Время стелить праздничные простыни. Страницы полуночных дневнико

Марина ПЕРЕЯСЛОВА

ВРЕМЯ СТЕЛИТЬ
ПРАЗДНИЧНЫЕ ПРОСТЫНИ

(Страницы полуночных дневников)



ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ


Однажды в Самарскую областную юношескую библиотеку пригласили психологов — наладить микроклимат в коллективе библиотекарш. Работали там в основном молодые женщины примерно одного возраста, которые, по идее, могли быть задушевными подругами, но между которыми на деле не прекращались ссоры и склоки.
В библиотеке на два дня объявили "санитарный день", психологи усадили перед собой всех полукругом и начали работать по американской методике — проводить игры, тестирование, докапываться до глубин их "я". Тут же, рядом с ними, все два дня крутилась со своими ведром и шваброй уборщица тетя Поля - маленькая пожилая женщина с мудрыми глазами. Смотрела она на эту американскую методику, смотрела, а в конце их работы и говорит:
— Зря вы тут, голуби мои, два дня потеряли со своими задачками. Им бы вместо ваших тестов КАЖДОЙ ПО МУЖИКУ, враз бы все скандалы и утихомирились...
"Фу, как это примитивно!" — с негодованием отреагировал на ее слова мой разум.
"Ах, как это верно!" — с тоскою согласилось с ней мое сердце...

*   *   *

...Это случилось как снежный обвал в горах, как безумие, горячка, бред. Земля качнулась и резко ушла из-под ног. Страсть взорвала нас, как два вулкана, и в ее лаве теперь сгораем мы оба. И не разобрать, какой волной нас швырнуло друг к другу: были ли мы просто изголодавшиеся, истосковавшиеся по страсти мужчина и женщина или же два битые жизнью человека, бросившиеся друг к другу за спасением, или два обожженных холодом одиночества существа увидели друг в друге сияние согревающего огня... Да и не все ли равно? Глаза полыхают золотым жаром, губы наливаются вишневым соком, и огненная лава переливается из одного тела в другое и обратно. И так — до изнеможения.
Я испытала шок, я выпала из реальности — явь и бред перемешались, как чистый воздух с клубами дыма. Я потеряла дар речи, я не узнаю на улице знакомых, я есть и меня нет. Я куда-то перемещаюсь, словно в состоянии невесомости, и вся свечусь. Прохожие оглядываются на меня, видя мое с ними несходство.
Я понимаю, что я в этот миг — прекрасна. И если я однажды почувствую себя некрасивой, это будет означать только одно: он РАЗЛЮБИЛ меня.
Пока же он называет то, что случилось с нами, ПРАЗДНИКОМ ПРЕОБРАЖЕНИЯ...

*   *   *

Ну а внешне всё это выглядело так. Порог редакции художественной литературы нашего издательства переступил высокий, слегка сутулящийся (как будто он пытался спрятаться в самого себя) хмурый мужчина с затаенной в глазах вековой печалью. "Кто это?" — спросила я девчонок. Они назвали имя и фамилию. И меня словно пронзило: "ОН". Как у Пушкина в "Евгении Онегине", помните? — "Ты чуть вошел, я вмиг УЗНАЛА..." Это была любовь с первого взгляда, да что там взгляда — с полувзгляда, с первого звука его имени. (Позже я напишу о нем простенькие, но захлебывающиеся искренним счастьем строчки: "Коленька-колокольчик, колокол-Николай. Геолог, поэт и псаломщик, мне подаривший рай...")
Это имя вовсе не входило в разряд нравящихся мне мужских имен, но судьба и не спрашивает, ласкает ли тебе слух предлагаемое счастье. Оно было ДАННОСТЬЮ и вошло в меня естественно, как глоток вдыхаемого воздуха.
Мы встретились у последней черты, на самой границе отчаяния (приближалось мое сорокалетие; после развода с мужем я уже десять лет жила одна, воспитывая дочь Яночку и отдавая ей всю свою неизрасходованную нежность). Я уже ничего не ждала от жизни, уверовав в свое астрологическое женское несчастье (по году рождения я — Лошадь, а по Зодиаку — Дева: печальней этого сочетания не найти во всей астрологии. Уважаемый мною астролог Цаган-Кувюн Параис, например, так характеризует долю Девы: "Любовь приносит Деве много РАЗОЧАРОВАНИЙ, а супружеская жизнь не пройдет без КАТАСТРОФ". Что же касается рождения в год Лошади, то в Японии считается крупным несчастьем, если девочка появилась на свет в этот год, и Параис подтверждает это, говоря, что: "От женщин, рожденных в год Лошади... может УЙТИ МУЖ. Японцы замуж таких женщин НЕ БЕРУТ. Замечено также, что в большинстве случаев эти женщины остаются ОДИНОКИМИ...")
Но я даже не думала о том, возьмет или не возьмет он меня замуж. Просто, когда в первую же встречу в ответ на какую-то мою шутку его печальное лицо озарила улыбка, я сказала себе: "Я хочу сделать все для того, чтобы он улыбался как можно чаще".

