Боевая Машина Любовь. Часть 1

Ира Разворотнева

БОЕВАЯ МАШИНА ЛЮБОВЬ


Посвящается людям, без которых не было бы этой книги

Ни один из описанных в книге эпизодов не происходил нигде, кроме как в воображении автора. Всё, описанное здесь - плод моей фантазии. Любое совпадение с событиями, реально имевшими место - случайность, а расхождение, напротив - закономерность.

Пролог

 Мне отмщение, и я воздам,
 говорит Господь

Лена заметила то, чего не должна была заметить. Папик ходил на почту за какой-то посылкой. Инфаркт с ним случился ночью, после того, как он её получил. Не связано ли это как-то между собой? Но что же это могло быть? Следовало посмотреть в родительской комнате. Ведь мать ни за что не хотела ответить, что в этой посылке было, а под конец и вовсе накричала, сказала, что ничего они не получали. Но сегодня, когда мама уехала к папе в больницу, был самый подходящий момент для того, чтобы поискать в их комнате таинственный предмет. Лена знала все наивные мамины тайники: комод,  среди пододеяльников, за книгами в шкафу.
Так оно и было: в белье, между полотенцами, лежала видеокассета, которую Лена никогда раньше дома не видела. Каким-то образом она поняла, что весь переполох, который был в их доме, вызван был именно ею. А чем же ещё? Приходит посылка, и через час папик с инфарктом в кардиологии. Нет, вы как хотите, а что-то тут не так. Сгорая от любопытства, он вставила её в видеомагнитофон и присела на мягкий подлокотник кресла.
Но как только поплыли первые кадры, она окаменела, а противное удушье сковало грудь. Она в страхе смотрела на экран, не в силах ни оторваться, ни выключить.

* * *

Там, на экране, на неровной, противно плывущей картинке любительской съёмки, возле подъезда её собственного дома, в упирающейся фигуре, которую затаскивали в чёрную машину с заляпанными грязью номерами, Лена сразу узнала себя. И узнала также тех, кто стал причиной её ночных кошмаров. Это была видеосъёмка того, как её насиловали. Изображение плыло, дёргалось... Как зачарованный удавом кролик, она смотрела, смотрела - всё до конца. Уже кончилась запись, и на экране дрожала чёрная муть, а Лена всё сидела на подлокотнике, стиснув кулаки так, что костяшки пальцев побелели. И всё вернулось: дикие страх и боль, ощущение тяжести чужих тел, вкус крови во рту. Она сидела на краешке кресла, сжавшись в напряжённый комок. Оказалось, что её вернувшаяся было уверенность в себе - как снежинка на ладони. Дунь - и растает.
"Они смотрели эту кассету... Кто же им её прислал? Они даже не позвонили в милицию...Они смотрели ЭТО, как развлечение...Они меня не любят, только притворяются... И никогда они не любили меня..."
Она достала бельевую верёвку. Негнущимися пальцами она связала петлю и медленно пошла по квартире, осматривая знакомые стены. Посмотрела на люстру, пошла дальше и остановилась у двери в ванную. Повисла на ней, проверяя прочность. Дверь не накренилась вниз даже на миллиметр - сделана была на совесть. Лена перекинула петлю через дверь так, чтобы она висела как можно выше, и в таком положении прочно привязала свободный конец верёвки к круглой латунной ручке. Затем она поставила табуретку возле двери, просунула голову в петлю и постояла, чувствуя на шее шершавую ласку веревки.
- Никому я не нужна, - вслух сказала она. - Даже собственным родителям. Ничего, теперь они от меня избавятся. Вздохнут свободно.
Произнеся это вслух, она, к своему удивлению, сама вдруг почувствовала несправедливость этих слов, но было так приятно упиваться жалостью к себе, и так ярко нахлынуло всё пережитое, что Лена медлила, хлюпая носом, а её глаза щипали подступающие слёзы. "Интересно, как я выгляжу с этой верёвкой? Представляю, когда они меня так увидят..."
Она потянулась к зеркалу, подойдя к самому краю табуретки, но в зеркале отразился только её бок. "Как бы мне поближе..." - подумала она, пытаясь заглянуть в чёрный провал стекла и балансируя на самом краю. И тут зазвонил телефон, она испуганно дёрнулась, и её ноги сами выбили прочь скользкую пластиковую табуретку. Тут же в горло врезалась, содрав кожу, неумолимая петля. Она захрипела в смертном страхе, попыталась закричать, чувствуя, как наливается кровью лицо, и поняла, что это конец. Её пальцы пытались хоть немного ослабить мёртвую хватку капроновой удавки, но не могли справиться с весом тела. "НО Я ВЕДЬ НЕ ХОТЕЛА!!! ЭТО ЖЕ Я ПОНАРОШКУ!!!" - беззвучно хрипела она. Уголком отступающего сознания она сообразила, что нужно ухватиться за край двери и приподняться, ослабив тем самым петлю, но, вися спиной к двери, она уже не смогла развернуться. Её ноги, пытаясь достать до пола, напрасно бились в воздухе - до спасительной поверхности оставалось сантиметров десять. И снова пришло к ней чувство, что всё это - не с ней, Леной. С кем-то другим. Но эта мысль тут же отступила, заглушённая нестерпимой болью в груди и голове. Последнее, что она почувствовала - удивление и боль. Пальцы её медленно разжались и руки упали.
Разбуженный вознёй в коридоре, проснулся боксёр. Он сладко зевнул и отправился посмотреть - не собралась ли хозяйка выйти с ним погулять. В коридоре плавно покачивалась дверь, а на ней мешковатой грудой висело знакомое тело. Боксёр сделал два шага вперёд, и тут ему в ноздри ворвался, ошеломил и смял запах мочи, кала и смерти, превратив взрослого пса в скулящего щенка. В ужасе он ткнулся в руку, сведённую судорогой, отшатнулся, и завыл так, что внизу проснулся и заплакал младенец. Он провыл почти сутки, пока чуть не сведённые с ума непрекращающимся воем, соседи не вызвали Евстигнеевых из больницы.

Глава первая

- Ну что ж, сказал усатый лектор, - а теперь начинается самая интересная часть лекции: до свидания! Увидимся через неделю!
Собственно говоря, он немного покривил душой, этот лектор: до конца лекции оставалось ещё пятнадцать минут. Но была суббота, и студенты, ясное дело, поразбежались по домам: не каждому охота сидеть на лекции третью пару. До неё добрели самые стойкие, и теперь эти бедолаги, скукожившись от холода, сидели там и сям, изредка разбавляя собой ровное разнообразие рядов голубых кресел, обтянутых холодным кожзаменителем. В постперестроечной России всё пришло в упадок, и коммунальные службы не были исключением. Казалось, что такой вещи, как отопление, больше не существует. На улице стоял мороз: за 20 градусов. Но в лекционном зале было не намного теплее, как, впрочем, и в любом другом помещении института. Давно отбросив академические условности, студенты сидели, не раздеваясь, и дышали на замерзшие руки, словно драконы - клубами пара. Впрочем, лекторы - профессора и доценты - держали фасон: стойко выстаивали по полтора часа в белом халате. Изредка какая-нибудь пожилая профессорша («Вы меня уж извините, ребятки, ради Бога!..») накидывала сверху шубку. Студенты охотно извиняли. Но профессора и доценты мужского пола решительно опровергали тезис о вырождении российских мужчин: делая вид, что не замечают холода, они еще и пытались шутить. Так что, отпустив вконец замёрзших несчастных на четверть часа раньше, усатый лектор (по прозвищу "дядя Гена") снискал их молчаливую, но горячую признательность.
Две девушки, одними из первых выскочившие из зала, пошли рядом. Они шли очень быстро, пытаясь согреться, и по тому, как синхронно они шагали, было ясно, что они - подруги, уже давно привыкшие помногу ходить вдвоём.
- Ты сейчас чем займёшься? - спросила та девушка, что была повыше, в короткой рыжей дублёнке.
- Залезу в горячую-горячую ванну и буду там отмокать все выходные, пока не отогреюсь! - мечтательно ответила другая. ( Она была поменьше, в коротком полушубке из серой овчины, сшитом из кусочков). - А ты что будешь делать?
- Не знаю ещё... Если не замерзну по пути домой, то уборкой, готовкой. Так, ерундой всякой. Будет время, позвоню тебе вечером...
Ой, кажется, это мой автобус! Я побежала! Пока!
- Пока! Не забудь, Лиль, в понедельник - акушерство! - крикнула ей подруга.
Лиля махнула ей рукой, не оборачиваясь, в знак того, что услышала, но её подруга (её звали Таней) уже спешила вслед за подъехавшим трамваем, неловко скользя по твердому, как камень, снегу, утрамбованному тысячами ног.
Лиле повезло: она успела на автобус, и ей даже удалось сесть, а это случалось нечасто. Как правило, шустрые пенсионерки, размахивая клюками, решительно расталкивали окружающих и занимали освобождающиеся места. Конечно же, их усилия далеко не всегда увенчивались успехом: какой-нибудь прыщавый юнец с проводами из ушей нахально плюхался на вожделенное сиденье, и бабкам оставалось только слушать однообразное грохотание музыки, прорывавшееся через наушники нахала: тра-та-та, тра-та-та, а пацан с невозмутимо-каменной рожей сидел, устремя пустые очи в чей-нибудь затылок спереди... но Лиля таким врождённым нахальством не обладала. Тем не менее сегодня ей повезло; а старенький, астматичный автобус хотя и полз со скоростью трёхколёсного велосипеда, но его печки работали вовсю, так что можно было даже отогреть руки. И когда через полчаса Лиля выбралась из автобуса, даже отдавленная кем-то при выходе нога не испортила ей настроения.
Была суббота, впереди - воскресенье, и Лиля решила блеснуть: приготовить что-нибудь вкусное и много - так, чтобы не пришлось весь воскресный день торчать у плиты. Она глянула на часы: Миша заканчивает работу в пять... сказала Лиля, и ей вдруг стало смешно - как можно было забыть, Мишка же поехал к другу, как можно было забыть, если он об этом твердил еще с понедельника. А вернётся, как только закончат с машиной. Серёга такой олух, он ведь и водить-то толком не умеет - права-то куплены, вот и гробит вторую машину, дурень. С такой посадкой надо додуматься через поребрики переезжать! А теперь: Миша, помоги! Ну а как не помочь, Лилькин? Шофер, он, конечно, дерьмовый, слов нет, но как другу не помочь? Я ему помогу, он - мне. Ты меня отпустишь, Лилёночек, в субботу? Мы с утра там повозимся, у Серёги в гараже, я встану пораньше - раньше сядешь, раньше выйдешь, и днём уже вернусь. А вообще непонятно жизнь устроена. Почему, у него, дурака, так много денег? Смотри, водить не умеет, тачки гробит только так, а новые покупает. Вот нам бы столько, да, Лилёнок? Да ну ничего, моя, заработаем. Будет у нас ещё и больше.
Как он её интересно называет. Моя. Это у него звучит, как имя. Моя.
Что ж, она, Лиля, действительно его, и гордится этим. А как он её любит! Никогда ещё мужчина так не любил женщину так сильно, как любит её муж. Если бы он ещё не ревновал её так сильно, да ещё и без всякого повода. Ну да это только доказывает его любовь. Если бы он её не любил, стал бы он её ревновать, как же! Мишенька, любимый! Скорее бы ты приезжал!
"Чем бы таким побаловать тебя?"- подумала Лиля. - "А устрою-ка я ему праздник! Приготовлю суп в горшочке, на второе - запеку в духовке целую курицу до золотой хрустящей корочки, к ней приготовлю рис с соусом "Тысяча островов", салат из крабов, ну, конечно, красное вино. Торт... надо бы самой его приготовить, Миша больше всего любит мои торты... но не успею, нет. Ладно, куплю в магазине. И ещё мороженое к кофе. Не захочет кофе сегодня - завтра утром выпьем.
В прекрасном настроении Лиля сходила в магазин, и, вернувшись домой, принялась за готовку. Ей нравилась её кухня: белая, сверкающая новой мебелью, с огромным трёхкамерным холодильником, с посудомоечной машиной - не говоря уж о всякой мелочи типа миксеров, комбайнов, микроволновки и прочей ерунды. Правда, на эту кухню ушли почти все деньги, накопленные почти за два года, но ни Лиля, ни Миша не расстраивались по этому поводу. Миша говорил: "Пусть лучше твои ручки, заяц, отдохнут, а работать должна машина".
Сама Лиля не купила бы столько техники - настоял муж. Лиля улыбнулась, вспомнив, как ей жалко было денег ("Лучше бы на Канары съездили или в Таиланд какой-нибудь!) Но Миша был твёрд: давай купим, и всё тут. И добавил: " Не хочешь ничего на кухне делать - и не делай. Я сам всё сделаю!" И правда, освоил всё, и с удовольствием сам возился на кухне. Готовить он умеет прекрасно, что да, то да.
В шесть часов суп тихо побулькивал; курица с аппетитной хрустящей корочкой ждала в духовке; вино и торт лежали рядом в холодильнике, а сама Лиля переоделась в просторную кремовую блузку до бёдер; затем одела леггинсы такого же нежно-кремового цвета и подошла к зеркалу. На неё смотрела молодая женщина с нежным овалом лица, с чёткими и от природы ровными бровями, как будто бы приподнявшимися в удивлении; с мягким красивым ртом и большими светлыми глазами. Лиле нравилось выражение своих глаз: спокойный и чистый взгляд словно говорил: я не сталкивалась со злом, вокруг меня всё хорошо, и я верю, что так будет всегда!
Лиля распустила и взбила волосы и... сняла леггинсы. Затем, секунду поколебавшись, взяла стул и, взобравшись на него, достала с самого верха шкафа запечатанный пакет. Там лежал набор дорогого, очень дорогого и красивого белья - Мишин подарок. Тёмно-красный пояс, чулки такого же цвета с широким кружевным верхом, такие же лифчик и трусики. Бельё было новое и ни разу ещё Лиля его не надевала, но сейчас её душа ликовала в ожидании чего-то волнующего, трепетала в ожидании праздника. Она чувствовала, что стоит на пороге чего-то нового - того, что перевернёт всё её жизнь и изменит её саму, и это новое бельё глубокого тёмно-красного цвета, такое гладкое, переливающееся, богатое и яркое как нельзя лучше подходило к её состоянию. И, одевшись, Лиля ощутила, как ожидание чуда перешло в уверенность. Она чуть тронула помадой тугие губы и, даже - чего она практически никогда не делала - накрасила ресницы.
Эта сдержанность в косметике всегда озадачивала её мать. "Не пойму я вас, девушка", - говорила она, ожесточённо вбивая себе в лицо мёд, яичный желток или крем за семьсот долларов - что оказывалось под рукой. "Вроде ты обычная, нормальная у меня, как все девчонки, а не красишься. Почему?" - и она устремляла на Лилю холодный тяжёлый взгляд неподвижных глаз. (Лилин отец как-то сказал :"Прямо не женщина, а какая-то скарабея подколодная!..). "Да успею, мам",- отшучивалась Лиля, - "Куда торопиться?"
"Что ты хочешь этим сказать?" - неподвижные глаза не отрывались от Лили, и, казалось, хотели пригвоздить её к месту, как кобра взглядом - птичку. - "Что вы имеете в виду, девушка? Может, это намёк в мой адрес - красься, мол, мажься, старая дура, а я и так хороша? Значит, по-вашему, дорогая моя, мать нужно отправлять на свалку, в богадельню, в психушку или куда ты там надумала меня сплавить, не знаю! Или в дом престарелых?" - Узкие губы сжимались до остроты бритвы, по ним змеилась улыбка, а прищуренные неподвижные глаза окатывали Лилю ледяными волнами то ли презрения, то ли издёвки. - "Нет уж, милая моя, не надейся. Я знаю, тебе не терпится от меня избавиться, выжить мать из дома, только знай - не выйдет! Ни у тебя, ни у твоего отца-остолопа! Так ему и передай - ни метра, ни полметра я ему не уступлю! Ни пяди жилплощади он не получит!"- Говоря так, Татьяна Вадимовна сидела перед огромным, чуть не до потолка зеркалом, с прямой спиной, надменно раздувала ноздри и привычно, уверенно массировала лицо, картинно откидывая назад голову.
"Ты что, мам, что ты такое говоришь? Как тебе не стыдно?" - отвечала опешившая Лиля. "Мне не стыдно! Почему же МНЕ должно быть стыдно? А вот тебе - стыдно, потому что слышать правду о себе никто не любит. И хоть ты ненавидишь свою мать, хотя я не понимаю, за что..." "Да что ты, мама!" - не выдерживала Лиля и натыкалась на кинжальный взгляд неподвижных змеиных глаз. "Вот видишь, - с удовольствием отвечала ей мать, - вот видишь, ты даже слова не даешь сказать, всё норовишь мне рот заткнуть. Но я всё же осмелюсь договорить, хоть ты этого и не хочешь: я твоя мать и желаю тебе добра. Но ты не хочешь этого замечать, ты платишь мне чёрной неблагодарностью за все те бессонные ночи, за все мои переживания, за мою заботу. Я знаю, что с такой дочерью, как ты, я кончу свои дни где-нибудь в больнице, куда ты меня непременно отправишь, как только я начну болеть, как все старики. Может, ты даже подговоришь кого-нибудь из своих дружков, чтобы поскорее меня отправить на тот свет, но я никогда, никогда не могла понять, как у меня получилась такая чёрствая, эгоистичная, и бездушная дочь!"- торжествующе завершала она. Кончалось тем, что чёрствая дочь эгоистично убегала в свою комнату и там бездушно плакала в подушку, а мать кричала из-за двери, проходя мимо: "Ты меня, голубушка, в гроб вгонишь своими истериками и выпендрёжем!"
Потом Лиля, утерев слёзы, тихонько выходила из квартиры, улучив момент, когда матери не было возле двери, и ехала куда-нибудь: в центр города, на Невский, бродила по магазинам, ничего не покупая, смотрела на роскошные витрины дорогих магазинов, светящиеся огни рекламы, на проезжающие мимо сверкающие машины, которые сплошным потоком неслись по Невскому, сверкая в вечерней темноте фарами. Потом, устав, покупала пачку сигарет, садилась прямо на поребрик тротуара, выбрав местечко где-нибудь потише, к примеру, между двумя припаркованными автомобилями, где могла сидеть, никем не замеченная, в двух шагах от толп людей и машин, и горько усмехалась про себя: "Тоже мне, публичное одиночество..." Вообще она не курила, и сигаретный дым терпеть не могла, но в эти моменты она, наверно, умерла бы без сигарет. С первой же затяжки у неё начинала с непривычки кружиться голова, все мысли куда-то исчезали и она сидела в отупелом бездумье, чувствуя, как становится легко и тревоги растворяются в клубах дыма. Курила она до тех пор, пока рот не начинало саднить от никотина и она не чувствовала, что еще одна сигарета - и её вырвет. Когда она первый раз так накурилась, то поняла смысл выражения "обкуриться до одури". Именно до одури.
Иногда её покой нарушали. Всегда это происходило одинаково: либо машина притормаживала, либо проходящий мимо мужчина иной раз словно спотыкался, и затем возвращался к тому месту, где сидела Лиля. "- Скучаем, девушка?"
(Здесь по всем канонам надо было что-нибудь ответить такое, игриво-приглашающее, и этого от Лили ждали мужчины. Она понимала, что её принимают за проститутку, но её было на это глубоко наплевать. Кому какое дело, почему я здесь сижу? Сижу и сижу, никого не трогаю, и не лезьте ко мне, с раздражением думала она.)
- Да, вот сижу... (тоненьким детским голоском, грустно-застенчивый взгляд, и такая же застенчивая улыбка).
- А что же вы сидите? (подходит близко, осмелившись, улыбается, хочет понравиться. На проститутку эта девушка не очень-то похожа - простая, без косметики, хотя ведь сидит же на улице. Сразу спрашивать "сколько" вроде неудобно).
"-А что делать-то?" (равнодушное пожимание плечами. Не вспугнуть!)
"- Как что?!! Мало ли чего можно придумать!" (вскинувшись, машет руками, внезапно преисполнившись энтузиазма).
"- А что, например?" ( теперь показать проблеск заинтересованности. Можно первый раз поднять взгляд и посмотреть в упор. Рыба заглотила наживку).
"- Ну, для начала давайте чего-нибудь выпьем. Кофе, или может, чего покрепче, а? Может, зайдем в бар?"
(Раздумье. Надо сосчитать до десяти и это время равнодушно обводить взором окрестность, лишь однажды наткнувшись на новоиспечённого кавалера. Пусть потомится).
"- Ну а потом?" (сделать вид, что вопрос только в том, что будет после распития кофе-пива-водки, что принципиальное согласие дано.
"- Ну, сходим куда-нибудь, можно к вам, или ко мне. Или на машине покатаемся, хотите? (распираемый от предвкушения приключения и самодовольства, поблескивая глазками и растаяв от неожиданно лёгкого согласия).
Про себя: "Ага, захотел ко мне домой, гадёныш. Жди!" - а вслух (приняв спокойно-наглый вид, подбоченясь и своим обычным голосом):
"Ага..."(как бы в раздумьи). -" Покатаемся... Знаешь что, дядя, иди-ка
ты на ..й!!!"
Иес! Зацепило! Опрокинутая рожа удаляется. А Лиля, получив минутное утешение чужим унижением, сбрасывала маску наглости и опять ссутуливалась в комочек с тлеющей сигаретой, прислонившись к фонарному столбу. Потом, поздно вечером, усталая, ехала домой, а, подходя к дому, знала: сейчас она увидит в окнах своей квартиры два силуэта; один - матери, другой - дяди Вити, Виктора Николаевича Евстигнеева, редкостного козла. Он жил неподалёку, на проспекте Луначарского, был женат на маленькой злобной женщине, и имел дочку лет пятнадцати. Он, собственно, был ей никаким не дядей, а всего лишь любовником её матери. (Кроме, у него была ещё одна любовница, косноязыкая сослуживица Света. Это Лиля знала от знакомого, Славика Михейкина, который был по совместительству также приятелем Витьки, но секретов держать не умел, был болтлив, глуп, смешлив до идиотизма и в свои сорок лет для всех был просто Славкой. Про факт наличия у Витьки ещё одной любовницы Славка выдумать не мог - он был слишком глуп для этого, да и ни к чему ему было выдумывать, но Лиля молчала, так как мать всё равно бы не поверила ей, а если бы и поверила, то с Витькой бы непременно рассорилась, ибо с женой она мирилась, как с неизбежным злом, но терпеть какую-то там, простите, любовницу? Но виноватой в этом, конечно же, стала бы Лиля, поэтому она и делала вид, что ничего не знает). И, так как дядя Витя был дома, Лиля не шла туда, а, сгорбившись, сидела в пустом дворике на детских качелях посреди густых кустов и ждала, когда же, наконец, маленький, плешивый, носатый и усатый дядя Витя выкатится из подъезда на коротеньких кривоватых ножках (при первом взгляде дядя Витя был весьма похож на Розенбаума) и загрузится в свою жуткую древнюю "Ауди" серебристого цвета с красным почему-то капотом.
К подругам в такие минуты Лиля не любила ходить - пришлось бы напрягаться, рассказывать, что-то слушать, изображать заинтересованность, а было совершенно не до того. Дружков" у Лили не было, тем более таких, которые бы отправили её мать на тот свет. Поднявшись домой после ухода Витьки, Лиля уже не слышала ни упрёков, ни обвинений - мать допоздна сидела в продымлённой кухне, докуривала сигареты, оставленные гостем, и допивала дешёвую водку, которая была неизменной спутницей визитов дяди Вити. На что-нибудь более приличное у господина Евсигнеева денег не хватало, а Татьяна Вадимовна, могущая купить всё, что душа пожелает, тратиться не хотела из принципа. Работая охранником в "Ленэнерго", он получал сущие гроши, а проживал в квартире жены. За свою жизнь он не заработал ничего, и Татьяна Вадимовна вполне искренне говорила: "Муж? Да мне на хрен такой муж не нужен! Это разовый мужчина. (Многоразового использования, - ехидно думала Лиля). Пусть эта несчастная дура, его жена,  стирает вонючие носки такому сокровищу, а мне такого счастья не надо!"
Лиля тряхнула головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, навеянные всего лишь тушью для ресниц. Да, сегодня надо было подкрасить глаза, что-то внутри Лили властно потребовало этого. И когда она вновь посмотрела в зеркало, кто-то зашептал ей в ухо, обжигая горячим шёпотом: " Как ты хороша, как ты прекрасна!" Победно улыбнувшись самой себе, Лиля погасила свет, включила тихую музыку, и, мягко ступая по пушистому ковру, села у окна.


