Параноидальный срез

                **  1  ***
Ночь, нелюбимая Светой с детства, с темнотой отрезающей окружающий мир, наступала сегодня с особой режущей безысходностью. Светина квартира на низком первом этаже пятиэтажного дома выходила окнами на узкий тротуар и вечерами была просто невыносима. Шум машин, разгулы пьяных компаний, петушиные бои подростков, скулёж под гитару доморощенных музыкантов - всё случалось за тонкими стёклами окна, защищённого лишь тканью занавесок.
Света сидела в кресле, забравшись в него с ногами, укрывшись пледом. Она пыталась читать книгу, уложив её на журнальный столик и осветив настольной лампой, низко опустив абажур на изогнутой ножке над белым листом, покрытым узором чёрных букв. Свет отпечатался кружком на книге и почти не освещал остальную комнату.

Прочитанные слова плохо складывались в связный текст. Предложения делились на обрывочные, бессмысленные куски, и сосредоточиться до понимания прочитанных фраз Свете никак не удавалось.

Это была вина ночи или полуночной улицы, только происходившее за окном занимало всё Светино внимание.
Собственно ничего не происходило, но тишина не казалась беспечной. Каждый появлявшийся неожиданно звук за окном разрастался в доказательство возможности оживления страхов.
Пищали тормоза, у подъезда останавливалась машина, громко говорили выходившие из неё люди, и Света разрывалась между желанием выключить лампу, чтобы не привлекать внимание к своему окну, и страхом оказаться в полной темноте, к тому же внезапно потухшее окно тоже могло обратить на себя внимание.

В прошлом году, вот такой же ночью, ей разбили окно, случайно, в уличной драке кем-то брошенный кирпич обрушился на стекло, и оно разлетелось, мгновенно осыпавшись. Кирпич полетел дальше и шлёпнулся на пол у батареи. Грохот разбивающегося стекла, разбудив Свету, запомнился для неё звуком выстрела или взрыва. Несколько недель после этого она плохо засыпала, не помогали ни валерьянка, ни снотворное. Нельзя сказать, что страх был явным, но тогда появилось это ожидание - ожидание случайной беды. Стиралась разница между реальными опасностями и страшными фантазиями.

Известия о терактах, грабежах, несчастных случаях выливались на Свету с экрана, из газет, страшные новости сообщали ей соседки и друзья. Каждое новое известие о происходивших вокруг несчастиях в открытой Светиной душе вызывало растерянность. Она не знала, что ей противопоставить наваливающейся на людей злобе, её беспомощность граничила с паникой.

Временами ей казалось, что все несчастья непременно произойдут с ней и что от этого не спастись. Мир словно сговорился пугать её.

Она никому, ничего не делала плохого, она просто выросла, тихо выросла среди маминой любви, книг, в душевном покое. Она не смогла поступить в педагогический институт, работала нянечкой в детском садике, работала с удовольствием. И в своей однокомнатной квартире, оставленной ей бабушкой, Свете было хорошо, спокойно. Она любила живые цветы, ей нравилось вязать и вышивать. Чистота, порядок, вышитые салфеточки и подушечки, вазончики с цветами - её квартира всегда была уютной. Долгое время Света жила, не замечая проходивших дней и ночей, а это и было, как выяснилось теперь, счастье.
Сейчас всё изменилось, от Светиной беспечности не осталось и следа. В детском садике ей так мало платили, что она едва могла заплатить за свою квартиру. Света экономила, но денег всё равно не хватало. И в этом было что-то постыдное, по непонятной причине её мучил самый доподлинный стыд.

Последний месяц она выходила из дому по утрам пораньше, чтобы сэкономить на билете, пройти пешком три троллейбусные остановки. Она не раз просчитывала каждую покупку в гастрономе, растягивая те немногие деньги, что у неё оставались.

Света уже несколько лет никуда не могла поехать в отпуск, да что отпуск, зарплаты едва хватало на еду. Любимый её Достоевский оказался, как всегда, прав, назвав деньги отчеканенной свободой. Ощущение отобранной свободы было настолько сильным, что невозможно было избавиться от чувства: кто-то специально именно её загоняет в тупик.
Тяжесть несвободы, зависимости от нищеты, вдруг навалившейся неизвестно откуда, от злобы, вдруг разлившейся по улицам родного города, от злобы, заражавшей людей, сделавшей их нетерпимыми, лишила Свету уверенности в привычных для неё истинах.

