Карликовая жизнь

                1.

Каждое утро Елена Петровна по дороге на работу заглядывала в одно из подвальных окошек своей многоэтажки и с достойным уважения усердием пыталась посвистеть. Каждый раз ей это не удавалось. Шепелявый "фьють", на самом деле, был абсолютно лишним - бездомные собаки, обетавшие в "подполье", узнавали Елену Петровну по звуку шагов. Когда лохматые дворняги выбирались на свет Божий, она любовно разворачивала пакет с куриными косточками, овсяной кашкой и макаронами. Пушистые и облезлые, ушастые и с поломанными в боях за жизнь хвостами, но решительно все тощие - эти "беспризорники" с благодарностью набрасывались на снедь, непременно вызывая в Елене Петровне такой приступ умиления, что из левого ее глаза едва заметно текла слеза, а сердце начинало биться значительно чаще. "Рыжему, черти, дайте поесть! Вон как отощал, бедняга!" - ласково разговаривала с псами кормилица. В ответ четвероногие бродяги счастливо чавкали. "Кто же о вас еще позаботится?.." - подводила итог утреннему визиту добродетельная Елена Петровна.
Однако она не могла себе позволить опаздания на службу, и, утерев влагу со щеки, быстро направлялась в сторону незамерзающего в любую погоду участка теплотрассы в самом центре двора. Из холщевой сумочки Елена Петровна доставала молочный пакетик и принималась крошить хлебом на радость ожиревшим уже на дармовых харчах голубям.
Все именно так и было в течение двух лет со дня безвременной кончины ее супруга Адольфа Ивановича, гипнотизера, ясновидящего и предсказателя будущего, впрочем, без соответствующего сертификата, если таковые вообще выдаются на государственном уровне; бесчисленных шарлатанов, как человек интеллегентный, наш медиум презирал. Муж был единственным неприходящим интересом в жизни Елены Петровны. Она уважала его без меры, лелеяла, как младенца, и всячески оберегала от лишних забот, даже если это было плевым, казалось бы, делом, вроде вколотить гвоздь или вынести ведро с помоями. Вколачивала и выносила сама, считая это само собой разумеющимся. Адольф же Иванович, с тех пор как обнаружил в себе несвойственные рядовым гражданам наклонности, а обнаружил он их еще в пору своего студенчества, никогда не работал в общепринятом смысле. То есть работал, но на дому и исключительно над развитием своих многочисленных, как ему казалось, талантов. Первые сорок пять лет его содержала мама, а когда она умерла, Адольфу Ивановичу посчастливилось обрести Елену Петровну. Судьбоносная встреча произошла на сороковой день после смерти родительницы, когда осиротевший сын сидел на лавочке в уютном скверике и равнодушно грыз себе ногти. Проходя мимо, Елена Петровна случайно обронила книгу, да так, что она больно ударила Адольфа Ивановича в левую ногу. "Простите, Бога ради!", - защебетала женщина, покрываясь красными пятнами. Ушибленный поднял громоздкий том и, сощурив слабовидящие глаза, прочел вслух: "Советы врача". После этого состоялся невинный диалог о том и о сем, по окончании которого Елена Петровна с ужасом заметила, что они сидят на кухне в незнакомой ей квартире и она даже подливает в чайную чашку Адольфу Петровичу кипятку. С тех пор они не расставались более чем на восьмичасовой рабочий день Елены Петровны, а в выходные - даже на самое мгновение.
