Лёня

Люди просыпаются по утрам с разными мыслями. Кто-то, радуясь до поросячьего визга, славит Господа за то, что Он подарил ему новый день жизни, кто-то с наивным интересом спрашивает Его, в чём смысл этого подарка. У меня в голове всё утро был только один вопрос: почему я не сдох вчера? Ведь это было бы так логично и правильно.
Мне всегда везло на интересных и талантливых людей. В самых талантливых и интересных я влюблялся. Наверное, нужен особый талант, чтобы уложить три года моей жизни в футляр из пятнадцати слов, плотно прикрыть крышкой грустного и бесконечно виноватого взгляда и спустить в унитаз, которым в одночасье обернулась моя голова.
Я не хочу вспоминать то утро. Как волк по клетке, я носился по городу, не представляя, куда я мог бы деть себя. Родной университет был местом последней остановки. Эти стены больше всего напоминали мне именно о том, что я хотел забыть, как можно быстрее. Но, делать нечего, нужно было забрести в родные пенаты…

… У зеркала в вестибюле стоял Лёня. Один из немногих людей, которых я был рад видеть в тот день. Он был занят своим любимым делом – милой болтовнёй с Танюшкой, существом, в которое он был влюблён по самые уши. В неё, вообще, трудно не влюбиться: ум, красота, непосредственность… живое воплощение женственности и элегантности в той мере, в какой их может воплотить спортивный стиль в сочетании с чувством вкуса и такта... И Лёня кинулся в пучину страсти с особым энтузиазмом. Он был неподражаем. Состояние влюблённости шло ему, как треуголка Наполеону.
Слова, слова, слова… Я был искренне рад за Лёню: те фразы, которыми он уже минут двадцать обменивался с Танюшкой, не имели никакого смысла. Они не оставят следа в его жизни. Они просто растворятся в тишине. Им не грозит бессмертие. Я бы сам повесил за хвост ту обезьяну, которая первой произнесла слово, вложив в него смысл. Непонимание и двусмысленность – сомнительная плата за удовольствие говорить комплименты. Но об этом хватит.
Этот парень опоздал родиться лет на сто. В кокаиновом угаре декаданса он смотрелся бы просто превосходно. Он был бы завсегдатаем «Бродячей собаки», читал бы свои стихи на ушко Ахматовой, навлекая на свою голову гнев Гумилёва. Я так и вижу, как взбешённый Николай Степанович вскакивает с насиженного места в тени лавра, подходит к Лёне и, безумно вращая глазами, «…из-за пояса рвёт пистолет так, что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет…» И напуганная до смерти Анна Андреевна бросается разнимать их: «Коленька! Ты всё не так понял!»  А Лёня стоит, виновато потупив глаза… Потом они сядут за стол, выпьют по бокалу вина. И Лёня прочтёт свои стихи  самому Гумилёву… И это будет первый шаг к славе… Он безусловно добился бы успеха, а я имел бы в своей библиотеке полное собрание его сочинений.
Главное в его внешности – это философская грусть. Депресняк придаёт его лицу таинственное выражение, которое привлекает, заставляет живо интересоваться его судьбой. Человек с такой грустью на лице определённо должен быть философом или, по крайней мере, интеллектуалом. Тот, кто так думает о нём, не ошибается. Потрясающий багаж литературных шедевров расставлен в его сознании на полках из старых шахматных досок, и перетянут ремнями, сплетёнными из линеек нотного стана. Баян, гитара и шахматы – хорошая приправа к его философской грусти. Тем не менее, вся эта конструкция стоит на довольно странном основании. Её подпирают три кита: «Звёздные войны», футбол и песни «Гражданской обороны». «Г.О.»  для него не просто любимая музыка. Целая философия скрывается за строчками песен. Как фанатик-евангелист может найти подходящую цитату из библии на любой случай жизни, так Лёня может вспомнить любую песню «Г. О.» и найти в ней смысл существования и секрет бессмертия. А как он жалеет тех панков, которые слушают эти тексты и не понимают, сколь огромный и прекрасный пласт культуры закопан под грудами мата… И это добавляет ему грусти.