Раньше ей казалось, что её честная жизнь, её незлобивость, её доброта к людям и есть защита от плохого в мире. Как в детстве, когда мама говорила: "Детка, будь послушной, не расстраивай маму, старайся вести себя правильно, и всё у тебя будет хорошо".

Теперь же невозможно было нащупать то "правильно", ту опору, что виделась такой надёжной. Опора вдруг испарилась. Душевное равновесие обернулось страхом. Что-то неизвестное, где-то ирреально существующее, отняло у Светы уверенность в себе, да, пусть только иллюзию, но свободы, потому жизнь стала пугающей. Предположение, что несчастье может случиться, переросло в уверенность - оно обязательно произойдёт, не может не произойти.

Когда к утру на улице наступила всё же настоящая тишина, Света уснула прямо в кресле, даже не выключив лампу над открытой книгой


***   2   ***
Утром у Светы разболелась голова, выпитый анальгин только притупил нараставшую боль. Был выходной - воскресенье, можно было поспать подольше, но теперь часто, когда наступало утро после бессонной ночи, квартира будто сдавливала Свету своими стенами. Замкнутое пространство рождало тревогу, подчёркивало одиночество. Света больше не смогла оставаться одна дома, и она, даже не поев, не выпив чаю, быстро оделась и вышла на улицу.

На улице светило солнце, ей сразу стало спокойнее. Света пошла вдоль тротуара по осенним разноцветным листьям, рассматривая их изменчивые формы, оттенки жёлтого и коричневого. Листья казались прекрасными, как цветы, и запах у них был особый - очень приятный, едва уловимый. Света стала подбирать их, складывая в букет. Она даже считала их, шептала их цвета, сама не замечая, что слова не думаются ею, а произносятся вслух.

И тут Света увидела незнакомого мужчину. Он остановился и с улыбкой наблюдал за нею, как бы участвуя в её спектакле, данном для себя самой. Это его внимание могло оказаться именно тем, что было нужно Свете. Сейчас можно было улыбнуться, и одиночество могло бы прерваться хотя бы ненадолго. Но взгляд незнакомого мужчины, несмотря на всю его нежность, только испугал Свету. И чтобы отречься сразу от любого возможного общения, она резко выбросила все собранные листья и почти побежала прочь из переулка на проспект.

В мгновение всё переменилось, возникло желание вернуться домой и закрыться там, защитившись стенами квартиры. Но два противоположных желания ещё не разрешили свой спор, что могло успокоить её: одиночество в квартире или уличная суета.

И всё же Света быстрым шагом вышла на проспект, заполненный людьми. Вниз и вверх по широкому тротуару покачивались головы спешащих куда-то людей. Света осмотрелась и пошла вниз по тротуару, так, казалось, будет легче идти. Человек за человеком вокруг все непрерывно сновали мимо и навстречу ей и, как назло, налетали на неё, не попадавшую в ритм заданного передвижения. Свету били по одному плечу, потом по другому, потом наступали на ноги. Неожиданные удары отбрасывали её справа налево, перегоняли от одного бордюра тротуара к другому.

Света не могла уловить, понять - что она делает не так, где ошибка, почему при всех стараниях ей не удаётся идти, как идут все эти люди. Почему она выбилась из какого-то неизвестного ей их ритма. Когда она решилась бежать, стало ещё хуже, удары влетавших в неё людей стали только сильнее.
Наконец ей стало так страшно, что она не могла сделать дальше ни шагу. Света спряталась за большущим рекламным плакатом на ножках, вещающем о супержвачке. Она прижалась к плакату, закрыв глаза, отдыхая от несущегося по проспекту потока голов. Поток огибал плакат-преграду, защищавшую теперь Свету от живого хаоса. Передохнув, Света перешла поперёк потока людей, нырнув в ближайший переулок, направилась домой.

Дома она сразу,  не раздеваясь, позвонила маме:
- Мам, приезжай..., сейчас приезжай. Ты мне нужна... Ты приедешь?
Только мамино обещание приехать немедленно успокоило Свету немного.

***  3  ***
Ожидая маму, Света достала картину-вышивку, что готовила к маминому дню рождения. Она уже купила рамку, и сама картина была почти готова: поляна, беседка в парке. В самом центре, завершая всю композицию, не вышитым оставался один цветок. Парк и беседка были вдалеке, а картина начиналась с роскошного этого цветка, именно через него падал взгляд на остальной пейзаж, словно цветок был поднесён к глазам.

