Встреча на елисейских полях

Билингвы известны более пяти тысяч лет. Во времена древних шумеров впервые додумались, а может быть и не впервые переводить царские указы с аккадского языка на языки 127 племенных союзов и государств, и наоборот, челобитные и кляузы с языков и диалектов этих народов на аккадский язык. Трудно сказать, так ли все было, но в Истории аккадские переводчики считаются первопроходцами, они и с Библией поднаторели, первыми ее сшили из легенд огромного множества первоисточников, и, не случись глобальных земных катастроф, наводнений всемирных что ли, знали бы мы куда как более чем сегодня. Это я к тому, что переводить свои тексты на знакомые и любимые языки крайне полезно. Вот почему, где могу, регулярно являю на ресурсе билингвы. Вот недавно добавили до оригинального текста "Лунных качелей" и прекрасный украинский перевод "Місячні гойдалки". Читайте, дорогие братцы-читатели, на любом из более близком вам языке: русском ли, украинском ли… Все едино! Мир Вашему дому! А штыл андер вельт!
Автор

ВСТРЕЧА НА ЕЛИСЕЙСКИХ ПОЛЯХ
(интервью в Преднебесье)
Веле Штылвелд
Случилось быть мне однажды на Елисейских полях. Да только не Парижских, а Преднебесных. Встретился мне тамошний пастух-инструктор — весь в драных одеждах и над головой его отчаянно дырявый, промокающий напрочь нимб скошен, как у солдата-срочника дембельного периода. И голосит тот пастух-инструктор, голосит во всю свою поднебесную глотку чуть ли не Иерихонской трубой.
Опешил, остановился, представился... Отвлек преднебожителя от плачей Египетских, заговорил от тощих жизни местах. Так и познакомились. Пастуха звали, естественно, Пан, правда, с виду не козлоногий, а по преднебесной иерархии — Ангельский.
—  Ну, тогда я, — говорю, — вроде как господин Киевский. А пан , он что господин, что товарищ, стало быть, и вы господин Ангельский.
— Ну, поп свинье — не товарищ, — но только и впрямь вид у меня хотя и преднебесный, но далеко как не панский. — Одним словом, согласился Пан ангельский господином Ангельским величаться.
— Что бродишь до времени в Преднебесье? — спрашивает у меня господин Ангельский.
— Так вот, вроде бы на экскурсию, строго по синусоиде попутного сновидения. А ещё потому, что ангелы стали ко мне в сны сами являться. Вот и выбрался разобраться, что да как.
— Ну, тогда ты попал строго по назначению. Но особо разбираться тебе здесь не в чем. Понимаешь, все эти души небесные, которые на Земле ангелами обзываются, шибко нематериальны. Но, поди ты, до земных блажей охочи. И надо мной, стариком, всячески потешаются, поскольку из-за сплошных забот в Преднебесье, нет и не может у меня быть видов на Землю материальную, тогда как они любыми правдами-неправдами так и метят сигануть без всяких-яких прямёхонько на твердь земную дабы куда как больше грешить чем в прошлые времена. Для таких отчаянных на астроплане семь дней как семь лет, а, поди ты, дельтапланов в Преднебесье отроду не водилось. Вот и выпрыгиваю скорые косяками. И тут же разбиваются. И такое очень часто случается. То и дело закипают страсти от неуёмных ангелов и ангелиц, но чуть те только взбрыкнутся в Преднебесье, так тут же оземь звёздным камнепадом. Вроде бы и души учётные, а в обездушенные камни оборачиваются. А вы там у себя на земле неистовствуете: “Метеориты, болиды, астероиды!..”