Глава вторая

Суп давно остыл. Курица покрылась белёсой плёнкой застывшего жира, нетронутый салат стоял в холодильнике. Уже давно стемнело. Фонари качались, мигали. Время о времени порыв ветра швырял снег в стекло, но Лиля сидела неподвижно, и молча глядела перед собой, в окно, на улицу.
"Неужели что-то случилось..."- стучала в мозгу у неё одна мысль. - "Если с ним что-то случилось, я не переживу этого..." По её щекам текли слёзы, но она не замечала этого...
И вдруг скрип, тихий звук за дверью заставил ёё похолодеть от ужаса. Она догадывалась, что это был Миша, но почему-то этот тихий звук поверг её в состояние, близкое к панике.
Скрип, скрип. Дверь тихо отворилась, шорох, копошение, Дверь захлопнулась. Щелкнул замок.
- Лиля, - шёпотом сказал мужской голос. Мишин голос! - Лиля, ты не спишь?
Лиля сорвалась с кресла и бросилась в тёмную прихожую, там она повисла на шее мужа, не заметив мокрого холода кожи его куртки.
- Родной мой, ты жив! Я чуть с ума не сошла!...Где же ты был? - И её голос прервался в рыданиях. Она уткнулась лицом в его шею, чувствуя, как её горячие слёзы обжигают ему холодную шею.
- Лилечка, солнышко, любимая! Что ты! -он обхватил её руками, стиснул и стал быстро-быстро целовать. -Что ты, что ты, не плачь, не надо, не плачь! Ну чего ты волновалась, Лиленька! Ну перестань, не плачь! Всё хорошо! Я живой, здоровый, я твой, я здесь!
Лиля потихоньку успокаивалась, уткнувшись лицом в его шарф. В прихожей было темно, и они не видели друг друга, но она ощущала запах мужа, запах его одеколона, теплоту автомобильного салона, припахивающую бензином, совсем чуть-чуть, и чем-то ещё каким-то особенным запахом, который присутствует только в автомобиле. Пахло его кожаной курткой, сигаретным дымом, может быть, чуть-чуть сильнее, чем следовало бы... Почему? - мелькнула мысль, а затем она ушла, растворилась в сознании того, что всё действительно хорошо, всё в порядке, и это ощущение Лиле давал именно родной и привычный запах мужа. Она стояла так, успокаиваясь. Хотя что-то, какое-то непонятное ЧТО-ТО смутно беспокоило её, непонятно как давая о себе знать. Она зажмурилась, а муж продолжал ей шептать ласковые глупые слова, и это беспокойство ушло. Хотя... остался какой-то след, который сам по себе незначим и ничтожен, но который может являться предвестником чего-то большего, смутного и грозного. Грозного? Лиля не могла понять, что за колокольчик тревоги звенит внутри неё. Ей припомнилось, как в детстве она встречала молодую и яркую красивую женщину, соседку по этажу. Она ходила лёгким и быстрым шагом, сама лёгкая и весёлая, и после ней в лифте, на лестнице - везде оставался тонкий, неуловимый запах духов. Женщина уходила, а след оставался. Так и сейчас - Лиля ловила след недодуманной, но какой-то очень важной мысли, а она ускользала, растворялась, дразнила... Нет, бесполезно. Потом.
- Где же ты был? - она отстранилась и посмотрела на мужа. А он заговорил, поглядывая на Лилю там быстро, что поймать его взгляд не было ну никакой возможности.
- Он и сам не знал, что, оказывается, так много всего надо делать. Мы как залезли - я чуть не упал: всё, всё дырявое! А у него самого рожа вытянулась. А когда мы начали, ещё один братан подошёл, и мы решили - уж делать, так делать. Чтобы за сегодня уж закончить, что сможем, по максимуму. Что смогли, сделали, остальное надо варить. Это уж он пусть без меня. Зато завтра я никуда не пойду. Любимая моя, хорошая, хорошая, завтра я весь день с тобой буду. А домой сейчас ехал - стольник заработал. Азеров каких-то двух подвёз - пьяных в доску. Стали платить, а мы договорились по пятьдесят, а когда они деньги отдали, смотрю - там две бумажки склеились... Слышь, заяц? - говоря так, он раздевался, смотрел на Лилю быстрым радостным, довольным взглядом, сбрыкивал сапоги и весело улыбался. Лиля тоже улыбалась, глядя на него, но не оттого, что ей было весело, а оттого, что она почувствовала неимоверное облегчение, а с облегчением пришла и усталость. Ей захотелось спать.
- Я в ванну, заяц! Такая грязь в гараже! Я как тот негр-шахтёр из анекдота! - и он покрутил своей круглой головой на крепкой шее, словно удивляясь тому, что в гараже грязь, когда ремонтируют машину.
- Я сей момент - ополоснусь - и баиньки!
И он ушел в ванную.
Ох, не понравилось Лиле это оживление, эта весёлость. Что-то было не так.Она списала это на усталость. Грязный. Она растерянно оглядела себя. Блузка была чуть мятой, но чистой, ничуть не грязной. Видимо, обнимая её, он старался не прикасаться к ней ладонями.
Вышел он скоро, минут через десять.
Вся еда, да и ликёр тоже, уже стояла на столе.
Мишенька, иди ужинать. Ты, наверное, проголодался как волк, - позвала Лиля.
- Я проголодался, как сто свирепых волков! А что, неужели ты что-нибудь приготовила?
- Как ты можешь думать, что я не приготовила? Жена я тебе или кто?
- Ты прелесть! - заявил он, заходя на кухню и растирая голову полотенцем.
- Ого! Это ты когда же успела столько наготовить? Ты, наверно, весь вечер готовкой занималась! Зачем, Лильчик? Лучше бы ты себя пожалела, отдохнула бы, спать легла бы пораньше.
- Ничего, времени у меня было много, - улыбнулась Лиля. Но ей, честно говоря, было не по себе. Что-то было не так. Не такие слова должен был говорить Михаил, совсем не такие, но понять, что же именно не так, Лиля не могла.
Михаил вдруг посерьёзнел, шагнул к ней, обнял и произнёс, зарывшись в её волосы лицом:
- Какая же ты хорошая у меня! Чтоб я делал без тебя? Наверное, умер бы. Представь, прихожу я домой вечером: темнота, дух нежилой, тишина глухая, есть нечего! Какой кошмар, а, Лиль?
- Кошмар будет, если всё это остынет, тебя дожидаясь, - притворно строго сказала она, прижавшись к его обнажённому плечу горячими губами. Слава Богу! Всё хорошо. И её дурацкие страхи оказались ничем иным, как дурацкими страхами. А вслух она сказала:
- Я тоже тебя люблю. Садись и ешь скорей. Суп будешь? Сколько наливать?
Он чуть-чуть скривил рот:
- Солнце, мне чего-то не хочется супа.
- Не хочется? - не поняла она. - Но ты же весь день ничего не ел. В гаражах-то негде, а с собой ты ничего не брал.
- Ну да, - замялся он, - только мы с мужиками чайку попили с бутербродами.
- Ну, одними бутербродами сыт не будешь. Да и много ли ты их съел - один, два?
-Кажется, два или три, - ответил он не очень уверенно. - Да не бери ты в голову, просто мне сейчас действительно не хочется супа. Ночь ведь уже. Да, ночь. Они одновременно глянули на настенные часы: половина второго.
- Но вот от курочки и от ликёра я бы не отказался. А ты сама-то ела? Поешь со мной?
"Как я могла есть, - подумала Лиля, - если курица стоит нетронута, а злосчастный суп, который я готовила с таким старанием, доходит ровно до краёв горшочка, да мне бы и кусок не полез в горло, когда я сидела в этом кресле и смотрела в окно. Неужели он этого не замечает?" - мелькнуло у неё в мозгу.
Она отломила себе и мужу по ножке, положила салат по тарелкам, и налила ликёр.
- Ну, будь здрава, боярыня! - воскликнул Миша, поднимая рюмку.
-И тебе того же! - откликнулась Лиля, и оба принялись за еду. Лиля и не подозревала, как она голодна. Когда она съела всё, что было на тарелке, её аппетит только разгорелся. Она навалила гору салата, положила рядом большой кусок курицы и уплела это за несколько минут.
- Представляю, как ты проголодался, если я, сидя дома, нагуляла такой аппетит, - улыбнулась она с набитым ртом. - А ты целый день работал!
Михаил со странно напряжённым лицом проглотил остававшийся в рюмке ликёр, но когда он поднял глаза на жену, в его взгляде было только обожание.
- Лиленька, ты так вкусно готовишь! Всё так вкусно, что я чувствую себя как после банкета. Спасибо, родная.
Она глянула на его тарелку: недоеденный салат, нетронутая курица.
- Что же ты не ешь? Может быть, ещё салата? Или торт, или кофе с мороженым? - предложила она и тут же прикусила язык, сообразив, что ляпнула глупость. Какой кофе в два часа ночи?
Но муж не обратил на её слова никакого внимания.
- Всё, солнце, - он решительно отодвинул тарелку. - Если я съем ещё кусочек, то лопну. А теперь, в койку, котёнок. Я так устал. Спасибо! -спохватившись, добавил он. - Всё было просто изумительно, ещё лучше, чем обычно! Ложись, я тебя жду.
Да уж, вкусно, - грустно думала Лиля, убирая со стола. Было бы вкусно, то всё б съел, да ещё и добавки взял. А так... птичка бы склевала больше. Наелся каких-то дурацких бутербродов. Она с сожалением взяла его тарелку, полную еду, и невольно перевела взгляд на свою, полную костей. Да уж. Или не понравилось, или не голоден, автоматически сделала она вывод. Или не понравилось, или...
Её руки замерли.
"Не голоден". С бутербродов?"
Она стиснула зубы и тряхнула головой, пытаясь унять колокольчики тревоги. Всё это ерунда. Нет. Вздор на вздор помножь, чепухой подложь, и выйдет ералаш, всплыли в памяти детские стишки. Прочь мрачные мысли, пора спать. Это всё ночь, это она навевает странные мысли и поступки. Чёрная госпожа не любит засидевшихся гостей...
- Лиля, тебе помочь?
- Не надо, я уже всё убрала.
Быстро погасив свет на кухне, Лиля пошла в ванную - зубы щёткой второпях: раз-раз-раз, минута на душ, и к мужу под одеяло.
А муж уже спал. Лежал вольно, спокойно раскинувшись. Его крупное тело любит простор. Это Лиля - тоненькая, гибкая - свернётся в комочек, и с холодными руками и ногами закатывается к мужу под бочок. Греться. А ему нужно места побольше.
Когда она легла и прижалась к мужу, он, не просыпаясь, обнял её, пробормотал что-то ласковое, неразборчивое. А она - на бок, обняла его, положила голову ему на грудь, как на подушку. И закрыла глаза, собираясь провалиться в долгожданный сон .
А сон всё не шёл.
От её дыхания дрожали волосы на его груди, щекотали ей щёку, ноздри, когда она втягивала в себя воздух, наслаждаясь мужниным запахом - таким знакомым и родным. Она сделала несколько коротких вдохов, чтобы ощутить его получше, как вдруг...
Вот оно. Вот оно то, что не давало ей покоя весь вечер, мешало наслаждаться радостью от возвращения мужа и волновало весь вечер, хотя она и пыталась отмахнуться - оно опять было здесь. Опять - и уже настойчиво, заливисто звенел колокольчик тревоги.
Но что это?
Лиля ещё раз потянула воздух, отрывисто, пытаясь самым лучшим образом найти источник беспокойства. Какие-то смутные образы пронеслись у неё в мозгу: прелые листья октября, хищник, охота, запах случки и крови...
Да! Запах. И тут она снова перестала его чувствовать, потеряла уже насовсем, и сколько не внюхивалась, кроме привычного в своей квартире отсутствия запахов, не ощущала ничего. Одеколон мужа перебивал все более слабые оттенки запахов.
Но ведь тот, другой запах был!
Весь сон как рукой сняло. Лиля села на кровати. Затем, не зная зачем, встала, походила. Подошла к окну и замерла, очарованная: тучи разошлись, ветер стих. В высоком прозрачном чёрном небе сияла луна, ни единого дуновения не было слышно. Скованная ледяным холодом природа, черные громады домов без единого огонька, мёртвые скелеты деревьев - всё приобрело совершенный, законченный вид, и казалось, что утро больше никогда не придёт, потому что наступила вечная ночь, вечная зима, и никогда ничто живое больше не появится под этим чёрным небом. Лиля оторвалась от окна, и какой-то безошибочный инстинкт повёл её в прихожую. Там она, тихо-тихо ступая, приоткрыла дверцу холодильника, и кромешную темноту прихожей пронизал тонкий лучик света - как раз такой, чтобы только различать очертания предметов. Лиле не хотелось зажигать обычный, слишком яркий свет. Её глаза привыкли к темноте, и её вполне хватало слабого света холодильника.
Она даже себе самой не хотела признаться - что она делает ночью, в темноте, как вор - в собственной прихожей, прокравшись туда словно бы тайком. Может быть, потому, что при свете дня её поведение выглядело бы нелепо и даже глупо? Может быть... Но сейчас, ночью, это выглядело почему-то вполне естественно. Это было правильно. Она его жена.
Да, сказала она себе, ты его жена. Он твой. И ты можешь в этом убедиться, чтобы успокоиться.
Она сняла его шарф. Мягкий, колючий, он горкой лежал в её руках. Чуть помедлив, она погрузила в него лицо. И через несколько мгновений он к ней пришёл. Она его ждала и нисколько не удивилась, когда узнала его. Да, это был он. Это он весь вечер дразнил и издевался над нею, растворяясь в бесчисленных молекулах воздуха и оставляя ей лишь тревогу, он - тонкий, слабый, но стойкий, нагло заявляющий о своём присутствии и праве на существование, медленно умирающий среди чужих вещей (да, её, Лилины вещи защищали свою хозяйку, убивая пришельца в себе) - красивый аромат незнакомых, дорогих женских духов.

* * *
Но наступило утро, и все Лилины подозрения развеялись, как туман под жарким утренним солнцем. Михаил был весел, как всегда, шутил и смеялся, с обожанием глядя на неё, и жизнь снова была безмятежной и счастливой. Она оставалась такой еще всё воскресенье и даже часть понедельника, часов до десяти утра.