А ещё, он - трепло…
… И романтик. Однажды мы вместе зашли в гости к нашей преподавательнице английского. Лениво бродя взглядом по стеллажам с книгами, я наткнулся на томик Агаты Кристи. Я задал Лёне короткий вопрос, на который хотел получить столь же короткий ответ:
-   Ты женился бы на Агате Кристи?
-   Ох, ты знаешь, я романтик… Банально, но это так. Мне нужно поле с густой травой, звёздное небо, мягкий свет луны, шёпот волн у песчаного берега, бутылка дорогого вина и женщина, которая восхищалась бы всем этим так же, как и я. Прочти любой рассказ Агаты. Холод. Рациональность. Тотальная продуманность мелочей. Человек, который так относится к мелочам и трупам, не может быть романтиком. Наш брак был бы обречён… Мой ответ: НЕТ!
-   Болтун!
-   Да… - он натянул улыбку до самых ушей и чуть вздёрнул подбородок, приложив к нему указательный палец. Моё изречение привело его в какое-то странное состояние довольного блаженства. Было похоже, что именно этих слов он и ждал.
Картина будет неполной, если не сказать о Лёниной привычке делать именно то, что не нравится. К чаю в столовой он всегда брал песочную полоску, которую ненавидел. Ел и давился, напуская на свою физиономию всё больше грусти и таинственности. Если он шёл по дороге и доходил до перекрёстка, то сворачивал именно туда, куда хотел свернуть меньше всего. Слишком часто это направление оказывалось неверным, и он, глядя на асфальт под ногами, плёлся туда, куда, собственно, и хотел повернуть. И «Русское поле экспериментов» звучало в его голове.
Лентяй он редкостный! На самый глупый экзамен, где всё можно списать с конспекта, он придёт, поленившись просмотреть его заранее, поленившись даже принести его на экзамен. Будьте уверены: с чужого конспекта он поленится списать ответ на «отлично», остановившись на «хорошо». Его мало занимает бред и глупость учебного процесса. Внимание он уделяет только тем дисциплинам, которые считает полезными или интересными. Всё прочее обречено на забвение, будь оно, хоть, трижды важно и сложно. И я верю, что из него получится прекрасный практик и хороший учёный. В своём предмете он будет лучшим и не будет мешать другим, тем кто огородился от него частоколом бессмысленных слов названий своих диссертаций.
Для меня Лёня хороший человек. Ещё полгода назад я думал, что это совсем неважно, хороший ты или плохой. Главной для меня была общественная полезность, продуктивность человека. Теперь я верю, что именно хорошие люди спасут наш мир. Просто хорошие, без причин и следствий. Жаль, только, что каждый из нас по-разному представляет себе хорошего человека. Для меня хорош Лёня. Просто хорош, без причин и следствий. Это врождённое свойство.

Танюшка обернулась, услышав мои шаги, и расплылась в улыбке. Я подошёл ближе, и она обрушила свою тонкую, нежную, но удивительно сильную руку на моё плечё, как будто решила посвятить в рыцари.
-   Славка! Как я рада тебя видеть! Я так по тебе соскучилась. Особенно по твоей манере общаться, очень оригинальной манере, - восторженно выпалила она.
-   Спасибо. Я люблю комплементы. Особенно, похожие на грубую лесть, - я натянул на лицо улыбку и стал похож на Лёню. Когда он улыбался, его глаза оставались грустными. А когда они веселились вместе с его ртом, то он почему-то прятал их. Теперь мы защищали своими натянутыми улыбками Танюшку, как позолоченная дубовая рама сторожит парадный портрет императрицы.
-   Это не лесть. Это чистая правда, - торжественно произнесла Танюшка, не убирая руку с моего плеча. 
-    С тобой всё в порядке? – по Лёниному лицу пробежали интерес и участие.
-    Да, всё великолепно! Вчера мне сделали подарок, - отозвался я.
-    Какой?
