В плену

Отцу моему посвящаю.

Ему было 26 лет. Блондинистый, с прямым «римским» носом, голубоглазый  - он не был похож на типичного еврея. В армии его звали не Давидом, а Даней. Немцы сузили кольцо окружения, загнав их в лес. Не было выхода, и небольшая группа солдат (офицеры посрывали знаки отличия, уничтожили документы) были захвачены врагом.
Их гнали полуодетых, часто разутых по осеннему лесу. Брели, спотыкаясь о корни деревьев, скользя по опавшим листьям и слежавшейся хвое. Ждали выстрелов в спину. Более крепкие помогали слабым и раненым. Отец, довольно хорошо знавший немецкий язык, шепнул своему другу Васе, что их гонят в какой-то домик лесника. Это приободрило пленных.
Поздним вечером их подогнали к избушке, всех загнали туда и заперли. Было холодно, сруб был пустой, никакой подстилки, никаких признаков еды. Единственное маленькое, не застекленное оконце под потолком избы еле пропускало лунный свет, который освещал повалившихся на пол людей. Они уже не ели несколько дней, оборванные, истощенные, некоторые из них раненые и контуженные...
Храп, стоны, выкрики среди ночи. Он не спал. Ведь завтра немцы обнаружат, что он не только командир, но еще и еврей. А это верная смерть. Убежать невозможно. Через окошко невозможно даже высунуть голову. Дверь накрепко заперта и еще припёрта снаружи колом. Вокруг леса Беловежской пущи. Голова после контузии, как бы ватная, тяжелая, кружится, тупая боль наполняет ее. Еще трудно ясно говорить, и он не все слышит.

Вспоминается Мерочка. Где она сейчас, сумела ли вырваться, бежать. Что с Эриком, Зиночкой? Страшные видения заполняют мозг, кружатся в тяжелой голове. Что будет завтра? Неужели вот так, ни за что погибнуть? Больше никогда не увидеть жену, маленьких детишек – комочков его жизни? Что делать? Если есть Высшая Сила, то спаси, дай еще пожить, отомстить, вырастить детей!..

Он несколько раз подходил к окошку, карабкался по скользким бревнам сруба наверх, но только с огромным трудом мог втиснуть в прорезь голову. Как не хочется умирать, уйти из жизни, даже не отомстив гитлеровцам. В голове мелькает мысль наброситься на них, попытаться хотя бы одного увести с собой. И вдруг чья-то легкая рука легла на плечо.
-Вася?
-Даня, я знаю, что ты еврей, но никому не скажу. Ты должен выжить. Вот если бы все евреи были такими… 
Я постараюсь тебе помочь. Мы еще отомстим этим гадам…
Василий тихонько отполз на свое место.
-Слава Б-гу, я не один. Есть друг. Правду говорят, что друг познается в беде. Но что же делать? Постараюсь заснуть и набраться сил, ведь завтра предстоят испытания на саму жизнь…

Остаток ночи промчался в полубреду. То ли что-то мерещилось, то ли последствия контузии. То мелькало родное лицо супруги, то милые, далекие, забытые мордашки детей.

Ранним утром, как только стало светать, раздался топот подкованных сапог, немецкий говор, прерываемый тяжелой деревенской белорусской речью. К избушке приближался отряд немцев в сопровождении двух полицейских белорусов, одетых в полувоенную форму без знаков различия и вооруженных трофейными русскими ружьями. Послышались удары сапог, выбивавших кол из-под двери, затем скрип ключа. Замок не поддавался, и пришедшие нервничали и ругались, проклиная доисторическую русскую технику.
Наконец дверь со скрипом открылась. На пороге стояли два немца, вооруженные автоматами и один полицейский-переводчик.
-Быстро поднимайтесь! Выходите по одному. Каждый должен при выходе спустить штаны ниже колен.
-Это конец, - подумал Давид, - сейчас увидят, что я обрезанный, и тут же прикончат. Что делать? – бешено металось в мозгу.
-Я их задержу, а ты лезь в окно, - шепнул ему Вася.
Он не успел ничего ему ответить, да и оставались секунды. Пленные по очереди выходили из темноты через дверной проем, светившийся на фоне утренней зари. Прямоугольник двери был как выход в иной мир, полный света, радости, жизни… Выходящие нехотя спускали штаны и после осмотра исчезали за дверью.
-Спаси меня, спаси, спаси! – мелькало в мозгу.
С невероятной скоростью он забрался по скользким бревнам к оконному проему, протиснул голову наружу. Его широкие плечи не входили в окно. Так никогда он и не понял, как всё же сумел вставить их в прорезь и потом медленно, как змея, вылезающая из своей старой кожи, по миллиметру стал ввинчивать свое тело в оконце. Руки свисали, тело было стиснуто так, будто грудная клетка вот-вот должна лопнуть, расколоться. Нечем было дышать, но продвижение продолжалось. Время, казалось, остановило свой бег.
Боль, удушье, страх смерти…
Что происходило у двери, он так никогда и не узнал. Только слышал, как Вася начал что-то говорить, странно болтать, потом раздался его несуразный смех. Немцы и полицай торопили его, угрожая, что если он действительно сумасшедший, то кончат его на месте…
Все продолжалось считанные минуты, но ему это казалось вечностью. Вася паясничал, немцы и переводчик бесновались, ругались, требовали освободить место для осмотра следующего.
Плечи и тело сами по себе методично просачивались через оконный проем, как будто неведомая сила ввинчивала их. Вдруг раздался выстрел и предсмертный крик тяжело раненого человека. Тело Давида в этот миг, потеряв равновесие в прорези оконца, вывалилось наружу. Падение нелегкого тела было заглушено эхом выстрела и нечеловеческим криком.
Он упал на голову и, видимо, на какое-то время потерял сознание.