Света размышляла уже неделю, она никак не могла выбрать цвет ниток для этой самой важной в картине детали. Сейчас Света подумала о голубом. О цвете простора, об оттенках тумана. Голубая окраска неба, голубая окраска морей и вообще всей воды. И может, это и был самый доминирующий цвет на земле. А вдруг голубизна умилостивила бы каждого, через голубые лепестки картина увиделась бы в тишине наднебесных далей, в покое безлюдного океана.

Голубой...? Но тут стихии океана и неба обернулись вдруг для Светы своей жестокой реальностью. Тем, что не контролируется людьми. Голубой обернулся девятым валом, ураганом-смерчем. Голубой, темнеющий до чёрного и всасывающий в себя страшной круговертью беззащитную землю, голубой, неимоверными волнами накатывающийся на побережья и смывающий пограничную с океаном сушу. Нет, голубой не мог подойти для Светиной картины. Нет, нужен был совсем другой цвет.

Когда Света открыла дверь маме, то увидела, какая та бледная, какая уставшая, какая одышка мучает её после быстрой ходьбы. Свете стало неловко и стыдно из-за своего звонка.

Мама, отдышавшись, засуетилась:
- Светик, что случилось? Ты так меня испугала. Таечка с Сашей уходили, я не могла Вадика одного бросить. Как смогла сразу приехала. Что случилось?
- Ничего... - едва произнесённое одними губами слово только и смогла выдавить из себя Света.
- Ты не скрывай... Ну скажи мне, что с тобой случилось?
- Ничего..., но мне плохо... Мне так трудно...
Мама не стала больше расспрашивать, а сев рядом со Светой на диван, обняв её, стала ласкать, как в детстве, - поцеловала глаза, лоб, щёки, приговаривая:
- Какая ты у меня худенькая, бледненькая... Тридцать лет, а ты у меня, как подросток...
Света сразу сдалась маминой нежности, уложив голову на её колени.

Однако настоящий покой, тот, что приходил в детстве в такие минуты близости с мамой, сейчас не наступил.
Мама, вздохнув, вдруг сказала:
- Плохо, что ты у меня одна. Если бы ты встретила мужчину...
- Мама перестань... - Света выпрямилась, пересела в угол дивана, - зачем ты говоришь мне это сейчас. Ты вырастила меня в нереальном мире. Пойми, твоего мира не существует. Нет твоих чистых людей. Их просто не создала природа. И то, что ты подразумеваешь под словом "мужчина" нереально, как бред. Я не могу опуститься на землю. Здесь, внизу, остальные люди подразумевают совсем другое, чем я, под словами: "любовь", "верность", "друзья", "правдивость". Я не хочу больше продолжать этот разговор, я не хочу больше продолжать эти мысли. Я сойду с ума. Мамочка, я как будто в фантастическом сне перебираю перед глазами проходящие видения, а рядом существует законченное, определённое, будто высеченное из камня, существование. Я не просто боюсь, меня сковывает ужас, когда начинаю понимать, какой на самом деле страшный мир окружает меня...
- Не надо, доченька..., - мама попыталась снова обнять Свету.
Но Света отстранилась и словно совсем не услышала мамино "не надо":
- А может быть, всё-таки ты права, мама? А? Ведь наш с тобой мир такой прекрасный. Мамочка, почему мы должны уступить им нашу жизнь?! Ведь придётся уступить всё - порядочность, искусство... и остальное... Они же потребуют отдать им всё. Они же уничтожат нас.
- Светик, да кто же эти они? Успокойся, ты только себе больно делаешь.
- Больно? Да мне теперь всегда больно!
- Послушай, - мамин голос зазвучал по-учительски назидательно и уверенно, - ты же знаешь, мы не можем нести ответственность за всех, достаточно, что мы пытаемся сами вести себя достойно и правильно.
- Мама, да ты ничего не понимаешь... Опять ты говоришь: "правильно". Всё. Я устала... Эти разговоры у нас с тобой были всё моё детство. В результате... только это жуткое одиночество. Давай больше не будем... Останься у меня ночевать.
- Прости, Светик, не могу, - мама виновато улыбнулась, - ты же знаешь, твоего племянника утром нужно отвести в садик. Я должна ехать. Но я приеду сразу, как только смогу. Хорошо?
Света кивнула, соглашаясь с тем, что ей снова придётся одной провести вскоре наступающую ночь.


