Комната

Сегодня видел чудной сон. Будто здесь в Мексике в нашей квартире появилась ещё одна комната. Какая она внутри никто не знает, дверь – старая, разбитая, с большими щелями между потемневших от ветхости досок. Я подхожу к двери и с интересом разглядываю неровную, шершавую поверхность, испещрённую причудливыми узорами колец и идеально гладкими ассиметричными, но бесконечно правильными кругами сучков: какие поразительные неожиданные решения находит природа в созидании даже таких простых на первый взгляд вещей как древесина! В одну из щелей просовываю руку и нащупываю с той стороны щеколду. Интересно! Больше похоже на дверцу сарая или дачную калитку. Лёгким движением пальца скидываю щеколду с крючка. Всё! Дверь раскрывается совсем бесшумно. Я проникаю внутрь. Комната не очень большая, обставлена более чем скромно, впрочем, и наши кельи далеки от претензий на мебельный салон. В глаза бросается страшный беспорядок: на полу валяются бумаги вперемешку с носками, ручки, пробки от лимонада. Низкая кровать слева у стены разобрана и завалена старыми журналами. Над кроватью пыльное зеркало. Справа - простецкий комод чёрного цвета, заставленный выцветшими фолиантами. Вообще весь беспорядок покрыт пылью и как видно царит здесь с давних времён. Ноздри остро и неприятно мозолит сырость необитаемого жилища, впечатление такое, что два ледяных напильника массируют нос изнутри: вверх-вниз. Углы комнаты в особенности под потолком поросли паутиной, но пауков не видно. В середине клетушки стоит стол, на котором раскиданы папки и конверты. Один конверт открыт и в нём лежит пухлая пачка денег. Я достаю её: здесь в основном бумажки по двести песо, попадаются двадцатидолларовые купюры… Внезапно сзади раздаётся шорох. Я оборачиваюсь, кладу конверт на стол. Максим, мой сосед и коллега, выглядывает из-за плеча и смотрит на деньги. – Это Саши Романенко, - говорит он почему-то уставшим голосом. – Он здесь когда-то жил. Я вспоминаю, как мне рассказывали о Саше, он работал здесь до нас лет пять-шесть тому назад. Значит, Максим знал об этой комнате. Но почему я-то её раньше не видел? Странно… – А что же он? – спрашиваю я. – Торопился? Обвожу рукой комнату, останавливаюсь на пухлом конверте. – И деньги покидал… Максим пожимает плечами, достаёт из кармана комбинезона ручку и листок бумаги. – Вот я тебе запишу координаты тут одни. Он вздыхает, берёт со стола одну из картонных папок, подкладывает под бумагу и на весу начинает писать. Лицо становится сосредоточенным, губы что-то шепчут. Протягивает мне листок. – Это генерал Сармона. Они были друзьями с Сашей. Ты ему передай эти деньги, а он Сашку разыщет и вернёт… Максим подходит к комоду, что-то ищет в нём глазами, не находит. Такое впечатление, что он здесь бывал, но очень давно. Разворачивается и, тяжело ступая, горбясь, выходит из комнаты. Как грустно здесь. Когда-то жил чужой человек, я о нём и не знаю-то толком ничего. Но почему так всё странно? Что привело меня сюда? Я сворачиваю листок, машинально кладу во внутренний карман куртки и вдруг замечаю впереди окно, окно с деревянными рамами и потрескавшейся на них белой краской. Через него в комнату льётся тусклый свет пасмурного дня. Сердце начинает учащённо биться. Я вжимаю голову в плечи и осторожно делаю шаг вперёд. Ничего не происходит. Я делаю второй шаг. Ничего. Подхожу к окну и прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Сердце готово выпрыгнуть из груди… За окном стоит моя первая любовь. Нарядная, белая, тихая, самая красивая на земле. Русская зима. Она за окном, но так далеко, по ту сторону, в моих воспоминаниях...