*   *   *

Ах, и чего только не плели наши досужие издательские кумушки про нового сорокалетнего и — подумать только! — НИ РАЗУ НЕ ЖЕНАТОГО ответственного секретаря литературного журнала: он приехал к нам в Самару из Тверской области, о себе распространялся мало, давая тем самым повод любопытным бабенкам пофантазировать о его качествах: и женоненавистник-то он, и импотент, и тайный монах... Удивительным образом меня все эти пересуды ничуть от него не отпугивали, потому что мне сразу стало ясно, что он — РОДНОЙ МНЕ ПО ДУХУ человек, такое ощущаешь сразу и на каком-то подсознательном, не поддающемся логике уровне: тебя просто ТЯНЕТ к этому человеку, хочется БЫТЬ С НИМ — в одной комнате, в одном городе, в одной постели, в одном мире, где угодно, лишь бы как можно дольше; хочется сделать для него что-то хорошее, доброе — короче, он тебе становится НУЖЕН — нужен, как воздух, как дыхание, как сама жизнь.
И вот настал миг, когда тела наши приблизились друг к другу... В памяти тут же всплыла вся эта болтовня про импотента, и, понимая, на ЧТО я решаюсь, я сказала себе: "Если с ним действительно случилась ЭТА БЕДА, значит, я буду любить его таким, КАКОЙ ОН ЕСТЬ, ведь я все равно хочу всю жизнь быть рядом с ним, именно с НИМ, а не с КЕМ-НИБУДЬ ДРУГИМ. Кроме физической близости существует еще ТАК МНОГО других радостей: нежность, общие дела и интересы..."
Но как же были опровергнуты мои сомнения и ходившие ранее слухи! Мой избранник оказался НАСТОЛЬКО МУЖЧИНОЙ, что в первую же нашу ночь я запросила пощады. И вообще Николай ВО ВСЕМ оказался лучше, чем я могла себе предположить. Он постоянно удивляет меня своими различными "сверх": сверхталантливостью, сверхверностью, сверхнежностью... Может быть, и я делаю правильно, что не поднимаю на немыслимую высоту планку своих ожиданий. Зато как потом приятно обнаруживать, что он постоянно превосходит мои представления о нем...

*   *   *

...Как подумаю, что мы могли не дожить друг до друга, не дотерпеть, сорваться от отчаяния и отдать себя В СЛУЧАЙНЫЕ РУКИ — мороз по коже! Наверное, мы все же заслужили друг друга тем, что с методичным упорством отодвигали от себя сиюминутные соблазны и протянутые ЧУЖИЕ руки, не соглашаясь войти в них, предпочитая мучительное одиночество — не близкому человеку рядом. Помню, у меня всегда вызывали горькое недоумение некоторые супружеские пары: "Почему эти — такие НЕПОДХОДЯЩИЕ ДРУГ ДРУГУ люди — ВМЕСТЕ?" — думала я. "Ладно, это ИХ личное дело, ИХ выбор, а Я так не хочу. Мне нужен или мой КНЯЗЬ, или никто вовсе".
Боже мой, как же я только выдержала эти долгие годы ДО НЕГО, как не умерла от отчаяния? Спасение было в том, что все эти годы я не давала умереть надежде на то, что вот завтра... ну, если не завтра, так через месяц... ну, не через месяц, то уж в крайнем случае — в следующем году (отсюда и моя страсть к празнованию Нового года, за которым всегда маячил призрак возможного счастья)... Ну, если не в следующем году, то еще немного, еще чуть-чуть, и...
И я — ДОЖДАЛАСЬ. Он пришел, мой князь. Не случайный. ЕДИНСТВЕННЫЙ...