-   Фразу… Потрясающую фразу… - я как мог старался быть весёлым. И у меня это видимо получалось. И наши улыбки по-прежнему служили достойной рамкой для тонкой Танюшкиной фигурки.
-   Может, поделишься? – Лёнина физиономия изобразила любопытство пополам со смущением.
-   «Раньше я надеялась, что у наших отношений есть шанс, теперь я думаю, что его нет…»
Любая эмоция у Лёни либо душится ещё в зародыше, либо вырывается целой бурей невероятно выразительных, хоть и неумелых движений. Лиепа не станцевал бы более эмоционально. Он живо представил себе, как кто-нибудь говорит ему эту же фразу, и его понесло. Он схватился за голову, согнулся пополам и выдохнул с каким-то нелепым тихим воем. Потом слегка разогнулся, опёрся рукой об стену и стал отдуваться так, будто только что подрался с пьяным боксёром-тяжеловесом.
-    О… Это круче, чем «Давай останемся просто друзьями…» Ну надо же…
-  И даже, чем «Наши отношения зашли в тупик», - серьёзным тоном учительницы младших классов добавила Танюшка.
-   Нет! Нужно говорить так: «Мне кажется…мне кажется, что наши отношения…», - и Лёню понесло с новой силой. Он раз пятнадцать повторил каждую фразу, то добавляя слёз в голос, то заламывая руки, то пробегая по своим ботинкам виноватым взглядом, и его угловатая пантомима провинившегося ребёнка заставила нас взорваться неудержимым хохотом.
Уже через десять минут я понял, что окончательно избавился от всех тёмных мыслей и стал гораздо веселее, чем Лёня. Грусть, въевшаяся в кожу вокруг глаз, так и не сошла с его лица. По сравнению со мной его положение было верхом блаженства. Тем не менее, его физиономия никак не хотела обретать по-настоящему весёлого вида.
Наше милое трио прощебетало ещё четверть часа. А потом… у Танюшки было обострение гастрита, и Лёня чуть ли не за шиворот повёл её в столовую выбирать подходящее диетическое питание. А я остался в вестибюле шарить взглядом по проходящим первокурсницам. Не прошло и минуты, как меня настиг Лёнин вопль:
-   Слава! Иди сюда!
Я подошёл к нему. Отведя меня в тёмный уголок, оглядевшись по сторонам, он набрал полную грудь воздуха, шумно выдохнул, вдохнул опять и принялся рассказывать глупый, пошлый, но смешной анекдот.  Похохотав, я спросил:
-    Ты для этого Танюшку в кафе отвёл?
-    Нет, я сегодня народ собираю. Футбол, знаешь ли, на большом экране... Мне очень хочется напиться по этому поводу. Мне уже полгода хочется напиться, а повода всё нет. В общем, я тебя приглашаю.
-     Здорово! Я приду, конечно. Мне самому напиться не помешает. Но почему не при Танюшке?
-     Ей нельзя – у неё гастрит…


Через час мы плелись в сторону дома Лёни. С юга он приволок несколько канистр вина. «Кагор», «Улыбка», «Букет Молдавии»… Вина было столько, что окосел бы целый полк! Но Лёня, всё-таки, купил две бутылки водки.
-    Куда тебе ещё  и  водка? Я её не пил и пить не  буду.  Сегодня,  по  крайней мере… А тебе и вина будет достаточно.
-  Слава, как ты думаешь, человек… врач, работающий с наркоманами, должен попробовать героин?  Вот именно! Российскому психологу просто необходимо попробовать водку! Особенно, если он собирается работать на родину... Какого хрена! Я обязан напоить тебя сегодня… Хотя, всё равно, отвертишься. Паша придёт. Он и выпьет всё это зелье. Ну, а я ему, соответственно, помогу… внесу посильную лепту – одного вина мне не хватит.
Он шёл по мою правую руку, что-то объясняя и при этом активно жестикулируя. Бутылки мерно позвякивали в его рюкзаке, из которого уголком торчал томик Есенина. Он явно был против такого соседства, но его немой крик так и не был услышан.
