач - Тыркешка-то врач, а этот - шофёр больничного "Уазика": тоже - медицина, по здешним меркам… Два "Жигуля" ждут, и мы, трое, опёртые на них - перед входом-подъездом-крыльцом сборного двухпалубника, с торчащими из каждого окна - по первому этажу - кондишнами, ждём. На втором бороться с жарой - как с пожаром - давно бросили, а на нижнем - никогда не выключаются жильцами, в том числе и уходя на работу - холодильники же мы тоже не выключаем?
5
Закатный загар - он тоже - поддубит… Я-то - в плавках, а Слотина и Эчкенко - сарафаны с себя - ни-ни, ни боже мой - чтобы в пользу купальников. Перед местными? И где - переодеться? Захоти - бархан - вон… Да они - и передо мной - не доводили… какая бы - жара… Этим лишили себя возможности… А я снова полезу…
- По-моему, ещё надо подождать… Сыровато… пусть, ага… По чуть-чуть?.. Вы будете?
- Шампанское с помидорами?
- Могу - и за дыней… Ого - где… Надо плыть… Или - водки?.. Ну, вон она - в воде.
- От этого - чё? холодней?
Пусть Тырк с шофёром наслаждаются женским обществом. Водка тёплая - замечательная, привыкаю, и я по песчаному - другого быть не может, кругом всё песчаное - дну… В такой воде можно - спать… Надо, сюда поближе, подогнать - наши две дыньки… Течением? Или дуновением? Озеро и - ни дыхания, а они будто скатываются со стола… Третий раз - в погоню… Отнесло, почти до коровы…
На том берегу небольшого, - но надо вплавь, так не перейдёшь, - солёного озерца ударяет в желтизну - от заката - порядочный взрыв тростниковой зелени, и одинокая корова, по пузо в воде, жуёт в лучах. Два лимонных поплавка наперегонки уплыли - за середину…. Шлёп, шлёп - за ними… А теперь - дынный ватерпол…
Фиолетовый и красный "Жигулята" - в конце хвостом вильнувшего к воде съезда, между двумя барханами… Костёр - уже без огня, размером - и дымок - с только что потушенную спичку… Эчкена всё-таки залезла на верхушку песочной волны - почти высоко… На своём большом заду, и обняла колени - подбородок задравши: для загара шеи… Я даже вижу, что и бретельки с плеч - долой…
Легко лежать в солёной воде… Ну-ка, дыньки, плывите поближе к шашлыкам… Днём не то, что загорать, - а по тенёчку и медленно… Медленно - немедленно! - дойти из аульной педиатрии и сидеть, сидеть в пароходе, слушая как выдаивается синтетическая прохлада…
6
- А меня сначала поселить… тоже… должны были - обещали - на пятнадцатом… А ты - год - ниже этажом… вон чё… С седьмого… Чудеса…
- Твой восьмой - как и мой, Юр - всё… прикрыли. Теперь везде - только, кто на курсы…
- А восьмой - и ланьше, я застала… Считался - гостиничный - этаж… Это последние только два года. Ты не знал?.. Олдинатолы и аспиланты - тепель только на пятнадцатом и на четвёлтом.
- Гостиничный… ремонтный!.. А я - в то утро, как нам уезжать - как раз и переписался… в четыреста-а… какой же - четвёртый?… Пустой блок - обычный двухкомнатный… По-моему, там все - двухкомнатные… Вот у тебя - на пятнадцатом - элита… Ключ-то взял, а барахло - на сохранение… в подвал… А то - когда приеду…
- Почему - двухкомнатные? Я - в однокомнатном… Мы, с моей - постоянной… Тоже щас - как и ты…
- Где? Есть, да? В другом крыле - около лестницы?
- Пр-р-рямо у лестницы.
- Вы - чо, взятки даёте?.. Этот мой - Мыкола-сосед… Ещё до аспирантских экзаменов - которые осенью! А туда же - мимо меня - на пятнадцатый… Вписал себе - какого-то такого же - хохла, который живёт где-то на квартире…
- Мёлтвые души… И у меня - тоже… числится, само собой… А пелед этим - жила - с Лосико… Знаешь, глузинка - она сяс тоже на пятнадцатом… Милно лазошлись…
- Росико? Маленькая? А-а-а… С неврологии… Кафедра - на нашей базе…
Две башни общежития, стоя плечом к плечу, вросшие одна в другую, имели вид сверху (если воспарить воображением) по форме - бекар (знак параграфа, но из прямых линий), где в центральном квадратике поршнями ходили лифты и пустовала ломаная синусоида лестницы, и ещё - там же - на каждом этаже объединяла люд, когда люд уже сменил в облачениях стрелки складок на ниспадающие напуски - кухня. Из крыла в крыло просочиться - пути существовали - либо через неё, либо через лифтный холл: к вопросу о разделённости и относительной независимости коридоров.
- Будешь - в дурака? Последний раз спрашиваем.
- Надоели - со своими картами…
- Ну, тогда я поставлю Дизи Гилеспи… А ты - занимайся своим дурацким английским…
- А жрать вы собираетесь готовить?
Комендантша двухпалубника - когда нас троих начали селить здесь - с какой-то непонятной лёгкостью предоставила двум докторицам, Тане и Лене, обжитую комнату учительницы, уехавшей в отпуск. То ли комендантша не ждала, что та вообще вернётся из отлучки - или вернётся только забрать вещи, - но проигрыватель, утюг, кастрюли - явно всё не общаговское - попали в наше безраздельное распоряжение автоматически. Наше - поскольку уходил из девичьей, без сбоев охлаждаемой кондиционером, комнаты я только к ночи - в дальний, свой мужской, тупик коридора. Там, на койке в четырёхместной каюте, я спал и днём (сиеста - без ансамбля храпящих газовиков) - поскольку, приходя из больницы сытыми, имело смысл только и сделать, что лечь под не выключаемые никогда кондёры и забыться до вечерней - послабее, - но особой жары. Когда горяч не столько воздух, сколько предметы, старающиеся отдавать - сбросить с себя - накопленное за день тепло.
- Пойдёмте, может, телек - поднимемся - посмотрим?
- Лано ещё… Туда не войдёшь…
- Окна - мы - настежь…
- Рано, рано ещё… А-а-а, у тебя был вале-е-ет…
- А вы, давайте, играйте - на одевание. Чтобы - упарились, обе… Так… с вами не договоришься… Значит, салатик-малатик и консервы… Остались?
- Я - осталась…
Перед отъездом - советовали, и этому последовали - вывезти из Москвы, сколько кто допрёт, банок и даже макарон. Не пожалели - продуктовая торговля сидела тут на мели. Только овощи-фрукты да кормёжка из котла для персонала. Тыркеш вот - шашлыками баловал, и, случалось, и за достархан среди дня где-нибудь в частном доме усаживали, если приглашали на консультацию, или без повода - водили как диковинку и как предлог для суннитов - выжрать: "Как я пойму Аллаха, если не буду пить?" - и такое слыхивали.
7
На чёрном. Одинокий прожектор. По-над - землёй? песком? - по-над колыхающейся поверхностью… В нижней части световой воронки - мельк, мельк. Скользит выхваченное, ударяющееся об свет - пятно. Сквозь него - в пятне - пролетают назад, как трепещущие на ветру длинные флажочки - вермишельные тени…
Звёзд, наверно, должно быть… Задери я голову, когда Тыркеш подвёз… Так вот именно - разве нет?.. И рассаживались по машинам - у озера - уже в полной… С переднего сиденья, - а по бокам - закопчёные трапецевидные шторки, наглухо. Впереди, как ножом бульдозера, коротким светом фар скоблилась…лось… Куда? Ориентиры? Как в самолёте - ночной полёт по приборам… Тыркеш зыркнул в зеркало - я в задние окно обернулся: одноглазое авто, невидимое само по себе - только одна действующая, как мотоциклетная, фара - уже отставала. С шофёром и оказавшимися у него - барышнями. Тырк - зырк снова вверх - поверх. Я - верть вновь. Вместо белой низкой прыгающей луны - раструб-рупор, скрученный из беловатого тумана. Тыркеш осаживает - задний ход, руль перехватывая руками крест-накрест. Вдогон! Они куда-то свернули!
Заблудиться ночью? На машинах. В Каракумах, которые - ближние, - но что и дальние: я не видел, но, может, глаз местных джигитов различал на горизонте - намёк на зарево. От аульных скупых лампочек? Два пьяных туркмена, на тольяттинских ахал-текинцах, они резвились. В догонялки! Что там им - что какие-то ещё сидели в их машинках - зрители?
Потом кони встали, мы ошалелые, - а хозяева довольные - вылезли… Излучаемая подсветка создала пузырь… Звёзд должно было быть - вал. Но юрта света - вблизи машин - даже не намекнула поднять голову… Как накрытые ведром сна - где второй план очень часто чёрен… Смеющиеся водилы - они и вправду затерялись в песках. Вместе с нами. Но им такое - игрушки. Забрались вновь внутрь лошадок - однофарный остался один в своей - и по каким-то им ведомым компасным наитиям - повиляли-повиляли… Вот он тебе и асфальтовик, а вот и огоньки…
- Меня чуть не вырвало… Спокойной ночи… - в пароходе - по своим тупикам; не дотянув до двери, я вернулся - туалет звал.
Светящийся белый шар - шарит, обнюхивает: тут и дороги-то нет, но пески плотные… И непроглядная беспросветная - ночь… На нюх. Или - стоп машина - оглядеть звёзды… Вот же они, в избытке. Фонарь уличный - его б только убрать… Я всё-таки задрал взгляд, прощаясь у парохода… И они, обрадованные - их заметили! - завертелись, потекли - как кристаллики сахара, просыпанные на чёрные брюки….
- Спасссс… Спокой…
Да нет же… Звёзд висели - гроздья, их даже опустили пониже: дунешь - они зазвенят, ломая созвездия, но потом, каждая бусинка, покачавшись, займёт строго своё положение… Сверху донизу утыкано - если раскинуть руки в стороны, держа обруч горизонта… Заставит опустить - тяжесть чугунного края, начало беспросветной тьмы, где бугристая чеканка - искорками выявляющая каждую неровность этого пловного казана над нами - резко исчезнет, окольцевав проваливаньем в колодец - земли… Звёзды вспомнились - позже всего; пьяный мозг - нет, не стёр, - но засунул их куда-то между страниц: найдёшь, если только будешь искать - вытрясывать, - в крайнем случае, случайно, но не скоро… Зато сразу из памяти выскочит - шаровая молния одинокой фары: в глазах она до сих пор оставляет тающий хвостик, который повторяет её колебания… Вместе с моими подпрыгиваниями на сиденье, с вывернутой головой в заднему окну…
8
- Только тихонько, Лен… И я тоже - такого… Дизи…
- Вы - дикие.
- А чё - дикие? Вот - Эрла Гарнера - пианист… Ну и - самых… Но не люблю - понимаешь? Джаз… Хорош - мне кажется - ну, там, в ресторане…
Тыркеш оказался при машине и откликнулся - и сразу из больничного двора припустили до райцентра. Пройтись по промтоварным: просить Тыркеша как-нибудь, к вечеру - устроить поездку - уже будет закрыто, рано сворачиваются. А в выходной - они тоже - все как один. Да там, собственно - один, по типу универмага.
- Дизи Гилеспи - в лестолане…
- Да вон меня и "Квины"… Там есть мелодизм - особенно в самых хитах… но - не лиричный… Берёт - но не за живое…
- А ещё какую - третью, Лен? А-а-а… Рэй Чарлз… - Татьяна сидела на краю тахты, к нам лицом - вернее, прямо против журнального столика, с боков которого, на креслах - Эчкена и я.
"'Why do you mind if you paint well or badly?'
'I don't. I only want to paint what I see.'
'I wonder if I could write on a desert island, with the certainty that no eyes but mine would ever see what I had written.'
Strickland did not speak for a long time, but his eyes shone strangely, as though he saw something that kindled his soul to ecstasy." Киндлд... киндл... Знакомое…
Когда желтоватые страницы словаря поддали ветерка - на руку - вдобавок к заплескам на меня от кондика, запах сухой деревянной пыли втянулся мне в нос, when I склонился к мелким буквам, подчёркивая ручкой - видимо забытое старое. Киндл - зажигать, второе - воспламенять… На слух - очень… Или напоминает - кэндл - candle - знако… По звуку… "…киндлд хиз соул ту экстэси." Вон аж как - ту экстэси…
- Татьяна, а почему мы - к нему - не плистаём?
- Мы? Это почему - он к нам - не пристаёт?
- Я? Ну-у-у, бабоньки…
- Давай, мы его сейчас - вместе, вдвоём…
Танька привстала с тахты и потянулась в мою сторону - выпрямленными орлиными лапами, хищнически настроенными - и сощурила проваленные глубоко в глазницы, морщинистые как мошонка, веки.
- Убирай свои словари!
Эчкена кудахтнула, и пользуясь чрезстольной близостью поставила мне на локоть тавро - пухлой влажной - будто не ладонью, а ступнёй.
- Да вы чо, девчата? С ума посходили? Жара такая - от жары? - и сразу потребовалось - если уж подыгрывать - вобрать, испуганной черепахой, в плечи - голову.
- Он плав… Жалынь… Всё плотивно… Тем более, ты - со стороны кондиционела… Вот так и ночью - на меня не попадает… - отступление Эчкениных подушечек тут же поджало - тупо подстриженные коготки Танюли.
- Чё ты болтаешь? Я, можно сказать, постоянно… будто не замечала? А иначе - скоро вообще простужусь… Ложись!.. Сама - боишься.
- Ой, да ты потом - плиходишь… Слазу.
- Ну да! Это если - ни ветерка.
- В телевизионную? И чо - на ночь все окна - нараспашку?
- Там вообще - никого… пустота… А мы тут - на одной…
- Зато - во какая… Дабл…
- А теперь - что поставить? - Ленка выжала себя - взявшись за подлокотники - вверх, и, уже стоя, задрала локти к проигрывателю; его поселила учительница на крыше серванта. Может, и она - нежила под тоненьким халатиком - свои сосочки, при случае, так же - прохладой полировки?.. Эчкена-то - прилипла.
9
- Аш агри? Килям агри? Ус кур ёме? Где болит, спроси у неё?
- Бале-э-эт… - отвечает - не пациентка, совершенно не рубящая по-русски, а белохалатная медсестра-"переводчица"-помощница, которая сама - не ас: это они между собой ещё переговорили - уточнили мой вопрос - три вопроса - выученные мною у Тыркеша: Голова болит? Живот болит? Кашель есть?
- Эчкена, а ты чё мамашам назначаешь? Тоже - препараты железа?
- Ой, они - или не пьют… Или у них не всасывается…
- Ну, если половина - вообще не знает, что такое месячные… Хронь беременная… Не успевает какая-нибудь Орангул - имя мне, кстати, нравится… Да, не успевает восстановиться… как - уже снова готова…
- И замуж - они - рано…
- Может, её - не менструирующую ещё - выдают…
- Во всяком случае, распределяют, кому какую - когда у неё текут только сопли.
- Какие они сталые - плосёк, Юласик?
- И чётко - каждая - на десять, не меньше. Двадцатилетняя - как тридцатилетняя. Тридцатилетняя - как сорокалетняя.
- Гемоглобинчик!.. у какой ни возьми… Как они ходят?
- А видели? Когда ехали мимо - хлопковые поля? помните?.. Градусов пятьдесят, а там - одни тётки… Укутанные до глаз, и что-то щиплют - в кустах, помните?
В амбулатории, где проводился приём - со стороны больничного двора, куда периодически въезжал, потом уезжал "Уазик" цвета хаки, куда выступало крылечко, продолжавшееся внутрь одноэтажного здания коридорчиком с сидящими на полу, на корточках, очередниками - кондиционера, традиционно - как для скотины - не предусмотрели. Вентилятора - тоже. Марево. Аналогично морили - в двух палатах - это уже с тыла, где стационар, но там хоть окна распахивали, - правда, отчего наполнялась вся кубатура мухами. Хорошо, что у главврача да в ординаторской, да в родзале - дул холодок, испаряющий слякоть - в пятна соли - на белой ткани. Рубашку перед одеванием униформы я снимал, а вот Таньке с Ленкой приходилось туже, потому что лифчиков-то они не поддевали - под сарафаны, - а значит, сарафаны скидывать им было не с руки… Минут пятнадцать-двадцать удавалось продержаться, трогая животы, спрятанные под кучей тряпья, и вслушиваться в повально здоровое дыхание, похожее на баловство с порванным баяном - после чего, "дав сок", я пулей вылетал с крыльца, обегал с улицы глинобитный корпус и влетал в терпимо жаркую ординаторскую. Остыв в струях охлаждённого, будто подвального, ветерка, выходил покурить с холёным фельдшером-аптекарем или с Тыркешем, после чего - удалялся назад, на пропарку - на очередные двадцать минут…
- Танюха, я вас, педиатров, понимать стал - с вашим ветеринарным подходом… Этих тоже - не распросишь… Мычат - вот те и всё… И медсёстры - ни бум-бусеньки…
- Так твои туркменки - хоть ещё не плачут, когда ты их… А какой-нибудь орёт, засранец, пардон…
10
Шлёп, шлёп…
- Давай, считай…
- Сколько там у меня… наблалось…
Листопад карт. Мётла сметают их - ко мне. Согласно результатам суммированья. Сдвигаю сам - плотнее, согнать в кучу, обстучать - колода.
- Значит, говоришь… Никого, никуда больше не перебросили?
- Все морды вроде бы - на месте… Нет, там - оуа!
- Кстати, чё это - по-турк?
- То и значит… Что-то утвердительное…
- А чё эти говорят - не помрёт?
- Такого обезвоженного… Эта мать-дура дотянула… Чё-чё… В реанимацию…
- Значит, не просыхают мужики…
- Ленка-а-а… Я как посмотрела… Нам прямо, сам господь бог… Вот они там в этих двух палатах - как тогда поселили, так и… Туалет - один чего… тот, страшный, у забора…
Ого, себе раздал… Три марьяжа… Сорокета только нет… Его, может, и - ни у кого…
- Ты уехала, а мы, значит, досидели… И потом, с лаботы пошли за хлебом… В пекалню…
Так, самый мощный марьяж - и… придётся разбивать… Обидно… Или забрать - всё?
- И чо?
- Да кулёк порвался… Что значит, рано пошли. Они только испекли … Буханки - взять нельзя…
- Ох, как Юлка нёс… Жонглёл!
- Пакет расплавился…. И вывалились… Ленка - как-то - в подол… одну… А я…
Что же это делается… Второй марьяж - и тоже влетаю? Пикей - у меня и нет больше - свободных…
- Ну чо, доигрываем… И пошли телек смотреть?
- Ннну!.. Надоело… Хотя у меня - больше всех… Но завтла доиглаем - эту! А не новую!
- До тыщи - сколько, кстати?
- Там же сплошная партконференция…
- Да та-а-ак… Окна откроем… Уже не жарко… Сигареты…
Один марьяжик я всё-таки - ура-а-а, кажется… А элементарно - могли бы и все вылетить… Вот те и везучесть…
- Ну, считаем?.. И идём… Лучше, чем у Эчкены - всё равно пока - ни у кого…
Середина коридора, дверь на улицу - улицы-то нет - площадка перед пароходом, что виднеется сквозь ненадолго вечером - для проветриванья - открываемый вестибюль. Но нам - не в эту. И вообще - не в дверь. Разворот, и крутая корабельная лесенка на вторую палубу. Всё-таки она обитаема - в одной-двух каютках тут кто-то, не боящийся сварится, - но это вправо. А холл - влево: на самом носу (или на корме, как хошь). Два больших стеклянных квадрата - рамы-вертушки: шарниры у рам - посередине.
- И ни ветерка… О, заработал…
Цветное мутноватое изображение выплыло, потрепетав занавеской помех, но обогнал и загородил его - избыток громкости - словно сделавший видимое ещё более тусклым. На экране - акульий плавник отблеска от, невнятно пока ещё, вечереющего окна.
- Какая ты молодец, баночку не забыла… Звук! Звук! Оглохнуть…
- Махмуд, поджигай…
- Подлые… вы меня так… А это - не мой порок… Должно же во мне что-то остаться чистое, нетронутое…
- Танька, Танька, плямо в селдце… Не напоминай… Я же - вообще! - не кулю…
- А кто курит?.. Ситуационно!
В башке застряли - эти марьяжи… подарки судьбы… Прямо - таланты, у талантливых… Один выявить - в сто раз же, вроде бы - легче… Выждать, сбрасывать по масти - карт в веере много - всегда найдутся… А вот так - три. Или - если все четыре! Свободных-то - пшик… Еле-еле - один открыл, и то - хорошо, да ценой других… А жался бы - все потерял… остались бы - на руках, и - тоже - не в счёт, аналогично разбитым… А когда пришли! Такие надежды! Их выявить - и у меня… тогда будет!.. Почти догнал бы Эч… Вот такие они - ттталанты… Метаться от одного - к тому, сему, и каким - во имя какого? Иллюзия, будто все - твои… Сунься-ка, с ними… А если и жертвовать - одним - во имя… То, судя по марьяжам, не получится меньшим - ради большего… А как масть пойдёт…
11
Нельзя прибавлять шагу… Повода его прибавлять - тоже не надо придумывать…
- Семнадцать дней…Семнадцать дней…
- Плилично…
Тенёк от деревьев - вдоль прямой аульной улицы - набегает до середины, и только понизу. Ноги в тени, головы на жаре. Но если тихонько, прогулочно… Но и не скрыться.
