Одна десятая пути

Вкус жизни. Это странное словосочетание случайно пришло мне на ум
довольно давно. Что значит оно, что несет за собой, я не знал, но мне всегда хотелось ощутить его. Вкус жизни. Можно понять, что такое чувство свободы, что такое сладость любви, горечь разлуки. Не зная никогда неволи можно ощутить
свободу, не зная ненависти – любовь, прожить всю жизнь с близким тебе человеком и все равно понять, что такое расставание. А жизнь? Как почувствовать ее, как понять?
Может, я прожил слишком мало, немного видел. Но не могут же чувствовать жизнь лишь старики? Я думаю, нет – это было бы слишком жестоко. Наверное, многие и уходят от нас так рано, потому что не могут ждать, не хотят, не желают смериться.
Я никогда и не смерялся. Правда, никогда и не ждал.
Однажды, где-то я прочитал, что есть вещи, которых нельзя требовать, нельзя искать, а надо только ждать. Я согласен с этим, но автор не подразумевал того, что если ждешь, то познаешь жизнь, он имел в виду любовь. А зачем любовь, если жизнь так и останется загадкой?
Тот, кто создал человека, дал ему величайшую ценность – разум. И заставил заплатить за это. Разум человека, как фонарь в ночи, может осветить все:
тайны вселенной и секреты мироздания. Но пред одним он пасует – жизнь людей остается в темноте. Не схватишь ее рукой, не вцепишься в нее зубами, не загонишь в охотничью яму, не ощутишь на губах ее вкуса.
Многие люди достигали всего в этом мире. Становились правителями великих стран, возглавляли великие армии, обретали вековые знания, получали любовь прекраснейших женщин. Но никто из них никогда не мог сказать, что почувствовал вкус жизни. А кто говорил… Что ж я верю, что это была ложь во спасение. Человеку ведь так тяжело жить без надежды.
Человек без надежды – это как птица, у которой отняли небо. Надежда – это немногое ради чего человечество еще живо. Некоторые думают, что когда у человека отнимают последнюю надежду, он превращается в зверя. Да нет, он просто находит еще одну последнюю надежду.
Моей последней надеждой было то, что когда-нибудь моя мечта сбудется. Что однажды я буду сидеть на окне старого чердака своего дома, высунувшись на улицу и  рассматривать прохожих, которые сверху кажутся маленькими-маленькими, как игрушечные солдатики, которые решили вдруг поиграть
без своего хозяина. И вот в один из таких прекрасных моментов я и почувствую наконец-то жизнь.
Но, мечты они на то и мечты, что ждать пока они сбудутся бесполезно.
В детстве я представлял, что мечты превращает в реальность добрый волшебник. Ты сидишь у себя дома, мечтаешь, а он прилетает к тебе и исполняет твое желание. Через некоторое время я убедился, что так оно и есть. Волшебник действительно прилетит к тебе, но только если ты уже прошел девять десятых пути к мечте.
А сейчас я знаю еще кое-что. Кроме доброго волшебника есть еще и злой колдун, который и создает наши мечты, но никогда не подсказывает, как их добиваться. Я сказал злой, но это так, для контраста. Он не злой, он справедливый.
Эх, знать бы это тогда, когда я каждый день просиживал на чердаке, смотрел вниз, да ждал своего волшебника. Годы шли, люди за окном менялись, я взрослел, чердак старел, а волшебник все так и не прилетал. Вчерашние подруги по детским играм уже расхаживали с кавалерами, приятели тоже окунулись во взрослую жизнь, а все так же поднимался по старой обшарпанной лестнице и открывал чердачную дверь.
Со временем чердак стал для меня единственным другом. Я делился с ним своими тайнами, рассказывал все, что происходило в школе. Чердак терпеливо слушал и так же вместе со мной ждал волшебника, так же вместе со мной
разуверился в нем и ждал уже не известно чего.
Со временем я стал сам себе напоминать девчонку выросшую на любовных романах и теперь мечтающую день и ночь о принце на белом коне. Я сам смеялся над собой, понимая как это глупо, обещал больше ни шагу не ступать на чердак, тем более, что мама, узнав, где я провожу все свободное время запретила мне даже близко подходить к чердачной лестнице. Она считала, что в моем возрасте свободное время должно тратиться на распитие дешевого портвейна, да на тисканье девчонок по подъездам. Хоть это времяпрепровождение молоде-
жи и вызывало у старшего поколения недовольство и возмущение, но почему-то было ближе и понятнее, чем одиночное просиживание  в безлюдном месте.
Но все же, каждый вечер, как только родители ложились спать, я тихонько выходил из квартиры и уже через минуту слегка скрипнув, старая дверь открывала мне мир чердака.
 Потом я стал иногда, когда ночь была особенно красива, выходить на крышу. Чердак не был против, он в отличие от людей, совершенно не был подвержен ревности и совершенно не возражал против моих редких прогулок. Он, вообще, был на редкость не возмутим.
 Я часто думал о том, каким бы был чердак, если бы стал человеком.
