Два Давида

ДВА ДАВИДА 

Подход к познанию

Он лежит неподвижно на спине. Слегка блуждающий взгляд обращен в потолок. Он что-то видит, слышит, переживает. Глаза то наливаются  тяжелой слезой, то приобретают стальной отблеск, то становятся темными, как будто бездонная пропасть разверзлась в них… То они вдруг голубеют весенними фиалками, которые осветило взошедшее солнце…
Снежная вершина Килиманджаро… Стадо жирафов у подножия гор… Гепард, затаившийся в засаде перед смертоносным прыжком на антилопу… Вездеход, буксующий в грязевом море после тропического ливня… Страшный озноб, зубы выбивают дробь, не может согреть ни пылающий костер, ни три одеяла, в которые его закутали… Потом доброе лицо европейского врача, который много дней пытается помочь ему справиться с этой страшной лихорадкой…

Ганг с тысячами паломников, погружающихся в его воды… Факир, завораживающий звуками дудочки кобру, поднявшуюся на хвост. Бескрайние дороги Индии… Мотоцикл мчится на предельной скорости, мелькают пальмы, обочины, редкие села… И вдруг удар, море искр, провал памяти… Очнулся на обочине, весь в крови, под искореженным мотоциклом, над ним колдуют какие-то парамедики…
И опять провал в памяти…

Германия. Страшная для евреев Германия, где он вынужден быть. Их резкий, немелодичный язык, язык приказов: «Вперед. Бегом. Ложись. Огонь! Стрелять, стрелять по этим грязным евреям! Зарыть живьем еврейских свиней…»
                ***

Путь к В-вышнему у Давида был нелегок. Стандартное учение в иешивот «Бней Акива» (вязаные кипы), религиозный техникум «Кфар Ситрин» не дали необходимой «боязни Небес». А три года в обычной армии, в ее боевых частях, окончание курса боевых санитаров и участие в особом подразделении расшатали и так неустойчивые основания веры.

Как и все демобилизованные из армии юноши в Израиле, он мечтал о «кругосветном путешествии» – познакомиться с «большим светом» нашей планеты. В моей нерелигиозной юности была такая же, тогда для нас неосуществимая, мечта. Он тяжело работал, собирая средства на путешествие. Одним из способов было обслуживание полностью парализованного человека, который мог общаться с окружающим миром посредством нажатия клавиша компьютера палочкой, которую зажимал в зубах.

И вот Додик уже в Африке, в Кении. Сохранились фотографии, короткие магнитофонные записи. Я его чувствовал на любом расстоянии. Всегда, когда ему было плохо, а это повторялось множество раз, я просто физически знал это. Имеются дневниковые записи. В Африке он прихватил какую-то тропическую лихорадку. Еле остался жив, спасенный одним европейским врачом…

Затем вернулся домой. Под мчащимся поездом, в западне закрытой кабины автомобиля погибла любимая и единственная бабушка – Мирьям, Мера… Неделю возле постели умирающей, почти полностью парализованной, с трубкой искусственного дыхания в горле… Она так любила его, так была привязана к первому внуку, носящему имя вечно ею любимого человека, так рано ушедшего от нее… В первые дни после актастрофы бабушка все просила, чтобы Додик массмровал, грел ей ноги…
Потом он даст ее имя своей первой дочери…

И опять Давид уходит в завершающую поездку. Вначале Германия, где должен заработать на дальнейшую дорогу. Та самая Германия, что уничтожила всех родных дедушки, та Германия, которая терзала, контузила, брала в плен дорогого человека, имя которого он носит. Кровь отца обильно оросила эту страшную амалековскую землю. Но такова насмешка судьбы…
Потом Индия, поездки на мотоцикле по странной земле, где секта «брахминов»  идет из потомков Авраама (Абрахам) от жены Ктуры.

Он несколько раз был при смерти. Именно в далекой Индии познал В-вышнего, о чем не имеет права никому рассказывать. Там было начало сильнейшей хазары битшува. Дорожная катастрофа…
Чуть живой он добирается обратно в Германию, чтобы отработать большие материальные долги.

Почти все, что происходило с моим первенцем в этих жестоких переделках, я постоянно ощущал физически, хотя почти никакой связи у нас не было: ни почтой, ни телеграфом, ни телефоном. Не дай Б-г ни одному отцу и матери перенести когда-либо подобное!..