- Какие у них уши… Зайцы…
- Тут - огломные… Как лошади…
Припаркованный недалеко от больничного угла, за ствол дерева - ослик - совсем лошадёнка серенькая, со вздутым, как всплывший пёс-утопленник, брюхом: серые жабры рёбер выпукло переходят в белый коврик - бурдюком, прикрыл глазки с белыми ресницами, и не шелохнётся - залит формалином неподвижного, - тенисто-горячего, - но не добела прокалённого на солнцепёке, - воздуха.
- Всё-таки - меньше половины…
- С учётом, что один-два дня нас будут собирать… Наверно - в Ташаузе?
- А всю ораву - кормить, размещать?.. Вряд ли…
Проезже-транспортная - она же пешеходная - глинянно-грунтовая, вспыхивающая пылью, если вдруг проскачет по ней лёгкий трактор или короткой змеёй проползёт легковушка, объезжающая неровности, - уступив дорогу одной такой, - трое мы, идущие трезубцем, восстанавливаем своё положение - по центру. Растрескавшиеся глиняные блоки, стандартных размеров - с посылочный ящик - складывающиеся в дувалы; и пересохшие, в продольных трещинах, серо-голубоватые из нетолстого, оглобельного, кругляка загородки, вроде для загонов; и сама вся светлая гамма - желтовато-беловатая - делает окружающее, похожим на отпечатанное на матовом стекле или на пергаментной бумаге, сквозь которую идёт подсветка, и на которой как бы не замечается пыльная - или как из гербария - зелень. Зелёность: наверно дело в том, что близко к земле - улиц, дворов - куда блуждающе, как по ошибке, вкатывается взгляд прохожего - не вырастает ничего - сгорает, - а растительность бродит где-то выше неподнимающихся век, и укореняется в кронах, и тоже - совсем не сочная, а в серой патине (изумляют изумрудным огнём только хлопковые поля, - а где они? - в мелиорированной близ-аульной пустыне… в виртуальности…) Всё, что не попадает в тень - всё кажется не только выцветшим, но и неполированно-металлическим, излучающим, отражающим без блеска - напор солнечного света: всё незатенённое - как мутноватое, но всё-таки зеркало, которое сводит в мозг тусклейший рисунок - фломастеры на грани исписанности - рисунок: эскиз кишлачных внутренностей… И уж что нагло туманит и задавливает зрение, так это отброшенное от - светлых - предметов нам в глаза, уже в пределах терпимости - ими рассеянное - солнце.
- Арык… Вот и арык…
Через него - бетонные мостки, и сам он - с бетонированным дном. Граница кишлака и посёлка газовиков. За быстрым скрученным потоком, похожим на толстющий канат, которым зачален наверно борт Устюрта - весь обзор сборных домиков да каких-то построек из завозного кирпича перелистывает деревенскую страницу, открывая окраинно-городскую, - но листы с самим городом - вырваны… Всё, что по азиатскую сторону мостков, умело сляпано из глины - взятой где-то неподалёку же: копай, доставляй, меси, формуй и клади стены. Такова вся эндемично произрастающая здесь, контрастная - даже к сомнительной европейщине, куда мы вступаем - натуральность.
- Сразу вспомнила, как вчера этого мальчишку привезли… Сбитенький, бутуз такой, загорелый…
- Да чё там… Сразу как посмотрел - зрачки-то во-о какие…
- И тонут - в этих… мелких ведь… алыках…
- Ну, тут?.. Тут вряд ли… Или если уж совсем - малыши… Тот-то - лет… А вот где там, за дорогой - помните? - расширяется… Всякие течения… Воронки…
- Щас в душ… Чур я - первая…
- А отец его… Привёз на своей машине и бегом - к нам… Может, мы - чего… Прибежал с этим загорелым трупиком - держит на руках…
- Ой, не говоли…
Подолы у сарафанов - ниже колен, а плечи, спины, упаковка грудей - наоборот, не по-восточному… Кегельбан и бильярд… Макияж в такую жару - течёт; его, следовательно, нет. Иду с краю, и острый угол - просвечивая выпуклую влагу - дарит блеск: у мелкоглазых бледных попутчиц на верхней губе у каждой и на лбу - зреют прозрачные рисинки пота. Когда я пропускаю вперёд вяло совершающих посадку в туристическое судёнышко, то - на трапе-крылечке - на переходе из солнца в тень - схватываю, что открытые спины у женщин в испарине, под бретельками темнятся подтёки, и сразу - перекидывая восприятие - чувствую, что и у меня - под рубашкой, по ложбинке вдоль позвоночника, натекло и подмочило брюки.
12
- Слышь, Холодков… Лампу, что ли, зажги… Уюта не хватает - с этим верхним…
Молча, согласный Игорёк, наклонил голову - поклонился своим коленям - и, задерживаясь в каждом законченном движении - разгибаний и вспомогательных сгибаний - как встаёт верблюд с его двойными коленями, раскачиваясь спереди назад и сзади наперёд, - поднялся с низкого, без подлокотников, дерматинового кресла, вздохнув.
- Другое дело… - выдохнув, уже я, подкрепил свою разговорчивость.
Воссозданную темноту не одна "подстольная" лампа, зажёгшаяся сзади меня, на полу, благоустраивала, - а ещё и синие нитки света из - как раз-таки настольной - магнитолки, - как такса длинной и прижатой своей узкой спиной к стене.
Ещё не вернувшись в точно такое же, в каком сидел и я - ложе, слямзенных навечно из холла кресел, - он, - его рука с плоскими ногтями - отлила, отрыгнувшееся из бутылки, - в - глотнувшие до глубокого дна, пустые стаканы.
- Ведь мне интересна - только радость… В основном, то есть через неё… Бывает же - и в грусти, и в тоске, и в боли - любовь, Дух… Но ищем-то… Да, признаёшь, само собой - вот, есть, есть - но ведь уже и - пришипился - от самого такого сочетания… Сладкая боль - она как-то, знаешь, слишком интимна… Ею не очень-то хочется делиться… Вот щас с тобой о - каких только не подворачивались - поползновениях… Но ведь предпочитаешь - пусть будет событие ни на грош - но в счастье… И не обязательно даже в надежде… - нами откапывались призраки каких-то калужанок, эфемерных - готовившихся вот-вот забыться навсегда…
Это и сейчас была Калуга - ночь зимних Аненок, облбольничных - в общаге, где на четвёртом этаже, только в другом из четырёх - и по четыре комнаты содержащих - холлов, другом - по отношению к той четверти этажа, где моё обитание имело койку во времена стародавней интернатуры (главное продолжение которой - отработку - мы уже оба благополучно перешагнули): я сидел московским гостем, а Холод - штатным хирургом с недавно - на бумаге - полученной квартирой в ещё недоотделанной "панельке", в трёх домах ходу отсюда (но пока он продолжал пользоваться общажкой, единственной, с которой вязала жизнь - с момента зачатия трудовой повинности - всю его трудовую пятилетку).
Предмет: необъяснимость - отмеченность свыше - хорошенастроенческих, прекраснонастроенческих кладовок в памяти, откуда всегда можно поклевать в голодуху.
- Попозже вот здесь должна быть - музычка… - после глотка, стакан - вазончик для одинокой розы - потерял ладонный обхват, - шутя, хрумкнет стеклом, - и палец теперь, как ища пульсацию, елозил по ребристому колёсику, тоже ища и нащупывая.
- Да, ерунда - ты про то? А с таким, прямо удовольствием, вернуть бы… Года два или три… Лето…
- А куда мы там ходили? Почему - там?
- Одного не могу - не уверен - хлопнули мы и сколько? Или совсем - не?
- Я не попадал по клавишам, мазал… Значит…
- А где успели?
- Что мы - самое первое - крикнули?
Будто подняли упавший мяч, и закинули назад, на балкон. На большой старый балкон: дом красного кирпича, довоенной архитектуры, где высота потолков на лестничных клетках - двух или трёх этажей - охала и вскрикивала при каждом к ней прикосновении голосом или подошвой. На улице завяз - ни туда ни сюда - солнечный цыплячий вечер, и парочка студенческого возраста, в халатиках - одна с тюрбаном-полотенцем - облокотились девочки на перила, и вниз, разве что не плевали.
- А можно к вам зайти?
- Ха!.. Поднимайтесь.
- Нет, если бы не подогретые - мы бы не нахалили, не балагурили… Да и не запёрлись к ним - аж бегом.
- Видимо… Их было - трое?
- А может, и четыре…
- Во-о-от в чём дело - бутылка в руках. Точно - это… это вспомнил. Несли… Шампанского. Точно, мы её - и разлили по напёрстку - на всех… И когда выпили - мы и ушли. Так, кажется?
- Я - однозначно - бряцал на фано… Получалась херня… Кто-то из них учился в музучилище - почему я и выпендривался…
- Курили…
- Все курили… Хорошенькие были - не все… Щас уже - не чётче, ясное дело… И потом, в то же лето, мы видели, слегка поболтали, помнишь? На озере. Пляж, помнишь? Одна - она точно получше…
- Всегда есть - какая-то… И какие-то парнишки уже - сразу - вокруг неё… вьются… Значит, действительно получше… Потом куда-то шли по берегу…
Ничего не вылущивалось из памяти - поразительного… Холодков и я - тогда - слегка только распустили хвосты… Нам - тоже никто - не бросался на шею, не строил глазки. Стоп, нет-нет, самая невзрачная - всё приглашала заходить…
- Почему мы к ним - потом-то - потом ни разу? Пляж, что ли, отбил?
- Убей, не помню… Пляж?..
Как Сизиф, в гору двух маршей лестницы, я чувствовал себя готовым вбегать - вечно. Толкая перед собой пушинку глыбы - она сама тащила бы меня, как воздушный шар, - которому на вершине - каждый раз - лопаться…
- Во-первых, двоиться стало - основательно… Не тогда - сейчас! Во-вторых, сам с собой - чуть ли не стихами… Конечно, наливай - о чём разговор…
13
- А Тыркеш во сколько собирался?
- Да вот - уже должен…
Утренний - кто чай, кто кофе - растянули; не поторапливаться - не вступать на тропу: до арыка, а затем от арыка - до рабочей пропарки: свободны - один раз в неделю. Слотина - звяк-клог-цинь - чашками-ложками, сложенными в эмалированный тазик - за дверь - сполоснуть; Эчкенко, простонав "Оу-а!", откинулась на свой край привольной тахты учительницы, как видно, не имевшей склонности к узости круга, и как тяжёлая кошка - перевернулась - носом в нащупанную одной рукой книгу с тумбочки. Мне предоставив донышки пяток, колбообразность икр - за чем поднималось оконтуренное халатиком двугорбие ягодиц и провал седла со вздымающимися за ним сведёнными широкими лопатками - и дымок русой стрижки.
"'I wonder if you haven't mistaken your medium', I said."
Мидьем, медиум… Среда - обитания? Окружение… Матерчатая обложка ветхого словаря, если проезжалась по ногтям - то мгновение скобления сопровождалось, на режущих кромках передних зубов, вспыхиваньем оскомины, как от пыльного воздуха - и возвращением на подушечки пальцев - пересушенностью или даже пилкой для ногтей. Мидьем, мидьем… Средство, способ… Кроме: среды - первое и середины - второе… Синоним - минз?
"'What the hell do you mean?'
'I think you're trying to say something; I don't quite know what it is, but I'm not sure that the best way of saying it is by means of painting.'"
Вот, тут стандартное, понятное - бай минз…
Тук-тук-тук в призме - на секунду тёмной пустоты приоткрытой двери - уже догнавший колокольчиковый хохоток Таньки под украсившие смех опять цинь-цинь-звянь, но из спрятанного ударного инструментария, за синенькой с коротким рукавом рубашкой хрупкого Тыркеша - тук-тук-звук медалями повис на синеньком. Суженность глаз всё же у туркмен - ненавязчиво добавлена Азией: височные углы глаз - как смоченные тоненькие кисточки акварелиста - чёрненько вытягиваются.
Формат, с яркой глянцевой обложкой, Пэновского издания почти точно, под обрез, ложится на маленького, но вздутого, вспухшего жёлтостраничной старостью, "Мюллера" - и проползает на нём к стене по журнальному столику. С кресла в самом углу комнаты - где свет от окна прикрыт полупрозрачной, но отдёрнуто-гофрированной, чтобы не загораживать далее в окне вставленный кондиционер, шторой, краем всё равно затаскиваемой в поток - я поднимаюсь, клюнув собой, как на качалке, вперёд.
Встречаемся руками - в середине комнаты: над углом широкой лежанки, над ранее здесь светившимися толстыми чистыми пятками.
- А что - каждое воскресенье там ярмарка?
- Всегда базар, ярмарка… Обычный день - базар… Воскресенье…
- Слушайте, а жара! Вообще! Сколько, интересно…
- Но сорок есть…
До Куня-Ургенча - летим, локти у всех четверых торчат, даже висят из окон. Насыщенный зеленью поворачивается веер, - кружится - прямолинейностью хлопковых посадок, в которых как наряженные - разве что невысоко, не на шестах - расставлены, каждая сама по себе, сине-серо-белые тряпичные, без лиц - закутаны лица - куклы. Движения в одеждах - нет.
Давно не виденное многолюдье - машину запер Тыркеш где-то за квартал - влечёт нас сначала расквитаться с сочными дарами ещё на подходе к рынку, а потом вернуться - чтобы без сумок - сложить в багажник. Теперь налегке гуськом мы продвигаемся вдоль какой-то глухой стены, ограничивающей территорию торговли, по узкой полосе тени, фиолетовой, в которую в глазах заползает жёлтая полоса из вылизанной солнцем тротуаро-дороги. Словно это край обрыва, и горе тебе, если нога соскользнёт в солнце… Уже бродим - немного привыкнув к жаре, - и по очереди теряемся в омутах толпы, гудящей меж двух шеренг задом развёрнутых грузовиков. Шмотки всякие - но есть и на что нарваться - неоценённое в местном климате, экспортированное из Европы будто по ошибке - сюда. Находим друг друга возле Тырк-мобиля: я дольше всех - выжидал, - пришёл раньше и почти прижался к глухой стене, чтобы поместиться целиком в полоску тени. Тыркеш-то - вот он, а я его и не заметил…
- А они? Ещё ходят - где?
- Ой-й-й… Им же - сам знаешь… Только дай…
Но на обратной дороге, за окраиной Куня - минуемыми на скорости древностями - заинтересовались они же, хоть и страдающие от жары не в пример - я ж тоже южанин, - но уже адаптировавшиеся и не упускающие своего - туристки-экскурсантки.
- Тылкеш! А это? Может, покажешь? А то - никакой Бухалы не видели…
- Мавзолей старый-старый… Совсем ремонт требует…
- А вон минарет… Как новенький.
- Туда - кладбище… С той стороны…
Тормоза скрипнули. Заходим в тень стрельчатых проёмов, изнутри обставлено лесами… Приглядываемся к тусклой глазурованной мозаике с многочисленными ранами - отколупанными пятнами до слоя строительного камня… Переходим дорогу и виляем по тропинке между бело-булыжными курганчиками человеческих размеров: мумификация в индивидуальной печке - обеспечена. Поднятые наши носы заворожены идеальными линиями вертикально задранного хобота закопанного супер-слона… Поверхность - в более сохранной глазури - без выдутых веками и ветрами ниш и щелей. Есть дверь - муэдзин зайдёт и полезет на самый-самый… Напоминает скипетр - потому что наверху - каменная беседка. Напоминает ещё - токарной обработки барабанную палочку - толщиной в основании, равную лобному месту московского или астраханского кремля. Ни души - кроме нас. Нет, кто-то шевелится - на белом погосте…
14
- Вот, наверно, потому что здесь ещё и ремонт - меня и промурыжили всю осень… На Беговой…
- Ну, там у тебя - тогда - я посмотрел…
- Хотя, знаешь, сталинское, конечно, давит… Но - ты, как раз, когда после ноябрьских заехал - а перед этим - помнишь, я говорил - целая толпа, весь цикл инфекционистов жил в комнате… Так я даже начал входить во вкус… безалаберщина!
- Хорошо - у тебя консервы… В этой "Метле" - пожрать…
- Наливай… А ты сидел - вообще - неподъёмно… Я хоть потрясся… вклинивался… Мы уже - или старенькие?.. Перепад… Хор-р-рошенькая - ннноги! - на лестнице!
- Я там чуть - за сердце!.. Ещё - по?.. Половинке… Принимает - организм… Второй у меня, правда, нет… Только эту - в последний момент…
- Как ещё - до - мы её не выпили!
- Надо в ординаторской будет - так, невзначай - по Арбату, в "Метле"… Москва вроде - рядом, но если - вкалывать… Я - вон - две недели - в Калугу-то! - из Аненков… К тебе - хоп - на поезд… Завтра надо - тоже поездом…
- Нет, здесь - да… куда-то можно… если влезть. Чуть протянешь, конечно - мест нет… В "хилтоне" в этом… я чё-то вообще - никого… На кафедре - ординаторы - москвичи да из Третьей управы… у них своя - на "Щукинской"… Здесь же - пораскиданы… На пятнадцатом… даже не знаю, кажется - основная масса… Но и на других… Контактов - так что - йок… По идее вся общага - под усовершенствующихся…
- А ваши кто - в блоке - рядом…
- Там вообще - заперто… То у них - селить некуда, то половина - под замком… Нет, я понимаю - это считается - или считался… как он… гостиничный этаж.
- А Мыкола?
- Если всё-таки - да… то кому-то - конечно, придётся - на полу… Фик его знает, какую-ньть московскую… второй год - может, и увлёк… Чётко пропускает - здесь, в смысле… ночёвок… Женатые они - регулярщики… А Киев далеко - и детишки… Но, говорит - гостят… и хрен знает - где-то… останавливаются… У него - московской родни - выходцев с Украины - у-у-у… А сам - типичный… разговоры с прищуром… Всё чё-то хитрит…
- У вас тут в коридоре - сабаны, лестницы… Мне показали дом, где - квартиру… Ладно - недокрасили… А там отопление прорвало, и маляры вообще - всё побросали… И уже обещают - не раньше, чем весной…
- А так - дом-то - заселили?
- Ну, кому негде - живут…
- Сколько - перездов… Когда закончили интернатуру… Из наших - или вообще из всех - один ты - в областной… Теперь - вон - квартирный…
Я тогда - барахло своё - мне надо было устраиваться, от Второй городской, в - непосредственно - Калуге… А все уже съехали… И тогда же - Лёвка звал на свадьбу…
- Ты ж - был? Я их ненавижу - всякие, я имею в виду, свадьбы… Сказал, что надо - срочно - в Москву… И для очистки совести - взял и умотал… И шлялся там… Я его как-то видел… ещё когда - в городской…
- А чё ему - в Калугу? Формально, он, конечно, калужский… Но - соцобес… А интернат для психохроников - ты ж в курсе - на границе с московской областью… Через московскую пьянь - Лёва там - и развивает… деятельность… Чё-то перепродаёт, химичит…
- А эта, как её? Балерина - Ольга? Ольга… она архитекторша…
- Наверно, тоже… в деревне… Не знаю… Да они - парочка…
- Мне как-то, помню, даже стало неловко… Лёвка меня - Юрок, ну давай, приходи, с тобой веселей! А я - принципиально… Ты ходил - сам? С Любой?.. Как она - второго не родила?
- Кто-то говорил - из их… Частушкина… Что - собирается…
- Пьяные… Честно, Игориньча… Ты до сих пор - её - а? Чувство - в силе? Или - как она вышла - за - моложе неё?.. И когда переселилась - с глаз долой - уже не в Аненках… А Калуга большая… Да ты и - не бываешь…
- Что-то, конечно…
- Как она - рисковая - с таким пороком… Незаращение, судя по шуму - насколько я… И второго собирается…
Тогда, три с половиной года назад, он сухо сказал - оставляй свои вещи, жалко что ли. Молчаливо и в типичной - для него той поры - отрешённой заторможенности - посмотрел сквозь меня, пожимая руку. Потом вспомнил: Тебя Лёвка просил зайти, насчёт свадьбы… Но я бы сознательно не завернул - на второй этаж. Где Старчиков обосновался до осени у невесты… В своих-то - год считавшихся своими - комнатах в конце лета произошла смена - на свежий заезд интернов. Столкнулся, как назло, на лестнице… Понимаешь, какое дело…мне в Москву - нож к горлу… Эх, Юрок! Вот жаль!
15
Повёл плечами - отлипло. Так долго не посидишь, согнулся, да плевать.
Чайнички белые, фарфорово-толстые - самые дешёвые, не новые. Мокрые верёвочки, связывающие крышечку - вернее, пуговку с дырочкой - с ручкой. Заваривают одним махом весь поднос - как-то видел - вот и мокрые…
- Вон тех?
- Одну… Я не дотянусь.