***  4  ***
Утром Света опоздала на работу. Воспитатель - Вероника Петровна - стоявшая в дверях и наблюдавшая за приходившими родителями и детьми, кивнув на Светино "Здравствуйте",  недовольно покачала головой, постучав пальцем по циферблату наручных часов. Но в этом замечании не было необходимости, Света и так чувствовала себя ужасно неловко. Обычно она никуда, никогда не опаздывала. Она была из тех людей, которые заранее всё планируют, билеты покупают за месяц, к назначенному времени выезжают за час.
Света принялась накрывать завтрак. В это время в соседней комнате, у детских шкафчиков, Вероника Петровна начала отчитывать родительницу одного из особо провинившихся детей. Делать это ей всегда было легко, в чём помогали её рост, где-то под 180 сантиметров, фигура, ладная, как у бывшей спортсменки, и зычный голос, низкий, громкий. К тому же у неё была особая манера вести разговор: налетать на собеседника с поразительной уверенностью в его неправоте.

К Свете долетали лишь отдельные куски-слова жаркого монолога Вероники Петровны, как: "...я не потерплю...", "...это ваш ребёнок и вы должны...", "...если ещё хотя бы раз..."
Света постаралась не обращать внимания на громкий голос Вероники, местами срывавшийся на крик. Но это у неё не получалось. Стало казаться, что это она сама в чём-то провинилась, что наказание обязательно и уже совсем близко. Мысли смешивались под напором кричащего голоса. Ей хотелось только одного - прервать, поскорее прервать мучение, что несли эти невыносимые звуки.

У Светы стали дрожать руки, голос кричал уже именно на неё, только на неё. Он угрожал ей, он рождал в ней панику. Но бесконечное, казалось, внушение Вероники Петровны наконец закончилось. Света в изнеможении присела на маленький детский стульчик.

Раскрасневшаяся от возбуждения Вероника Петровна, войдя в группу,  недовольно бросила Свете через плечо:
- Светлана Павловна, завтрак готов? Почему Вы сидите? Вам что, нечем заняться?
После завтрака Веронике нужно было позвонить куда-то, и она оставила детей со Светой.
Взяв стул, Света села поближе к ковру, на котором возились дети, рассыпавшие ровным слоем игрушки, что недавно рядами стояли на полках, облепивших стены комнаты.
Обманчивое осеннее солнце покрывало сплошным жёлтым солнечным зайчиком из большого окна полтора десятка детей, возившихся у Светиных ног. Светина любимица, Леночка, сидела на маленьком стульчике у окна. Кудряшки её светлых волос собирал на макушке голубой бант, голубыми были её платье и колготки.

К этой малышке Света привязалась с первого дня, она и сама не знала почему. Это знали все в Детском садике. Вероника Петровна подтрунивала над Светой, иногда и обижая её грубоватыми замечаниями, типа: "Своих иметь надо". Света не на шутку привязалась к девочке. Когда, случалось, Леночка болела, она просто места себе не находила - скучала, хандрила, чуть ли не заболевала сама.

Любуясь Леночкой, блеском её волос в солнечных лучах Света подумала о жёлтом цвете. Осень столько давала не пересчитанных его оттенков, и всё же мозаика опавших листьев, засыпав собой улицы, сливалась в нечто единое, превосходное, раскрасившее город ярко, весело, естественными игрушками - сияющими, красочными листьями.
Жёлтый был и самым тёплым цветом - светом солнца. Само тепло, казалось, рождал этот цвет - всесогревающий. Однако его было часто и слишком много. Он мог уничтожать: жёлтым был пожирающий огонь. И чрезмерное солнце опаляло людей и растения, высушивало пустыни, порождая жажду, уничтожая живое. Желтизна осени также несла увядание, обманывая всех красотой ярких красок, прикрывала стужу, наступавшую следом. Жёлтый всегда старался достичь предела, перенасытив собой, поглотив всё очарованное его сиянием.
Нет, опасность жёлтого не подходила Светиному цветку.