Глава третья

Утро понедельника выдалось пронзительно холодное. На фиолетовом небе светилась тонкая розовая полоска - предвестник рассвета. Отчаянно каркали вороны на своей утренней перекличке.
Глыбы смерзшегося снега превращали ходьбу до остановки в подобие суворовского подвига, а штурм переполненного автобуса - был этаким апофеозом взятия рейхстага.
Как хорошо, что мне не надо идти пешком,
счастливо-сонно думала Лиля, покачиваясь в теплом салоне машины.
За рулём был Михаил.
- Спишь ведь совсем, моя сладкая, - ласково говорил Михаил.
- Угу, - мычала она с закрытыми глазами.
- Сегодня уложу тебя спать пораньше, - продолжал он, с заботливой тревогой поглядывая на неё - как, мол, ты? И на его лице была написана такая любовь и пронзительная нежность, что, случайно открыв глаза и увидев лицо мужа в зеркале, Лиля почувствовала, как в ней волной поднимается ответная любовь. И она не без самодовольства подумала: "Какой же он у меня всё-таки хороший!"
Подвезя её к входу в институт, Миша расцеловал её, и, глядя в глаза, проникновенным голосом сказал:
-Ты знаешь, как я тебя люблю? Я жить без тебя не могу.
И, уже отъезжая, прокричал ей из приспущенного окошка:
- Не задерживайся, слышишь? Я буду беспокоиться!
Слова вылетали с клубами пара.
Лиля торопливо прошла через ворота, не выдержала; огляделась по сторонам и украдкой показала язык дедушке Мечникову, задумчиво сидящему на толчке пьедестала. Положила сумку на едущую рядом повозку, влекомую мохнатой старой лошадкой, прошла сотню метров налегке, потом сонный возница свернул, а Лиля подхватила сумку и пошла дальше, к двадцать первому павильону.
Она шла и думала, вернее, мысли сами текли: "Как хорошо... Мишка так меня любит..."
Тут плавный поток всколыхнулся и откуда-то из глубины нахальный голосок пропел: "А ведь он любит тебя больше, чем ты его! Ты ведь им крутишь-вертишь, как хочешь, молодец!" Лиля смущенно покрутила головой, словно отгоняя эту мысль. В общем, подобного рода жизненный подход был ей чужд. Она была проста и бесхитростна, (насколько вообще может быть проста и бесхитростна девушка в последние годы двадцатого века), за что к ней чуть-чуть снисходительно относились окружающие, но Лиля не обижалась и цену себе не набивала, и предпочитала роль более наблюдательную, чем активную.
Тем временем она дошла до двадцатого павильона. Но в подвале, где проводились занятия, было подозрительно тихо и темно, хотя уже было почти девять. Лиля вернулась наверх и только тогда заметила на стене пришпиленный листок. Прочитав написанное на нём, она привалилась к стене и произнесла, констатируя факт:
- Облом. Какой жестокий облом!
Бумаженция возвещала, что "в связи с болезнью преподавателя занятия у группы 631 переносятся на базы роддома №18, ст. м. Пр. Большевиков, Солидарности, 6. Занятия ведёт асс. Лисянская М. В."
Лиля помнила её: молодая, невысокая, живая молодая женщина с короткой стрижкой. Студенты её любили за лёгкость и доходчивость объяснений, за приветливость, а также за профессионализм. Студенты всегда обострённо остро воспринимают такие вещи, так как уличённый в некомпетентности преподаватель может распрощаться с уважением и дисциплиной на курсе. Институт - тесный мирок, и всяческие слухи разносятся быстро.
Ехать на Большевиков, ё-моё! Такое устраивают, наверно, чтобы студентам служба мёдом не казалась, - подумала Лиля.
Она решила ехать на метро. Хотя на автобусах это было бы и быстрее, но сам мысль о том, чтобы мёрзнуть на остановке, казалось ей ужасной, тем долее, что всё равно к началу занятий она не успевала, и надо будет объясняться с Мариной Владимировной. Ну да ничего, верная подружка всегда отмажет и никогда не подведёт.
Доехав до Финляндского вокзала на сто седьмой "тэшке", Лиля перешла улицу и направилась к входу в метро, перед которым клубился людской водоворот. Протиснувшись вовнутрь, Лиля достала магнитку и уже готова была вставить её в турникет, как вдруг случайно её взгляд упал дальше - туда, где эскалатор поднимал бесконечный людской поток на поверхность. Она глянула - и увидела своего мужа.
Привалившись к ограждению, которое разделяло "вход" и "выход", он, нетерпеливо вытягивая шею, всматривался в толпу. Шапочку свою он почему-то снял, и на макушке у него стоял хохолок разлохматившихся волос.
И Лиля опешила. "Кого он ждёт?" Она не заметила, что её тело расслабилось, плечи распрямились, а походка стала неторопливой и по-звериному мягкой. Она не знала, что это сделало её незаметной в толпе, не знала, что так двигались древние охотники, но её тело каким-то таинственным образом это вспомнило. И этой новой своей походкой хищника, выслеживающего добычу, она спокойно подошла к ларьку, стоящему возле ограждения, вплотную к барьеру, и встала за ним. До мужа было метра два, не более. Она прекрасно видела его, глядя через прозрачные стены ларька, в крохотные щели между тесно стоящими банками-склянками с кремами, шампунями и духами; это же барахло служили ей великолепной маскировкой, ибо кому бы пришло в голову опасаться наблюдения из ближайшего ларька?
Ждать пришлось недолго.
Лиля узнала её сразу, хотя никогда не видела ни разу, по светлому, лучистому взгляду, сразу нашедшему её, Лилиного, мужа, и по сияющей улыбке. Они схватились в объятии, словно хотели задушить друг друга, улыбаясь и что-то говоря друг другу - тыр-дыр-дыр, бам-бам-бам, быстрый поцелуй взасос почти до желудка, и - побежали, вместе, за руки.
Эти несколько секунд тянулись на самом деле вечность. Лиля смотрела и удивлялась полному отсутствию у себя эмоций. Их не было. Она с холодным удивлением и даже с самодовольством отметила это. Такое самообладание было неожиданно для неё и тем приятнее. Совершенно спокойно и даже отстранённо Лиля фиксировала бесстрастным взглядом красивое короткое, широкое пальто тёмно-фиолетового цвета с капюшоном и мехом на нем и манжетах, дорогую сумку из кожи, новые чёрные сапожки. Но неприятнее всего ей были два обстоятельства (неприятнее - не то слово, скорее не понравились, ибо в тот момент эмоций она не испытывала). Первое - это то, что незнакомка была моложе её, лет восемнадцати-двадцати и смотрела на мир с дерзостью юности. - И второе - то, что она была округла, гладкие полные ножки вполне привлекательно высверкивали из-под пальто, волосы её были светлыми, собранными в "хвост", личико - очень ничего, симпатичное, но, в общем, ничего особенного. И это-то было хуже всего. Лиля была выше, стройнее и не то чтобы красивее, а ярче и симпатичней и, при желании, добавив чуть более томности в жесты, загадочно улыбаясь, вскидывая ресницы и "играя" глазами, могла "завести" любого. Она всегда нравилась мужчинам, но, по причине некоторой сдержанности характера и углублённости в себя (которые почти все принимали за надменность и холодность), поклонники предпочитали держаться чуть в стороне. Да,  лицо у Лили было интереснее, лучше, чем эта простоватая мордочка, она это знала, это все говорили, да Лиля и сама это видела. Михаил всегда говорил, что ему нравятся светлые волосы, и Лиля их осветляла... у этой они свои... Ладно, пусть. Это уже неважно... Всё это пронеслось в голове у Лили за секунду, за долю секунды, за миг.
Чтобы не потерять мужа и эту ... Оксану (Лиля назвала её Оксаной, потому что это имя как-то само собой просилось на язык), она быстро и незаметно отодвинула стойку ограждения, шмыгнула в образовавшуюся щель и пошла следом, всего в нескольких шагах. Выйдя на улицу, она сначала решила было не смотреть на них, так как читала, что пристальный взгляд непременно привлечёт к себе внимание того, на кого смотришь, но тут же поняла, что это ерунда - эти не заметили бы ничего, разве кроме что откровенного пинка под зад, но это пока в Лилины планы не входило. Михаил шёл быстрым, пружинящим шагом, аж подпрыгивая (наверное, от радостного возбуждения, - зло подумала она, - ишь, весело ему!..), Оксана шла частыми мелкими шажками. Михаил, достав ключи от машины, радостно вертел их на пальце.
"Ясно", - подумала Лиля. Она остановила первую же попавшуюся машину - ею оказалась видавшая виды "тройка", за рулём которой сидел самоуверенного вида толстый молодой еврей в тонких очках, с короткой стрижкой, с короткими усиками, бородкой и баками вокруг круглого лица, зеленоглазый, смазливый, и, что больше всего Лиле бросилось в глаза, с крупными, вывернутыми, яркими хищными губами. Он посмотрел прямо на неё, спокойно, весело, нагло, оценивающе. Старомодный, но приятный аромат "One Man Show" окутал её волнующим облаком, после того как сексуальные губы дрогнули в неуловимой усмешке, и, не отрывая от неё циничного самоуверенного взгляда, он распахнул дверцу в приглашающем жесте.
- Туда, - хрипло сказала Лиля, садясь. - Туда. За этой белой "копейкой."
Еврей глянул на неё тем же неторопливым, оценивающе-ожидающим, нагловато-насмешливым взглядом, но этой наглости и насмешливости было ровно столько, чтобы уловить её след - не больше, именно на эту долю секунду его взгляд задержался на ней, но в нем появилась и озадаченность, и, почему-то, удивление, смешанное с уважением. (Лиля вдруг прочувствовала все его эмоции, чувства и поразилась этой своей новой способности). Глянув по сторонам, он бросил машину в разворот. Сзади раздался скрежет тормозов и неразборчивые крики. Усмехнувшись в ответ на это, мужчина обратился к Лиле, и она впервые услышала его голос:
- Так куда всё-таки едем, красавица?
- Вот за ними, - нетерпеливо указала подбородком Лиле, и в то же время как бы отмахнулась этим жестом (не отвлекай, мол, вопросами, едь давай!), - за ними.
Внимательно глянув на неё, он молча пристроился через машину позади от Михаила, а Лиля уже забыла о его присутствии, она была там, в своей - своей! машине, где её муж вез любовницу, да, любовницу, она не сомневалась в этом, кем же ещё могла быть эта женщина, и ей, Лиле, даже не подумалось, что она делает что-то не то, следя за мужем, потому что она не следила! Эта случайная встреча была подарком судьбы, если, конечно вообще можно было так сказать. Не быть посмешищем, знать всю правду об измене - это необходимо и никто, никто в целом свете не посмеет сказать, что она, Лиля, не имеет на это права! Если кто и имеет - то только она!
Литейный мост. Поворот налево, на Невский (ты же боишься Невского, - мстительно думала Лиля, - ты же вообще боишься Невского, боишься центра, это она так захотела или ты самому себе что-то доказываешь?..)
Поворот направо, на Лиговский.
Долго.
Под виадук.
Бухарестская улица. Огромное здание "ЛогоВАЗа".
Прямо.
Направо, налево во двор.
Стоп. Приехали.
Здесь становилось опасно.
Михаил с Оксаной вышли из машины, (он помог ей выйти, сволочь, точно так же, как и мне помогает!) И вот тут-то Лилю захлестнула волна бешеной, неукротимой ярости, когда она воочию увидела, как чужая пользуется чем-то, что принадлежит только Лиле. Глаза у Лили заволокло красным туманом, и она поняла, что сейчас убьёт или его, или её, и она даже не заметила, что, задыхаясь, сдирает с себя ремень безопасности, забыв отстегнуться, одновременно пытаясь открыть дверь.
"Уйдут! Уйдут! Не успею!" - билось в её мозгу. И тут она почувствовала, как её ладонь накрыла незнакомая горячая рука.
- Это Ваш муж? - тихо спросил мужчина, в его сочувствующем взгляде не было уже ни насмешки, ни наглости.
-Да, это мой муж, - сквозь зубы быстро сказала Лиля, - и у него есть любовница, я узнала об этом пятнадцать минут назад, и сейчас я перегрызу им глотки. Да пустите же, они уходят!!! - заорала она на него. - Я же не знаю квартиру!
-Постойте. Вы всё испортите. - Он помолчал. - Они меня не знают. Я поднимусь и посмотрю, куда они пойдут, а Вы подождите здесь. - Потом придумаем, что делать с ними.
Придумаем?
Он легонько хлопнул её по ладони, и, вытащив ключи, выпрыгнул из машины.
Не в привычках Лили было бездумно подчиняться, но от этого невысокого - даже меньше её ростом - мощного мужчины исходила такая внутренняя сила, что Лиля, окончательно перестав соображать, осталась в машине, лишь проводив его шальными глазами. На сиденье валялись его сигареты. Трясущимися руками она сунула одну в рот, попав с третьей попытки, нашла в кармане спички, чиркнула, спичка сломалась, не получилось, заметила прикуриватель, выронила спички, достала его, жадно прикурила и спалила сигарету в три затяжки, тут же схватившись за новую.
Её водитель вернулся очень скоро.
-Квартира сорок шесть, третий этаж, - сказал он, открывая дверцу. - И что теперь?
-Не знаю, не знаю... Ничего не знаю! - взорвалась она. - Зачем Вы меня удержали?
-Да вы не сердитесь, - примирительно сказал он. - Я только что был в Вашем положении. Женился три года назад, глупый был, молодой, семью хотел, детей. А жена родила и пошла гулять налево и направо, пить да гулять. Я её из каких только притонов не вытаскивал, уговаривал, бил, умолял, лечил, запирал - бесполезно. Терпел я всё это год, всё на что-то надеялся, но когда она пришла в пять утра, вусмерть пьяная и без нижнего белья, в пальто на голое тело, моему терпению пришёл конец.
Развожусь. А она ребёнка мне отдавать не хочет. Забрала себе. Девочке, Сашеньке, пять лет. А у самой каждые две недели - дядя Стасик, дядя Вадик, дядя Илья, и каждого она её заставляет звать папой... Да ты не плачь, не плачь, - он незаметно и естественно перешёл на ты, - ну не надо, девочка моя, ну, перестань... Так, ясно, что тебе нужно...- поддерживая одной рукой всхлипывающую и совершенно обессилевшую Лилю, он другой рукой ловко завёл машину и вырулил на улицу. А Лиля видела себя плачущей у него на плече, зарёванной, но совершенно не чувствовала ни смущения, ни неловкости. Наоборот, у неё появилось чувство, что этот мужчина ей давно знаком, знаком успокаивающей своей уверенностью, с какой он взял на себя руководство событиями. Она ещё всхлипывала, когда они остановились возле входа в полуподвальное кафе, в которое вела крутая лесенка.
В этом кафе было приятно тепло, но после зимней улицы, казалось - жарко; в красно-чёрном, с ароматом кофе и дорогих сигарет, полусумраке виднелись несколько полузанятых столиков, но было так темно, что лица различались с трудом. Бар сиял, сверкал огнями, никелем, бутылками, мерцал телевизор, на экране которого извивались разукрашенные фигуры; из спрятанных неизвестно где колонок доносилась негромкая музыка, которой хватало ровно настолько, чтобы посетители не могли разобрать разговора за соседним столиком. При их появлении разговоры чуть притихли, сидящие за столиками люди непонятным образом, не оборачиваясь и, тем не менее, осмотрев их с головы до ног, успокоились и в баре вновь зазвучали тихие неразборчивые голоса. Бармен тоже окинул их насторожёнными маленькими глазками, успокоился, и вернулся к прежнему, чрезвычайно увлекательному занятию - надраивать никелированные стойки с упоением маньяка.
-Так, ты что будешь?
Лиля только головой мотнула - то ли всё равно уже, то ли не хочу - понимай, дескать, как знаешь.
Но спросил, он впрочем, для проформы, потому что больше вопросов задавать не стал, и, как было Лиле понятно, спросил он больше из вежливости. Отошед, её новый знакомый обратился к бармену, и Лиле бросилась в глаза любопытная деталь: бармен, хоть и был на голову выше её нового знакомого, смотрел на того, казалось, снизу вверх. У него же была необычная манера говорить, вроде и ничего особенного, неторопливо, увесисто, словно каждое слово, им произносимое, имеет ценность уже только потому, что оно им произносится, смотря в упор на собеседника наглым, уверенным взором из-за тонких стёкол, оправленных то ли в золотую, то ли в позолоченную оправу, на сильном, круглом, смазливом лице, с густой небритой порослью, держа голову при этом откинутой чуть назад и вбок. Мясистые, крупные, вывернутые, красиво и выпукло изрезанные губы могли принадлежать только человеку, потребляющему жизнь: поедающему вкусную пищу, пьющему хорошие вина, целующему красивых женщин, курящему дорогие сигареты. "Да, с этим человеком нужно держать ухо востро", - подумала Лиля и опять поразилась своему новоприобретённому знанию. Она как будто обрела способность видеть человека насквозь. Непонятно... Миша и Оксана никуда не ушли, они всё это время были тут, рядом, в закоулках её мыслей и она знала, что стоит ей остаться одной, как они снова завладеют всем её сознанием, но сейчас.. .сейчас её отвлекали, и она была благодарна за это. Тем более что видела себя со стороны - с незнакомым красивым мужчиной в полутёмном кафе, муж в это время - с любовницей, но в то же время - Лиля это знала - увидь он её здесь, в лучшем случае дело бы кончилось мордобоем, и это хоть это был лишь как капля воды на горящий дом, чувство некоторой отмщённости дало ей слабое утешение. Только теперь она поняла, откуда у её мужа были дикие вспышки беспричинной ревности, ничем не спровоцированные - они логически вытекали из его собственного поведения, эх, догадаться, допереть бы ей до этого раньше, да где там!..
Эти лилины горестные раздумья прервал её знакомец, принесший два бокала с красным вином, вазочку с красивыми шоколадными конфетами и пачку "Парламента".
-Я не буду, - сказала Лиля угрюмо.
-Я тоже, - спокойно отозвался он.
В полнейшем молчании они взяли бокалы и уставились друг на друга, словно два филина.
-Как зовут тебя, красавица?
-Лиля, - буркнула она.
-Очень приятно! А меня - Марк! За тебя, Лилечка. За твоё будущее счастье. Такая умница и красавица заслуживает гораздо большего, чем быть обманутой таким, ты уж извини, но я скажу - таким слабым и трусливым уродом.
-Это почему же... - по инерции хотела возмутиться Лиля, но он её перебил, не дав договорить:
-А потому, Лилечка, что нормальный мужчина - честный, сильный искренний мужчина не станет обманывать такую хорошую жену - а я вижу, что ты хорошая жена (Лиля усмотрела в этом лесть, ибо откуда ему было знать, какая она жена, но протестовать она не стала, так как такие слова были ей всё же приятны), не станет ей изменять по причине самоуважения, в первую очередь, а если и случиться с ним такой грех, то он соберёт чемоданчик, положит туда рубашку, бритву и зубную щётку, и уйдёт к другой женщине, признаясь во всём, уйдет раз и навсегда, не муча ни себя, ни жену. Ты извини меня, Лилечка, но я тебе скажу, что вижу: хлебнёшь ты с этим типом лиха, да так, что сегодняшний день тебе покажется райским утром.
Он откинулся, следя, какое впечатление произвели на неё его слова, но тут же, не дав ей опомниться, легонько коснулся её бокала своим. Поплыл тихий, нежный хрустальный звон.
- За тебя, - просто сказал он и отхлебнул глоток, не отрывая от неё пристального взора.
"Эх, а что я теряю? Напьюсь, и пусть всё идет к чёрту!" - подумала Лиля, и ей захотелось плакать от жалости к себе.
Она вздохнула и зажмурясь, одним неуловимым движением кисти, как это делают алкоголики, опрокинула в рот содержимое бокала, не заботясь о том, какое впечатление это произведёт. Вино же против её ожидания оказалось и терпким, и в меру сладким, и насыщенно-ароматным, и холодновато-острым. Во рту остался обволакивающий, восхитительно приятный вкус, а по желудку разлилось тепло. Она не заметила, что Марк, следящий за ней, как опытный старый кот за глупой птичкой, удовлетворённо улыбнулся сам себе чуть заметной улыбкой и кивнул, увидев, как она прикрыла глаза, расслабившись. Откуда-то на столике появилась маленький графинчик с водкой, пара шашлыков, какая-то закуска - то ли салат, то ли ещё что, позже Лиля никак не могла вспомнить, что именно. В опустевший бокал он налил ей водки, не обращая внимания на слабые протесты, которые, впрочем, скоро смолкли - как только она захмелела. А захмелела она тут же, от вина, и быстро перестала замечать, сколько пьёт водки, вкуса которой она не ощущала. Голова стала лёгкой, пустой.
-Ну что, Лилечка, как ты себя чувствуешь сейчас? Успокоилась немножко?
-Д-да...да, пожалуй, - грустно ответила она. Говорить ей не хотелось, хотелось обдумать увиденное и придумать, что делать, как себя вести теперь, в этой новой жизни. Старая жизнь - закончилась. В один миг и бесповоротно. Назад пути нет.
-Ну и каковы твои планы - теперь?
-Отстань, пожалуйста, - сказала она. - Это моё дело, и я сама с этим разберусь.
-Это как же, позволь полюбопытствовать? Глотки рвать пойдёшь? - и опять во всём его облике засквозила весёлая самодовольная наглость. Это было Лиле неприятно.
-А тебе-то не всё равно? - усмехнулась она.
Но он отреагировал тут же: наглость превратилась в скромную сдержанность, весёлость - ушла с лица, а венчало всё сочувственно- внимательное выражение.
"Во даёт!" - против воли восхитилась Лиля. - "В искренность его я не верю, так что же ему от меня надо?"
-Нет, - ответил он. - Мне почему-то не всё равно. Я бы хотел тебе чем-нибудь помочь, поддержать.
-Да чем же ты можешь мне помочь? - сказала Лиля. - Чем вообще в таких случаях можно помочь? Чем бы можно было помочь тебе, когда твоя жена, как ты говоришь, пришла домой пьяная в пять утра без трусов? И потом, сомневаюсь я, что ты предлагаешь мне помощь просто так.
-А кто тебе сказал про просто так? Конечно, не просто так, - медленно сказал он, смотря на неё, откинув назад голову. - Я вообще меркантильная сволочь и ничего просто так не делаю. А что я захочу... Я ещё не знаю. Может быть, тебя. Может быть. А может быть, и не захочу.
Он налил её ещё водки в бокал. Она выпила, зажевав шашлыком, оказавшимся на столе.
Запищала "мобила". Ею оказался древний "Эриксон" - здоровый, нелепый, с торчащей антенной.
-Да, слушаю! - сказал Марк. - Да! Здорово, кореш! Как ваше ничего?... Ну слава Богу... Да... Да... Нет, вечером, как договаривались... Да... Где я? Да вот, в кафе сижу с очаровательной женщиной, - он покосился на Лилю и подмигнул ей. - Да, да, водку пьянствую и безобразия нарушаю!.. Ха-ха-ха!... Что?...Ха-ха-ха!.. Да!.. Да!.. Что?.. Да скажи ему, что я его посылаю в грубой форме! Если не отдаст завтра, мне его будет жаль!.. Что?... Да, да!... Ха-ха-ха!!! Ну, ладно, братан, давай!.. Да!.. Счастливо!.. Привет Наташке!
"В Турции всех русских проституток зовут Наташами" - механически вспомнила Лиля
статью из"Комсомолки".
Он налил её ещё водки.
-Друган мой, из мурманских бандюков, - небрежно пояснил он. - Сегодня мы одним козлам стрелку забили. Так чем я могу тебе помочь? Ну хочешь, братки подъедут, поговорят с ним по понятиям, объяснят ему, что к чему? Он тебе сапоги целовать будет! Или хочешь, эту шлюшку его пустим по кругу, а потом бабам нашим отдадим? Правда, они ещё хуже мужиков... Помню, одна заразила моего друга целым букетом, а клялась, что чистая, так он её тоже бабам отдал. Что они с ней сделали! Всю квартиру кровью залили, суки. Кожа с неё по всему телу ошметками болталась! Но выжила. Крепкая оказалась... А вот один раз мы в кабак завалились - я, мой друган, ментяра, безбашенный в натуре, и ещё пара правильных пацанов...
Лиля была пьяна. Она слушала, и ей было смешно и немного противно. Вот выделывается!.. Под его плавную речь она думала о своём. Ей вдруг стало хорошо, спокойно и весело. Миша! Ха! Она вспоминала эту парочку с брезгливым презрением. Кому они нужны? Неужели она, Лиля, собиралась начать свару на улице, драку с этой малолетней дурочкой и со своим мужем? Ещё чего! Она, Лиля, будет выше этого! Она сидит в баре, где музыка, тепло, с привлекательным мужчиной... Да, он привлекателен... Она посмотрела на его рот, и ей стало жарко, да, эти крупные, выпуклые губы бесстыдно предлагают ей себя, они так сексуальны... Он что-то неторопливо говорил, неторопливо затягивался, смотря на неё неторопливым, внимательным взглядом, невысокий, плотный, даже толстый, мощный, уверенный в себе самец лет двадцати пяти, хорошо одетый, с дурацкой дешёвой "трубой", благоухающий хорошей туалетной водой, старомодной, но приятной. Лиля закурила, чтобы занять руки и скрыть смятение от внезапно вспыхнувшего некстати желания, замаскировав его нарочито уставшим взглядом, медленными томными движениями.
-Так что же, Лилечка, ты всё-таки думаешь делать со своим супружником? - спросил он, довольно неожиданно перейдя от очередного какого-то рассказика из жизни братвы и его, Марка, жизни, к Лиле.
-Делать? Да ничего я не буду с ним делать, с козлом таким! Вот ещё! - возмутилась Лиля, и ей вдруг стало смешно, она захихикала и почувствовала, что валится от смеха набок. Это рассмешило её еще больше, и на звук её смеха стали оборачиваться. Выпрямиться же ей никак не удавалось, она решила остаться в состоянии незавершенного падения, затягиваясь сигаретой и продолжая глупо хихикать.
Марка же это казалось, видно, вполне естественным. Он с тем же непринуждённым видом усадил её ровно и лишь попросил:
-Потерпи, девочка, до дома, лады? Там я тебя спать уложу.
-До дома? Хе! - хохотнула Лиля! - Да я ж те-перь не пойду... Ну... то есть...не дойду, тоже, конечно.... ну в смысле, если... бы дошла, то бы не пошла... и не пойду, но не потому, что... не дойду, - тут она выставила вверх указательный палец, чтобы собраться с мыслями и чтобы он, Марк, проникнулся значимостью того, что она хотела ему сказать, и вспомнив слова, продолжала:
-Может, даже и дойду... но НИ ЗА ЧТО НЕ ПОЙДУ! ТЕПЕРЬ! Потому что он - он, нехороший человек, туда... придет ведь, а? Как... Как ты думаешь? - и она торжествующе уставилась на Марка, гордая тем, что и пьяная не потеряла остроты ума и тонкости речи. А он, Марк, какой он умный, замечательный, добрый человек! Как он всё понимает, как внимательно слушает её, не перебивает! Ему тоже, наверно, интересно поговорить с хорошим собеседником, а только сейчас у Лили развязался язык, и она вдруг раскаялась, что так невежливо себя вела вначале.
Как ей повезло, что она вдруг встретила его - такого хорошего, понимающего! Надо извиниться за своё поведение!
-Ма-рик! - обратилась она к нему. Его лицо то наплывало, то отдалялось, он что-то говорил её, отвернулся, сказал что-то бармену, тот подошел, подобострастно изогнулся, замелькали бумажки - одна сотенная, две, три, четвёртая, другие поменьше - у бармена, говорят о чём-то... О чём? Вот смешные! Что они делают? Непонятно!
Она вдруг забыла, что хотела сказать, и попыталась начать снова:
-Ма-рик!
-Пойдет отсюда, девочка, - сказал он. - Я отвезу тебя домой.
-Я не по... нимаю... Мы... что? уходим?
-Да, Лиля, нам пора, мы уходим, тебе надо на воздух!
Она поняла только, что он хочет её увести отсюда. Зачем? Когда ей только-только стало хорошо, и испортить всё удовольствие?
-Не пойду! Нет!
-Пойдем, - ласково, но твёрдо сказал он.
-Нет! Еще не... не вино... то есть... вино!.. Но не вы-пи-то-е вино! Вот!
И не пойду!
-Пойдём.
Но на столе стоял бокал с вином Марка. Он был едва пригублен. Да и сделал ли он второй глоток?
-Я его хочу! - заявила она.
-Кого? - улыбаясь, спросил он.
-Это вино!
-А тебе плохо не станет?
-Нет, нет, нет!!! - и она, прижав к груди кулаки, затрясла головой: как же можно думать такое? Чтобы ей стало плохо? Это зачем ещё?
- А потом пойдем?
-Угу, угу, угу!
-Честно?
-Честно-честно!!!
-Ну, тогда пей, - разрешил он.
Но вкуса вина она почему-то не почувствовала и была разочарована, поэтому позволила себя увести и посадить в машину. Она успела промёрзнуть, и холод чуть взбодрил Лилю, настолько, чтобы со второй или третьей попытки объявить:
-Писать!
-Сильно хочешь? - озабоченно спросил он.
-Ага!
-Дотерпишь до дома?
-Не поеду к себе! - что-то начала припоминать Лиля.
-А я и не собираюсь отвозить тебя к тебе, глупышка. Мы едем ко мне.
-Да? - пьяно удивилась Лиля. - А зачем?
-А затем, моя сладкая, что когда твой муж увидит тебя в таком состоянии и меня, выгружающего тебя из машины, следующие полгода я буду работать себе на лекарства. Что ж ты так быстро набралась, подруга? И потом, я не хочу, чтобы ты захлебнулась в собственной блевотине, если дома у тебя никого не окажется. Так что других вариантов нет. Я ответил на все вопросы?
-Бе-е-э, - сказала Лиля.
-Что?
-Тошнит... - и она попыталась лечь на заднем сиденье, где сидела.
-Не вздумай ложиться! Ещё хуже будет. Сиди, мы быстро приедем.
-Хорошо... проблююсь у тебя дома, - решила Лиля.
-Дома - на здоровье, блюй себе сколько влезет, - строго сказал он.
-Хо... хорошо, - кротко согласилась Лиля, решив стать послушной хорошей девочкой. Она поёрзала, привалилась к стойке и отключилась.
Ровно гудел двигатель, машина мчалась. Скоро стало жарко. Лиля спала, откинув голову назад, с открытым ртом, румяная, лохматая. Снов она не видела.
 