Прожили Потычкины, - а Елена Петровна, хотя и сомневалась изначально, но все же не решилась оставить девичью и, между прочим, дворянскую своими корнями фамилию Соловская-Шмигун, - вместе без малого десять лет. За эти годы Адольф Иванович ясно предвидел несколько ядерных атак на нашу планету со стороны воинственных инопланетян, две попытки отравления анархо-коммунистами святейшего патриарха и дерзкое покушение с летальным исходом на себя лично: роковым выстрелом в спину из незарегистрированного где положено пистолета. Смерть представлялась Адольфу Ивановичу быстрой, но мучительной. Кроме того ему с завидным постоянством являлись, особенно в последние годы, - крокодил, пожирающий собственный кал, аквариум, переполненный человеческой кровью, и мальчик с врожденной аномалией тела, о которой Адольф Иванович стеснялся поведать своей впечатлительной жене. Трактовал он все эти странности всегда по-разному, но неизменно горячо и убедительно. Иногда же к своим опытам Адольф Иванович подключал и Елену Петровну. Ей отводилась увлекательная роль быть усыпляемой гипнотическими чарами мужа. Правда, полностью она никогда не проваливалась в крепкий магический сон, как обещал ей дорогой супруг, но что-то вроде легкой магической дремы и даже с приступами зевоты Елена Петровна испытывала в достаточном объеме. Она всегда очень боялась разочаровать Адольфа Ивановича в его уникальном даре и старалась изо всех сил: то покачивалась всем телом в такт неторопливой речи обожаемого, то шумно выпускала воздух из легких, а главное - не смела открывать глаза, покуда ей не подавался надлежащий сигнал. После сеанса взволнованный Адольф Иванович брался за пишущую машинку и некоторое время работал. Вечером садились пить чай перед экраном телевизора, и сразу после новостей ложились спать по разным комнатам, что было для их семьи нормой.
Умер Адольф Иванович действительно почти в полной сообразности собственному предсказанию. Как-то раз он возвращался из похода в газетный киоск, который находится на противоположной стороне улицы, как вдруг за его спиной раздался резкий и довольно громкий хлопок. Адольф Иванович пошатнулся, и, схватившись рукой за сердце, медленно и неуклюже повалился прямо на тротуар, да еще и в лужу. Боль, если судить хотя бы по изменившемуся лицу бедного Адольфа Ивановича, была мучительной. Подбежавшие тотчас к нему школьники успели разобрать лишь какое-то "деться", сорвавшееся с губ умирающего.
Конечно, никакого выстрела из пистолета в сердце Адольфа Ивановича не было. То есть грохот-то был, но к нему он не имел никакого отношения. Те же отзывчивые школьники, изрядно запуганные случайно проходившим мимо участковым, в прошлом, к слову, однокашником Адольфа Ивановича, дрожа от страха, признались, что это они шарахнули взрывпакетом, украденым неким Чубриком у своего папы-прапорщика из гаража, наряду с охотничьим ножом, трехлитровой банкой первача и заграничными журналами порнографического содержания.
Дети получили хорошую взбучку, Елена Петровна - сердечный приступ.

2.

"Ну, что, проголодались?", - как всегда участливо обратилась к своим питомцам Елена Петровна и в то предновогоднее утро, которому, как выяснилось, суждено было перевернуть размеренную жизнь одинокой женщины с ног на голову. Однако собаки не спешили выбираться из подвала, радостно не визжали и приветливо не тявкали. Елена Петровна огляделась по сторонам и, отметив, что никого поблизости нет, встала на четвереньки, развернула пакет с едой и прильнула к самому окошку.
- Тетка! Тебе чего?! - раздался хриплый голос из подвальной темноты. Через полминуты немытая мужская рожа появилась перед тщательно напудренным носом Елены Петровны и уставилась самым невоспитанным образом. От неожиданности вдова вскрикнула, на секунду потеряла равновесие, следующей секундой обрела его вновь и даже не покрылась пятнами, как это с ней обычно случалось при встрече с незнакомцами.
- Вы, простите, кто? - с достоинством и поверх очков глядя, поинтересовалась собаколюб.
- Не твое дело.
- А что вы тут..?
- Сплю.