Когда обе ноги - вбок. Мы-то, мужики - коленки в стороны. Карамельки - вон там, в обёртках. А леденцовые - горкой.
- На, держи… Дай-ка, я тоже…
Что у Таньки, что у Ленки - взялись, грызуньи. Уже возле каждой, у подолов, соприкасающихся с ковром, но на начинающейся клеёнке - рулон которой раскрутили, создав на полу стол - горки абрикосовых скорлупок.
- Тыркеш, а как вы так делаете - что они лопаются?
- Варить долго… Солён воде…
- Наверно, чо-то ещё - чё ж они лопаются…
Надо на четвереньки - зачерпнуть с блюда, из террикона абрикосовых косточек… как маленькие приоткрытые устрицы. Речные, паразитирующие на беззубках - на пляже, со дна кто-нибудь - на жаркий песок, скопление, слепленных - друзу-колонию - они и высыхают, предсмертно разведя створки… Двумя руками, большими пальцами - щёлк - ядрышко. Не горькое - наверно, сорт. Часто абрикосовые - горчат. Или вываривается из них - горь. Скорлупки - сизоватые и в пятнышках голубоватой рапы. Или так - в полутемноте? Зал. Пол - сплошь, и на стенах - на трёх - по ковру. А где нет - там небольшие, на высоте лиц, окошки, заложенные расшитыми думками - чтобы дозировать жар света, но не включать электричество. На таких же подушках - попробую снова как Тыркеш - только мне кость давит, если сидеть полулёжа. В руке - пиалка - пиалушка - с зелёным. Что - зелёного-то? Листья - когда сухая - заварка. А настой - жёлтенький. Рядом с каждым гостем - персональный фарфоровый, с верёвочкой… Вот уже и на животе - пропиталась… Какое у моей тонюсенькой рубашечной ткани, интересно, название?.. Пятно. И рядом с ним - ещё маленькие. Скоро сольются в кляксу…
- Это её муж - агроном.
Правильно - интеллигенция, и главврачиха в сумраком приглушённой пестроте платьевого рисунка - сугубо среднеазиатские параллельные красные, жёлтые, чёрные полосочки-столбики - как цветной дождик - шёлк. Муж, вернувшийся с двумя шампанскими, у одной - крутит, а вторую - шофёру "Скорой". Пошла по периметру достархана, а от шофёра - сюда, к нам. Дань не их перемене блюд - или, напротив, приняв-поняв по-своему - тёплое не контрастирует с чаем? Тоже - перед жратвой, тоже - сладенькое. Ещё - растрясти - перегретую. Но и пены - слегка. Сатурированное. Зато - фужеры. На треть - пригубливайте.
- Хотим - благодарность… наши московским…
Чешет по-русски - чище Тыркеша. Два врача: она - глав, Тырк - остальное. Ну там - акушерки, фельдшера. Вон - никуда без этого - аптекаря, хранителя бинтов. Эк как улыбается.
Тырк - меня - тырк в бок:
- Юры, ответный… А то - щас она уйдёт, - и я уже схватываю традиции: женщины должны исчезать, а вообще-то - и не появляться (наши козы не в счёт).
- Уйдёт, да? Разрешите мне! Оставшееся в бокалах шампанское мне хотелось бы…
Всегда выказывают поддержку - манера, - все сидят и легонько кивают, любя серьёзный тон. Аптекарь - знаю - почти ни гу-гу, но вроде понимает. Агроном-муж? А уж девки-чернавки, забирающие тарелки с термостойкими сладостями - с квадратных метров напольной клеёнки… Санитарок, медсестёрок - попросила - из больницы? Знакомые золотозубые… Ставят коронки - на здоровые зубы: престиж. Эти уж - совсем не в ладах… " Так что - болит? Где?" "Болэ-эт…" - и улыбка: помощница.
Надысь для острастки - по носу немножко дала - чтоб не задирал. Мы же, хоть и не хотим быть, а - выскользнет - мол, надо не так, а так, где анализы? Шлепок - художественный - за это стоило бы… И в тост вложились, с моей стороны - искорки искренности. Услышала?
"Вы не съездите, тут рядом… Больных поликлиника много… А там что-та - пришли, сказали - живот, понос… Может, хирургический? Посмотрите - пока я тут, дела - сижу…"
Отчего бы и нет? Приём в сауне - откуда я каждые двадцать минут бегаю вокруг больницы, по улице, в кондиционированную ординаторскую - приятно бросить на, в соседней двери, Тыркешку. А что она - его-то - не в первую очередь? Хотя - на приёме толку больше: без языкового барьера и лишних знаний, но зато нюх: щучит, чего надо здесь бояться - вон вчера как - "боткинку", ещё без желтухи - цап, не проскочила.
Более тёмный зал, но простор - при электричестве, высвечивающем только часть убранства, - с полуголым скелетно-худым, - загромождён - оставаясь простором - ковровыми лежанками, посудой и медленно кружащимися вокруг страдальца - в длинных тёмных платьях - жёнами? Шофёр "Скорой" налаживает контакт, я заглядываю в горшок с желтоватой пеной над - не гуще воды, - и болтающейся при покачивании. Хватается за живот, толдыча "Балыт, балыт", но не температурит, - из него льёт - высох и вял. Раздумывать нечего - от прислуживающих требую отправки. Шалишь, не отдают - с первых же слов переводчика понимая мою алчность: унести и принести в жертву… Ни с чем - ставлю в известность, ворвавшись в кабинет к главной. Только что отпустила бессловесных медсестёр, с которыми переделывала какой-то график, и теперь рассеянно слушает мою версию холеры.
- А-а-а, так во-о-он - кто… Не надо… Везти - не надо… Это наш наркоман… Опий… караван, как у нас говорят, опоздал, не пришёл… Вот у него - понос… Абстиненцссс… Сколько говорите - два дня? Вы ему морфффь - не деляли? Харяшё… я зайду… потом вечером…
Ведь специально заслала - к кому, ух! И ни слова - о его хобби.
Прелюдия сладких вод закончилась, и схваченные резинками шальвар в щиколотках - водрузили на земь два блюда плова, и муж-агроном уже - с водочным стеклом: чем и будем проталкивать жирный рис. У шофёра "Скорой" обломалась в пальцах "бескозырка", пробку дерёт зубами. Главврачиха с подушек свой небестелесный образ снимает и почти незаметно - не афишируя самоизгнание - откланивается. Ей тут жить, а наши, с лоснящимися декольте и протекающими подмышками - они поднимут, вполне зная с чужими меру: средний род - по азиатским канонам, или - как легко склоняемые, на словах, все под гребёнку… Мне же - угоняться наравне, а туркмены - глушат, благословясь: перед едой, только что, обвели - омыли - ладонями лица…
Делегацией - в солнечный огнедышащий вечер, посмеиваешься над тем, как летние брючки у тебя мокры по ляжкам, и рубашку, расстёгнутую до пупа, застёгивая, берёшь щипком, где подальше оттянется, и колышешь, дёргая за материю - овевая и просушивая…
16
- Это как-то - смешно сказать - поднимает… в глазах - причём в своих - больше… На неё же - все - обращают… Мужики, конечно, в основном, но и… всякие… жёны… Она ещё оденет соответствующее платье - для выхода…
- Чо ж я - не вылезал?.. С ней на людях - блеск… Блондинка с детской кожей… Улыбка - не по вызову… Не тогда, когда - только если достучишься, а - как… что-то - от избытка… нефальшиво спетое… При её красоте - да ещё когда подаётся под соусом хорошего настроения… Недалеко, правда - до развязности… Но - приятно-на-грани…
- Но к чему - трудно… Я если…
- Да уж - если фортели! Ты - это столетние воспоминание - как по концертам… водил… А насчёт развязности… Хотя, пожалуй - сразу в грубость… Сразу - без труда - переходит к матершине… Но опять - очень ей идёт - чистяк… Умеет пользоваться…
- Срывы… Всё хорошо, весёленькая, в настроении… И непонятно - отчего, почему - угасает… Не уловишь. Раз вдруг - и колючая… Взбрык…
- Да, у них - право… Один раз с ней - у-ух… Тоже ведь - как на банановой кожуре… Пошли - доехали из города - сюда, в Аненки, в "Терем". Места ещё были, но и народ… подтягивался. И к нам за столик подсадили двух. Да постарше Верки - на вид, уже что-то дамское. Они - сами по себе, мы - сами… Но одна - красавица жутчайшая. Да ещё - другого типа, чем Верунчик. Тёмненькая, с глазами цвета солёного огурца… В общем, на полбалла обходит… Я, конечно, пялюсь… Не в открытую, но - напротив же… Вот у Веронички настроение поползло-о-о! Когда оттуда уехали - вылезли около Технологического - а там вроде - дискотека… Внаглую - прощается со мной, и - туда, за дверь… Я остаюсь - оплёванный…
- Но ты - тут сам… Понятно - радости мало…
- Нет, конечно, чаще - непонятно… Отчего?.. смена… А при Веркиной такой, как бы это… неприученности подыграть - тут уж успевай-уворачивайся… Мы все - не без того - куда ветер подул… какое настроение заладилось… Но - руль! Есть же - всё-таки - руль!
- Ха… Это… это и подкупает… ведь - противоположно лицемерию… Скажешь, в ней - хоть капля лицемерия?
- Полностью - за… Даже добавить надо - интрижности! Без, всяких там, сокрытий… Раз - и предпочла - твои ухаживанья - моим… Потом - ты её ещё куда-то выводишь - а она уже принимает подарки… Как его… С машинами - автостоянка - ты же сам мне…
- Да, даже обижаться - как-то… Я чувствую - у неё есть и деликатность - хочет свои выверты - представляешь? - смягчить… Когда меняет… И это - при том, что…
- Я понял - не от большой любви…
- И не то - даже - чтобы от любви… А этот, он же старше меня - маленький… гадкий-страшный… Был бы там…
- А чо - тем же, что и ты - тогда… у меня увёл… Минимум - но условий… Теперь - запросы выросли… материалка - поосновательней… Я, получается - уж извини - на первом месте… Гол как…
- Параллельно с нами - знаешь?.. А одноклассники? Одноклассники у неё - на каком?
- Ха! Одноклассники - да, нецеремонистые… им проще было… Но ты сравни - всё-таки даже в общагах. У тебя - сразу - здесь, в Аненках - своя комнатуха. А я - по разным, рабочим, строительным… всегда - кто-то… своим присутствием… И не номинально! Не выгонишь! Поэтому всё равно - будем считать, что со мной - Вероничка была наиболее…
- А чо - я с ней, что ли, тут - жил?
- Всё-таки… Ты-то - продвинулся… Ты! Не я - рассказывал! Трусы, как говоришь - не снимала… И, тем не менее, вон на этой койке, под одним одеялом…
- Да - но ничего ж не…
- Но - за сиськи-то ты её, а? А я? Её - и не поцеловал… Так - братские попытки… А ты - я же помню - она тебе: Женись, тогда - всё, что…
- Ну и что?
- А то, что… Хоть она и не лицемерит, и не интриганит… Она - не знаю - хоть в кого-нибудь влюблялась? Она, чётко, как все бабы, предпочитает - материалку. Сначала. А не духовку… Да, небезоговорочно - отдавая отчёт… Да, мечется…
- Ну, вот у меня - только спирт… Половина, меньше… Двухсотграммовый…
- У-у-у, да тут - если развести. И мы будем - чайными ложечками… Так, что я хотел ещё ска… Ага… Очень интересное сочетание - она же совершенно не любительница… Понимаешь - артистическая сексапильность. Не более. Ей на фик - туда - не нужно… Кстати, ты же сам мне - когда с ней тети-мети, при одетых трусах…
- Холодющая - вот те и всё… Её - если вообще можно - то надо так! Раскачегаривать…
- Ветреница - лишённая либидо, а? И не сказать чтобы находка для борделя - там ведь тоже нужны - неоргазмирующие… Но - чтобы и - не испытывали отвращения!.. И чем ей - тогда полагается быть? Будь, Верунчик! Хитрюгой, пронырой… А эта? Даже если - как его?.. возьмёт в ежовые рукавицы, задарит её - всю… Правильно?
- Откуда я знаю - задарит… в ежовые… Что сама… Но и как-то - легко - раз, проговорилась - перевела в шутку…
- Ну, не знаю - как… На интригу - не тянет… Она всё равно - это её единственный настоящий порок - взбрыкивать и перелетать… Она крайне - крайне! общительна, социальна… не выносит одиночества и вообще - всего ровного…
- Вот по столько… Кот наплакал… Тьфу! Всё-таки - медицинский - с сивухой…
- Как-то, когда я жил в общаге… Ну, где с заводов там, со строителями!.. Один хмырь приносил спиртягу - вроде технический, но какой-то особой - сверхвывысокой - очистки… Лучше "Золотого кольца"! И разбавляли, и так…
17
Гранича с гладковыбритостью щёк и с укропными веточками, но бордовыми - варикозными капиллярами, - слюна, скопившаяся в углах рта, - уже концентрирована и суховата, как крошки творога, - когда, как сейчас, он орёт, негромким стариковским сипением. Старшая - бандерша - ей, наверно, под пятьдесят - ресницы связаны в снопы, глаза обведены как некролог в газете - и ими обводит собрание - таращит - укрупняя? Приём делает лицо - ненормально-долго удивлённым. Хорошо разглядывается зато цвет глаз - сизо-молочный. Старпёрышко наш - её давно, говорят, приблизил за, включая эти, качества - когда-то хорошела. А кто - из молодых? Ну, Настасья - мордовата, но ничего - глаз терпит, - только до чего ж - низко сползло со щёк - одутловата в талиях… Средний медперсонал встал и - поплёлся за дверь, шаркая бескаблучными и беспяточными чувяками - погоняй на каблуках - тебе не шлёп! Алька одна - кроссовки не снимая - или тоже переодев? - переминалась - бегуньей, застоявшаейся на старте… Старшая замыкала, капитанша - последняя с корабля. Зад у неё крепкий, - да ну, это уж надо очччень…
- Обхёд у меня с… Сы… Сы… - поискав в перекидном календаре, потом открыв блокнот-ежедневник, надолго замер.
- Со мной, - белая керамика Томкиных зубов выпустила на свободу отгадку.
- Дё, пгавильно, Тамага… Тамага…
- Владимировна…
- Дё, все свободны… Югий! Секунду! Я на планёгке с вашими пгафессагами гавагил. Я не могу остаться с одним огдинатогом! Они согласны, поэтому пока - у нас.
- Да я всегда рад - тем более, дежур… Как раз… тогда чего мне…
В одной из моих двух палат лежала куклолицая хохлушка - непосредственно с Украины (больница обслуживала страну в целом). Для климактерической кардиопатии - бабёнке надо было ещё жить и жить - рановато; сердцебиения - неуловимые - мы пытались зарегистрировать холтеровским мониторированьем (суточно записывая импульсы на переносной мини-кардиограф, похожий на плейер) да выискивали на плёнках волны предвозбуждения желудочков. Она всегда - раньше, чем я вставлял в уши фонендоскоп - задирала рубашку до подбородка, и хотя слушать там было нечего - пороком и не пахло, - но потыкать под левую грудь каждый раз стоило. Старпёрышко, слюнявый хрен, на обходах всем бабам клал руку так, чтобы сосок приходился на середину его ладони - безразлично куда попадала при этом мембрана фонендоскопа, - и если объём возвышения его устраивал, то обязательно проверял "Так не больно?" - нажимал кончиками пальцев по краю грудины, а пяткой ладони по-гончарному сминал мякоть и словно пытался замесить сосок внутрь, вглубь теста.
- Я знаю, вы сегодня дежурите… - чистый русский язык.
- Да, не повезло… Тут, понимаете, академическая клиника - больше отчёта, чем дела…
Взгляд не оставлял сомнений - как и в каждый день моего сидения на кромке её кровати - чёрные шарики глаз, в которых плохо различались за блеском зрачки, почему-то напоминали протянутые ко мне руки.
- Ага, посмотрите, головой не двигайте… Вниз, вниз…
Да нет у неё "Грефе", и гормоны - сразу проверяли, и эндокринолог…
- Отнесу сегодня на кафедру вашу "историю", опишут… Но там за сутки ничего особенного - не проскочило… Через денёк повторим… А сегодня, говорите, ночью - были?
- Игорь, понимаешь, она… как бочёнок… Ну ты представь… И это при том, что - там ого-го лицо, глаза горят… Одно то - что на меня реагируют, это, конечно - возвышает…
- А есть такие, вообще артистки… Нет, я не говорю… Многие искренне - больница же располагает… Как курорт… Нет, не даже, а именно - платонические…
- Так вот, слушай дальше… Она уже как-то - как-то чуть навязчиво - мол, с мужем давно несчастье… Травма - что-то с позвоночником… У неё - ребёнок… Сведения, которые знать-то даже - полагается - лечащему. То есть - весь набор, семья, но - те то слово - голодная… течёт… Невооружённым глазом… А парализованные они - муж, муж - знаешь, ревнивые - никакая мелочь, начни она шустрить - у себя там…
Обе кардиоложки, доставшиеся при разделе корпуса - осчастливленные моим вечерним обходом - не беспокоили перевариванье во мне пищеблочной котлеты, и настольно-ламповый свет, накрывая колпаком угол ординаторской, отгораживал меня от смысла моего здесь пребывания; я сидел и смотрел в циферблат городского телефона, по которому совершенно некому было позвонить - даже после полугодовой адаптации в городе миллионов.
- Сижу себе, сижу… Думаю, брякнусь щас… Хоп - дзынь, из соседней кардио… А тут же - открывается дверь и входит Настасья, есть там одна сестра, тоже дежурила - ну что ты! Жуткая! По-моему, своими раскормленными талиями - она с этой хохлушкой… Да, они вместе - та, видимо, сама постеснялась - уверен, посредница… Я машу рукой - садитесь, мол, на диван - сам по телефону. Настасья мне, комкая, что вот эта больная что-то неважно себя - и за дверь… Правда, топать не пришлось - уточняли назначения, кладу трубку, весь внимание…
- Дальше можешь и… Не-не, послушаю - интересно… Но - по опыту… Ты же знаешь, сколько на эту тему - да ещё среди хирургов! Никто ничего - но что такое достоверность?.. Случай. Есть один - хват, и за рюмкой спирта - о другом, таком же: якобы тот выяснил! Тот, другой - одну из Приёмного покоя - если только совпадут графики - всегда можно. Попросить. Так вот, который мне рассказывал - за рюмахой - он сам, по совету друзей, торкнулся… И сразу - Бильрот-один, Бильрот-два…
- За это надо выпить… Сало - присылают? Как - под Воронежем - Россошь?
- Сало? Хотя, может, и купили… Они же - я говорил - в самом Воронеже…
- Да, забыл - твои - и старики, и брат - когда ты, там уже, учился? Туда - да?
- Нет, как раз-таки брат - с семьёй - он там, в Россоши…
- Фу, я с этим салом… Сало - отшибает, кстати… Так вот, второй - тоже, как я понял - по локоть…
- Ага, и он аж - прямо с ней - подружился…
- Речь - только о которой из Приёмника?
- Ну да… Слово за слово - она как начала ржать, когда тот - про первого.
- Про наводчика?
- Ну да… Она - и со смехом, и презрительно, мол, герой - ничего не может, одни ля-ля…
- Поня-я-ятно… Тоже - попала… чем хочешь теперь - открестится… Туман сгустился…
- Во-во, о том же! Как - легко поверишь? И этому - за рюмкой - получилось же - в момент - поверить? И тому - который якобы первооткрыватель…
- И мне - не вздумай!.. с этой хохлушкой… Побеседовал, ещё разок выслушал - про мужа… Пульс, только пульс - никаких раздеваний… Но каков взгляд! Один шаг!.. Ну ты что?! На рабочем месте?! Кругом - глаза и уши.
- А если бы она - не уширенная в талии, а зауженная?
- Вот ты гад, Йигирь! Сам-то?.. Мы оба же - не истребители…
- Нет, а вот если бы она - действительно…
- Ну, тут, конечно, трудно тормозить, когда уже поехал… А ты мне тогда скажи - почему их нет? Ведь - ни вокруг тебя, ни вокруг меня! Бог бережёт?
- На голодном пайке… И чо ж нам теперь? На безрыбье - и саркома?
- Во-во… Будто - указка… Или выбор. Хошь - окунуться - снижай планку! Если не двумя ногами, то хотя бы одной - из эстетики - па-апрашу!
- Элемент предательства… минутная слабость…
- Или? Если залить зенки как следует…
18
"Brueghel gave me the impression of a man striving to express in one medium feelings more appropriate to expression in another, and it may be the obscure consciousness of this that exited Strickland's sympathy. Perhaps both were trying to put down in paint ideas which were more suitable to literature."
… затемнённое сознание… подсознательное ощущение - так? или что?.. На уровне подсознания - проникся… Этим же - у Брейгеля… Как и Моэм, но Моэм уже, надо полагать, сознательно…
- Скоро ты - добьёшь?
- Укладываешься - в слоки?
