Последняя прогулка
Ее звали Лилия. Нет, она не была красива. Но то ли в ее грации, то ли в необычных хрупких линиях лица с чуть раскосыми глазами, тяжелыми веками, тонким с легкой горбинкой носом и острыми высокими скулами было нечто старомодно притягивающее, немного тревожащее. И потом еще эта полупрозрачная шея, бесконечно текущая и беззащитно открытая, благодаря высокой небрежной прическе.
Лилия… В ней было нечто такое, что не позволяло ни на шаг отпустить от себя, но удержать ее не мог никто. Эта свободолюбивая кошка только сама выбирала свой путь…
И ему все чаще приходилось наблюдать лишь хвост кометы, когда вечером он обнаруживал неряшливую записку: "На сегодня, ты мне страшно надоел. И не звони, пожалуйста, первый". И можно было сколь угодно метаться, унижаться в попытках, как бы невзначай найти ее где-то, упросить, умолить, попытаться заставить вернуться, но это было равнозначно блужданию по лабиринту, где кажется вот-вот и выход, а снова набредаешь на тупик.
Он понимал, что так не может продолжаться вечно, что жизнь проходит, а он, не замечая смены времен года, охотится за химерой, что ускользает в последний момент. Так можно медленно сойти с ума, а она улыбнется презрительно и лениво процедит: " Не звони, пожалуйста, первый".
И это стало его бредом, навязчивой, безумной идеей, которая отняла возможность мыслить о чем- то ином, не давала уснуть или поднимала хриплым хохотом в знобкий предрассветный час, что отмерял еще одни прожитые сутки.
А когда он понял, что необходимо, наконец, решиться, мир вдруг приобрел, прежние краски и запахи, и он неожиданно почувствовал себя хозяином положения, потому как был уверен, что теперь эта женщина будет принадлежать только ему.
Завтра, наконец, все закончится. Он решил сам поставить точку и привести в исполнение приговор. Нелепо и бессмысленно продолжать этот затянувшийся спектакль, невозможно перехитрить собственную тень, переиграть призраков, что, шутя, переплели в замысловатое кружево ревность, ложь и страдание, что напитали неизъяснимой угрозой самые обыденные и привычные вещи, еще недавно, составлявшие часть его размеренной и немного блеклой жизни. Нельзя провести того, кто невидимкой стоит за спиной, глумится, забавляется и толкает в пропасть, подменив реальный мир тревожной декорацией, фантомом, театром злых кукол.
Странно, но она не воспротивилась поехать на пару дней к морю. Конечно, это был каприз или желание насолить кому-нибудь из любовников, но она любила неожиданные решения и беззаботно изъявила о своем согласии.
Лилия любила поспать, потом была готова часами томно глядеться в зеркало, с трудом отрываясь от своего отражения, медлительно одевалась, меняла шляпки…В результате они выехали чуть ли не к вечеру. Может быть, так было даже лучше. Трасса к сумеркам в будние дни была почти пуста. Он постепенно разгонял машину до вихревой, критической скорости, а сам жадно смотрел на ее лицо, будто хотел вобрать в себя ее профиль, а она томно покуривала и не удивлялась ничему. Не удивляться тоже было свойством ее натуры.
Когда он ударил по тормозам, Лилия смотрела перед собою, а в следующее мгновение, ее лицо уже лежало плашмя на пластиковой панели.
Сперва ее доставили в ближайшую больницу. После, когда больную уже можно было транспортировать, он перевел ее в Москву, в какой то платный стационар. Практически целый месяц она была в бинтах, и столько раз, сколько открывала она глаза, ее спутник был рядом. Персонал отделения разделился на две группы. Одни, с бабьим вздохом говорили о "неземной" любви, более прагматичные считали, что парень сам виноват в аварии "вот теперь и лебезит".
А он был счастлив, ведь теперь, она принадлежит только ему и никому больше. Девушки, пережившие подобные катастрофы, обычно большим успехом не пользуются.
Доктор предупредил, что на завтра он намечает снять повязки, и реакция пациентки может быть весьма бурной, потому что большинство женщин ожидают увидеть нечто пусть новое, но вполне привлекательное, а пока, на таком черновом этапе ничего подобного не бывает.
Он пришел с самого утра, к открытию отделения для посещений, сам отвез ее в перевязочную и принялся ждать в палате…
Возможно, то, что он увидел, не просто превзошло все его ожидания. Николая накрыло какой-то кипящей волной, и он даже не мог сделать соответствующего приличиям выражения лица. Да, он ошибся, когда заварил всю эту кашу. Видимо, был не в себе и не рассчитал внутренние возможности, которых никак не хватало на то, чтобы испытывать нечто кроме отвращения к уродству. Он не мог отвести глаз от того, что раньше было ее лицом, а она, еще ничего не ведавшая, пыталась беззубо улыбнуться.
Все чему положено находиться на лице, куда–то исчезло. Остались лишь вывороченные веки, две асимметричные дырочки ноздрей и смазанный какой-то контур губ. "Конечно, за большие деньги можно сделать цикл операций, - объяснял врач, - но гарантировать, что-либо трудно. Слишком уж тяжелая авария, а следующее вмешательство возможно не ранее, чем через полгода. Так что ждите, а сейчас готовьтесь к выписке".
Конечно, это была уже не она. Лилия осталась там, в салоне автомобиля, что несся на сумасшедшей скорости, но он наказал себя, намеренно сломав эту игрушку, а теперь обязан тащить свою ношу до конца.
Они вернулись в его квартиру, где в каждой комнате стоял букет ее любимых лилий. Он поклялся, что ни вздохом, ни взглядом не позволит выдать себя, ведь, в конце концов, это была его идея.
Стол был накрыт на двоих, но Лилия снова раскапризничалась. Она не хотела шампанского, а непременно требовала "Мартини". Магазин был в соседнем доме (да даже если бы он находился в соседнем городе), и ему пришлось идти. Быть может, она снова сознавала себя красавицей. Пока он искал именно тот "Мартини", прошло уже около получаса, и больше всего он боялся, что, насмотревшись в зеркало, она что-нибудь с собою сделает. Запыхавшись, совсем ничего не соображая от ужаса, он влетел в квартиру.
Конечно, она не откликнулась, а на столе белела записка: "На сегодня, ты мне страшно надоел. И не звони, пожалуйста, первый".
Свидетельство о публикации №203030400045
Тетерин Виктор 07.01.2004 18:53 Заявить о нарушении