Табурет

                1.

Как-то раз от меня ушла жена. Я думал на пару дней к маме, оказалось навсегда и к Баранову. Полгода я лежал на диване, не зная, что мне делать дальше. Выпивал, разумеется. Много читал, в основном мрачных бородатых русских классиков. Вероятно из-за чтения развилось полное равнодушие к происходящему вокруг. Тем более, что вокруг ничего ровным счетом и не происходило. Заложил в ломбард все, что только было можно, включая покойного папы электрическую бритву. Денег хватало на крупу и хлеб. В пятницу вечером покупал стеклоочиститель "Даша" в целлофановой упаковке, переливал его в графин и, под бубнеж трехпрограммника, устраивал себе праздничный ужин.
Не то чтобы у меня не было друзей, просто в один непрекрасный день мне стало очевидно, что им со мной таким и тошно и скучно. Так что когда девятого мая вечером постучали в дверь, я был уверен, что это соседи решили мне с барского стола каких-нибудь сосисок отжалеть. Соседи меня, уж не знаю почему, любили, и всегда хоть пиджак поношеный, хоть полкило сахара, нет-нет, да подбросят.
Я открыл. На пороге стоял мой не самый близкий знакомец Василий. Черные тараканьи усы, кепка и запах солярки - типичный "водила", каких по России сотни тысяч.
- Салют, борода! - бодро рявкнул Василий и зашел в квартиру. - У меня к тебе есть пара слов, не возражаешь?
- Валяй...
Он все делал, как мне казалось, чрезвычайно быстро. Пока я принес стул из комнаты на кухню, на трехногом столе уже красовались бутылка водки, две рюмки, полбанки квашеной капусты и аккуратно порезанная четвертинка черного.
- Ух! Чуть не забыл! - крякнул Василий, и извлек из кармана брюк предусмотрительно очищенное вареное яйцо. Оно все было в табачной крошке, к тупому концу прилип кассовый чек, отчего белок приобрел частично синеватый оттенок.
- Садись, Шурик! Будь как дома...
История, которую поведал "гостеприимный" приятель, по первости меня совсем не тронула. Все это было предсказуемо и тривиально, как его ядовитый "Беломор".
- ...и я, конечно, ей в морду дал! Хорошо так врезал, от души. Ну, в самом деле, что за дела?! Завела любовника - черт с тобой! Но зачем же супружескую, как говорится, ложу осквернять?! А этот чмошник так по стеночке, по стеночке и был таков. Я расстроился, сам понимаешь. Про тебя вспомнил, решил навестить... За павших на полях сражений и в белорусских болотах! Поехали...
Следующие три тоста были соответственно за дом сержанта Павлова, героев-панфиловцев и ленинградских блокадников. Свою личную драму Василий легко перемежал с драмой всего советского народа, спорно проецировал подвиги солдат на себя, все чаще называя жену "историческим врагом". По мере того, как вскрывались новые подробности и начинала действовать "алкашка", отношение мое к рогоносцу менялось.
- Я ведь, Шура, не ты - я пашу сколько себя помню. До армии заусенцы шлифовал на ГАЗе, в армии "люлей" огребал, как за здрасьте, а после армии сразу за баранку. Вальке, я понимаю, вечно грязный шоферюга надоел за пятнадцать лет, но давайте разберемся! Я в грязи не по своей воле копошусь. Я для семьи башли добываю. Для той же Вальки, для Машки нашей, для этого барбоса, которого они подобрали в подворотне... Прикинь, взяли шавку, а она за год в кабана выросла. Ряха - во! Не меньше твоей. Жрет - во! Больше меня. Короче, всем нужны денежки, а папка, - один пес, быдло непролазное... Давай! За курскую дугу!
Неожиданно я почувствовал, что созрел для яркой речи в поддержку одних и с целью разоблачения подлой сущности других. По-моему, изящно, но в тоже время убийственно, сформулировал начало: "Наши деды и отцы погибли от рук немецких палачей. Но я задаюсь вопросом, а не теми же палачами являются некоторые женщины, которые в относительно мирное время..." Но Василий не давал мне возможности вставить и слово. Раздались залпы салюта. Можно было бы выйти на улицу и слиться в громогласном ура с земляками, но мой косеющий на глазах трибун отмел эту мысль как пустой вздор.
- Лучше б ветеранам к пенсии прибавили, чем палить по воробьям. Демократы чертовы...
Василий со злостью выдернул из розетки провод радиоприемника.
- Короче! Полгода назад случилось страшное. (В этом месте он перешел на интимный шепот, тараканьи усы задрожали каплями капустного расола на своих кончиках). Мой... гм... мой, ну ты понимаешь, уснул вечным сном. И так и сяк его, и так его и сяк... бесполезно. "В машинке Зингера иголочка сломалась!" Все, думаю, "карьера Димы Горина" пошла прахом.
- Не понял. Кто уснул... прахом?
- Не тупи! Известно кто.
- Кто?
- Кто?
- Ну, кто-кто?
- Хрен в пальто! Понял? Хрен. Балдерис. Пенис, е-мое...
- А... в этом смысле...
Василий помрачнел. Разлил последние капли "Нижегородского кремля". Встал и торжественно произнес:
- За нашу Советскую Родину! От Сахалина до вечно зеленого, как елка, и незамерзающего на смерть историческим врагам порта Мурманск!
И, словно услышав Васин набат, на улице раздались очередные залпы и все те же вопли восторга гражданского населения.
- Ладно, думаю, с геморроем я смирился - профзаболевание все-таки. Но с висяком! Куда только не ходил с ним: и к бабкам, и к магам-целителям-экстрасенсам, и в кабинет сексопата какого-то тоже ходил. Ноль! Большая стрелка, да всегда на полшестого, как говорил наш старшина. Фамилия, у него, кстати, смешная была - Пушкин! Вобщем, попил я с месяцок, да что толку. И бабу свою я понимаю, в принципе. Не старуха она еще, хотя и девочкой не назовешь, конечно, ни в коем случае. Хочется ей этого самого. Хоть раз в неделю, а затоскует, возьмется мне трусы-носки стирать, а глаза, гляжу, уже на мокром месте. Я злюсь! Но и помочь ей ничем не могу. В смысле постирать сам свое барахло я могу, так ведь не в этом же проблема, да?! Как-то раз ночью лежим, я ей говорю, дескать, если заведешь себе какого-нибудь мужичка - не обижусь, прощу. Но с условием, чтобы никто об этом не знал - раз, и чтобы приличный человек был, без триппера или вроде того - два. Валька сначала в вой, да ну что ты такое несешь, мол, я не такая... Ха! Не такая она. А сегодня с рейса приехал на полдня раньше, а они на моей супружеской ложе! Таси-васи, шурум-бурум... Кемарят, видно, "после того как"...
- Хочешь чаю? Есть сухари.
- Вот еще! Пойду в лабаз. Водочки надо еще взять, праздник великий как-никак. Килечки можно, да?
- Килечки можно.