*   *   *

Помню вечер памяти Игоря Талькова в зале Самарского Дома литераторов. Свет погашен, в руках зрителей горят свечи, звучат песни и стихи Певца:

...Того, кто сил нашел держаться
И возрождаться вновь и вновь,
Найдет и истинное счастье,
И настоящая любовь...

Мне кажется, что каким-то невероятным образом сам Игорь помог нам тогда приблизиться друг к другу на такое расстояние, на котором уже начинает срабатывать сила магнитного потока, идущего от одного человека к другому. Горели свечи, трагическое лицо Игоря смотрело на нас со стены глазами в очередной раз распятого Христа, звуковая кассета возвращала нам из небытия его голос, переплетающийся со стоном гитарных струн, а между НАМИ в это время происходили необъяснимые и пока еще не фиксируемые сознанием процессы сближения. Я сидела на крайнем стуле, Николай опоздал и, войдя, сел именно рядом со мной, хотя БЫЛИ И ДРУГИЕ СВОБОДНЫЕ МЕСТА. Мы не смотрели друг на друга, ничего не говорили, слушали монолог Игоря, а я чувствовала, что мы ощущаем все происходящее СООБЩА, сдвоенным сердцем.
А Игорь тем временем пел о любви:

...Расстаться можно и любя,
Боль рассосется понемногу.
Но только, обманув себя,
Мы обмануть не сможем Бога...

Я закрыла глаза и мысленно сказала ЕМУ, сидевшему так близко, что наши локти соприкасались между собой: "Я люблю тебя". И услышала — не знаю, как, но услышала, — что это мое признание КОСНУЛОСЬ его сердца. Я почувствовала, как внезапно участилось его дыхание и ощутила идущий мне навстречу горячий ответный поток. Осознавал ли он происходившее в эту минуту так же, как и я, я не знаю, но впервые мы признались друг другу в любви, мне кажется, именно в этот вечер. А то, что слова не были сказаны вслух — не важно...

*   *   *

С тех пор, как я стала ощущать себя СЧАСТЛИВОЙ ЖЕНЩИНОЙ, стали смещаться и все мои жизненные ориентиры, изменился биологический ритм организма, подверглось коренной ломке восприятие мира и окружающих меня людей. Не стану скрывать: я совершенно ошалела от накрывшего меня с головой любовного тумана, от вулкана проснувшихся во мне и находящих отклик в любимом мужчине чувств, от почти ежедневной физической близости и — до кучи — от свалившейся на меня новой работы, нового коллектива коллег, в котором было необходимо осваиваться, обживаться, находить свое место... Я кинулась в гущу людей: начала наводить мосты, устанавливать приятельские контакты, но... Но как-то очень быстро обнаружила, что мне абсолютно НЕИНТЕРЕСНО с новыми коллегами — ни за совместными чаепитиями, ни за традиционными женскими сплетничаньями по углам. Меня все время тянуло ДОМОЙ, к НЕМУ, к моему Коленьке, где была настоящая, искрометная, фантастическая жизнь, где все было общим, захватывающим и увлекательным. И я поняла, почему мне стало скучно с этими милыми женщинами — они были из моей ПРОШЛОЙ жизни, были такими, какой я была ДО ВСТРЕЧИ с Николаем — НЕСЧАСТНЫМИ и ОДИНОКИМИ, и это разводило нас по разные стороны жизненных баррикад.
Почувствовали мою "чужесть" и они, да было бы и странно, если бы они не заметили мой вечно безумный от счастья взгляд и блуждающую на губах улыбку. Взаимоное отторжение произошло очень быстро, их первоначальный интерес ко мне сменился неприязнью, я словно бы усугубляла своим блаженным видом их собственные несчастья. Но я ни на кого не обиделась. Я уже понимала, что отныне у меня возможна дружба только с такими же, как я сама, людьми. То есть — со СЧАСТЛИВЫМИ.

*   *   *

...Недавно заметила, что когда я стою рядом с НИМ, то каждая подошедшая его знакомая считает своим долгом НЕ ВИДЕТЬ меня в упор и общается исключительно с ним одним, как будто меня вовсе нет рядом. Они меня тихо ненавидят, а я их тихо жалею. Ну чем они виноваты, что еще не встретили СВОЕГО князя? Я смотрю вокруг себя и с горечью отмечаю, как мало вокруг счастливых женщин!
...Мужчины тоже ревнуют его ко мне, но по-другому, не так агрессивно: я у них отняла только ДРУГА, а это все-таки не такая собственность, как ЛЮБИМЫЙ...

