Вот и последний посетитель покинул залы музея. Вот и смотритель, в последний раз, прошёлся по коридорам, и его глухие шаги стихли в пустоте воздуха. Очень тихо. Ночь приближается тёмным гостем. Темнота надвигается на улицы и площади. Она летит с Ладоги, перелетает на Охту и дальше, дальше торопится. Воинова-Греческая слобода - Адмиралтейская сторона - Петроградская - неотвратимым гостем надвигается темнота на большой город... А город - не хочет. Город сопротивляется и побеждает. "Прочь темнота - не твоё время на улицах появляться!"
Да, и правда - какая темнота на улицах северного города, когда только лишь июнь переступил свою границу. А календарь не переспоришь. Так что - до сентября ночь-дорогуша потерпи; подкрадись, да уйди в ту пустоту, из которой пришла.
Да что ночь. Ночь и так белая. А вот туристов – как в Неаполе, в полдень. И все ходят, ходят, ходят...
Младший сержант милиции Козлова, в очередной раз, подошла к окну, глянула на предночную Неву и направилась, мимо лестницы и перехода, в зал Западноевропейского искусства эпохи Возрождения, который вверен был её охране.
"Долгая ночь, - думала младший сержант милиции. — Долгая - потому что белая".
А младшему сержанту надо будет провести всю эту ночь вот здесь - в мёртвых залах, рядом с полотнами, которым столько лет! И главное — в одиночестве, ведь постов немного, а музей... Он, конечно, не военный объект, но всё же, в деньгах, дорогой.
Козлова вошла в зал и стала, от нечего делать, ходить от одной картины к другой. Тусклое освещение совсем не способствовало осмотру.
- Избиение младенцев. Страшный суд, - читала младший сержант и тут же, мельком, смотрела на безобразное изобилие художников эпохи Возрождения, - И как такое разрешили повесить?
Младший сержант шла и шла, и её приглушённые шаги замирали в коридорах, покрытых историей.
- Святой Лаврентий, - прочитала младший сержант и, посмотрев на полотно, высказала своё мнение, - И что он к небу глаза поднял? Пьяный, что ли? - и вздохнула: - А люди за это деньги платят.
А дальше?... дальше и вовсе.
Козлова даже открыла рот.
- Вот те раз!
Но слова так и не появились на языке,
Младший сержант Козлова стояла перед полотном 424 на 286 и, вроде как, шевелила губами.
Малиновый, с перламутром, фон, освещал, по всей вероятности, рассвет - или же закат - над спокойным южным морем, лучи солнца ласкали благородный берег. Птицы порхали в небе, а в левом углу примостились две собаки. Собаки лежали и дремали. Светом освещённые кусты, радовали глаз в противоположном углу полотна.
Но не фон, с его подробностями, привлекли внимание младшего сержанта Козлову. Её заинтересовали - и удивили - центральные действующие лица картины.
Основная точка - кончик, сверкающего золотом копья, упирался в, величественно раскинувшееся, побережье. А если посмотреть вверх от этой точки, то - о боже! - глаза могли видеть мускулистые волосатые крепчайшие ноги атлета. А если дальше смотреть, в верхнюю часть полотна, то можно было увидеть и всего, сверкающего золотом, красавца - воина в золотых доспехах и кожаных напульсниках, одной рукой державшего на отлёте, то самое золотое копьё, а другой - и что это художник напридумывал? - гладившего совершенно раздетую девушку, а, может быть, и молодую женщину. А девушка нежно смотрела на воина и - надо же! - позволила себе обнять воина этого самого, за шею. Ну и ну! Веет от этой парочки распущенностью и развратом.
Младший сержант не видела ни коня героя, ждущего своего хозяина в глубине сцены, ни кучи ангелов, облепивших двоих "несознательных" своим вниманием. В голове младшего сержанта стоял один вопрос; "Кто разрешает вешать такие картины в музее?" и чему учит эта картина молодёжь?
Косой луч светилиника отбрасывал блик на большое полотно. А парочка всё так же бесстыдно обнималась. Воин перед походом и голая женщина.
Младший сержант наклонилась над полотном и прочитала: "Джовани. Юпир и Эллея. 1561 год."
Козлова, по простому, выругалась и пошла дальше. Ночь давила на голову и горячее кофе ждало в принесённом термосе. А смотреть на всякие там шедевры не обязательно. Приказ есть охранять картины, а не разглядывать их. Вот ефрейтор Поносова, что на третьем этаже (блок B-I3) охраняет, так та рассказывала, что там всякие Делакруа, Курбе и Родены вообще один секс пропагандируют. И так натурально, что... И зачем только эти музеи содержат?
Младший сержант Козлова, оглянулась на залы, помянула художников и ваятелей и блеклый луч света потух за её спиной, дверь закрылась, шаги стихли. И совсем пусто стало в тёмном уснувшем зале. В мертвенное спокойствие погрузились полотна великих мастеров.
На реке развели мосты, а древний стул, помнивший - возможно - зад одного из флигель-офицеров Александра III, слегка треснул. Или послышалось. Нет. Кажется, треснул. Лак на нём облупился. Но вот только треснул и всё тут.
И опять тихо. Спят полотна Ребенса и Рембранта. Спит Рафаэль. А рядом с ним два полотна великого Леонардо. А потом Рыцарский зал. Эти лошади, готовые сорваться в карьер, эти всадники в латах. И тут же, рядом, - мальчик скорчившийся - незавершённый шедевр Микеланжело. Все вместе, все рядом. И все спят. Белая ночь.
И опять скрипнул стул. Теперь явственней. Что это с ним? Приглядеться бы поближе. Стул, как стул. Всматривайся в него или нет - толку мало. Красная обивка. Золочёное дерево... но опять что-то треснуло. Воздух вздрогнул. Как может вздрогнуть воздух в закрытом помещении? Но он вздогнул и наполнился скрипом. Что же это такое? Кто изволит шутить в столь поздний час? Что за шутник?
Треск вновь появился и, вдруг, перерос в скрежет. Послышалось нелепое бормотание. Вот действительно...
Но если оторвать взор от стула и посмотреть на полтора метра влево и на метр вверх, то повод удивляться пройдёт. Природа треска выявится. Причём тут стул?
Из полотна Джовани "Юпир и Эллея" высунулась нога, и могучий торс пытался протиснуться в отвоёванную ногой дыру. Но что-то мешало объёму, и мышцы гуляли под доспехами. А нога вот-вот должна была коснуться пола.
Углядеть, в подробностях - что же происходит у стены - трудно, так как ночь (хоть и белая) и сумерки в закрытом помещении сгустились. Но если напрячь слух, то можно расслышать, за физическими усилиями, явственно прорывающееся бормотание:
- Мам мия… фурже, чёртовен рестовраторы... понамазали лака... тихо не уйдёшь...вас ё… дас...
Наконец нога добралась до пола. На минуту замерло и тело, утверждаясь на надёжном паркете.
Но вот нога получила точку опоры, и старания возобновились. Треск стих и по залу пронеслась эластичная волна какой-то энергии, и всё стихло.
Герой согнулся и мягко приземлился на паркет. Атлет замер на корточках. Под сводами стояла тишина. Казалось, что никто не заметил некоторые изменения в устоявшейся экспозиции.
Воин, которого можно называть и Юпиром, так как это действительно он, до самого недавнего времени, обнимался со своей драгоценной Эллеей, поднялся на ноги и оправил на себе золотую амуницию, для того, чтобы не звенела. Потом, он просунул в прорванную им самим дыру руку и, поправил золотое копьё (по всей вероятности, для того, что бы оно не выпало и ненаделало шума). Проделав указанную операцию, Юпир отошёл на три шага от полотна, и, глядя на свою легендарную Эллею, прошептал, почти беззвучно:
- Клянусь Зевсом! нашим папашей Джовани! богом Иисусом Христом и нашим директором - академиком Парашавским! как ты мне надоела! Я ухожу, дура! Я найду себе другую мадам. Прощай!
Сопровождаемый эхом таких нетребовательных возгласов, легендарный воин Юпир, повернулся на пятках своих сандалий и покрался к двери, ведущей к рафаэлиевской галлерее.
А в городе плавала белая ночь. Влюблённые вышагивали по улицам-анфиладам. Набережные были заполнены туристами и приезжими мешочниками. Все любовались разводящимися мостами. Караван судов завораживал своей дымчатой таинственностью. Откуда-то доносился перезвон гитары. Выпускники радовали своим белоснежием и вздыбленного Петра и рюмочного Николая и курицу со своими цыплятами – Екатерину, окружённую собственными выдающимися деятелями.
Гуляют компании, флиртуют иностранцы с фотоаппаратами и валютой. Ленинград тусуется в восхитительной поре Белых ночей.
Эллинский воин проследовал к наборной двери, отворил её и ужём скользнул в узкую щель. Дверь тихо закрылась. Зал остался стоять таким же сонным и пустынным, как и ранее, если, конечно, не считать этих картин великих мастеров, да древних стульев эпохи почти позабытых адъютантов тишайшего императора Александра III.
Юпир, шагом разведчика, пересёк зал, но не стал поворачивать в сторону галлереи Рафаэля, а двинулся по узкому коридору в сторону лестницы. Но у лестницы Юпир не остановился, а прошёл дальше.
Ещё один зал. Поворот. Двери открылись и закрылись. Павильонный зал. Стекло и мозаичный наборный пол. Птица под стеклом. Ну и ладно. Юпир пересёк великолепие Павильонного зала и остановился у стеклянной двери, ведущей в зимний сад, и подёргал её. Дверь открылась.
"Год эм, - подумал Юпир, - опять садовник нарушил инструкцию".
Юпир вышел в зимний сад и закрыл за собой дверь. Теперь его действия подчинялись одной лишь логике.
Юпир подхватил лежащую на аллее лесенку, подошёл с ней к стене и приставил её так, чтобы верх лестницы не задевал карниза. Потом Юпир в два прыжка взобрался на лестницу и затащил её за собой наверх. Дальнейшее путешествие по крыше не представляет, для читателя, особого научного интереса. Но можно отметить, что Юпир действовал умело и грамотно.
Вот и кончился скат. Карниз. Идти надо осторожно и тихо. Во-первых - чтобы сигнализация не сработала, и, во-вторых - чтобы не упасть вниз, что гораздо неприятнее первого варианта. Слишком быстрое приближение к земле может повредить здоровью.
Юпир оставил лестницу у трубы, а сам кошкой метнулся к водосточной трубе.
Край. Внизу никого. Угол Дворца и Старого Эрмитажа. С высоты виднеются только метёлки. Вот и всё. Путь открыт.
Юпир занёс ногу, и сильные руки обхватили железную арматуру. Арматура выдержала.
Несколько энергичных движений - и булыжная земля уже под ногами, Юпир оглянулся и шмыгнул по улице Халтурина: мимо стен Эрмитажа, мимо Атлантов, мимо Зимней канавки, туда, где Греческая слобода, где свобода и нет этой вздорной бабы - Эллеи.
От скучного стояния, от тоски существования - вперёд! Впереди ждут замечательные приключения. А позади? Что позади? Одни герои возрождения. Тьфу! Куда интересней сбегать на гулянку, чем общаться со всеми своими родственниками. От них и так ежедневно тошнит.
Примерно так, а может и не так, думал Юпир, пробираясь быстрым шагом по улице Халтурина, район которой, при закладке города, звался Греческой слободой и был первым прибежищем всех иностранцев, возжелавших жить в новой столице нового государства - Российской империи — Санкт-Петербурге.
Однако древнейший район мифического города всегда бывает пустынен ночами. Бывшая Аптекарская и Миллионная, а ныне Халтурина - улица дворцов, казарм, преданий, теней и воспоминаний, - улица, которая вся в памятных досках и мемориальных знаках; так вот эта самая улица и в белые ночи и в чёрные, и в дождливые дни, и в солнечные дни - всегда пустыня пустыней; будто не шедевры архитектуры и памятные места тут находятся, а самая заурядная помойка из стандартного проходного дворца-колодца. И лишь в великие праздники наполняется улица народом, да и то, ввиду ритуального шествия...
Юлир добрался до первого переулка и свернул в него. Оглянулся. Погони небыло. Юпир вздохнул облегчённо и пошёл туда, где, как он считал, ждут шикарного красавца и достойные будут рады лицезреть идеального воина и его непревзойдённое искусство. Золотой шлем правильно облегал кучерявую голову. Кожаные доспехи, хлопали воинственно в такт ходьбы. А меч в серебрянных, с золотом, ножнах постукивал о бедро.
Да - лет этак ...надцать назад, такой наряд вызвал бы восхищение. Ну а что теперь? Белая ночь, пустынный район и одинокие шаги. Кому любоваться, когда все люди на набережной или на Невском проспекте?
Юпир вышел к каналу. На углу крайнего дома можно прочесть название канала:"Мойка".
Полудымка висела над водой и мостовая, погружённая в вековую свою историю, уводила в манящее будущее.
Держась ближе к фасадам, Юпир быстро двигался вдоль набережной.
Вот дом с флагом, поворот - и впереди показалось здание, имевшее полукруглый классический бок. Мостик. Можно перейти на противоположную сторону набережной. А почему бы и нет?
Красное длинное здание. Ещё один канал под прямым углом вытекает из Мойки. Здание всё в строительных лесах. Культовый дом. Шагать можно и по новой набережной.
Воин эллинских времён пошёл по набережной канала Грибоедова, и его ноги неуклонно стали приближаться к шумящему и обитаемому ночью Невскому проспекту.
Замелькали люди. Они тенями пробегали и исчезали в чём-то зыбком.
Юпир дошёл до длинного дома, несущего на своём боку номер "9" и остановился. Перед Юпиром встал выбор: идти ли ему прямо, либо перебежать висячий мостик и попасть на противоположную сторону канала.
Воин долго не думает. Воин - действует.
Доски проскрипели под могучими ногами, и Юпир ступил на брусчатку левого берега. Ступил - и встал. Перед ним возникла красотка змеинного вида, с зелёными глазами и нашлёпаным ликом.
- Привет, - пропела красотка и вильнула задом.
- Си, - буркнул Юпир.
- Франс? - сразу уловила красотка и затараторила,- Мсье, франк за уан...
Далее Юпир ничего не понял, но его обдал такой аромат духов и такие руки взяли его, что сопротивляться стало бессмысленно.
Красотка выгнула зад, встала в позу и упёрла свои губы в губы Юпира.
- Ну, пойдём, пойдём... плиз...
И потянула Юпира куда-то в подворотню. И поплыла белая ночь веселья. А что должно произойти то и будет…
- Виват! - возгласил Юпир и, облапив девку, пошёл вместе с ней.
Заря шире и шире разгоралась и заполняла собой всё небо. Мелькнуло несколько часов сумерек - и вновь жизнь заволновалась во всю свою ширь в громадном городе. Комары неохотно прощались с многоэтажными домами и забивались в свои мокрые подвалы. Кровососная работа была окончена, миллионы искусанных ленинградцев чесались и ругались. Энергичные похлопывания заменяли и утреннюю зарядку, и не давали забыть фольклёрную основу родного языка. Короче говоря - начинался очередной день суеты и тоски, бед и радостей.