     2.

Я навсегда запомнил один неприятный в целом случай, который произошел с Василием и, собственно, послужил поводом к нашему знакомству.
Серым и, как полагается в октябре, дождливым утром ко мне приехал Громов - мой большой, во всех смыслах этого слова, друг.
- Собирайся. Надо одному парню помочь.
Помощь заключалась в том, чтобы поддержать морально Громова, который должен был поддержать морально Василия, приняв на себя ответственную роль крестного отца того же Василия.
В ярмарочном соборе, к которому мы эффектно подкатили на громовском "Опеле", в советские времена располагалась овощная база или что-то близкое ей. Оттого кое-где неожиданно проявлялись следы атеистического прошлого. Например, под огромным, примерно пять на три, полотном - к своему стыду, я не очень силен в церковной терминологии, - на котором был изображен некий пожилой небритый мужчина с посохом и на босу ногу, торчала электрическая розетка рядом с которой черной краской был намалеван череп и приписано "Убьет!". Я пригляделся с суровому старцу - такой может!
Тем временем, молодой, если не сказать юный, батюшка с розовыми щечками и жиденькой бородкой подозвал будущего христианина к себе и что-то, явно смущаясь, сказал ему на ухо. Василий вынул портмоне и протянул попу несколько банкнот. После этого без лишних проволочек начался обряд крещения. Если не считать того, что мы с Громовым по дерзости своей регулярно прыскали со смеху над карикатурными па Василия, если не считать того, что не разобрав, где именно прячется диавол, Василий плюнул точно в сторону алтаря, то можно сказать определенно - мероприятие прошло скромно и набожно, как и предписывают соответствующие правила.
После этого мы проследовали к Василию домой, чтобы, как выразился всегда находчивый Громов, "окропить святой водицей охрипшие горла". Взяли литр и "клюквы" для супруги, которая сияла от счастья, и была клятвенно заверена, что сегодняшний случай особый, а уж после этого Василий в плане алкоголя ни-ни. В процессе окропления выяснилось, что принял крест православный Василий отнюдь не по собственной воле, а исключительно по настоянию жены, которой по пьянке обещал завязать с пьянкой, когда "истинно войдет в лоно святой церкви", попутно припомнив, что прадед его, до своего расстрела в 1937 году, имел приход где-то под Арзамасом.
Каждый день Валентина, как это издавно заведено в наших семьях, пилила любимого, взывая к его совести и приводя различные, порой совершенно фантастические, примеры из жизни незнакомых Василию счастливых, разумеется, после принятия Христа в сердца, семей. В конце концов, бывший комсорг и отличник ГТО сдался.
Отчетливо помню, что сидели мы долго, вспоминали многое, в частности, как после революции прихожане с ума сходили и волосы на себе рвали, видя как красноармейцы-безбожники колокола и кресты с храмов сбрасывали. Свидетелями тех страшных лет мы, естественно, не были, но вот бабки наши помнили до мельчайших богомерзких подробностей.
Вечерело. В руках у меня появилась шестиструнка. Пели. Вдруг Василий жестом оборвал залихватского "Комиссара". Попросил дать ему собраться с мыслями и не голосить. С минуту все молчали, после чего он высказался.
- А ведь грех это, братцы, не веруя ни хрена в Бога нашего с вами Иисуса, в доме его, в храмине значит, врать ему, - промычал, сцеживая напиток чайного гриба, кающийся грешник. - Ей-богу, надо отдать батюшке этому сопливому крестик! Некрасиво выходит, а?!
Громов шумно возражал, я шумно соглашался. Кончилось тем, что устроили импровизированный турнир по арм-рестлингу на журнальном столике, который на первой же схватке благополучно лишился своего устойчивого положения разом и навсегда. Стало почему-то дико смешно. Но уже в следующий миг Валентина, женщина на десяток лет старше всех нас, с неподобающим, как мне видится, доброй христианке хаем выставила за дверь. Пришлось идти в пивную со всеми известными последствиями...
Позже выяснилось, что Василий в какой-то момент тотального веселья вовсе не "как всегда рыла чистить черным" отправился, а прямиком в злополучный, прости Господи, собор, где и вернул практически неношеный нательный крестик настоятелю "за ненадобностью". Священник крестик взял и только заметил: "Все равно ты, Вася, уже наш, православный, потому как обряд совершен и обратной дороги нет, а за вещицей своей сам придешь, когда проспишься".
Не проспался. Крестика, по крайней мере, я на крепкой васиной шее не приметил.

3.