Глаза его увидели пищу и, как показалось Елене Петровне, вспыхнули пронзительно ярким огнем, какой встречается еще разве у неприкаянных персонажей романов почитаемого ею Федора Михайловича. Она пригляделась: тулупчик с оторванным воротником, шарф выцветший, вероятно, еще в дни ее молодости, спортивная шапочка "домиком", густая рыжая борода, беззубый рот, мясистый нос, как у артиста Мишулина в образе Карлсона... Только какой-то этот "домовой" был мелковатый, чуть не игрушечный, показалось Елене Петровне.
- Можно? - почему-то сердито спросил маленький мужичок и ткнул пальцем в котлету.
- Ешьте, - почти шепотом сказала она, смутившись от прямого вопроса. - А где собачки?
- Убежали собачки.
- Куда? - тем же полушепотом вопрошала Елена Петровна, совсем приходя в упадок душевных сил. Не замедлила застучать в висках кровь, образовалась неприятная сухость во рту.
- Откуда я знаю. Я ночью сюда забрался. Ночью - были. А часа два назад принялись гавкать, как бешеные, задираться на меня, а потом раз - и все, исчезли. На базар, чай, подались. Там мяса побольше твоего можно урвать...
Вдруг подул колючий северный ветер и бесстыдно задрал пальто на Елене Петровне, обдав холодом ту часть ее тела, из-за формы которой маленькую Леночку в начальных классах мальчишки дразнили Тумбой-Юханссон. И хотя к 17 годам от "тумбы" практически ничего не осталось, неприязнь к этому элементу домашней обстановки Елена Петровна пронесла через всю жизнь - в ее доме тумбочек не было.
- Пора, - вздрогнула она и, на сколько позволяло физическое самочувствие, скоро приняла естественное для человека вертикальное положение. - Надо еще голубям дать.
Елена Петровна сделала резкий шаг в сторону птичьей стайки, но, видимо, как-то неловко поставила ногу, заскользила и, не успев ничего понять, рухнула на ледовую корку. В глазах ее потемнело, в голове загудело, в поясницу отдало и на чей-то, как ей казалось, далекий голос она отвечала равнодушно, потому как, будучи в душе паникером, решила, что уже умирает и тратить время на разговоры не стоит - лучше подумать о предстоящей встрече с дорогим Адольфом Ивановичем. Однако голос был настойчив, и, теряя сознание, Елена Петровна раздраженно призналась, что живет там-то, а ключ от квартиры сям-то, после чего, как говорят некоторые врачи неотложки, отключилась.

3.

Придя в себя, Елена Петровна с несказанным облегчением обнаружила, что жива, что лежит в своей кровати, одетая в ночную сорочку и укрытая одеялом по самый нос, и, хотя тело немного ныло, в целом, ничего страшного не произошло. В комнате было темно, из чего получалось, что она пробыла в забытии, как минимум, полдня. "Какой кошмар!", вслух произнесла Елена Петровна, когда представила, что на работе все разволновались из-за ее исчезновения, а несносная Антонина Михайловна тщетно обзванивала больницы и морги. Но главное - оставалось неясным, кого благодарить за оказанную помощь, ведь кто-то же довел или даже донес ее до дома. "Господи, вдруг меня видели в таком ужасном состоянии соседи!" Мысль о том, что посторонний человек, не говоря уже мужчина, ее, беспомощную, переодел в нижнее белье совсем расстроила бедную Елену Петровну. "Как я, должно быть, нелепо выглядела..." Она сконфужено закрыла глаза.
- Калининград!
"Боже, опять этот голос! Но только... только, кажется, он доносится из зала".
- Ка-ли-нин-град!
"Точно из зала! Надо попробовать встать. Потихоньку, полегоньку..." Елене Петровне эта затея удалась. Нырнув в любимые пушистые тапочки-котята, она через длинный неосвещенный коридор неслышно прошагала в зальную комнату, хотела было включить свет, но, ошеломленная фантастическим зрелищем, буквально замерла на пороге.