Младший сержант милиции Козлова, в пять часов сорок семь минут вошла в зал Западно-Европейской живописи эпохи возрождения. Инструкция требовала проверить, перед сдачей дежурства, присутствие инвентарных единиц и исправность сигнализации. А значит, инструкцию надо исполнять.
Козлова сонно посмотрела на полотна. Обходить анфилады не стала. И так видно, что вся эта безобразная живопись висит на местах, да ничего с ней и не может случиться. Да и как же иначе? - сигнализация не сработала, да и бандитам и антисоцэлементам не прорваться сквозь милицейские спецзаслоны, которые охраняют Эрмитаж, по системе НИИ "Спецохрана". Двойная система, и - к тому же - электроника и простреливаемое пространство - кто захочет шутки шутить?
Младший сержант зевнула и стала спускаться в караулку. Пришло время дежурство сдавать. Эти жёсткие царские диваны! Все бока отлежишь, и не поспишь. А потом... Да - быстрее смениться и добраться до общежития. Поспать немного... А вечером будет молодой человек. Говорит, что инженер. Может, врёт. А может и нет...
Город наполнился вымытыми лицами и машинами. И улицы отдавали свежестью, политые до того машинами-поливалками.
Вот и первые киоски открылись. Потянулись люди к газетам, сигаретам, поискам "опохмелиться" и по другим проблемам. Встречаются два человека и начинают общаться. А как же без этого? Без общения нет и слухов. А без слухов, что за жизнь будет?
Бегут по набережным спортсмены. Бредут по переулкам невыспавшиеся бродяги. Неформалы, всех сортов, сгрудились под висящим этажом жилого дома, где станция метро "Невский проспект", ещё обитает.
Сколько их тут: кто считал? Сидят себе, как звери в зоопарке. А Невский всё наполняется и наполняется потоком людей. Туристы, интуристы, колхозники.
На пляже, что у Петропавловской крепости — на том самом пляже, на котором, когда-то, загорал после купания А. С. Пушкин - так вот на этом самом пляже появились первые посетители.
Часы бьют на Петропавловском соборе и оживление на улицах возростает. Кто на работу едет, а кто продавать свои творения едет к городской думе. У людей сонные лица. А глаза скользят по мелькающим вдоль проспектов, улиц, шоссе, переулков, - лозунгам, манифестам, объявлениям: "Дадим...", "Вложим...", " Сомкнём...", "Как один...", "...норма жизни", "...позорит коллектив". Отупевшие взоры. Слова, которые проходят мимо сознания. А впереди у людей целый день гонки по кругу. Гонки за чем? - да кто ж его разберёт. Дорогу осилит идущий.
Часы уже подкрались к девяти утра. И в музее зашевелились люди. Статуи, что стоят в галлерее, у парадной лестницы, приветствовали бабушек в синих халатах и хранителей в строгих костюмах. Служебный вход непрерывно пропускал людей вовнутрь. Кто-то додумался и поставил под дверь урну. Шум исчез. Зато свежесть Невы вползла в полумрак бывшей квартиры бывшего директора Императорского Эрмитажа Толстого.
Случаются в мире разные события - вот, например, город построили на болоте...
...Студентка выпускного курса Высшего института Культуры, Серафима Манькина, временно подрабатывающая в Эрмитаже экскурсоводом, получая за свою словоработу половинную зарплату, и надеясь, по окончании института найти себе место в основном штате этого храма искусства, явилась на работу ровно за полчаса до положенного времени и, как всегда, поспешила показаться на глаза кому-нибудь из начальства. Но, может быть, утро было слишком свежим, а может быть, какие иные дела накопились у людей, только начальство в музее ещё не появилось и, своё служебное рвение можно было демонстрировать одним только старушкам в синих халатах. Манькина перестала строить из себя делового и заинтересованного практиканта и вернулась в своё природное внешнее и внутреннее состояние. Лицо, освежённое косметикой, пожухло. Полусонные глаза устало глядели на галлереи и залы.
"Анфилады, - думала Манькина, - Расстрелли, Стасов, Кваренги, Росси - вон они сколько понастроили. А что толку? Только и знали, что работать. А мы сейчас... Ну разве они жили?! А мы вот вчера в карты на волосинки играли. Вот было дело! А ещё шампанское..."
Манькина поднялась на второй этаж и прошлась по пути своего маршрута.
Стулья, диваны, картины. Скоро ей придётся повествовать о возвышенном каким-нибудь колхозникам или школьникам-акселератам... А ведь так хочется спать!
Временный экскурсовод подошла к окну и посмотрела на Неву и пляж, что перед Петропавловской крепостью. Усмотрев первых отдыхающих, Манькина вздохнула: "Везёт же некоторым. Отдыхают, загорают каждый деиь. А ты тут, как ... перед всяким дерьмом выпендриваешься".
Манькина вздохнула, поправила строгую юбку, которая лишь полчаса назад сменила крутые "бананы". А тут такая скукотища вокруг! Ни одного молодого человека, ни одной подружки. Одни картины, да идиоты, которые, открыв рты, слушают о традициях монументального письма в эпоху расцвета Возрождения.
Ещё раз вздохнув, Манькина повернулась на каблучках школьных туфелек и вошла в зал, который ей очень нравился, в котором она, почему-то, очень любила бывать.
Без пяти минут дипломированный искусствовед, прошла в зал живописи Возрождения и стала, в который уже раз, исследовать полотна, по которым писала свою дипломную работу.
Вот Тициан. Серафима подошла к полотну и впилась глазами в глаза святого. "Интересно, подумала она, - а что — он белой любовью не занимался? Надо же какой взгляд! Зачем только рождался он на свет? И как только о нём писать: (что? Ах, да!) "... высокоодухотворённое лицо свидетельствует о…" (о чём же оно свидетельствует?). Ох, как спать хочется!
Манькина обходила полотна и всё писала, в мыслях, свою научную работу. Но - лето на улице, а тут ещё…
Вот и знакомая стена. Квадрат "А". Ну - тут всё ясно. И что тут особенного? Можно дальше идти.
Манькнна зевнула, в очередной раз, и что-то хрустнуло. Челюсть Манькиной не закрылась. А язык вывалился и повис на подкрашенных губах. Глаза сузились, а руки что-то искали.
Манькина прохрипела, ёкнула и грохнулась своим задом на наборный паркет бывших царских покоев.
Послышался мощный шлепок. Тело Манькиной обмякло, расплющилось во всю свою длину, в полуметре от сектора "А" в котором помещалось полотно маэстро Джовани "Юпир и Эллея".
Манькина закрыла глаза, прошептала какие-то слова и вновь их открыла. Но что было, то и осталось (а вернее говоря - чего не было, то и не появилось). Манькина протёрла глаза, потрогала свою голову и на карачках поползла к ближайшему дивану. И то ли охи исходили от вице-искусствоведа, то ли расслабление желудка давало о себе знать.
Пересилив себя, Манькина взобралась на диван и, со страхом, вновь посмотрела в сторону картины. Сомнения пропали. Полотно потеряло составную свою часть. Интересно: куда?
Манькина заверещала и бросилась вон из зала. В глазах её стоял страх. Страх не за то, что с картиной что-либо случилось. Манькнна боялась, что спятила. Вопли экскурсовода привлекли внимание. Две старушки подбежали к Серафиме и подхватили ее за руки. Ещё какая-то женщина появилась из боковой двери.
- Истеричка? - спросила она. Но Манькина таращила глаза и пузыри слетали с её губ.
- Ай-я-яй, - строго сказала женщина, - Как вам не стыдно после такого выходить на работу!
- Там, - простонала Манькина,
Её рука указывала на зал живописи Возрождения.
- Что там?— так же строго спросила женщина.
- Там… а! - 0... про-ппа-ло…
И Манькина зарыдала.
Женщина взволновалась.
- Что пропало? - сдавленным голосом спросила она и сама ужаснулась своему предположению: - Картина пропала.
Мгновенно наступила звенящая тишина.
- Там...- всхлипнула Манькина и замолчала. На неё напал столбняк.
Женщина проявила мужество и приказала одной из старушек:
- Вызывайте хранителя.
А Манькиной и другой старушке предложила:
- Ну что ж — пойдём, посмотрим.
Свежий воздух, с Невы, врывался в открытое окно. А за окном всё видевший и ко всему привыкший город.
Три тени скользнули по коридору и появились в сверкающем, утренним солнцем, зале эпохи... этого самого...
Манькина подошла к полотну Джовани и ткнула пальцем в композиционную пустоту.
- Вво-о-от.
Женщина уставила свои, несколько близорукие, глаза в указанную точку и стало заметно, как лоб её покрывает лёгкая испарина. Впрочем, испарина тут же и высохла.
- Сначала "Даная", теперь "Юпир и Эллея", - твердо и глухо проговорила женщина, - Это рок. Было знамение, - и обратилась к Манькиной, - А важ гороскоп ничего не показывал?
Но Манькина так повела глазами, что стало совершенно ясно - её гороскоп уже ничего не показывает.
- Надо Юрыча звать, - понимающе кивнула головой женщина, - А вы тут постойте. Может...
Но она не договорила, а махнула рукой и пошла к служебному телефону.
Парашавский (директор, академик, лауреат и Герой Социалистического труда) хранитель, зав. отделом, нач. охраны и спец. дежурный - вся влиятельная комиссия собралась минут через сорок-сорок пять. Все собрались, да так и встали перед квадратом "А", в описанном выше зале. И если не у каждого отвисла челюсть, то это только потому, что не у каждого была своя челюсть. А протезы удивляться не умеют.
- Дела-а-а, - протянул хранитель.
- Бед-ды-аа, - всхлипнул зав. отделом.
Нач. охраны свистел в нос, ругался, прикидывал каким боком ему достанется, и бормотал:
- Зар...мат...ьих...в...ек...ать! - причём, иногда, интеллигентные слова путались у него с лирическими переживаниями, в которых отсутствовали цензурные слова.
Спец. дежурный составлял протокол, а академик Парашавский достал из кармана пиджака пачку сигарет и, нарушая инструкцию за №1917-010203§13, закурил.
Прибежал зам. директора по финансовым вопросам и тихо спросил:
- На сегодня билеты продавать?
И тут разразилась буря.
Директор открыл свой могучий рот и оттуда полились такие выражения, что нач. охраны с жадностью школяра стал вслушиваться в словесные обороты лауреата и героя, а все присутствующие дамы покрылись пунцовым загаром и опустили свои глаза к полу.
Восьми минут необычной лекции, хватило академику для того, чтобы отвести душу. Он сунул чинарик себе в карман, энергично извинился перед дамами и задал деловой вопрос нач. охраны:
- Кто охранял объект в эту ночь?
- Уточню, - отрапортовал, вытянувшись по стойке "смирно" нач. охраны. Если он раньше уважал директора за его деловые качества, то теперь уважение пришло и с другой стороны. (Но мы согласимся - переживания нач. охраны к нашему повествованию имеет относительно отдалённое значение).
- Уточни, полканыч, - глухо приказал директор и обратился к хранителю, - А теперь будем звонить в милицию.
Полдень во втором отделении милиции города Ленинграда внёс определённое неудобство с навязчивой однообразностью. Стихия посетителей увеличивается, а те глупости, с которыми они приходят, - да не слышали бы уши человеческие.
- Ну что там такое?
- Да вот - деньги потерял. Говорит, что увели.
- Ну и...
А то:
- Товарищ с заявлением.
- С каким заявлением?
- В гостинице чемодан пропал.
-Деревня … ая…
А ещё и волосатики, и наркоманы, и подгулявшие иностранцы. А обиженные автолюбители? Что б их битые машины использовали на площади вторсырья. И то сказать -польза от них будет.
Лейтенант Серёжа и капитан Саша, в этот жаркий июньский день отсиживали дежурными по второму отделению милиции г. Ленинграда. Они курировали всё происходящее вокруг подведомственного района и добросовестно исполняли свои профессиональные обязанности.
Вот в это отделение и позвонил, в состоянии аффекта академик Парашавский.
Телефон звякнул.
Капитан Саша подняя трубку и лениво представился:
- Дежурный по второму отделению милиции капитан Пуков слушает!
Академик перевёл дыхание и озвучил свою речь. Капитан, закрыв глаза, сначала спокойно слушал, потом хрюкнул, усмехнулся и стал, давясь смехом, комментировать:
- Что, что вы говорите? Как? Пропал? Не может быть! Слышь, Серёг - у них там пропало... Что, что у вас пропало?
- Пропал Юпир. Юпир пропал, - твердил Парашавский.
- Юпир в Эрмитаже пропал. Серёг. Ну, дают!- и в трубку,— Это кто: сторож, что ли ночной?
- Нет, - вразумительно стал объяснять академик, - Это произведение искусства.
- Слыш, Серёг, произведение искусства пропало, - и в трубку, - Ну и какого оно пола?
- Пола? - переспросил Лауреат, - Мужского пола…
- Слышь, Серый, - мужского пола произведение искусства. - И спросил в трубку, - А это статуя или мумия?
- Я говорю о произведении живописи, - вразумлял Герой труда.
- Слышь, Серый, - в Эрмитаже живопись сбежала.
Академик занервничал:
- Что же вы так относитесь? Ваше служебное положение... Действуйте же, наконец!
Капитан Саша закурил и проговорил в трубку вежливо и внятно:
- На свой конец, папаша, сходите похмелиться. А ахинеей отрывать органы от важной государственной работы никому непозволительно.
Отбритый Академик только и успел буркнуть что-то про ответственность, но капитан Саша положил трубку, затянулся и обратился к лейтенанту Серёже:
- Слышь, Серый, а чем черт не шутит?
- Ты про что?
- Да фиг с ним. Ты где обедаешь?
- Я? Да рядом, тут. Ты же знаешь.
- Знаю. Так вот. Загляни в Эрмитаж. Может у них там что и случилось?
- Да брось - опять хулиган звонил.
- Хулиган. И всё же - заскочи по дороге. В дежурную книгу такую фигню не будешь писать. Сам понимаешь…
- Ну ладно – загляну. Остановкой больше - остановкой меныпе. Наша служба и опасна и…
- Вот и ладушки. Ты всегда был другом, Серёга.
После того, как в телефонной трубке всё стихло, академик Парашавский впал в оцепенение. Он смотрел на чёрную телефонную трубку, и слова замерли у него где-то в глубине сознания.
Но дар речи возвращался. А вместе с речью появились и мысли. А раз появились мысли, то надо действовать.
- Действовать? - сам себя спросил академик и ещё громче согласился: - Действовать!
Вновь набирается телефонный диск и уже властный голос Государственного Человека задавил в трубку:
- Быстрей! Кто? Вам не ясно? Да, да - Генерального прокурора. И быстро…
Сотрудники опустили глаза, а академик уже дул во всю мощь:
- Николай Николаевич, слушай - Парашавский говорит - у меня тут такое дело…
Полдень уже завоевал проспекты и переулки, площади и скверы. Перегружениые людьми пространства выплёскивали из себя энергию и угрожающе гнали из себя рёв и образные выражения на многих языках мира. Киоски и автоматы прохладительных напитков работали на пределе возможностей, магазины на центральных улицах всасывали в себя очереди и выплёвывали обратно осчастливленных покупателей.
