Катала

Маленький город и маленькое казино. Рулетка, «блек Джек», и отдельная комната. В дальнем углу небольшая барная стойка, а по центру два стола зелёного сукна. На них пирамидки фишек и карты. За каждым по четыре человека и еще столько же стоят за спинами. Тишина и отрывистые фразы. Анте, бет, фолд. Застывшие фигуры секъюрити. Покер. Большая игра. Маленький город и большая игра.
            
       Это моя работа. Я уже немного устал и хочу в отпуск. Что поделаешь – ещё не старик, но уже и не мальчик. В этой профессии сорок уже возраст. Отец еле дотянул до сорока пяти, но ему, конечно, было сложнее. Вместо казино – катраны, вместо зелёного сукна, газета "Правда" на пластмассовом столик в купе дальнего следования. Наверно поэтому он и ушёл в сорок пять.
       Я помню тот день и ту небольшую станцию где-то межу Кировым и Сыктывкаром. На осенних холодных путях пахло болотами и замёрзшим мазутом. Его густые чёрные капли лежали на деревянных шпалах, и кровь отца тоже была густой и чёрной. Вокруг тела толпилось человек пять зевак и помятый мент в застиранной фуражке. Ещё проводник нашего вагона и его хитрые полупьяные глаза я ненавидел больше всего.
       - Игровой, катала, - мент сплюнул себе под ноги, почти на труп отца и я перестал плакать. Мне было очень мало лет, но в тот день я научился ненавидеть.
       Отец сделал всего одну ошибку. Он знал, что рано или поздно ей совершит, что сорок пять в нашей профессии уже возраст, но однажды не смог распознать профессионала. Сел катать и не понял, что всё поменялось, что он уже не охотник, а жертва.
       Вот теперь знаю и я. У меня нет поездов и катранов. За мной не охотятся менты с помятыми рожами, но уже пришёл возраст ошибки. Если бы я работал как все, наверно мог протянуть ещё лет десять, пятнадцать. Даже вполне возможно ушёл бы со временем на «заслуженный отдых», но стая - это отвратительно. Она холодная, с гнилым запахом осенних болот, как те шпалы, и меня от неё воротит. Когда придёт время, я хочу рвать, а не скулить и очень надеюсь что моя кровь такая же чёрная и густая как у отца. Я хочу в это верить, и, кажется, сегодня пришло время расставить точки.
       Идёт второй час но «своего» я не вижу. Он здесь, в игре, но кто? Первый раз в жизни я не могу его ни почувствовать, ни просчитать. За моим столом ещё трое – две женщины и мужчина, за соседним - четыре мужика. Двое из них явные лохи, один завсегдатай, но не профи и один от заведения. Сначала я думал на него, но потом понял что ошибся. Слишком домашний. Нет ни оскала, ни будущего. Возможно когда-то, давно он и катал, но теперь бесплатный фишки от казино, минимально-гарантированный выигрыш и паяц, подогревающий игру. Теперь его просто жаль.
       И всё же? Кто? Выходит он за моим столом и сейчас ждёт, как жду я. Слегка грет игру и наблюдает. Мы с ним очень похожи, но сегодня меж нами существенная разница – я его не вижу, а он меня - да. Что ж – когда-то это должно было случиться, и сегодня я проиграл.
       Впрочем, уступить тоже можно по-разному. Можно встать и уйти. Положить карты и он не станет добивать. У профи свой кодекс и если я подниму лапки, он не вцепиться в глотку, не маякнёт тем, что прикрывают, и поджав хвост, я уберусь из этого города. Сейчас это ещё можно. Только вот кровь густая, и чёрная.
            