 Светины размышления  неожиданно прервала возня мальчишек.
Максим, самый шустрый из малышей, попытался отнять у крепыша Никиты грузовичок. Мальчишки, напряжённо сопя, стали тащить машину каждый в свою сторону.
- Мальчики, не нужно ссориться, - только и успела сказать Света, дальше всё произошло молниеносно, так, что она на какое-то время растерялась.
Никита уцепился за кабинку грузовика обеими руками и пытался удержать игрушку изо всех сил. Когда же Максиму удалось перетянуть машину к себе поближе, Никита стал отбиваться от него ногами, стараясь ударить его по рукам. В ответ Максим закричал:
- Нечестно, ты уже давно играешь с грузовиком! Теперь я хочу!
Но Никита молча только продолжал отбиваться ногами, уже не целясь, удары его ножек в пёстрых тапочках резко сыпались куда придётся на Максима. Тот тоже сначала попытался ответить ударами ног, но этого ему показалось мало, изловчившись, он применил свой любимый приём, за который ему часто влетало от Вероники Петровны - неожиданный укус за руку. Никита взвыл от боли, но цепко держал игрушку. Тогда Максим, тоже не выпуская грузовик, снова вцепился зубами в соперника, только теперь он укусил его за живот.
Мальчишки покатились по полу. Жёсткие удары ногами, укусы, крики обоих драчунов - нешуточная, жестокая детская драка. Света, чуть не плача, пыталась растащить сцепившихся, как зверята, детей, причитая:
- Мальчики, Максим, Никита, не надо, прошу вас, не надо! Что же вы делаете?! Перестаньте!

Но её слабые руки не в состоянии были остановить драку, расцепить прижавшихся друг к другу человечков. Света в бессилии смотрела на драчунов сквозь слёзы. Она перевела взгляд на лица детей, стоявших вокруг. Кто-то, в основном мальчишки, воспринимая драку как игру-соревнование, - смеялся. Другие смотрели испуганно, а в глазах Леночки Света ясно увидела не только испуг, но и печаль.
Никита и Максим уже немного устали, и Света наконец смогла разнять их, растащив рывком раскрасневшихся забияк. Железный грузовичок упал, стукнувшись об пол, и остался лежать никому больше не нужный. Никто из детей не решился поднять его, так он и остался валяться на ковре.
 Рассадив драчунов по разным углам комнаты на стульчики, Света взяла Леночку на руки:
- Ты испугалась, Леночка?
- Да, они так кричали, - девочка прижалась к Свете, спрятав личико у неё на плече.
Света тоже прижалась к Леночке, разделив с ней её доверчивость. Она готова была разрыдаться, такие боль и печаль накатились на неё в объятиях, по сути, совсем чужого ей ребёнка.


***  5  ***
Следующее утро для Светы началось с зелёного цвета. Она представила свой цветок ярко-зелёным. Окраска жизни - зелень полей, лесов, далёких тропических дебрей. Вспомнилась радость первых неожиданных зелёных побегов весной. Когда каждый стебелёк после зимней тоски, после беспросветной стужи просто светится ожиданием всеобщего пробуждения. И как волшебно затем возникает, расползаясь по грязи весенних распутиц, начинаясь с точек, покрытие из зелёной травы. Зелень занимает поля, расползается по кустам и деревьям. Просторны поля, леса - но не слишком ли много этих просторов?

Как легко теряется человек среди этой бескрайней зелени, его можно и не заметить одного среди уверенности бесстрастных растений. Он такой живой среди неподвижных их. Нет, одиночество зелёного не подходило Светиной картине. Тишина и покой не совместимы были с острой болью одиночества.

В детский садик Света пришла пораньше, помня неловкость опоздания накануне. К тому же Вероника Петровна должна была прийти чуть позже, с утра она отправилась к знакомому дантисту. Вчера к концу рабочего дня у неё разболелся зуб. Света, не спеша, покормила детей завтраком, не спеша, убрала.

День выдался хороший: тёплый, солнечный - когда пришла Вероника Петровна, со слегка припухшей щекой, было самое время выводить детей на прогулку.

Уже больше недели не было дождей, а, следовательно, и грязи. Только вокруг одной качели-вертушки, стоявшей в углу детской площадки, на не асфальтированной её части осталась полувысохшая лужа. Но именно эти качели и привлекли мальчишек - Максима с Антоном. Они раскрутили вертушку так, что Антон не удержался и свалился прямо в грязь. Его испачканная одежда означала для Вероники Петровны только одно - вечерний скандал с бойкой мамой Антона.