И все люди заняты... И люди торопятся, не замечая ничего вокруг себя.
Из узкой подворотни, что находится на улице Плеханова, десятый дом от переулка Грифцова, и совсем рядом с улицей Дзержинского, выглядывал — в этот жаркий июньский день - одинокий молодой человек, несколько экстравагантно одетый.
И если отвлечься и посмотреть на небо, то можно увидеть и тучи, летящие с Ладоги, и облака парящие от Балтийских стихий. А на земле, в подворотне на улице Плеханова стоял...
…Юпир стоял босой и без шлема. Кусок плаща опоясывал бёдра и ножны торчали из-под этой материи неприличным намёком.
Лицо Юпира выражало мужество и твердость характера. Но было что-то в этом лице (ну как бы точнее выразиться?) нечто от свежеобношенной портянки или от сверкающей афиши, только что описанной благородным любителем местного пива. Ну а фигура Юпира? Да и с фигурой что-то произошло. Прямота и мощь остались. Вот только, казалось, плащ воина и кожа слились воедино на Юпире, и эта обвислось легла на могучие плечи и бычий становой хребет.
Где же тебя носило, Юпир, и что ты повидал?
Бомж Гена и тунеядец Вася, в приятный полуденный час, не знали ещё что судьба ими уже распорядилась. Да что там распорядилась! Стоит посмотреть немного вперёд, как судьба сама столкнётся с ними лоб в лоб.
И где же она? Да вот, смотрите:
Человек в красном плаще, босой и без признаков каких-либо брюк на ногах, пробирался в тени мемориальных домов по улице Плеханова. Он оглядывался, опасаясь чего-то, одновременно напоминая партизана, выслеживающего вражеский бронепоезд.
Юпир /а это конечно был он/ старался идти тенью по пустынной улице. Ему хотелось ещё до темноты удалиться из данной местности. А почему возникло такое желание - мы, может, тоже скоро узнаем.
Бомж Гена и тунеядец Вася, между тем, продолжали утреннюю беседу. Говорили они светским образом, но некоторые сугубо пролетарские выражения, автору всё же пришлось опустить.
- Жить тяжело стало, - жаловался Вася, - То в участок вызывают, а то выселить грозят.
- Согласен с тобой, - вторил Васе Гена, - Но жизнь не так уж и плоха.
Гена держал в руках сетку, наполненную утренним уловом. Его материальные дела, скоро, должны поправиться, - так почему бы и не порассуждать с достойным собеседником?
- Все тунеядцем зовут. А я разве тунеядец? - продолжал Вася,- Я в прошлую зиму на рынке два месяца работал. Да ты помнишь, наверное...
- Как же, как же, - согласился Гена, - Я в то время пальто нашёл и на малом ходу подавали болезненно...
- И я про то, - оживился Вася - А участковый все говорит: "Ты позоришь город". И это мне - пф! - коренному Питерцу! За что Зимний штурмовали?!
- А сейчас на Крючке хорошо закидывать, за художниками, - кивнул головой Гена, соглашаясь с Васей. - Там туристы, халявые. - Люди не злобные и … с пониманием.
- Мне этот - в погонах - во как надоел! — провёл по горлу ладонью Вася, - Он кто такой? А я в блокаду выжил…
Вот именно в этот исторический момент судьбоносного разговора, судьба и подкинула своё решение и Гена с Васей столкнулись с необычным явлением, для кого-то и аномальным, но не для вышеупомянутых коренных антиобщественных элементов /мы, мол, знаем – плавали. И не такое ещё видели/.
Явление подошло к угловому тандему и встало сбоку. Внимательные глаза стали изучать говоривших. Но разговор сразу прервался.
Вася ещё что-то проговорил насчёт своего участкового, после чего заметил постороннего. А Гена заметил постороннего раньше и теперь зыркал глазами по сторонам, выискивая ближайшую щель с прохладным двором. Что ни говори - а очередное месячное посещение спецприёмника, куда стали забирать в последнее время регулярно - не входило в оптимистические Генины виды на будущее.
Вася пронзительно оглядел постороннего и с простотой "коренного Питерца", спросил бесштанного атлета:
- Голубой?
- Мсье, что вы сказали?
Юпир непонимающе улыбнулся и поправил свой плащ.
- Педераст, что ли?
Юпир понял, что плохо устойчивый человек интересуется его личностью. Но национальностью или происхождением? На всякий случай, Юпир решил уточнить и то и другое.
- Мой папа итальянец из Франции, - с лёгким акцентом сказал он. - Его звали Джовани. Он давно умер. А я попал в Россию на корабле. Меня купил ещё Павел. И вот я здесь. Я француз, хотя в крови моей итальянская кровь.
Вася облегчённо вздохнул.
- Я так и думал, - и хлопнул Юпира по плечу, - Свой парень. Наш, - и пояснил Гене. - Белая горячка.
Гена так же пригляделся к пришельцу и успокоился. Раз свой, значит свой - можно и полюбопытствовать, ради приличия:
- А теперь вы откуда? - премного виноват за вопрос.
Как ни странно, но людей вокруг не было. Угол Плеханова и Майорова жил пустотой и разговором трёх, уважающих мнение друг друга, городских джентельменов.
- Я, знаете, - изысканно начал рассказывать Юпир, - Я сейчас из очень неприятного палаццо. Да, да. Очень неприятно. А вчера я покинул одно гранд-плохое учреждение, где я находился.
- Сбежал, короче говоря,- уточнил Вася.
- Ну, - помедлил Юпир, - Можно и так сказать, хотя...
-Из Скворцова-Степанова бежал?- спросил он
- Э-э…
- Да ладно, - махнул рукой Вася, - Можешь не оправдываться. Я тебя понимаю.
Конечно, можно посмотреть на гладь канада Грибоедова и в ней отразится тень пивного ларька, который издавна скрашивал жизненные неурядицы местных жителей легендарного края белых ночей. Но как описать в уличном разговоре некий стресс, который пережил, переполненный своей силой и мужеством мужчина?
- Мсье, - убедительно произнёс Юпир, - Я и сам такого не ожндал. Я не думал, - и Юпир качнул головой, - Но такого неприличия я... Она была, но... Мадмоазель себе такое позволяла, что...
- Ну? - заинтересованно выразился Вася.
- Мадмозель заставила меня… крестом…
- Да, ну!? - протянул Вася?
А Гена качнул головой.
- Да. А потом, потом она… Сняла с меня доспехи и… Из соседнего зала вышло пять человек. Один сказал, что его зовут Каратист.
- Да? - удивился Вася.
- И что же? - заинтересованно проговорил Гена.
Юпир поднял руку.
- Я дрался как лев, - провозгласил он, - Я поверг двух врагов своих наземь. А другие задрожали! Воин не отступает!
Вася внимательно посмотрел Юпиру в глаза и хмыкнул. А Юпир продолжал:
- Я дрался, но — о нечестные враги!— у меня не было оружия. Она сняла с меня броню. А моё копьё! А мой панцирь! О, боги! Где они?
Гена сочувственно кивнул:
- Так же гнустно, как в третьей камере, - подтвердил он.
А Юпир продолжал:
- Они налетели, как стая вепрей. И цезарь их - которого именуют Каратистом - совершил недозволенный приём…
- Ну? - вопросил Вася.
- Он ударил ногой по чреслам...
- Во, падлы!- выразился Вася.
- Как в третьей камере, - согласился Гена.
Вася хлопнул Юпира по плечу и дружески сказал ему:
- Да, кореш, тебя как следует обработали.
- Они это умеют.
Гена кивнул головой и поправил авоську с бутылками. А Вася ещё раз хлопнул Юпира по плечу.
- Оборзели халатники. Совсем русскому человеку прохода не стало. У-ух! Но ничего, корефан, мы тебе поможем. Ты погоди. Постой тут: мы посоветуемся.
Вася мотнул головой Гене и они отошли в сторону.
- Так что будем делать?- спросил Вася
- А что ты предлагаешь?— спросил Гена.
- Так куда мы его денем?
Гена непонимающе ёкнул.
- Его в психушке уже ищут, - пояснил мысль Вася, - А значит - на дно ложить его надо. Иначе – зарез.
Гена сейчас с удовольствием, поспешил бы в Коломну, по неотложному делу. Да знал он только: от Васи так просто не отвяжешься.
- Так что? - спросил Вася, - Может к тебе на малину?
Гена сглотнул слюну.
- Ко мне нельзя, - прошептал он. - Ко мне нельзя.
- Это почему? - насторожился Вася.
Мысль у Гены заработала лихорадочно:
- Ко мне шпана придёт, - брякнул он, - А может и патруль заглянуть. А вдруг увидят - конец ему станет.
Вася прикрыл глаза и задумался.
-А ты прав, Аркаша...
И вдруг Васю осенило:
- А что если мы его к Аркадию отведём!
- Это к какому? - засомневался Гена.
- Ну к художнику, который бородатый и которого все ругают.
- Это которого до Указу сажали?
- Ну да, да - он. Ещё который картину нарисовал; проститутка в виде коньячной бутылки с пятью звездами.
- Ну, ну. Знаю.
- Так как?
- А я чего — я не против.
Гена пожал плечами и многозначительно помахал авоськой.
- Только вот пушнину сдать надо. А там и...
- Так сдадим, сдадим. Ты не волнуйся. По пути пойдём и сдадим на Фонарном. Так что - решили?
- А.. .Э-э… Ну, естественно…
Гена безнадёжно мотнул головой. Согласился. Да и как не согласишься? Если Васе чего захочется, то от него никуда не уйдёшь. Да и куда может уйти от местного ханыги местный бомж?
Вечер сползал из сумерек незаметно, но неотвратимо. 0н, кажется, лишь на мгновение зацепился за адмиралтейский кораблик и оторвался, расправился и крепким объятием охватил всё пространство от дальнего Волховского болота до дальних сосен Комаровского взгорья.
Но что вечер? Разве что-то изменилось в мире? Нет, конечно! И так же журчит Нева, и ревут потоки машин на магистральных проспектах. Прохожие топчут асфальт, а те, кто занял ресторанные столики, разнеженно насыщает себя дарами виноградного перегонного блаженства и обилием искуссно приготовленных закусок, принесённых местным хамско-вежливым сервисом, под сопровождение пище-утробной музыки. Так что ж изменилось?
Курортно-туристический сезон продолжается. Открыты двери массивных банковских сейфов и высокой компитенции работники застыли над особыми книгами, ожидая привоза очередной прибыли дневного финиша работы Ленинградской машины по откачиванию денег у посетителей города-музея и проживающих в нём граждан.
Но...
Турист никогда не увидит внутренней жизни в тех местах, где он прибывает /пусть даже и с доброй целью/. Внутренняя пружина жизни спрятана от него и от всех тех, кто не является посвящённым адептом запретных мест.
Так что же, временами, происходит в городе?
А в городе случаются интересные вещи.
Высокие силы зашевелились в своих гнёздах, а иные и выползли из сонного времени и настороженно стали следить за всем происходящим.
Парашавский делал всё, что от него зависит. Пот стекал с академического лба. Но рука твердо держала телефонную трубку. А другая рука подписывала распоряжения и акты.
В городе зашевелились все те, кого /каким-либо краем/ могло задеть Эрмитажное происшествие. Кто чесал лоб, а кто и звёздочки на погонах теребил.
На закрытом совещании, высоких заинтересованных лиц, было принято решение на сутки задержать информацию для центра. Авось, что и решится за это время. Но за сутки вопрос должен решиться.
А молния карающего перста уже сверкала над головами персональных виновников и невиновников событий. В крайнем случае - есть на кого свалить все неприятности.
Верховное начальство решило, что виновата охрана. С охраны и начали.
Лейтенант Серёжа, который ещё днём лениво явился в Эрмитаж и осведомился: что у них там прорвало, что своя охрана справиться не может, стоял теперь перед начальником управления внутренней охраны полковником Колупаевым и помпалитом своего райотдела майором Грязевым.
Капитан Саша, что днём так весело спрашивал академика о разных разностях, уже побывал в этом кабинете и заработал строгое взыскание по службе. Он сидел в коридоре и дожидался своего друга-приятеля, в совершенном одиночестве.
Но вот дверь открылась и в коридорчик протиснулась младший сержант милиций Козлова. Вид у неё был несколько помятый, а в глазах затаилась настороженность. И, с чего бы это её стали вызывать к начальству в столь позднее время?
- Вы в кабинет? - спросила Козлова у Саши.
- В ка? - Саша пожал плечами, - Все мы в ка-ка бываем. Но!- Саша поднял ралец,- Я уже посетил, а вы, сержант, зачем туда?
Младший сержант была не настроена на столь свободный тон общения. Да и как тут настроишься? Сначала дурацкое дежурство. Потом свидание. Да какое там свидание! Планы с инженером рухнули. А сам инженер оказался пошляком и дебилом /сразу после первой рюмки полез под материю, а потом демонстрировал свои прелести, думая, что он показывает нечто уникальное/. Пришлось натренерованным приёмом поставить "специалиста" на колени, а потом ударить ребром ладони между его глаз. Ну а дальше? Ну уполз он на карачках. И младшему сержанту пришлось расстаться с горе представителем "технической интеллигенции". Да и с каким уже по счёту?
А тут ещё дурацкий вызов к начальству. Что им ещё надо? Кто зовёт и с какой целью?
И ещё странный капитан. Так что он там спрашивает?
- Мне не сообщили, - отозвалась Козлова. - Начальство само знает зачем вызывает.
- Ну, конечно, - махнул головой Саша. - Но вы по Эрмитажному делу?
- По Эрмитажному? - Козлова насторожилась,- Да. Я работаю в Эрмитаже, - сказала она.
- Вот и я говорю, - Саша щёлкнул пальцами. - У кого-то беспорядок, а у тебя насморк, от пыли, может случиться. Вы, сержант, давно на службе?
- Два года, - отрапортавала Козлова.
- Ну вот, видите, - уклончиво намекнул Саша. - А уже в международный скандал попали.
- В какой скандал? - ёкнула Козлова, и взволнованно ухнулась на мягкий стул.
- Да, знаете ли... - решился рассказать капитан Саша. Но в это мгновение дверь из важного кабинета распахнулась, и пулей вылетело нечто массивное и расплывчатое. Дверь захлопнулась и в коридоре нарисовались черты боевого лейтенанта Серёжи, который застыл в позе Брюса Ли, которую тот принял перед избиением хозяина острова Дракона.
Капитан Саша выжидательно посмотрел на приятеля, потом повернулся к Козловой.
- Теперь ваша очередь, - сказал он.
Лейтенант Серёжа выпустил из себя весь воздух и прохрипел:
- Козлы, дрюевы, под мостом их оглоблей в…
Но Саша остановил монолог Серёжи:
- Здесь женщина, - сказал он.
Серёжа тряхнул головой, приходя в себя, потом отступил на шаг и обвёл коридор взбыченными глазами.
- Простите, - сказал он, разглядев в тусклом свете младшего сержанта, - простите, не заметил.
А потом обратился к капитану:
- Саня, Саня - они там все обалдели.
- Что случилось?- попробовал уточнить формулировку капитан Саша.
- Они потребовали от меня рапорта.