*   *   *

...Надо же! Только дожив до сорока лет, обнаружила, что у мужчин и у женщин разная реакция на близость. Мужчина — выплескиваясь, испытывает облегчение и, ОСВОБОЖДАЯСЬ от переполнявшего его желания, становится способным к творчеству, женщина же в близости НАПОЛНЯЕТСЯ, тяжелеет, принимает в себя излитую мужчиной отягощавшую его избыточную энергию и долго после этого вынуждена приходить в своё привычное состояние...

Когда в комнате холодно и сыро, я ныряю под одеяло и погружаюсь в жар, окутывающий тело мужа, разогревающий простыни, как солнечные лучи греют травяные поляны. Но стоит моей коленке случайно коснуться его раскаленного паха, и я понимаю, что “ядерный реактор”, выбрасывающий в окружающее пространство столько тепловой энергии, находится именно ЗДЕСЬ, и моя плоть устремляется в эту огненную лаву, чтобы растаять в ней без остатка...

*   *   *

...Наверное, счастье не может существовать, не раздражая живущее в мире зло и не вызывая на себя огонь его батарей. Вот и у нашей семьи рано или поздно должен был появиться какой-нибудь враг, и им оказалась РЕВНОСТЬ. Помню однажды, едва войдя в подъезд, я почувствовала какую-то неясную, но ощутимую даже на расстоянии тревогу. Открыла дверь в квартиру и оказалась будто в эпицентре тайфуна; смотрю на Николая и не узнаю его лица — оно ЧЕРНЕЕ грозовой тучи.
Оказывается, он случайно наткнулся в книжном шкафу на старые письма ко мне и, не удержавшись, прочел их...
Как мне объяснить ему, что все это было ДО НЕГО, что мне надо было как-то жить, чтобы не наложить на себя руки от одиночества? Он не упрекает, не скандалит, он вообще молчит, но у него такой невероятной силы энергетика, что в ней можно сгореть. Меня начинает колотить дрожь — вот-вот потеряю сознание. Другая — НЕЛЮБЯЩАЯ — женщина просто убежала бы от страха прочь, но мне без него нет жизни, и я кидаюсь в это высоковольтное поле, говорю какие-то ласковые слова, глажу его по голове, как маленького, и весь грозовой заряд уходит через меня в землю. Он уже и сам не понимает, откуда что взялось, и бушевавшие минуту назад дикие силы уже кажутся глупостью. Но я делаю для себя вывод: ни вздохом, ни словом, ни, упаси Боже, поступком не давать ему повода для ревности. Да и если бы он только знал, насколько НЕ К КОМУ ему меня ревновать! Ведь с момента нашей встречи для меня на всем белом свете существует только ОДИН мужчина — он, мой Коленька.

*   *   *

Счастье надо скрывать от чужих глаз, как новорожденного, чтобы не сглазили и не повредили — такое это хрупкое творение. Нельзя близко подпускать к своей любви никого — ни родных, ни подруг, никаких иных советчиков. Ведь чаще всего ими руководит либо ревность, либо зависть.
И все равно хочется рассказать всему миру о счастье. Пускай все знают, что оно ЕСТЬ на свете. Пусть верят, что однажды оно придет и к ним...

*   *   *

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне мучительно не достает заветной черной тетрадочки, в которую я вписывала свои первые восторги от обрушившегося на меня счастья. Там были такие искренние, такие точные и первозданные слова, что я носила ее всегда с собой, как величайшее сокровище. И только один раз я оставила ее на работе в своем столе, и именно в этот вечер после моего ухода была затеяна перестановка мебели в кабинете. На следующее утро я обнаружила в своем новом столе все, КРОМЕ МОЕЙ ТЕТРАДОЧКИ. Теперь я понимаю, что взяла ее в тот день на работу, ЧТОБЫ ПОТЕРЯТЬ. Точно так же была мною утеряна клеенчатая бирочка, снятая много лет назад с моей ручки в роддоме, где был указан час моего появления на свет вплоть до минут. (Я очень нуждалась в этих данных, когда заказывала свои индивидуальные гороскопы.)
Нечто подобное, как я потом узнала, испытал в своей жизни писатель Юрий Нагибин, о чем он поведал в своей исповедальной повести "Дафнис и Хлоя". "Впервые, — говорит он, — я написал о своей первой любви по живому следу казавшегося окончательным разрыва. То было... какой-то взвой, рыдание, странно сплетенное с размышлением. Как жаль, что этот "документ" непосредственного чувства загадочно пропал вместе с другими не предназначавшимися для печати рукописями".
Видимо, случаются в судьбе каждого такие прозрения, которые не могут быть преданы бумаге. Жизнь как бы хранит себя от слишком глубокого нашего проникновения в неё, изымая самые наши первые (а потому и самые верные!) впечатления...

