Пыльный февраль

Пыльный февраль.
Странные стихи.


Тревога это лёгкое отвращение перед будущим.
А. Камю

Ты, как та женщина, которая спит со всеми, кроме того, кто её действительно любит,          
объясняя это тем, что она спит со всеми.   
     Жан Люк Годар.  «На последнем дыхании».


Предал?

Порнуха наших отношений
Пускай покатится в тартар.
Не надо жертвоприношений,
Мой взгляд теперь суров и яр.
Холодным душем фразы – взгляды,
На книгах слизнякова мерзь…
Теперь закончились шарады,
С души моей немедля слезь!
И матным маркером вольются
В мои глаза твои черты. –
Солнцепоклонник! Прикоснуться
Не смеешь больше к Солнцу ты!


* * *
Мне сегодня не нравится город,
Воскресенье и пыльный февраль,
Но, как раньше, мучительно-дорог
Мне мой выдумщик, ласковый враль.
Эрмитаж – портмоне нуворишей,
В книжной лавке безвкусье царит,
Над крикливой и яркой афишей
Оснежённый Кутузов стоит.
Всё прощаю – окурки, кофейни,
И Матисса, и пыльный сугроб…
От мороза, а может, от лени
Ты целуешь мне сумрачный лоб.
Как взгляну: станет аспидно-жарко,
Заметаются кошки – зрачки:
«Ваша шутка – спитая заварка
У задумчиво белой реки»
Над костёлом искусное небо
Без реклам, без истерик, без сна…
Ах, как жаль, что у нас нету хлеба,
Я бы лошади рыжей дала.


* * *
Поклонник хаоса и Босха!
Любитель извращённых мук!
Вас покорил сверканьем лоска
Весенний дождь душистых рук.
Кругом лохматые сугробы
Благословенной тишины…
Вы – благородно-белолобы,
Слова фривольны и нежны.
Сверкают истины в глазницах,
Ладони, как остывший чай.
Весь гений Ваш – в моих ресницах,
Я Вам дарю грядущий май!


Я надорвана страницей альбома.
В светлых кудрях недоношенный снег.
В красной клетке заблудилась истома.
Ты, влюблён, как я, в булгаковский «Бег».


Пятница без реинкарнации Ник. Гумилёва

Тихой овцой еле тащится пятница,
Пальцы в глазурь обмакнув,
Пятится, бедная, как каракатица,
Рыбок небесных спугнув.
День бесконечный печально продолжится…
Профиль у облака твой!
Как-то дальнейшее времечко сложится,
Мой конквистадор родной?..


Я выгравировала неспешность жизни
На барном лаке светлого стола.
Я – статуэтка мамонтовой бивни –
Кругла, светла, измученно-бела.
Курюсь изящно сытым благовоньем
В твоей, пустой, как небо, голове,
И на резном старинном амовоне
Сверкают солнца очи мне.
Я – выключатель солнца без сознанья:
Кишки-диоды-руки-проводки.
Я у стены глухого пониманья
В конце твоей восторженной строки.


Сантименты по поводу НГ.

Два безумца, целующих руки друг другу,
С башни плюнув на чудно – декабрьскую вьюгу,
Удивлённо глядели на сбрендивший мир,
Задохнувшийся в обществе пьяных квартир.
Им не видно, что рядом вокруг всё пьяно,
Им в ладони течёт не вода, а вино…
Не нашли никого в длиннополой сутане –
Их венчал поросёнок в печёной сметане,
И не видел никто, из стоявших вокруг,
Как замкнулось объятьем  кольцо тонких рук,
И как мокрые звёзды горящих очей
Утонули друг в друге средь пьяных речей.


Я иду, сквозь пустыни маршруток,
Солнце на четыре разделив,
Фонари, ногами проституток,
Звонко цокают, уютный свет разлив.
Я иду из сказочного замка
С круглой башней серой красоты.
Я – не поэтесса – наркоманка,
Я – всего лишь отраженье Ты.
Я была сейчас в подвалах тёмных,
В жёлтых стенах, с страшными детьми,
В коридорах, жутко-разветвлённых,
Где горшки с чужими пальмами.
Я боялась и искала смутно,
Мне казалось, что тебя здесь нет,
Я была, как небо бесприютна, -
Небо, ищущее свой рассвет.
Я искала мальчика больного,
С жуткой мукой смугловатых рук,
А меня догнал какой-то новый,
Он сказал, что тот не вынес мук.
Что в последний день мой друг смеялся много,
И упрямо собирался жить,
А потом всё чьи-то руки трогал,
И ещё ему хотелось пить.


Рёбра – рамы, перекрытья
Исхудавшего окна,
Неумелого забытья
Цельно-белого рука.
В мозг живые телеграммы
Отупевших рук и губ –
Страшные кардиограммы
Чинно-водосточный труб.


Засыхать, как плевок на асфальте.
Ворожить на ахматовских бреднях,
Убиваться о мёртвом Тибальде,
Виснуть небом на мёртвых деревьях, -
Список дел неотложных исполнен
Мной с изящной гордыней тюльпана.
Сфинкс сознанья угрюм и безмолвен,
Он лежит под громадой платана.
Может, спит одинокий зверюга,
Налакавшись с Рембо коньяка ?
Его женщина – белая вьюга,
Чья ладонь, как луна, холодна.


Я тебя до такого люблю безобразия,
Что сверкают упругие кольца волос –
В голове моей буйствует дикая Азия,
И надутой Европе показывает «нос».
И сияют печально два юные месяца –
Белоснежные росчерки розовых скул,
Частоколы сосулек растают и взбесятся,
И недели замрут челюстями акул.
Потекут через край изумлённые нежности
В холодящей строфе разговоров ночных…
В коридорах больничных слепой неизбежности
Звук целующих губ заметался и стих.



Футуристическое заключение.

Измученному лица озеру
Целует глаза – острова Маяковский.
Я последние силы свои соберу –
Отправлюсь весну встречать в Изборске.
Выбегу босая, смешная, ноги ветвями ломая,
Весну проглочу –
Внутри, в желудке, щекотно.
Леденцом за щекой кипятильник…
Потом выплюну,
Улыбнусь неохотно…
Скоро март придёт – любимый насильник.
Я люблю!