Вероника Петровна заметила мальчишек у вертушки, когда Антон уже барахтался в грязи. Даже бесстрашный Максим испугался перекошенного от бешенства лица воспитательницы, бежавшей к ним. Вероника Петровна с такой злобой тряхнула Антона, схватив его за воротник курточки, что у него лязгнули зубы. Она, больше не контролируя себя, продолжала трясти его дрожащего, бледного, с перепуганными, полными слёз глазами:
- Я говорила вам или нет?! Я запретила вам подходить и близко к этим качелям!! Я научу вас слушаться!!!
Яростный крик Вероники Петровны захватил Свету. Она отчаянно попыталась пересилить страх, но не могла даже пошевелиться, даже собственное тело отказывалось подчиняться ей. В конце концов она смогла сделать шаг назад - ей хотелось сейчас уйти отсюда, убежать. Чтобы не видеть больше мучительной для неё сцены. Она сделала ещё шаг назад. Но вдруг подумала о белом цветке. Чистом, белоснежном.

Но слово "белоснежный" обернулось словом "снежный". Повеяло холодом. Ледяным бесчувствием, существованием без эмоций. Но бесчувствие не показалось почему-то страшным, смертельным, а наоборот стало казаться выходом.
Светино беспамятство-размышление прервалось внезапно - она увидела Леночку, снова с удивительной для ребёнка печалью наблюдавшую за Вероникой Петровной.
Света подошла к Леночке, взяла её за руку:
-Пойдём, моя девочка, пойдём отсюда.


***  6  ***
Света с Леночкой вышли из детского садика незамеченные никем и вскоре, миновав подворотню, оказались на оживлённой улице:
- Я ничем не могу тебе помочь, моя... девочка... Я тоже боюсь... Бежевый... Серый... Сиреневый... Оттенки тоже страшны. Смесь цветов - как её увидят другие? ... Это сложно... Это сомнение... это снова беспокойство..., - Света говорила совсем тихо. Леночка не слушала её, молча осматривалась вокруг, радуясь неожиданной прогулке.
Света увидела на троллейбусной остановке двух говоривших о чём-то своём пожилых женщин, присевших на лавочке под навесом павильона. Света подошла к ним вплотную, совсем без стеснения, и, не дожидаясь окончания разговора или паузы, сказала, глядя на них в упор:
- Нельзя же так, надо что-то делать. Вы старше меня, вы совсем посторонние мне люди. Быть может, вы знаете что-то такое, чего я не знаю? Как защититься?.. Столько вокруг зла... Остановите меня... если я ошибаюсь...
Она совсем забыла о Леночке, отпустила её руку, сосредоточив всё внимание на незнакомых женщинах, только что оживлённо болтавших о чём-то своём.
Женщины какое-то время, опешив, в растерянности смотрели на Свету, но потом быстро поднялись и, боязливо оглядываясь, поспешили уйти. Причём одна из них повторила несколько раз:
- Боже мой, боже мой...

Света сделала несколько шагов вслед убежавшим женщинам, но потом остановилась, забыв о них. Постояв немного в нерешительности, она медленно пошла. Леночка сама догнала её и взяла за руку, вернее, засунула свою ладошку в некрепко сжатый Светин кулак.

Следующим, привлекшим особое Светино внимание, был хорошо одетый молодой человек, в чрезвычайно приличном костюме, стильном галстуке и с несколько вызывающе шикарным кожаным портфелем. Мужчина явно кого-то ждал - он изредка поглядывал на часы.

Света долго рассматривала мужчину, так, что тот в ответ, чуть поведя плечами, посмотрел на часы и отвернулся. Но Света всё же подошла к нему, со спины:
- Вы сможете, я знаю, защитить меня. Я чувствую, я могу сделать что-то не так.
- Вы ко мне?! - повернувшись, мужчина превратился в само удивление.
- Не нужно отталкивать меня, - Света умоляюще смотрела на него, обняв за плечи Леночку, тоже рассматривающую незнакомца, - может произойти какое-то несчастье... Я точно знаю... Помогите мне... Мне страшно... со мной что-то происходит... не отворачивайтесь, прошу вас, - она попыталась прикоснуться к рукаву пиджака мужчины, как бы подтверждая свою просьбу.