Передо мной серая девятиэтажка, старая квартира. Я только вернулся с Кубы. Пошёл в школу, в первый класс. Выхожу утром из подъезда в ушанке и замираю. Первый раз вижу я настоящий снег. Самое большое потрясение в моей маленькой жизни. Снегом укрыто всё: лавки, машины, деревья, козырёк подъезда. Кажется, что весь мир вокруг укутан девственно белой нежной ватой. Я ставлю школьный ранец на землю. Воровато оглядываюсь. Встаю на колени, упираюсь покрытой ушанкой головой в снег и перекувыркиваюсь. Затем поднимаюсь, как ни в чём не бывало, отряхиваюсь и иду в школу. Я не знаю, что в этот момент мама наблюдает за мной из окна и громко смеётся, вытирая слёзы…
Передо мной огромная белая крепость, которую мы с друзьями строили часов пять-шесть. В высоченных сугробах, какие наметает только в Крылатском, прорыты потайные ходы и склады с заготовленными снежками. Сооружение впечатляет размахом и оригинальностью. Прохожие останавливаются, открывают рты в изумлении. У противников тоже неплохое логово, они облили его водой, чтобы заледенело, и битва обещает быть жаркой. Звучит воинственный клич, и в обе стороны начинают лететь увесистые снежные комки. Неприступные стены форсированы перевёрнутыми на бок санками с внутренней стороны. Запасы снежков тают с катастрофической быстротой. Постепенно лица краснеют, лбы становятся блестящими. Варежки падают на землю, куртки распахиваются. Хохот не смолкает ни на секунду. Наступает кульминационный момент: с криками «Ура!» мы выпрыгиваем из укрытия и штурмуем вражеские бастионы. Но вот сзади раздаётся улюлюканье, мы оборачиваемся и холодеем: несколько хитрецов не из наших обошли по левому флангу, и, воспользовавшись сумятицей, принялись громить монументальную конструкцию, стоившую нам стольких трудов и времени. Впрочем, отчаяние довольно быстро сменяется радостью от осознания того, что теперь и нам так можно… Через три минуты противник повержен, а от ледяной крепости на земле посвёркивают обломки…
Передо мной огромный побелённый зимней вьюгой лес, счастливые лица родителей и сестры. Все смеются, глядя на барахтающегося в снегу Пако, французского бульдога, нового члена нашей семьи. Я стою на лыжах и отряхиваю перчатки об воткнутую в снег палку. Кончики пальцев уже покалывает, сейчас все вернёмся домой и будет горячий чай…
Передо мной усадьба Кусково. Я стою, обнявшись с Катькой, и слушаю экскурсовода в смешной лисьей ушанке, который рассказывает про резиденции русских царей 19 века. Я слушаю его в пол-уха, мне гораздо интереснее смотреть на эти ансамбли самому, без комментариев, ну и на Катьку, конечно, интересно…
Передо мной здание Ин.Яза, я сижу на заиндевевшем металлическом парапете и пью водку из горлышка бутылки. Стипендия второкурсника разлетелась в мгновение ока. В голове шум, вокруг шум, веселье наполняет меня от и до. Бутылка ходит по кругу и никогда не кончается. Речь становится бессвязной, всем хочется сказать всё и сразу. Галдёж прерывается подъехавшим милицейским газиком. Мы вздыхаем и привычно занимаем места внутри…
Передо мной мой дачный участок: занесённые снегом вершины величественных в своём спокойствии сосен, серое русское небо, которое невозможно перепутать ни с каким другим. Я стою, обняв мощный ствол молчаливой сосны, и слушаю зиму. У зимы особенные звуки: это скрип раскачиваемых ледяным ветром деревьев, это шорох рыхлого снега, упавшего из-под взметнувшегося с голой ветки клёна дятла, это вьюга, завывающая в печной трубе, это пьяные вопли друзей, доносящиеся с веранды – зимой они тоже особенные... В ту зиму перед отъездом я стал слишком сентиментальным. До невозможности наблюдательным. До бесконечности ревнивым. До изумления недоверчивым… Где-то слышится барабанная дробь. Я открываю глаза…
Передо мной стенной шкаф, в комнате растворяются сумерки, стало быть, уже около половины седьмого. За окном трубят подъём, но я не их солдат, меня это не касается – у меня ещё полчаса сна. Но я знаю, что уже не засну. И я боюсь, что следующий сон сотрёт ЭТОТ. Я резко сажусь на кровати и первым делам хочу увидеть ТУ КОМНАТУ. Но вспоминаю, что её нет, и не может быть никогда: никогда больше не будет девятиэтажки в моей жизни, никогда не будет ледяной крепости, снежков, не будет того леса и смеющихся родителей, нет уж и Пако давно, нет того Ин.Яза и поди ж отыщи тех молодых разгорячённых ребят и девчонок, оравших на даче. Была лишь комната, из которой я увидел всё это. И только она была во сне…
Я падаю лицом в подушку и лежу неподвижно. На тумбочке пикает будильник, но я его не слышу: передо мной стоит она. Mоя первая любовь.