В большом мягком кресле, которое ее покойный муж сторговал у одного знакомого астролога, открывшего, кстати, Адольфу Ивановичу тайну 13-го знака Зодиака и написавшего "Подлинную историю астронавта Иисуса Христа", сидел тот самый оборванец из подвала. Он увлеченно смотрел популярную телевикторину. На нем была шерстяная рубашка Адольфа Ивановича, которая доходила "домовому" до пят. "Карлик?!" - изумилась Елена Петровна и поежилась из брезгливости.
"Повторяю вопрос: в каком городе похоронен Иммануил Кант? Варианты ответа..."
- Калининград! - уверенным тоном сказал мужичок и, приподнявшись в кресле, громко пукнул. - Я там был в 85-ом, - уточнил непонятно кому карлик и пукнул во второй раз.
Возмущению хозяйки не было предела. Она резко вошла и включила свет.
- Как вы здесь оказались?
Карлик резко повернулся.
- Здрасьте, а кто тебя сюда приволок по-твоему? - нисколько не смущаясь, ответил он. - Если бы не я, валялась бы в снегу и никто бы тебе не помог. А я пер тебя на своем горбу до самой квартиры. Думал, помрешь еще на улице, закоченеешь...
Обескураженная Елена Петровна села на диван. Что-то еле уловимое всплывало в памяти: окошко, борода, спортивная шапочка "домиком", гололед... "Конечно, карлик неприятен на вид, - рассуждала она, - прямо мелкий бес какой-то, но, если быть объективной, то все-таки он сделал доброе дело. Если не врет!"
- А вы часом не врете? Что-то я не припоминаю ничего такого.
- Если б я так ударился головой об асфальт, то тоже ничего не помнил.
- И вы сами открыли...
- Нет. Соседи как раз выходили...
- Я так и думала!..
- ...на улицу, они и помогли. Тетка такая толстая, с усами и мужик такой толстый, в очках.
- Серафима Ильинична и Анатолий Николаевич.
- Наверное. Я на площадке курил, пока они тебя укладывали. Хотели "скорую" вызвать, я сказал, что вызову сам, но не вызвал. Сон - лучше лекарств, а этим врачам лишь бы денег содрать с больного, я-то знаю!
"Правильный ответ: Калининград!"
- А я что говорил! - весело воскликнул карлик. - Жрать охота. Я без тебя в холодильник не лазал, ты не думай, я не вор какой... Я только помылся. А рубаху твоего мужика я надел, потому что своя уж больно воняет, а хочется в чистоте посидеть. Не злишься, мать?
- Что же мне с вами делать?
- Ничего. Поедим, ящик посмотрим... А утром я уйду! Я больше всего на свете свободу люблю. Мне жить с бабой нельзя - зверею! То не так, это не так... Я жил с одной, так чуть не прибил ее в оконцовке. Веришь, так всю душу вымотала, аж волосы от злости выпадать стали! Тьфу на нее, честное слово!.. Пойдем поедим, а?!
Елена Петровна задумалась. Карликовый спасатель молча глядел в экран. Прошло несколько минут, заполненных осточертевшими рекламными слоганами.
- Как вас зовут?
- Мешок. Мишка. Михал Михалыч, если уж по паспорту, которого у меня нет. А сколько тебе лет? Мне сорок пять. Я, блин, ягодка опять! - сострил на свой манер мужичок с ноготок и залился каким-то детским смехом.
- Ладно. Сидите здесь, я придумаю ужин, - уже вполне дружелюбно сказала Елена Петровна.
В процессе приготовления пищи она окончательно смягчилась, потому как сердцем была жалостлива от рождения и, как видно из повествования, всегда выказывала симпатию всем обездоленым тварям, а "мелкий бес", по мнению вдовы, более всего походил на побитого пса из подворотни.
- Рязанов! - донеслось из зала.
Елена Петровна в первый раз за многие месяцы улыбнулась.
- Рязанов, бляха-муха!
Она достала поднос и поставила на него две тарелки с пельменями, нарезку сервилата, две чашки земляничного чая и конфеты "Кара-кум". "Коньяку, может быть, предложить? В знак благодарности. А вдруг напьется, буянить, чего доброго, начнет?"