       Карты легли на сукно. Белые рубашки без крапа. Руки протянулись к картам. Одна из женщин, та, что постарше, лет сорока пяти, и в сильно декольтированном платье собрала свои в аккуратную стопочку, близко поднесла к глазам. Ухоженные пальцы касаются картона почти любовно, со страстью и нежностью. Она смотрится в карты как в глаза молодых запоздалых любовников и резко бросает их обратно на стол. Кажется, молодость в очередной раз обманула, и женщина с завистью смотрит на свою соседку.
       Той лет двадцать пять. Почти простое и чуть мешковатое платье. Короткая стрижка «под мальчика». Скорее серая мышь, чем роковая женщина. Только огромные наивные глаза - автор дамских романов, проигрывающая очередной гонорар.
Карты автор берёт осторожно, как неизвестного науке, но заведомо ядовито паука. Смотрит на них долго, сильно разворачивая веером и на стол не кладёт, складывая в стопочку, оставляет в правой руке. Они лежат на её узенькой ладошке, а девушка поднимает глаза на мужчину, что сидит слева.
       Ему где-то под сорок, и выгляди он уставшим. Широкие плечи и тонкое лицо. Даже на светлых волосах хорошо заметна седина, а в глазах злость. Её мужчина старается прятать, но получается «не очень», и карты от сукна он отрывает не полностью. Лишь загибает уголки и отталкивает от себя сдачу. Злость в его глазах не исчезает, и не растёт. В жесте нет раздражения – лишь привычка. Точно такая же, как у соседа.
       Больше эти два игрока ни чем не похожи. У последнего одутловатое лицо и заметный животик. Он явно моложе, и более азартный. Его карты то и дело кочуют с руки в руку, и глаза ни на секунду не останавливаются.
       - Десять, - говорит «толстячок и бросает на цент толстую пачку зелёных купюр. Они шлёпают по сукну суховатым бумажным звуком, и за столом возникает небольшое замешательство. Его почти не видно, но дама слегка вздрагивает, смаргивает, смотрит на  свою соседку и недовольно кривит губы.
       Опять эта молодость. Если б за столом не было девушки, дама б просто мило улыбнулась и уступила. Женская слабость хороший крючок, но только если рядом нет соперницы и, пересилив себя, дама говорит: «десять и ещё две». У неё нет молодости, но есть деньги, и дама почти верит, что то, что раньше продавала сама теперь в праве покупать. Она насмешливо смотрит на «писательницу», намеренно смущает её взглядом.
       Сейчас кажется, что ещё чуть-чуть и огромные глаза последней вот-вот наполнятся слезами, прорвутся неудержимым весенним наводнений. Все за столом почти уверены, что через секунду девочка встанет и убежит, спрячется за свои книжки, где всё так хорошо и счастливо заканчивается. Те кто сегодня в игре не знают одну вещь. Они даже не подозревают, что писательница слишком верит в свои книжки, а незнание страшная сила.
       Длинные реснички на огромных глазах смаргивают, на щёчках разгорается упрямый румянец, и тонкий голосок почти не дрожит:
       - Иду, двенадцать, - говорит девочка и скромно опускает глазки.
       - Двенадцать и ещё две – вторит ей последний, тот, что усталый и злой. Он называет цифры сразу за девочкой, одновременно прикуривая сигарету, и слова тонут в клубах ароматного дыма. Сизые волны плывут по воздуху, оплетают голову человека и кажется, что он прячется в этом дыму от карт, от стола, от собравшихся. Но это только кажется. Разогнав завесу нетерпеливым взмахом руки, мужчина наклоняется ближе к столу, и злость в его глазах становиться особенно ощутима.
               
       Девчонка сейчас уйдёт. Точно. Или нет? Уйдёт. Значит, или дамочка, или мужик. Скорей мужик. Но почему. Потому что женщин не бывает. Ты великолепно знаешь что «бывает». Просто ни разу не встречал - только слышал и не верил. Значит мужик? Нет, не может быть! Бред - не он. Дамочка? Даже если предположить, что бывает - тоже не верю. Чёрт! Старик! Сам как маяк в пустыне, а…. Ладно. Если мужик, то сейчас выровняет и поменяет одну, не больше. Так и есть - он. И опять не верю! Кто?
       Вот дамочка, вот молодец - сразу три? Как ты мне помогла, милая! Значит всё-таки боров. Никогда бы не подумал! Что ж – пусть будет так 
       Нет? Нет?! Девчонка не ушла! Глазам не верю! Ручки трясутся, глазки блестят и туда же! Даже не меняла. Молодец! Есть характер. И как я тебя раньше не разглядел?
            