- Какие, чё?.. Сколько нам?.. неделя… Моэм - знаете ведь - был врач…
- Сомерсет? Тыркешка вот - врач - где, а?.. Что-то читала…
- В целом - не нравится… Единственный, какой его роман…
Эчкена в выходном сарафане, но пока босиком. Конди-ветер репьём цепляет марлёвку у наведённой в окно - стоящей на коленях на стуле, как на лафете - короткоствольной мортиры: чтобы видеть сквозь занавеску - терпит прикосновения тюля к своему - пирамидкой - маленькому носу. Танюня - ушла за широкую тахту, к - у стены и у двери - столу, выполняющему кухонные функции; сама тоже при параде - хотя тоже босая. Узкие, продуманно, но при жаре-то не в обтяг, брючки - если не знать, что в них выгибаются, то вполне стройно, из-за длины ног - уносят спрямлённые линии выше столешницы: почему и - в промежности мелькает красная, стоящая за Танькой на столе, чашка. Юбка, особенно ниже колен - как ходит в больницу - выгоды бы лишила: дугообразность хоть, в этом случае, и потерялась, но в пользу худшего - голени казались бы воткнутыми в землю как два расходящиеся в стороны деревца, выросшие из двух, брошенных слишком близко, семян.
- Мы ж поддали… Он, наверно, и - не уложился…
- Чё - вы так - после?.. холошо наелись?
- Но мы ж - в больнице - не с вами - раньше обеда… А там - там скромненько… Подумал - коль больная… то неизбежно - вольют…
- Далеко? Мы уже пришли - а он тебя - только щас привёз…
- Я не ориентируюсь - вроде хуторка… А у бабы, как у всех таких, многодетных - анемия… Тыркешка - те же рецепты - сам бы не хуже… Но - пыль в глаза, из Москвы… Так я о чём - он - муж - пастух, а у его жены анемия. У всех же представительных семей - как у Тыркешкиного клана - оказывается, есть где-то стадо коров. Где-то - это в Кара-Кумах, в оазисах, хрен найдёшь… А значит, должен быть свой - может, не у каждого, а на нескольких - пастух…
- В Москву ехать - колову плодавать…
- Во-во - любит ляпнуть…
- Понимаешь, на молоке - коль он пастух… и особенно, наверно, она… А в молоке - железа же - ноль, мизер… Ей мясо надо… хотя такие анемии одним мясом тоже…
- На инъекционных почему-то - лучше идут… А везде пишут…
- Влоде - сегодня - и не наквасились…
- Четверо - на бутылку! Капля… но я, как всегда, весь мокрый… Плов, чай…
- Надо же, сладкое, чай у них - перед - солёным… И нас - девушек - не жалуют, азиаты…
- Да-а… Вы, женщины, тут на востоке - как мухи…
- Давай, мы его побьём - ну, хоть один раз!
Объединилось - свилось - по три руки, по пятнадцать пальцев . Растопырив из кресла вверх - свои две, - я сдерживал напор, не позволяя, чтобы третья женская рука, с каждой стороны освобождающаяся для нападения, дотянулась до рубашечки моей, тоже уже одето-застёгнутой в ожидании вечернего выезда. Сообразив, что по воздуху пробиться, куда-то, куда они метят - от силы получится царапнуть или цапнуть за пуговицу - коварная Тать-воровка вильнула золотой ручкой по беззащитному в данном положении моему предплечью - к локтю, вспорола кожу, от самого моего запястья - лезвием нежности, - и разваливая как плугом лоскуты в стороны, забралась длинными пальцами уже под сухожильную головку бицепса…
- Так вон он, кажется, плиехал… - налёгшая на мою левую, Эчкена, потерявшая к борьбе анфасный интерес, лоснящимся профилем уже снова вглядывалась сквозь пыльную бурю занавески.
- Ты это… доктор?
- Ну.
Час назад пришлось выйти - вытолкали, - взял сигарету, и на крыльце, как на сходнях - вроде и звуков явных нет, а слышна гулкость листового металла - выкуривал. Горячая тень - от ощетиненного гривой верхнего почерневшего угла - где кают-компания с телеком ещё продолжала накаляться - тень падала на причал… Что в такой жаре переодевать? И не красятся… Ждать ещё - или?..
- Ты ж видишь? - у загорелого - без рубашки, но в майке - газовика с рыжей квадратной бородой, правая рука от самого плеча действительно сохла.
Не из моей комнаты, - где спали, правда, не всегда одни и те же, - да и у меня, у самого путались лица. Из какой-то рядом - разумеется, из того же мужского, наиболее населённого крыла.
- Раньше - сила справа - больше, а теперь - чё это? - он указательным пальцем левой давил на указательный палец правой, пытаясь вызвать сопротивление всей ослабевшей конечности: правый указательный неохотно, но в конце концов безвольно выгнулся назад.
- Да-а-а… - я пощупал рабочие натренированные, и только в контраст с симметричными мышцами - майка с бретельками открывала всю полноту разницы - суживался диаметр заболевшей ручищи, - Вывих, наверно, был, да?
- Вывих - я ж те и говорю… В мае - не этом, а - год тому…
- Нерв - кажется, прищемил… Я, к сожалению… Тут надо - к невропатологу, ортопеду… К спецам… Ехать - в центры…
- Э-э- хх… - повернулся и, расшвыривая звук металлических полов, в тёмный туннель - противоположный женскому, куда я - поплёлся.
19
С вокзала - из тех трёх, кучей, - но не с Казанского: в сторону Мытищ
- Вот где они, эти?.. Её ж дача…
- Настасьина?
- Какая! Альки! Ключ - хорошо дала… у меня, - светло-кудрявая бандерша возмущённо-удивлённо до предела развела веки с пучками ресниц и слепо уставилась в удалённый исток - протекающих мимо загородников.
- И эта так уйдёт…
- Ну… Не пропадут… - как из магазина чеки - электричечные билеты.
- Где - лучше выходить? Вот - в чём… Приблизительно… Ладно, чё делать…
- Так значит, малыми партиями? - Мыкола со строгой улыбкой ещё не освоившегося, чужака, нагнулся к бандершеной сумке, - Так… Как вы её…
Совсем вскоре, платформа, погрузившая нашу троицу в тишь и летний шатающийся ветерок-маятник - своей ориентировкой прицелила на край желтовато-зелёного поля, бесконечно - то ведущего сквозь перелески, то выводящего на пыльный ручей просёлка.
- Наконе-е-ец! - сизо-молочноглазая долго не закрывала рта в длинном вздохе: следовало и нам обрадоваться - косым крышам избёнок - выпрыгнувшим и вновь присевшим: поближе - их выполз ровный ряд, в соседстве с прудиком - не больше брошенного котлована под подвал одной из таких хат. Прямо напротив - рублёная с крыльцом - обросло застеклением, - от - у старшей медсестры - ключ.
- Есть такой небольшой городок - или можно сказать, дэревня - под Киевом… Где этот друг - спокойнэнько работал зубным врачом… Вот и у него - тож так… Озерцо побольше - и тож из окон его амбулатории… Откры-ы-ы-тое всё место… И чего-то на берегу - а там как-то люди не ходыли - и всё время - галки. Знаете, такие - не вороны, а маленькие, с чёрным кружочком у носа - да так много!.. Хух, ну!
Попивали, нарезая салат. Бардерша переключалась ещё и на сковородку, согреваемую спиралью исправной, - на вид - утиль, - электроплитки. Через распахнутую дверь и стёкла верандо-крыльца - сто восемьдесят градусов обзора захватывали и густо-зелёный эллипс прудика за штрихами штакетника, и зелёные полосы-валки картофельных посадок - моно-культуры Алькиного огорода, - и отвоёванную у леса - начинавшегося сразу, как разломленный кусок сердцевиной - чащей башенных ёлок, - полосу пенькового пространства, где, и не иначе как там, наметили - по возрастании числа едоков, - склоняясь всё-таки к извинительно-житейскому запаздыванию хозяйки (и ещё одной медсестры из нашей же "кардии"), - применить баранину, киснущую в кастрюльке.
- Где эти дуры?..
- Мыкола, я наливаю… Так что - тот - зубной?
- Да-да… Галки… Он их ненавидел - не знаю уж почему… всего аж трясло… То ли они его - достали - летом окно открыто - они орут…
- Ага, как чайки, не кар-кар…
- Это ещё, знаете, электрических бормашин не было - чтобы везде… дэревня… Ножная - крутишь - сверлишь, как швейная… А за спиной у него - окно, нараспашку… И на подоконнике - он всегда держал ружьё… Вот смотри, он сверлит - ногой туда-сюда, туда-сюда - а сзади слышит - галки. Ага! Прилетели! Бросает бормашину и разворачивается - на вертящемся стуле, не вставая, - Мыкола склонил голову к воображаемому прикладу и прищурил глаз, - Ба-бах! Пациенты - при этом - можете себе представить…
- Вон они идут! - чуть более серо-голубой, чем цвет белков - фарфор радужек зло и гладко блеснул, потом хитренько спрятался в обгорелых спичках ресниц и разлетелся, под пилорамный несдерживаемый медсестринский хохот - в бой, - будто того же, глаз, но теперь у старшой во рту, - щербатого, клеёного фарфора.
Оранжевый гравий угольев трепетал - серой на нём пенкой; последний - недогруженный - шампур на рогульках норовил перевернуться - и так уже пережаренным - боком. Придерживая металлическое кольцо, я плавал взглядом по тёмно-красному пламени спортивного костюма одиноко вытворявшей танец Альки… По отделению она носится - бегом, есть в ней - неуём - движений: сухопарая, широкоплечая, и на верхней половине лица - венецианская клювовидная маска…
Батареечный, привезённый Алькой и Настькой, маг не заглушал отбрасываемую чёрным высоким обрывом леса - тишину, и тишь не только через щели между нотами и песнями взвизгивала, - недотрога, - но и на музыкальном фоне - не им, а ею задавливаемые - неохотно пускала в себя устало-пьяные, отрывавшиеся пузырьки слов. В себя и в похожую на неё же темь - с мельчавшими дальше, по ряду неразличимых избушек, огнями-окошками.
- Кто со мной?
- Идэм-идэм… Як…
- Там штаны - не забудьте!
- Эй! Вы - смотрите, об корень - я там - чуть не навернулась! - сидящая в безрукавном платье Настасья взмахнула как голым общипанным крылом по направлению к еле заметному полуповаленному низенькому заборчику: задам огорода, переходящего в совсем попрятавшиеся в стелющемся чёрном тумане ночи - пеньки.
- Глубокий, и я - туда - сссунулась, - старшая медсестра затрясла кулаком, будто в нём держала копьё, - Гы-га-га! Родниковая!
- Той - всё нипочём… А вот чё наш хохол?.. - беглецы уже чиркнули по серым кочкам картофельных кудрей, и вслед - как запятая в звуке - шлёпнула, с присвистом, калитка.
- Ну, а мы за них - погреемся… Вон - за ногой! - блеснула, которую, крутя головами, шарили, рюмка.
Настюха всегда носила длинные платья, обладала замедляющей прыть - отнюдь не пугающей - полнотой, вкупе с опущенноглазым булочным лицом, - но откуда у неё взялось, у молодки, пузо? Белый медицинский халат - вспомнил - доставал почти до полу: что и сглаживало. А когда опоздавшие очутились, гремя магнитофоном, на застеклённом крыльце, я так и упёрся - в бочёночный живот, в антиталию - в двояковыпуклую вместо двояковогнутой… Через темноту огорода перелетели, как мелкие камешки, ударившие по железному листу - взвизги и басовитый смех, - персонифицируясь, здесь у нас, в речах.
- Чо - в эту холодную яму…
- Им - по кусочку…
- Оцени - ничо?.. Весёлый мужик. Не зря…
- У-у! Что вы! Психиатры - они, как расскажут…
Изба комнат не имела; русская печка, похожая размерами и контурами - в елеразличимости - на затащенный сюда каким-то образом гусеничный, обсыпанный мукой трактор, - приближенная к одной из стен, разгораживала. Потухла и жёлтая окантовка двери - Мыкола с активной хозяйкой, застрявшие на веранде - взбодрённые и отрезвлённые, - вряд ли в тамошней темноте всё ещё продолжали разливать… Наша бандерша - "мамашка" - всех раньше забралась в избяной сруб, и когда я, качаясь, выставив ладони вперёд, шагнул через порог, не зная, где выключатель, - то нёсся уже попискивающий женский храп. Щёлкнула - за спиной - услужливым светом Анастасия, и я всем существом потянулся - мимо печечки, вот она, дебаркадер-кроватище… Чтобы на неё лечь, надо было закинуть ногу как на коня. Свет погас, - но покуда ещё веранда догуливала, - Настька, я заметил, ушла назад, - и звучал её голос меж голосами недавно искупавшихся - вяло… Засасываемый дрёмой, я - от избытка выпитого - с чавканьем вытаскивался иногда назад в явь, и спасительно - борясь с говокружением - моргал - будто подметал этот куб космоса с белеющим трактором… Вон опять Настька - шмыг, - или кто это? свет не включая - пошуршала - она, а кто ж? - и притихла на кровати, явно у другой стены, больше негде… Тут и рекламу дверного проёма - жёлтые неоновые трубочки - снаружи обесточили…
Просуществовала пауза, обозначавшая - доброе безразличие и отбой, если так и затянется, или - вступление в зону рисков и поклёвок. Меня, врытого - и потонувшего в храпе "мамки" - нерешительное вертикальное просветление - тихо объехало с трёх сторон, и уже совсем вблизи нечто вопросительное - промямлилось, слегка напомнившее: " Папки с назначениями ещё не готовы?"
- Не-не-не… Спать-спать-спать…
Послушно, без игривой настойчивости, без канители капризности, - чтобы хотя бы сгладить неженскую первость хода - светотень покорно растворилась, будто даже в самих брёвнах.
Как мог я углядеть виноватую улыбку Настасьи и затянувшийся на оставшиеся полночи, замедленно-возвратный процесс разворачивания и отдаления - вместе с цветом её платья? Но - помню - компенсируя слепоту зрительным моделированием? - совсем не размазанно… Так же, как чётко дают о себе знать и сейчас - уже без единого различимого словечка - интонации нерешительной вкрадчивости… Но их-то я слышал, - а вот проработанные детали одежды, засевшие в зрительной памяти?
- Тебя там - тоже атаковали?
- О-о… Сразу сказал - я - пас…
- А меня - изнасиловали… как мальчишку… - влезая пятернёй в направленные - его всегдашняя причёска - назад волосы, хмыкал и сокрушался Мыкола - по секрету, мне; а дохлёстывая - остатки впятером поутру, - перепрыгнув из опохмелки в отходную, через путаный перекрёст беседы, - у хозяйки-Альки, под её же смешок, слетело во всеуслышанье: "Чё ж я такая е…вая?"
Наверно это была рожь - длинные усы; поле не полностью ещё зажелтело - убирать рановато? Растянулись, перестраивались по плавно вьющейся - совсем не тропинке, а грузовики - и те - разойдутся. Мы отставали, догоняли друг друга, плетясь - проигнорировали электричку, - в пользу автобуса, к которому - идти вроде бы, уверяла, чуть - ближе ли? - вела всё знающая тут Аля.
- Там - даже никакой лежанки, кушетки…
- Вот я тебе и говорю - всю ночь - насиловали как пацана, - опять Мыкола рукой, свободной от стабильно курируемой им бандершеной сумки, взъерошил волосы.
20
- Воздействие их красоты… Вопрос - разве таковое железно и равномерно? Посмотрел - обалдел? Сто раз посмотрел - сто раз… Воспроизводимость результатов - да… Положим, ты да я, например - при любых обстоятельствах… Но любые обстоятельства - включают и всякие затяжки, длинноты, переходы в будничность… Я замечал, что перестаю видеть… Понимаешь? В тех же чертах - уже теряется…
- Почему бы и нет? От этого тоже - куда? Но - выдумай… способ… Всякие там - есть же - перерывы. Чтобы - соскучиться, и свежими глазами…
- Где-то - согласен, срабатывает… Метод. Но сам факт - ухода, сползания… выскальзыванья! Найденное - неудержимо пытается… Если простым, скажем так, усилением хватки…
- Ну, а сложным - скажем так - механизмом удержания? Ведь мы об этом?
- А есть? Разве - о чём только что: заставить - слегка забыть, выпустить на свободу, чтобы снова - поиск, игра в первое свидание… Бац, и уже где-то начинает казаться - смешным…
- То есть человек… своими силами…
- Силами! Что-то - да… Что-то можно почувствовать - и хотя бы не усугу… А в большинстве случаев женщине самой хочется - чтоб не выпускали… Само понятие - приручённая… Лиса! Лиса… Тем более, просто в клетке… Можно - долго и детально - сквозь решётку… Плюс ещё - нанюхаешься… Она ж - гораздо больше - лиса, если ты - вдруг! глядь! - мелькнувшую в заснеженном перелеске…
- А домашние животные - из поколения в поколение… Или тогда сразу откажись - от желания её поймать… Или застрелить… Или вырастить из лисёнка…
- Пока - стоп, без рецептов! Мы говорим о красоте - как о необъяснимости, и разве не напрашивается, что и обстоятельства, совпадения, включая даже банальные - вроде - столкнуться или разминуться в столовке… Даже такое - должно быть чуточку странным и - в самых общих чертах - если и считать предсказуемым… Сталкивать тебя с ней должно всегда - само по себе что-то, имеющее отношение к - тоже… к какой-то драматичности, выразительности - и, вместе с тем, с обязательной простотой, отсутствием придуманности… Понимаешь, это её, красоты, естественная среда обитания - как тот лес для…
- Мы… мы ничего не знали бы - вон, о рыбах, если бы не ловили, не потрошили… В музеях - всякие чучела... Аквариумы… Да ту же лису - ты никогда не разглядел бы - мельк, мельк что?.. может, это и не лиса?
- В чём-то прав… Но всё равно - фильмы о рыбах снимать будут - под водой… в дикости морей… Ладно, вспомнил - сколько тому?.. с Подолей и с Петром, то есть все мы трое - интернатура, четыре - больше - пять почти - назад…
С поколачиваньем по двери - просунулась голова и втёк высокий худой, который позже в общежитии появлялся скромненько - наездами - за год. А тут ещё месяц не минул - дебютный август, - и неприкаянная середина воскресенья гоняла ленивую беседу между тремя кроватями.
- Парни! На Барыкина - билеты! А то - пропадут… В Парке Горького - в летнем…
- А успеем? В смысле - когда кончится?