Вернулся Василий не один, а с женщиной лет тридцати семи. Вида она была не сказать, что потасканного, скорее утомленного. Наверняка и муж гулящий имелся и дети непутевые.
- Людмила, - представилась дама.
- Александр. Хотите чаю? Есть сухари.
- Да что ты заладил, в натуре, про свои сухари! - возмутился Василий. - У нас девятое мая вообще-то, а не день пенсионера. Давай тост! Как хозяин дома!
Я на пару глотков воздуха задумался.
- За любовь, пожалуй, стоит выпить, как считаете?!
- Молоток! - широко улыбаясь подгниловатым ртом, крикнул товарищ. - За тебя, Люда! За наше случайное, так сказать, знакомство!
Барышня изящно качнула головой, как бы говоря этим "мерси", и уверенно опрокинула рюмку. Последовал свойственный людям нашего возраста обмен мнениями по насущным вопросам политики и домоводства, воспоминания о "тех" счастливых годах, и в завершении анекдоты не всегда, благодаря особому чувству юмора Василия, пристойного характера. Никто не пропускал, и все шесть глаз вскоре налились такой естественной русскому человеку мутью, что стало даже мне, в последнее время невыносимой зануде, много уютней. Венцом же всему послужил бурный, почти полуторочасовой Васин монолог о неописуемых радостях службы в рядах Советской Армии с бесконечными вставками из личного опыта и Васиным опять-таки гомерическим смехом над придурковатыми героями этих, на мой вкус, несмешных в общем и грубых вставок. Про каждодневные побои старослужащими и бесприкословное свое подчинение этой мерзости Василий старался не упоминать, а если что и вырывалось из глубин его памяти подобное, то совершенно неожиданным образом.
- Попрошу всех встать, - в свое время прохрипел он. - Пью здоровье рядового воинской части номер не скажу какой Василия Капустина, который в окопах, положим, под Сталинградом не гнил, но что такое кирзачом по яйцам -знает не понаслышке! Ура!
По радио пропищало полночь. На ожидаемое предложение Василия всем заночевать у меня возражений от новой знакомой не последовало. Это наглядно доказывало, что у Людмилы, также как и у нас, дома не все ладно. Она вообще практически ни слова не проронила за все это время, зато много соглашательски кивала, сдержанно улыбалась и постоянно курила.
У меня две комнаты: в спальне - большая, но дышащая на ладан кровать, в зале - раскладушка, кособокое кресло и круглый неудобный стол столетней давности. Бедно. Даже телевизора нет - тоже в ломбарде. Проблема размещения на период сна решалась мной так - я на раскладушку, Василий в кресло, а гостья на кровать. Когда я шепнул об этом приятелю, тот сделал козью морду.
- Ты что дурак или как?! Подмылся и лег с ней, понял! Я ж специально для тебя ее зацепил, от тебя же баба ушла. Может у вас что и получится, а?! А нет, так просто спина к спине ляжете. Тоже плюс - погреешься о женское мясо, забыл, небось, как оно пахнет.
Запахло ненужным конфликтом. Я категорически не желал проводить ночь под одним одеялом с малознакомой мадам. И дело совсем не в чистоплотности - на этот случай заботливый Василий мне уже успел сунуть в карман презерватив "из личного неприкосновенного", - мне просто хотелось спать, пусть на раскладушке под скатертью и без подушки, но все же одному. Я, может быть, однолюб...
- Послушай, Вась, я сейчас сгоняю в ночной, а вы пока размещайтесь.
- Зачем это? - насторожился он.
- Минералочки возьму, подташнивает меня.
- Думаешь, килька?