*   *   *

Случилось так, что за годы моего одиночества астрология стала для меня как бы спасательным кругом. Конечно, я дилетант в этой области, хоть и вступила в Лигу независимых астрологов по "общему приему" — как в Общество книголюбов. И все же кое-чего я достигла: я стала астрологом-практиком (по крайней мере — ДЛЯ СЕБЯ). После развода с первым мужем я чувствовала мучительную неприкаянность, дочка подросла и удалилась в подростковые компании, а я жила и боялась праздников — боялась, потому что в гостях особенно остро чувствовала свое ОДИНОЧЕСТВО. Поэтому передо мной всегда вставала проблема, С КЕМ встречать приближающийся праздник? Родителям везти свою тоску не хотелось, и я всегда говорила им, что пойду в компанию, хотя ни в какие компании мне идти не хотелось: присутствие супружеских пар на вечеринках действовало на меня раздражающе, а участие в сорокалетнем возрасте в чистых "девишниках" выглядело уже унизительным.
И я выбирала одиночество. Шла одна в театр или на концерт, а то и просто запиралась наглухо в квартире, коротая вечер с книгой или телевизором.
Наревевшись как-то досыта, я вышла на улицу, и ноги сами привели меня к книжному лотку, где я купила книгу Цаган-Кувюн Параиса "Астрология для всех", в которой и прочитала, что ДРУГОЙ моя судьба и не могла быть: Девы-Лошади — самые несчастные знаки в плане ЛИЧНОЙ жизни, хотя и не безнадежные.
Осознав, что это просто моя судьба, я по совету подруги купила еще несколько книг по психологии, среди которых были: Луиза Хей, "Как исцелить свою жизнь"; Омраам Микаэль Айванхов, "Человек, овладевающий своей судьбой"; Максуэлл Мольц, "Я — это я, или Как стать счастливым" и некоторые другие, обещавшие помочь мне выработать оптимистическое видение жизни и благодарность судьбе за все, что она дает. И это оказалось действительно так: когда я пропустила все эти книги через себя, ко мне пришло то, чего я безнадежно ожидала в течение всех своих одиноких лет...

Сегодня, подобно Марчелло Мастрояни, верившему, что жизнь просто горит желанием его побаловать, я могу сказать: "Я унаследовала философию, которая позволяет все сносить, все терпеть, принимая от жизни даже самое плохое. И поэтому жизнь говорит себе: "Эту Марину я должна побаловать".

*   *   *

На днях Николай принес пригласительные билеты на открытие областной выставки художников, и мы втроем — захватив нашу малявку Алинку (Боже, как летит время!) — отправились в музей.
Но какое же это безалаберное и бредовое мероприятие — вернисаж для тех, кто не принадлежит к категории живописцев! В толчее, гомоне, где не слышно выступающих и не видно за чужими спинами самих картин, бродишь, словно потерянный, будто прохожий на чужой свадьбе. И я представила, какой бы тоской облилось мое сердце, окажись я там одна. Но там был он — крепко державший за руку нашу пятилетнюю дочь и водивший ее от картины к картине, пытаясь открыть этому живчику заключенную в них красоту, а я поспешала за ними или, наоборот, задерживалась у полотна, к которому удавалось протиснуться, и кожей чувствовала на себе “бронежилет” нашего с ним единства, и в который уже раз за прожитые вместе годы посылала мысленно благодарения Господу. За то, что Он соединил нас в этом перенаселенном мире, выудив из разных городов раздираемой противоречиями России, как две половинки одного яблока, каждая из которых сама по себе блуждала неприкаянной по свету, не ведая ни покоя, ни душевного радования...

