Кровь с молоком

Я все чаще замечаю свое кажущееся роковым сходство с братом, и это тем страшнее  и тем больше приводит меня в ужас, что раньше, в детстве, никто и не подумал бы, что мы – братья, настолько разнопородными и непохожими друг на друга мы росли.
Мы и сейчас не похожи внешне – я по-прежнему остаюсь бледнокожим, болезненно, почти мучительно худым, с треугольными локтями и коленками, а когда я нагинаюсь завязать шнурок, кости на спине так выпирают, что, кажется, под свитером у меня дамский корсет и его костяные вставочки колются при каждом отчетливом движении. Но линия моего профиля изгибается довольно изящно – я, пожалуй, красив, только отнюдь не мужской красотой, что, наверное, и определило всю мою жизнь. О брате же говорят «кровь с молоком», и мне видится что-то розоватое и невнятно соленое, мерещатся разбитые губы и почему-то аллюминевые ложечки с эмалевыми цыплятами на позолоченных ручках. Брат же был здоровым и сравнение, конечно, происходит не от слова «кровь», а от ягодной каши – давленной земляники с молоком и сахаром.
Нет, мы и сейчас никто не назвал бы нас близнецами – в одежде, в движении. Но я знаю, как дико похожи пальцы его ног на мою собственную ступню – коротенькие, расставленные пальцы с широким основанием, с толсто выгнутой фалангой и скошенным горбатым ногтем на большом, который не намного был длиннее остальных четырех. Мизинца не видно – только маленький, ополовиненный холмик, навсегда засохшая мозоль с плохим корявым ногтем. Все особенности его ноги повторяются в моей – грубая подошва желтоватой пятки, непрозрачные ногти, под которыми кишат одинаковые микробы, по каким-либо причинам выбравшие  именно эту флору для размножения.
Когда мы идем куда-нибудь вместе, я часто позволяю ему обогнать себя и с жадным любопытством смотрю на его шаг – это странно и удивительно приятно, словно я смотрю на себя самого, но со спины и в движении – а это не каждому доступно; он идет точно так же, как я, будто колеблется, неравномерно расставляя ноги – так мог бы идти ребенок, не сознающий, куда и зачем, и если бы ему разрешили, то он рухнул бы на четвереньки и, извиваясь гусеницей, стремительно пополз бы обратно, пачкая маленькие пыльные ладони. Но при всей этой  кажущейся неуверенности, шагает брат довольно быстро.
Порой, смеясь над чьей-нибудь особенно забавной шуткой, я с ужасом обреченного слышу, как мой голос отчетливо меняется – словно брат сидит внутри меня и повелевает моим телом – при чем я не делаю никаких дополнительных артикуляционных усилий, все органы речи работают как всегда – но из горла, вопреки моей воле и без малейшего моего участия  вырывается сипящий сдавленный хрип голоса, которому не суждено звучать, прерывистое икающее дыхание горячими струями выплевывается  из легких, и раздается смех – странный смех, смех, напоминающий квохтанье курицы, которую режет лисица – так мог бы смеяться мой брат, если бы тогда, в апреле 1980 года, за двадцать два месяца до моего рождения мама не произвела бы на свет мертворожденного мальчика.