Лед и спрайт-1

               
Когда она шла в зеленом пиджаке через аллею насквозь, то вся на свете листва была ей дрожащим орнаментом. Эти листья электрически дрожали в солнце, и поэтому темно- зеленые пятна перетекали в светло-зелено-желтые, а волосы ее, желтые и ровные, вдруг то взлетали от ветра, то приникали к лицу, гладили, прямо как чьи-то ладони. Неужели какие-то еще ладони могли трогать это тонкое лицо? Даже когда ее волосы по ее лицу перетекали, было ревниво, чувствительно…
Она шла, чуть покачивая плечами, чуть проваливаясь каждым шагом. Но это было - да, и оператору удалось поймать эту текучесть, эту замедленность ее ходьбы, ее сонное чтение стихов, полное равнодушие к камере, точно она снималась в хронике каждый день. А ведь до этого одну сильную поэтессу не могли уговорить не бояться - все равно боялась. Операторы устали, а потом махнули рукой, сходили за водкой… А эта пигалица без всякой водки совершенно вольно в кадре жила!
Ведущая ей говорит, что, мол, вы здесь выросли - да? - наверно любите этот город - да? любите? А она спокойно говорит - нет, не да, этот город мне как мачеха, и тут же начинает стих про это читать! Наверно, ведущая уже видела этот стих и нарочно спросила. А что тут вздрагивать, я сама познакомила ее с той ведущей, то есть на вопрос - что самое лучшее? - я сказала - вот она. Меня ведущая снимать не стала, потому что некому сказать обо мне, что я самая лучшая, никто не знает обо мне. А я - знаю.
Эти кадры до сих пор на моей кассете: солнце, зелень и она идет по аллее насквозь, вся летняя, пронизанная ветром. Легкая ткань бьется и трепещет на ней, перетекают волосы по щекам…
Чувственность неописуемая. Независимая медлительность. Садится на стул - наездница. Прикосновение - слетаю с катушек. Падаю, валюсь на пол, где бы ни находилась, стукаюсь спиной о дверь или шкаф. Никакой ориентации в пространстве, как на качелях. Этот старинный стрельчатый шкаф на кухне не раз подхватывал меня. Рядом с ним мы вцеплялись друг в друга, как помешанные, даже делали друг другу больно. С первого момента было ясно, что это ворованное наслаждение приведет к страшной беде. Но чтобы к такой…

Первые секунды. Вру по телефону, что она должна приехать, посовещаться насчет поправок в тексте. Каких таких поправок? А чтобы ритмика текста улучшилась. Она сердится, не хочет. Но снисходит. Приезжает! Потому что моментально понимает подтекст. Хочу дотронуться и не могу. Она сквозь зубы: не каждому разрешается. Внутри меня все обрывается - да, она не слышит, не слышит…
Когда я читала доклад, там в зале было много народу - она не пришла, опоздала. Потом влетела и увидела - поздно. Но я двухчасовой доклад делала не для кого-то, а для нее. Хочешь, все повторю сначала? Хочешь амаретто? Хочешь?.. Она усмехается: но я люблю спрайт. Светло-зеленые глаза, лед и спрайт. Ее хотят все, она никого.
Бедный любовный опыт? Но тогда откуда это все, кто научил? Скажи, кто научил, а то умру. Нет, не говори. Никто! Целует до полного помрачения ума, я задыхаюсь, а она нет, а в это время тело мое как отравленное - отдельно. Руки отдельно, они где-то далеко и оттуда кричат о текучей шелковости волос, плеч... Не сразу понимаю - где, что. А. Это мои руки, да мои ли? Любимая, смерч налетающий, сметающий все - волю, разум, страх, добро и зло. Остается и бушует...

В ночной машине еду много часов в командировку, и дело мне предстоит тяжелейшее, вечер памяти, много новых людей, все запомнить, записать, всем ответить правильно, не сбиться, не сфальшивыить. Не простят.
Но в темной машине, скачущей по бесконечной дороге, под бешеную музыку цыганских королей, под осыпи гитарных пассажей - летит за мной ее лукавое лицо, тающий лед в зеленых глазах, и - ухнувшим в яму сердечком - предчувствие первого касания.
До него далеко! И не каждому позволено!
Но вот уже на триста, двести… сто километров - ближе… В это время ее, наверно, опять показывают в телепрограмме, лучшие интервью года, вот эту самую запись, которую они делали летом. А завтра я ее увижу. Завтра! Чем я заслужила такое немыслимое событие? Текучий песок волос, темно-розовые половинки губ, застилающие горизонт и где-то высоко надо мной, высоко как небо - плеск зелени глаз. Бушевание листвы, просвеченной солнцем. Зеленый спрайт, газированный утренними лучами. Волшебное питье для безумных. Где ты теперь, давшая мне столько радости, что не может вынести земное существо? Где ты теперь и не жалеешь ли о днях, потраченных на меня?
А если даже и так, мне все равно повезло. Ты случилась. Царственная, юная, княжеских кровей - продающая клубнику ведром на пыльной остановке. Ведь это я ее ела. Ты протянула на узкой ладони, а я взяла ртом.
И сильнее наркотика не ведала.