Глава четвёртая

Она проснулась в кромешной тьме, не понимая, - где она, утро, ночь или вечер. Сразу огнём полыхнул по венам адреналин, и тут же организм стал просыпаться. Во рту - великая сушь, в теле - разбитость, голова тяжёлая, но ясная. Обоняние подсказало - что она в чужой квартире, в незнакомой. Глаза постепенно различили очертания окна и тонкую полоску света у двери, из-за которой доносились вполне мирные домашние звуки: невнятное бормотание телевизора, шум льющейся воды, позвякивание посуды.
Лиля осмотрелась, а точнее, ощупала окружающие ей предметы. Она лежала без обуви, в джинсах и свитере. Под головой - подушка, укрыта Лиля была толстым, теплым, грубым шерстяным пледом. Пуговица на джинсах была расстёгнута, но молния - нет. Это становилось интересным... Лиля с трудом, как обычно, застегнула пуговицу, (джинсы были очень тесными) и потихоньку начала садиться, стараясь не шуметь.
Это ей удалось. "Что же произошло?" - спросила она себя. И тут же подскочила: пошли одна за другой картинки - отъезд из дома утром, Финляндский вокзал... "МИША С ОКСАНОЙ!" - подскочила она. - " Вот чёрт!.. Гонка... Марк... Кафе... Я напилась",- вспомнила Лиля, - "просто как свинья, как последняя свинья. И что же было потом... что же было потом, что же..." И тут всплыло в памяти - единственное - масленые глазки Марка. - "Почему пуговица расстёгнута? Надеюсь, он меня не трахнул. Не дай Бог ещё подцепить что-нибудь!" - её передёрнуло от отвращения к себе. " И что делать сейчас? И что сейчас, утро или вечер? Вот чёрт!!! Влипла, идиотка!"
Лиля решительно подошла к двери, на секунду прислушалась к звукам, доносившимся из-за неё, выдохнула и нажала на ручку. Дверь открылась, и она решительно вышла из комнаты.
Коридор не был освещён, но темно не было благодаря тому, что в кухне ярко горел свет. Тихо достав из сумки расчёску и причесавшись, Лиля отправилась прямиком туда.
-Ну, здравствуй, красавица! - Марк вразвалочку шагнул к ней, обнял, поцеловал. (Лиле это не было неприятно, но и удовольствия особого не доставило, потому что в тот момент её беспокоили другие мысли - относительно того, что уже произошло и что ещё произойдет в несколько ближайших часов).
-Как ты себя чувствуешь? Выспалась? Головка-то не болит? На, - он метнулся в сторону холодильника, налил чего-то и протянул ей.
Это оказалась холодная минеральная вода, и когда Лиля её увидела, у неё от жажды аж всё свело внутри. Она жадно выпила всю воду (с таким чувством, что ничего вкусней она не пила в жизни), потом ещё и только тогда голова перестала восприниматься ею как чугунный, гулкий шар.
-Ну, так как ты? - опять спросил Марк.
-Да вроде ничего, - осторожно ответила она, прислушиваясь к своим ощущениям, - даже можно сказать, вполне.
Отвечая, она разглядывала кухню и Марка. Вид у него был прекомичный. Без кожаной куртки и широких штанов, в спортивном костюме в обтяжку, он был точь в точь Шалтай-болтай из книжки, которая была у неё в детстве: маленького роста, шарообразный, необъятный в талии, с маленькой стриженой почти налысо головой, плавно переходящей в плечи без всяких излишеств вроде шеи.
-Есть будешь?
-Да нет, чего-то не хочется...
-Ну тогда на!
Он поставил перед ней тарелку жареной картошки с куском хрюшкиного мяса - размером с ладонь, откуда-то на столе возник салат, соус, пара бутылок пива.
-Послушай, я не знаю, понравится ли тебе, готовить-то я не мастак...
-Не прибедняйся, - сказала она с набитым ртом, - всё очень вкусно!
-Правда? - обрадовался он, - тебе действительно нравится?
-Действительно, конечно! Чего ты сам не ешь?
-А я уже поел. Это твоя порция. Так тебе правда нравится, честное слово?
-Да, правда, вкусно! Зачем мне тебе врать? - сказала Лиля, жуя, и неожиданно для себя брякнула:
-Скажи, пожалуйста, а почему у меня джинсы расстегнуты?
Он сел напротив и внимательно посмотрел на неё.
-Послушай меня, Лилечка. Я похож на маньяка, который трахает девушек, находящихся в бессознательном состоянии?
-Если бы все маньяки были похожи на маньяков, было бы очень легко это узнать!
-Логично. Но поверь мне, что я тебя пьяную не насиловал. И пуговицу расстегнул не я, как ты подумала, а ты сама, выходя их туалета, не застегнулась. Ты что-нибудь помнишь?
-Я всё помню. Не помню только, как из машины выходили и сюда дошли, а так всё помню великолепно.
-Что ж тебя так развезло, бедный ребёнок? - вздохнул он.
-Я не ребёнок, - пробормотала она, - это я просто так молодо выгляжу, и черты лица детские и мягкие. И вообще, маленькая собачка до старости щенок.
-Ну, не такая уж ты и маленькая, - одобрительно заметил он.
-Да это я рядом с тобой кажусь высокой, - чистосердечно ответила она и прикусила язык. ("Чёрт! Что я говорю!")
Но он не обиделся, а грустновато ответил:
-Да, я не очень большого роста. Но я на это не обращаю внимания. Так ты не ответила, сколько тебе лет?
-А ты и не спрашивал.
-Разве? Ну, тогда сейчас спрашиваю.
-А сколько дашь?
Он призадумался, прищурился, осмотрел её лицо с одной стороны, с другой и медленно произнёс:
-Ну, с учётом того, что у тебя есть муж, тебе должно быть больше восемнадцати. А с другой... Дети у тебя есть?
-Нету, - рассмеялась она.
-М-м-м-м... Если так, навскидку... Ну, лет девятнадцать, а то и двадцать-то есть!
-Двадцать четыре, - сказала она серьёзно.
-Сколько? - непритворно изумился он. - Так мы почти ровесники!
-А тебе сколько? - спросила она.
-Мне-то? Двадцать шесть. А сколько дашь?
-Да столько и дам, - пожала она плечами, и тут раздалась мелодичная телефонная трель.
Марк взял трубку, сказал: "Да, слушаю!", и начался разговор, ничем не отличающийся от того, который Лиля слышала в кафе: те же бесконечные "да, да!", перемежающиеся басистым хохотком и прибаутками, которые, как Лиля уже поняла, были истёртыми до дыр и потому излюбленными в кругу его друзей. Надо было идти домой. Лиле уже наскучило её приключение, и гораздо больше её волновало то, что сейчас делает Михаил, как вести себя с ним, как держаться, что говорить, и продумать план мести. О-о, она отомстит! Только она, Лиля, никогда не позволит своей мести пролиться мелким, жиденьким дождиком, нет! Её месть выльется в один, но сокрушительный удар. Она чувствовала себя бесконечно уверенной в себе, спокойной, а самое главное, она чувствовала, первый раз в своей жизни, что у неё есть мозги... Да-да, именно это она чувствовала! Её пришла на ум слышанная кем-то фраза: "Самый лучший в мире компьютер - это мозг умного человека". Говоря с Марком, ведя ничего не значащую беседу, она не следила за её смыслом, она была погружена в себя и прямо-таки чувствовала, как со скрипом, медленно, с трудом, но всё же начинают вращаються заржавленные шестерёнки её ума. Планы мести, один другого хитроумнее и изобретательности, так и роились в её голове. Она и не подозревала в себе такой изобретательности! Злость пробудила её из спячки и дала толчок к раздумьям. Куда-то улетучились все добрые чувства к Михаилу, а заодно и ко всем другим людям. Это было неправильно, Лиля знала это, но ничего не могла с собой поделать - в ней появились ненависть к мужу и какое-то холодное безразличие ко всем остальным людям, а вместе с ними пришла и внутренняя раскованность.. Внешне же это проявилось, как ни странно, возросшей приветливостью, которая сменила прежнюю немножко угрюмоватую молчаливость, какой-то нехорошей, злой весёлостью. И, - это было самым незнакомым для неё чувством - легкое презрение к людям, которые будут принимать эту приветливость на счёт хорошего к ним отношения, и способность прочувствовать эмоции и даже элементарные мысли окружающих, какую-то фантастическую наблюдательность. "Да, надо идти домой",- приняла решение Лиля. Марк всё говорил. Она встала, ушла в коридор, и, включив там свет, стала собираться, нимало не беспокоясь о том, как это воспримет хозяин. А воспринял он это очень остро, потому что, скомкав конец разговора (Лиля это слышала), он метнулся в прихожую с озадаченным лицом.
-Ты куда?!!
-Домой, - спокойно ответила она, сознательно скопировав его позу, - голова назад и вбок, разглядывающий взгляд в упор. - Спасибо тебе огромное за ужин, и вообще... Если бы не сегодняшнее утро, я бы считала, что вечер удался!
-Нет, нет, подожди, - он растерялся, не зная, что сказать. - Куда ты сейчас? И потом, мы не продумали, что делать с твоим мужем!
Лиля продолжала одеваться, внимательно слушая, и это нервировало его ещё больше.
-Да погоди ты, что случилось, Лилечка? Что ты так внезапно засобиралась? Я думал, что ты останешься, переночуешь у меня, а завтра, со свежей головой, начнешь действовать.
-Ну, видимо, предполагалось, что я начну действовать у тебя в койке этой же ночью, - усмехнулась она. - Знаешь, на мне такие мужики обламывались, до которых тебе как до луны. Извини, дорогой. Я ухожу. Если ты в силах зажать свои отвергнутые мужские достоинства с гордостями и проглотить мнимые обиды, можешь пойти меня проводить. Если же тебя, обиженного, раздувает - всего хорошего! - И она сняла с вешалки свою куртку.
-Куда я тебя одну отпущу! - засуетился он. - Я сейчас! - и убежал в комнату. Куда только вся надменность слетела, подивилась бы раньше Лиля, но сейчас это было закономерно, и вид оробевшего, заискивающего мужчины был странным образом привычным для неё, новой.
Вернулся он через полминуты одетый, куртку набросил, влез в ботинки, ключи - хлоп-хлоп по карманам, а Лиля уже одета, уже ждёт.
С лязгом захлопнув мощную стальную дверь, они спустились к лифту (жил он на последнем, девятом этаже). Там, стоя в ожидании лифта, он спросил:
-Тебе куда?
-На Гражданку.
-Ясно! - кивнул он с видом, будто и ждал этого ответа, и что нет для него в мире вещи приятней, чем везти её, Лилю, на Гражданку.
Уже в машине она думала, что он, Марк, вовсе не такой уж наглый, как показалось в первого взгляда. Имидж у него такой, а уж управлять можно любым человеком, независимо от его имиджа, просто надо этого человека прочувствовать. Додумав эту мысль, Лиля переключилась на Мишу с Оксаной, и не заметила, как он довёз её до дома.
-Ну что ж, - сказала она, чуть помедлив, - спасибо тебе, Марк. Можно сказать, ты вовремя мне попался. И остановил меня тогда вовремя.
-Да не за что, Лилечка! - ответил он серьёзно, без улыбки, глядя на неё тем взглядом в упор, к которому она начала уже привыкать. - Только перед тем, как уйти, ты дай мне свой номер телефона. Ты не бойся, естественно, я звонить не буду, чтобы не создавать тебе проблем. Просто, чтоб из виду не потерять.
-Хорошо, - ответила она, помолчав.
-Пиши.
Записав, он спросил:
-А мой телефон ты не хочешь записать?
-Обязательно, - улыбнулась она.- Напиши мне его.
Взяв бумажку с номеров и небрежно сунув его в карман куртки (Марк проводил эту небрежность тоскливым взглядом и тщательно маскируемым вздохом), она повернулась к нему. Её глаза сияли в темноте салона.
-До свиданья, Марк.
Вместо ответа он нагнулся к неё и впился в её губы своими. По её телу полыхнула волна жара откуда-то с низа живота, тело покрылось испариной, и она почувствовала, как взорвалось в ней неистовое желание. Он же, не отрываясь от неё, глухо застонал, весь дрожа; горячей рукой нашел её руку и требовательным движением прижал к своему паху. Она ощутила под жёсткой тканью его чёрных джинсов деревянной твердости член, угрожающе вздыбившийся ей навстречу, её непослушные пальцы сами расстегнули пуговицу, и под мощным напором изнутри молния тут же расстегнулась. Ей в руку, жадно и просяще тычась, выскочил обжигающе горячий, твердый, гладкий член. Его рука была у неё на груди; пальцы нежно, сильно сдавили сосок. Она поняла, задыхаясь, что сейчас всё её новоприобретённое равнодушие лопнет, как мыльный пузырь, а допустить этого и снова подставить себя под удар внешнего мира было нельзя... Она, теряя сознание, выскочила, нет, вывалилась из машины, ничего не соображая. В подъезде она чуть пришла в себя, и, привстав на цыпочки, украдкой выглянув из лестничного окна, взглянула на его машину, стоящую чуть в стороне -чтобы не заметил случайно Михаил. С минуту или две машина стояла неподвижная и тёмная, затем беззвучно вспыхнули фары - одна пара, ещё одна, зазмеился окрашенный габаритами в багровый цвет дымок из выхлопной трубы, и тихо, медленно, пара красных фонарей растаяла в непроницаемой зимней мгле.