*   *   *

Комфортнее всего мне работалось в газете "Самарский почтовик" — ее микромир был мне, что называется, впору, там я была наиболее естественной. Во-первых, наверное, оттого, что я давно неравнодушна к таким атрибутам межчеловеческих отношений как письма. В пору моей первой девической любви самым волнительным для меня местом в городе была почта с окошечком "до востребования". Сколько раз на нем сходился клином весь белый свет, сколько раз я бежала к нему за спасением и находила там в зависимости от обстоятельств то свой "спасательный круг" — конверт, подписанный мелким наклонным почерком, а то пустоту, бросавшую меня в бездну отчаяния.
И вот, видимо, оттого что почтальоны — это связные человеческих душ, мне так легко было общаться с работниками почт со страниц редактируемой мною внутриведомственной почтовой газеты. Здесь, в "Почтовике", я говорила своим привычным языком с простыми сердечными людьми, в основном — женщинами, хотя среди моих корреспондентов встречались и пишущие почтовики-мужчины. Будучи редактором "Почтовика", я очень хорошо узнала работников Почтамта и позавидовала тому, какой это на редкость дружный коллектив. Каждое отделение представляло из себя свой тесный маленький мирок, в котором все вместе трудились, вместе устраивали чаепития, принося на них из дома выпечку и варенье, вели на них неторопливые задушевные беседы о своих семьях, детях, здоровье... И я чувствовала, что это и МОИ ценности, а потому, несмотря на мою непринадлежность к их возрастной группе (в большинстве, они все были намного старше меня), мне было с ними очень хорошо. Почти как дома.

*   *   *

...Коля уехал в очередную командировку, и я позволила себе хоть немного расслабиться. Ведь только когда остаешься в квартире ОДНА и сбрасываешь с плеч рюкзак бытовых забот, понимаешь, какого напряжения моральных и физических сил требует семья: нельзя беззаботно развалиться в кресле и просидеть так даже полчаса, глядя в одну точку; нельзя расхаживать по квартире в старом халате, с немытой головой; нельзя забыть о плите, ибо урчание в желудке мужа красноречивее любых слов напомнит о главном назначении хозяйки; и так далее.
О творчестве я вообще молчу...
"Служенье муз не терпит суеты", — словно бы припечатала Анна Андреевна Ахматова, умевшая как никто другой уходить от этой самой бытовой СУЕТЫ.
Но ей в этом помогали другие люди, у которых она часто гостила, мой же семейный опыт (я имею в виду свой брак — с Колей) — это крест, несмотря на упомянутые выше трудности, с радостью принятый мною и оттого не проклятый, а несомый с верой в его Богоданность и праведность. Но надо при этом как-то научаться сходить время от времени с чисто бытовой колеи и на обочину — к своему ТВОРЧЕСКОМУ  "я".

*   *   *

"А не поменять ли нам нашу квартиру на Москву?" — произнес как-то однажды Николай, и с этой минуты мысль о перезде в столицу настолько овладела нами, что все происходящее в Самаре стало как бы не реальностью, а затянувшимся сном, не требующим к себе сколько-нибудь серьезного отношения. С одной стороны это как бы анестезия от случающихся неприятностей (конфликтов на работе, болезней, периодов безденежья и прочего), а с другой — это как бы уже и начало материализации идеи нашего переезда. То есть мы еще находимся здесь, но ЖИВЕМ УЖЕ МОСКВОЮ.
Такое было со мной два десятилетия назад, когда, еще не будучи жительницей Самары, я ехала в трамвае по ее Полевой улице и вдруг ни с того ни с сего сказала себе, что этот город будет МОИМ. Даже смутно не представляя себе, в чем это конкретно выразится, я вдруг ПОЧУВСТВОВАЛА, что ТАК ОНО И БУДЕТ. И теперь, когда этот город мной завоеван, я чувствую, что больше мне от него ничего не надо, да и что он может мне дать еще, если он уже дал мне главное? Здесь вышла книжка моих стихотворений, здесь Бог подарил мне любовь, здесь родились две мои дочери — сначала Яна, а потом и наша маленькая Алинка... Я хожу по самарским улицам и набережным не гостьей, а хозяйкой — все у меня здесь получается так, как я того хочу, но... Но уже снится мне сон о Москве: я стою и смотрю на новый строящийся район, захожу в подъезд, где идут последние отделочные работы и говорю Коле: "Я хочу здесь жить", — а наутро после этого сна, только я успела рассказать Коле его содержание, раздается телефонный звонок, и нам предлагают хороший вариант обмена на квартиру в Москве на Марьинском бульваре. И вот я уже обласкиваю глазами карту столицы, находя и смакуя на вкус названия улиц и районов, перекликающихся с какими-то моими личными ассоциациями: МАРЬИНО, почти созвучное моему имени МАРИНА; ЛЮБЛИНО, ласкающее слух отзвуком уже живущей в моей душе нашей книги "Спасемся ЛЮБОВЬЮ"; улицы КРАСНОДОНСКАЯ, ДОНЕЦКАЯ, ПЕРЕРВА — все сплошь напоминающие о Колиной родной Украине и ДОНЕЦКОЙ области, где он вырос. Да и хозяина квартиры, с которым мы меняемся, зовут не как-нибудь, а тоже НИКОЛАЙ...
Все это так напомнило мне о цифровой системе кода судьбы афганского астролога (а точнее — нумеролога) Сидика, с той только разницей, что система МОИХ знаковых ценностей заключается не в цифрах и числах, а в перекличке созвучий имен и названий. Я еще не выработала для себя определенной системы их расшифровки, но уже чувствую, что они сигнализируют мне о каком-то РОДСТВЕ с ними.