После чего незнакомец немедленно отстранился от неё, шикнул:
- Да что ты в самом деле... отстань..., - и сразу же направился к двери ближайшего магазина, за которой и скрылся, даже не оглянувшись.
Света, как бы подчиняясь всеобщему ритму отталкивающихся от неё людей, пошла по улице быстрее, так что Леночка с трудом поспевала за ней.
Света заговорила вслух, громко, взгляд её бегал по лицам встречных людей:
- Это же невозможно. Что же вы все делаете со мной? Не нужно оставлять меня одну. Не нужно. Я ничего не сделала плохого. За что вы мучаете меня?
Она больше не боялась столкновений, люди сами расступались перед ней.

Наконец Света устала, но, самое главное, она заметила, что Леночка уже совсем не может поспевать за нею. Что девочка испугалась их непонятного бега среди людей, и всё Светино сознание вмиг заполнила любовь и нежность к Леночке. Света встала на колени на тротуар, чтобы быть вровень с малышкой:
- Леночка, девочка моя. Прости меня. Хочешь я тебя понесу? Да?
Леночка покачала головой - "нет", но всё же сказала:
- Но я устала.
- Мы не будем спешить, - пообещала Света, поднимаясь с колен.

***  7  ***
Но как только Света попыталась идти медленнее, они с Леночкой сразу попали в круговорот сталкивающихся с ними людей. Впрочем, удары доставались лишь Свете, ребёнка люди всё же старались обходить стороной. Однако Свете были безразличны чужие прикосновения. Её тело по непонятной причине перестало ощущать внешний мир.
Бесчувствие достигло такого предела, что Свете стало почти хорошо, почти спокойно. Мысли стали почти чувствами, почти реальностью.

" Чёрный цвет, - подумалось ей, - как хорош он и покоен. Нет, это не печаль, это только покой. Как жаль, что другие люди видят его иначе. Считают его трауром, а не краской вечности. Чёрный - цвет земли, настоящая, подлинная окраска земли. Это цвет пашни, запах пашни..."
Может быть, тут и была ошибка разума, потому что слово "запах" прорвало Светину защиту, до этого непроницаемую для окружающего, и острая гарь тлеющих листьев вмиг заполнила собой бесчувственное, защищённое до этого пространство.

Безвестный дворник-нарушитель, зажёгший нехитрый костёр во дворе неизвестного дома и наполнивший дымом близлежащий квартал, нехотя разрушил слабую Светину оборону. Ворвавшийся внутрь дым горьким своим удушьем отбирал у неё последние силы. Словно она сама внутри оказалась наполнена горечью горевших листьев. Острая головная боль, резь в глазах, тошнота - её тело умоляло о пощаде. Света заплакала: чёрный цвет обернулся гарью, острым удушьем.
Она должна была что-то сделать, больше нельзя было позволять жутким, ненавистным цветам безнаказанно издеваться над каждым живым, чувствующим существом.
Мир, несправедливый, жестокий, отвратительный в своей наглости, пировал вокруг Светы в движении своих улиц. На дороге газовали, увёртываясь друг от друга, толпившиеся и сбивавшиеся в кучи у светофоров машины. Двигаясь по оплетающим пространство над дорогой проводам, визжали троллейбусы, спеша к остановкам, там набиваясь под завязку людьми.

Люди сновали везде, набирая максимально возможную скорость, они рыскали из магазина в магазин, вскакивали в транспорт и выскакивали из него. Колонны людей беспрестанно вливались и выливались из метро. Газеты с рук, овощи и фрукты с лотков, сосиски и бутерброды из окошек фургончиков, напитки в банках, бутылках, бумажных стаканчиках - всё продавалось, потреблялось, съедалось.
Света даже остановилась, способность вновь воспринимать окружающее движение, вернувшись к ней, дала ещё более острый, чем обычно, взгляд на уличную суету. Каждая составляющая окружающего хаоса выявилась, словно проявленная на фотографии, так же подобно фотографии возрождаясь в Светином мозгу. Света подходила к железнодорожному вокзалу, людей на улице становилось всё больше, и всё суетливее они казались. Они уже мешали не только Свете с Леночкой, но и друг другу тоже.

Взяв Леночку на руки, Света свернула в переулок, решив подойти к вокзалу со стороны депо.

Поднявшись на железнодорожное полотно, она с Леночкой на руках пошла вдоль него, но, однако, не к вокзалу, а в обратном направлении. Уставшая девочка уснула у неё на плече. Мимо Светы прошёл поезд, затем другой, третий, каждый раз обдавая её ветром и особым запахом дороги.
Света с Леночкой на руках совсем выбилась из сил, она уже довольно далеко отошла от вокзала. Электричка, что шла к ней навстречу, замедляясь, ещё не успела погасить скорость. Надрывный гудок, обращённый к Свете, необыкновенно громкий, мощный, заставил её вздрогнуть и остановиться.