Глава пятая


Отдышавшись и приняв степенный вид, Лиля полезла за ключами. Вот, весело подумала она, сейчас, этими моими ключами, я открою дверь в новую жизнь... и не будет там ни слёз, ни плача, ни болезней, ибо... прежнее прошло, - эхом отозвались из глубин памяти слова из Священного писания. ( Как-то Лиля лежала в больнице, и к ним каждый день приходили верующие из какой-то общины, читали вслух Библию, объясняли, рассказывали). Она нисколько не задумывалась, что она будет говорить мужу по поводу своего позднего возвращения, а было уже не много ни мало - половина первого ночи, и чувствовала себя совершенно уверенно.
Но, открыв дверь, она с удивлением обнаружила, что дома никого нет. " Неужели он опять с этой?" - мелькнула мысль, но тут же (не прошло и двух минут), в замке повернулся ключ, и Михаил - бледный, с дикими глазами и перекошенным в тревоге лицом схватил её в охапку.
-Господи, родная, где же ты была? Я и в институте тебя встречал, и у мамы твоей был, и у Таньки, у магазина всё обегал, на остановке стоял уж не знаю сколько - ГДЕ ТЫ БЫЛА, ГОСПОДИ??? - Он принялся неистово целовать её лицо холодными с улицы губами. - Лилечка, любимая!
Она видела своё лицо в зеркале и неприятно поразилась его выражению: равнодушному, торжествующему, злорадному. Она легко подавила в себе желание открыться на его эмоциональный порыв, как делала все эти годы до сих пор, а вслух очень нежно произнесла:
-Мишенька, успокойся, пожалуйста. У нас сегодня перенесли занятия на другую базу, но было так холодно, что я не поехала никуда сегодня. Потом всё-таки решила съездить в институт, посидеть в библиотеке, а по пути встретила знакомых баб с курса. У одного парня из их группы родился сын, так он проставился, они меня с собой затащили, потому и задержалась.
-Да знаю уж, что ты институт прогуляла, - Танька доложила. Знаешь, как я струхнул за тебя: и на занятиях не появилась, и домой не вернулась, как будто я тебя потерял где-то по дороге.
"Так и есть, - подумала Лиля, - именно так. Навсегда потерял".
-А позвонить не могла? - ворчливо продолжал он, успокаиваясь.
-Да ты понимаешь, вышла-то я из общаги не так и поздно, да пока добралась... Транспорт ходит так, что пешком быстрее.
-Знаешь что, - предложил он, - возьми машину завтра. Мне она не очень и нужна.
"На тебе, Боже, что нам негоже",- мысленно прокомментировала Лиля, а вслух ответила:
-Договорились! А теперь давай баиньки. Спать хочу - умираю!

***

-Ни хрена себе... - сказала Лиля. - Ни хрена себе...
Воцарилось молчание.
-Ну от кого угодно, от кого угодно я могла этого ожидать, но только не от тебя... Ну, чего тебе весело? Похоже, что меня это волнует больше, чем тебя!.. И перестань таращиться на меня с этим идиотски счастливым видом!
Но Таня, к которой были обращены эти слова, казалось, только развеселилась. Она хихикнула и посмотрела на Лилю:
-Я ничего не могу с собой поделать, сама не знаю, почему. Умом понимаю, что мне надо хотя бы обеспокоиться, а у меня - эйфория. Это, наверно, природа так специально делает. Уж сколько раз была задержка, и я так нервничала - места себе не находила. А сейчас - первый раз - я хожу счастливая, петь хочется. И это-то меня и пугает.
Эти слова она произнесла уже невесело и опять посмотрела на Лилю.
Они дружили уже несколько лет, и были проверенными, испытанными друзьями, и первыми узнавали новости друг друга. Лиля - повыше, энергичная, понахальней. Таня - маленькая, с русыми волосами, собранными в пушистый хвостик большой серой заколкой, с типичным среднерусским лицом - мягкие, приятные черты, на которые чем дольше смотришь, тем больше нравятся, с небольшой фигуркой и выглядящая поэтому, как субтильная девочка, несмотря на свои 23 года, и обладающая странной смесью искренней застенчивости и, как не странно, хамства, происходящего, возможно, из той же застенчивости. Обе знали, что если кому-то одной понадобится - другая кинется на выручку как волчица, не раздумывая. И ничего не было удивительного, если свои новости они в первую очередь сообщали друг другу.
-Так. Сколько задержка?
-Шесть недель.
-И тест положительный... И что ты делать думаешь?
-Не знаю! У меня такое хорошее настроение, что я иногда думаю - может, родить?
-Не говори глупостей. Куда ты денешься с ребёнком? Или ты захотела с этим уродом жить и поехать в его Зажопинские Выселки?
-Да ты что? Да ни за что в жизни! Меня уже от его рожи плохо делается. Вчера опять приходил, полчаса звонился. Говорил через дверь, что от жены уйдёт. А до этого, помнишь, предлагал мне жить чуть ли не с его женой вместе и детей вместе воспитывать, козёл!
-Ну вот! А куда ты денешься с ребёнком на руках сразу после шестого курса? Здесь, в Питере, ты же не останешься?
-Нет, конечно!
-Вот! Значит, поедешь домой. А вариантов у тебя не густо. Либо подкинешь маме, сама же будешь работать всю жизнь у себя в деревне, в захолустной районной больничке, где будешь и швец, и жнец, и на дуде игрец, к шести утра - пёхом по грязи пять километров...
-Шесть...
-Ещё лучше! А домой придешь - и дома напахаешься, как лошадь, превратишься к тридцати годам в старуху с этим натуральным хозяйством: коровки там, свиньи, куры-утки... Выйдешь замуж за какого-нибудь неотёсанного мужика, хорошо, если ещё не пьянь будет подзаборная, и всё, жизнь считай, кончена. А если ребёнка подкинуть маме, а самой уехать в Воронеж, как ты хочешь - ребёнок вырастет сиротой - без отца, без матери, ты лишишь его детства. А в Воронеж с собой взять: ну как ты будешь там крутиться? Даже ясли денег стоят, а где ты их возьмёшь? Хорошо, что тебе область место даёт и за твоё обучение платит. И не получится у тебя ни учёбы нормальной, ни воспитания. Я понимаю, я наверно, должна сказать: рожай давай... Но надо же на вещи смотреть реально. Родив сейчас, ты обречешь себя на трудную, тяжелую, беспросветную жизнь и очень вероятно, что так и останешься на всю жизнь в нищете. А так: будешь свободна, и сделаешь свою судьбу, как хочешь, добьёшься всего, о чём мы мечтали. Но это мои мысли, я не могу тебе советовать. Я только говорю своё мнение.
-Да всё правильно ты говоришь. Я думаю точно так же! Только эта непонятная эйфория! - опять зашлась Татьяна.
Лиля обалдело смотрела на неё. Это было настолько не похоже на всегда рассудительную, здравомыслящую подругу!
-Всё ясно, - констатировала Лиля. - У тебя в коре - патологический очаг. Активировалась доминанта беременности. Чтобы там не говорили современные психиатры, а очаги возбуждения в мозгу никто не отменял.
-У меня вдобавок извратился вкус, и это было ужасно. Я купила мороженое, намяла его с квашеной капустой и съела весь брикет, всю пачку. Представляешь, меня воротит, потому что получилась редкая мерзость, ем с трудом, и каждую минуту жду, что меня вырвет, а остановиться не могу, прямо не ем, а пожираю эту смесь, как маньячка!
-Потом либо станет хуже, либо лучше, а сейчас придется потерпеть эти причуды организма, пока ты не определишься с решением.
Таня помолчала и тихо сказала:
-Да ясно ж, Лилька, какое будет решение. Выбора-то у меня нет. Если бы ещё человек был красивый, так ведь нет. Будет у меня такой же уродец, как его папаша. Вот ведь сволочь какая! - с озлоблением воскликнула она. - Помнишь, как он меня обманул, гад? И ведь было у меня подозрение, что там что-то не так! Так ведь я же дура доверчивая!
Да, Лиля прекрасно помнила эту историю. Танькин любовник, не зная, как её удержать (ещё бы, сорокалетний мужик отхватил молодую, красивую девчонку, хозяйственную, добрую!) придумал вещь отвратительную, но, как ему казалось, действенную. Он незаметно для неё снял во время акта презерватив, а когда она это обнаружила - было уже поздно.
-Знаешь что, Танька, не переживай. Если ты и сделаешь аборт, это будет на его совести, если Бог есть, он не должен тебя за это судить...
Таня нерешительно перебила её:
-А может, наоборот? Может, это моя судьба? Подарок, так сказать? - она смутилась от произнесённого и замолчала.
-Не знаю, - натирая озабоченно подбородок, сказала Лиля. - Всё так перевернулось в жизни, что я уже ничего не понимаю. всё было таким простым и понятным, а теперь...
-А с ним мы ещё поквитаемся, - добавила Лиля, и её глаза нехорошо блеснули.
Таня с интересом посмотрела на неё.
-Я всё о себе, да о себе. А у тебя что, тоже какие-то неприятности, что случилось? В тебе чувствуется какое-то напряжение, злая энергия. Хотя какие у тебя-то могут быть проблемы - живешь с мужем, который тебя обожает, всё в порядке...Хотя подожди... я попробую угадать. Свекровь звонила?
Лиля поневоле расхохоталась.
-Знаешь, я бы с радостью согласилась выслушивать её телефонный бред по часу в день в течение месяца, вместо того, чтобы знать о происшедшем вчера. Вернее, не так... Знание, правду я не променяю ни на что... Но не суть. Слушай.
И Лиля поведала ей о событиях вчерашнего дня.
Некоторое время они обе сидели молча.
-Да, - нарушила тишину Таня. - Все они сволочи, какие же они сволочи! Ну, я понятно, ни пришей-ни пристебай, ну а твоему-то чего надо ещё? Жена молодая, красивая. Я всегда на тебя смотрю, думаю - вот мужу твоему повезло, и тебе тоже, единственная нормальная семья в моём окружении. Я уж сколько мужиков перевидала - все жёнам изменяют, до единого, а твой, думаю - уж никогда! Ведь так над тобой трясётся, встречает, ревнует...
-Потому и ревнует, что у самого рыло всё в пуху. Вот я ему не изменяю: так мне же не приходило в голову его ревновать, потому что я ему доверяла. А какие слова-то говорил, боже мой, какие слова! - Лиля закатила глаза. - Я, мол, слишком себя высоко ценю, чтобы, имея тебя, с какими-то там спать, мне кроме тебя нииикто не нужен, и вообще я брезгаю с чужими женщинами, сейчас время такое, опасно, СПИД можно запросто подхватить, ля-ля-ля, так красиво свистел, ты что! Заслушаешься! Но ничего, Танька! Мы их сделаем, этих козлов! Обязательно! Мы с тобой не из тех женщин, с которыми можно так безнаказанно так поступить. Мы - самые лучшие, во всём самые лучшие, и наша месть будет самой лучшей, и настигнет их в тот момент, когда они меньше всего будут этого ожидать!
Лиля сказала это так просто и так уверенно, что у Тани возникло... нет, даже не уверенность, а знание, что всё так и будет.


Глава шестая


Втащив вещи в квартиру, где она прожила восемнадцать лет, от рождения и до свадьбы, Лиля первым делом огляделась. Всё, решительно всё оставалось, как и прежде... на первый взгляд. При более внимательном осмотре глаз зацеплялся то за новую вазу где-нибудь под потолком на полочке, то букет сухих роз, торчащий на телевизоре "Loewe" со времён каких-нибудь Пунических войн, заменён на букет роз же, но - искусственных. Они с наглостью выскочек, сознающих своё происхождение и непреодолимую пропасть между ними и настоящими розами, пусть даже увядшими, с нарочитой развязностью и фальшивой пышностью оккупировали весь телевизор, и по этой их ненатуральной роскошности сразу бросалось в глаза, что - подделка. "Прямо ботаническое воплощение новорусского духу", - подумала Лиля. " Бедная мама, почему у неё совершенно отсутствует вкус? Взять хотя бы перстни, которыми унизаны её пальцы. Мало того, что на каждом пальце по одному, а то и по два кольца, так она золото носит вперемешку с бижутерией и уверяет, что этого никто не замечает. Даже если так, носить на двадцати пальцах двадцать пять колец - это безвкусица".
Раздевшись, Лиля прошлась по квартире, и ей показалось, что не было ни замужества, ни самостоятельной жизни... Лиля взялась за тряпку и начала уборку со своей бывшей комнаты. Кто знает, сколько в ней придётся провести времени?
Лиля механически вытирала пыль, а её мысли тем временем текли своим чередом. Она вспоминала сцену в метро, как будто просматривала видеоплёнку, останавливаясь в заинтересовавших местах, возвращаясь к незамеченным ранее деталям, и рассматривала всплывающие в памяти картинки с каким-то непонятным ей самой мазохизмом, упиваясь зрелищем предательства мужа...
И вдруг телефон взорвался мелодичной трелью!
У Лили бешено заколотилось сердце, внутри всё полыхнуло жаром, и тут же по спине полились струйки холодного пота.
-Чёрт! - вслух сказала она. - Совсем нервы ни к чёрту!
Телефон между тем всё звонил и звонил: раз, два, три, четыре... Лиля считала звонки и медлила. Говорить Лиля ни с кем ни хотела, но настойчивые звонки всё продолжались: пять, шесть... Лиля сняла трубку.
-Алло? - сказала она.
Но в трубке царила тишина, перемежаемая лишь далёкими шорохами и потрескиванием.
-Алло? - повторила она ещё раз. Но ответа как не было.
Лиля пожала плечами и положила трубку. Кто бы это мог быть? Подруг у Татьяны Вадимовны не было - во всяком случае, таких, которые стали бы ей звонить посредине дня. Подругами Татьяны Вадимовны были несколько деловых дамочек, которые объявлялись исключительно вечером или ночью. Витька? Возможно... Но вряд ли мама не предупредила его, подумала Лиля... "Воры! - вдруг вспыхнула в мозгу ослепительная догадка. - Ну конечно! Наверное, это воры прозванивают!"
Надо сказать, этот вариант имел под собой определённые основания. Увешанная золотом и брильянтами не хуже, чем новогодняя ёлка - искусственным дождём и прочей мишурой, Татьяна Вадимовна могла любому, имеющему хоть минимальные криминальные наклонности, внушить мысль о необходимости несанкционированного экспроприационного визита. Тем более что на стене висели две коровинские картины, доставшиеся от деда, а также в доме имелась пухлая папка с репинскими набросками, рисунками и этюдами, которая неизменно демонстрировалась всем впервые приходящим гостям, а таких было не так уж и мало. Кроме того, о чём не знали, но вполне могли догадываться или подозревать посторонние - о тайнике, устроенным Татьяной Вадимовной в собственной квартире. Точной суммы, хранившейся в нём, Лиля не знала, так как она постоянно пополнялась, но её вполне хватило бы на покупку дома где-нибудь на Майами-Бич и остатка вполне бы хватило на безбедную жизнь в том же Майами.
Но Татьяна Вадимовна деньги тратить очень не любила, обуреваемая жаждой накопительства. Раньше, много лет назад, работая ещё простым бухгалтером, она привыкла жить экономно, по необходимости, потом - когда за знания начали платить и деньги начали появляться - экономить приходилось, чтобы не привлекать внимания советских органов.А сейчас, работая главбухом в частном банке, имея дело с огромными объёмами денег, в том числе с не вполне законными объёмами и зарабатывая тысячи «уёв», экономила уже по привычке. Даже квартиру менять не стала, когда появилась такая возможность. Будучи главбухом, сама она банкам она не доверяла и любила повторять: "Все банки - частные, государственные - самые большие и наглые кидалы, уж я-то знаю! Хрен они получат, а не мои денежки!"
"Как кстати я приехала! - подумала Лиля. - Вот был бы номер, если бы маму обокрали!"
Потерзавшись этими невесёлыми мыслями минут десять, она вновь переключилась на обдумывание плана мести. Руки делали свою работу, мысли текли плавно, как вдруг...
-ДИЛИНЬ!
Лиля вздрогнула, тряпка выпала из её рук.
-ДИЛИНЬ, ДИЛИНЬ, ДИЛИНЬ! - заливался звонок.
"Это грабители! - лихорадочно мелькнуло в лилиной голове. - Или у меня начинается бред преследования? Что же делать, что делать?"
Она замерла, боясь почему-то сделать даже шаг, когда поняла, что ни один вор не станет так звонить: громко, отчаянно. И потом, в требовательном и неумолчном перезвоне ей почудилось что-то очень знакомое.
-Кто там? - спросила она.
-ДА Я ЭТО, Я! - взревел за дверью её муж. - ОТКРЫВАЙ СКОРЕЙ!
-Миша, ты, что ли? - спросила она, чтобы потянуть время.
-ДА Я!!! НЕ УЗНАЛА, ЧТО ЛИ? ОТКРЫВАЙ ЖЕ!
Она открыла дверь, и в прихожую ввалился Михаил.
-Лилечка, родная, да что же это такое? - плачущим голосом проговорил он.- Я пришёл домой, а там - вот! - и он протянул ей смятый клочок бумаги.
-На, читай!
Но Лиле не было никакой нужды читать записку. Она написала её не далее как три часа назад и прекрасно помнила её содержание. Но он сам развернул и скороговоркой прочитал:
-Вот, слушай! "Дорогой Миша, я несколько дней поживу у мамы. Лиля".
Объясни мне, что случилось? - и он схватил её в объятья.
-Лилька, милая, если ты меня бросишь, я этого не переживу!
-Да ну что ты... - сказала Лиля. Он перебил её:
-Лилечка, я чувствую, что ты от меня отдаляешься, но я не понимаю в чём дело и поэтому не могу этому помешать. Но в чём дело, что случилось? - он в волнении всё крепче сжимал её руки, не замечая, что делает ей больно.
-А ты сам-то как думаешь? - мягко усмехнулась Лиля, и, не дав ему ответить, высвободилась и продолжала:
-Видишь ли, у меня сейчас такой период... Надо осмыслить пережитое, подвести кое-какие итоги и вообще... мне хочется побыть одной.
-Лилька, не оставляй меня! Я не переживу, если ты меня бросишь!
И тут, к её великому удивлению, он сполз на пол и, обхватив её колени,
затрясся в рыданиях.
-Ну Миша, ну не надо, - попыталась поднять его Лиля. - Встань!
Но он ещё крепче обнял её ноги и глухо простонал, раскачиваясь в такт своим всхлипываниям:
-Ох, Лилька, какая же я сволочь! Я недостоин тебя! Если бы ты знала, какая я свинья!
Увы, Лиля слишком хорошо это знала. Но когда он поднял голову и она увидела на его щеках дорожки слёз, сердце её дрогнуло против воли.
Тщательно подбирая слова, чтобы не вызвать его подозрений, она произнесла:
-Мишенька, всё дело во мне, исключительно во мне. Я оканчиваю институт, определённый этап моей жизни близится к завершению. Правда, я всего лишь хочу побыть одна. И к тому же мамы нет дома, а здесь - подозрительные звонки...
-Да это я звонил! - воскликнул он. - Я просто убедиться хотел, что ты здесь.
-А почему ты молчал?
-Да подумал, что ты не будешь со мной говорить, или спрячешься так, что я вообще тебя не найду.
-Ты что, родной? С какой стати мне от тебя прятаться?
-Ну, мало ли...- уклончиво ответил он.
-А что, для того, чтобы я не захотела с тобой говорить - для этого есть повод?
Что-то юркнуло в его глазах, и он произнёс:
-Да нет никакого повода...
-А, кстати, почему ты не в фирме? - спросила она. - Что ты скажешь Малимонову?
-Это интуиция, - явно обрадованный переменой темы, честно признался он. - Чем дальше от дома я отъезжал, тем тяжелее мне становилось. Я позвонил в фирму, сказал, что опоздаю. Вернулся домой, а тебя нет. Вместо тебя - эта записка. Лилечка, прошу тебя, вернись домой!
-Нет, Миша, - сказала она мягко, но твёрдо. - Я вернусь... потом... попозже. И добавила мысленно: " Может быть."
-Лиля!
-Нет, Миша, - строго сказала она, - пока не вернётся мама, эти несколько дней - мои. Прошу тебя, не настаивай. И, пожалуйста, не вбивай себе ничего в голову, причина - только во мне.
...Через час Михаил, обласканный и успокоенный, уехал в офис. Лиля закрыла за ним дверь, и в комнате упала на свой детский диван. И там она зарыдала, уткнувшись лицом в маленькую, вышитую какой-то забытой старой родственницей подушку... Потом она, обессиленная, долго лежала, глядя в стену. Ей было плохо. Её мутило, болела голова. Нестерпимо хотелось курить.

