Записки рыболова-любителя Гл. 336-339

Чувствовалось, что в Колину работу он не слишком-то вникал, руководил поверхностно, доверяясь вполне Коле, как и всем остальным своим диссертантам, и не отличая его, что ли, по уровню от остальных.
Так вот, на следующий день после приезда Осипова мы прослышали, что он якобы ходил в университет к ректору и просился на работу, так как из профсоюзной школы его будто бы уже попёрли. Больше ничего выяснить не удалось. А после обеда Осипов сам позвонил мне и попросил свидания, но в кирху идти не захотел, а предложил встретиться у гостиницы "Москва" и поужинать вместе. Я согласился и отправился на встречу с ним сразу после работы.
Осипов оказался не один, а с Колей Бобарыкиным, к чему я, впрочем, внутренне был готов. Мы заняли столик в кафе "Москва" и поужинали, как ни странно, без водки, с вином, правда, каким-то, но в умеренном количестве. Говорил, в основном, Осипов. О том, что в профсоюзном этом вузе ему осточертело работать, хуже, чем в военном училище, такие жлобы кругом - что слушатели, что преподаватели. Калининград же ему всегда нравился, и если бы ему тут дали квартиру, то он с удовольствием бы здесь обосновался. И он, мол, даже не держится за геофизику, считает себя способным проявить и в других областях физики или математики. Это ему даже интересно было бы и полезно - внести в жизнь свежую струю. Я не мог сначала понять, а от меня-то он чего хочет? Потом решил, что просто зондирует, как я отнесусь к его намерению устроиться в университете. Ведь я отчасти ему и конкурент, тоже доктор и могу претендовать на профессорское место. Но своё отношение к такой возможности я и сам для себя ещё не мог полностью уяснить. Шансы у Осипова, конечно, есть. После ухода Брюханова на физфаке остался один профессор - Гречишкин, а ректор до профессоров весьма охоч, они ему для престижа университета и его личного нужны. Брюхановское место заведующего кафедрой теплофизики фактически оставалось вакантным, и его-то, наверное, Осипову и предложат, если уже не предложили. Недаром он заговорил о смене геофизики на что-то другое. И, конечно, он - не сравнить с Брюхановым. Пусть пробует.
Я довольно вяло поддерживал разговор, ожидая, не перейдёт ли он на тему Бобарыкинской диссертации. Но нет, Осипов и не вспоминал про неё, хотя Бобарыкин сидел рядом, в разговоре практически не участвуя, но заметно отчего-то волнуясь. Самому же мне затевать этот разговор не хотелось. Я Коле про его работу всё сказал, что думал; если его научный руководитель захочет послушать, скажу и ему. Но научному руководителю, похоже, было не до Коли, его волновали сейчас собственные дела. С окончанием ужина угас и наш разговор, мы распрощались, и Бобарыкин повёл Осипова к себе.
А через день мы узнаём сногсшибательную новость: ректор предложил Осипову место заведующего кафедрой теоретической физики, и тот согласился. Ситуация в корне изменилась. Если вместо Брюханова Осипов и мог сойти, никаким образом не задевая наших интересов, то заменять им Корнеева не улыбалось ни кафедре теорфизики, ни мне лично, ни обсерватории как заказчику этой кафедры.
Сам-то Николай Алексеевич Корнеев, кандидат наук, защитившийся уже при мне, ставший завкафедрой теорфизики после Прица просто, видимо, по возрасту, маленький, невзрачный, косоглазый человек лет пятидесяти, самый старший на кафедре, не отличался особыми качествами руководителя или учёного. Но, будучи человеком глубоко порядочным, мягким, скромным, он как нельзя более подходил к роли заведующего именно этой - консолидированной, дружной, закалённой в боях с Гостремом и Брюхановым кафедры. При нём на кафедре всё как-то устоялось, наладилось, вроде бы миновала пора борьбы и интриг, и всем можно было спокойно заниматься наукой, а к этому все в самом деле только и стремились - и Корнеев, и Серёжа, и Шпилевой, и Локтионов, и Иванов. И вот очередная пертурбация!