Электричка проносилась мимо неподвижно стоявшей Светы, огромные железные колёса громыхали, закручиваясь в неугомонном движении. Света закрыла глаза и обеими руками оттолкнула от себя Леночку. Потом, не открывая глаз, она повернулась и, спотыкаясь о невидимые преграды, пошла прочь.


***  8  ***
Захлопнув боль внутри себя, Светино сознание попыталось увернуться и не видеть больше ничего вокруг. Но закрытые глаза дали лишь темноту, на фоне которой ещё страшнее казался стук колёс удалявшейся электрички. Света упала, обо что-то споткнувшись, но даже после этого, поднявшись, продолжала упорно не открывать глаза. Теперь, отойдя от железнодорожного полотна, она ступала по чему-то мягкому, наверное, по траве. Следующее падение оказалось сильнее первого, со всего размаху она полетела вперёд, затормозив ладонями по грязи - проехав по старой полувысохшей луже всем телом.

Наконец она открыла глаза, грязная одежда показалась ей чёрной, и Света ужаснулась вслух:
- Нет, нет, не нужно чёрного цвета! Я же отменила его, точно отменила. Навсегда! Он не подходит мне! Не нужно траура, - и она постаралась отряхнуть грязь с плаща, но только сильнее размазывала мокрую, липкую землю, - зачем? Зачем же чёрный? Зачем? - голос её начал срываться на плач, - прошу вас... только не нужно чёрного...
Бесполезное занятие - растирание по плащу грязи - вернуло её в действительность сильнейшим желанием действовать, двигаться. Света, поблуждав по задворкам вокзала, с трудом выбралась на что-то напоминающее переулок, который привёл её к настоящей улице - полной шума, набитой людьми и машинами.

Света хорошо знала свой район и безошибочно самой короткой дорогой направилась обратно в детский садик.
- Я сделала это, - Света, войдя в группу, решительно направилась прямо к Веронике Петровне, - я сделала это.
- Что? - Вероника Петровна, сделав несколько шагов вперёд, став между Светой и детьми, медленно, с расстановкой произнося слова, спросила:
- Что ты сделала, Света? Где ты была?
- Я защитила её.
- Леночку? Ты защитила Леночку? Как ты защитила её? Как?
- Нет, - Света забеспокоилась, - нет! Неважно! Это неважно. Я должна была сделать это.
- Да что же "это"?! Где Леночка?! - Вероника Петровна не выдержала и попыталась всё же настоять на своём вопросе.
- Вы не имеете права повышать на меня голос! - Света вдруг закричала. - Не вам спрашивать меня, вы все убийцы! Вы убиваете детей! Вы убиваете в человеке человеческое! Я боюсь вас всех! Вы звери! Ненавижу вас! Ненавижу! Сколько можно жить в страхе?!..

Неожиданно она присела на корточки и обхватила голову руками:
- Помогите мне... мне больно...
Через полчаса в медпункт Детского садика, где на кушетке, уставившись в стену, покинутая мыслями, сидела Света (от которой так и не смогли добиться - где же Леночка?), вошли врач "Скорой помощи" и два санитара. Увидев врача, Света неуверенно прошептала:
- Нет... Не нужно...
У детского садика стояли две машины: "Скорой помощи" и милиции. Испуганные воспитатели, нянечки, повара, заведующая, кто выглядывал в окна, кто вышел на улицу поглазеть на необычное зрелище.
Света шла спокойно, пока, вдруг обернувшись, не заметила в окне Веронику Петровну.
- Вы все убийцы! - неожиданно закричала она, забившись в руках мгновенно схвативших её с двух сторон санитаров. - Неужели вы не видите?! Вы слепые! Вы можете жить здесь, потому что ненавидите друг друга! Вы убийцы! И детей вы рожаете таких же! Вы нелюди! Уберите вспышку красного!! Цветок не должен быть красным!! Нелюди!!! Ненавижу вас всех! Будьте вы прокляты!
Последнее слово:
- Нелюди! - донеслось уже из быстро отъезжающей "Скорой помощи", вслед за ней уехала милицейская машина.