Назад мы почти бежали, преследуемые сумерками - по Крымскому мосту, не опоздать бы на последнюю электричку в Калугу. Барыкин ещё только допевал, когда пришлось, постукивая пальцем по часам, сняться с шершаво-крашеной деревянной скамейки, а мне ещё успеть - в последний раз мазнуть взглядом по белокурому затылку - впередисидящей стрижки. Ухажёр - одноклассник? - птенец огромной птицы, с синюшными прыщами, из которых должны были скоро вырасти перья, всё-таки одел на недовольные передёргиванья лёгкого платья - свой пиджак, втянувший, как щёки, плечевые пузыри. Отчётливо - прохладой уже овевало, но и пологий амфитеатр был заполнен, большей частью, горячей школьной порослью, не мёрзнущей. Блондинка не казалась увлечённой - ни музыкой, ни птенцом: сама - находилась совсем в другом непаспортном возрасте - будто терялась среди мелюзги, визжавшей в мелководном бассейне… Крутила головой назад - сквозь нас, того и гляди, размахнёт всех ладошкой как дым, - и в эти моменты музыка для меня - смолкала. Красоту же не опишешь - можно только выделить черты, обозначить типаж - и то, только если гармония неидеальна. Таковой и не была - выверенно портили пропорции огромные как у лемура, но не жёлтые, глаза, - и не какие-то там блёкло рассветно-голубые, а из-под лёгкого недоумённого удивления парапланов-бровей, цвет несли Тихими океанами повёрнутых ко мне двух школьных пособий по географии, - к счастью, не выпуклых, не навыкате, а будто океаны сплющились, даже параболоидно прогнулись, оставив слегка вздутыми только прозрачные скорлупки атмосферы… Голубые прожектора - когда головка блонды пружинно крутилась назад, к дальним скамьям, кого-то высматривая - почти не позволяли запечатлеть засвеченное ими всё её лицо, и мне, по большей части, доставалось - уже только очарованье уступов полуотвёрнутого от меня профиля. Да вдобавок - недобрые худенькие плечики, в жидких складках тоже чего-то голубоватого, - брезгливо вздрагивавшие - не от похолодания, а в предчувствии неуюта футлярного пиджака…
- Но тогда - почему только внешние… как ты говоришь, соответствия ирра…
- Только что хотел сказать! Да, иррациональному - тому, что суть их красоты - и не только подача обстоятельствами, но и твоё собственное состояние - должно ей, красоте, попадать в тон!.. Возможность воспринять! Да, как уже говорили, чующий - воспримет почти при любых помехах. Но не всегда получится оптимально - не охватишь, не пробьёт… Во всяком случае, как надо бы… Тут тоже, конечно, роль внешних воздействий, но с точкой приложения сначала - или параллельно - на наблюдателя… Взрыхлить почву, а? Важно… Пожалста, как в хорошем учебнике - тут же примерчик…
После интернатурского года Холодков и я - не разъехались по деревням, но, пусть и взятые в Калуге в - разные - больницы, мы могли бы продолжить водить дружбу - однако лишь к следующей весне что-то рецидивом затеплилось; пока же я, вооружившись электричками, окунулся в сольные экскурсии по уличным лабиринтам первопрестольной, устраиваемые себе в несовпадающие с дежурствами выходные… Пора было уже думать о Киевском - вечерело, - и сонный длинный водопад ступенек на "Маяковке" смыл меня в розово-мраморную пещеру, где, на самом деле, больше было серых панелей, белил да металла, - да хмыкалось на кое-где примитивно закрашенные - под цвет и с якобы мраморными прожилками - масляной краской прорехи от навсегда утерянных пластинок тёмно-розового камня… А ля выпущенная до размеров платья тельняшка усиливала на девушке её данные, но при всей вычурности картографических схождений-расхождений изгибающихся изолиний, лицо - как ни удаляет сравнение от не менее живых и плавных обтеканий, чем тельняшечные - лицо, невозможностью что-либо убавить или добавить, жгло, резало пятидесятивосемью гранями бриллиантовой обточки. Почему её алмазная красота - до незабываемости в осадочных породах лет - так нашинковала моё послепрогулочное остекленение? Не под нажимом ли двух компаньонов, ниже неё ростом, невзрачных арабов из какого-нибудь "Патри-свою-Лумумбу"? Мала-мала зависть? Если и да, плюс с этаким великоросским душком, то ведь благодаря полученному шалобану - меня и встряхнуло, подставило под алмазный нож. И заставило крепче - мазохистски - впиться в него - в безжалостно чиркающий по моему взгляду - и мягко скрипящий на нём…
- Как ты говоришь?.. Но откуда мы знаем - а ведь знание вложено - что? что именно? к чему именно? - не добавить, не прибавить? Ведь если какой-нибудь носатой мымре - явно есть, что убавить, то твоей голубоглазой лемуроподобной блондинке - наверно, можно и оставить…
- Для этого мы и… не поворачивается язык сказать, анализируем… Но - лезем же, копаемся, сравниваем - в том числе - и внешние, провиденческие обстоятельства, и колыхания нашей… эмоциональной подсонательности… Поскольку с самим объектом - разобраться не- мо-жем, он для нас закрыт!.. А вот по отпечаткам, по отражениям - в которых этот объект к нам подносится, на какой лодке он к нам подплывает… По настройке, что ли, по чувствительности наших рецепторов - да только на определённых волнах - на других будешь ловить, и будто вообще ничего - тишина… По продолжениям, по расширениям - получается - и полнее, и доходчивей… Мы, оказывается, лучше воспринимаем - малые концентрации… Да кроме того, вболтанные в то, что усваивается хорошо - эволюционно хорошо, судя по нашим желудкам…
- В этот разбадяженный спирт бы - рижского бальзама…
- Ты ещё чего придумай…
- Гришка - Подоля-Гной - кто знает, как он там в Израиле? Мучается… А Пётр - он как в омут - и его Мякинькова - они были в Кондрово, где у него бабка… И сочетались вроде не здесь, не как Лёвка с балериной, а там - деревенскую свадьбу…
- Сведения такие - почему о них и не слышно… что с Мякиньковой - уже поженившись - года два только они отработали - и укатили по каким-то лимитам - на север…
- Семьёй?! Они - не родили?
- Подумай, с ребёнком бы - хрен знает куда…
21
- На Гафта?.. В Малый - на Соломина… В Вахтангова - на Этуша и Ульянова…
- Так что, отказываешься?
- А когда - в среду?.. Чистые Пруды… Туда, к Яузе, по бульварному - дух… Уж центр - я…
Но и она - не считалась москвичкой; тем не менее, училась-то где - шесть лет? И сейчас - во всё ещё начале моей ординатуры и слабо заполнявшемся вакууме знакомств - Инесса-интернесса подчинялась внутримосковскому практическому крылу здравоохранения - нашей клиники, тогда как я - кафедральному, - а больница, к студенческим базам не причисленная - для интернов, ординаторов и аспирантов предоставляла общие пастбища в одних и тех же отделениях и палатах. Инесска - не в нашем, а этажом выше, - но сталкивались белые халаты - как, в обязательном порядке, на утренней полно-зальной эстрадной конференции, - так и в крошечном получердачном помещении, где к полдню часа два кормили обедами, и тем, кто забыл снять халат, раздатчица жрать не давала.
- В Звенигород - вот так - вечером из театра?
- А что - электрички… Иногда, конечно у… которая мне билеты…
- Не знаю - на актёров… на режиссёров - не… Не то… Вот на авторов - на драматургию… На Беккета, "В ожидании Годо" - не далее как… Кстати, там опять будут кое-какие миниатюры - Беккета, Беккета… В "Ермоловой"… Ни одного известного артиста, но ведь - где ты в наше время?..
- На выходные она себе берёт… или там у них… разбирают между собой…
- Да тебе бы и - не выгодно - специально пилить!
До того не был в курсе, что, оказывается, на каждом спектакле в любом театре должен присутствовать врач - и система, отданная на откуп одной из станций "Скорой помощи", где лапа, лежащая на докторских контрамарках, принадлежала Инессиной знакомой, даже захлёбывалась - ведь кроме чем-то способных заинтересовать постановок приходилось таким как Инесса, подвязавшимся, посещать и, с её точки зрения (а чаще - и с любой) - нагрузочные и проходные показы. Контрамарки выдавались врачам-театралам - сразу на месяц, пачкой; считались эти фишки - двойными, позволявшими провести ещё кого-то с собой.
Приглядка в тесной, как у корыта, столовке оставляла на памяти не более чем захватанность стакана множеством рук - рассиживаться некогда, поел - и вытряхивайся, - да и что сидеть? - от обедавшего невысокого постоянного процента персонала никакой деликатесной пищи глазам не перепадало. Лупоокую рыжутку Валерию, к весне ближе, перекинули в ординаторскую - над той, в которой обитал я, - и после обеда, к началу которого Лера тоже вырывалась, мы с курящей одногодницей позволяли себе по сигаретке, перед разбеганием по этажам, - ибо те, кто приходил к открытию ароматных дверей, те и заканчивали компотом в унисон. Инесса - даже не баловалась, но, теперь уже подругу по отделению - хоть и продвинутую изрядно по возрасту - продолжала сопровождать, за компанию, сверх чердачного харчевания - выстаивали регулярно втроём, или в довесок ещё с кем-то, возле урны на лестничной площадке где-нибудь на лабораторном этаже. И даже когда интернессу перебросили, - не помню уж куда, но в том же, единственном, громоздко-компактном корпусе, - Инесска нередко послеобеденно спускалась с нами потрещать возле урны, прокурить себе одежду табаком.
Позже, в аспирантуре, одного академического НИИ столовая, заполнявшаяся в обеденный час похлеще - скорее, помасштабней - нашего больничного камбуза, частенько мне затрудняла проглатыванье куска видом нерядовой посетительницы с подносом - не сравнимой с полностью представленным остальным институтским бабьём - тонконогой младшей научной красоткой. Можно было не попасть ложкой в рот, но странностей по части сближения - несозвучного пьедестальной природе самой красоты? - ждать не приходилось, да и краля, второй раз замужняя, не расставалась с фартуком лёгкой настороженности и отстранённости: всяк, кому ни лень, пялился. Сравнивая этот гарнир с Инессиным, с такой же алюминиевой ложкой и вилкой, из ничего - получалось то же самое: что очаровательней существа в едальне - считай, что и во всей больнице - вряд ли встретишь, и что само оно, пусть и весьма расплывчато очерченное, требование красоты, как канон - быть собранным из тоже красивых запчастей и штамповок, - легко подменялось исключительно умелой сборкой из хлама. Коротконожка - и на длинных остававшаяся миниатюрной - выжимала себя вверх каблуками и оттого в ходьбе клонилась вперёд; Инесса носила тёмные платья, - а в прикрытии их белым халатом эффект зауживания исчезал, - тогда, склонная к не за горами расползанию, ухищрялась: несильно, не превращаясь в гусеницу, перетягивала себе живот белым же пояском и регулярно приглаживала вогнутость под козырьком грудей: чтобы к тому же, согнав складки назад, парашют попышнее раскрылся над её не в меру соструганными ягодичками. Накрашенные для коррекции уменьшительного действия стёкол глазки моргаслепо щурились и трясли усиками-ресничками, когда она снимала похожие на бабочку с прозрачными крыльями очки; серовато-пористая кожа гармонировала с немного повёрнутыми друг к другу боком и кое-где выразительно запломбированными зубками, а жиденькие русые волосы девушка химически и физически завивала - получалось неплохо, пышно. И без иронии - личико выглядело красивеньким: яркий пример того, что части, иногда как нарочно, по отдельности не только не объясняют целое, но и ему противоречат. Всегда причепуренное создание, умевшее кротко слушать и трепетавшее перед всяким начальством, - но, и когда на равных, никак уж не забияка - могло сразу обаять уверенностью, что до самого дна её женской природы вас, - начиная с её выговора, с её за очёчками искорок, - будет касаться нечто котёночно мягкое, эталонно нежное, с чем - подумаешь ещё - расстаться так просто или нет…
На Малый театр мне захотелось взглянуть изнутри - его наконец-то отреставрировали, - но репертуар выставили - лицо советской сцены! - гораздо банальней, чем в филиале (помнится, где-то в Замоскворечье). Инесса поблёскивала чёрным платьем, цокала каблучками не громче пишущей машинки и даже рассталась с кожаной рабочей сумкой, в которой приносила в театры тонометр, фонендоскоп, аптечку - потому что мы заперли на ключ специальную врачебную каморку, аналогов которой в ряде иных, посещённых с Инессой театров, наблюдать мне не случалось. "Нет, кое-где, - она перечислила пару названий, - там тоже…" - и мы высидели первое действие рядом с ложей осветителя, куда препроводила, подозрительно оглядев нас, чёрно-форменная, с обшитыми золотой нитью огромными лацканами, служительница. В антракте не обошлось без фужера шампанского - из заранее разлитых, теснящихся на подносах и разобранных мгновенно, - и уже слишком завязнувшие в неодухотворённом Островском, мы, опять-таки, не будучи прочь ещё подпортить своё реноме у старухи-наблюдательницы, засели в комфортабельной подсобке вдвоём.
Непонятного предназначения поцелуи между нами и раньше проскальзывали, - когда я после театров провожал Инессу на Белорусский, и перед отправлением электрички мы на холоде растягивали минуты. А тут даже была предоставлена кушетка, - но, как назло, после первых боевых облизываний, вытекших на шею, в ложбинку под затылком, - когда на моих губах уже оказался пластмассовый хлястик "молнии", - от разведчиков бороздивших по мешковине платья был подан в мозг сигнал, что ничего не найдено, поисковая операция закончена… отбой…
По мне - так и сейчас загадка: как и, поточнее бы, где, на основе каких договорённостей, проведена граница, состоящая из почти карикатурных отклонений от красоты, но по одну сторону от которой - сексапильность, чувственная тяга с высунутым языком, а по другую сторону - нет, ещё не сестринская симпатия, - но всё то же самцовское желание ухаживать, приближать, - с разницей однако - что в полнейшей заговорённости от задирания юбки… Инесскино лицо коричневато покраснело в скупо оставленном гореть свете - интимно-кандиляберной лампы. Я отсел - проехался в кресле - довольно далеко, чтобы свободно вытянуть ноги под столом.
- А знаешь, бывал ведь как-то в твоём Звенигороде - встречал Новый год… Звенигорода я, по правде говоря, и не разглядел… - сейчас надо было чем-нибудь тактично заполнить - отвод войск.
Маленький зубник Коля - четыре года назад, когда мы закончили интернатуру в Калуге - сразу не расстался с вислоносой зубницей Зоей, неведомым образом осевшей в московской области, - каким-то боком присоседилась к санаторию Министерства Обороны. Коля, тоже по блату оставленный сверлить зубы в одном из режимных калужских предприятий, навещал Зойку в Звенигороде, - а поскольку с Колюней-то я - и тот же Игорь - нет-нет да и поквашывали, то на один из Новых годов мы были прихвачены им - туда, в санаторий. Ещё засветло, в хороводе из нескольких молодых врачих, на лицо чуть ладнее Зои, - да: небольшой корпусик, с квартирами для медперсонала стоял на казённой территории, - в апартаментах одной из эскулапш, начали коллективно готовить блюда, и дело пошло так замечательно-медленно, - ибо с порога, с мороза мы настояли: гонять рюмки, закусывая едва доваренными или только что вынутыми из банок полуфабрикатами, - что уже само торжественное накрытие стола и поедание с него - память вычеркнула напрочь. Но возобновила работу после полуночи, - когда вся ватага высыпала на заснеженную аллею вековых ёлок, где после перестрелки снежками, младший комсостав выстроился по росту, завидев прогуливающегося в новогоднюю ночь генерала, - тот без тени улыбки остановился и принял рапорт от прошагавшего к нему строевым шагом Холодкова - самый высокий он стоял первым в шеренге и сыграл безупречно, заставив нас ещё и рубануть - по слогам - приветственное рявканье.
- Знаешь, Инессссс дорогая, честно - недолюбливаю театр… Вот недолюбливаю… Живой театр, со сцены… По телевизору - другое дело, крупные планы, тонкости мимики… А тут - скандированная речь - чтобы долетало до последних рядов… Полуцирковая жестикуляция, физиономий не видно… Притоптыванья… пол используют как барабан… И главное - какие-то дурацкие акценты, которых нет в пьесе… И всё - лишь бы услышать реакцию зала… А реакция из зала-то - всегда одна: ждётся - хохот… Понравилось - это только хохот… Диалог с залом!.. Ввинчивают - самопальные - подмаргиванья, какие-то двусмысленные похлопыванья… намёки на понятый только ими - актёрам - какой-то скрытый смысл… какого, похоже, и нет… Может, это не касается лучших, но, сколько я видел, вообще театр и эпатаж - это… как-то вместе… Какой бы ни был удачный спектакль - мне почему-то всегда кажется, что я сижу на репетиции… В смысле меры ответственности… И вот этого-то как раз нет - в телеви… Народ, кажется, пошёл?..
22
Так же как малютка-Инесса затерялась, закончив этот год, на просторах московской области - но, вероятнее всего, вернулась в Звенигород, или, при её любви к очагам культуры, может, даже нашла матримониальное решение в Москве - и так же как когда-то, после интернатуры в калужской областной, приговорённые очутиться в ближайших живописных "дырах", мы стремились тормознуться в черте города или получить открепление, - так оно продолжалось и поныне: каждый заезд интернов в общагу в Аненках - с момента регистрации и будучи поимённо расписанным по райбольницам - имел в мыслях или слинять - и попасть в поле притяжение столицы, - или отдаться, если тебя ещё полюбят, горздраву. Игорёк Холодков - абсолютно адекватно его талантливым ручищам, - придержанный в обл-хирургии, четыре года подряд подвергался лёгкому прощупыванью со стороны - озиравшихся на перевалочном пункте - интернесс (покуда не изолировал себя в полученной им в расстраивающихся Аненках квартирке); живя же в одной из общаговских комнат на четвёртом этаже (привилегия штатного доктора - один на девяти метрах), - находился под подозрением в беспредельных шалостях с молодушками - у коллектива своих циников-коновалов. Однако два фактора - взводя поклёп - коллеги не приняли во внимание: Холодков оставался основательно подкошенным после того, как без следа рассосалась надежда на взаимность, - ведь несмотря на его упорные ухаживания, тянувшиеся года полтора, Любка, архитекторша со второго этажа, взяла да и устроила себе мужа и роды и смоталась из стародевичьего коммунхоза, - тогда-то Игорь и заболел доброкачественной формой нелюдимости, весьма вовремя подоспевшей к взваленной на него нагрузке, - той, что всегда обрушивается на начинающих, только что впряжённых. Вторым неучтённым фактором - в наветах коллег-хирургов - следовало обозначить Игорьковскую высокоэстетическую планку, поднятую им ещё явно до Любани, - после же сей девушки, честно не клюнувшей на перспективного, - планка, оставшаяся дрожать на прежней высоте, именно она, охранила Холодкова от распространённой - для сочного холостяцкого возраста - напасти, - а он, с его кодексом чести, мог вполне, по запарке, принести себя в жертву какой-нибудь искусно забеременевшей прохожей. Надо сказать, что и сам - поголовный - контингент женской части интернов - даже в регулярной сменяемости (чем постоянно обновлялся выбор) - не брал за душу, а уж кому-кому как не Игорьку - изнутри общаги, с его взглядом, скучающим по красоте - было не отследить потоки: из года в год фемины представляли собой уже отцеженную в институтах (в тех городах, где докторицы учились), уже непервосортную массу - даром что на выданье, - а если и случалось встрять средь них одной-двум, бросающимся в глаза, то эти, позакидывав с Аненковского берега, быстро соображали, на каких перекатах - блеснить (чтоб - поувесистей).
- Ты смотри, а Мыколы нет, как и говорил!
- Если б на вахте - те старухи-ведьмы… Уже отличччно - не на полу…
- Я бы - са-а-ам, я вообще люблю - на жёстком, а тут - два! - матраса… Да, как-то легко прошли… Не умею я подмазаться к всяким - мелким, крупным… А то бы - как тогда - забрал водчонку, да поехали - в Шереметьево… Ты зонт открой… На шкаф…
Ещё хорошо, что не посеяли в пивной - на обратном пути мы им не пользовались, - но предположительно он должен был оставаться влажным.
- Там? Туда ты - её?
- Вороньё - они звери… только выстави чего-ньть из съестного… а бутылёк… Так… варенье, ещё чо… в наличии…
- Сегодня… как-то у вас - легко. Один - зашёл, никто меня… Как свой…
- Раз на раз… Да нет, сразу в шкаф вешай - они же там, в раздевалке… или не высохли?
- А мне казалось, мы отпили меньше… - Игорь покрутил мной переданную ему початую пол-литровку, пока я поплотней придавливал раму, чтобы повернулась, гадина, вторая ручка фрамуги.
Сегодняшний субботний, запланированно-ожидальный - еле припомнившейся двухнедельной давности фразой - ему, при рукопожатии, в Аненках, "Может, теперь - ты - заедешь? Дурацкий Новый год уже забылся…" - полдень оставил меня без обеда, на который я мог бы заглянуть в ближайшую харчевню, - а заодно подкупить хотя бы кефирка на ночь. Но я тянул, надеясь на стихание настоящей метели, с дождём и снегом, влупившей после собравшейся было совсем прояснится первой половины дня, в которую мы с Мыколой вкусно похлебали чайку с печеньем, и после чего вскоре малоросс умотал, а я, кроме обеденного променада, задумал - если Холодков всё-таки не приедет - поброжу-ка, попозже и к этому времени сытый, по весеннему-ка Арбату…
- Ой, да у него - куча выходцев… Родни… Застревает там, особенно под праздники… Но - хитрый - заранее никогда не скажет - придёт, не придёт… Подозреваю, хочет всю семью - перетащить… сюда, к москалям… Он же - прошлого года - ординатор… заканчивает… Пробивает - чую - аспирантуру…
Вполне удобоваримый хлеб в запасе нашёлся - остатки его сейчас и пошли в ход, - но тогда промокший Игорёк даже без занюха глотанул первые полстакана, из им же привезённой " Чё-то коньяков последнее время не носят…" - но по второму кругу уже решили не наливать, глядя в замусоренное водой окно, на раскачивающиеся нити, с пунктирно насаженными на них щипками ваты…
- Как ты ещё решился припереться…
- А здесь - чо, с утра? Я даже - поздно - на одиннадцатичасовой… Надо было, конечно, сообразить - взять зонт…
- Нет, утром - туда-сюда… Так что? Чо так - допивать? Я знаю - на "Соколе", прямо там рядом - выйдешь… Плохо - суббота - как - ух! - встанем!.. Как-то я - тоже - не двигается и не двигается - так и ушёл! Но!.. Метеоусловия - в нашу пользу.
- Передышку - дай…
- Чо тут - две остановки… Доскачем как-нибудь - до "Речного" - без автобуса… И, считай - уже там… А если… это, конечно, хуже… не работает…
Но мы, добравшись, радовались - в хвосте, под осадками - отдалённые не так чтобы уж - от двери, без даже скромного козырёчка: излишества - наряду с окнами - не вписывались в архитектурный стиль гофро-металлического полуцилиндра, лёгшего - со времён Олимпиады, к которой по Москве аврально разбросали сов-макдональдсы, - на плоскость своего огромного диаметра. Вьющаяся толпичка промокала под присыпанными снегом зонтиками, косо захлёстываемая дождевой вьюгой - чего уж говорить о нас, под одним на двоих чёрным куполом, открывавшим по плечу у каждого. Несмотря на то, что всякие знакомцы то и дело пропускались внутрь, потарабанив и что-то там коротко обсудив в щели приоткрываемой, обитой оцинкованной жестью, двери, какая-то пересменка среди посетителей пивбара наметилась - по каплям стали выдавливаться наружу уже отпившиеся, задрав воротники устремлялись они к павильону метро, и наконец партией нас, изжаждавшихся под дождём - впустили. Подавали - кувшинами, с обязательной закуской в виде наполненной ломтиками всяких солёностей селёдочницами, но с разорительной селёдочницей - вменялось только поначалу, а в исполнении произвольной программы - в процессе - кувшины можно было повторять уже без; у нас же, при себе, в повлажневшей газете завёрнутый, из рук рвался вяленый лещ.