А ректор-то, неужели не знает, что алкоголика берёт? Сам же потом хлопот с ним не оберётся!
Пришлось срочно "доводить" до ректора информацию об особых осиповских качествах. Сам Осипов рассказывал мне потом, что ректор якобы в лоб его спросил:
- Скажите, пожалуйста, говорят, Вы пьёте?
На что не растерявшийся Осипов, опять же якобы, ответил вопросом:
- А Вы?
- Ну, иногда, по особым случаям бывает, конечно...
- Вот и я - иногда, по особым случаям.
Как бы то ни было, Осипова в КГУ не взяли. То есть сразу как будто бы не отказали, но начали юлить-темнить, обещали вызвать из Москвы. Осипов уехал и больше у нас не появлялся. Про бобарыкинские дела с нами он так и не разговаривал. Не пробившись в КГУ, Осипов снова уехал в Красноярск, но не в университет, где его хорошо знали, а в какую-то геофизическую (разведочную) контору.
А вот в обсерваторию был принят на работу ... Гострем!
На должность старшего научного сотрудника с окладом в 400 рублей. Эту должность для себя он пробил не у Мигулина в ИЗМИРАНе, а у самого Велихова, вице-президента Академии Наук, который якобы специально выделил для этого ставку для обсерватории. Ну, что ж, мы не стали особенно огорчаться. Навредить чем-либо Гострем уже был не в состоянии: ни пороха, ни авторитета, укатали сивку крутые горки. А ставка есть ставка: это ощутимая прибавка к фонду зарплаты и к премиальному фонду, и потом - Гострем уйдёт, она останется.
Когда Гострем явился в обсерваторию к Иванову как его новый старший научный сотрудник, он заявил первым делом, что ему нужен отдельный кабинет и телетайп, и что он будет заниматься проблемами океана. На что Иванов ему ответил:
- Кабинетов свободных нет, телетайпом разрешаю пользоваться в общем порядке, а заниматься можете, чем хотите, только чтобы никому не мешать и ни во что вмешиваться.
Гострем ответом удовлетворился и появлялся в кирхе только за зарплатой. В командировки ему разрешалось ездить куда угодно, он и не вылезал из них по своей старой привычке, только ездил теперь чаще не в Москву, а куда-то на Дальний Восток. Чем он там занимался и чем занимался вообще, для всех нас оставалось загадкой, которую, впрочем, никто особенно и не стремился разгадать. С тех пор как Гострема окончательно изгнали из университета, он вроде бы числился профессором-консультантом в Институте океанологии, но на полноценную ставку его туда не брали. Видать, раскусили или прослышали про его таланты. Чему он там консультировал и чем вообще в это время занимался - неизвестно.
Подавал он на конкурс и снова в КГУ на место завкафедрой общей физики (бывшее Кочемировского) вместе со своим любимым учеником Мишей Никитиным - не прошёл, оттеснил его ученичок, хотя и набрал что-то голосов около пяти. Иногда Гострем заглядывал в кирху навестить Иглакова, мог "поговорить" (то есть побормотать что-то невнятное на своём жутко иностранном языке, который с годами становился всё более похожим на бред сумасшедшего) с Ивановым или с Саенко, и только меня старательно избегал, делая вид, что не замечает, когда я проходил мимо.
Году в семьдесят девятом как-то мы столкнулись с ним в кирхе, когда он зашёл к Иглакову, и увернуться от моего прямого "Здрасьте" ему никак не выходило. И он тут выдал со своим диким ржаньем (теперь его совсем не слышно):
- А, это ты, ещё жив разве? А я думал, это твой гроб, так сказать, там стоит в углу..., - и он махнул рукой куда-то в сторону лестницы.
"Совсем спятил", - подумал я про себя. - "Бедный старик".