       - Ровняю и пять, - толстоватый мужичок слегка занервничал. Его волнения практически невидно, но движения стали чуть медленнее, чем нужно, и дама это заметила. Неизвестно что пришло к ней при обмене, но кажется, карта легла, и на девочку она почти не смотрит. Теперь её больше интересует мужчина. Тот, что прячет за сигаретным дымом злые глаза и дама трогает волосы. Несмотря на возраст, грудь у неё до сих пор красивая  и, поправив причёску, она плавно опускает руку на стол. Она как бы гладит воздух вокруг своей груди, и если бы не отточеность жеста, над столом запахло бы чем-то сладким и дурманящим. Чем-то живым и горячим, а не тему дорогими духами, что лежат у дамы в сумочке.
       - Пятнадцать и десять, - слова дамы такие же приторные, не натуральные, как взгляд и её соседка от «парфюмерии» морщится.
       Девочке явно приходиться туго. Она ещё сильней краснеет, но румянец ей, всё же, идёт. Прежде чем сказать она тоже смотрит на того, злого и это скорей взгляд ребёнка, чем женщины. В нём немного наивности, немного восхищения и много ожидания. Девочка явно чего-то ждёт, но иногда кажется, что одновременно боится дождаться. Сейчас ей нужно сказать, но она молчит. Бросает быстрый взгляд за соседний стол и опять молчит.
       Пауза затянулась, и первым не выдержал «толстячок». Лишних слов он не произнёс, но так недовольно заворочался на стуле, что «сердитый» удивлёно вскинул брови. От этого мимолётного движения воздух в помещении наэлектрилизовался, очистился от приторного запаха духов и наполнился грозой. Той первой, что приходит в самом начале апреля и смывает остатки снега.
       На «девчонку» Сердитый не посмотрел, но раздражение из его глаз пропало и, услышав как соседка произносит: «Иду и ещё пять сверху» он даже улыбается. Потом оборачивается к соседнем столу, обменивается насмешливыми взглядами с одним из двух «лохов» и, затушив сигарету, говорит: «держу и ещё пять».
       Первым недоброе почувствовал «толстяк». Чуть помедлив, он молча кинул карты и встал из-за стола. Дама что-то хотела произнести, но, стукнувшись о невидимую стену, что перегородила стол, и последовала примеру толстяка.  Произошедшего она не поняла, но, испуганно оглядываясь, направилась к бару, а на два освободившихся места опустились крепкие молодые люди. Один из них со скучающим видом принялся вертеть в руках нераспечатанную колоду карт, а второй, нагловатый в упор уставился на Сердитого.
       Гроза над столом сгустилась, сделалась июльской, душной и неожиданно превратилась в печальный осенний дождик. С пола потянуло опавшей, перегнивающей листвой и ещё чем-то вокзально-неприятным. Даже свет лапы, что отбрасывала на цент стола яркий белый круг, немного померк, и только новая сигарета Сердитого тлела в темноте маленьким красным огоньком.
       Теперь это был другой человек. Ни усталости, ни раздражения – азарт и маленькие бесенята в глазах. Гниловатый воздух, что постепенно заполнил комнату его не коснулся, а фигура подобралась и усталость куда-то пропала. Сердитый даже стал моложе, и «девчонка» неожиданно произнесла «пасс».
       Она встала из-за стола и улыбнулась. Ребёнка в её улыбки уже не было, но не было ещё и женщины – лишь удовлетворение и такие же маленькие бесенята.
       - Спасибо тебе, - сказала она Сердитому и, чуть помедлив, продолжая смотреть ему в глаза, коротко бросила – Пошли, мальчики.
       Крепкие молодые люди неохотно снялись со своих мест, и один разочарованно проронил:
       - Повезло тебе, братан.
            
       Она меня отпустила. Зачем? Почему? Деньги я со стола не взял, но взял жизнь. Милостыня унизительна. Зачем она меня отпустила? Почему дала спокойно уехать из города? Я опят чувствую себя старым и уставшим. Тогда за столом казалось, что молодость вернулась, и так хорошо мне не было давно.  Зачем она меня отпустила?
       Сейчас я приду к себе домой и постараюсь взять в руки карты. Не думаю, что получится, но попробую. Это не страх поражения, его я уже однажды пересилил, а теперь надо пережить и унижение. Я возьму карты. Смогу. А потом обязательно  её найду и спрошу «зачем?». Мне так много хочется у неё спросить, сказать…. Я слепой!!! Зациклился на своих сорока и перестал видеть. Спасибо тебе…
            
       Ключ в замочной скважине ворочался медленно и неохотно. Три раза скрипнул, два раза щёлкнул и, наконец, впустил мужчину в просторную прихожую. Небольшая спортивная сумка стукнулась о пол, и мужчина застыл в недоумении – в его пустой брошенной, квартире кто-то был. Незваный, он притаился в зале и ждал хозяина в полном молчании.
       Сунув руку за отворот куртки, мужчина тихонечко прошёл в комнату.
       Автора женских романов на этот раз не было. Пиджак с глубоким вырезом оставлял грудь почти обнажённой, а широкие брюки подчёркивали женственность стройных ног. Она сидела на его кожаном диване и держала в руке яблоко. Ещё три или четыре таких же лежали на низеньком столике в компании бутылки коньяка. Две налитые рюмки ждали тепла рук, и когда мужчина вошёл, она взяла одну, кивнула на другую
       - Ты меня не выгонишь? - спросила она, и в её огромных глазах блеснули озорные огоньки.
       - Нет…. Если ты скажешь почему, - мужчина убрал руку из-под куртки и взял вторую рюмку.
       - Знаешь..., - она чуть помедлила, - Все мои подружки играли в куклы, а я в карты. В шестнадцать они все влюбились в Ди Каприо, а я в легенду. В тебя. В восемнадцать Ди Каприо пропал, появились мальчики, а я не смогла и дала себе слово, что обязательно тебя найду. Я так решила и знала, что ты меня не выгонишь. У меня были хорошие учителя и вот я здесь.
       - Так почему? – мужчина залпом опрокинул коньяк.
       - Нельзя обыграть мечту.
       А. Швед.