***

Но чем дальше Михаил отъезжал от квартиры, тем тревожнее ему становилось. Приехав в офис, он попробовал заняться повседневными делами, но у всё валилось из рук, и он не мог толком сосредоточиться. "Что-то не так, - думал он, - но что же?" С одной стороны, ему не хотелось звонить и проверять снова, дома ли Лиля, но, с другой стороны, беспокойство овладевало им всё сильнее, и он не мог понять, в чём дело - ведь расстались они прекрасно, просто замечательно!
Наконец, не выдержав, он взялся за телефон.
Раз, два, три, четыре... Тщетно. Досчитав до двадцати, он положил трубку. Крикнул:
-Петрович, пошли подымим!
Куря на лестнице и ведя ни к чему не обязывающий разговор о служебных делах, он думал о Лиле. И вдруг его укололо:
"А может, она мне изменяет? И эти отговорки - только отговорки? Чёрт!"
Он затушил сигарету об стену и вернулся в офис, не заметив, что ладони у него стали мокрыми. Уже не заботясь о том, как это выглядит, он позвонил снова, потом ещё раз- в их с Лилей квартиру, смутно надеясь, что она одумалась и вернулась. Никого... Но тут один за другим посыпались факсы, прибежал шеф с выпученными глазами - а-ну-что-вы-тут-сидите-работать-работать! И неотложные дела не оставили ему времени беспокоиться.
Значительно позднее, когда все сотрудники - их было пятеро, не считая шефа, пили чай, раздался звонок. Взявшая трубку Валентина Алексеевна обернулась:
-Михаил Павлович, Вас! Приятный женский голос! - и лукаво улыбнулась.
"Лиля!" - обрадовался он и крикнул в телефон:
-Да!
-Мишенька, - протянул томный женский голос, - ну как у тебя дела, сладенький мой птенчик? Поболтай со мной.
-А, это ты, - пробормотал он, не скрывая своего разочарования. - Чего тебе?
Голос осёкся. Затем женщина заговорила, уже не так томно:
-Что это значит - чего тебе? Я звоню, потому что соскучилась, хотела поговорить. И вообще, ты забыл, что мы должны сегодня встретиться? Ты обещал меня куда-нибудь свозить!
-Послушай, мне сейчас некогда, - ответил он, вдруг ощутив внезапное раздражение и тоску. - Поговорим попозже.
-Что значит некогда? - негодующе спросила она. - Я же должна знать, куда мы едем и во сколько! Что мне одевать?
-О Господи, - простонал он, - ну я же сказал, что перезвоню! Ты понимаешь, что я работаю здесь, ра-бо-та-ю! У меня дела, здесь люди кругом, ну не могу я сейчас говорить!
-Как ты смеешь со мной разговаривать в таком тоне?!! Ишь, работа у него! Что-то раньше работа не мешала ему мне звонить и раньше времени уходить, и никаких дел не было!..
"Начинаются бабские разборки", - тоскливо подумал он и вслух сказал:
-Перезвоню, - и уже собирался было положить трубку, но донесшийся визг заставил его задержаться:
-Нет, ты не будешь перезванивать! Либо ты извиняешься, либо иди знаешь куда? Я таких как ты найду на рубль десяток! Я не собираюсь терпеть твоё хамство, понял?! Ка-а-а-зёл!
Он прикрыл трубку ладонью и тихо сказал:
-Ты совсем дура, да? Ты соображаешь, что ты несёшь?
Поток брани, донесшийся в ответ, заставил его прямо-таки бросить трубку из опасения, что кто-нибудь услышит. Но он не успел. Когда в офисе закипела обычная работа, Валентина Александровна наклонилась к Валентине Владимировне, сидевшей за соседним столом и негромко сказала себе под нос, успешно заглушаемая трелями телефонов, шипением факса, и щелчками компьютерных клавиш:
-А я думала, у них всё хорошо. Лилечка такая ведь милая девочка.
-Люди не ценят того, что у них есть. Есть жена - так они нет, чтобы сидеть спокойно и радоваться, что нашли кого-то, кто о них позаботиться, - ответила та, с непонятным ожесточением лупя по клавишам компьютера. - Тем более, что мог бы и получше себе найти. Ты не слышала, как она визжала в трубку? Он, видно, и сам не очень умён, если такую дуру себе нашёл. А насчёт Лили - я вам так скажу, моя милая: все эти молодые одинаковы. Я просто уверена, что эта Лилечка - тоже тварь порядочная. Нет, чтобы хотя бы Вас, Валечка, замуж взять, или меня, так они на молодых кидаются. Не понимают, что истинная женская красота - она с возрастом увеличивается. А молодые - что с них взять? Ни ума, ни жизненного опыта. Мордашки смазливые да кожа гладкая, и всё! Даже обед такая вертихвостка сготовить не сможет!
-Да, да! - согласилась Валентина Александровна. Хотя обе дамы были уже немолоды, они почему-то упрямо продолжали лелеять убеждение, что мужчине кроме еды и чистого пола ничего не нужно, и полагали, что тонны перестиранного белья и тысячи приготовленных завтраков - залог мужской верности. Михаил их не слышал. Он забыл об Оксанином звонке в тот момент, когда положил трубку. Им владела одна мысль - где Лиля? И ревность, и тревога, и сознание, что его оттеснили от контроля ситуации, вытеснили всякий интерес к Оксане. Жалкая навязчивая дурочка!.. А Лиля... Где же она, единственная?

Глава седьмая

Ещё до того, как раздался звонок, Лиля поняла, что это был Витька, по разухабистому пению, которое разносилось по всей лестничной площадке и больше напоминало, впрочем, стоны геморройного больного в сортире. Он был, как всегда, бодр и весел, но по ощутимому алкогольному духу Лиле стало ясно, чем материально подкреплён его оптимизм, ещё до того, как он раскрыл рот. Хищно мазнув по Лиле сальным вороватым взором, он ухмыльнулся (что, по всей вероятности, должно было означать приветствие), и, кряхтя, стал снимать ботинки. Лиля молча, подбоченясь, и не скрывая презрения, смотрела на него. Маленький, кривоногий, с повадками донжуана, который давно уже пережил свои лучшие дни, но всё ещё не желает в этом признаться, и даже самому себе, с потными разводами на лысом черепе, воняющий перегаром, он был ей в этот момент омерзительнее, чем когда-либо. Тут же ей на память пришёл Марк - достаточно холёный и благоухающий, чтобы его можно было противопоставить этому полупьяному Виктору Николаевичу, и ей стало ещё противнее.
- Зря стараешься, - холодно сказала она. - Мамы нет и два дня не будет. Она уехала на конференцию. Так что одевайся и уматывай. Я ухожу.
Он выпрямился.
-Как! - развёл он руками в шутовской манере, и, похоже, был искренне удивлён. - А я не предупреждён? Нет, не ценят, не ценят дядю Витю в этом доме! И ни одна добрая душа не напоит страждущего чашечкой кофе или чая? Впрочем, я бы не отказался от чего бы и покрепче. И самое-то интересно, что у меня это - то, что покрепче - с собой! А, Лилёк? - и он захихикал, продолжая раздеваться, и вдруг, внезапно протянув руку, провёл ей по груди.
Лиля с трудом подавила желание взять его за шиворот и вытолкать и процедила сквозь зубы:
-Мамы - нет. Я - ухожу. Сейчас.
Она взяла сумку, открыла дверь, и жестом указала в проём
-Вперёд!
До него, видно, начало доходить, что она не шутит.
-Больно шустра, стала, красавица ты моя, - медленно произнёс он. - И говоришь ты со мной неласково. Гляди, маме пожалуюсь.
И уж тут Лиле кровь бросилась в голову. Ох, не стоило ему этого говорить!
-Во-первых, может и красавица, да не твоя. Во-вторых, жалуйся маме, сколько влезет, чихать мы на тебя хотели, козёл старый! А в-третьих, (её уже понесло), кому сказала, вымётывайся отсюда, алкаш грёбаный! Живо, кому сказала! Мне что, ТЕБЕ (она выделила "тебе", как будто её вытошнило этим словом), мне что, ТЕБЕ ещё повторять надо? Ты уже должен лететь вниз по моей команде. Пулей!
Последние слова она выкрикнула.
Он выпрямился. Посмотрел на неё, нехорошо посмотрел.
-Ох ты, птичка моя сердитая. Ладно, не кипятись, не то лопнешь от злости. Я уйду. - Произнес эти слова он совершенно трезвым, ласковым голосом. Затем обулся и вышел.
Лиля оделась, захлопнула дверь, и наткнулась взглядом ... на Витьку. Тот стоял, скособочившись, как будто неведомая хворь его подкашивала, опершись на замызганную стену возле мусоропровода, и мусолил дымящийся окурок.
-Ну что, уж и покурить нельзя? Оскверняю, да? - осклабился он.
Молча Лиля нажала кнопку лифта. " Если он встанет и тоже будет ждать лифта, пойду пешком. Если он пойдёт пешком, поеду на лифте". Но выбирать ей не пришлось. Двери открылись сразу же. Ей показалось детским и глупым развернуться и идти вниз пешком.
Вниз они ехали молча. Он разглядывал её со странным выражением. И вдруг Лиля кожей ощутила, что он принял какое-то решение. Тут лифт остановился, она вышла первая и направилась к выходу.
-Лиля, - негромко сказал он.
Она не ответила, даже не оглянулась, продолжая свой путь к выходу. И тут он налетел на неё, сбил с ног, прижал к стене. Руки его рванули податливую молнию куртки, стараясь нырнуть под свитер. Отвратительные влажные усы накрыли её рот, и она не могла шевельнутся, прижатая немолодым, но очень ещё жилистым Виктором к стенке. Но когда первый шок прошёл, она рванулась и в ярости, шипя, как кошка, высвободилась из его захвата. Но он обхватил её ещё крепче и - это уже совсем никуда не годилось, повалил её на прямо на пол в подъезде, благо там было чисто, тепло и сухо, сел ей на живот, одной рукой зажал ей рот, другой - принялся расстёгивать штаны, бормоча:
-Кричи, сучка, кричи, всё равно никто не услышит... А услышит кто - всё равно не придёт никто, времена не те... - Справившись наконец с ширинкой, он достал нечто крохотное и непонятное, и попытался ткнуть Лиле в рот, с ненавистью съездив её мимоходом по лицу:
-Соси!
Лиля в неудержимой, неистовой злобе и ярости билась под ним, пытаясь его сбросить, с такой силой, что, будь он хотя бы чуть полегче, скинут бы был тут же. Но он, хотя и был одного роста с ней, весил раза в полтора тяжелее, и его сила была силой мужчины, а не женщины. Хотя в Лилином теле не было ни капли жира и она казалась худой, она была гибкой, как тростинка, и сильнее большинства женщин, сильнее и агрессивнее. Но её тоненькие худые руки, конечно же, не могли справиться с жилистыми руками бывшего моряка, увитыми мощными мышцами, а его толстые, покрытой задубевшей шкурой от бесконечной возни с машиной пальцы она вряд ли бы смогла прокусить, хотя и пыталась это сделать. Выгнувшись с очередной яростной конвульсии и беспорядочно шаря руками по полу, она почувствовала, как её пальцы коснулись чего-то гладкого, холодного. Руку тут же свело судорогой... и вдруг Витька замер с остекленевшими глазами, медленно выпрямился и рухнул на бок. Лиля лихорадочно вскочила на ноги, не понимая, что произошло, как вдруг заметила на его голове кровь и в этот же момент перевела взор на свою руку и увидела, что в руке у неё - горлышко бутылки, разлетевшейся на осколки при соприкосновении с витькиной головой, вот они, валяются веером. Она брезгливо отшвырнула горлышко, вся дрожа от возбуждения.
-Гадёныш, - пробормотала она и носком ботинка толкнула окровавленную голову. Он застонал, не приходя в себя. Жив. Лиля схватила сумку и выскочила на улицу, больше не заботясь, что станется с Евстигнеевым. Пробежав несколько шагов, она резко, на каблуках развернулась, схватила невесть откуда взявшийся кирпич, валявшийся у поребрика, развернулась и со всей силы ударила по переднему стеклу знакомой серебристой машины. Оно взорвалось осколками, которые усеяли красный капот. Сделав то же самое с задним стеклом, она отшвырнула кирпич и помчалась дальше, не в силах остановиться. Прохожие с удивлением оглядывались на девушку, которая мчалась, не разбирая дороги, прыгая через сугробы. Кучка подростков обрадованно засвистела ей вслед:
-Эй, девушка, ты куда?
Но Лиля даже не заметила этого. Она неслась, что было сил. Её гнал адреналин.