Чувствовалось, что он всем всё простил, только не мне. Я же не питал к нему теперь никаких чувств, разве что жалость иногда прорезалась. И вот "бедный старик" добился-таки своего после долгих скитаний по инстанциям, взяли его на полную ставку в учреждение Академии Наук за былые, небось, "заслуги" в загадочной заграничной его деятельности. На пенсию ему, конечно, не хотелось - не для него спокойная жизнь, да и денег мало. Из детей его младших за эти годы я только раз встретил Мартина, в винном магазине, патлатого, щербатого, спившегося и опустившегося. Меня он узнал и поздоровался.

337

С 20-го по 25-е сентября был в командировке, первой после отпуска, в Москве и Ленинграде.
В Москве - в ИЗМИРАНе на секции прошёл предзащиту Юра Саенко к большой радости Раисы Афанасьевны Зевакиной, отчаявшейся уже дождаться, когда Саенко представит диссертацию. В своё время, году в семьдесят шестом-седьмом Саенко просил её быть научным руководителем в паре со мной. Зевакина согласилась и с тех пор считала себя ответственной за его защиту. Но со временем Юра совсем отошёл от тех научных проблем, которые связывали его с Раисой Афанасьевной, в который раз уже сменил своё научное направление и полностью переключился на моделирование, отбросив и попытки включить в диссертацию то, чем занимался раньше.
Поняв ситуацию, Раиса Афанасьевна отказалась от формального научного руководства, не считая возможным числиться научным руководителем работы, в которой сама никакого участия не принимала, но по-прежнему по-матерински заботливо к нам относилась и горячо болела за Юру. На предзащите она, конечно, выступила с высокой оценкой работы, но и так публика была очень благожелательно настроена, в основном, недоумевая: а что, Саенко всё ещё не защитился? Только на предзащиту вышел? Что же это он так? Давно пора.
Из ИЗМИРАНа я поехал в Ленинград - получать свой докторский диплом. К тому же в это время там как раз должен был защищать свою докторскую диссертацию Жора Хазанов, и он просил меня, если будет такая возможность, приехать на защиту "для поддержки", на всякий случай.
Жора занимался кинетикой фотоэлектронов, в которой я разбирался не настолько глубоко, чтобы оценить его работу в полной мере объективно и компетентно. Тем не менее общее положительное мнение о ней имел, поскольку давно знал Жору, читал или просматривал множество его статей (многие были мне понятны и интересны) и слушал почти все его выступления на семинарах и конференциях. За эти годы у меня сложилось довольно прочное представление о Жоре, как об активно работающем специалисте, доросшем уже до докторского уровня несмотря на свою молодость (Жора лет на пять моложе меня), и к защите им докторской диссертации я относился безусловно положительно, в духе заключительных советов Олега Пешеходова - автора статьи "О борьбе в науке" в журнале "Изобретатель и рационализатор", которую я уже цитировал выше.
Но года за три до описываемого времени по кинетике фотоэлектронов защитил докторскую диссертацию Игорь Августович Кринберг, Жорин земляк, иркутянин, но не из университета, а из СибИЗМИРа, человек безусловно очень толковый и сильный физик, года на три-четыре постарше меня. Так вот Кринберг и Жора сосуществовали все эти годы как кошка с собакой.
Поначалу я (да и не только я) удивлялся тому, как они задают друг другу вопросы после выступления кого-либо из них где-нибудь за тридевять земель от Иркутска, на каком-нибудь семинаре или конференции - в Калининграде или в Ростове, скажем. Неужели они там у себя в Иркутске не могли выяснить друг у друга непонятные места, и стоило ли ради этого ехать к чёрту на рога и отнимать время у остальных слушателей? Потом догадался: всё дело в том, что вопросы эти всегда были "каверзные", то есть имели целью не выяснить что-то, а "уличить" автора в некорректности или, Бог знает, ещё в чём похуже...