- Какого ещё рапорта?
- Они хотят, чтобы я ушёл из органов!
- Ы-ый-э-эйя!
Капитан Саша подавился словами, потом встал на ноги и его рука скользнула к заднему карману, где по штатному расписанию должен был находиться пистолет в кобуре. Но пистолета там не было, так как дежурство давно окончилось, а просто так носить пистолеты в кармане не полагается.
- Чего они хотят? - переспросил капитан Саша.
- Они ждут моей отставки, - прохрипел Серёжа.
- А второго пришествия они не хотят?
Капитан Саша пошарил в кармане и достал пачку сигарет.
- Так что они говорят? - чиркая зажигалкой, спросил он.
- Этот, который пропал - происки империализма, - а мы - мы агенты влияния и хамы.
Серёжа сел на стул и замолчал. А капитан Саша повернулся к Козловой:
- Идите, младший сержант, - сказал он. - Мы вас будем ждать. Да и что поделаешь,- пояснил он Серёже, - все мы по одному делу проходим.
Серёжа заинтересованно посмотрел на Козлову, а та встала на резиновых ногах и пластилиновой походкой пошла к двери. У дверей она оглянулась на двух милицейских офицеров и надавила на ручку.
...В тёмном полуподвальном зале, что выходил одним коридором в бывший царский винный погреб, а другим - в какие-то современные запасники, собрались на секретное совещание самые заинтересованные лица /из высшего света/, которые должны были решить: 1.Что же им делать и 2. Определить размеры ответственности, которую они понесут в ближайшее время.
Массивный государев стол был окружён рядом кожаных кресел и стульев. Зелёное сукно лежало на столе. А на сукне стояли бутылки и стаканы, немного конфет лежало вперемешку с листами бумаги. Золочёные канделябры освещали пространство. Освежающая струя воздуха шла откуда-то снизу и уходила в вентиляционную систему, что современило Расстрелиевский подвал.
Струйка дыма поднималась от одного из кресел. Лысая голова сияла над спинкой соседнего стула. Чедовек двадцать, в молчании, внимали тому, что произносилось от главы стола, где на председательском месте сидел академик Парашавский, а рядом с ним расположился секретарь по идеологии и культуре Иванушкин. По другую сторону от директора и лауреата сидела зав.горотделом искусства Дурасевич.
- Товарищи, - говорил академик,- Все вы знаете, что произошло прошлой ночью в этом здании. Все знаете. Вот такой сложный случай произошёл. Прямой материальный
ущерб от случая, - пять миллионов в валюте. Моральный ущерб измерить нельзя, так как нас сразу примут за сумасшедших людей. А научная общественность скорбела бы над затуханием реализма в нашем городе. Происшедшее событие можно квалифицировать, как антиход, чёрную магию или паронормальное явление. Товарищи, чудес не бывает. Но произошло чудо. И чудо можно толковать так, как этого всем нам желать не стоит. Каждого может коснуться вышеизложенный инцидент. А это, знаете ли - не очень приятная процедура. Москва нам не простит. Москва подведёт под уголовное событие политическую платформу. И тогда - вы сами можете себе представить, что со всеми нами произойдёт.
- А что говорят специалисты? - спросил один тощий человек, отвечающий за общественный порядок.
- Экспертиза произведена, - задумчиво произнёс Парашавский, - Но, они ничего вразумительного объяснить не могут. Случай далеко не ординарный. Далеко, так сказать, не предусмотренный штатным расписанием.
- Товарищи, - взял слово Иванушкин,- Нам надо обратить внимание не на сам случай, а на те последствия, которые он может принести всем нам. Что случилось и как это случилось - разберутся учёные. Нам же следует всмотреться в проблему, которая возникла в связи с этим событием. О чём я говорю — я говорю о смене караула, который может произойти в некоторых конторах нашего города. Все мы - лица заинтересованные, а значит и обсудить проблему нам следует сообща. Прошу высказываться.
Наступило короткое молчание. Кто-то теребил свой нос, кто-то кряхтел, посасывая мундштук сигареты.
- Я думаю,- вставила слово Дурасевич, - Мне кажется, что следует осмотреть место аварии и уже на месте определить лимит непредусмотренных потерь.
- Ну что же, - согласился Парашавский,- Мы можем сейчас подняться в этот зал и осмотреть повреждение.
Удовлетворённые промежуточным решением, присутствующие оживлённо задвигали стульями и креслами, зашевелили бумажками и обёртками и стали освобождать сидячие места. Тихо переговариваясь и оправляя одежду, участники совещания потянулись к выходу на лестницу.
Вечерний полумрак собрался за окнами. Парадная лестница, в этот час, уже успокоилась на ночь. А вот чёрная лестница оживилась. И свет там появился и говор и шаги. Видно, историю более удобно с чёрной лестницы делать, оставив парадные для победных знамён и золочёных мемориалов.
Процессию возглавлял академик Парашавский. Рядом с ним шёл начальник внутренней охраны. Начальник охраны следил за каждым движением академика и готов был предупредить любое желание директора.
Академик распорядился вызвать в зал эксперта и хранителя. Заинтересованные лица неспеша поднимались за академиком, думая над сказанным и определяя меру, выданную каждому на руки.
Вот и второй этаж. И галлерея. Коридор. Двери.
Двери открываются. За створками патруль при оружии - охраняют зал. Начальник караула попытался отдать рапорт. Но его отстранил директор:
- Потом, - и обратился к коллегам, - Сюда. - Вот! Все собрались в зале Западно-Европейской живописи эпохи Возрождения, у стены, напротив квадрата "А".
- Вот. Вот тут. Вот полотно.
Академик ткнул пальцем в сторону творения Джовани "Юпир и Эллея" и вся ответственная комиссия сосредоточенно стала разглядывать неописуемый шедевр эпохи Возрождения.
- Докладывайте! - рявкнул академик на старшего по экспертизе, который стоял в сторонке и трусил коленкой.
Эксперт вздрогнул и шагнул вперёд.
- Наш отдел провёл экспертизу вненаучного факта,— занудил эксперт, вытянувшись в стойку, - Факта необъяснимого и сложного. Я бы сказал...
- Конкретнее, — оборвал эксперта Парашавский.
- Да, да, товарищ, вы по делу говорите, - вставил своё слово Иванушкин.
Эксперт сконвульсировал и сухим голосом стал скоро рапортовать:
- По выводам нашей комиссии, утечка произошла здесь, - эксперт наклонился к полотну и своим пальцем стал обводить место, ниже пояса, стоявшей рядом Дурасевич. - Случай совсем неординарный, но... Да. Выводы комиссии можно изложить в следующем порядке. Первое. Часть полотна была извлечена при помощи сложной процессорной аппаратуры, по частям, и вынесена на фотоэлементах, посетителями, вернее сказать, - злоумышленниками, - за день до обнаружения пропажи. Второе. Объект извлекли механическим способом, по недоступной нам технологии и тогда возникает новый вопрос: каким способом был вынесен объект? Наша комиссия не вмешивается в компетенцию следствия. Но загадка, остаётся загадкой... Да. Третье. Полотно истлело, от времени и лак не смог сохранить части рисунка, то есть пропавший объект. Из всего вышеизложенного, экспертная комиссия делает вывод, что ни одна из версий не является научной и достойной внимания. Есть, правда, ещё одна версия…
- Ну? - крякнул Парашавский.
-Э-э... комиссия экспертов предполагает, что...
-Ну?!
- Э-э... возможны происки империалистов, и конкретно, - голос эксперта окреп, - возможно - это работа ЦРУ.
- Хм, - хмыкнул Парашавский.
- Э-э... - настораживаясь, протянул Иванушкин, и все присутствующие на миг одеревенели.
На Неве в этот час разводили мосты. Стройный караван проходил транзитом в направлении Ладожского озера. Где-то, в отдалении, заиграла гитара, и чистый голос задел о чём-то вольном, цыганском, бесшабашном.
Стеклянный купол потолка, кажется, опустился на головы людей, и они осели под тяжестью сумерек и непостижимостью происходящего.
- А ваши обоснования?- пискнул чей-то голос из толпы заседавших.
Эксперт вновь задрожал коленкой.
- Обоснованных доказательств у меня нет, - сказал он, - Но - иных объяснений тоже нет. Событие настолько неординарное, что любой учёный вам скажет, что всё, о чём мы сейчас беседуем - бред человека с умственным растройством.
- Да, да,- согласилась Дурасевич,- Если нет объяснений - значит их нет. Надо прислушаться к мнению учёного и сделать полагающиеся оргвыводы.
- Да бросьте вы, с вашими оргвыводами, - махнул рукой Иванушкин. - Надо думать - что делать будем, как докладывать наверх. А наказать мы всегда успеем.
- Кстати, - вставил слово один из членов комиссии. - А кого наказывать следует?
Мы уже вынесли своё решение, - помедлив высказался Парашавский - своё уже получила охрана.
Начальник внутренней охраны вытянулся в стойку.
- Персональная охрана, - посмотрев на него, уточнил академик и директор.
Иванушкин махнул рукой.
- Да что вы, товарищи, - всё о наказаниях, да накачке. Не о том нам следует думать. Шире надо смотреть на проблему. Наказать – мы, конечно, накажем, когда разберёмся. Но и нас накажут, если мы не разберёмся в этом вопросе.
Все притихли и стали внимательно смотреть на полотно, от которого зависела, в ближайшее время, персональная судьба каждого из присутствующих в ночном зале.
- А по-моему, плохо видно, - высказала своё мнение Дурасевич.
- И в самом деле, товарищи,- воскликнул лысый член комиссии, - Включите электричество!
Директор кашлянул.
- Товарищи, - сказал он,- Электричество включать нельзя - привлечёт внимание туристов. А это, знаете ли, при сложившейся ситуации…
- И ничего нельзя сделать?- поинтересовался Иванушкин.
Можно подсветить фонарями, - и Парашавский качнул головой в сторону своих подчинённых.
Подчинённые кинулись за дверь и глухие прыжки раздались в ночных музейно-гробовых коридорах.
- Да-а. Дела-а... Ну вы даёте - ребята.
И у многих в головах появилась такая же мысль.
Фонари принесли. Заполыхал огонь. Загорелись фитильки, заискрились электрические лампочки. И шедевр эпохи Возрождения засиял во мраке.
Лак вспыхнул в цвете огней и поплыла картина и оживилось полотно. Свет снизу расплылся по стене, шлёпнул своим отблеском в стеклянный купол прозрачной крыши и вернулся вновь к стенам и паркетному полу.
А паркет поплыл под ногами, в факельном сиянии, и захватил ноги, да и все тела стоявших на нём высокопоставленных лиц.
И всё же - паркет не главное. Самое интересное случилось с полотном. Самое...
Иванушкин внимательно присмотрелся к высокоакадемическому изображению и ему показалось, что одна из птичек, что летала на картинном небе, вдруг сорвалась со своего многовекового места и запорхала бабочкой, и полетела кругами, всё быстрее и быстрее, прямо к нему - Иванушкину - прямо и точно, словно стихия неуправляемая.
Птичка приблизилась и Иванушкин уже отчётливо стал различать её. Птичка была красного цвета и края её что-то знакомое напоминали. Ну, ну - да! Конечно! Это... Ох, да не может быть!
Иванушкина шатнуло и он чуть не упал. Но птичка, в виде красненькой книжечки, порхнула к рукам и - вдруг - сорвалась, кинулась в сторону и исчезла в пустоте.
"Исключат!" - мелькнуло в голове у Иванушкина и всё в нём похолодело.
Дурасевич привиделась другая картина. И она могла бы рассказать - если бы захотела - что по полотну скакало массивное кресло и подмигивало одним своим местом, самой Дурасевич. А потом Дурасевич различила в этом кресле своё собственное кресло и ей захотелось ухватиться за удобную и привычную спинку. Но кресло повернулось к Дурасевич своим задом и ускакало в глубину шедевра эпохи Возрождения.
Начальник внутренней охраны стоял с краю полотна и по своему более скромному положению, нежели другие руководители, видел на полотне не так уж и много. Но и ему показалось, как подписывается красивым почерком волчий билет и метла Коломенского дворника высунулась из-под рисованного камня.
Начальнику местного спецхрана - Кацу - привиделась прокурорская проверка, во время которой такое могут расколоть, что и… Кац зажмурился и затаил в себе дыхание.
Зав. экскурсионным агентством рассмотрел рядом е ангелом решение о своём переводе на нижнюю ступень служебной лестницы.
А на лысого гражданина, с сигаретой в углу рта, встала и залаяла благородная собака. А когда лысый попытался закрыться от неё руками, - благородная собака повернулась к лысому боком, подняла левую лапу и… лысый стал отступать и упёрся своим толстым задом в приклад автомата патрульного охранника из специальных войск…
Другим членам комиссии так же разное померещилось, дача и закрытые магазины, доктора медицины и служебные машины, дети в особых учебных заведениях и персональные пенсии - всё смывалось одним напором лакированной истории и происками гнустных врагов - империалистов.
Лишь академику Парашавскому ничего не показалось. Он-то знал — его от музея отставить ещё можно. А вот музей от него оторвать никак нельзя. Он так крепко наложил на все тут находящееся, свою лапу, что даже в особом варианте, все сотрудники и работники его учреждения, будут повязаны им столь крепкими связями, что главой фирмы всё равно останется он - академик и лауреат.
- Выключите свет,— дрогнувшим голосом попросил Иванушкин.
Парашавский сделал энергичный знак рукой.
Медленно гасли фонари и тухли электрические лампочки.
Сумрак охватывал большой зал. Казалось, что стены раздвинулись, и наваждение кончилось.
Люди вздохнули.
- Прошу высказываться.
- Что же нам делать?- истерически спросила Дурасевич.
- Что нам могут предложить эксперты? - обратился Иванушкин к отошедшему в задние ряды эксперту.
Высокие лица обратили своё внимание в сторону эксперта и у того вновь задрожала коленка.
- Экспертиза считает, - загнусавил эксперт, - что надо искать.
- Что искать? - осоловело уточнила Дурасевич.
- Пропавший экспонат,- выдавил из себя эксперт.
- Да как же его искать... - было заговорил лысый, с сигаретой, но его перебил начальник спецхрана.
- Да, да. Будем искать. Мы всех подключим и всех поднимем на ноги. Это и так ясно. Мы всё сделаем…
- Искать, конечно, надо, - резонно заметил зав. экскурсионного агентства, - Но пока найдут, да туда-сюда. А что же нам сейчас делать? Туристы рвутся на картину. А что мы им покажем? Нельзя же так…
- Да, да, - согласился Иванушкин, - Так что же вы предлагаете, товарищи?
Наступило короткое молчание. Все обдумывали высказанные сомнения.
- Мне кажется, - наконец сказала Дурасевич,- что временно, изображение можно заменить новым. Попросите рестовраторов...
Присутствующие внимательно выслушали данное предложение, а Иванушкин, перебив Дурасевич, обратился к эксперту:
- А что вы думаете по этому поводу?
- Экспертиза считает,- вновь загнусавил эксперт. - Экспертиза считает, что данную реконструкцию производить нельзя.