- Очень откровенно - прямо жалуется - что он давит на неё…
- Раиса, которая в берете?
- Вот и болтали всю дорогу, а вышли - он, такой-сякой, а, тем не менее, встречает, толстяк-москвич, в очках… Якобы дипломат, по её… И сразу - как будто мы с ней и незнакомы… Жаловалась, что ревнивый…
- Да будь он - хоть кто. Сначала - выскочит, а потом - начнёт разбираться… Другая, как… Лариса…
- Лариса крутит какой-никакой… а всё-таки роман…
- Но ведь тоже - не абы с кем! Ты сам говорил - сын главного невропатолога - пристроенный мальчик, тоже дохтур, но калужанин… Чё ж она тобой - вы друг другу глазки-то строили - чё не увлеклась?
- А может, я - не увлёкся…
- Ага… Хотя, ты у нас теперь… Говоришь, прямо вот-вот - квартиру?
Холодков с Лорой приезжали сюда ко мне на Новый год - тоже почти экспромт, и уж до кучи - с экспромтом - как бы уже с моей стороны, - когда нас - мы просто слетали на Красную площадь послушать куранты - не пустили назад в общагу с двадцатиградусного мороза (меня - не имели права - гнать, но я, оказывается, не имел права - на гостей среди ночи, - и вынужден был только - вверх-вниз мухой - за согревающим) - в результате, злые мы догуливали в зале ожидания Шереметьево. Месяцы прошли, и не далее как две недели назад, до этого апрельского похолодания, когда казалось - она, она ранняя весна, пойдёт теперь, пойдёт только по восходящей - дозвонился я до калужской - где Игорь-хирург заставаем - ординаторской, привёз подвернувшегося вина, в пятничный, ближе к ночи, вечер - как штык возле его дверей затормозил - и огляделся, в до боли знакомых интерьерах. Ну, мы и высосали весь сухарь - на двоих, без привлечения, а утром - откуда ни возьмись - из тумбочки, повыскакивали благодарственные коньячные фляжки, и пока дяденьки прикидывали, не рано ли приглашать живущих этажом ниже - двух, располагающих к себе, интернесс,- то уже как раз к преддверию сумерек, когда наконец Игорёк сделал попытку - удачную, - то кроме как куда-то переться с Лорой и Раей ничего не светило: ведь в магазинах - шаром горбачёвским покати, а склянки запаса - опустели. Другое дело, что нам самим уже хотелось - вроде как - выползти в свет… Куда только? - если в субботний, даже ранний, вечер к дверям кафе подступиться - и думать - бесполезно… Следовательно, из Аненок судьба настойчиво разворачивала в сторону - от - города - в "Угру", куда и автобус не ходил - в бар мотеля на Киевской автостраде.
Смерзающийся снег, сырой и крупнокристаллический - как дребезги от триплекса - в волны поднимаемый колёсами, и сине-коричневый - от грязи и от, как бензиновый выхлоп, вечера, - шаткими мостками спасал от раскисшей обочины - что уж говорить о подъездной к стройке дороги, вдоль которой мы четверо резали напрямую к шоссе - пока только перпендикуляру к далёкой Киевке. Но улыбки и смех… Как легко они - без отторжения - приживаются на красоте лиц… Да ещё по-особому - с желанием, не остерегаясь (самих себя?), а подыгрывая - девчата принимают ухаживанья и сами идут в руки - хотя чётче, чем когда-либо видят черту, и оттого всем дозволенным диапазоном действий не торгуются, - если за спинками у них обозначены женихи - один за десять, другой за двести вёрст… Частные владельцы довезут, куда хошь, - а заблудившийся в вечерних часах сизый свет позволил нам ещё и выбирать, чтобы доехать - уж сразу, а не на перекладных. Соглашались подкинуть многие, - но только до поворота на "Калугу-два", - а нам надо было дальше, вперёд и налево. Но вот - двухэтажное невзрачное строение, с фасадом, загороженным автостоянкой, наполовину заполненной трейлерами - впустило нас как дорогих гостей - то есть открытой просто так, а не на стук, дверью, - и старичок в гардеробе молча обменял наши облачения на пластмассовые номерки. Второй этаж, ещё не совсем проглоченный заоконной темнотой, уютно экономящий электричество, протянул в два ряда столики - пустующие за редким исключением: банально ужинал кто-то из застрявших шоферов, восседали без приборов барыни - из скучающего персонала… Мы вскарабкались на высокие табуретки перед стойкой бара, и никем кроме нас не занятый парнишка, постоянно и подолгу смешивал только для нас - советуемые им же - сочетания, часто менял пепельницы и даже запалил пару свечек перед нашими носами - создать ноту интима, когда окна уже стали пропускать сквозь себя мелькания проносящихся по трассе огней. Я удобно устроился на кругленьком лице Раечки (у которой толстый дипломат в Москве), милочки, так и не снявшей чёрный берет, и неся легко перевариваемую её мозгами пургу, сам пёрся от всегда новых добавлений к мимике, - управляемых уже не ею, а прорезавшимся кукловодом, - которые мужику так кружат голову, пока под паранджой красоты, коктейль за коктейлем, неизведанный мир - мало-помалу хмелеет… Зал терял временной отсчёт, наполнялся, и уже бегали где-то сзади арпеджио цветомузыки, не донося до слуха никаких звуковых помех - потому, что меняя собеседниц, мы совершенно замкнулись на свои четыре табуретки…
Убегая, чтобы как-то попытаться добыть транспорт - до города в полночь, - Холодков вдруг ещё и прикупил у старца-гардеробщика - тихо предложенного нам - и не меньше дюжины - пива, и квартетом смеха, звенящиго ещё и стеклом, побродив между стояночными легковушками, мы нашли, словно дожидавшегося нас, уже чмокающего губами извозчика. В шахте лестницы на площадке третьего этажа девушки даже поцеловали в поднесённые к их губам - наклонами наших спин - сизые, небритые в этот день, щёки. Поутру распивать - сильно остывшее в холодильнике за ночь - пиво и выманивать попрятавшиейся по углам памяти вчерашние впечатления - и то показалось нам чем-то снизошедшим… С вечера-то мы, наверняка, Раю и Лору приглашали - на пив-паф-продолжение, но воскресным утром - Игрёк сбегал - привлекательные сонно ещё - ничего не желали. Их, в подсознании, флюгера повернули, предположительно, в сторону заглаживания вины - неизвестно перед кем - от будто бы, с ними, подпоенными, совершённых вчера камасутр; а вот если бы действительно дело дошло - то виноватыми невесты ни за что бы себя не почувствовали.
23
- Не знаю, как там у тя с Вероникой - не моё дело… Но - честно могу сказать - когда у вас был пик? два года назад, да - я мог поверить… Я мог поверить, потому что ты с ней обращался - жёстко… Не то, что я - мямля, потому что любил… А ей - очень… когда… Нет, деспотизма она тоже - ни боже мой… Но вполне в духе - судя по этому её новому… который с деньгами… машины… Купил - но не с потрохами… Заплатил хорошую цену - значит, дал почувствовать, сколько она… в каратах… А такой девушке как Верунчик - ей, да, нравится чувствовать себя вещью... Дорогой вещью! На данный момент - её - больше ничего не интересует - окунулась в новьё! Она даже не мокрым местом себе дорогу пробивает… Только - внешность, общительность, весёлость. Она ведь - что и удивительно - не потаскуха… даже скрытая… Она - никогда это не совместится в моей башке с ней, хохотушкой, с её кокетливостью - она откровенно холодная и скучная, сразу скисает - как только доходит до… Дело и не во мне - я с ней не эксперт - и не в тебе. Но знал - поливали, за глаза… Ты же помнишь, её бывшие одноклассники - я же с ними, слегка так, корешился… Ребята - хоть и интеллигентные, но - юбок не пропускали…
- У Веруни вообще, по-моему, вагинизм, в лёгкой форме… Я уж с ней - поплотнее, чем… А ей - не надо! Я так щас… назад оглядываюсь… она могла меня - дожать, элементарно… Именно этим - а попёрла на принцип! И я бы попался, что самое смешное… Нет, она мне и щас нравится - а тебе что? нет?.. Куда деваться - звезда-а-а…
- Но я - каждый раз резко, быстро - круг давал, без остановки - и возвращался, как ни в чём… И она всегда с улыбкой, будто никакой размолвки - ни словом… И получилось, что - очень не сразу, но - спокойно отказался… отстал… Конечно, для плотных операций, у меня даже комнатухи, как твоя, отдельная - все эти три года отработки… Впрочем, как и щас, в Москве… Но не это, понятно, первопричина…
- Может, такие и должны идти - в акушерки?
- Не-е - не в дугу… Ей это - ещё с медучилища - лишь бы что… Просто она дома - тоже сидеть не может… Я вот говорю - нравится ей быть дорогой вещью. Так потому что никогда не была… Никто не покупал - за дорого… Но всё равно - не угомонят - брехня… Мы же с тобой - уже сказали - ей порхать… Быть яблоком раздора…
Кольнуло, мол, не разводить руками, а поклон судьбе надо отвесить, за то, что прелестный мутант - по части комбинации женских качеств - Вероника, попалась мне вскоре после интернатуры (во время которой я экспериментировал со своим зажигательным воздержанием), - попалась в год следующий, год моего появления в горбольнице, где блондинка возила тряпкой на каких-то санитарских отработках за постоянные задолженности - второкурсница медучилища. Во мне самом тогда тоже - завернулась перверсия: пошёл на понижение - потянуло на школьниц, пэтэушниц… Прокатить мог не то что за студентика, но и за - в школе замученного, или захваленного завучами (смотря, как сыграть): я даже при знакомствах прекратил удивлять публику - пугать - тем, что врач… Тяга к молодости шла безусловно как - к обострению в ней - к ещё природно-дикой, только что проклюнувшейся из незрелости - красоте дев-малюток. Но люмпен-куколки - при всей их выставочной внешности, на которую любой, с глазами, несмотря на свои умудрения, покупался, - сразу же - и тебя уж воротит! - отвращали ставшим для них непривычно-доступным фокусным расстоянием до гениталей. С отвязанными надо было - либо переходить без раздумий к употреблению внутрь, либо освобождать место. При становления психик - вымазывать помыслы грязью, обкладывать, как углями, чтоб жгло, матом даже отдалённо неконтекстные процессы - такое у одарённых чувственностью девочек, нужно и сейчас признать, проявляется как ломка голоса - даже если сокрушённо и качать головой им вслед. Но мне - претило: реанимирующему на дежурствах - таких же хорошеньких, - безотчётно травящихся в порыве мести за первые измены. Другой сорт юных, - но тоже уже не совсем отроковиц, - к которым я шарахнулся от лярв - эти ставили меня в ещё больший тупик: помню, на примере одной молчаливой представительницы: хотелось её ласково отвести, изменив маршрут, в "Детский мир" и разрешить самостоятельно погулять по отделам, повыбирать игрушечную посуду или мебель, - самому же - прямиком в дверь: а ведь тоже - эта, смолистоглазая, посвещалась - и курсе уже на каком-то - в медсёстрёнки… Вероника прошла школу - первых - жёстких нестеснительных оторв, - но годам к семнадцати, с грустью для себя, обнаружила, что природой ей уготовлено относиться к "брёвнам" - нет, не к поздно-созревающим тормозушкам, которые ещё возьмут своё, а к тем, у которых в мозгу фатально недоразвился центр удовольствий.
Стоило однажды моему выходу за стены больницы совпасть с финишем, к трём часам, училищной очередной барщины по горшкам и суднам, как внепланово я прогулялся до центра Калуги, к подъезду - там, за первой обитой дверью, Вероника жила - под крылом только мамочки. Вскоре, кроме как бы невзначай заходов вечерами - когда я частенько красавицу не заставал, а мама гостеприимно при этом улыбалась, - меня занесло в компанию Веркиного класса, - из которого, как и многие её подруги, она ушла в специальное образование, - почему костяком прежних связей и остались мальчуганы - в следующем году выпускники. Девчачья составляющая - меня почти сразу же отвергла, и, в их числе Верунчик, оказываясь в окружении бывших однопартниц, стабильно менялась в сторону ярых анти-интеллектуалок - круче обычного материлась и злилась совершенно беспричинно; я - сразу же из её поля зрения выпадал, а значит, уходил с посиделок без сопровождения. Зато с уже во всю бреющимися здоровяками стали получаться холостяцкие пивные дни - то в общественных банях, то в часто пустующих родительских квартирах, - и до поры до времени детская умудрённость и прорывавшаяся, но якобы презираемая ими, восторженность - меня, утерявшего жирность восклицательных знаков, но ставшего от того для ребят хорошим слушателем, - уносила лет на семь-восемь назад. По жизни небесталанные, они любительски ещё и играли в народном театре-студии, а я, соответственно, как в костюмерной, примерял на себя немного тесный в плечах реквизит - для спектаклей знакомого мне ретро, под пиво… Рано повзрослевшие - чуть ли не наперегонки со своими девками-одногодками, - они с пятого класса, сами их откупорив, перекладывали, и доставали друг из-под друга - до сих пор, - чем создали неизбежно шкалу предпочтений, в которой Вероника постепенно спустилась до уровня аутсайдера: мужики взахлёб мне нахваливали дебиловатую лидер-брюнетку, не вынимавшую сигарету изо рта, да ещё какую-то внекомпанейскую практикантку - считай, учительницу, - которую они чехвостили с осеннего колхоза. Принимая поправку на обычное рыбацкое хвастовство, никуда нельзя было деться от вскидочно-правильных, мелькавших у молодцов, оценок, от подмеченных, без придания значения вылетевшему, подробностей, - но главное, попадалось - на чужих ошибках чему не выучишься, - то, что можно озвучить только после, хотя бы первых, хотя бы легко выковыренных, заноз.
Ясно, что я быстро отвял от вхожести - в их молодецкий круг, но за ключевой фигурой - Вероникой - мои дружбанские ухаживания - даже в роли одного из её свиты - меня самого - грели: остроумная, прелестная, очаровывающая всех, к кому - из остепенившейся врачебной среды - мы по гостям хаживали, она, конечно, изредка нервировала - менструальной? - периодической раздражительностью, но - главное - точно соответствовала моему, такому же как её, половому анабиозу - остаточной задавленности, после того, как я подержал себя в узде в год приезда в Калугу. Недорогой ценой - рядом, протяни руку - предлагалась красота, которую можно было снять с полки - полюбовался? - и поставить назад.
Повторяющие наклон и, как ветки в ствол, повторяющие вхождение в ход оврага - теперь улицу - переулки скользили по подошвам ослюдением вечернего асфальта или обхватывали по щиколотки щебнем из снего-льда - в нём и остановились Веркины и мои сапоги против четырёх же, Пантелеймоновских. С натяжкой, но всё-таки молодожёнов - Кирилла и Полю - мы встретили на подходе к общежитию Технологического института, где работавший в медсанчасти "Турбинки" - шефирующем вуз заводе - Керя выбил отдельную, в аспирантском крыле, комнату: об этом и говорили, а вообще складывалось впечатление, что я, неизвестно кем представленный, сам только что знакомлюсь с людьми - с Кириллом, после шапочных стаканов вина в Аненковской общаге годовой давности не сразу мною узнанным, и с Полиной - разглядывал которую впервые - хотя она и энергично заверяла, что хорошо меня помнит, и я с ней даже танцевал… Н-да, пили в интернатуре, на архитекторском втором этаже - куда и заезжала калужанка-Полли - всласть…
- В комнате у - как мы её?.. балерины, балерины - Ольги - так?.. Не забыл… А сами они? Я слышал…
- Да-да, Старчиковы как влезли в этот интернат для психохроников… Там - одинаково, что сюда, что в Москву…
- Лесами, болотами, на тракторе, на собаках…
- Вероника - тоже, значит, наша с тобой, Юрий, будущая коллега…
- Та - Ольга, балерина - конечно, не по специальности?
- А что там можно проектировать? Ульи?
- Ха-ха-ха… Лёва приглашал тогда на свадьбу, но я…
- Мы - тоже сразу - через пару месяцев…
24
- Слушай, ты же, наверно, с ними контактируешь… Я - последний раз - на тех шашлыках…
- Кстати, сколько ни общаюсь - года же ещё нет… Так они ни разу… Молчок…
- Да собственно, я и вины никакой не…
- Ну, как…
- Ты пойми - всё на уровне, не более чем, лёгких… под оглушением…
Я быстро осёкся, опомнившись, что - кто мог, кроме меня и Польки, знать о её - под покровом леса - признаниях? Тем более, глядишь - было да прошло. И вообще, суждено ли мне когда-либо увидеть - её, и Керю? Какие зацепки?..
- Игорь, хоть ты не веришь, что - и с твоей - Любкой у меня…
- Да я не собираюсь…
- Вообще, как-то идёт - волнами… Возьми сейчас - что? Поглазеть - чтобы хоть капля изюма… Ну, дальше? Или им - ничего не надо… А мне? Мне!
- Чё ты завёлся? Кто те - что предлагает?
- А в большинстве случаев? Идиотки - с которыми постоять минуту - не постоишь… В результате - самому же…
- Ладно, пьём… Потом - на разведку… Или - сразу вместе?
- Да давно уж - пора… Мы, тем более, не исчерпаны… А май - какой! Дождь - как осенью… Даже до магазина…
- А там, думаешь - чо-ньть? Во! Всё своё! Пока - вон…
- Сразу так - спустимся - без предупреждения… Поставим перед фактом.
Интерн Золотов и раньше - не раз в мои приезды - заскакивал к Холодкову, а вообще, как я понял из комментариев Игоря, умел надоесть своими извинениями, вваливаясь пьяным не в те двери. "Чем-то - на Лёвика… Чем-то - и на Морозова похож - помнишь, тогда, в нашей интернатуре? Нет, не внешне, а - тоже весь в дежурствах на "Скорой", и постоянно вусмерть…" В жёлтом плаще, застёгнутом до подбородка - стянутый поясом и с поднятым воротником, - руку ему оттягивал, пока воздушно-полый, "дипломат" и прихваченный вместе с его ручкой складной чёрный зонт, - Золотов ещё вполне успевал, несказанно успокоив этим нас, - на сегодняшнее ночное. Нас - на третьем этаже пригубливающих коньячок составом гостей и нехлопотливой, одной только, хозяйкой комнаты - Лорика не застали, жених на выходной полдник или ужин привлёк её в семью, - а вот к Райке залетела одногруппница, тоже интернша, но не общежитская, а из потомственных калужанок. Замена Лорику выглядела так, как если бы представить, что у маски красоты есть отпечаток, слепок - изнанка, другими словами, - в которой, хоть и тщетно найти уродства, но глаза поднимать на такое лицо уже как-то становилось тяжело… Холодков быстро погрустнел - всё-таки Лора числилась, между нами, его симпатией, недаром он притащил её тогда в Москву, на новогодье - и уста его, в одном из наших нетрезвых диалогов, проронили, не забуду: "У неё ещё - великолепная форма груди, заметил?" Заметить-то я, может, что-то и заметил, - но жакеты, свитера позволяли схватить взглядом только бюстгальтерный стандарт, и даже потанцевав с ней, я мог, если и получше, оценить очевидное, - но ведь не столько форму, сколько… Коньяк девушки пили с неохотой, и пусть мы не очень-то церемонились, подливая только себе, но - на голоса - зашедший Золотов, приглядевшись в процессе своих то ли извинений, то ли прощаний, к обществу - предложил альтернативу - проавансировав этим как минимум однократное вхождение в компанию, - есть, сказал, реальная возможность взять в гастрономе, единственном на все Аненки, - но только шампанского.
- Да уж там нет ничего - неделю! Месяц! - возмутился старожилец-Холодков, но поскольку один кошелёк всё-таки оказался под рукой, как у приезжего - в единственных - поскольку одетых на мне - брюках (откуда кошель в физкультурных штанах Игоря?), - то Золотов сразу и ушёл на задание, под дождь.
Сначала гонец отзвонился - с вахты, с первого этажа - что, мол, опаздывает, и, чтобы мы не волновались, сразу же рассказал нам об этом своём предусмотрительном шаге; когда же совсем завечерело, и он вернулся из гастронома в третий раз, с доставаемыми из "дипломата", как уже повелось, тремя кеглями, то на второй его звонок - теперь не предупреждения, а вызова на дом - вскоре откликнулся гудок под окнами: за ним не в шутку приехали - был подан - скоропомощной "Рафик"; благородное лицо блондина, ни разу не отказавшегося от справедливого деления на пять, к этому моменту приобрело как раз нужную тупую серьёзность врача неотложки. Открыв фрамугу и что-то крикнув, - за всё время плащ с расцепленным поясом только частично расстёгивался, поскольку, собрав деньги на очередную ходку, Золотову надо было бы снова одеваться - теперь, вживающийся в роль капитана "кареты", он позволил себе посидеть ещё за одним стаканом, минут десять, и уже после повторного гудка, чертыхаясь, распрощался. Жестяная, в красно-чёрных треугольник рисунка, коробка - как кастрюля - леденцов доедалась, - а семечки, что лузгали девушки, когда мы к ним гостями только вошли, кончились ещё при коньяке, - и к последней бутылке шампанского, оставшись опять вчетвером, мы подобрались уже через танцы - будто сам Золотов, как махнул стакан-посошок, так и прибавил громкости в Холодковском, уже спущенном сюда магнитофончике, и выключил нам свет.