Единственное в чем я был уверен, так это то, что, скорее всего он бы был весьма молчалив. И, конечно же, он бы стал моим лучшим другом. Я представлял себе,
как бы мы выглядели со стороны. Два парнишки, сидящих где-нибудь ночью рядышком и молчащих. Смешно, конечно, на первый взгляд, но люди, которые все время что-то говорят друг другу, жестикулируют, хватают за руки – то не друзья. Друг – это тот с кем можно помолчать.
 Так мы с ним и молчали, а время было против нас. Вкус жизни стал для меня уже чем-то недостижимым. Мне казалось, что почувствовать его можно только так, а, не пытаясь выпить чашу жизни огромными глотками, кашляя и захлебываясь. Все оказалось намного сложнее.
Пьешь огромными глотками – вкус пролетает мимо, маленькими глоточками – не успеваешь его почувствовать. Я думал, что иду навстречу мечте, а на самом деле топтался на месте.
В тот момент, когда я осознал это, я не стал рвать на себе волосы, не бросился по стопам своих ровесников, а просто посидел еще пару минут и спустился вниз. На чердаке я стал бывать гораздо реже, хотя как я понял потом, мне оставалось пройти всего одну десятую пути.
Потихоньку приближались экзамены и выпускной вечер. Я днями просиживал за учебникам не выходя из квартиры. Одновременно готовился для поступления в институт. Я так и не почувствовал вкуса жизни, но законам ее уже
начал подчиняться. Да я и не горевал по этому поводу. Конечно, никто не спорит, это один из путей – чувствуешь жизнь, не подчиняясь ей. Но это все равно как не найдя штопора, разбить горлышко на бутылке коллекционного вина. В
истории лучшим примером этого, служит Александр Македонский со своим ""гордиевым узлом"". Но я то играл по правилам, мне не нужен был напиток с горечью.
Так незаметно подошли экзамены. Особых трудностей они у меня не вызвали. Во-первых, в течение года я не доставлял никаких неприятностей учителям, чего не скажешь о моих одноклассниках щедро срывавших уроки, и учителя отплатили мне тем же. А, во-вторых, я действительно подготовился. Что еще остается человеку, когда из него капля за каплей уходит надежда? Только усиленный труд.
Весьма развеселил меня последний экзамен – сочинение. В шесть утра, за три часа до начала экзамена в квартире раздался звонок. Оказывается, это звонила мама моей одноклассницы, что бы сообщить моей темы сочинения. Для
этого она звонила сначала знакомой во Владивосток. Самое интересное, что одноклассница в это время тихо-мирно спала.
Моя мама за три часа успела написать три сочинения по предложенным темам, проверить ошибки и вручить мне, когда я выходил из квартиры. Я рассеяно поблагодарил, взял стопку листов и, проходя на улице мимо урны, выбросил их. Никогда нам не понять родительской опеки, пока у нас самих не появятся дети.
Сочинение я написал на ""четыре"", а сосед переписавший его из сборника на ""пять"", на этом экзамены и завершились. Оставался выпускной.
По мнению всех окружающих, от мамы до директора школы, выпускной вечер должен был стать первым важным событием в моей жизни. Не спорю, возможно бы и стал. Теперь уже трудно что-то сказать.
В тот день меня одели в костюм, повязали мне галстук и, всучив букет цветов, отправили в дом культуры, где и должен был состояться вечер. Родители собирались подойти попозже.
Я стоял на лестничной клетке, ждал лифт и с удивлением рассматривал себя. Пиджак, галстук еще куда не шло, но какие функции должен был нести букет цветов, я не знаю до сих пор. Лифт подъехал, я вошел, уже потянулся к
кнопке первого этажа и тут, почему-то нажал кнопку последнего.
Через минуту, прижимая к груди непонятно зачем букет, я поднимался, как и сотни раз до этого, по чердачной лестнице. Поднявшись, я, аккуратно ступая, подошел к окну и сел на подоконник, перебросив через него одну ногу. Так
я сидел уже множество раз, в потертых джинсах и рваных кроссовках, любуясь на звезды и ведя неслышные беседы со своим молчаливым собеседником.
В этот раз, правда, вместо звезд было яркое солнце, вместо потертых джинсов – отутюженные брюки, а вместо рваных кроссовок – новые, скрипящие туфли.
Я мог бы просидеть бы так целую вечность, но смог только десять минут – мне надо было придти на вечер чуть раньше родителей. Я нехотя перебросил ногу обратно на чердак и стал вставать.
Теперь я уже и не знаю, что это было. Моя неосторожность, подлость со стороны туфель или чердак и оказался тем добрым волшебникам и проделал оставшуюся мне одну десятую пути, которую, оказывается, пройти так тяжело. Но туфли встали на что-то скользкое, и мои ноги поехали вперед, а тело рвануло
назад, вываливаясь из окна.
Перед глазами мелькнуло небо, потом пронеслись все двенадцать этажей нашего дома, и я почувствовал страшный удар. Голову просто разорвало болью.
 Так я и умер. Лежащий в луже крови на сером асфальте, ощущая на губах незабываемый вкус жизни.