- Почему это?- требовательно спросила Дурасевич. Эксперт совсем стушевался и тихим голосом выдохнул:
- Даже самая тщательная работа будет новоделом, так как придётся снимать все слои лака, пока специалисты не дойдут жо того основания, от которого картину придётся рисовать заново. А если рисовать по лаку, то все увидят подделку.
- Ясно, - оборвал эксперта Иванушкин и спросил Парашавского. - Ну а вы, как научный руководитель и искусствовед, что можете нам предложить?
Парашавский пожал плечами: он-то знал, что Ему ничего не грозит.
- Я бы отнёс полотно в запасник, объявив общественности о реставрации. А уж компетентные органы разобрались бы в данном инциденте и нашли нужным, что делать дальше.
Иванушкин облегчённо вздохнул и посмотрел бдагодарными глазами на академика.
- Я думаю, - сказал он, - что предложение Парашавского имеет резонное обоснование. Думаю, что наше решение можно зафиксировать в двух пунктах резолюции. Первое. Картину отнести в запасник, объявив о её реставрации. И второе. Компетентным органам широко ознакомиться с выводами экспертной комиссии и приступить к поискам пропавшего материала. Так, товарищи. Да? Будем голосовать. Кто за это предложение?
Члены комиссии единогласно проголосовали "За". И лишь один человек не принял участия в голосовании. К нему-то и обратился Иванушкин.
- Ну а Органы Общественной Безопасности имеют своё мнение по данному вопросу?
Ничем не примечательный, спортивного вида, средних лет, человек усмехнулся краешком рта.
- Что будет - время покажет,- многозначительно произнёс он.
“Успел сообщить,” - зажмурился Иванушкин. И другие члены полуночной комиссии поняли, что их уже "заложили по этому делу".
Ближе к полуночи, но, возможно, и после той невидимой черты, которая делит один суточный цикл от другого, в тот час, когда принято проникать во внутреннее "я" ближнего своего, так вот в этот самый час - Важная дверь отворилась и из дверного проёма вышла младший сержант милиции Козлова и выглядела она совсем не так, как до посещения Важного кабинета, а словно ширпотребовский мидиатор, сломаный в самый разгар музыкальной оргии. Дверь глухо хлопнула: закрылась. Козлова осталась стоять в полной прострации. Два милицейских офицера встали со своих мест и подошли к ней.
- Ну, как? - спросил один.
- Отдули?- спросил другой.
Козлова лишь мотнула головой и сиплым голосом проинформировала:
- Меня уволили из органов. А потом добавила: - и разжаловали.
Лейтенант Серёжа сглотнул слово, а капитан Саша спешно и серьёзно заговорил:
- Надо идти к Абрашидову. Помполит поможет. Помполит всё знает. Помполит - наш друг.
Капитан Саша кинулся к выходу. А лейтенант Серёжа взял, лишённую звания Козлову за локоть, и пошёл, вместе с нею, за своим энергичным другом-начальником.
На столе горела свеча. Под потолком плавали тени и белая статуя смотрела из угла своими пустыми глазницами. Юпир сидел в кресле и красный плащ покрывал его могучее тело. В воздухе сгустилась сырость.
Подвал был пустынен. Безлюдность его соблюдалась на протяжении всех тех пяти часов, которые Юпир провёл тут, после того как Вася и Гена спустили его сюда.
Аркадия не было в подвале. Вася посовещался с Геной, после чего сказал Юпиру, что ему следует ожидать здесь, а сам он и Гена пойдут искать Аркадия. И ещё Вася уверил Юпира в полной его безопасности. Но выходить из подвала: "Ни-ни! А то цветные загребут, а тогда..." И вот пять часов прошло, а тишина как стояла, так и стоит в воздухе. Но - есть свеча и есть кресло и можно спокойно подумать о сложившейся ситуации, да и вообще - начинать пользоваться досугом, в личных целях.
"Я ушёл от жены, - размышлял, скорее всего, для себя Юпир. - Не зря я так долго жил на свете. Я знаю, что все мужчины уходят от своих женщин и ищут других женщин. Я воин - и я поступил так как хотел. Но у меня получилось не всё так, как я хотел. Можно, даже, сказать, что ничего не произошло, а свободный человек - Вася - предупредил меня, что за мной уже идёт охота. Ну что ж, я этого ждал. Я готов драться за свободу... Но где же женщина? Я не смог овладеть ни одной из них. Если не считать развратную гитеру. Но раба нельзя считать за человека. И значит, от своей свободы я ещё ничего не обрёл. Женщина не стала моей наградой в великом подвиге освобождения из... И что это за люди? Какие они? Я думал, что люди будут восхищаться мной. Ведь в музее все ходили и останавливались рядом со мной и восхищались мной. Обо мне написаны диссертации и научные книги. Я признан шедевром... Но вот я вышел из картины и - ни одного восхищённого возгласа. Что произошло, что случилось? И почему именно так случилось? Выходит - я не знаю людей в этом закартинном мире. А эти люди не хотят признавать меня вне моего полотна. Непонятно. Там я имел ценность. А здесь?..."
Юпир глянул в темноту мастерской и поправил на себе плащ.
"И где мсье Вася и мсье Геннадий? Я не могу так долго сидеть. Мне нужно то, в честь чего я покинул вечный покой и привелегии шедевра - мне нужна прелестная женщина. Я, конечно, Грек, но кровь моя французкая - разум у меня итальянца. Мне нужна женщина!...
Что-то скрипнуло и в мастерской растворился звук полуявственного шага. Странно слышать шаг в полной пустоте. Или это не шаг? Но послышался второй шаг. Сомнения кончились. Шаги раздавались чёткие и уверенные. Видимо, не в первый раз, некто пришедший опускался по узкой лестнице в мастерскую художника. Так кто он? - Аркадий, его друг или ещё кто? Войти может каждый: подвал не оборудован запорами.
Шаги звучали уже не так отдалённо и спустившийся между макетами и холстами пошёл на свет свечи, что горела в углу, за ширмой.
Юпир наклонил голову и увидел приближающегося. Нет, такого человека ему раньше видеть не доводилось. Да и вид у нового персонажа какой-то…
К Юпиру приближался полный, гладковыбритый тип в светлой рубахе и серых брюках. Он странно передвигал ногами и, разглядев Юпира, улыбнулся ему.
- Тоже натурщик?- спросил вновь пришедший. - А Аркадий отсутствует?
Юпир разглядывал нового персонажа, ничего не говоря ему в ответ.
А пришедший подошёл к Юпиру, хлопнул его по спине и присел рядом.
- Аркадий, наверное, не скоро придёт, - сказал он. - А ты из какой мастерской? Я вижу - торс у тебя мне не знаком.
Вновь прибывший оценивающе осмотрел торчащие из-под плаща ноги, после чего подсел к этим ногам.
- Ты, наверное, из академии, - сказал он, - У тебя чинный профиль.
Юпир поднял левую ногу и поставил её на низкую подставку, которую использовали то ли для цветочных ящиков, а может и для иных целей дизайна. Он уже хотел заговорить с вновь пришедшим, но тот опередил Юпира и сам заговорил. И тут Юпир увидел, как загорелись глаза его собеседника, и как он весь взбодрился, глядя на волосатую ногу Юпира.
- О! Вы, возможно, и не знаете где светлые ночи и не видете мира вокруг, но о том, что вы совершенно академичны - я говорю вам с полным знанием дела.
И сидящий у ног Юпира тип придвинулся совсем близко, к икрам героя эпохи возрождения и вдруг его губы упёрлись в оголённую часть академической кожи.
Юпир не успел оценить ситуацию.
В те же секунды в подвал спустился ещё один человек. Он сказал, на специфическом жаргоне, пару слов уже присутствующему типу, после чего, махиув рукой, пропал в тёмном углу подвала.
Тип у ног, продолжая лизать кусок Юпировой ноги, ниже колена, а сам извивался и... Юпиру захотелось отодвинуться в сторону, но тип окончательно завладел его ногой, и шершавые губы поползли выше по икрам.
Юпир отодвинулся и, другой ногой, оттолкнул от себя непривычного типа, образ которого явно отсутствовал в государственном Эрмитаже, по крайней мере в официальной экспозиции.
- Я сейчас, сейчас,- закивал головой тип. – Сейчас я. Ты не ошибся.
И тип пропал в темноте.
А свеча горела себе на столе.
Юпир, лишь, мотнул головой, пытаясь отогнать от себя наваждение. Но не смог. Его забеспокоила мысль и, Юпир стал явственно предчувствовать приближение такой же западни, в которую он попал прошлой ночью.
Свеча дрогнула и тип появился снова. Он был в майке семейного типа, и в трусах, цветастых и коротких. Юпир настороженно приподнял брови. Он поднял руку, но тип опередил его.
- Я сейчас, сейчас.
Тип бросился к ногам Юпира и стал их раздвигать. И тут же недоумение Юпира сменилось чем-то... Тип просунул руку, общупал ноги, выше колена, а потом...
Юпир понял, что тип хочет изобразить из себя женщину. Но зачем он это делает - до разума бывшего воина и героя не доходило.
А тип и вовсе стал выделывать такие вещи... Юпир вырвал руку непрошенного радетеля, а самого его откинул в сторону.
- Я его поставил? - проникновенно спросил тип, и в вопросе его слышалась надежда.
Каменное лицо, видимо, удовлетворило типа, и он повернулся к музейному герою спиной.
Далее, перед Юпиром, который видел Страшный суд и Избиение младенцев, что изображались на противоположной стене, и всю глубину этих сцен, предстала настолько непристойная сцена, что его передёрнуло и он захотел уйти из большого сумрачного подвала -обиталища художников и натурщиков, людей свободной профессии и вольных взглядов.
Два белых пятна, поддерживаемые оконечностями поросячих пальцев, стали надвигаться на раздвинутые спортивные ноги Юпира. При всём при том, тип производил движения телом, до того неприличные, что его захотелось пнуть ногой в этот самый зад. Что, естественно, через мгновение, Юпир и сделал.
Тип упал. Потом он встал на колени и повернулся к Юпиру лицом.
- Что?- спросил он с удивлением.- Что ещё?
Юпир обхватил ручку кресла и попытался встать. На лице типа появилась гримаса догадки и он проникновенно спросил:
- Тебе дозу надо? Без дозы - никак? И уже утвердившись в своей мысли, он крикнул в пустоту подвала:
- Эй, Пиструилыч, тащи дозу!
Несколько секунд в подвале продолжало висеть молчание. Потом из глубины подвала застучали мелкие шаги, и в свете свечи появился старый человек с жестянкой в руках. Тип вскочил на ноги и прилип к жестянке руками.
Юпир видел, что тип взял в руки стеклянную трубку с вставленной в неё железкой, потом взял ещё одну стекляшку и сломал её. Ткнулась первая стекляшка во вторую и, тип стал отодвигать железку.
Юпир всё это видел. Но действия типа стали для него совсем непонятными.
- Ну, давай!
Тип схватил жгут и вместе со стеклянкой шагнул к Юпиру.
- Он хочет меня отравить!- мысль воина заработала чётко и конкретно, - Он - враг. Он - перс. Теперь я знаю...
И воля борца свершила то, что влила в кровь природа героев и бесстрашие Олимпийских атлетов.
Юпир поиграл мускулами правой руки.
Тип приблизил стекляшку с остриём к левой руке сидящего в плаще "экцентрика". Жгут готовился обвить руку.
Старый человек по кличке "Пиструилыч", с напряжённым любопытством, наблюдал за происходящими событиями.
- Ну-у! давай?
Юпир ещё раз помассировал бицепц и врезал типу по черепушке. Послышался тупой хлопок и тип мягко приземлился, метрах в одиннадцати от освещённого пространства, на гипсовые слепки задней части Дианы Александрийской, или, даже, Венеры Афинской.
Огонёк свечи качнулся, а Пиструилыч жалобно ойкнул.
Вдали проскрипели скаты "жигулёнка". Он чуть не задавил зазевавшегося жителя далёкого городка, постройки времен когда "жить стало веселее". Шофёр хотел открыть дверцу и выразить своё особенное отношение к личности лопуха-деревенщика. Но воинственный водитель вовремя заметил весьма существенную поправку к теме практического осуществления своего намерения, а именно то, что кулаки у колхозника- навозника своими размерами едва ли были меньше подфарников на его машине, а сама рука напоминала ствол дерева, к которому, если прицепиться, то можно лишиться как и дверей в машине, так и самому попасть в непредвиденное затруднительное положение. Но - такой вариант возможен, если просчитать вариант на несколько шагов вперёд. А пока что, весёлый шофёр дал задний ход. Тормоза отпустили, и на простор Площади Мира выскочил ещё один игрушечный аппарат на четырёх колёсах. Только магазин "Океан" мелькнул за окном спешащего авто.
Тип встал на карачки и пополз - на свет свечи. Его трясло.
Старичок Пиструилыч присел на пол и с особым выражением в глазах стал удаляться в сторону.
Наконец, тип подполз к кружку света, образуемого свечой и, с сожалением, в голосе, обратился к Юпиру:
- Ну не хотел, так - мог и сказать. Я бы новокаинчику добавил. А теперь, - и тип махнул рукой. - Теперь всё испорчено.
Помолчав немного, тип опять вожделенно посмотрел на Юпира и с надеждой в голосе, спросил героя и воина?
- А может так побалдеем - без дозы? - и подмигнул глазом.
Из-под стола послышался голосок Пиструилыча:
- Он не будет. Он ведь - зелёный. Разве ты, Маня, сам не видишь?
Тип испытывающе посмотрел на Юпира, после чего с сомнением бросил реплику:
- Ты, может, и прав, Пиструилыч. Я с самого начала не пригляделся.
Прохожие плевали с Английской набережной в серую воду мелководной /в этом месте/ Невы. Какой-то человек остановился у лесов железной арматуры реставрационной организации и стал исследовать внутреннее содержание железной бочки, прикрытой, в беспечности, чьей-то телогрейкой. В пустоте исторического пространства раздались глухие шаги - это милицейский патруль шёл через мост.
В подвал спустилось ещё два человека. Тип в трусах, старичок и появившиеся двое, совещались в стороне от большого мольберта, между домашней пальмой и абстракционистским изваянием голубя мира. До Юпира доносились лишь обрывки фраз, да и те - в плохом качестве слышимости.
Ночь стояла за тусклым окном, а из угла слышалось:
- Ты подойдёшь сзади. Агопед отвлечёт внимание. И ты, Киса, накинешь мешок на голову.
-...А зачем он нам?...
- Нет, ты погляди, какой торс, какие бёдра...
Юпир, казалось, уснул. Глаза покрылись плёнкой. Все могучие мышцы и костно-черепные составные части тела, застыли в ожидании чего-то. Громадные кулаки свисали с ручек кресла и отпугивали своей скульптурностью.
Но - надо заметить - позой Юпира не интересовался никто. Компания обсуждала что-то совсем иное. И вот... они договорились.
Четыре тени встали на ноги. Угол отбросил контур ног и рук. Свеча дрогнула. Оплывший огарок совсем решил закончить своё существование.
И сероватые стены качнулись, сдвинулись, сгустились и шагнули к Юпиру.