***

"... На теле потерпевшей - множественные ушибы и ссадины. Обращает на себя внимание наличие обширного повреждения кожного покрова лица, преимущественно его правой половины. Склера правого глазного яблока - ярко-красного цвета, глазная щель резко сужена. Отёк век. Нос - деформирован, резко отёчный, смещён влево. Пальпаторно определить наличие перелома не удалось из-за резкой болезненности. Носовое дыхание затруднено. На красной кайме губ - обширные травматические эрозии, покрытые серозно-геморрагическим отделяемым, местами начинающим ссыхаться в корки..."
Аккуратно отложив протокол в сторону, старший лейтенант Батурин уставился на подполковника Логинова спокойным, ничего не выражающим взглядом.
-Ну, чего вылупился? - буркнул подполковник. - Изнасилование. Пятнадцать лет. Ничего особенного. Работай.
-Э-э-э-э, - протянул было Батурин, словно собираясь что-то сказать, и замолчал.
Подполковник Логинов прекрасно знал, что хочет ему сказать Батурин: что у него, у Батурина, уже есть четырнадцать дел и это - пятнадцатое - уже слишком, тем более что у Коновалова их всего восемь, а у Барсукова и того меньше - три, и что он, Батурин, просил неделю отпуска, в котором не был уже два года, да и много чего ещё хотел бы сказать старлей Батурин. Но подполковник знал также, что никогда Батурин этого вслух не произнесёт, ограничится своим всегдашним "э-э-э", и ещё знал подполковник, что все дела будут оформлены так, как надо, а главное - в срок, и халтурить старлей не будет: и с людьми поработает, и все бумажки подошьёт, и ему, подполковнику Логинову, проблем не создаст. Поэтому он с легким сердцем ответил Батурину:
 -Чего - э-э-э? Иди, Дмитрий. Иди, кому говорю. Ну некому больше!
Тот помедлил секунду, но на его лице ничего не дрогнуло, и он бесстрастно ответил:
-Слушаюсь, Юрий Васильевич! - и повернулся к двери.
-Эй! Постой, - окликнул его Логинов. Батурин приостановился, держась за ручку двери.
-Ты... это... А впрочем, ладно... Иди.
-Слушаюсь, - ответил он и тихо притворил за собой дверь.
Проходя мимо коноваловско-барсуковского кабинета, Батурин услышал доносящиеся из-за двери взрывы хохота, и, подумав секунду, решил зайти. Там сидели Барсуков, Коновалов и Анечка, и слушали историю про коноваловскую тёщу. Батурин её уже слышал.
-Привет, Дима! - воскликнули хором Барсуков и Анечка, а Коновалов, не отрываясь от рассказа, потряс ему руку.
-...И видит она - на помойке толчок стоит, совсем новый. А она до этого раковину почти новую подобрала: какие-то богатеи квартиру скупили, и всё оттуда выкинули. Она хватает этот унитаз, бежит домой, срочно вызывает сантехника. Он ставит ей этот толчок, старый она торжественно относит на ту же помойку, возвращается домой, моет тот, свежепоставленный, потом садится, и он прямо под ней разваливается на куски! Оказывается, он был весь разбитый, склееный клеем, а сверху замазан эмалью. Ну, что делать? Бежит моя тёща обратно на помойку, за своим родным. Так добрые люди уже ноги приделали! Новый унитаз покупать её жаба душит, и теперь она всех изводит темой людского коварства: "Нет, вы только подумайте - и часа не прошло, а унитаз уже унесли!" А я только представлю, как она теперь в дырку целится! Ой-ёй-ёй! - и загоготал, утирая слёзы. Барсуков упал лбом на стол, визжал тоненько, раскачивался, и даже сдержанная Анечка сидела пунцовая, с мелко трясущимися плечами, хотя сказала всё же:
-Ну и пошляк же ты, Серёжка!
-Чаю хочешь? - спросил Коновалов и протянул свой стакан - мол, ничего, если я в свой налью? Батурин кивнул - а, чего там, наливай.
Коновалов бросил пакетик "Липтона", налил кипятка и поставил стакан на стол. Батурин присел рядом, вынудив Анечку подвинуться.
-Ты как слон, Батурин, даром, что такой маленький! - недовольно сказала та.
-А чего это наша Анна вечно на Димку наезжает? - притворно озадачился Барсуков.
-Ты, Анна, правда зря на Дмитрия наезжаешь, - серьёзно ответил Денис Коновалов. - Он мужик правильный.
-Она не наезжает, она стимулирует! - рассмеялся Барсуков. - Критика снизу, в ней что-то такое есть. Нашему хрычу только попадись без бумаг в руках, или даже хоть пройдись неторопливо - сразу озадачит. А как только Анька тебя, Димон, стимульнёт - сразу энергии прибавляется.
-Хватит трепаться, Сашка, - сказала Анна.
-А может, его Анькин бюст стимулирует? - предположил Коновалов.
-И за его суровой мужественной внешностью таилось нежное, трепетное сердце! - продолжал Барсуков. - И вот сейчас... какой-то думой глава его отягчена...- и тут он заметил папку, лежащую на диване.
-Дмитрий! Это какое же? Двенадцатое?!!
-Пятнадцатое, - ответил Коновалов. - Надо держать руку на пульсе жизни родного коллектива.
-Ну ты даёшь! - восхитился Барсуков. - Ну когда же у меня-то столько будет?
-Когда сможешь вести все свои дела правильно, тогда и будет! - сказала Анечка.
- Так бери, я что, против, что ли? - усмехнулся Батурин.
- Так ведь не ему дали, а тебе! - Коновалов спрятал немытый стакан за груду бумаг на окне.
-Если бы у меня дела были интересные, - уныло сказал Барсуков. -А то не дела, а фигня какая-то.
-Фигня, не фигня, это никому не интересно, - строго ответил Коновалов. Капризничать можно стажеру, а ты уже два месяца как штатный сотрудник. И я помню, как мне в тот Новый год пришлось почти все твои дела доделывать: Саша, блин, не справляется! Димке потому дают пятнадцать дел, потому что за ним никто не доделывает.
-Так я ж молодой был и глупый! - воскликнул Барсуков.
-А ты и сейчас такой! - беззлобно махнул рукой Коновалов. - Ещё десять лет пройдёт, пока из тебя толк получится. А сейчас ты - сырой материал. Необработанный. Хотя способности, задатки в тебе есть, это бесспорно. Когда-нибудь ты станешь генералом, а мы будем к тебе приходить, чего-нибудь клянчить, ха-ха! Ляксандра Лексеич, а Ляксандра Лексеич, дайте кабинетик побольше, да работы поменьше! Но ты слишком на частностях застреваешь в ущерб работе в целом. Так что не зазнавайся.
-А давайте из неё чучело сделаем? - вдруг вслух сказал Батурин.
-Из кого? - не понял Коновалов.
-Из Анны, - пожал тот плечами, и застенчиво, коротко улыбнулся. У него была такая привычка: глянуть на собеседника, быстро, испуганно улыбнуться и опять глянуть, как будто с опаской - не будут ли бить? Сделал так мальчишкой раз, сделал два, и привычка осталась. Получалось очень смешно, особенно в компании.
Мужчины заулыбались.
-А мне, чур, бюст! - воскликнул Барсуков.
-Не-е, - ответил Батурин. - Что же это за чучело без бюста? Вот поставлю у себя, рядом со столом... Или нет, лучше у входа. С кокошником и подносом.
-Ах вы, засранцы! - ответила Анна. - Когда надо вам что-то напечатать, то сразу - Анечка то, Анечка сё! И думаете, ваши дурацкие приколы сойдут так, безнаказанно?
-Так ведь сейчас нам печатать не надо! - рассмеялись все трое.
Анечка обиделась и ушла.
С её уходом весёлая атмосфера как-то сразу улетучилась.
-Что у тебя? - спросил Коновалов.
-Изнасилование, - ответил Батурин.
-Смотри-ка, - сказал Барсуков, листая папку,- уже и заключение эксперта есть! Когда успел?
-Это Митрофанов вчера, не я.
-А он где?
-У него в Иркутске муж сестры разбился, он на похороны улетел.
-Разбился? - остро взглянул Коновалов. - Когда?
-Вроде, во вторник утром. Ехал всю ночь, заснул за рулём.
-Вот ведь, - призадумался тот. - Живёшь и не знаешь... Ладно, мужики, по коням. Я зайду к тебе, Дима, попоздее.
-Давай, - ответил тот.
Они вышли в коридор и разбежались по делам. Начинался обычный рабочий день.

Глава девятая

Бросив трубку, Оксана не могла себе найти места от переполнявшего его гнева. Она отшвырнула подушку, валявшуюся на неприбранной постели, швырнула на пол  кота, сладко спавшего на ней, и встала с кровати перед зеркалом.
-Вот гад! - вслух сказала она. - Что он там себе воображает? Да я таких, как он, могу миллион себе найти! Подумаешь, крутой нашёлся. Ну ничего, он ещё пожалеет об этом! В ногах у меня валяться будет!
Она начала расчёсываться, и её рука замерла на полдороге.
-Вот чёрт! - воскликнула она, и озабоченно вгляделась в зеркало. - Того и гляди, я вся пойду морщинами... от этих проблем.
Она схватилась за крем, щедро выдавила его на лицо, и тут раздался звонок.
-Алё, - недовольно сказала она.
-Оксанка? Это я, Наташка. Ну, как дела?
-А, никак. Со своим козлом пособачилась.
-Да ну? А чё случилось-то?!!
И, снова сев на раскиданную постель - как и была, неумытая, нечёсаная, с остатками крема на лице, Оксана принялась излагать ей подробности.
-Наплюй, - сказала подружка, выслушав её. - Я тебе чего звоню: меня Рауф в клуб пригласил и просил тебя тоже прийти, с ним будет друг.
-Друг? - деловито переспросила Оксана. - Сколько лет? Деньги есть?
-К тридцатнику, вроде...Ну не так, чтобы много, но и не бедствует. Так, вроде ничего. Но я толком сама не знаю.
-А когда?
-Сегодня в десять Рауф за мной заедет, так что приди к половине.
-Замётано!
-Ну, жду!
"Вот как хорошо, - довольно подумала Оксана, - На ловца и зверь бежит. И нафиг мне этот дурак не нужен!"
Она опять взяла телефон и набрала номер.
-Алло! - ответили ей.
-Михаила позовите, - сказала она.
После секундного замешательства невидимая женщина на том конце провода вежливо произнесла:
-Да, пожалуйста!
Через несколько мгновений он произнёс:
-Я слушаю!
-Вот-вот, слушай внимательно! - заявила она. - Раз ты не хочешь выполнять свои обещания насчёт сегодня, я иду со своим новым парнем. Так что не утруждай себя перезваниванием.
-Быстро же ты нашла мне замену... Ну, счастливо тебе!
-Смотри, пожалеешь!
-Да ничего, постараюсь как-нибудь это пережить, - холодно ответил он. - Удачи тебе в ощипывании мужиков, - и положил трубку.
"Нет, она всё-таки дура" - подумал он.

***

Николай Иванович Демичев, пятидесяти двух лет, уже пять лет как официально нигде не работал. Трудового стажа для пенсии у него уже было достаточно, а зарабатывать на жизнь ему помог случай в лице сына старого приятеля Феликса, Ромы.
-Привет, дядь Коль! - приветствовал он его, когда Николай Иванович зашел однажды навестить друга.
-Как дела?
-Да ничего, спасибо, - неторопливо ответил дядя Коля.
-А с деньгами как, хватает ли? - вроде как невзначай поинтересовался Рома.
-Ну это опять же, смотря на что, - осторожно отозвался Николай Иванович. Этот Роман даром, что сын лучшего друга, всё равно жаловаться на бедственное положение Николаю Ивановичу не хотелось. Но, с другой стороны, ведь не просто так он спрашивает. И Николай Иванович добавил:
-На хлеб - хватает.
Ромка - умный. Ответил:
-А на масло не желаете ли подзаработать?
-Отчего же! - сказал Николай Иванович, в душе обрадовавшись. - А что надо делать?
-А, ничего особенного, - махнул Ромка тощей волосатой рукой. - Вы же, дядя Коль, по радио специалист, так?
-Ну, был когда-то.
-Мне нужен порядочный, толковый специалист по всяким радиоделам, торговать на рынке в Автово. Что бы я мог положиться, отлучиться, чтобы Вы могли покупателям всё толково объяснить. Только вот у меня специфика... Я торгую среди всего прочего подслушивающими устройствами.
-"Жучками"? - догадался Николай Иванович.
-Да, - сказал Роман. - Да. И ими тоже. Сможете ли Вы разобраться с ними?
-Сынок, - проникновенно сказал Николай Иванович, - скажу честно, жучков я никогда не видел и только читал про них в шпионских детективах. Но если ты мне дашь немножко времени, я буду в них разбираться как в своих пяти пальцах. Я думаю, что ничего в них сложного нет.
-Да конечно! - воскликнул Рома. - Разберётесь, дядя Коль, за три дня! Сказать по правде, специалистов по такой аппаратуре полно, и по всякой другой, но я именно с Вами хотел работать, потому что Вы - человек проверенный. С улицы не хотел брать, тем более что у меня в отношении Вас далеко идущие планы. Продавцов у меня несколько, их тоже надо контролировать, а я не могу разорваться.
Вот так и получилось, что Николай Иванович стал торговать на рынке. Освоившись, Николай Иванович стал заниматься ещё и установкой этих самых "жучков", благо, что дело это было нехитрое, Роман не протестовал, а ему - Николаю Ивановичу - всё лишняя копейка. Со временем Николая Ивановича узнали на рынке, к нему стали присылать людей, и он так втянулся, что уже и не мыслил себя без торговли, без каждодневного рыночного гомона и толкотни. К разным, постоянно меняющимся лицам он тоже привык, поэтому нисколько не удивился, когда к нему подошла молодая девушка и спросила:
- Скажите, пожалуйста, а как мне найти Николая Ивановича?
- Он перед Вами, - с достоинством ответил Николай Иванович. - Что Вам угодно?
- Меня к Вам направили, - сказала девушка и махнула рукой куда-то назад, в рыночные дебри, - я Вас с трудом нашла. Мне сказали, что у Вас лучше всего выбор, и Вы их устанавливаете.
- Ага, - понял Николай Иванович, - жучки?
- Да, жучки, - обречённо вздохнула она.
- Ага! - сказал он. - А как вы предпочитаете?
- То есть?
- Видите ли, в чём дело, - Николай Иванович облокотился на прилавок, приготовившись читать лекцию, - всё дело в том, как вы будете воспринимать информацию, полученную от данного устройства. Либо вы будете вести запись, а потом забирать кассету, то есть микрокассету с плёнкой, либо вы будете слушать... э-э-э... Так сказать, в прямом эфире? Как вы вообще это себе представляли? Систем существует множество. Есть модели, которые считывают колебания стёкол в комнате, возникающие при разговоре; другие крепятся к системе водоснабжения, и то, что говорится на девятом, слышно на первом. Конечно, они и стоят соответствующе. Потом…
-Мне нужно… - сказала она. - Такой, для комнаты…Или нет. Пусть будет на телефон. Сколько?
Николай Иванович глянул на неё ещё раз и - решился. Произнеся сумму, он сам испугался, открыл было рот, готовясь отвечать на ругань, должную посыпаться с уст покупательницы, как вдруг...
-Хорошо, - сказала она. - Поехали.
Николай Иванович захлопнул рот.
«Надо было просить вдвое больше. Нет, втрое.»
Лишних вопросов Николай Иванович никогда не задавал. Это не его дело.
Его дело - помочь выбрать, установить. А детали... Меньше знаешь - лучше спишь. Другое дело, что зачастую клиенты проникались к нему доверием, охотно разговаривали, шутили. Ну, не все, конечно, но и такое бывало. Но с этой дамой у Николая Ивановича контакта не получилось. То ли на психику она давила, то ли глаз дурной, а однако же Николай Иванович был доволен, когда выбрался из её квартиры.
Приехав на рынок, он с досадой обнаружил, что партия радиодеталей в три тысячи штук, пущенная в продажу позавчера, оказалась с браком, и уже потянулись первые разозлённые покупатели, требуя замены деталей. Он принялся звонить Роману и поставщику; не смог дозвониться ни до того, ни до другого. Тут же вскоре выяснилось, что заболел один продавец, а это - оборот падает. Убыток. И вдобавок у него самого от этой нервотрёпки разболелся желудок. Так что к середине дня и девушка, и жучок стёрлись из памяти Николая Ивановича, вытесненные более неотложными нуждами.

***

-Алло, здравствуйте. Старший лейтенант Батурин вас беспокоит. Я говорю с мамой Лены?
-Да, слушаю Вас.
-Я веду следствие по делу Лены. Мне необходимо встретиться с ней и побеседовать... Как она себя чувствует?
-Как, как! А как Вы думаете, как она может себя чувствовать? - устало ответила женщина. - Ни с кем говорить не хочет... А какой смысл сейчас её опять тревожить? Уже ведь всё спрашивали, и не один раз. Милиция расспрашивала, потом врачи, потом опять милиция. Есть какой-нибудь толк в этом? Только мучите девочку. Всё равно не найдёте этих гадов.
-Значит, Лена отказывается давать показания? - уточнил Батурин. - Только учтите, отказ всё равно надо зафиксировать письменно. Но знайте, что тогда шансов найти преступников практически нет.
-Да не отказывается она, что вы за люди бессердечные!..
Но Батурин мягко прервал готовый обрушиться поток слов:
-А не отказывается, вот и славненько! Она сейчас дома?
-Да где ж ей быть...
Лена лежала в постели, отвернувшись к стене - маленький, свернувшийся клубочек. Окна занавешены наглухо тёмными шторами, в комнате темно и душно, в случайном золотом луче - столб пыли. Рядом - мама, отец. Батурин, как всегда в такой ситуации, почувствовал себя неловко и неуместно, словно видя себя со стороны: наглый, бесцеремонный чужак, посыпающий солью свежие раны, да ещё и непонятно зачем: ведь всем известно, что все равно никого не найдут. Батурину всегда хотелось сказать: да если вы сами не верите, не хотите нам помочь, зачем же тогда упрекать милицию и прокуратуру в лени и равнодушии, если даже вам, над которыми надругались, ограбили, - даже Вам это безразлично? Но он сдерживал этот порыв, натыкаясь на раздражённое: а, как же, знаем, какие вы герои! Поэтому он молча встал перед дверью, взглянул на мать, та поняла и открыла дверь:
-Леночка, к тебе пришли.
Лена не шелохнулась.
Батурин тихо шагнул в комнату, извиняюще развёл руками и закрыл дверь, оставшись наедине. Мама девочки явно была недовольна, но протестовать не решилась.
-Меня зовут Дмитрий Александрович, - тихо сказал он, - и я веду твоё дело. Как ты сейчас?
Ни звука...
-Лена, повернись ко мне, пожалуйста, - попросил он.
Молчание.
Вот это самое трудное - безразличие. Депрессия. Он помолчал, собираясь с силами. Разговор предстоял не из лёгких.
Он тихо начал, сидя рядом с кроватью и смотря в сторону:
-По статистике, семьдесят процентов изнасилований совершаются знакомыми. Не маньяками в подъездах, не неизвестными злыми дядьками в масках и с кровожадным оскалом, а знакомыми. Теми самыми парнями, мужчинами, которые учатся и работают рядом с тобой. Я уже тщательно ознакомился с твоими показаниями. Ты сказала, что не знаешь, и я тебе верю.
Ты же не станешь выгораживать этих скотов. Но, Леночка, уже прошли сутки, ты могла всё обдумать и прийти в себя. Не редкость, что такие же, как ты, молодые девочки боятся рассказывать, кто их изнасиловал, потому что запуганы. Им угрожают, что всё станет известно в школе, во дворе. Но, может быть, ты знаешь, что дела об изнасиловании не прекращаются даже в том случае, если ты заберёшь заявление. Это сделано специально. Ты знаешь, что в зонах с такими делают? То же, что делали с тобой. Насильников сами зеки наказывают лучше, чем это делает просто заключение. А когда преступник выходит на свободу - если выходит - это больной, опущенный, человек. За несколько лет в зоне он наживает столько врагов и столько проблем, что... Так что не бойся, Леночка. Взрослая женщина, если с ней такое происходит, говорит себе: ну, гад, я тебя посажу, и плюёт на угрозы, потому что знает: а что ему ещё остаётся, кроме угроз? И его сажают. Оправдательных приговоров практически не выносят. Прокурор выпишет ордер, и они уже сегодня окажутся за решёткой. В крайнем случае - завтра.
Он замолчал, переводя дух после такой длинной речи, и впился взглядом в неподвижную фигурку, лежащую лицом к стене. По опыту он знал, что в такие минуты никогда не надо торопить. Человек должен обдумать и сам принять решение. Если его подталкивать, всё испортишь. Поэтому он молчал.
В золотом луче, медленно кружась, оседала пыль.
И вдруг Лена шевельнулась. Медленно, нехотя, она стащила одеяло с головы.
Приподнялась на локтях, и - ещё не сидя, но уже полулёжа, повернулась к Батурину. Он чуть не отвёл глаза: страшное, заплывшее лицо, красный глаз, распухший нос, но вовремя сдержался. Продолжал смотреть - молча, выжидающе.
Лена заговорила первая. Голос у неё был сиплый - видимо, сорван криком и плачем.
-Сначала я даже не поняла, что это со мной происходит, - тихо сказала она. - Знаете, как во сне... И уже потом, когда всё кончилось, мне тоже казалось, что это не со мной. Уже потом... в милиции... когда мама с папой меня отвезли... и у врачей. Ну почему именно я? И мне ничего не хотелось. Наоборот, лучше б я умерла тогда. Но сейчас меня взяло зло. Если бы сейчас они меня поймали, я бы им просто так не далась бы.
Она сказала это по-прежнему негромко, тусклым голосом, но так глянула на Буторина страшным ярко-красным глазом, что ему стало... да, ему стало если не страшно, то не по себе - это точно. И в этот момент он поверил - правда, не знает она тех подонков.
-Я верю тебе, Лена, - сказал он таким же тихим и бесцветным голосом, отзеркаливая её интонации и ритм речи, чтобы не нарушить тончайшую ниточку контакта. - Верю, что ты их не знаешь. Но остались ещё тридцать процентов. Теперь начинается самое трудное. И мне, Леночка, понадобятся все твои силы. Без тебя мне будет очень трудно их поймать, практически невозможно. Ты готова?
Она кивнула, опустив глаза.
-Мне надо знать, что с тобой случилось. Я читал протокол, но нужно, чтобы ты рассказала мне всё сама, тем более что прошло какое-то время и, может быть, ты вспомнила новые подробности. Я понимаю, это тяжело, но это надо, Лена.
-Допустим, что всё, с тобой случившееся, укладывается в разряд маньякоподобных преступлений. Но при ближайшем рассмотрении это не так. И я объясню, почему. Вспомни до мельчайших подробностей, как это началось.
-Я шла домой с курсов...
-Каких курсов?
-У нас в школе компьютерные курсы.
-Так, хорошо!
-Когда я подходила к парадной, шла от остановки, какой-то парень мне крикнул: Лена! Ну, я и обернулась...
-Постой, постой! Почему ты сказала, что он крикнул именно тебе?
-Ну он же моё имя назвал! - удивилась Лена. - И потом, кроме меня, там вообще никого не было. А когда я обернулась, он уже подходил ко мне. Схватил за руку, и потащил к машине... - она отвела взгляд.
-Так... Значит, он тебя знал. Он тебя знал, а ты его нет?
-Да не знаю я никого из них!
-Тише, тише, успокойся... Значит, он знал, как тебя зовут. Скажи, а не создалось ли у тебя впечатление, что ждали именно тебя? Или же наоборот, что ждали кого-то, всё равно кого? И что будь на твоём месте другая, затащили бы её? И, может быть, твоё имя назвали наугад?
-Не знаю... - помолчав, сказала Лена. - Не знаю...
-И дальше?
-Меня кинули в джип. Там сидели четверо. Две каких-то бабы и два парня.
Я сказала, куда вы меня везёте. А баба, которая рядом сидела, сказала, заткнись, я только хотела ещё чего-то сказать, она развернулась и как въехала мне по лицу. Ну а кто бы не замолчал после такого? Ну, ехали, ехали. Мне надели мешок, так что я не знала, куда. Потом вышли. На пустыре. Там стройка заброшенная, с забором, ну, вы знаете...
Батурин кивнул. Выбираясь оттуда, девочка, запомнила место. Пустырь на диком Юго-западе, где кончается город и где всегда холодно от пронизывающего балтийского ветра.
-Потом мы вышли, и из второй машины вышли двое, но там ещё кто-то оставался, потому то стекло приоткрылось и кто-то снимал на камеру. Мужик спросил, знаю ли я, за что меня привезли сюда. Я сказала, что нет. Он засмеялся и сказал: ну, сейчас узнаешь. А баба, та, которая меня ударила, сказала: как её, средне или совсем. Он сказал, средне, но хорошо. А та ответила, какие мужики сволочи, особенно эти старые хрычи. Ну, теперь-то хоть один козёл узнает... А тот обернулся и как рявкнет: кончай болтать, дура. И мне как двинет. Схватил за шкирку, как котёнка, и в джип. А там... Их было четверо, но один меня не тронул. А другой два раза... - её голос упал до бессильного шёпота. - А потом меня били эти две девицы... Она смолкла.
-Старые хрычи... - пробормотал он. - Старые хрычи...А потом?
-Они уехали. Меня там бросили. Я выбралась. Меня подвёз до дома какой-то дядечка. Долго никто брать не хотел. Видят - шалава побитая, - горько усмехнулась она. - Хорошо, хоть один человек нашёлся...
Лена начала уставать. Первоначальное оживление прошло, и она бессильно откинулась на подушку. Батурин заметил это и решил на этом закончить.
-Значит так, Леночка. Придешь ко мне через три дня. Но эти три дня ты не просто так лежи, а вспоминай. С кем ссорилась в последнее время, в том числе с девчонками, есть ли среди твоих знакомых люди, которые могли бы желать тебе зла, и всё такое. Куда прийти, в смысле адрес, оставлю у родителей. Договорились?
- Договорились... - беззвучно сказала Лена, опять отворачиваясь к стенке.
Закрыв дверь в комнату, Батурин сказал матери:
- Теперь я бы хотел побеседовать с вами.
- Да, пожалуйста... Вы уж меня извините, что я с Вами по телефону грубо разговаривала.
- Да на здоровье, - серьёзно сказал он. - Мне даже понравилось, - чем вогнал Ларису Геннадьевну в краску.
Усевшись на предложенный ему стул в гостиной, он строго взглянул на неё.
- Евсигнеева Лариса Геннадьевна, так?
- Да, это я...
- Рассказывайте.
- Да чего рассказывать-то, всплеснула руками Лариса Геннадьевна. - Это ужасно... Как гром среди ясного неба. Такая трагедия для нас... Бедная девочка... - и она заплакала.
- Лариса Геннадьевна, я прекрасно понимаю Ваши чувства. Да, это ужасно. Но Вы же взрослый человек. Возьмите себя в руки. Если мы с вами сейчас пустим тут слезу оба, толку будет мало. Поэтому прекратите плач и отвечайте на мои вопросы. С каждой минутой уходит драгоценное время.
- Да, да, простите меня, - пробормотала она. - Что бы хотите узнать?
Но беседа с мамой ничего не прояснила. Леночка - домашняя девочка. На дискотеки - раз в месяц, а то и реже, с друзьями из класса. Две девочки и два мальчика. Все - хорошие дети, всех давно знает. Учится хорошо. Нет, наркотики не употребляет, что Вы! Нет, денег не просила. У неё же всё есть!
Дома - всё в порядке. Не знаю, ума не приложу, кто бы это мог быть! Нам? Нет, не угрожали. Кому мы нужны? Что вы, это смешно.
Разговор с отцом - Виктором Николаевичем Евсигнеевым - тоже ничего не прояснил. Правда, Дмитрию не понравился его вид и манера держаться - агрессивная, вызывающая, как будто это он, Дмитрий Батурин, виноват в случившемся. Но нельзя требовать слишком много от человека, находящегося в таком состоянии. Что-то помимо этого тоже не понравилось старшему лейтенанту - пару раз он ловил на себе его взгляд, словно раздумывающий: а не поделиться ли сомнениями? Но нет. Никаких предположений по поводу происшедшего Батурин не услышал.
Но Батурина не оставляло чувство, что зацепка - вот она, где-то рядом.
"Старые хрычи, старые хрычи..." - вертелось у него в голове. И он решился:
- Виктор Николаевич, скажите, что, по-вашему, могла означать фраза, брошенная одной из преступниц: "Ну наконец-то эти старые хрычи узнают?"
Тот внезапно запнулся, стал желтеть:
- Так там ещё и старики были?
-Да нет же, - сказал Батурин, - кто-то из них просто произнёс это слово...
Он устал и был рад уйти из накалённой атмосферы этого дома, оставив им свой телефон и получив обещание зайти через три дня. Предстояло ещё опросить соседей.