*   *   *

...Ах, сколько же я ждала этого часа, который обозначила для себя в душе как ВРЕМЯ СТЕЛИТЬ ПРАЗДНИЧНЫЕ ПРОСТЫНИ! Они десять лет ждали своего момента — эти цветочные поляны розовых и голубых тонов. Я купила их уже давно: двуспальные пододеяльники с расцветкой из букетиков полевых цветов, кружевные наволочки в горошек и широкие расписные простыни, — но много лет не могла ими застелить свою стылую одинокую постель просто так, мне казалось кощунством — тешить ими СЕБЯ ОДНУ; такую красоту, считала я, можно смять ТОЛЬКО С ЛЮБИМЫМ.
Так же немыслимо было для меня и ходить ОДНОЙ на художественные выставки, хотя я всегда тянулась к живописи и даже одно время посещала мастерскую самарского художника Филиппова. Недавно к нам в Самару привозил свои картины Илья Глазунов — и нам с Колей пришлось побывать на этой выставке трижды, потому что только в третий раз, когда мы были ВМЕСТЕ, мы смогли вместить в себя все впечатления и разобраться во всех возникших вопросах. И это потому, что мы ДОПОЛНЯЛИ своими ощущениями каждый друг друга. Ибо невозможно жить ВПОЛСЕРДЦА, как невозможно смотреть картины ВПОЛГЛАЗА...

...Несколько позже цветочки с наших праздничных простыней аукнулись Коле в одной из его командировок (кажется, во время его второго приглашения в Астрахань, где он руководил одним из семинаров молодых писателей), когда гостиничная постель оказалась застланой точно таким же бельем, как дома, но которое здесь НЕ СОГРЕВАЛО его, как птенца в пуховом гнездышке, а ОБЖИГАЛО воспоминаниями, доводя своим сходством с теми крахмальными полянами, где мы были так счастливы, почти до безумия.

*   *   *

Писателю Валентину Пикулю многие мои соотечественники обязаны неким беспочвенным пренебрежительно-ироничным отношением к последним российским монархам Николаю Александровичу и Александре Федоровне. Усвоив взгляд, изложенный в романе "У последней черты", я долгое время даже не утруждала себя желанием узнать истину в этом вопросе. Пока муж не принес из храма и не дал мне тоненькую книжечку записок Государыни императрицы А. Ф. Романовой "О браке и семейной жизни".
Первое, что меня в них поразило, это само ее благородное лицо с тонкими интеллигентными чертами. И главное — в нем сквозила глубокая духовность, что не замедлило сказаться и в первых же строчках ее записок. Написанные для себя, они могли бы стать учебником основ супружеской жизни для всех, так верно в них схвачены самые главные загадки ее построения. "День свадьбы, — отмечает она, — это день, свет которого до конца жизни будет освещать все другие дни. Радость от заключения брака не бурная, а глубокая и спокойная..."
Именно так проходило и наше бракосочетание, исполненное для нас такого таинства, что мы отказались от шумных пиров, толпы гостей, а очень тихо (хотя мы и оделись в свои самые нарядные одежды), вдвоем, прошествовали пешочком в расположенный почти рядом с нашим подъездом (опять — случайность?) ЗАГС и спокойно зарегистрировались. Чем, как потом выяснилось, привели моих родителей в полное отчаяние, вызвав в них глубочайшую обиду и даже непродолжительное отчуждение.
Конечно, такое наше решение можно было объяснить болезнью моей мамы (она тогда как раз сильно хворала), и это не было бы обманом, потому что нам действительно не хотелось ее волновать и будоражить, но главная причина состояла все же скорее в том, что это был настолько интимный праздник, настолько НАШ и больше НИЧЕЙ, что хотелось провести этот день только вдвоем, но никак не посреди традицонно шумного свадебного пиршества.
Исторический для нас день — 29 апреля 1995 года — пришелся на солнечное затмение, а события, происходящие в это время, трактуются астрологами как "неотвратимые, цементом схватывающиеся".
Так оно, как показала дальнейшая жизнь, и вышло.