Дневальный КПП Суворовского училища, что на Садовой, напротив того самого знаменитого Гостинного двора, где всегда много народа и много товара, а под колонами можно найти и такой товар, которого никогда не бывает за прилавками, - так вот тот самый дневальный стоял у решётки, по ту сторону "зоны" и стрелял у одиноких прохожих "закурить". Он имел внутреннюю инструкцию собрать к утренней зорьке полную пачку сигарет, а если так не случится, то придётся имевь дело со стариками. Что поделать - ночная казарма, не дневной выходной у кафе "Северный полюс", - можно и велосипед заработать, и в "светофор" попасть.
Свеча на прощание мигнула и, на мгновение, потухла. Но потом вновь зажглась и осветила удивительную картину. Вокруг деревянного антикварного кресла скакало четверо раздетых граждан /пол муж./, а в кресле шевелился громадный и полураздетый европеец с красивыми очертаниями лица и правильной формой тела.
И вот свеча окончательно дрогнула, сверкнула и погасла. По подвалу разлетелся визг. Четверо плясавших кинулись на сидящего. Что-то щёлкнуло, кто-то закричал. Раздался посторонний звук. Хлопнула дверь. Потом все услышали смачный удар. И щёлкнул выключатель. Весь подвал осветился мягким электрическим светом. На площадке, на первой ступеньке лестницы, стоял весь в мыле Вася и оценивал увиденное.
Сцена была в духе "Нового времени" и оценил её Вася быстро и по достоинству.
Сложно и замысловато он прокричал приветствие из семнадцати слов, на диалекте пивного зала "Пороховой погребок", чем шокировал всех присутствующих, парализовал их и заставил внимать, открыв свои перекосившиеся рты.
А Вася быстро сбежал по трапу, за секунду пропрыгал до помоста, распинал ногами оторопевших Агопедов и прочих, взял за руку Юпира и направился, вместе с ним, к выходу.
И в этот момент очнулся Тип.
- Погоди, погож,- закричал он, догоняя Васю,- Куда ты его повёл? Это наш парень, Мы его забили и ты...
Но Вася, не задумываясь, показал типу рукой, со сжатым кулаком, ниже пояса и процедил сквозь зубы:
- Хрен тебе с горы ...ас ...ный. В глаз тебя не торчал мой по праздникам…
Потом Вася рассыпался очередным заклинанием, от чего тип отступил в сторону, сник и присмирел.
А Вася, ведя Юпира за руку, поднялся по ступенькам, открыл ногой дверь, хряпнул кулаком по выключателю и дверь захлопнулась, со злым скрежетом и особым призрением.
Тип в трусах повернулся к своей компании, почесал в затылке и, с сожалением, выразил мысль?
- Я сразу понял, что он купленный. Опоздали мы. Перехватили его - а то бы не брыкался, как комсомолец.
А высказав понятное всем сожаление, уже по-деловому предложил:
- Ну как - будем балдеть по старому? Аркадия, всё равно, нет. Пиструилыч, становись в "любовь Америки ".
Не спят ночью дежурный и гулящие. Не спят ночью приезжие туристы, моряки на караване, врачи скорой помощи, спекулянты и сутенёры. Но спит громадный пятимиллионный город. Бывшая столица государства и северная столица искусства и культуры живёт по всем правилам Европейской цивилизации. Окно в Европу и русский европейский город. А что за спиной? Очередной круиз совершают иностранцы по загадочной стране. И трясина тайн колеблется на закваске легенд и мифов. Былина - это не анекдот. Но Европейский анекдот, в городе на Неве — это же более естественно, чем русская летопись, излагающая "Божественную комедию" Данте или "Гамлета" Шекспира. Луна в небе не светит. Звёзд нет. Ночь. Белая. И солнце пластуном лежит за бастионами Петропавловки. Оно прячется за островами.
Люди спят, а за окном светло. Европейцы... Но точно так спят люди в Копенгагене и Осло, в Стокгольме и Гельсингфорсе. Одна лишь разница - все северные столицы видят сны взращённые на легендах Викингов и Протестантских текстах. А наш город спит и видит сплошной анекдот, замешанный на измах, матери родины, бурных аплодисментах, переходящих в овации, да откровений, выпавших после чрезмерного вливания ерша. Да и что там говорить?- гордиться следует своей родимой гордостью, и что нам остальные? У них гордости нет. Вот и живут они, имея то, что жизнь вековая пронесла сквозь решето истории. А имеющие гордость Отечественную, остаются при своём мнении, да ещё и со всеми остальными бесплатным милосердием делятся.
Так чему же ещё удивляться, если один, кто-то, расскажет некое писание, а другой окропит его местной "матерью", после чего данное произведение произведёт некий фуррор у любимого пивного ларька. Но так как слушатели были "под газом", то и услышали они шедевр не так, что бы полностью или со всеми нюансами, но всё же… В дальнейшем, коллективное творчество достигнет законченного совершенства и на сцену выступит очередной бард, который на "народном" материале сочинит свою бессмертную балладу. О чём? Ну как же - разве вы не поняли?- О Нашей Национальной Гордости: - ...да святится имя твоё... яблоки на снегу... только шашка казаку во степи жена... спят усталые игрушки...
Спите люди. И - пусть история, как и анекдот пишутся без вашего соучастия. Пусть никогда не заденет вас остриё "тихого" хода или злобного нац. извращения. Будьте спокойны - сказка рождается ради сказки. А все детективы пишутся ради гонорара. Вот и принимайте кино, как кино, а ночь за ночь.
И завтра утром вы сможете, придя на свою работу, поймать доверенного сослуживца за пуговицу, отвести его в сторону и прошептать на ухо:
"А знаешь - наш начальник дурак".
Сослуживиц расширит глаза и пожмёт плечами:
"Да?— скажет он, в ответ.- А я только вчера из отпуска вернулся".
И самое смешное - вы его поймёте.
Будем гордиться собственной гордостью - ведь это единственное, что у нас осталось, и чего никто и никогда не сможет у нас отобрать.
Маленькая стрелка часов лениво подошла к отметке на циферблате с цифрой "4", когда майор Абрашидов встал из-за стола и произнёс свою историческую заключительную фразу:
- Всё! Дальше терпеть самодурства и произвола нельзя! Милиционеры - тоже люди! У нас тоже свои права должны быть. И пришло время нам тоже действовать!
Два офицера поднялись со своих табуреток и пожали майору руку.
- Итак - решено, - продолжил Абрашидов, - Выходите на работу. А я пойду по инстанциям. Офицер имеет права. И суд офицерской чести - совесть общего достоинства. Никакого отчаянья. И сержанту мы поможем. Вы к ней съездите и успокойте. Мы сделаем всё от нас зависящее.
Офицеры подтянулись.
- И наконец,- завершил своё выступление Абрашидов - Я вам позвоню о деле. Вы ждите у телефона и знайте - ваши коллеги вас не покинут.
С кухни уходили цепочкой: Абрашидов впереди, за ним капитан Саша и замыкающим лейтенант Серёжа. Электрическая лампочка погасла, и дверь открылась.
- Желаю...
- Всего хорошего…
- Спасибо, майор...
Двое в форме отдали честь.
- Ждите звонка, - ещё раз напомнил человек в домашних трико и футболке с надписью “ADIDAS”
- Разрешите идти?
- Идите.
Дверь захлопнулась и стало тихо.
Капитан Саша и лейтенант Серёжа вышли на улицу.
- Ну, что я тебе говорил, - проурчал Саша, - Майор - мировой мужик, он поможет.
- Ты, конечно, прав. Но в кашу мы с тобой попали - как бы отмыться потом.
- Не кисни, лейтенант. Наша служба такая - наша служба боевая!
И обнявшись за плечи, оба офицера, слегка покачиваясь, пошли по набережной Фонтанки к доходному строению - обиталищу молодых специалистов и имеющий определённый опыт, супружеских пар.
С запада потянуло утренней свежестью, когда белая "Волга" проскочила Кировский мост и знаменитым проспектом понеслась в сторону Островов. Парашавский откинулся на заднем сидении салона и прикрыл глаза. Можно расслабиться и подумать. А подумать есть о чём. Так что же, на самом деле, произошло в Эрмитаже?
Слишком много лет прожил академик и лауреат, на командной должности, чтобы не понимать, что за каждым /даже самым незначительным/ явлением природы управленческого передвижения, стоит кто-то в сером и внимательно наблюдает за всеми промахами, ошибками и "аморалкой" своего персонального, а поэтому, и нежеланного начальства.
Итак - кто? Кому, на этот раз, понадобилось устроить глупый маскарад?
Машина словно летит по асфальту. Плавно и мягко. На дачу! Ещё немного времени - и можно будет выспаться в человеческом ложе. А пока можно поразмышлять над темой: кто нагадил в своём доме, что бы подвести хозяина и самому - да, самому!- взметнуться ввысь? Кто? Ну, конечно же! И как раньше академику не пришла в голову самая простая мысль! Замешан, конечно, он, он и больше никто иной.
"Профессор Пустов - я тебя подсёк, - я тебя и вытяну на светлое место,- мысль академика заработала в привычном ритме,- Это ты придумал аттракцион. Ты — серая лошадка: дешёвка, которую держат при себе, чтобы другой - умный - не мешал жить. Это ты, вонючка, поднял руку на меня - своего хозяина, своего благодетеля! И я должен был всё предвидеть. Просчитать. Но почему я опоздал?"
"Волга" перескочила короткий мост и повернула налево. Но академик не заметил столь мелкого изменения во внешней, среде. Он был занят своим мудрёным расчётом.
"Теперь мне понятно, зачем ты выпросил командировку в Минкульт для согласования Голландской выставки. Тебе выставка - как мне ещё один орден. Тебе не за выставкой надо было в минкульт. Ты под меня копал. Ты прощупывал почву. И прощупал - приступил к осуществлению своей гнустности. Но ты ошибся! Я на шаг иду впереди тебя! Скандал случился. Но... ты ничего от скандала не получишь! Украл изображение. Изотропом, вонючка, научился пользоваться. А я тебя задавлю. Ты на меня с ломом, а я на тебя на танке. Поглядим, кто кого... Был секретарём. Был шестёркой. Шашлыки для меня жарил... А теперь...теперь Пустов держись! Ты хоть и мой заместитель, и ты хоть и в Минкульте назначен "по научной работе" . Но ты - Мой заместитель, и ты заместитель "по Моей научной работе". Я держу нить и ты, Пустов, никогда не возьмёшь эту нить в свои руки."
Далее мысли академика и лауреата перескочили на несколько иные плоскости.
"А может старею? Может не всё так, как всегда надо? Откуда исходит сегодняшнее отношение к моему посту - моему музею? Или заговор? Против меня! Кому это надо было распростронять слухи о Романовском серебре? Кому это надо было? Пустову? Нет - он один бы не смог ничего провернуть. Значит не один? Кто ещё? А кому надо было "Данаю" мне подсунуть? Кто готовил террориста? Кто?! Какие круги на меня зуб точат? А ведь тогда - могли снять, и разговор такой был. Да вот Главного сняли - это и спасло, и всё же - кто против меня и на кого ещё можно положиться?
Машина проскочила ещё один мост, вывернула на длинную аллею и, вскоре, остановилась возле двухэтажного особняка, за высоким забором. Прислуга открыла ворота и пропустила машину вглубь огороженной территории.
Шофёр вышел из машины и открыл дверь академику.
Парашавский одутловато выбрался иэ машины, бросил шофёру:
- Спасибо, Костя.
И пошёл к дому.
Семья на городской квартире, а младшая дочь в Ялте - пусть отдыхает. На даче никого из семьи, а значит - можно спокойно расслабиться и в тишине обдумать дальнейшие свои ходы.
Парашавский разулся, снял пиджак, бросил его на вешалку и поднялся в библиотеку. Книги, покой, тишина - и тревога в сердце.
"Кто в группировке против меня? Что им надо? Дать, удовлетворить, что они хотят - и тогда оставят в покое. Или они хотят своего человека в моём кресле увидеть? Узнать, упредить - победить. Был фарфор и поддельный хрусталь. Всё было. Но те события просты - разгадка сама в загадке сидела. А "Даная", а "Юпир и Эллея", а что завтра? Кто они и что им надо? А если... если нити идут оттуда - из: самого...
И мысли академика сразу же приняли новый оборот и направление, и заработали в чётком и рациональном ритме.
Но мысли работали, а руки делали дело. Пальцы отодвинули скользящую книжную полку, и знакомый набор защёлкал на передней крышке стенного сейфа. Вот он и открыт. На белый свет вынимаются папки. И одна из них остаётся в руках Парашавского, а остальные возвращаются на своё место.
На папке, которую держал в руках академик и лауреат, было написано несколько зачёркнутых слов: "...аспирант, научный сотрудник, секретарь, хранитель, доцент..." А последнее слово было выведено особенно чётко "профессор". И уже в самом низу, оставив ещё свободное пространство для новых записей, свояла фамилия - "Пустов".
Аркадий выскочил иэ подвала на свежий воздух и поспешил достать из кармана пачку "Аэрофлота". Щёлкнула зажигалка. Сверкнул огонёк, и к небу потянулась струйка дыма.
После проделанной процедуры, Аркадий сообщил, стоящему на тротуаре Гене?
- Ушли они. Василий увёл куда-то твоего шкета. Аркадий вновь затянулся, и дым облаком поплыв над загадочным пространством площади Репина.
- Что ты об этом думаешь?
И Аркадий ещё раз затянулся.
- Разрешите попользоваться вашей сигаретой.
Гена оказал тихо, но проникновенно.
- Закурить?
Аркадий достал сигарету и всунул фильтр между губ Гены. Ещё раз щёлкнула зажигалка.
- Мерси.
- Так что будем делать?
Генка пососал сигаретину, блаженно выдохнул дым и заключил:
- Лучшее средство от рака - это СПИД.
- Согласен, - махнул головой Аркадий. - Но я тебя о другом спрашиваю: что делать будем? Василий ушёл и чувака увёл. Где они теперь?
- Искать надо, - затягиваясь, пробубнил Гена.
- Где искать?
- Ну ты сам знаешь - где Вася хазанит.
- Если правду ты рассказал про того - без плавок, значит, его надо выручать. Пошли.
- Пошли,- согласился Гена.
И они пошли. Известный художник с бородой стиля Генриха Французского, чутъ выше среднего роста, в джинсовом одеянии и дымчатых очках. А рядом с ним ковыляя, в одеянии "чем бог подаст", коренной российский БОМЖ, с пустой сеткой в кармане.
Короткая стрелка часов, на башне Петропавловского собора приближалась к отметке пяти часов. В районе Тургеневской площади звякнул ранний трамвай.
Раннее утро холодило каменный, архитектурно-гармоничный простор площадей, проспектов и скверов. Поливальные машины разъезжались по своим берлогам. Чистота асфальта отражалась в чистоте неба, и Финский залив содержал на гладкой своей поверхности перевёрнутый город, необычайно похожий на тот, что тянет свои головы к звёздным вершинам, к космосу, к простору, к тишине.
В те минуты, когда ночные торговцы "горючим" подсчитывают свою выручку и спешат переключиться на дневное прикрытие своей "тайной" деятельности, лейтенант Серёжа пересёк площадь Энтузиастов и очутился на улице Оптимистов. Дома стояли спичечными коробками - в ровный ряд - и хорошели в приближающемся рассвете.