Суть их споров, думаю, редко кому кроме них самих была понятна и вряд ли касалась принципиальных моментов, ибо в конечном итоге результаты, к которым они приходили, мало отличались друг от друга. Кринберга, похоже, волновали больше всего вопросы приоритета. Оба выпустили по монографии, сначала Кринберг, потом Жора. Так или иначе, Кринберг свою докторскую благополучно защитил и, насколько мне известно, никто ему, в том числе и Жора, никаких рогаток не ставил. Когда же пришла Жорина очередь защищаться, Кринберг воспротивился и повёл активную кампанию под лозунгом "Это - профанация науки!" А где не профанация, так то, мол, я, Кринберг, до Хазанова сделал и вообще всю проблему кинетики фотоэлектронов закрыл. Так что Жора трясся и ждал от Кринберга какой-нибудь гадости.
- Ну, а на предзащите-то как он выступал? - спрашивал я Жору.
- На предзащите его не было. Он думал, что я его персонально приглашу, но Валерий Михайлович (Поляков) отсоветовал: мол, придёт так придёт, а лучше бы без скандала.
- Так он, может, и не знал даже про предзащиту? - допытывался я.
- Ну да! Он же теперь у нас в университете работает, завкафедрой космофизики. Это из СибИЗМИРа трудно в курсе быть, что в университете происходит, а тут в одном корпусе работаем, объявление висело, спросить мог. Просто он потому и не пошёл, что его персонально не пригласили, а теперь заявляет, что я тайком прошёл предзащиту. Разослал письма оппонентам с критикой моей работы и предупреждением, что пришлёт отрицательный отзыв. Отзыв, правда, не прислал - пока. (А мы разговаривали с Жорой накануне его защиты).
- Ну, а оппоненты что?
- Пудовкин и Иванов-Холодный проигнорировали его критику и своего мнения не изменили. А вот с Шабанским непонятно. Он прислал в Совет положительный отзыв, но после сообщил, что приехать на защиту не сможет. Мне пришлось дополнительного оппонента искать, хорошо, Ораевский (из ИЗМИРАНа) согласился.
В день Жориной защиты (она назначена была на после обеда) с утра я бегал по канцеляриям, оформляя получение своего диплома, который мне не хотели выдавать, так как это предполагалось сделать на специальном  торжественном заседании Учёного Совета где-то через месяц, но ко мне, в конце концов, снизошли как к иногороднему и диплом выдали.
Когда я шёл уже в старое здание НИФИ на защиту, мне встретился Гор Семёнович Иванов-Холодный, который первым делом спросил меня:
- Вы Хазанова, что, тоже топить приехали?
- Нет, я приехал поддерживать.
- Ну, слава Богу!
- А что, приехал кто-нибудь и топить?
- Да, Кринберг приехал.
- Это интересно. Ну, посмотрим.
И мы с Гор Семёновичем прошли в БФА. Иванова-Холодного особенно огорчало то, что в своё время он положительно оппонировал Кринбергу, а тот теперь выступает против него как положительного оппонента Хазанова.
Жора был в абсолютном трансе. Кринберг мало того, что сам приехал вместе с Кошелевым (из СибИЗМИРа), а ещё и привёз четыре(!) отрицательных отзыва, которые Жора только что прочитал. Отзывы были от самого Кринберга, а также от его учеников - Власова, Матафонова и Тащилина, кажется, двое из которых не были даже кандидатами наук. Однако, хотя это были отзывы фактически от одной группы единомышленников, работающих вместе, представлены они были от трёх разных организаций (СибИЗМИР и две разные университетские кафедры) и затрагивали разные аспекты Жориной работы, так что создавалось впечатление многостороннего объективного протеста. Основное содержание этих отзывов сводилось к утверждению, что по фотоэлектронам всё уже до Хазанова сделал Кринберг, в если у Хазанова и есть что новое, так это всё неверно.
Как и положено, все эти отзывы были полностью зачитаны учёным секретарём Совета Новиковым, столь же, впрочем, нудно, как и отзыв Фаткуллина на моей защите. Но ещё до того были вопросы к Хазанову сразу же после его доклада. И первым начал задавать вопросы Кринберг:
- Скажите, пожалуйста, а почему у Вас в формуле (31) на странице 148 под знаком интеграла в скобках после единицы стоит знак минус, а не плюс... (или там что-то такое другое, не суть важно).