Опомнился, когда увидел себя бредущим по лесу. Ни лесной избушки, ни солдат, ни пленных. Солнце уже взошло, в кронах чирикали птички, в лесу было достаточно тепло. Больное тело медленно выходило из того состояния сжатости, как бы расправлялось. Трещали грудь, ребра, спина и бока, страшно болело в паху. Голова была как раздутая и наполненная неземной болью, тяжестью, шумом. Он не мог понять, от падения ли это, контузии или от пережитого.
-Я – жив. Слава Б-гу, я, кажется, жив! А что стало с другом? Вася, милый мой, неужели убили?.. Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня. Я отомщу им и за тебя…

Не помнил, сколько времени, а может быть, сколько дней брел по лесам. Сознание периодически пропадало, как будто были провалы в памяти. Было очень холодно, ободранные ноги горели, все мысли были заняты едой. Что-то жевал, слизывал капли утренней росы. Помнит, как набрел на ручеек, который привел его к какому-то озерцу. Жадно, долго и много пил. Набрал воды в валявшуюся неподалеку проржавевшую банку из-под консервов. Долго отмачивал в воде израненные ноги, а потом тяжелую, шумящую голову. Опять что-то жевал, может быть, находил какие-то ягоды и грибы...
...Оказался на опушке леса, где в полукилометре стояли одинокие домики лесной деревушки.
Жажда иссушила губы, язык твердой коркой застрял в горле, всепоглощающий голод спазмами выворачивал внутренности…
До безумия хотелось курить, хоть бы одна затяжка… Но, что его ждет впереди? Кто там живет? Расположены ли в ней немцы? К кому обратиться? Деревушка из нескольких домишек пустынна, словно вымерла: не слышно ни кукарекания петухов, ни мычания или блеяния скота.
Еле переставляя разбухшие, окровавленные ступни, стал обходить опушку леса, приближаясь к крайней хате. Затем он лег на больной живот и медленно, как большая ящерица, пополз по направлению к хате. Слух и зрение каким-то чудом обострились, и тело тяжело через боль все же двигалось в нужном направлении. Так он подполз к ограде двора, тыну из жердей и замер.
Послышался какой-то резкий шорох, и прямо перед лицом, в охотничьей стойке, замер пес среднего размера. Вначале он хотел облаять незнакомого, но, видимо, будучи поражен его видом и необычной позой на животе, замер с раскрытой пастью.

Человек и собака пристально смотрели друг на друга, как бы изучая. Лишнее движение, шум, а тем более, лай собаки могли выдать беглеца. Он смотрел на пса дружелюбно, жалея, что в эту минуту ничего нет, чтобы задобрить того. Прошло несколько мгновений, и он решил, что лучше перестать смотреть в глаза животному, потому что тот уже начал отводить глаза, мотать мордой…
Тогда он просто закрыл глаза и замер в этой неудобной позе. Сколько времени прошло, не помнил. Было тихо, и хотелось забыться...

Когда открыл глаза, собаки уже не было, а перед ним стояла старая крестьянка. Она со страхом и недоумением глядела на распростертого по земле человека.
-Дзед, а хто ты? Аткудава пришоу? А, можа, ты плены?
Его поразило обращение пожилой женщины к 26-тилетнему мужчине со словами «дед». Ведь она могла по возрасту быть ему матерью.
-Почему дед? – начал он, чтобы протянуть время и не спугнуть ее.
-А як жа. Ты ж увесь сивы…
Потом он действительно убедился, что вся голова его поседела во время «прохождения» сквозь окно.

Крестьянка напоила, накормила и разрешила спрятаться в стогу сена...
Он выжил, нашел партизан.
Воевал вместе с ними. А потом прорвался к своим...

Был СМЕРШ, чудо спасения от них, штрафной батальон и… война.