У Лёни есть один характерный жест. У него много жестов, но этот отличается особым своеобразием. Лёня вытягивает руку вперёд и вниз, а затем отводит её в сторону, выставляя вперёд раскрытую ладонь, будто показывает паспорт, проходя мимо пьяного мента, разлёгшегося на асфальте. В то же время его лицо, как бы, говорит вам : «Ну, что же здесь непонятного, всё просто, как грабли!» Пока он восторженно объяснял мне что-то про когнитивный диссонанс, бомжей и новые ботинки, его лицо потеряло всякую память о грусти. Но как только его красноречие иссякло, грусть опять вскарабкалась на трон, как шут, проказничающий в отсутствие короля. Теперь говорил я. Так мы и шли по грязному, галдящему, перекопанному невскому, вечно меняясь ролями.
Я напоминал сумасшедшего пьеро, у меня было прекрасное настроение, хотя положено было грустить. Я старался без умолку болтать, чтобы не думать о том, что было вчера. И о том, что будет завтра. Мой компаньон, казалось, наоборот, старался думать обо всём сразу. Завтра, сегодня, вчера… – все дни жизни будто бы слились для него в какой-то единый поток. И он всё думал, думал, думал. И становился всё мрачнее с каждой новой секундой моей безголовой болтовни и его философского молчания.  Лёня напялил на себя костюм столь же сумасшедшего арлекина. Грустного и печального, несмотря на то, что его-то коломбина была при нём. Этот костюм не шёл ему, сидел на нём мешком. Но такой его  наряд так прекрасно дополнял моё одеяние спятившего, весёлого пьеро. И два клоуна, поменявшихся париками, продолжали свой путь к светлому пьяному будущему..
 Метро подарило нам новую тему для беседы. На нас таращилось кривыми буквами объявление о каком-то концерте, расползшееся во всю стену вестибюля. И Леонида снова понесло… Концерты «Алисы», на которые он ходил ещё в школе… Конечно, «Гражданская Оборона» - без неё никуда… Группа «Селёдка»:
-    Это ребята, которые совсем не умеют играть, совсем не умеют петь. Но им офигенно нравится и то и другое. Они выходят на сцену и под три блатных аккорда начинают реветь, не попадая в такт: «Плаче-ет де-евочка в автома-ате… Да-альше я-а-а слова-а забы-ыл…». И делают они это, действительно считая, что все вокруг слушают их ахинею и радуются тому что слышат… Клёвые парни.
Клёвые… Об этом стоит сказать. Слово «клёвый» для Лёни столь же значимо, как для Эрнесте Гевары было значимо междометие «Че».  Любой предмет, который вызовет у Лёни сильные чувства, будет клёвым. Совершенно неважно, захочется Лёне его пнуть или обнять. Всё дело было в силе чувства – достанешь до заветной планки, и ты клёвый. И Лёню от тебя стошнит… или потянет написать стихи… Эти клёвые парни, как живые, шли рядом с нами и веселили всю оставшуюся дорогу.

Ели много, пили быстро. Я лихо расправлялся с бокалами вина, Паша жонглировал сосиской и рюмкой, его подруга Таня (не путать с Танюшкой) проявляла чудеса храбрости, бросаясь в алкогольную пучину вместе с ним. Лёню тихо разносило. Чтобы обрести душевный покой, ему хватило всего трёх рюмок и двух бокалов вина.
Жизнь казалась мне прекрасной и бесконечной. Все окружающие были мне милы и симпатичны, что бывало со мной крайне редко. Болтовня заводила нас всё дальше в дебри бессмысленности, и от этого на душе становилось как-то спокойнее. Слова без смысла были и будут для меня самыми искренними словами. Самыми чистыми, самыми ясными. Они выражают только чувства. Чувства, которые не нужно понимать. Их можно просто пережить… Наш лёгкий трёп выражал сытость, приятное опьянение и удовольствие от хорошей компании. И каждый мог понять другого без слов. По одному ленивому и довольному взгляду на одинокую сосиску, измазанную кетчупом, как восьмиклассница - губной помадой.