Веселившие всех бездонные челночные поставки вина - у меня лично туго, но плавили - переплавляли - тусклый зрительный и невыразительно-молчаливый образ Аркадьевны, чьё отчество, зачем-то произнесённое ею при представлении, заслонило имя. В танцевальной глубокой сумеречности с её лица - странно: будто постоянно обновляющегося - что-то прыгнуло вперёд, на меня, и пружиной вернулось назад, - окончательно перестроив этим набор теней, до узнаваемости - хотя чего-то всё ещё размытого, но уже влекущего. Хочется сострить - надо было совсем закрыть глаза, и уж тогда… Но в том-то и дело, что даже весьма-и-весьма красивые лица - достаточно бывает им покрутиться перед тобой, - и в некоторых поворотах предстанут они вдруг совсем невыйгрышными; при узком же боковом освещении - вообще, такое может из них вырезаться… Но на то и красивые - что неудачных ракурсов да световых карикатур много не наделаешь, а в стандартных дневных люксах, в диапазоне разглядываемости - измеряемости глазом всяких поперечников и длинников - красота шевелит плавниками свободно. Заплывают же - попадаются - и странные рыбки-экзоты, чью эстетику можно разглядеть только, ну… в свете ультрафиолетовой лампы, что ли… Или, если повернуть к упрощениям - представим, что речь идёт о поговорке "некрасивых женщин не бывает…" - то явно неучтённой обозначится нелинейность: как ни сдабривай мозги винищем, не всякий редут квазимодства будет ими взят, а, следовательно, успешно работать - любимым хим-агентом - следует только на сглаженном участке кривой (предоставленной, что и говорить, свыше).
Аркадьевна сразу согласилась пойти подышать, и, зная, что дождь вроде кончился, зонта мы не взяли, и вообще только отрывками потом вспоминались мне перемещения, начиная с момента, когда видимо весьма воодушевлённо, я рвал у Холодкова ключ от комнаты - всего-то смотать за курткой, - а Холодков молча, уже брезгливо кривя рот, возвращал, заведённой за спину рукой, ключ назад, в карман своих треников. С зонтом, так и так, была бы морока, но дождь, как выяснилось, всё-таки шёл - несильный. Не мокрый, но звуковой - стоило нам сунуться за первые сосны, в лес, обходя Аненковское кладбище, где враз ударила - под "белым шумом" - темнота, что мы побоялись - обо что-нибудь, и я, тут же, чуть не распрощался с туфлей, спасал - вычавкивая её из невидимой впадины. Нам остались в обладание - рулёжные дорожки между домами - будто каналы, залитые блеском над чёрной глубиной, - в которых расфокусированные отражения окон дождь пытался совсем в труху разбить своими альпинистскими игольчатыми башмаками. Затхлые, с внезапно неподвижным воздухом, подъезды - или спазмом только что напугавшей нас в лесу смыкающейся темноты, или, в противовес - рефлексом на чужеродность лампочки, освещавшей, словно гастроскопом изнутри весь желудок до сжатого заворота в кишку-лестницу, - подъезды нас отрыгивали; но спасали козырьки над расхлябанной одной створкой двери и зашпингалетенной другой, к которой, под списком жильцов, прижимались Аркадьевнины - и затылок с кокулькой, и спина в плаще и, видимо, даже каблуки - одним из которых, задником сапога ли, глухо отбивались по деревяшке секунды, когда мы затягивались друг другом, как истосковавшиеся куряки - сигаретой. То ли изо рта Аркадьевны, то ли от меня, то ли из подъезда - попахивало, сквозь свежесть озонированного дождиком и ароматизированного весенним сосновым бором вечера, а заземлялся романтизм ещё - откуда-то взявшимся фонарным светом, швырявшим теперь колкий песок в лицо - ей, - от избытка которого я руками её лицо отворачивал - иначе оно враз теряло свою призрачную, откровенно не увиденную Игорем, ни много ни мало - красоту. Плащ, узко перехваченный поясом, - будто ввинчиваясь во что-то - крутился в моих ухватах, и так начинало, крупной дрожью, колотиться гибкое тело под его обёрткой, что на моё вопросительное мычание выдавливались сначала мелкие, словно из чьей-то форточки на первом этаже, хихиканья, а потом трезвый вопрос "Ну, а где?" - и даже предоставлялся свой собственный, суживающий выбор, ответ "Ко мне далеко, и у меня родители и бабушка." По бабушке я, конечно, сразу прошёлся, поощрённый опять нештатным хихиканьем, - но было ясно, что на подачах может быть поставлен теперь только друг-Холодков.
Вчера, доставленный последней электричкой, я не настаивал на экскурсии в полученную неделю назад им квартиру, но после первых утренних рюмок мы выскочили с зонтом под зарядивший - с ночи ещё - дождь, и скользя по грязи неасфальтированных подходов, - а затем споласкивая в лужах подошвы, потому что Холодков уже мыл в хате пол, - побродили вдоль голых плинтусов - в кухне и в самой девятнадцатиметровке, и чуть удобней, чем на корточках, устроились, сев на положенные друг на дружку три полосатых матраца, общаговского или больничного происхождения. Но бутылку не допили, хлопнули по очереди из прихваченного с собой стакана, - а потом из него потягивал один я, уже стоя у окна, из которого между подоконником и заокским горизонтом, параллельно им, выделялся сгиб на всю длину картины - шоссе на станцию "Кулуга-два": по его ложбинке - чуть наклонишь влево, машинка катилась влево, наклонишь вправо - другая машинка катилась уже вправо…
- Нет, не дам ключ… Не для таких дел… - его маленькая физия на огромных плечах то опускала взгляд, то поднимала - но, чтобы получилось поднять, голова сперва задирала нос, и, только по мере опускания лица, взгляд успевал меня пробуравить - потом грустные веки Игоря, как крышки на почтовом ящике, шлёпались вниз.
- Ну, ладно, ладно… Не переживай… - я отшутился и озаботился, - Зонтик… А мой?.. Надо тогда… Автобусы, такси…
Когда послушная Аркадьевна и держащий её за руку, слегка промокшие, мы - после прогулок по Аненкам - вернулись под кров, то зарулили в пункт отправления, где Игоря сменила бодрствующая отневестившаяся Ларуська, подле Райки, уже наркозно отошедшей ко сну. Здесь от моего подскока на этаж вверх Аркадьевна дожидалась какой-то смутной перспективы, и открытие карт предполагалось без слов - я сомневался только в одном: предвосхитит ли друган просьбу о ключе от простаивающей квартирки, как предстану пред его очи, или те три матраса мне придётся всё-таки выклянчивать. Аркадьевна теперь - как и в любом бы случае - захватила из Лора-Раиной комнаты свой зонтик, и сумочку, - но под одним открытым, который был побольше, моим, чёрным - нас, уже беспоцелуйно, по прямой, но слегка виляющей каплей вниз по стеклу, траектории повело к автобусной остановке на шоссе: соединение города - мимо Аненок - с вокзальчиком, и обратно, худо-бедно осуществлялось круглые сутки. Прощанье, интересно, как-то выглядело? Было? Автобус - или легковушка? В памяти темно, как в задвинутом ящике комода, ещё и полного наваленного туда барахла, - но угадывалось - тогда и сейчас - словно прописка вместо жильца - ощущение, что я всего лишь какой-то незнакомке взялся показать путь - как и куда пройти по территории больницы…
В темноте хрипло выдвинулся стол, чтобы сомкнуть два дерматиновых, без подлокотников, кресла, на которых я всегда умещался - со свешенными с них ногами.
- Не понимаю, чё ты заартачился?
Игрек молчал. Я, однако, не затих:
- Мне она - всё-таки… показалась…
После паузы:
- И как - не блеванул?..
- Зря… Ты просто не разглядел…
Без ответа. Возражения остались - под капюшоном его одеяла.
- Не говори, там есть - что…
- Просто пьяный, - буркнуло сквозь кляп.
- Все пьяные…
- Минутная слабость… - известное его последнее слово.
Утром у меня всё - включая дорогу - заслонила злость, приложившаяся не столько к примеру мужской антисолидарности, сколько к какому-то более общему облому - эху моего собственного табу, до сих пор носящемуся по общаге, по богоспасаемым Аненкам. Как в той сказке, гном - Нильсу: "Я слишком сильно тебя заколдовал… " Вчера весна водяными розгами и грязевыми капканами гнала от себя и от своих - по умолчанию - соловьёв, а в былинные времена ничейные пыльные площади - тогда пренебрегаемые, лишённые мебели - в одной, правда, стоял (где он теперь?) теннисный стол - "телевизионные комнаты", - даже они оказались многокроватно, с недавних пор, заселёнными: интернов уплотняли - нужны были места под персонал расширившего больницу офтальмологического центра - чем, раньше ещё, объяснил - бросившуюся мне в глаза перенаелённость общаги - друг.
25
Мыкола - Николай Афанасьевич Мотузка - будто приехавший на недельку командировочный, которого поджимают сроки - приветливый, уравновешенный, - но еле успевающий выполнить немалый перечень дел, - прямо перед каверкающими его график буйствами, до которых он всё собирался добраться "Эх, надо бы… Но только водку… Пиво, вино - ни в коем… Коньяк! Хороший!" - от одной только усталости в беготне по столице - выдыхался. Бывало, где-то поддав, приходил к ночи, и не включая под потолком свет, - а только открыв дверь в освещённые прихожку и ванную - помотавшись туда-сюда, и сев на кровать - в уже окончательной темноте, - охал так жалостливо и громко, что хотелось каким-нибудь ответным звуком показать, что он услышан, что о нём помнят… В мае-июне - как раз когда его ординатурский двухгодичник до дна исчерпался, и когда у него появились вопросы ко мне, вроде "По какому учебнику лучше готовить английский?" - что рассекречивало желание кафедры психиатрии видеть его своим аспирантом, - Мыкола решил открыто выпустить пар, вглядываясь в новое теперь трёхлетнее парообразование, - и стал приводить с работы к нам в комнату - сумасшедшую. Но как-то не вовремя у него это, с моей точки зрения, получалось - потому что психотерапевтические сеансы переносились "пока железо горячо" из дневного стационара - сюда, в общагу и, естественно, в рабочие дни. Встречали меня - устало-унылого, с пакетом молока, и дрыгающего ручкой запертой двери, вставляющего ключ в скважину - громкие Мыколины семафоры "Сэчас, сэчас… Подожь!" Задним ходом я отплывал в коридор, шепча ругань не столько в адрес Мотузки, - ведь неизвестно, кому предназначается, когда, например, просто споткнёшься на улице, - сколько срыву вожделенного плана: на часок перед вечером "завести глаза", - а лечебный гипнотизёр и сам не мог угадать, - чтобы со мной заранее договориться - в какой из дней его любимая больная снова захочет посильней выздороветь…
- Здра-а-аствуйте… Привет, Коля… - каждый раз, когда я вот так раскалывал их уединение, лицо у дамы - бурело, а пальцы перебирали - подряд, какие имелись на одежде - пуговицы.
Пуговиц было - и застёгнутые на розовой кофточке с круглым воротником, и свободные на белом жакете - не перещупать. Белый цвет - и брюк тоже - её худобу как бы распылял по всему краю стола, а брюки относились к излюбленому покрову высоких ног (юбочно-чулочного варианта я за несколько дневных празднований с этой парочкой - ни разу не застал). И всегда пили коньяк. Как перст указующий в небеса, неизменно встречала, без меня снявшая пробку, бутылка, и гранёные столовские стаканы с йодистого цвета плёнкой на дне от стёкшего со стенок, тут же дополнялись чистой, ещё одной, посудой. Любовнички оздоравливались - до появления в вынужденном антракте моей персоны, - не усугубляя, даже по второму, по глотку… В значительной степени коньяк предназначался - не кому-то, а мне, я понимал, - и выплаченный за краткость появления - в качестве приятного собеседника с последующим удалением восвояси - свой полновесный стакан - я выцеживал в плановом удовольствии.
- А сегодня, Николай, представляешь? Раскинули - кому ехать летом в командировку… в какую-то Туркмению… Чё там делать?
- Этим летом?
- Да через месяц! И кому? Мне!
- За это…
Задумчивой красоты лицо пациентки быстро восстанавливало на костистых чертах - бледность, которая наконец сливалась с нагромождением локонов, скрученных из - от перекиси чуть ли не прозрачных как тонкая рыболовная леска - волос, и молодая женщина теперь по обыкновению замирала взглядом и жестом, на полдороге остановленными - не выпускала, сжимала в кулаке, носовой платочек - или коньяком измазанный внутри стакан - или целиком коченела, не шевеля ни пальцем, - к чему поднятие неимоверной тяжести улыбки - нет, до этого угрюмость не заливала черты, они всего лишь принадлежали восковой покойнице, - добавляло - как из заколоченного гроба прорвавшееся - скупое и уважительное "Николай Афанасьевич…"
Ей и противопоказано считалось - так, для запаха, - мы же, расплёскивая на двоих, беседу вели, прибаутки выискивали, и то и дело крутили глазами - к ней, для неё ведь: она бутафорская, но слушательница. Бодрячество, моё с психотерапевтом, влияло почти благотворно: оставаясь по-прежнему туго связанная верёвками, пациентка начинала хотя бы в них дёргаться, и опасливо улыбаться, по-лебединму загибая вниз голову.
- Красивые… боже мой, как же, - бестактничал я, - Вот в Калуге… Вёл я в терапии интенсивную палату… А тем более, когда сам дежуришь… Придёшь - лежит, уже полуоткаченный алкаш… они там - политурой, Борис Фёдрычем… Клей БФ… Осаждают, а что над осадком… Живучие - можно вообще ничего не делать… А тут привезла "Скорая" девицу - красавица редкая… Загруженная хорошо… Чё пила - никто не знает… Стандарт - начинаем капать… А она, как потом выяснилось, глотала амитриптиллин. Антидепрессант! Ну, может и ещё чего… Чуть она стала выходить из комы - как вскочит! И не спортсменка - чтобы там здоровенная - обычное сложение… для девятнадцати лет… Ка-а-ак она стульями начала кидаться! Да всех нас гонять!.. Психомоторное возбуждение - передозировочное… Не поймёшь - кто кого ловит! Стулья летели - вдребезги!
Мыкола хмыкнул, попридержал рвущиеся с привязи ввысь брови, налил по хорошей граммульке, и первый раз поведал тогда нейтральную историю о зубном враче, истребителе галок.
- А вот - случай из практики, - перехватил эстафету я, - В корпусе - верхние два этажа - эндокринология. И когда дежуришь, то по экстренному на тебя валится и вся - их - ургентность… Бац - привезли. Краси-и-ва-а я-а-а! В коме… Она диабетчица, и из любовной мести, значит, перестала себе колоть инсулин… Сахар - до небес, от неё - разит - ацетоном… Сразу - давай, капать… Сёстры - тык-мык - вен нет… Она лежит голая в процедурной - глаз не оторвёшь… Руки все ей - истыкали… Ну, чё делать? Пошёл, взял свои иголки… пытаюсь - подключичку… Ничего не получается! Не попадаю! Звоню - это другой корпус - реаниматорам… Приходит, мой знакомый - теперь он, засучив рукава… Тоже - ничего… Только после - я сам - верхним доступом… то ли в югулярис попал… Тоже - во поиздевался! А кожа у неё - прекрасная, глллладкая, как у дельфина, и какое-то необычное, глубокое - как я теперь понимаю - расположение вен - и периферических, и центральных… Ну, ладно… курить я здесь не буду, вы это не поощряете… Пойду пройдусь - съезжу… на Арбат…
26
"Ташауз-Москва" вылетал - как и прилетал, чередуя дни - в закатный час и, из-за разницы во времени, мог бы в этот же час приземлиться в Домодедово, - но где-то промежуточно присаживался, с необязательным, непоголовным выходом в аэровокзал, а мне, окутанному долгожданной прохладой, сладко дрыхлось, - я и даже не отстёгивал кресельный ремень. Возвращающемуся десанту докторов пришлось в Ташаузском аэропорту повялиться на дневной пустынной жаре, и каждый старался не потерять свой доставшийся, насиженный клочок тени под деревьями, потому что подобие одноэтажного стеклянного павильончика - автобусной остановке - себя оправдало, хотя бы в моём воображении: с тюками и с баулами, которые всё время взвешивались, перевешивались внутри этого набитого очередями большого киоска, туркменская масса вскоре расплылась по скромной рощице-палисаднику, и казалось, что вот-вот местные дождутся, в лучшем случае, бодливых рейсовых автобусиков или бортовых, возящих на поля и с полей, грузовичков, и галдящий автокараван наконец скроется в пыли. Нас подбросили сюда немного рановато, - но в принятые тут темпы регистрации билетов три бестолковых часа укладывались, - а куда отработанную докторскую массу девать? "Газики", "Пазики", "Уазики" - свёзшие нас с разных районов к Ташаузской областной, а затем к партийному обкому, где в назначенный час планировался и прозвучал заключительный аккорд благодарностей и каждому лекарю подарили по хрустальной вазе - эти транспорты должны были - ещё успеть вернуться в свои районные и участковые гаражи… В зале, на торжестве я не поприсутствовал, а мою вазу с поздравительной открыткой прихватила и передала мне Эчкена - вместе с остальной толпой выпущенная из дверей какого-то второстепенного или запасного выхода дворца; обмахивающаяся, как и вся братия, картонками, расписанными в признательностях, и, так же со всеми, сразу прибившаяся к авто-ишакам, расставленным по-над бордюром - она полюбопытничала:
- Ты чё не пошёл?
- Смешно сказать - я пешком… Машины вроде - наши… А потом не понял, где вас искать?
Прибываемые из разных районов отмечались первым делом в областной больнице, где нам раздавали авиабилеты и невеликие премиальные деньги, а значит - у какой группы больше, у какой меньше (кто когда приехал) - высвобождалось время на болтание по городу, - только чтобы в срок опять собраться здесь и всем вместе переехать к обкому, на чествование. Наша каракумская тройка влилась - вернее, разлилась по свеже-перетасованным кучкам - и я, не исключение, вспоминая сорокодневной давности лица, с кем-то поплёлся, как и все, к базару. И вот ведь как вышло - потерялся. Сначала вроде, то там, то сям, мелькали в толпе рынка - хоть как-то да знакомые - плечи, затылки, а потом враз исчезли. Около областной ни одной машины уже не застал, - я нашёл их, выспросив дорогу к главному партийному билдингу, но и здесь - самих наших - не нагнал, - потому что даже шофёр, друг Тыркеша, не смог меня вразумить - в какие двери народ был запущен? А резон лезть? - почесал я затылок - всё равно все сюда вернуться, - и час прятался в раскалённой тени насаждений, или сидел, ногами наружу, в открытой дверце "Уаза", где среди других багажных сумок валялась и моя. И всё-таки, после выкуренных несколько сигарет, не выдержал - слегка побаиваясь, вдруг опять без меня уедут? - недалеко, в пределах видимости автоколонны, решил побродить.
27
По кривящемуся Арбату метались, стукаясь о дома, рыжие солнечные тараканы, падали на плечи, бегали по рукам, щекоча усами и лапами. Вжжикнув по поймавшим их отблеск гитарным басам, - прихлопнул сразу несколько нот открытой ладонью - клинобородый шансонет, собравший небольшую толпу. В ней я видел, как и сам, негромко - "…сажаю алюминивые а-гур-цы на брезентовом поле," а теперь жду, согласится ли вызванный гитаристом из толпы - несомненно подельник по арбатским перфомансам - поддержать; но высокий худощавый блондин, парадно облечённый в серый костюм, сегодня принадлежал к зрителям - в них был внедрён вместе со спутницей, худенькой и стройной как и он, только - со стёкшими на спину блеском - по оперению: не цвета нахальных пруссаков, а крупных тараканов - тех, которые цепенеют, если среди ночи включить свет на кухне. Но и она - подпихнула, и он сам не без удовольствия, прицелившись в бряцнувшую тональность, вытолкался в круг и заголосил "Я голубь… Я сизый голубь…" Раскинул немного мешковатый на его скелете пиджак, который из серого сразу стал сизым, и выставил в стороны уже хлопающие о воздух локти - озабоченно забегал кругами, что-то неразборчиво - приборматывая.