Глава десятая

 Из всех жильцов дома по проспекту Луначарского, 108, корпус один, только несколько человек из опрошенных видели случившееся. Первой Батурин расспросил Иванову Мальвину Ивановну, шестидесяти восьми лет. Коротко стриженая старая дама, радуясь собеседнику, заверила его, что "всё выдаст, как есть на духу".
- Расскажите, Мальвина Ивановна, поподробней, всё, что Вы видели.
- Дак чё? Сидела я подле окна, пила чай с сахаром вприкуску. Сахарок-то дорог нынче, дак я его не в чай кладу, а за щеку, кусочка - то и хватает. На пенсию не особо разбежисси. У меня-то ещё пенсия большая, почти полторы тыщи.. А ну-тко, было бы четыреста, как вот у подруги моей? Ложись да помирай!.. Вот раньше, помню, в наше время, в застольные времена - я их называю не застойные, а застольные, потому как всё на столе у людей было...
- А нельзя ли ближе к делу, Мальвина Ивановна?
Нисколько не обидевшись, что её прервали, она тут же переключилась:
- А чего тут говорить? Крики услышала, в окно-то глянула, да пока всмотрелась - глаза старые, ничего и не увидела. Машины какие-то уезжали со двора, да и только.
- Какие?
- Да кто ж их разберёт, - махнула она рукой, - какие-то не наши. Их сейчас столько всяких!
-А как вы определили, что не наши?
- Так ведь одна большая, черная, стёкла чёрные, сзади запасное колесо висит. А вторая... тоже не наша, но сказать, почему, не могу.
Батурин вытащил пачку фотографий автомобилей.
-Будьте добры, посмотрите. Может, найдете похожие.
Надев очки, она долго и озабоченно разглядывала фотографии, возвращалась к уже просмотренным, и, наконец, отложила несколько штук.
- Вот такая была. Не скажу, что в точь такая, но похожа, - сказала она, протягивая ему первую.
-Это называется "джип", - сказал он, глянув на неё. - Какого, вы говорите, цвета он был?
-Чёрного, милай, чёрного!.. А вторая - то ли эта, то ли эта - не знаю, врать не буду.
На трёх других были сфотографированы разные иномарки: "Мерседес", "Ауди" и "Опель". Очертаниями они, действительно, были очень похожи.
-А эта какого была цвета?
-А кто её знает. Вроде, тоже тёмная.
-Чёрная?
- Может, и чёрная... Не помню, милый.
Батурин вздохнул.
-А номера случаем не заметили?
- Э-э, миленький! Тут каждый день молодые гуляют, кричат. Так что, каждую машину теперь помнить?
- А кто кричал и что кричали, не помните?
-Девочка кричала. Шибко кричала, но недолго, - уверенно ответила она.
-А что именно она кричала?
Мальвина Ивановна чуть призадумалась.
- Ну, точно я вам не скажу, но "помогите! Пустите!" я слышала. Ещё чего-то она кричала, но совсем мало. Пару-тройку раз - да и смолкла.
- Ну что ж, Мальвина Ивановна, большое спасибо, - сказал он, вставая. - Вы нам помогли. Если что-то вспомните или услышите, позвоните мне или приходите.
- Ну, ежели вспомню, так отчего ж не прийти. Приду, - ответила она.
-До свидания, - сказал он на пороге.
-И вам не болеть! - отозвалась старуха со странным именем Мальвина Ивановна.

**************
 Примерно с таким же успехом прошли опросы и остальных свидетелей. Никто ничего не знал толком, большинство что-то знало - от соседей, слышали где-то что-то краем уха, и все, абсолютно все имели на счёт происшедшего свою собственную версию, которые, взятые все вместе, представляли интерес разве что для какого-нибудь социолога, пишущего работу типа "Неофициальные механизмы распространения неадекватной информации и пропорции её искажения в объединенном территориально социуме". Опрос лениных друзей также ничего не дал. Обычная девчонка: свои неразлучные подруги, свои недоброжелатели - пара тройка одноклассниц, которым она не нравилась - но не больше, просто на уровне необщения, и основная масса - нейтральных знакомых.
Но Батурин чётко понимал: ничего не происходит из ничего. Где-то была она, та зацепка, за которую он должен был ухватиться и которая, подобно волшебной нити Ариадны, должна была привести его к кому-то, кто безнаказанно живёт, не мучаясь угрызениями совести после содеянного.

***************
- Ну, ты как? Как себя чувствуешь?
- Да в принципе ничего, хорошо. Только слабость сильная. Но почти не тошнит.
- Ну это же надо, - в который раз удивилась Лиля. - Вечно у нас, медиков, всё не как у людей. Я читала, что у животных ложная беременность встречается часто, но у людей - это казуистика почти что.
- Да, - отозвалась Таня. - Уж никак не думала, что со мной такой может приключиться. Хорошо, что УЗИ догадалась сделать.
- Значит, ты по настоящему не беременна, но всё, как у беременной...Что там с твоим гипофизом?
- Записалась на послезавтра к Елене Дмитриевне на допплерографию сосудов мозга, и после этого пойду сдавать все гормоны. Эндокринолог сказала. Что у меня с детства что-то было не в порядке, и что если бы лечили, как положено, то всё было бы нормально.
Лиля и Таня сидели в крохотной комнатке, которую снимала Татьяна. Маленькая, на первом этаже, заставленная какими-то коробками, баулами с "добром", а на самом деле - со старым тряпьём, не использующимся годами и тем не менее бережно хранимым; сырая и тёмная; на стенах - дешёвые иконки; вырезанные из журналов, напечатанные на плохой бумаге - многочисленные изображения Богоматери и Христа - эта комнатушка казалась настоящим тупиком в жизни. В знаменитом своей разрухой общежитии на Кирилловской было куда веселее. Там, среди тараканов, осыпающейся штукатурки и крохотных клетушек, перегороженных шкафами, досками, картонками и просто тряпками были люди, там кипела жизнь, бушевали интриги, страсти... а здесь, казалось, время остановилось.
- Что тебе рекомендовали?
Таня махнула рукой.
- Постельный режим, что еще?
- Вау?- удивилась Лиля.
-Да... Я, на самом деле, себя действительно плохо чувствую, как-то сонно. Но, сама понимаешь, какой постельный режим на шестом курсе.
- А может, тебе витаминов не хватает? - предположила Лиля. - Хочешь. я тебе витаминов куплю?
- Да нет, не надо.
- Ну чего не надо? - возмутилась Лиля.- Пойду и куплю. Тоже мне, траты.
-Да у меня пока есть, - сказала Таня. - Мне вот надо бромкриптину купить, это да.
- Я куплю, не волнуйся. А что тебе сказали, как долго это состояние будет продолжаться?
- Да ты сама знаешь, все эти гинекологические дела такое нудное и долгое дело...Трудно сказать.
- То есть, как минимум месяцы... - пробормотала Лиля.
- Вот-вот.
-А прогноз какой? Или, знаешь, дай-ка мне учебник по эндокринке и гинекологии, сама вспомню.
- А вон, возьми на полке.
Десять минут прошли в молчании, нарушаемом только перелистыванием страниц и позвякиванием посуды - Таня готовила чай.
-Дело в следующем, - подытожила Лиля, захлопнув книжки, - чем меньше соваться в гипоталамо-гипофизарную ось, тем больше шансов, что ты выйдешь из этой передряги здоровой. Кто же нам говорил...Не помнишь? А! Помнишь того уролога? Мы на пьянке на Вадимовом дне рождения с ним познакомились. Я ещё с его подачи ходила дежурить в урологию. Как его фамилия? Тиктинский, что ли? Нет, это его начальник...Как же его звали? Не помнишь? Вот и я не помню...Володя? Или нет, нет, Володя - это со стоматологии чувак, толстый такой...Это кто-то другой... А, Фесенко! Или нет… Ну, не важно. Одним словом, он рассказал, что, бывает, транссексуалам удаляют гипофиз при коррекции пола.
- Как гипофиз? - ахнула Таня.
- Типа Клим Чугункин. Абырвалг, абырвалг, Москвошвея и всё такое, - ухмыльнулась Лиля
- Но как же можно удалять гипофиз? - поразилась Таня.
- Да ничего, и после этого живут. Все равно они и до, и после коррекции пола биологически неполноценные существа. В плане продолжения рода неполноценны. Я же там ошивалась одно время на пятом курсе, помнишь? Ты тогда ещё не захотела со мной ходить. А зря. Я там столько насмотрелась жено-мужчин и муже-женщин.
- Расскажи ещё раз! - оживилась Таня.
- Так я же тебе уже по два раза всё рассказывала!
- Да. Жалко, я тогда с тобой не пошла!
- Ну ничего, - утешила её Лиля. - Захочешь - пойдем. Самое большое, что на меня произвело впечатление - так это то, какие им делают огромные члены. Длиной с ладонь, не меньше, толстые, огромные, тяжёлые. И абсолютно бесполезные!
Они захохотали.
- Видишь ли,- сказала Лиля, - отсмеявшись, этот лоскут кожи, из которого сворачивается пенис, он в среднем 15 на 15 см. Хирурги стараются сохранить кожную чувствительность, но длина нерва у всех разная, и не всегда удается его дотянуть, даже если тянуть с бедра. А если с лопатки, так он в любом случае пересекается и пересаживается... Короче, вся надежда, на ветви бедренного нерва. А если они коротки - всё, йок. И представь: болтается такая штука длиной до пол-колена, и никакого с неё толку, и даже кожной чувствительности может не быть. Шина не вставлена - эрекции не будет. А если он при этом ещё и мочится по-прежнему, по женскому типу...
Они опять захохотали.
...- А на головке - ну ничегошеньки. Ровная, гладкая поверхность без намёка на отверстие. Сарделька. А если ещё и деэпителизация не сделана! В общем, я пришла к выводу: пластические хирурги творят чудеса. Но при сравнении с любым оригиналом - до чего убого всё это выглядит!
- Ох, Лилька, - сказала Таня, отсмеявшись.
- Что, Танька?
- А знаешь, зачем ты мне всё это рассказываешь?
- Зачем?
- А чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей!
- А какие у тебя мрачные мысли? - вознегодовала Лиля.- Ты не беременна, это главное. Грех на душу брать не придётся. А болезнь эта - излечима. Так откуда взялась печаль?
- Да я и не знаю, - смущённо улыбнулась она.
- А как этот? - спросила Лиля.
- Ох, Лиль, я сама не знаю, - грустно ответила Таня. - Представь, он ведь так и не зашёл ко мне, не навестил, не спросил, как я, что со мной...
- Ну, здрасте, - развела руками сбитая с толку Лиля. - Ты же сама ещё на той квартире его не пустила, он неделю под дверью простоял, умолял тебя его выслушать.
- Да пошёл он, козёл!
- Ну вот он и пошёл! А сейчас ты недовольна, что он прекратил тебя домогаться.
- Всё как-то веселее...
- Не дури, мать, - попросила Лиля.- И потом, как он тебя найдёт, если ты квартиру сменила?
- Никак, - уныло согласилась Таня.
- Ты скучаешь по нему?
- Не то что скучаю... Привыкла, наверно.
- Нашла по кому скучать. Найди себе хорошего мужика и незачем тратить молодые годы на скуку. Помнишь, как он идет с нами по рынку и зажжённую сигарету низко держит в опущенной руке, чтобы все встречные обжигались? Пусть, мол, меня обходят. А то ишь, толпятся! Сволочь ещё та, как и мой!
- Это верно, все они сволочи, - проговорила Таня. Но твой! У меня до сих пор никак в голове не укладывается, что он мог тебе изменить.
- Легко, - вздохнула Лиля. - Но я этого так не оставлю. И твоего не надо оставлять.
Они посидели молча.
- Ну, а что ты думаешь, с ним можно сделать?
- За всё надо платить, - ответила Лиля. - За всё. Вот ты, скажем, во сколько бы оценила бы свои нервы?
- Ну... - Таня заулыбалась. - Сложный вопрос. Тут сколько не назови, всё будет мало. И притом, нет точки отсчёта, откуда начинать.
Лиля поморщилась.
- А ты подумай, какие у тебя были бы затраты, если бы ты на самом деле оказалась беременной? Посчитай все обследования, всех врачей - только самых лучших, в самых дорогих клиниках. Ты же не будешь отсиживать задницу в очередях в обычных поликлиник. Так ты из гордого сословия врачей скатишься в позорную категорию пациентов. Питание, опять же. Стоимость мнимого аборта. Видишь, тебе хорошо: все твои анализы показывают наличие беременности, и покажи он их хоть толпе докторов, никто не усомнится с том, что ты и вправду беременна. А моральный ущерб! Жми на то, что у него жена, семья и стабильная жизнь. Пусть, гадёныш, раскошеливается. Только, может, не сразу... Постепенно?
- Да я в любом случае предъявлю ему счёт, - ответила Таня.- Так меня подло обмануть...Он заслуживает наказания. Но меня волнует одно. Что, если он меня пошлёт и ни копейки ни даст?
Лиля на секундочку задумалась.
- Таня, я ещё не знаю как, но мы решим и эту возможную проблему. Я ещё не знаю как, но решим. Ты подождёшь несколько дней?
- Это-то да, разумеется... Только я чего хочу тебе сказать... Меня двоюродная сестра обещала со своим знакомым познакомить. Говорит, ничего мужик.
- Да?
- Ага... Надоело одной.
- Давай меняться? - предложила со смехом Лиля.
- А что? - засмеялась Таня. - Твой Мишка ничего... Если бы не то, что ты мне рассказала...
- Если бы не оно, так стала бы я его предлагать!..
Они допили чай.
-Слушай, Таня, пошли куда-нибудь, поедим по-хорошему?
-Не...- застеснялась Таня.
- Да брось, - стала уговаривать её Лиля. - Всё равно деньги Мишкины. Проедим их, чтоб знал.
-Да? Ну если так, то я пойду!- обрадовалась она, и тут же снова села с расстроенным лицом:
-Я совсем забыла - мне же мама должна звонить с четырёх часов.
- И до скольки?
- Вот это-то и неизвестно. Она должна отпроситься с работы и дойти до почты, и во сколько точно она сможет до меня дозвониться, никто не знает.
- Так как же тогда?
- Иди одна, - огорчённо ответила Таня.- Или давай на другой раз перенесём?
- Ну ладно, - решила Лиля. - Я и сейчас схожу куда-нибудь - уж больно настроение плохое, не хочу ничего дома делать, но и с тобой мы тоже обязательно сходим.
- Хорошо, договорились!
Они обнялись на прощанье и Лиля ушла.
***