- Не знаю. Короче говоря, я вернусь минут через двадцать, ты тут похозяйничай, вдруг, Люде что-нибудь надо...
- Конечно, надо! Секса. И ты его, мерзавец, ей предоставишь! Как говорил мой старшина в таких случаях, - не ссы, Капустин, поебём и отпустим! Короче, незачем бабу обижать. Может, у нее дома проблемы с мужем! Может,он импотент! Так что дуй в магазин и через ванную в постель. Все, отбой в танковых войсках, я пошел спать.
Такие вот решительные и всезнающие, подумал я, телеграфы вместе с телеграфистками приступом брали в семнадцатом. А мы, мямли интеллегентские, все робеем чего-то, рефлексируем...
И я нетвердым шагом вышел на улицу.

4.

До супермаркета не больше пяти минут шаркающей походкой. Народ к часу ночи успокоился и на улице никого не было. Майская прохлада отрезвляла. Вообще с маем меня связывало многое: ушедшая к Баранову любовь моя родилась в этом месяце, под лошадь я попал, почти как Остап, тоже в мае, да и сочетался браком в последнюю пятницу весны. Бабушка мне тогда говорила: ну, что ты за дурак! женишься в мае - всю жизнь маяться будешь! Ошиблась, мягко говоря, - отмаялся через три года. Но я ни о чем не жалею. В счастливые дни, которые у нас по началу случались нередко, мы любили дурачиться, как дети, и одаривали друг дружку разными веселыми именами. Чаще всего я был пупсом, патапуфом или жибрютолей (жирное брюхо, толстые ляжки). Обычно серьезная донельзя жена на это время превращалась, соответственно, в пупсика, зайку с ушками и казяку-базяку. Однажды мы устроили день новаторской оперы: с утра и до отхода ко сну общались исключительно нараспев, при этом из одежды на нас были только тапочки - это-то мы и считали новаторством. "Неугодно ли отку-у-у-ушать кисе-ля?!", положим, пропевала ослепительная в своей наготе супруга. "Отчего же не вы-ы-ыпить с красивой барышней, хотя бы и кисе-ля?!", отзывался рыхлый я. С того же дня она стала меня называть, особенно в минуты недовольства, спелым арбузом с засохшим хвостиком. Я не обижался, но заметил ей как-то, что если уж и сравнивать меня с чем-то большим, то лучше выбрать литературный пример - тот же Хемингуэй, как известно, был двух метров роста и, не помню точно, но решительно предполагаю, с кругленьким животом. "Почему бы не звать меня стариной Хэмом?", негодовало мое творческое начало. "Старый бегемот! И спортом заниматься не хочет!", ставила в неразвившимся диспуте жирную точку жена.
Людмила. Я почувствовал, что мне ее жаль - лежит сейчас одна в темной неуютной комнате и, ухо даю на отсечение, клянет себя за то, что вообще вошла в этот дом. Утром будет стыдиться поднять заплаканные глаза.
Достал из кармана деньги - даже на шампанское не хватит.
Купил "сиську" пива, сигарет и открытку, вернулся во двор и сел на лавочку. На открытке, поверх алой розы, золотой вязью было написано "Поздравляю!". Я глубоко задумался, так как поздравлять было не с чем. С прошедшим Днем Победы? Неуместно. С днем рождения? Глупо. Ничего не приходило на ум, а сделать приятное хотелось. Решил зарифмовать первое, что мелькнет в голове. "Как-то раз в начале мая..." И что, там, у нас в начале мая? Выходные, например. "Как-то раз в начале мая от работы отдыхая..." Допустим. "Саша повстречал Людмилу!" Можно подумать, такая радость для обоих! Дальше застопорилось. "...Людмилу!" Мылу? Громилу? "Саша повстречал Людмилу! Саша полюбил громилу!" Смешно. Но лучше не надо. "...Людмилу!" Дебилу? А! Есть!