-   У тебя ещё не прошёл твой театральный бред? – Лёня развернулся к Паше и ткнул в него наколотой на вилку сосиской.
-    Что ты, Лёнечка, в самом разгаре. Хочешь, сейчас что-нибудь покажем?
-   Может, позже? – проскулила Таня. Ей явно не хотелось ничего показывать, и она надеялась, что после пары рюмок Лёня забудет о своём вопросе.
-    Нет уж, давайте сейчас, пока мы ещё можем что-то понимать.
И началось… Все забегали, засуетились, стали убирать тарелки, переставлять мебель. Ближе к окну расселись зрители. В противоположной части комнаты была расчищена «сцена», дверь служила кулисой, а настольная лампа – театральным прожектором. Погас свет, смолкли разговоры в ложах… На «сцене» в свете «прожектора» появился Паша – босиком, в одних джинсах, сверкая волосатой грудью – и раскатисто проревел:
-   Гамлет, принц датский… - он раскинул руки, до предела вздёрнул подбородок и низко поклонился. Мы чуть не подавились от хохота! Когда мы наконец разогнулись и перестали хохотать, он смущённо указал за «кулисы» и добавил, - Офелия… - нас согнуло опять. Паша исчез за кулисами, но вскоре опять появился.
Гамлет в исполнении Паши постоянно курил «Беломор». «Быть», кричал он, вытягивая вперёд ладонь с зажатой в пальцах папиросой,  затем выбрасывал вверх пустую руку и шёпотом добавлял: «или не быть?» В трактовке Паши и Тани этот монолог Гамлета был обращён к Офелии, которая нечаянно подвернулась под похотливую лапу сумасшедшего принца, и теперь тот старательно обшаривал руками её тело, не забывая затягиваться в паузах между строчками. Представление было принято на ура. Все были достаточно пьяны, чтобы получить удовольствие. Бурные овации, новые тосты…   
Влив в себя очередную порцию алкоголя, Лёня тут же предложил новый тост:
-    Я бы хотел выпить за Тань. Слава, ты не возражаешь?
-    Нет, что ты… конечно, нет…
Мою «пьеретту» тоже звали этим прекрасным именем…
-  Вы представляете, у меня было три девушки… три Тани… и каждая следующая лучше предыдущей…
-  Лёнечка, а ты не замечал, что каждая следующая девушка, вообще, всегда лучше предыдущей? – включился в разговор Паша.
Выпили…
Потом пошли выгуливать Лёню. Его уже слегка шатало.


Нева, речной вокзал, стихи – Маяковский, «Послушайте… Ведь если звёзды…», – компания гопников – парни, бля, не будет закурить, – обратная дорога, колёса автобуса… спортивная площадка, турник… супермаркет, пельмени, водка, пиво… дом… телевизор, футбол, пиво, водка – «Я не пью!» – пельмени, вино… футбол, пельмени, вино… вино, пельмени…

Футбол… как много в этом звуке!..
Я вошёл в комнату, где уже все расселись по местам и таращились в телевизионный экран. Поставив на стол свой бокал, доверху наполненный «кагором», я оседлал стул и схватил свою тарелку с оставшимися на ней съёжившимися от одиночества пельменями. Мне было хорошо и лениво. Случайные мысли только иногда сверкали плавниками из-под гладкой поверхности моря вина, по которому, как айсберги по течению, проплывали пельмени.  Шёл второй тайм…
Я вспомнил о трёх китах сознания Лёни. Все трое уже успели махнуть хвостами перед самым моим носом. Мы слушали «Имперскую тему» из «Звёздных войн», внимали текстам «Г.О.» под траурный вой расстроенной гитары… А теперь мы сидели и пялились в экран, где вымотанные и обиженные на весь белый свет футболисты «Локомотива» пытались отогнать мяч подальше от своих ворот. Этим китам было весело друг с другом. Им легко и вольготно плавалось в Лёниной пьяной душе. Но к их трио, видимо, уже давно присоединился четвёртый. Танюшка заняла в его душе огромное место. Там, наверное, стало безумно тесно… Нет, у Лёни была большая душа, и Танюшке там было бы просторно… Но всё же, это многое объясняет. И вот, откуда вся эта философская грусть, декадентская печаль… Этот кит был слишком велик, чтобы с лёгкостью вплыть в его мысли после долгих недель ожиданий… Вот, зачем ему было нужно напиться… Этому киту была необходима «смазка»…
Такое озарение тянуло на приступ шизофрении… Я посмотрел на Лёню, уставившегося в экран телевизора, где на полном ходу к воротам «Тироля», пыхтя и отдуваясь, нёсся Джанашия и пинал перед собой усталый мяч. Лёнина физиономия за последние часа два значительно повеселела. Сначала я думал, что он просто пьян. Но, приглядевшись, я заметил, что он слегка протрезвел, а весёлое выражение так и не сбежало с его лица. Может, я был не так уж далёк от истины со своим китовым бредом?..