Жора, конечно, стал лихорадочно вспоминать, что это за формула такая (31) на странице 148, не вспомнил, попросил, чтобы дали диссертацию, начал её перелистывать, время шло, Кринберг спокойно ждал, наслаждаясь этой Жориной растерянностью. В таком стиле задавал он и другие вопросы. И надо признать, отвечал на них Жора просто плохо. Он явно растерялся, был деморализован, начал сильно заикаться (он и обычно слегка заикался, но это не бросалось в глаза). Неважно отвечал он и на вопросы Глеба Ивановича Макарова - председателя Совета, который, как обычно, задавал их в своей петушиной манере, что отнюдь не воодушевляло Жору. Над ним явно сгущались тучи. Когда его перестали мучить вопросами и посадили, Жора был бледен и сосал валидол.
Спасать его взялись оппоненты. Оба - и Иванов-Холодный, и Пудовкин выступили очень хорошо (третьего, напомню, не было: вместо неприехавшего Шабанского был дополнительный отзыв Ораевского). Оба отдали должное работам Кринберга и умело выделили то новое, что внёс своими работами Хазанов. Особенно убедительно, на мой взгляд, это получилось у Пудовкина, который провёл подробный сравнительный анализ монографий Кринберга и Хазанова. Да и Гор Семёнович говорил ярче и вдохновеннее обычного, как в былые, видать, времена, а то в последнее время он стал выступать как-то очень вяло, рыхло, нудно.
Но Кринберг тем не менее не унимался и счёл необходимым не только задать вопросы, но и выступить в дополнение к зачитанному уже отзыву, вернее, отзывам. Выступал он внешне вполне корректно, негромким, уверенным голосом, "уличая" Жору в тех или иных математических некорректностях. Разобраться с ходу по существу дела было практически невозможно, ибо ни Жора, ни Кринберг подробных выкладок здесь, разумеется, не делали. Да и защита - не место для таких разбирательств. Здесь всё определяет чисто внешний эффект, и в этом отношении Жора безусловно проигрывал Кринбергу.
Тот же, при своём внешне корректном тоне, явно передерживал. Например, он упрекал Жору в таком якобы противоречии: Жора, мол, использует условие l/H порядка единицы, где l - длина свободного пробега, H - шкала высот, при котором вообще неприменима гидродинамика, а Жора пользуется гидродинамическими уравнениями. Но Кринберг сам же показывал в своё время, что условия применимости гидродинамического приближения в плазмосфере шире, чем просто l<<H, поскольку H следует заменять большим масштабом типа B/(дB/дh), где B - геомагнитное поле, h - высота.
Это меня возмутило, особенно в сочетании со всем предыдущим - привезти четыре отзыва от своих учеников, причём сделать это сознательно в последний момент, чтобы не дать времени Жоре на подготовку ответов, а у Совета вызвать впечатление, что у Жориной работы много разных противников, - всё это было уже настолько непорядочно, что я не сомневался: борьба идёт не за научную истину, а против лично Жоры, которого Кринберг хочет остановить во что бы то ни стало.
Я не выдержал и кинулся в бой.
Сначала я высказал своё личное положительное мнение о Жориной работе в целом, полагая, что для этого моей компетенции хватает. А затем перешёл в атаку на Кринберга, точнее, на его методы критики. Высказался по поводу критериев применимости гидродинамики и попросил Совет принять во внимание, что представленные от разных организаций отзывы все написаны членами одной группы, руководимой Кринбергом.
- Мне непонятно, зачем это было сделано в такой форме. Неужели Игорь Августович просто не рискнул положиться на свой личный авторитет и счёл наличие только своей подписи недостаточным? Но и в таком случае можно было бы просто составить коллективный отзыв. А так - это же психическая атака какая-то, извините за резкость. Думаю, что в науке о фотоэлектронах и двум докторам места хватит, не стоит Игорю Августовичу локти расставлять, - заключил я своё выступление.