"Как-то раз в начале мая,
от работы отдыхая,
Саша повстречал Людмилу -
не оставишь мне мобилу?"

Нет. Откуда у нее сотовый, а пусть он у нее и имеется, зачем же она должна его отдавать первому встречному? В качестве гуманитарной помощи великовозрастному бездельнику? Не годится. "...Людмилу!" Могилу? В могилу? "Я с тобою хоть в могилу!" Чушь. "...Людмилу!" В полную силу? Вняв гитарному запилу?
Я не заметил, как уже наметился рассвет, а двухлитровая бутыль с пивом оказалась почти пустой. Сколько же я сижу на этой лавке? Надо заканчивать! В итоге стишок получился такой:

"Как-то раз в начале мая,
от работы отдыхая,
я Людмилу встретил! Вот!
Поздравляю! Вам везет!"

Рванул к дому. Как можно тише, чтобы никого не разбудить, я открыл дверь и вошел в квартиру. Свет не горел. Но что-то было не так. Я прислушался. Точно! Из спальни, где должна бы, по моим расчетам, безутешно плакать Людмила, доносились недвусмысленные звуки - "охи" женские доносились и "ахи", разбавляемые мужским "е-мое". Заглянул в щель. Что я и предполагал! Вынув из кармана открытку, я аккуратно подписал под четверостишием: "Вася Капустин, т. 365-..." Потом просунул ее под дверь и пошел спать. Вот только заснуть уже не получалось. В голове, как навязчивый эстрадный куплет, вертелось "Как-то раз в начале мая..." Импотент липовый! Черт усатый! Ну надо же, а?!
Мне стало так смешно, что я не удержался и, признаюсь, заржал конем во весь голос. "От работы отдыхая..." Меня уже трясло и сводило скулы. На мою истерику прибежал всклокоченный и, как перст, голый Василий.
- Ты че, совсем рехнулся?!
- Я Людмилу встретил... ха!.. вот!..
- Я, кстати, раньше тебя ее встретил.
Искренне, помню, пытаюсь совладать с идиотским смехом. Василий сел на табурет и поелозил.
- Нравится мне эта табуретка. Сразу видно, вещь сделана не в наше время - на совесть! О чем я?
- Я Людмилу встретил. Вот! - уже приходя в нормальное состояние, напомнил я.
Лицо его сделалось серьезным.
- Чудак-человек! Да она меня, может, к жизни вернула! Волшебница! Фея! Я теперь, может, опять мужиком себя почувствовал! Смотри!
Василий указал на свой торчащий орган.
- Поздравляю! Вам везет!
- Э-э... Нет бы порадоваться за друга...
- Да, я, Вася, рад! Честное слово. Не обижайся! Это у меня похмелье, видимо, проявляется.
- Так давай накатим! У меня еще пара сотен есть. Я сейчас.
Через пять минут мы уже шли по направлению к круглосуточному магазину. Настроение было прекрасное.
- Шурик! Скажи мне как на духу, ну разве могут бабы понять этой красоты, этой поэзии утреннего опохмела?
- Где им!
- Я тоже так думаю. Дай я тебя, дружище, поцелую!
- Валяй, только быстро.
- Само собой!

p.s.

Десятого мая 199... года Василий Капустин скончался в моей съемной квартире от сердечной недостаточности. Людмилу я больше никогда не видел.
Я устроился на хорошую работу, у меня вторая жена, которая скоро родит мне сына. Назову, как ни странно, Спартаком. Я так решил еще в детстве. Второго же, если и когда родится, назову, конечно, Василием. Но до этого еще далеко. Каждый месяц я перечесляю на Васину книжку пятьсот рублей. Больше пока не могу. Больше просто нет. А табурет я отвез его жене еще тогда - когда хоронили Васю.

Нижний Новгород, 2003.