"Правильный ответ: Эдьдар Рязанов".
- А я что говорил!

4.

За те два с небольшим месяца, что карлик жил у Елены Петровны не случилось ничего необычного, если не считать необычным уже сам факт совместного проживания вдовы уважаемого Адольфа Ивановича и маленького бородача. Михал Михалыч, как звала карлика Елена Петровна, дал ей слово никогда не выходить из квартиры, чтобы, не дай Бог, кто-то из соседей его увидел. Спал он в кресле, в котором, кроме того, ел, пил и по преимуществу все свободное время проводил. Елена Петровна относилась к нему, как к домашней собаке, со всеми вытекающими сантиментами. Тем не менее, она не забывала про своих уличных питомцев и попрежнему каждое утро носила еду в тот самый подвал, хотя и в значительно меньшем количестве, что тоже вполне объяснимо. Михал Михалыч платил заботливой хозяйке добрыми делами: мыл за собой посуду, стирал свое исподнее, точил ножи, починил утюг и завязал со всеми или почти со всеми вредными привычками, которые его обременяли многие годы. Даже с бляхой-мухой с трудом, но расстался. Также он взял на себя ежевоскресное мытье полов и чистку картофеля. Разумеется, все эти добрые дела и более-менее приличные манеры появились далеко не сразу. Пришлось потрудиться. Но женщиной Елена Петровна была настойчивой до упрямости, а перспектива возвращения в подвал и к объедкам так малопривлекательна, что Михал Михалыч постепенно поддался "рихтовке", как он это называл. Единственное перед чем оставалась бессильной Елена Петровна, так это регулярная отрыжка Михал Михалыча после приема пищи. Впрочем, поняв, что ее так просто не одолеть, Елена Петровна убедила себя в том, что данная свинская привычка есть не признак невоспитанности и, возможно, попытки Михал Михалыча оставить за собой хоть что-то из его свинского прошлого, а следствие тяжелой болезни желудка. На больных, считала Елена Петровна, злиться грешно, напротив, им следовало бы всячески сочувствовать, что она с успехом и демонстрировала, беззаботно смеясь по примеру Михал Михалыча, всякий раз, как он отрыгивал.
О своем прошлом карлик вспоминал крайне редко, а Елена Петровна не позволяла себе лишних распросов. Ей было известно лишь, то, что родился он в московской цирковой семье, но слишком рано пристрастился к спиртному, в следствии чего был изганан как из семьи так и из цирка. Много скитался по стране: в Астрахани рыбачил, в Одессе халтурил на эстраде, а в Ленинграде просто бродяжничал, любуясь красотой северной столицы. Рассказывал, помимо прочего, что однажды в Эрмитаже он провел почти неделю, прячась по бесконечным залам, пока его не поймали. Схлопотал пятнадцать суток за хулиганство, хотя никаких экспонатов не попортил и не стащил. "Холодно было на улице, - вспоминал Михал Михалыч, - а потом, кто еще может похвастать тем, что неделю жил в Зимнем дворце как царь?!" Особенно "царю" полюбился рыцарский зал и государев трон. В наш город Михал Михалыч попал по ошибке: хотел поехать на юг, да с перепою забрался в товарный поезд не того направления. Других биографических сведений он не сообщал.
На работе у Елены Петровны все шло своим чередом. На горизонте маячила долгожданная пенсия.
- О душе пора думать, а эта калоша все туда же! - ехидничали за глаза молодые и неинтеллегентные коллеги по работе, замечая, что в последнее время Елена Петровна стала слишком спешить домой, чего раньше за ней не наблюдалось. - Одного дурака в могилу загнала - за другого взялась! А все тихоней прикидывается, все краснеет, как девица, если кто анекдот какой завернет, все строит из себя прослойку общества!..