Несколько неожиданно для меня оно возбудило Георгия Васильевича Молочнова, заведующего нашей кафедрой физики Земли и заместителя председателя Совета. Он вышел к трибуне и, раскрасневшись от волнения, набросился на Кринберга:
- Некрасиво, некрасиво поступаете! Ехать из Сибири сюда в Ленинград за государственный счёт, чтобы "разоблачать" своего же коллегу, работающего в том же университете! Отчего же Вы там у себя его "не разоблачили"? Вот в документах имеется представление Вашей организации - Иркутского университета, утверждённое ректором. Вы же дезавуируете подпись своего ректора!
Это последнее обстоятельство, похоже, особенно возмутило Георгия Васильевича.
Жора же в своём заключительном слове поблагодарил Игоря Августовича "за постоянную критику, которая стимулировала проведение новых исследований".
В перерыве перед голосованием я подошёл к Кринбергу и Кошелеву, оставив Жору сосать очередную таблетку валидола.
- Что же Вы так некультурно воюете? - спросил я Кринберга. - Отчего в Иркутске всех вопросов не решили?
- Ты, Саша, ни Хазанова не знаешь, ни нашей ситуации. Он всё сделал, чтобы избежать обсуждения там, не пригласил никого на предзащиту.
- А сами не могли придти? Или сюда легче приехать?
- Защита на то и защита, в дискуссии каждый может участвовать, и отзыв может прислать каждый.
- Так-то оно так, да сами не видите разве, что вышло неприлично?
- Мы рассчитывали, что оппоненты на наши письма правильно отреагируют.
- Ну, на это смешно было рассчитывать. Оппоненты подсказок не любят. На то они и оппоненты.
Вид и у Кринберга, и у Кошелева был всё же растерянный. Выступления моё и Молочнова для них оказались неожиданностью.
- Да, кстати, Игорь Августович, - вспомнил вдруг я про один вопрос, который хотел у него выяснить. - Я слышал, Вы собираетесь Бобарыкину оппонировать, это правда? - До меня, действительно дошли такие слухи.
- Нет. Меня Осипов просил, но я отказался.
Перерыв закончился, пригласили заслушать результаты голосования:
"За - одиннадцать, против - два, недействительных бюллетеней нет."
После защиты поехали к Пудовкину, у которого был накрыт стол по случаю состоявшейся в этот же день защиты кандидатской диссертации его младшего братца Андрея. Пригласили туда и Жору с женой. Жора, не будучи, по-видимому, стопроцентно уверенным в успехе, никакой пьянки не готовил. У Пудовкина сидел с очумевшим видом, почти не пил и продолжал сосать валидол. Я этим же вечером укатил в Сестрорецк и оттуда уже не вылезал до отъезда домой, несмотря на настойчивые телефонные попытки Жоры и Серёжи Авакяна вытащить меня куда-то в ресторан.

338

В сентябре Митя записался в футбольную секцию ДЮСШОР от Гороно. В их школу приходил тренер и пригласил всех желающих из вторых и третьих классов придти тогда-то на стадион "Красная Звезда", что неподалёку от нас на Московском проспекте, у Литовского вала. Митя сообщил об этом дома. Я тогда был в командировке, а Сашуля предложила ему пойти на стадион вместе с ней (один Митя, наверное, не решился бы). Митя согласился. На стадионе тренер разбил всех пацанов на две команды, дал им мяч, и они гоняли его по полю около часа. Затем всем пришедшим было велено принести к следующему разу медицинские справки с разрешением заниматься футболом, заполнить какие-то анкетки и наклеить на них фотокарточки. Никакого отбора не было.
Митя исполнил веленное и стал регулярно ходить на тренировки со мной или с мамой. Будучи на год младше своих одноклассников, он и здесь, как и в школе, оказался самым маленьким, особенно выделяясь этим на фоне третьеклассников. И самым неумелым в футбольном деле, плохо координированным, разве что бегать наравне со всеми не уставал. Но его не обижали, не дразнили, относились к нему снисходительно, как к малявке. Покровительствовал ему и тренер, Юрий Михайлович - симпатичный высокий молодой парень, вернувшийся недавно из Афганистана.