Узнали, что Давид вновь в Германии.
Однажды мне было невыразимо плохо, почти до потери сознания. Тело мое было разбито, кружилась голова, страшные головные боли раскалывали черепную коробку...
Нередко у меня возникали мысли, почему Додик должен быть именно в Германии, которую так ненавидел и покойный отец, и я, как и те миллионы евреев, выживших после Катастрофы европейского еврейства...
- Зачем Небеса забросили сына, продолжателя имени отца, именно в этот ад, который прошел покойный Мендельсон? Что за насмешка?..

                Страшная та же Германия
                ===
Он работал тяжело. Многочасовые ночные поездки по междугородним шоссе, когда твой напарник засыпает рядом на сидении, а ты должен кусать губы, мотать головой, чтобы ненароком не заснуть и на огромной скорости не врезаться в кювет. Целыми днями торчать в машине-лавке, обслуживая ненавистных тебе людей, тех, которые так издевались над дедом, вырезали всех родных в Минске, жгли, топили, закапывали живьем, расстреливали, варили мыло из человеческого жира, делали поделки из людской кожи твоих соплеменников…

Давид стоял на платформе железнодорожного вокзала небольшого городка. При нем большая сумма денег для закупки требуемого товара. Темнота. Пустынно. Никого на вокзале, кроме уборщика, занятого своим делом. Он вообще не походит ни на израильтянина, ни на типичного еврея. Остриженная наголо голова блондина, европейское лицо, большие голубые глаза. Он одет в джинсы, как и вся здешняя молодежь. Мысли, мысли, мысли… Столько пришлось пережить за последний год. Сколько раз сама Смерть приближала свое костлявое лицо…
Так дальше жить нельзя. Ведь это были не намеки, не шлепки любящего Отца, а ясные предупреждения…
Кажется, что все уже ясно, но как трудно свернуть с дороги, особенно если ты уже разогнался и мчишься дальше по инерции. А куда мчишься? Ведь там ужас, падение, смерть. Надо остановиться… Вернуться…

Издали послышались голоса молодых немцев. Он уже научился понимать этот язык, иногда так похожий на незнакомый ему в прошлом идиш, язык его предков. Из темного вокзального угла вышла группа бритых юнцов. Их больше десятка. На всякий случай он отошел в более затененный угол. Стал, затаился. Они заметили его. Стали приближаться ровным ходом молодых волков, почти не нарушая тишину. Лишь одиночные реплики: «Это чужак. Не наш, не немец…
Наверное, еврей. Они опять переполнили нашу Германию…»
Они окружили плотной толпой, со всех сторон, не оставив возможности бежать. Медленно сужая круг, доставали что-то из карманов…
Недавний солдат, который был в разных переделках, бывал и переодетым среди арабов, он понял, что приближается настоящая опасность. Вопрос жизни и смерти. Это висело в воздухе…
Он весь собрался, лихорадочно соображая, что можно сделать. Они не спрашивали, не говорили, а молчаливой массой наплывали со всех сторон. Прислонившись спиной к круглому столбу, поддерживающему кровлю вокзала, он ждал их приближения. И вдруг его опытный слух различил щелчок взводимого затвора пистолета и реплику: «Кончай его…» Автоматически, не рассуждая ни секунды, он бросился на сближение с бритоголовым, взведшим пистолет. Сокрушающий удар ноги, обутой в солдатский ботинок, одного из нападающих, взобравшегося на станционную скамейку, сбил его с ног. Он упал, стараясь прикрыть живот. Он помнил только то, как они жадной вороньей стаей налетели, набросились на упавшего. Голодной собачьей сворой с проклятиями стали топтать, избивать ногами, стараясь поддеть под ребра и живот…
                ===
Очнулся в белоснежной палате госпиталя. Долго не мог припомнить, что с ним произошло, как он оказался здесь… Все деньги на покупку товара оказались в целости. Им нужна была только жизнь еврея. Как и тем амалекинянам, которые без всякой причины преследовали евреев в пустыне, убивали слабых и отставших, отрубая у них Брит-Мила и подбрасывая ее к Небесам…
Позже ему рассказали, что он очень долго был без сознания. Его жизнь была в опасности. Этот урок он не забудет никогда…
***
В Израиль Давид приехал истощенный, измученный, с застывшим горем и страхом в глубине посеревших глаз. Долго ничего не рассказывал…

Было мучительно видеть, как бесконечными днями он лежал неподвижно на кровати, устремив пустой взор в потолок. Сколько нужно было выдержки, чтобы наблюдать непонятные страдания самого близкого существа, не расспрашивать против воли, не вмешиваться, не давать советов!
Так длилось более полугода…