Мне не дали подумать об этом. «Локомотив» выиграл, все заорали, запрыгали, выпили ещё раз… Лёня подскочил на всех своих четырёх китах, как комод на четырёх ножках во время землетрясения. Растянув рот в улыбке, он быстро подошёл ко мне и с размаху двинул мне по руке…
-    Мы выиграли, мать их!…
Потом было вино – водка кончилась…
Да будут вечно цвести в моей памяти слова «Русского поля экспериментов»! Лёня разошёлся так, что, играя на гитаре, чуть не порвал струну. Он выронил медиатор, и тот всю песню дребезжал где-то в звонких гитарных внутренностях… Лёня мечтает написать песню. Нет, не просто песню, а прекрасную песню, достойную занять место в истории. Песню, которую хотелось бы петь и слушать многим людям. Песню, которая могла бы прожить долгую жизнь в человеческой памяти. Он с трепетом и глубоким почтением относится к творчеству других людей. Особенно, если эти люди близки ему. Он искренне радуется их удачам и старается по мере своих сил вписать их имена в историю.
За этот вечер Лёня вырос. Он стал огромным и сильным, подпирал собой небо. И плевать, что гитара была расстроена, плевать, что почти не осталось вина, плевать, что подходил к концу этот чудесный вечер. Главное было в том, что с этого странного пьяного дня начинался новый этап его жизни. Уже не придётся «лично избавлять свою любовь от неизбежных огорчений», не придётся наряжаться в грустного арлекина, не придётся прятать глаза, если они, вдруг, рассмеются вместе со ртом… Сбылась мечта человека – он напился, он разобрался в себе, расставил весь багаж своей души по новым полкам. И это было прекрасно.
Весь оставшийся вечер Лёня выпил до дна. Он от души веселился, шутил, травил пошлые, но на редкость смешные анекдоты, что-то рассказывал о своём лете, радовался чужим шуткам, как ребёнок… Костюм безумного арлекина был забыт в прихожей. А его хозяин вот уже два часа примерял новый наряд – превосходный фрак, сшитый точно по фигуре его ангелом-хранителем. Может быть, так будет выглядеть его свадебный наряд.
Теперь мне будет не хватать его философской грусти. Но Лёня всегда будет Лёней, болтуном,  романтиком, музыкантом, лентяем, хорошим человеком, просто хорошим, без причин и следствий. Проживёт замечательную жизнь. Станет классным специалистом. И будет счастлив. И напишет свою песню. Песню, которую запомнят.

…Скоро я ушёл… На прощание опять получил от Лёни по спине пока завязывал шнурки на ботинках: «Мы выиграли, выиграли, блин!» Я быстро шёл к метро и старался думать только об этом вечере. Как невыразимо плохо мне было в начале этого дня, так невыразимо хорошо мне стало в его конце. Я не думал о том, что было вчера, о том, что будет завтра. Только нежное и приятное «сейчас» растекалось в моей голове. Тёмные улицы глядели на меня освещёнными окнами, обнимали ярким светом фонарей, и всё внутри и вне меня было прекрасно…