Я внимательно наблюдал за ним во время этих тренировок, которые до перехода зимой в зал так и проходили в виде только игр. И очень огорчался, глядя на него. Митя боялся мяча и старался держаться от него подальше. Играли настоящим тяжёлым футбольным мячом, и, видимо, ему пару раз досталось им как следует, так что теперь он раза три-четыре за всю игру до мяча только и дотрагивался, да и то чисто случайно. Но бегал по всему полю неустанно, даже когда многие уже сдыхали и переставали бегать.
"Ладно", - думал я, - "пусть хоть бегает, а то сидит целыми днями над книжками да картами". Конечно, я призывал его бороться за мяч, не бояться его, вспомнить, как смело он боролся за мяч в Севастополе, а особенно на Арбатской стрелке, и с Ромкой, и с Серёжей, и с дядей Павлом. Правда, там мяч был волейбольный, полегче намного.
От моих сердитых увещеваний Митя встрепенётся ненадолго, сунется в борьбу за мяч пару раз, а вскоре опять в стороне бегает. И какой в такой игре интерес? Но бросить секцию Митя не пытался даже, напротив, гордился тем, что занимается в ней. Правда, порой приходилось пропускать занятия из-за простуд, которые Митю прямо одолели в этот год.

А Иринка работала теперь санитаркой в операционном блоке областной больницы, мыла операционную до и после операции, готовила инструменты, прикрепляла пациентов к операционному столу ремнями, присутствовала на подхвате при операциях и даже - бр-р-р! - относила в морг ампутированные части тела. Уставала очень, но не жаловалась особенно. Домой приносила сильный запах больницы. Рассказывала жуткие истории с несчастными случаями, от которых у меня мурашки начинали бегать. В общем, знакомилась с медициной вплотную, по-настоящему, вызывая во мне чувство гордости за неё. Молодец, всё-таки.
А друг её - Дима подкачал. У него чего-то забарахлил желудок, от нерегулярного студенческого питания, наверное, и пришлось лечь на обследование в больницу выяснять - гастрит это или язва уже. Обследовался он сначала здесь в Калининграде, в той же больнице, где Иринка работала, а потом в Ленинграде, где калининградской справке не поверили. Язвы вроде бы не оказалось, гастрит, но по больницам пришлось много проваляться, и Диме дали академотпуск. Он устроился лаборантом всё в ту же областную больницу, и теперь они с Ириной опять проводили почти всё свободное от работы и от занятий время. Но это было уже позже - в районе Нового года. Тогда только Иринка снова взялась за учебники - готовиться ко второму заходу на поступление в институт.

У меня на работе всё шло вроде бы неплохо. Регулярно проводились семинары по большой модели, но сидели всё ещё на структурной схеме, на интерфейсах, собственно к программированию пока и не приступали, что, впрочем, отвечало требованиям внедрявшегося структурного подхода. А вот заказчики с машиной начали что-то темнить. Теперь они обещали не саму машину, а деньги на неё: - Вот вам миллион, покупайте сами!
А этот миллион безналичных денег - так, цифры на бумажке просто, ЭВМы ведь в магазинах не продаются. Чтобы истратить миллион на ЭВМ, недостаточно иметь этот миллион, надо ещё иметь фонды на ЭВМ, то есть числиться где-то в планах изготовления и распределения этих ЭВМ. Так вот мы нигде не числились и рассчитывали как раз на фонды заказчика, которые он нам в своём первоначальном письме и обещал. А теперь пошёл на попятную: миллион вот вам, а фонды сами добывайте, нам их в министерстве сократили.
