Стоик

Литератор сидел за столом и крепился. Сначала он старался не думать ни о чем. Точнее, думать только о том, как бы ни о чем не думать. Его голова стала похожа на концлагерь без заключенных, где охрана стерегла сама себя со всей строгостью. Это было противоестественно: мысли-вертухаи церберно трехглавились, сущности множились.  Возникла диалектика и заплескалась инь-яном. О плеске думать было нельзя – и литератор решил думать о высоком и чистом. Простыми и внятными образами. Образы перекатывались один в другой, под цветомузыку Winamp’a.
«Духовная стойкость – Верховная строгость – Достойная старость - Греховная младость – Альковная сладость – Алкотная слабость…»
Литератор досадливо поморщился и остервенело встряхнул трубу своего мысленного калейдоскопа.
«Незыблемость воли – Невздыбленность боли – Нерыбленность соли – Невобленность пива…» 
Литератор покашлял, мимолетно оценив выбреженные неологизмы. Потом потер виски, настраивая аппарат.
«Крепость…»
Он оборвал цепочку: первое же слово оказалось настолько провокационным, что дальше думать было некуда.
Он глянул на часы и смирился с фатумом: восьмичасовой уже открылся.