Враки. Это всё те, кто без меня, пастуха-инструктора из Преднебесья, в земные веси пожаловал. Многие сразу с астроплана, ещё и от грехов прошлых как следует не отмывшись. Им слово, а они тебе три, и уж так срочно вновь подавай им твердь земную обетованную для всяких пуще прежних злопакостей, а там уже и без них, сам понимаешь... И конечно же, никаких преднебесных амортизаторах и ремнях безопасности они толком ничего сном-духом не ведают. Так мало того, что сами в камни скипаются, они ещё и другие живые души собою же губят. Шибанёт такой камень по темечку — и представился на астроплан очередной имярек. А люди не чебуреки, им бы дозреть до смерти — тогда и в стаде преднебесном вели бы себя гоже, а не чудили бы тупо с извечно вздорным: “Даёшь!” А то ещё урекает кого такой, с позволения, камень, и прощения не попросит, и останется на земле хатка в три латки, а душа без крылатки отлетит до времени и даже собьётся на межзвёздном пути. Потому как всякую душу иной другой пастух в стадо для усопших не успеет забрать, и будет блуждать сия душа, пока не пристанет к таким же бестолковкам и не ударится в преднебесную революцию. Опять же, в небесном стаде ангелов недочёт, а мне выговор за это вкрутую от самого Старшого, поэтому и поставлен обучать преднебесные рати не просто с небес башкой оземь сигать, а возвращаться очень нежно, по-божески, и в человеческих обликах на земле проявляться. Покорные обучаются долго, и, как подобает, безропотно; спешные же — хоть и не камнями оземь бряк-бряк, а всё равно норовят выскользнуть не людьми. Ты такому тысячу раз талдычишь: “Нежненько, дурка небесная, через лоно женское, через лоно”, а он тебе на то с Преднебесья бряк-шмяк. Не человек, а ворона.
Где лицом прямо о камни чиркнется, ещё и нечеловеческим, ангельским истешет то лицо, сотрёт до тыльно-черепных косточек — и на том всё. С таким видом никто его в люди не выпустит.
Или вот что ещё: едва лишь от живительного патрубка в пуповине вздохнёт, как тут же тебе поспешно и закаркает. А ему же говорилось, дурню, что в плаценте не каркать, а постигать ауру человеческую через лоно матери земной следует. Вот и хватаешь таких сорвиголов, и вытряхиваешь из человеческих обликов. А с другой стороны, они уже вроде как и не ангелы, потому что и рожицы у них покоцанные, и глотки поземному лужённые. Думал я долго над тем, что с этой бесполезной братией делать. Хотел было на усыпку да на утруску списать, да только сам Старшой через допотопного ангела положил на меня анафему, через которую даже ангельский нимб скосило, и повелел мне допотопный ангел со Старшим в бесплодную полемику не вступать, а по совету старших же начальственных серафимов пообуздать младших поспехов и любыми путями нелепое положение выправить. Вот я и выправил.
Посмотри: чуть только где городок, чуть только где деревенька, чуть только где крыша над хаткой на огульном сквозняке — там, рядышком с обителью человеческой, обязательно сыщется стая вздорных ворон — бестолковых, глупых, крикливых. Чуть что как закаркают — хоть уши воском залей. Даже нам здесь, в Преднебесье, прямо беда с барабанными перепонками. Это оттого, что они, вороны, все до единой меня чистят, в недочёт человеческих своими обликами безобразными.
А чуть война, они же первые ещё живым да тёплым глаза до смерти клюют. Но и люди к ним, прямо скажу, тоже идут не с лаской. Чуть где голод, проруха — первым делом на вертел сажают ворон и, хоть плюются, а съедают до косточек. А Старшему от всего этого просто нутро воротит.
Он ведь ведает, что и люди, и вороны — из единого ангельского Преднебесья, да только ни одной душе страховочных ремней с парашютами не даёт. Так, видно, у него издревле повелось, а посему всё так вот и разрешилось: возвращаются на грешную землю трояко — кто камнем, кто вороном, кто человеком.
Мне же остаётся обычная повседневная служба — учить, наставлять, вразумлять по полному курсу, но только до времени, пока всякий для себя сам на землю дороги не выберет. Вот я тебе и говорю, господин экскурсант Киевский: при пробуждении никогда резко не вскрикивай — не то целый день прокаркаешь. А тем более никогда резво спросонок не выскакивай из-под одеяла, а то шмякнешься мимо домашних тапочек всеми мослами об пол, словно самый что ни на есть каменный. А больше — чего говорить... Но, прежде чем проснёшься, раз и навсегда попрощайся со мной и улыбнись этой сказке. Как и всякая сказка, до времени умилит она тебя и забудется”.
...Я открываю глаза. За окнами долбит стекло большой старый ворон. В клюве у него крохотный камешек. Я неожиданно показываю ворону язык — и тот от удивления каркает, выпуская камешек, который столь же внезапно летит, чертя яркую полосу до земли.