Мы сунулись в Центракадемснаб, а там на нас руками замахали: ЕС-1045? Да их на всю Академию Наук в год три штуки дают. Берите вот ЕС-1035. Но мы не соглашались, у неё быстродействие в пять раз меньше. Купишь барахло, а потом десять лет будешь мучиться, не зная, как от неё избавиться. Есть уже опыт с ЕС-1020. Нет, надо добиваться обещанной сорок пятой машины, надо давить на заказчика. Вот только как?

339

Из дневника погоды

26 сентября 1982 г. Давление 756-752 мм, температура +8+16 градусов, ясно, ветер юго-восточный, умеренный.
Ездили с Сашулей и Митей кататься по Балтийскому шоссе. У Люблинского поворота собирали грибы: в основном, горькухи и серухи, 3 моховика, 1 подберёзовик (Митя) и 1 большой белый (Сашуля). Заезжали в Светлый. У старого пирса не клюёт.

30 сентября. Давление 755 мм, температура +8+15 градусов, утром туман, днём ясно, ветер юго-восточный, слабый.
Ездили с Серёжей и Опекуновым на его "Москвиче" в Богатово. По дороге (в лесу уже) подобрали Буздина Лёшу (мужа Ларисы - сестры Люды Лебле, математика с кафедры Латышева, заядлого грибника, специалиста по Богатовским лесам). Молодые опята только пошли, в крапиве. Набрал полкорзины шляпок. Долго плутали в дебрях промеж канав. Глухие леса там всё же, несимпатичные, как раз для опят.

3 октября. Давление 761 мм, температура +7+15 градусов, ясно, ветер юго-восточный, слабый.
Ходили с Митей на выставку собак на стадионе "Балтика" и в зоопарк. На выставке увидел Круковера в составе жюри за столом. Говорят, жена с детьми от него ушла, и он живёт теперь с огромным водолазом. Там же встретил Юсупова с его бульдогом. Юсупов всё не устаёт восхищаться тем, что я докторскую сумел защитить.

7 октября.
Рано утром, затемно ещё, мы с Сашулей проснулись от шума дождя, да такого сильного, какого летом не было. Такое ощущение, что дверь на балкон в большой комнате открыта. Сашуля встала, чтобы её закрыть, прошла в большую комнату, зажгла свет и... закричала:
- Саша, вставай, нас затопило!
Я тоже выскочил и увидел исключительную картину: вода хлестала прямо из люстры, струилась по стенам - в большой комнате и в коридоре, где мы только что наклеили новые обои. Вверху они уже взпузырились и кое-где отошли от стены. Побежали наверх к Седачёвым, думали - они нас залили. Оказалось - нет, это через них и к нам протекло, а у Седачёвых всё гораздо хуже, причём они недавно только полный ремонт сделали. Виновниками оказались молодожёны с шестого этажа, снимавшие там квартиру. Ох, Седачиха их и костерила! Уж не знаю, как они от неё - откупились или ремонт по новой делали. У себя-то мы ничего не стали делать, палас только вынесли на балкон сушиться.
А вечером к нам в гости пришли Серёжа с мамой - Ниной Дмитриевной и Жанной. Люда в Ленинграде на стажировке была. Сидели за столом, я рассказывал про утренний потоп и показал на люстру, на нижней оконечности ствола которой ещё висела капля. Чтобы эту каплю стряхнуть, я качнул люстру. Раздался страшный треск, сверху посыпались крупные яркие искры и погас свет. Оказалось, у самого потолка водой закоротило провода на металлический декоративный колпак, в котором прогорели две дыры, а кусочки расплавленного железа в нескольких местах прожгли скатерть. Слава Богу, ни на кого из сидящих за столом эти брызги не попали.

8 октября 1982 г. Давление 740 мм, температура +9+13 градусов, ясно, ветер юго-восточный, слабый.
Ездили с Сашулей и Митей в лес за Сосновку (что по дороге на Храброво). Набрали немного чёрных груздей и опят. Встретили соседа по подъезду, потерявшего в лесу жену с дочкой, мотались с ним на мотоцикле по просекам, искали пропавших - не нашли. Они сами выбрались - на лесника вышли, тот им дорогу показал.
(продолжение следует)