Пока Елена Петровна отбывала срок на нелюбимом рабочем месте, Михал Михалыч вел активную жизнь. Курить он ходил к мусоропроводу и всегда звал с собой соседа, подавая сигнал троекратным стуком в дверь.
- Николаич, хватит задницу растить, идем подымим!
- Идем, Михалыч, идем!
- А задницу-то, Николаич, ненароком не забыл?!
- Не забыл, Михалыч, не забыл...
В разговорах по душам мужчины никогда не касались взаимоотношений между Еленой Петровной и ее "нелегалом". Обычно обсуждались дела планетарного масштаба - внешняя политика сверхдержав, бездарная игра футбольной сборной и прочее в том же духе. Иногда к обмену мнениями присоединялся инвалид детства Юрок, живший этажом выше. Когда за ним спускалась его мама Валентина Федоровна, то, порой, заядлым спорщикам удавалось вовлечь в дискуссию и ее.
- Ладно еще, Мишка, чепуху нести! - сурово вступала Валентина Федоровна. - Откуда на Луне жизнь?
- Оттуда! Наше и американское правительства мозги нам пудрят, что там, мол, жить нельзя, а сами потом соберут монатки и туда на вечное поселение, а мы будем им нефть гнать, потому что у них будут бомбы атомные, а у нас только задницы голые. Рабство! Голод!
- А что, Федоровна, очень может быть, - поддерживал Михал Михалыча добродушный Анатолий Николаевич.
Таким образом, Михал Михалыч чувствовал себя комфортно - у него был дом, женщина, друг и просто с кем поболтать. О свободе, в громогласно заявленном им некогда контексте, больше не упоминалось. Простые семейные радости вышли на первый план. Соседи относились к Михал Михалычу тепло, но для Елены Петровны делали вид, что никакого карлика нет и никогда не было.
Ровно в половине шестого Михал Михалыч отправлялся в ванную комнату чистить зубы, чтобы отбить запах табака. Потом надевал специально для него сшитую Еленой Петровной фланелевую пижаму в васильках, ставил чайник и, прислушиваясь к лифту, ждал. Всякий раз он успевал добежать из кухни в прихожую прежде, чем Елена Петровна доставала ключ. Зима заканчивалась, ежедневно солнце одаривало людей несколькими часами яркого и уже согревающего света. И вот однажды Елене Петровне пришлось открывать дверь самостоятельно - Михал Михалыч исчез.
Двое суток Елена Петровна не находила себе места. Безобразный карлик, выползший из грязного подземелья, и так напугавший ее в свое время, теперь ни выходил у нее из сердца. Она много думала: о нем, о себе, о жизни до Адольфа Ивановича, с Адольфом Ивановичем и после Адольфа Ивановича вплоть до встречи с Михал Михалычем. Любила ли она кого-нибудь понастоящему в этой жизни? Пожалуй. Адольф Иванович был внимательным и нескучным человеком. Михал Михалыч тоже, в свою очередь, скучать не давал, но иными, если возможно так выразиться, средствами. В новогоднюю ночь, к примеру, он "на счастье" разбил люстру, купленную Еленой Петровной еще на свадебные деньги. Коньяка больше в скромном баре она не держала.
Любовь к Адольфу Ивановичу виделась ей всепоглащающей и базировавшейся во-первых на безмерном уважении к нему и его талантам. Михал Михалыч занимал в сердце Елены Петровны, как ни крути, место все же более собачье, нежели какое другое. Уважения к карлику она не испытывала. Жалость и умиление и, несомненно, что-то сходное привязанности - да, но уважения и уж любви - ни в коем случае. Однако пропажа Михал Михалыча ее сильно потрясла. В эти дни Елена Петровна несколько раз принималась плакать навзрыд и не реже, чем раз в час просто пускала слезу. Можно было бы поспрашивать соседей, но не сочтут ли они ее сумасшедшей, заслышав о таинственном исчезновении некоего карлика?