В этот время тротуар подметает изрядно пьяный дворник Трофим. Камешек падает в двух шагах от Трофима. И, не замеченный дворником, остаётся лежать на асфальте.
сентябрь 2000 г.

ЗУСТРІЧ НА ЄЛИСЕЙСЬКИХ ПОЛЯХ
(інтерв"ю в Переднебессі)
Веле Штилвелд
Якось трапилося бути мені на Єлисейських полях. Та тільки не Паризьких, а Переднебесних. Зустрівся мені тамтешній вівчар-інструктор — увесь у дранті і над головою його геть дірявий, промоклий наскрізь німб навскоси, як кашкет у вояка термінової служби дембельного періоду. І голосить той вівчар-інструктор у всю свою піднебесну горлянку, немов Ієрихонська труба.
Я спантеличений, зупинився, відрекомендувався... Відвернув переднебожителя від лементів Єгипетських, завів мову про хиткі життєві тонкощі. Так і познайомились. Вівчара звали, природно, Пан, щоправда, з вигляду не козлоногий, а за переднебесною ієрархією — Янгольський.
— Ну, тоді я, — кажу, — нібито добродій Київський... Бо пан — то що добродій, що товариш. Виходить, і ви — добродій Янгольський.
— Ну, гусак свині — не товариш, але й насправді вигляд у мене хоча і переднебесний, але далеко не панський, — одним словом, згодився Пан янгольський добродієм Янгольським величатися.
— Чого блукаєш довчасно в Переднебессі? — запитує в мене добродій Янгольський зацікавлено.
— Та от, немовби на екскурсії тут, строго за синусоїдою попутнього сновиду. А все через те, що янголи стали до мене у сни з’являтися. Ось і вибрався розібратися, що воно до чого та й як.
— Ну тоді ти потрапив чітко за призначенням. Але особливо розбиратися тобі тут ні в чому. Розумієш, всі ці душі небесні, що на Землі янголами звуться, вельми нематеріальні. Але, бач ти, до земних вибриків охочі. І з мене, древнього, всіляко глузують, оскільки через суцільні турботи в Переднебессі, немає і не може в мене бути особливих поглядів на Землю матеріальну, тоді як вони будь-якими хитрощами так і намагаються гепнутись прямісінько на твердь земну, щоби куди як більше грішити, ніж у минулі часи. Для таких відчайдушних осіб на астроплані сім днів — як сім років, а, бач ти, дельтапланів у Переднебессі для забаганок тих спритників зроду не водилося. От і вистрибують швидесенько гуртами, анічогісінько не тямлячи. І тут же розбиваються. І таке дуже часто трапляється. Поінколи закипають пристрасті від невгамовних янголів і янголиць, але ледь тільки вони вибрикнуть в Переднебессі, як одразу на землю — зоряним каменепадом. Немовби і переліченні душі, а на збездушене каміння обертаються. А ви там у себе на землі волаєте:
— Метеорити, боліди, астероїди!..
Брехня! Це все ті, хто без мене, вівчара-інструктора з Переднебесся, до земної юдолі завітати вирішив: багато хто відразу з астроплану, ще і від гріхів минулих як слід не відмившись. Їм слово, а вони тобі три, і вже через короткий термін знов подавай їм твердь земну обітовану для всіляких гірших за колишні мерзотностей, а там вже і без них, сам розумієш... І звичайно ж, про ніякі переднебесні амортизатори і ремені безпеки вони і сном-духом не знають. Так замало того, що самі на камені обертаються, вони ще і інші живі душі собою ж гублять.
Влучить такий камінь у тім’ячко — і з’явиться на астроплані душа янгольська від чергового небіжчика. А люди не чебуреки, їм аби дозріти до смерті — тоді і в отарі переднебесній вели б себе гідно, а не блазнювали б тупо зі споконвічно дурепним “Даєш!..”
А то ще ухекає когось такий, із дозволу сказати, камінь, і пробачення не попросить, і залишиться на землі хатка на три латки, а душа без крилатки покине Землю завчасно і навіть заблукає на міжзоряному шляху. Тому що не всяку душу деякий вівчар встигне забрати до отари померлих, і буде ся горопашна душа блукати вздовж Чумацького шляху, доки не приб’ється до таких же нетямущих, і не кинеться в переднебесну революцію.