Лейтенант Серёжа шёл и насвистывал мелодию. Он был беспечен и удовлетворён происходящим вокруг него. И утро - прекрасно, и впереди ожидает - безоблачность ожидания. А что ещё человеку надо? И так всё есть. И будет ещё…
Лейтенант Серёжа завернул за дом под №11 и прошёл по дорожке к подъезду. Но дойти ему удалось только до ступенек. Рядом с металлическими перилами лейтенант Серёжа встал и не продвинулся больше ни на шаг.
На ступеньках стояли чемоданы. А на чемоданах сидела бывший младший сержант милиции Козлова.
- Ты что тут делаешь?
Козлова подняла на Серёжу розовые глаза и вздохнула:
- Выселили.
- Выселили? - не понял лейтенант Серёжа. - Как выселили? Кто выселил?
Козлова опять посмотрела Серёже в глаза и произнесла:
- Я больше не работаю в органах. У меня забрали прописку.
Лейтенант Серёжа свистнул.
- Они не теряют времени. Что же нам делать?
Козлова опустила голову. Кого, кого, а её ли следует спрашивать о том, что делать?
- Но Абрашидов обещал помочь! - вспомнил лейтенант Серёжа.
Где-то на Ржевке свистнула ранняя птичка.
- Пошли?
- Куда? - устало спросила Козлова.
- К нам в отделение. Там всё и обсудим. Прав у них таких нет. Мы разберёмся, мы дозвонимся. Они ещё узнают… Пошли.
Лейтенант Серёжа подхватил чемоданы Козловой и пошёл в сторону трамвайной остановки. Бывший младший сержант милиции Козлова, устало зашагала за ним.
Всю вторую половину ночи, всё утро и, даже, часть вставшего косой линией, дня, Вася, ведя Юпира за собой, шустрил по городу, кидаясь, то к улице Красной, то в сторону Балтийского вокзала - но город, словно, оглох, город отказывался его принимать?
И в эту минуту, двигаясь проспектом, у которого совсем не питерское название, а от того подчёркивается и вся выдуманность его существования - двигаясь проспектом Маклина, - Вася сплёвывал во все встречающиеся урны и цедил сквозь зубы:
- Надо было ему в глаз заехать. Тоже - корешок. А сам в кого меня ставит? Эх, народ...
Появилась очередная урна, и Вася плюнул в неё.
- Если рассуждать трезво, - сказал он, - то нам надо с тобой сейчас дёрнуть. Ну а так как у тебя некоторые провалы в памяти, то пить мы не будем, а... пойдём-ка сюда.
Вася свернул в подворотню и потянул за собой Юпира. Подворотня вывела к мусорному ящику и луже чего-то липкого.
- Ну, пошли.
Вася свернул в подъезд доходного дома - Юпир за ним. Стали подниматься по ступенькам наверх. Остановились на широкой площадке. Из окна просматривался двор-колодец, да ещё тот самый ящик, что у подворотни возбуждает фантазию и выправляет обоняние.
Вася шагнул к двери и нажал на пузырёк электрического звонка. Вася подержал палец, а потом прислушался. За дверью стояла тишина. Или так казалось?
- Во - ыные.
Потом, постояв ещё с секунду, Вася вторично нажал на чудо человеческой выдумки. И - опять тишина.
- Что за мать...
Вася размахнулся и долбанул дверь кулаком. Дверь, начала царствования Николая Александровича, ответила гулом трухлявой крепости. Вася пнул дверь ногой и ещё раз отделал её кулаком.
За дверью затеплилась жизнь.
Щёлкнула щеколда, прошелестела цепочка, брякнул замок – один, второй, крючок спал и в щель просунулась настороженная голова.
- Кого надо?- спросила голова. На что Вася поспешил заверить:
- Тебя, козёл, надо. Открывай, Мотя, свою конуру.
- Это ты, что ли, Вась?
- У тебя глаз из п... теперь растёт - не видишь?
- Понял.
Дверь распахнулась. Вася схватил Юпира за руку и втолкнулся в коридор. Дверь прикрылась. А Вася подступил к открывшему квартиру и припёр того к стене.
- Слушай, Мотя, ты его видишь?- и Вася показал головой на Юпира.
- Вижу, кого?
- Так слушай - его надо устроить.
Глаза у Моти запрыгали вокруг выгоревших, от чего-то век.
- Куда идти? Нас предупреждали...
- Его надо устроить.
- Я понял, - заторопился Мотя, - Но к нам приходили.
- Кто? - буркнул Вася.
- Приходили из этих, которые по медицине.
- Ну и?...
- Он говорит, что группу риска пускать нельзя.
- Стоп, - оборвал Мотю Вася, - Ты сегодня не лечился?
- Нет, - согласился Мотя.
- Но уши у тебя слышат?
- Да...
- Ты меня не понял?
- Вася, симиты новую агрессию готовят...
- Черепок у тебя варит?
- Варит.
- И?
Мотя отступил к двери в туалет и попросился:
- Мне надо.
- Ну, иди.
Мотя закрылся, и сразу послышалось, как в комнатке смыли водой.
Вася обернулся к Юпиру.
- Погоди,- сказал он. - Сейчас договоримся.
Вася повернулся к двери в комнатку. В комнатке опять смыли. Через пять минут Васе надоело ждать. Он постучал в дверь и прохрипел:
- Мотька…
В ответ смыли.
- Мотька, ты что там у...?
И опять смыли.
- Мотька, ты, го... ик, ты слышишь?
И послышался приглушённый голос из-за дверей.
- Вася, у меня понос.
Вася пнул ногой в дверь.
- Открывай.
- Вася, у меня нет одеколона - остановить нечем. Понос сильный, - и Мотя жалобно заскулил.
Вася выразился.
- Ну и сиди там, если у тебя... А - у меня запор. Пошли, корешок.
Вася взял Юпира за руку, и они покинули достопримечательную квартиру и её заботливого хозяина.
Отстучали ступеньки, двор за спиной остался и часовым попращался, с посетителями, бак-ветеран, стоящий у самой подворотни.
- Го…ик, - сказал себе под нос Вася, и они вышли на улицу с малопонятным названием "проспект Маклина".
Машина появилась из-за угла, качнулась, словно пьяный в очереди за "добавкой", и пронеслась мимо - к улице Декабристов.
Вася обернулся к Юпиру.
- Ничего, корефан,- пообещал он, - Мы найдём место, найдём. Только немного потерпи. Сам видишь - то нет никого, то с головы больной ничего не понимают.
Они свернули ещё в один двор и двумя подъездами-проходными маршами, вышли на Лермонтовский проспект.
- Но закусить нам надо, - решил Вася, - Сколько сейчас времени? Часа ещё нет? Ах, ну и ладно. Пойдём, переждём у Катрена, а в два часа - я тебя угощаю.
И два, с виду совершенно слившиеся с окружающей обстановкой, человека, направили свои стопы к Крюкову каналу.
Всю вторую половину дня Иванушкин провёл в своём кабинете, составляя наиболее убедительный отчёт о случившихся событиях в Эрмитаже. Он так был занят своим делом, что запретил связывать его по телефону и допускать к себе каких-либо посетителей.
Бумага лежала на столе и умный работник идеологического фронта, в поте лица, трудился над составлением своей - собственной "оправдаловки".
"…научная оценка данного факта показывает, что ни лица администрации ГДЭ, ни сотрудники ВОХР, не могут отвечать за чисто технологические просчёты при хранении данного полотна, срок эксплуатации которого привысил все допустимые нормы. Существует мнение компетентной комиссии, по поводу просчётов в научной технике хранения. Комиссия считает возможным признать ответственных по консервации экспонатов старины и особо ценных предметов - виновными в катастрофическом разрушении вышеуказанного экспоната. Так же мы можем констатировать пренебрежение к своим профессиональным обязанностям лицами, которые ведут персональное наблюдение за экспонатами, в том числе и за тем, с которым произошёл прискорбный вышеописанный случай. Можно заметить, что дежурный по залу, хранитель, ночной охранник, а так же те лица, которые были непосредственно закреплены за потерпевшим объектом, проявили в своей работе достаточно халатности, что бы ни сказать большего. Экспонат не мог сам по себе, рассыпаться, данное явление проистекало в свете продолжительного времени. Вышеупомянутые лица обязаны были /в порядке своих профессиональных обязанностей/ заметить повреждения и устранить своими средствами вышеупомянутые недостатки. Считаю такое поведение недопустимым. Прика..."
Тут рука Иванушкина опустилась, и он скрипнул зубами.
-Что я несу?- подумал Иванушкин,- Я уже приказ начинаю писать, а мне надо всего лишь оправдаться. Нда-а... Бывает... Забылся, что не в предыдущем кабинете сижу. Ну и...
И в этот момент зазвонил телефон. Иванушкин поморщился: "Ну я же просил..." Но трубку решил взять. Без надобности секретарша не решилась бы... значит что-то случилось.
Иванушкин ещё раз, тоскливо глянул на лежащие на столе листы, поморщился и взял трубку в ладонь;
-Да.
В трубке шлёпнуло, после чего глухой металлический голос сказал:
- Здравствуй, Иванушкин.
И у Иванушкина затряслась белая занавеска на импортной гардине. В трубку говорил самый Главный в Городе.
- Здравствуйте, С. С. - бодро ответил Иванушкин.
- Как ваше здоровье?- темнил Главный.
- Ничего - спасибо, - отрапортовал Иванушкин.
- Тут, знаешь, такое дело, - Главный глухо кашлянул. - В городе беспорядки.
Иванушкин насторожился.
- И знаешь из-за чего?- прошуршал глуховатый голос.
- Нет, - отрывисто бросил Иванушкин.
- Из-за твоего Эрмитажа.
- А что случилось?- встревожился Иванушкин.
- Мне только что доложил начальник УВД о демонстрации на дворцовой площади.
- Какой демонстрации?- испугался Иванушкин.
- Да я и сам ничего не пойму. Он мне доложил, а я не поверил. А потом включил видеоканал и точно - так и есть. Ленинградская милиция вышла на демонстрацию.
- Чего?- простонародно переспросил Иванушкин.
- В том-то и дело. Сам понимаешь - дело не копеечное. Власть вышла на демонстрацию против власти. Здесь политический вопрос. И с меня спросят и с тебя спросят. А если Там, с тебя не спросят, то Тут Мы с тобой говорить будем.
- Да, - настороженно проговорил Иванушкин.
- Так вот. И знаешь из-за чего весь пожар?- всё таким же спокойным голосом спросил Главный.
- Нет.
- Всё из-за твоих поспешных решений. С музеем связано. Ты наказать кого-то успел?
- Да, - выдавил из себя Иванушкин.
- Ну вот видишь... Прежде чем махать дубиной мог бы со мной, что ли, посоветоваться. А теперь - теперь жди очереди. Будет вызов, значит, там решат, что с тобой делать. Вызова не будет - мы соберём бюро и, думаю, ваши просчёты получат объективную оценку.
- А что на дворцовой?- похолодев, спросил Иванушкин.
- Ну, я тебе удивляюсь, Иванушкин - ты в городском комитете сидишь и раньше меня должен знать, что в городе происходит, а не меня спрашивать...
В голове Иванушкина всё перепуталось:
- Может, какие подробности известны?- спросил он.
- Ну, какие там подробности, - спокойным удовлетворением разнеслось в трубке. - Нам удалось политическими средствами рассеять толпу. Сейчас начинают работу политорганы. Всё выясним и разберёмся. Да и, кстати, - я чувствую, что ты ничего по данному вопросу ещё не предпринял. Как же так, Иванушкин? Ведь это твоё персональное дело!
Иванушкин решил промолчать.
- Работай, работай, - завершил свою речь Главный. - Но ещё раз тебе хочу сказать - твои действия подводят всех нас. И не надейся, что на чудеса в музее будет создаваться правительственная комиссия. Сам разберись, что там и как. И не пори горячку. Всё. Работай. А вечером, с положительным результатом, зайди ко мне.
Гулко бухнулся рычаг на мягкие кнопки. Отключилась лампочка. Облако невидимого, пухового и горлодавящего повисло в воздухе кабинета.
Иванушкин обхватил голову и ушел всем телом в глубокое кресло.
"Мне не доложили. Меня обошли. Значит, где-то меня уже вычеркнули из списка!"
Что-то случилось в мире. Что-то произошло. Где-то заело механизм, и он не сработал. А раньше срабатывал!
Или подмазка уже закончилась? Что случилось?
И тень непонятно кого, лишённого облика, прошла по кабинету. И опять то самое видение посетило воображение Иванушкина, как тогда - в музее.
Птичка летела к нему. Птичка желанная и - прямо в руки. И хотел, было Иванушкин схватить эту птичку, да руки не могут дотянуться. А сама птичка - вот проказница - машет крылышками красными перед носом и спешит, торопится: летит от Иванушкина. Летит в угол, то есть туда, откуда нет возврата.
И прыгнуть бы туда, и уже силы собраны…
Иванушкин очнулся и зафиксировал сам себя в положении не совсем обычном. Он полустоял за своим столом и держался одной рукой за крышку стола, а другую руку протягивал в определённую точку, словно изображал из себя монументальный облик исторического лица.
Что за наваждение? Или лечиться надо? А от чего лечиться?
Нет. Сначала работа. Потом больница.
Иванушкин убрал листки "оправдаловки" в сейф, прихватил шляпу, поправил галстук и проследовал к "месту своей персональной работы".
Улицы, улицы, улицы - как всегда шумные и как всегда величественные.
Перевёрнутое солнце в зеркале разбрызганной лужи. Лопнувшая кожура асфальта - и никто не обращает внимания на затоптанную икону Никольского собора в пересечении Крюкова канала и Екатерининского канала. Спортсмены бегают на роликовых лыжах, а тот сквер, что между двух мостов, напротив бывшего Никольского рынка, а ныне кастрюличной фабрики, заполнен старушками - истинными жителями здешних мест, да детишками малыми - будущими созидателями окружающих просторов, да среды природной, которая "нуждается" в переустройстве.
Закосевшие крики стихли над Дворцовой площадью. Майор Абрашидов выступил в защиту прав личности сотрудников правоохранительных органов. И полутысячная толпа поддержала его выступление. С десяток функционеров, управления органов, пожались у знаменитой колонны, потеснились, да так и не смогли сказать ничего утешительного в ответ на просьбы высказаться. Майор Грязев было, пытался распрострониться о текущем международном моменте, да освистали его, заставили спрятаться за полковника Колупаева. А сам полковник выступать не стал - у него дефект речи, не свёртывание крови и общее недержание, так что выступать перед массами совершенно противопоказанно. Пробовал выступать и Генерал…
В конце митинга выступил вновь Абрашидов. Он обратился с возванием к работникам. Абрашидов зачитал резолюцию, в которой он не настаивал на такой форме протеста, как забастовка, сейчас же приступить к своей работе. Потом он повернулся к "начальству" и заверил всех митингующих, что в выдвинутых требованиях — в том числе "персональных" вопросах – разберутся. И разберутся так "как следует".
После выступления Абрашидова участники митинга стали расходиться.