Терзаемая неразрешимыми задачами, Елена Петровна на третий день позвонила на работу и попросила дать ей день отпуска за свой счет. С самого утра она взялась обходить окрестные подвалы и заброшенные стройплощадки в надежде найти свою пропажу. Побывала на рынке, съездила на железнодорожный вокзал, но нигде следов Михал Михалыча не обнаружила. Проглотив изрядную порцию успокоительного и сильно устав, Елена Петровна к вечеру вернулась домой. Невыносимое чувство одиночества подкашивало ноги. Она села в большое мягкое кресло и включила телевизор.
- Братья Гримм, бляха-муха!

5.

Наступила весна - пустая и бессмысленная.
Как-то в одной из местных газет, покупаемой Еленой Петровной исключительно из-за наличия телевизионной программы и странички со сканвордами, она случайно наткнулась на статью о проблемах городского кладбища. Статья заинтересовала ее: в вербное воскресенье Елена Петровна собиралась навестить дорогие сердцу могилки Адольфа Ивановича, его матери, захоронение своих родителей, да и вообще мысли о скором конце все чаще посещали вдову. Проиллюстрировано интервью ответственного товарища, который больше всего жаловался на увеличившееся количество бесхозных трупов, было двумя фотоснимками - на одном размещалась щекастая физиономия самого ответственного товарища, а на другом небольшая насыпь с табличкой за номером 131 и с вороной, невозмутимо примостившейся на ней.
Елену Петровну как током ударило. Она собралась на скорую руку и отправилась на кладбище. Там ей ничем помочь не смогли, однако посоветовали объехать морги, дескать, может, кто что и припомнит. В первых трех никто "доброго карлика Михал Михалыча" ни живым ни мертвым не видел, а вот в четвертом, нашелся-таки  мужчина, который принимал замерзший труп "бородатого малого". Насильственно ли умер карлик или сам по себе, работник морга не знал, так как вскрытия не производилось, но доподлинно помнил, что кровавых ран на теле несчастного не было.
- Пролежал у нас, кажись, с полмесяца, да и свезли его куда надо.
- А номер могилы вы случайно не запомнили?
- Номер? Нет. Но найти ее, гражданочка, можно.
- Как?
- А-а... Как...
Елена Петровна нащупала в кармане пальто кошелек.
- Я дам вам денег. У меня есть немного...
- Да, ладно. Не надо. В общем, табличка у него с дефектом - край обугленный. По этой примете и найдешь...
- Спасибо вам огромное!
- ...если, конечно, какие-нибудь хулиганы ее вообще не отодрали.
Последних слов Елена Петровна уже не слышала - она мчалась опять на кладбище. Глаза начали слезиться, стало жарко и першило в горле - видимо, температура поднимается, решила Елена Петровна, не иначе грипп. В автобусе пьяный жлоб нахамил ей. У ворот кладбища сломался каблук. "Пришла беда - отворяй ворота!", сделала неутешительный вывод Елена Петровна и с досады сплюнула, как какой-нибудь грузчик.
Все то время, пока вдова на промозглом ветру ходила от могилы к могиле, она нещадно казнила себя за то, что не догадалась сразу, в первые дни, обзвонить городкие морги. Теперь же она считала своим долгом перезахоронить Михал Михалыча по православному обычаю. "Не собака же он в самом деле!" Наконец она добралась до обугленной таблички. Взору Елены Петровны предстал крошечный, едва заметный холмик с боку от которого валялись консервная банка и пластмассовый стакан. "Между 240 и 242", - сказала вслух осипшим голосом Елена Петровна. Стая ворон кружила над кладбищем и раздражающе каркала. Женщина достала из сумки помаду и надписала рядом с порядковым номером: "Миша".
Елена Петровна посмотрела на помаду - розовый столбик превратился в грязно-серый, к самому кончику прилипла щепочка, а под ноготь указательного пальца заскочила заноза. "Как больно!" И она дрожащей рукой приписала: "Потычкин".

Нижний Новгород, 2003.