Знову ж, у небесній отарі янголів не вистачає, а мені догана за це в круту від самого Старого, бо саме я поставлений навчати переднебесні раті не просто з небес вниз головою стрибати, а вертатися на Землю вкрай ніжно, по-божому, і в людській подобі на землі проявлятися. Покірні навчаються довго, і, як належить, бездоганно; спішні ж — хоч і не камінням на землю геп-геп, а все одно прагнуть не людьми  вислизнути. Ти такому тисячу раз торочиш:
— Ніжненько, дурна твоя макітра небесна, через лоно жіноче, через лоно, теплими водами оповите, — а він тобі на те з Переднебесся буц-туц... Та вже не людиною, а вороною.
Де й обличчям прямо об камені чиркнеться, ще й недолюдським, янгольським, і обдере те обличчя, і зітре його до потилично-черепних кісточок — і на тому край. У такому вигляді ніхто його в люди не випустить.
Або от ще: ледь лиш від життєдайного патрубку в пуповинні повітря ковтне, як зараз же тобі поспішно і закряче. А йому ж сказано було, дурню, що в плаценті материнській не крячуть, а осягають ауру людську через лоно материнське. Ось і хапаєш таких башибузуків, і витрушуєш із людських подоб.
А з іншого боку, вони вже ніби й не янголи, тому що і пики в них порепані, і пельки поземному галасливі. Думав я довго над тим, що з цією некорисною братією робити. Хотів був на усипку та на утруску списати, та тільки сам Старий через Допотопного янгола наклав на мене анафему, через яку навіть янгольський німб збочило, і наказав мені той янгол зі Старим у безплідну полеміку не вступати, а за порадою старших же начальницьких серафимів приборкати молодших поплічників і будь-яким чином безглузде становище виправити. От я і виправив.
Подивись: тільки де містечко, тільки де село, тільки де стріха над хаткою випнеться понад землею — як там же, поряд із житлом людським, обов"язково віднайдеться зграя недолугих ворон — безглуздих, дурепних, галасливих. Ледь ті крулі закрячуть — хоч вуха воском заливай. Навіть нам тут, у Переднебессі, просто лихо з барабанними перетинками. Це від того, що вони, ворони, всі до єдиної, мене ганьблять за ненабуті ними людські подоби.
А тільки війна, вони ж перші ще живим та теплим очі до смерті викльовують. Але і люди до них, прямо скажу, теж ідуть не з ласкою. Тільки де голод, руїна — найперш саджають на рожен ворон і, хоч плюються, а з"їдають до кісточок. А Старого від всього цього просто нудить.
Адже він знає, що і люди, і ворони — з єдиного янгольського Переднебесся, та тільки жодній душі страхувальних ременів із парашутами не видасть. Так, видно, у нього споконвіку повелось, а тому от все так і розв´язалося: вертаються на грішну землю трояко: хто змертвілим каменем, хто крякаючим вороном, хто істино людиною.
Мені ж залишається звичайна повсякденна служба — навчати, наставляти, врозумляти за повним курсом, але тільки доти, доки всякий для себе самого на Землю дороги не вибере. От я тобі й кажу, добродію екскурсанте Київський: при пробудженні ніколи різко не скрикуй — бо цілий день прокрячеш. А тим більш ніколи баско спросоння не вистрибуй з-під ковдри, а то гепнеш мимо домашніх капців об підлогу  маслаками, немов насправді кам"яний. А більше — що казати... Перш ніж прокинешся, раз і назавжди попрощайся зі мною і посміхнись цій казці. Як і всяка казка, до часу втішить вона тебе і забудеться. Якщо тільки не стане правдою через твою необережність.”
...Я розплющую очі. За вікнами стукотить у скло великий старий ворон. У дзьобі в нього крихітний камінчик. Я несподівано показую воронові язика — і той від здивування кряче, випускаючи камінчика, що настільки ж зненацька летить, час від часу кресаючи об стіну і креслячи яскраву смугу до самої землі.
В цей час тротуар підмітає на добрячому підпитку двірник Трохим. Камінчик падає за два кроки від Трохима і, не помічений двірником, залишається лежати на асфальті.
Вересень 2000 р.


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.