Рыжел такой же закат, но - попросторней: медицинским белоснежьем собиралась его свёрнутая кровь - на полях, засеянных, год или два как, новостройками за Калугой, - относящимися к нашей, Второй городской. Грипп валил отдельно-квартирное население, слабо обжившее весь этот бетон, - воззвавшее, из-за отсутствия полноценного филиала поликлиники, даже к врачам стационара - по вечерам развозить больничные листы, - ну, и наспех посмотреть, не менингит ли какой-нибудь… Поликлиника, к чьей пастве эпид-страдальцы считались временно-причисленными - и без них - захлёбывалась… С порога влепил диагноз - инвалидизирующая прекрасность лица в фазе растрёпанного воспламенения - у очередной температурящей учащейся, - с охотой госпитализировал бы её к себе в одну из палат, - но нужно было всего лишь выписать пару рецептов и справку, - а морковно-красные протуберанцы, выбивавшиеся из шаровидной огненной причёски, возвращали меня на сиденье, рядом с водителем, в неторопливую "Скорую", - куняющим, отработавшим своё, доктором, пересматривающим пачку амбулаторных карточек, даже серая обёрточная бумага которых, и она, занималась от зарева.
Арбат, как длинный шлюз, поднимал в себе - уровень. К темноте - все кто на плаву - взобрались до крыш.
"Холодков… эта обидчивая морда… Чего уж он гнёт… Я сам не уверен - как бы повернулось… дай он мне ключ… Ключ-замоч… Ой-й- й, лето пройдёт - миру мир… Пока же - надо сознаться… Калуга - весьма и весьма… погасла… Но я удивляюсь, как - в моих пьяных глазах - эта Аркадьевна… Или, в самом деле, такое - по-холодковски - надо пресекать?.. Выискалась же - как и полагается под бух - хиленькая такая, нотка привлекательности… и всё стало меня устраивать… Даже свободней и легче - чем если б этих нот на ней было развешено - штук сто… Благоговел бы…"
28
Объединённые Ташаузским сбором, а затем перелётом - вернувшиеся из паломничества - зашныряли каждый сам по себе. Те, кто сдавал багаж - им ждать, - попали в разные автобусы, эвакуирующие из аэропорта, - а за коренными подлетела родня на автомобилях, куда, в порядке благотворительности, набились напросившиеся - до метро, коллеги. В свежую полночь я подходил со своим баулом к остеклённому фасаду обнявшихся в темноте башен, сойдя с "Икаруса"-гармошки - третье колено транспорта после, то есть не считая, самолёта, - а в тускловато, по-ночному освещённом фойе, мимо изваяния сторожихи - с несколькими поздними приезжими, к Туркмении отношения вроде бы не имевшими, - по их осведомлённым стопам, двинул вычислять дежурную кастеляншу… Апартаменты администрации сразу направили в подвал - там раздатчица тряпья и сидела в духоте, пригорюнившись - совсем вымоталась, коль сегодня едут и едут: кабы все вместе, а то… За раз я всё своё, сданное перед отъездом на хранение, не осилил - предстояло поднимать не заброшенный ещё в комнату поездочный кофр и преподнесённый аккуратный торт-наполеон из постельного белья… Когда в сумеречной прихожке брякнулась об пол поклажа и защёлкал мой ключ, - из соседней двери - вторая комната блока - выглянул очкарик с красиво дыбом стоящими берестяными вихрами - верхняя половина лица выражала испуг, нижняя - широко и мелкозубо улыбалась.
- О-о! Вы тепе-е-е-ерь тутттт живё- ттттэ? Очч-енннь прияттт-но - Аааарнис.
Когда я приволок оставшуюся часть - полиэтиленовые мешки с куртками и обувью - и пнул ногой дверь, то обретший уже имя прибалт снова высунулся - из скворечника, с той же европейской любопытной доброжелательностью. Я опередил - вопросом:
- Арнис, вы - в ординатуру? Как рано - середина августа - предусмотрительно…
- А ттто-о-о - панннна- е-е-е-дут… - и ему самому стало смешно; с реверансами мы закрыли двери.
Выбор мною койки оставался незакреплённым - в то утро, когда я уезжал в командировку, - и переписываясь с восьмого этажа - сюда, нечем было занять: вещи сдавались в хранилище, а казённое постельное бельё - оставь - за время отсутствия ещё, не ровён час, гикнется… Положение у дальней от окна стены исключало протяжку глухого угла ветром - правда, дверь, если её не придержать, ударяла по кроватной спинке: но на то и выбор - который будущим неизвестным совладельцем был бы мне предоставлен автоматически - обычно любят поближе к свету…
От Ташаузского обкома до открывания сейчас львиной пасти баула - меня всю дорогу сопровождали щёлкающе-негромкие и переливчатые звяканья, будто я там вёз сложенные висюльки от хрустальной люстры. Хрусталь там действительно присутствовал, - я выложил, такую как подарили всем, салатницу - на голый матрац моей койки, в сторонку. А затем из двух бумажных кульков вывалил - озвучивая щебёночным треском комнату - все эти шахматы.
Сегодня, направляясь по жаре к базару, мы, врачи-туристы, заглядывали по дороге в магазинчики и обменивались неутешительным обобщением - касавшимся и тех мест, откуда вернулись, - что алкоголь здесь вообще не выходит из теневого оборота. "Потому что на солнце жарко!" - при этом сокрушались, что так можно и спиться… Дынь, заранее решил я, в Москву - ну их… А в аэропорту - может, у одного только меня - чарджушка - не билась по ногам - серо-горчичная, в шершавом паутинистом коконе из будто заживших породистых царапин… Прохаживаясь вне опасного удаления от белого коробчатого дворца и череды задремавших вдоль бордюрной обочины "…азиков" - наткнулся я на сувенирную лавку, где показалось прохладней. На полках среди полированных рогов, дерево-резных поделок, ковриков, родственников знаменитых, и пластмассового ширпотреба, моё внимание привлекла - уменьшенная в десять раз модель коньячной бутылки, с точно подобранным цветом жидкости… Все премиальные деньги ухнули, и я вышел из сувенирного с двумя, свёрнутыми из полукартонной серой бумаги, конусовидными кульками - будто накупил в дорогу пряников или конфет… В сберегавшем - в частности, и мою суму - фургончике я переложил неслышимый никем стук-звон - к себе, под замок, но не удержался сунуть одного ферзя в карман. Продолжив ленивое дефиле - до угла, по нахмуренной под бровями акаций стороне улицы, и обратно, - я на развороте опрокинул в себя пятьдесят грамм выдержанного, и жара приобрела задумчивый, в переборе дребезжащих бормочущих струн, заслон, а лучи палящего солнца сразу скрылись под хайямовским полупрозрачным навесом… Обласканных в обкоме ещё и накормили - после речей…
29
За колоннадой Вахтанговского - где вход - освещение служило широкой рампой, и как бы внутри неё, стоя - или, если сам артист уже устало опустился, то присев рядом с ним на корточки, - обхватывали амфитеатрами внимания многих скрюченных, склонённых над гитарами исполнителей, - от нечего делать собиравшиеся, заворачивающие из более тёмного - несмотря на бубенцы фонарей - Арбата, гуляки. Обильная пыльца света - на фото с крупным зерном - не всюду пробивалась, и за прямоугольным ходом колоннады образовался треугольный мешок - относительной темноты: здесь - на остатках ремонта и строительных загородок, на каких-то хлипких ящиках - пребывала уже слившаяся с поющими - зрительская общность, и проскальзывающий по верхам голов, плеч, гитарных лекал - выпадающий как роса и испаряющийся свет не рисовал, а только бугрил, пятнал, отблёскивал… Мне, безродно притулившимуся сбочку и покуривавшему сигарету за сигаретой, в ухо летели стеклянистые аккорды, которые прятали за собой других сверчков - проклёвывающихся, когда смолкал ближний; перемалывался беззлобный молодёжный трёп, и секундами искусственной невесомости в делающем пике лайнере, оставался этот единственный год, заканчивающийся этой единственной весной, когда на Арбате - пелось.
"Калуга, можно сказать, похерилась… Или - на ближайшие?.. А кто ещё? Микро-Коля - зубник?.. Так, входящий в круг… в основном, Пантелеймоновых… Кирюха - за те проделки - какие собственно проделки? - с Полиной… В том-то и смех… Годика даже, года нет - проводили… Стоматолог - он на меня - зуб… Логично… Такая же ерунда - с… Нет, с Холодковым - какой, к едрене-фене - разрыв?.. Но, по правде говоря, уже - другой город… а значит, фактор… подспудно… Я? Будем считать - ещё не оглядевшийся… Хотя - сколько? - то сюда, на Арбат, то… Да ну - Арбат был весь перекопан… И вообще, настоящая Москва - где-ньть на Солянке… Первый год, скажем… я - как зацепившийся… Осевший - это громко… А люди - где люди?.. Ох уж эти мне притирания… вон, в Калуге - никаких притираний - сразу, как в интернатуру… А потом - потом - на спад, но… И до сих пор - хоть Москва-столица…
Седовласый мужчина, директорской стати, забыл пододвинуть под себя стул, и ухом в тарелку - подковырнулся и ушёл на глубину - остался сидеть на дне, - а руки выше головы - продолжали держать край стола. Три другие стороны - сначала отсмеялись, но - куда деваться - надо поднимать…
- Да не дежурит он… Верку, наверно, повёл.
- Любка - всё - уже съехала из Аненок… как замуж…
- А чо Любка? Кстати - официально? Вышла?..
- Поллллина! - незажжённая сигарета приклеено держалась на нижней губе, похожей на огромное вспухшее веко, - Я - к тебе - обращаюсь, - встрял Колюнчик, - Давай, наливай…
Она отдёрнулась от прислушивания к нашей с Керей, затопляемой музыкальным прибоем, болтовне, и опустила правое плечо - чуть ли не ниже скатерти. У ножки стола пряталась принесённая водка, - но не стоймя, открыто, на паркете, а осумкованная в ридикюле, - похожем на собачку, сидящую, и мордочкой вверх - от маршрутов официантов загораживалась - нами, тремя мужчинами в костюмах. Где-то у себя на коленках, под краем столешницы, Поля разлила в фужеры, передаваемые ей по очереди и предназначенные якобы для минералки - и только пузырьков не было в прозрачной жидкости, чтобы признать воду из включённых в счёт нарзанных бутылочек-оправданий. В фужерах - не застаивалось, поэтому нарзану всегда хватало освободившегося места. В рюмках же - неприкасаемо выдыхался коньяк, триста грамм которого - дорогого и разбавленного (от водки кабак давно - в веянии борьбы за трезвость - отказался) - пришлось заказать для прикрытия. В обманчиво миниатюрный чувал помещалось, как всегда, две пол-литрухи, и пустая, наверно, уже вернулась в горизонтальное положение где-нибудь между косметичкой и щёткой для волос.
К сроку, когда свернулись музыканты, и через колонки пустили - записи, зал галдел, дым плавал как над шашлычницей, а в спинку Кериного кресла - он сидел спиной к "аллее" - уже не раз, и не всегда с извинениями, влипали, плохо держащие руль, гонимые ветром в сторону туалетов. Недержание на ногах, заваливанья на столы, щекоточный женский обрызгивающий весь зал визг - вырос очень постепенно, из чинной библиотечной атмосферы, в которой происходили раздачи альбомных меню и производились вписки в блокнотики заказов. Официанты - и поначалу-то - не очень суетились, - а уж терпением, и принесённым с собой, посетители запаслись, - весь зал был наполнен толпой враз, как только её пустили: открыли двери перед очередью, скопившейся в ожидании стартового выстрела.
На всём небе-потолке последовательным выключением - через ряд - ламп ступенчато были введены сумерки, подготавливающие публику осознать конечность сущего, но опыт оставил нам почти нетронутый коньячок, почти час свыкания с мыслью и ненавязчиво продолжающуюся модную музыку, принимавшую внутрь себя пьяно-танцующих около доспехов ударника, из которых он давно вылез, и около раскисающих в висящем дыму красных стоп-огней работающего одного только - ради магнитофона - "усилка".
Ведь милейшая у него - его мадам… Полина… Свет притушили… Бросаются - особенно - глаза… Две летучие мыши на фоне луны… Круг луны - нет, у неё же - и острый подбородок, и длинненький нос, резной работы… Овал - в форме штыковой лопаты… Комплимент… И главное - компанейская, юморная… И нейтральная - ко всем Кериным - нам… Ровные, доброжелательные… Вон - пошла теперь с Коликом… Со всеми, не ломаясь… Как охватишь - в танцах-манцах - весь гарнитур… Но - застрелись - тип… не очень-то мой… Какккие мы капризные!.. Комплекс сестры-матери?.. не похожа… Хотя есть в ней что-то - умное, домашнее - что меня особенно отпугивает… В таких или влюбляются - или не замечают…
- Юрк, слышь, я думаю - ни фига себе… Ей сколько - Любке - когда мы в интернатуре - двадцать три?.. Ну не меньше! А она, оказывается - никогда… Я сам такие вещи не люблю, но ты можешь представить? В голову даже не могло прийти…
До, в подпитии, безразличия дошла - толкнула в плечо - подробность, как отдгадка - к потерявшемуся за пару лет вопросу, - с нужностью от неё теперь - не более как от освежающего память талисманчика…
- Мм-м?.. Там с ней - ещё подружка была… Но ты когда появился - кажется, не застал… в одной комнате… Впечатление - прожжённых… Насчёт той, другой…
- А что на вид - о Любе не - то же самое?.. Иначе, думаешь - я бы?.. Мне же - чуждо…
- Ты… Холодкову… не нахвастайся… А то он - по сей день - думает, что это - у меня - с ней… и поэтому она - в отношении него… Пусть себе…
- Между… само собой… Это я так - вроде как она теперь замужем…
Морозец усваивался - нашими, работавшими на спирту, организмами - без никакого пока индевения пальцев и щёк, но доходило до разумения - судя по бумажному состоянию воздуха, который не проталкивался глубоко при вдохе, особенно если поорать: крепок. Звякнули две бутылки, выброшенные Полиной, и Колюнчик вклинился - впился, схватил под руки - разорвав семейную пару, - отчего получалась уже цепь - Поля рукой в перчатке нырнула и мне под локоть. "На пере-е-еднем Сте-е-енька Ра-а-азин… Абнявши-и-и-и…" - разлеталось по домам с потухшими не всеми окнами, - и звуки вмерзались, не осыпаясь из воздуха - становились уже уликами дебоша, с точки зрения знатоков позднего вокала - ментов, а ими предночный город особо, к счастью, людей не пугал.
"Но я - хачу быть с табой! Я-а-а… хачу…. " - пробиралось из темноты музыкальной свалки к моему приставному места возле стены Вахтангова.
"Теперь, значит, светит Туркмения… Надо хоть кого-нибудь расспросить - из тех, кто уже… Каждый же год - засыл…"
30
На всякий случай я торкнулся в дверь комнаты, что сразу за лифтным вестибюлем - возле выхода на лестницу, - но признаков жизни, и прислушавшись, не уловил. Обувная коробка - ничейная, найденная только что в пустом шкафу - в ней позвякивал, похрустывал коньяк в огромном количестве стекла, - пропутешествовала со мной на самый верх башни, и, даже если бы я перепутал номер, который был заранее, ещё в Ташаузе, обговорён как место встречи, то по звуку, в тиши спящего этажа, Эчкенино обиталище нашлось бы само.
- Это вы чё - от одних дынь такие весёлые? А-а-а - во-о-он…
На середину комнаты - середину линолеумной проталины между шкафом и сдвинутыми в целое двумя кроватями - переехал журнальный столик (а имевшийся письменный остался у стены, взвалив на себя весь хаос вскрытого багажа), и рассаженный женский пол - сидением на стульях и по краю постелищи - обступил, сжал полированную кормушку отовсюду белеющими буграми сожмуренных голых коленок - даже у Росико они любопытно, в полглаза, уставились из-под её не очень короткой юбки.
- Юласик, ты уж извини… Ждали-ждали… Лосико расщедрилась - мы это шампанское…
- Вот гады… А эту девушку - не знаю…
- С нашей - педиатрии - Лика… Чо у тя в коробке?
Игрушечные пробочки, как и в настоящих бутылках, после хрустящего силового поворота - трещали орехами, а сами буро-оранжевые с золотистыми этикетками сувениры напоминали крупных креветок - угощение моё четырём дамам.
- Я думала, ты нам поможешь дыни тащить…
- И без меня… налетело… Лика, а вы - с Таней в комнате?
- Не-е-ет…
- Юрик, говорю - с одной кафедры… Она, кстати, в твоём коридоре…
- Тоже - переселили?
Я оглядел - безликую - Лику, кусающую дынные кубики на вывернутом наизнанку, надрезанном ломте, - мартышки невзрачны? или вычурны? Из того же разряда, что и Эчкена, и Танька - с такими же, без поставленной пробы красоты в сплаве, оболочками, - которые различаются хоть и сильно, но как отпечатки пальцев - в глубочайшей скуке отличий… Её, Лику, подай в Кара-Кумы - немного экстрима в воздухе - и наши же жуаны - будут заглядываться и зазывать… Такую Лику - или Ленку, или Татьяну… Из них нельзя - не подходит слово - выбирать… Брать - протягивать руку и брать - можно… И никогда не путать с выбором… А если разрешено - только одну, - то орёл или решка… Я перевёл взгляд на - гораздо более притягательное - безобразие: на грузинку Росико, которая собирала в полиэтиленовый пакет выскобленные из дынь плаценты и - уже в изрядности скопившиеся - корки. Вот она - с задранным вверх подбородком пошла выбрасывать - судя по мгновенному возврату - в мусорный бачок в Эчкенином сортире… Поарлекинистей одеть - из прихожки выскочил бы назад - шут бубенцовый… Нос - отдельно, как скособоченный болгарский перец, и - в довершение - у девушки безвозвратно - ай-йа-яй - утеряна шея… Теперь шута - в кринолин - и уже карлица из свиты…
- Росико, я всё время думал, что ты из Грузии… А ты - с Урала…
- Ты вон ему - и подали на память!
- Холодильник - случайно - не…
- Могу хоть сейчас забрать… А что - из ординатуры - у вас в неврологии - ещё… так поздно… не отпустили?
- Меня давно здесь нет…
- Понннятно… А у всех, значит, холодильники… У Ленки - стоит вон - какой - собственный?
- Ну да!
- У меня не такой - у меня маленький, "Морозко"… Мне его тоже оставили, просто так… Можно хоть завтра…
- Ну, девчата - у кого осталось? Сейчас ещё пятерым - головы откручу…
- Нет, ну, где ты такое - выискал? В Домодедово?
- Я - почему - подумал, Тань, что Лика и ты - из одной комнаты - дверь около лестницы? Я - тук-тук - никого…
- Да она, я не знаю - то ли в отпуске… Я зашла - непонятно… У неё тут есть - в Москве… Но там - тоже без квартиры… Или - он женатый… Скрыва-а-ает…. Обычно - это меня… выпроваживают…
День не баловал плотной пищей, и не такой уж значительный миллилитраж растёкся по мне - к сюрпризу опустения обувной коробки, - появлением искажений, которые так знакомо преукрасили мизер афродитности… нефертитности… Вот они, будто я их ждал - уже легко вплыли в меня и ловко сняли верхний слой почвы - со зрительных поверхностей, - так что слой следующий за счищенным - пусть и нёс ещё полную узнаваемость объектов, но в нём вольная и грамотная рука - прежние недоделки - конструктивно подправила или обвела одной линией, донеся этим - не увязанную, но ранее заподозренную, только в штрихах - гармонию. А какие-то на выбор "недо-" - доброжелательно взялась тушевать, уводить на задний план, превращать в фон так, что, например, от кунсткамерного уродства Росико исчезла резь в глазах, а лицо тряпичной куклы-Лики, размыто-непрорисованное на клеточках дерюги углём, даже пусть и зарядившееся от коньяка - полоумием, - плавно отодвинулось к дальней стене комнаты - до уплощения на ней в безвредный барельеф. Курносое - особенно в смехе - и щекастое поросячество Эчкены - наоборот, оказалось - выстроенным в общую математическую зависимость с остальными размашистыми синусоидальными выпуклостями, вплоть до икр и картавости, и её игривая томность, которую она любила состроить, вильнув в помощь сразу всем графиком функции, будто сползла с кончиков моих пальцев, срывающихся с гладкости пуговиц знакомого мне по Туркмении, помятенького сейчас, халатика, на - воображённые по цвету - бежево-розовые ореолы сосков, размером и формой - для натренированного глазомера - как крышки заварных чайников…
- Ты мне скажи… Почему - ты не заходил… Проведать меня - наверх - где телевизор…
Горячий шёпот в ухо - от сидящей с самого моего прихода около, а теперь и вплотную - педиатрши-Тани перевёл негнущийся, из меня исходящий, взгляд, в поисках ответа, на стукнувшиеся лбами её голые колени, - и ищущий я даже отстранился назад, склоняя голову книзу, чтобы уменьшить врезку журнального столика - за которым и нашёл - арфой изогнутые тонкие голени, и, глубоко вздохнув, я одним ухом лёг на подставку из воздуха, с которой едва протиснулся сквозь в узел завязанную талию - начал пересчитывать вспухшие, от коньяка или от подсасыванья и выгрызания дынной мякоти, Танькины губы, которые двоились, троились, спрыгивали, летали вокруг лица, где нескладно и немного испугано сидела красота, словно на чужом месте - вот-вот её попросят встать и выйти…
- Почему ты не зашёл - ни разу - ночью… можешь сказать?
С языка трамплина
© Copyright: Камнев Юрий, 2003
Свидетельство о публикации №203022300023
Свидетельство о публикации №203022300023
Рецензии