Машины "начальства" зажукали с площади по своим управлениям. И совсем стало пустынно на монументальной площади — даже войска не надо было вызывать.
- Теперь всё сделают, - убеждал лейтенант Серёжа "бывшую" Козлову, — Ты же слышала, что Абрашидов сказал. Они всё сделают.
Они шли рука под руку.
- Сашка с ним - а это уже большая сила, - продолжал лейтенант Серёжа. - Нас восстановят на работе.
Они проследовали под аркой знаменитой, историей своего строительства, античной колесницы и остановились у Центрального телеграфа.
Примерно в эти же минуты, на трамвайной остановке, возле Михайловского замка, появился ещё один человек, в ожидании общественного транспорта. Этим человеком была выпускница Высшего института Культуры Манькина. Она только что была выпущена из Закрытой больницы, где её обследовали на предмет психической нормальности. Врач был добродушен и внимателен. Он похлопал — на прощание - Манькину по задку и предупредил о сложных, в дальнейшем, последствиях с её "светлейшим" сознанием, если она не перестанет пить "мухлуху", да сосать "травку" под балдёж "сейша". Доктор действительно, был добродушен и весел. Он, усмехаясь, рекомендовал Манькиной проводить коитус исключительно в состоянии предохранительного средства, так как; "0т сифона, я вас, голубка, ещё вылечу. А вот от спидвея - помилуйте меня - наука не имеет силы..."
И вот Манькина стоит на остановке и ждёт четырнадцатого номера трамвая. После минувших событий, в голове сверлило и хотелось чистить желудок. И, в то же время, голова ясно осознавала, что чистить там нечего - за тридцать часов Манькину успели не только выпотрошить интеллектуально, но и основательно проверить те части тела, где могли бы притаиться нежелательные для общественной безопасности взрывоопасноотравительно- идеологические элементы.
Солнце слепило зенитом. Казалось, люди на Невском проспекте только тем и занимаются, что стараются не наступать друг другу на ноги, а птички /воробьи, да голуби/ прыгали особь к особи и стремились отобрать найденную кормёжку из клювов своих собратьев.
С улицы Дзержинского, в том самом месте, где эта улица выходит на канал Грибоедова, рядом с большим домом общего пользования, появился человек в cepом драном пиджаке /иной одежды под пиджаком не было/, сиреневых кальсонах и на босу ногу. Шёл человек у стенки дома, и его слегка покачивало. И любой бы прохожий совершенно ясно понял, что с прохожим происходит, если бы не то необычное зрелище, что представлял из себя этот самый человек.
Конечно - полное несоответствие облика с фигурой. Смешным покажется, если сопоставлять Лувр и девятиэтажку на проспекте Оптимистов, в качественном отношении их друг к другу, в смысле архитектурного совершенства. Но именно в таком соотношении находились одежда и фигура, которые боязливо передвигались вдоль обшарпанного фасада, в сторону тех самых Воронихинских колонн, которве массоны считают массонскими и приписывают им авторство Баженого.
Но если кто и присмотрелся к этому странному человеку, двигающемуся своей робкой походкой, особым засекреченным курсом, то тот любопытный, смог бы вполне ответственно узнать в сгорбленной фигуре героя легенд и битв. Олимпийского героя и героя анекдотов -Юпира Афинского, материализованного в общечеловеческую форму великим художником эпохи Возрождения – Джовани.
Ну, да. Этим человеком в немыслимом прикиде, был Юпир. Он только полчаса назад, как потерял из виду своего "кореша" и поводыря в городе – Васю. И вот теперь он сам стремился вырваться из западни и, наконец, осуществить свой план - гульнуть на всю катушку, или как говорят посетители в музее: "красивой жизни нахлебаться".
И вот - начало сделано. Они с Васей "пообедали" и теперь Юпир вполне сносно ощущал в себе бодрящие силы современного людского питания, которое Вася назвал "Портвейном" и уверил, что это не смертельно, а - даже - вполне приятно.
И Юпир убедился. Действительно - высококрепкий продукт питания не мог быть смертельным, но одно плохо - Вася потерялся. И теперь надо найти Васю и уже вместе с ним выехать "на Волхов", где Вася обещал Юпира "устроить", а иными словами - спрятать от любопытных глаз и "идущих по следу цветных корост".
И вот нет Васи. Куда он делся? Трудно сказать, даже, если и предположить, что он пропал ещё за одним "обедом".
Юпир двигался своей дорогой в том, что Вася выдал ему для "маскировки". Он и мостик видел ведущий на противоположную сторону канала. Но Юпир не стал останавливаться. Ему туда не надо. Ему надо идти вперёд.
А по мостику прошли два молодых человека. И один из них попросил другого дать прикурить. Примерно в это время, они оба заметили Юпира и стали внимательно за ним наблюдать. Когда Юпир отошёл на некоторое расстояние, один молодой человек сказал другому:
- Новый неформал? Похоже - кришнаит.
- Да нет, - усомнился второй, - Это из отказников. На демонстрацию вышел.
- А может, всё же...
И они ещё некоторое время обменивались мнением о происхождении природы повстречавшегося человека, после чего забыли о нём, пошли дальше и стали обмениваться мнением о футбольном празднике Блохина и всего того, что с ним связано.
Академика Парашавского разбудили телефоном. Когда ему сообщили о демонстрации и о том, что стоит за данным событием, академик окончательно уверился, что всё это козни Пустова и той мафии, которая его выдвинула. "Однако же - далеко он зашёл," - подумал академик и лауреат. Ну что ж — придётся ехать в город и разбираться там на месте.
Но теперь будет намного легче бороться с выдвиженцем-профессором вшивым. Теперь на руках у академика такой компромат против Пустова, что тот может, смело, авансом, застрелиться. "Теперь посмотрим - кто кого. "Черная "Волга" оторвалась от ворот дачи и заспешила в город.
В пивном ресторане "Адмиралтейский", за отдельным столиком сидели Аркадий и Гена. Глаза у обоих были красными, а пальцы, слегка, вздрагивали. Перед ними стояло с полдюжины пивных кружек и "закусь" лежала порционная.
- Так мы можем их до второго пришествия искать. Аркадий сказал отстранённо и лениво - хотелось спать, а говорить – нет.
За соседним столиком говорливо веселилась уже поддавшая компания. Члены компании поминали и приветствовали пункты известной хартии, которую, наименее закосевший, читал, после каждого "приёма". Пунктов в хартии было много. Пили за каждый пункт. Аркадий посчитал, что к концу чтения /а теоретически такое могло случиться, только в том случае, если заунывное чтение завершит метродотель или волосатый вышибала/, компания обязана побывать под столом, оправиться в комнате для специальных нужд и вторично довести себя до имеющейся на данный момент кондиции.
- А здесь очень тепло, - оборвал размышления Аркадия Гена. - Я бы здесь зимой пожил...
Аркадий посмотрел на Гену, глянул в окно и потянулся к полупустой кружке.
Машина с редким опознавательным номером проскочила через Аничков мост и потерялась в толпе транспортных средств, урчащих на центральной магистрали города. Иванушкин - бледный и мокрый - сидел откинувшись в кресле, полузакрыв глаза и в голове у него ничего не было. А впереди - ничего не светило, обнадёживающего.
Вася тоже появился на Невском проспекте. Да только - с иной стороны. Он обшаривал магазины, заглядывал в лица прохожих, в машины, осматривал остановки и общественный транспорт.
У, чёрт - упустил - сверлила голову навязчивая мысль. И обидно было и как-то нехорошо на сердце, и зачем только надо было ему наливать? Ведь он от первого стакана закосел, как от пузыря "водяры". Или лечат так сейчас или...
Но думать некогда совсем. Искатънадо. И отлучился всего на минуту, - что бы одежёнку подходящую принести из дома. А пришёл когда назад - и нет дружка. Ушёл. Как так?- спросил у Каррена. А тот в коридоре упал и уже ничего не воспринимает - нажрался, скотина. Ну, надо же найти кореша. Да и одеть его как следует не успел.
Примерно с такими мыслями, Вася пробился сквозь толпу и вышел на Казанскую площадь.
Яркий луч Солнца пробивал сквозь колонны Казанского собора и освещал камни и тумбы на полукруглом великолепии архитектурных форм.
Юпир обогнул колонну и вышел на освещённое пространство. И море людей захватило его, поразило и раздавило. "Это Рим," - подумалось, вероятно, Юпиру.
А людской поток приблизился, надвинулся и обхватил Юпира, поглотил его, зажал и раздавил.
- Гляди-ка, кто это?
В громадном городе - кого только нет. В русском Вавилоне все национальности и многонациональные одежды перемешались в сплошном карнавале. И всё же... Юпир так был одет, что его замечают и его обсуждают.
- Вот она молодёжь - вот.
Ему вторил другой голос:
- Вот они - позорят Наше общество.
Но общее настроение было намного спокойней. Сидят на скамейке Он и Она /оба лет сорока/.
Говорят:
- Смотри, до чего фин допился.
- Да, да, - соглашается она,- Теперь, говорят, что обратно их без нижнего белья не пускают. Вот и получается, что лишь до нижнего белья пропиваются, а дальше…
Другая пара - молодых людей - предположила, что человек в кальсонах и клифте мрачной эпохи, - экологист, и сейчас будет произносить речь в защиту природы.
Иного мнения придерживался патрульный милиционер, возле фонтана. Он предположил, что человек с отменной фигурой, никто иной, как представитель инициативной группы и, вновь, как вчера, будет призывать и призывать. А к чему? Патрульщик оторвался от фонтана и пошёл. Он решил выяснить тему предстоящего протеста.
Юпир обошёл клумбу и, в сплошной движущейся толпе, остановился возле пьедестала гранитного и классического.
Милиционер подошёл к Юпиру со спины и хлопнул его рукой по плечу. Юпир оглянулся и сиганул в сторону. О том, что этот человек в форме, из Эрмитажа, и что его сейчас арестуют - сомнений не оставалось.
Милиционер почесал в затылке и крикнул привычное:
- Стой!
Но Юпир ужи оббежал постамент.
Милиционер достал свисток и просигналил.
И сразу же, как из-под земли, возникли вокруг люди в форме и подступили к памятнику.
- Держи его! Толпа шарахнулась.
Юпир остался один, стоять у памятника. Люди в форме кинулись на него. Но Юпир изловчился, оттолкнул одного из нападавших, подпрыгнул и руками ухватился за верхний край пьедестала памятника Кутузову.
Что ему - спортсмену. Подтянулся и влез на памятник. У милиционеров один рукав от пиджака остался.
Милиционеры запрыгали вокруг - полезли тоже на пьедестал.
А Юпир оглянулия безнадёжно, возвёл безрукавую руку к застывшей толпе, стоящей на площади, и жалобно так позвал:
- Вася, Ва-ся-я!
И Вася услышал голос. Он увидел Юпира, которого стаскивали с фигуры знаменитого полководца. Вася, с "выражениями", кинулся выручать кореша.
- Вася!
Академик и лауреат из своейс машины увидел толпу и, слегка, заинтересовался тем, что там происходит. Но, разглядев, - побледнел.
- Это он! - проорал Парашавский, и его сдуло из мягкого кресла машины.
- Что это там происходит?
Лейтенант Серёжа и безработная Козлова так же оказались в центре происходящих событий.
- Кого-то бьют, - придерживая захмелевшего Гену, сказал Аркадий.
- Пойдём, поглядим. Может для рисования мне пригодится.
Юпира поймали за ноги и стали тащить вниз. А он ухватился за плащ Михаила Илларионовича и упирался. Упирался и упирался. Семь работников "органов" потели - ну и накачанные хулиганы пошли - такой и забить может.
- Вася!
- Я тут ...ать пере ...ать!
"Ещё одна демонстрация!"- ужаснулся в подъехавшей машине Иванушкин. "И опять милиция! Теперь - снимут".
- Стой!
И Иванушкин, перепрыгивая, через уступы тротуара, галопом побежал к толпе.
Юпира оторвали от исторической фигуры и уронили на землю. В тот же миг над толпой действующих лиц и любопытствующих, разнёсся мощный бас:
- Я власть - всем сдаться!!!
Академик разразился таким словесным лексиконом, от которого стоящий тут же Вася, обалдело отвесил челюсть.
Ночь стояла в зале живописи эпохи Возрождения, гремящего на весь мир, Эрмитажа. Сумрачно. И только, слышен приглушённый разговор.
- Давай, шалун, полезай. А я посмотрю. Я теперь за тобой лично смотреть буду.
- Я уже признал своё поражение.
Красивый воин в золотых доспехах, с копьём, мечом и в красном плаще, стоял понурив голову у большого полотна.
- Ну, давай, полезай.
И воин полез. Он встал на колени, наклонился…
Процедура протекла не так чтобы быстро, но последовательно. И встал воин на свое место и принял ту позу, в которой должен находиться...
И тут, на глазах у изумлённых Парашавского, начальника внутренней охраны и Иванушкина, произошла неправдоподобная картина. Стоявшая, до тех пор, спокойно и божественно, Эллея, вдруг развернулась и отвесила Юпиру такую развесистую пощёчину, что в притихшем зале опять что-то скрипнуло. Три человека охнули.
Но ничего не случилось. За стенами, над Невой, в мире светлом - белая ночь была хозяйкой. И так же гуляли туристы и так же, не спали матросы в караване...
Двое влюблённых смотрели друг на друга с исторического холста. А три посеревших человека смотрели на них с дивана, где и собирались провести остаток ночи - два часа назад с галлереи сняли войсковое оцепление.
В стране начиналась битва за урожай.
Прошло месяца два, а может и три. За окном полоскал дождь. Аркадий и Вася купили билеты и вошли в музейное здание.
- Ты знаешь?
- Знаю.
Аркадий повёл Васю на второй этаж. Повороты, переходы. И двери открывают мир незнакомый.
- Сюда.
- Пришли?
- Да.
Они вошли в зал живописи эпохи Возрождения, и Аркадий ткнул пальцем в полотно:
- Вот он.
- Юра, корешок...
Вася шагнул к полотну и хотел потрогать стеклянный барьер, перед висящей на стене картиной. Аркадий отвёл его руку. И Вася покорился.
- Прости, корешок,- только сказал он, - Не сберёг.
- Да, - согласился Аркадий, - И стоило балаган городить, только для того, что бы доказать - каждый человек имеет своё человеческое достоинство. И, каждого, каждый, обязан уважать.
- Жаль. Гена с нами не пришёл, - выдохнул Вася.
- Ничего, - успокоил Аркадий, - Когда из приёмника-распределителя выйдет, я ему копию подарю.
- Хорошо бы, - согласился Вася, - А мне нарисуешь?
- Нарисую - договорились.
- И за что его так?- ещё раз вздохнул Вася.
- Сие известно только там, - Аркадий поднял палец к небу.
Вася посмотрел на стеклянный потолок. С небес хлестал дождь. Крупные капли шлёпали по водостоку. Тучи плотной толпой сгрудились над Невой.
Ну, а вобщем, был обычный день.
С Петропавловки ударила пушка.
Однажды летом
© Copyright: Федотов А.Б., 2003
Свидетельство о публикации №203031700103
Свидетельство о публикации №203031700103
Рецензии