*   *   *

Возвращаясь к упомянутым выше запискам императрицы, хочу процитировать еще одну из оставленных ею строк: "После заключения брака ПЕРВЫЕ и ГЛАВНЕЙШИЕ обязанности мужа — по отношению к его жене; а у жены — по отношению к мужу. Они двое должны жить ДРУГ ДЛЯ ДРУГА. Брак — это соединение ДВУХ половинок в ЕДИНОЕ целое..."
Именно ТАК получилось и у нас с Колей. Все прежние акценты сместились, вызвав бурную реакцию протеста со стороны моих родственников. Привыкшая принадлежить родителям, братьям, сестрам, выполнять малейшие желания моих близких, я вдруг переключила все свое внимание на мужа, и они остались как бы лишенными кислорода нашего прежнего задушевного общения, начав обвинять меня в нелюбви к себе, в предательстве, неуважении, отчуждении и прочем. А я продолжала их по-прежнему любить, только теперь главным в моей судьбе стала НАША любовь с Колей, а не ИХ интересы. Так и получилось, что вместе со своим счастьем я и по сей день несу крест их обиды, терпя ее во имя сохранения ГЛАВНОЙ составляющей моего бытия — нашего брака.

*   *   *

Как знаменитое французское "Шерше ля фам!" присутствует почти в любом из детективных сюжетов, так лозунг "Ищите любовь!" имеет место почти во всякой житейской коллизии. Что бы ни происходило в судьбе человека, все это так или иначе связано с понятием ЛЮБВИ — с ее поиском, борьбой за нее, обладанием ею... С этим фактом я столкнулась в свои школьные годы, когда, будучи еще невероятно романтической девочкой-идеалисткой, оказалась вдруг способной на одно прозрение. Было это в 1967 году, я в то время приближалась к возрасту Джульетты, душа уже почти созрела для любви, но окружающие меня сверстники не дотягивали до идеала, и я предпочитала любить киноактеров и писателей. Причем, любить, независимо от факта их присутствия в моей реальной провинциальной жизни или даже вообще в мире.
Так, например, в описываемый период моим сердцем владел поэт Сергей Есенин — я знала наизусть почти все его стихи, проводила школьные вечера в его память и читала о нем массу литературы, стараясь не упустить ни одной из подробностей его биографии.
И вот как-то в зачитанной мною до последнего экземпляра скромной библиотеке-подвальчике, где уже не оставалось незнакомых мне книжек, я вдруг наткнулась на маленький сборничек материалов, посвященных героине одного из есенинских стихотворений — Шаганэ. Я была просто потрясена тем фактом, что она — ЖИВА и ДО СИХ ПОР ПРОЖИВАЕТ в городе Ереване! (Я еще и сегодня, спустя более двух десятилетий, помню ее ереванский адрес: ул. Ленина, 11, кв.7). В моей бедной головке созрела мечта: сесть в поезд, поехать в Ереван и, постучав в дверь ее квартиры, бросить к ногам легендарной Шаги букет алых роз. Не меньше недели я носилась с этой идеей, но, поняв, что никаких средств для ее осуществления мне на данном этапе не отыскать, отослала Шаганэ Тальян страстное письмо, на которое она немедленно ответила, написав: "Мне приходит множество писем из разных уголков страны, но ваше меня так взволновало, что я не могу на него не ответить". Потом она присылала мне поздравительные открытки к праздникам, но продолжения нашего диалога не получилось. Видимо, я ВСЕ сказала в своем первом письме и мне нечего было больше добавить. А сказала я ей о том, что очень ей завидую: ведь она общалась с живым Есениным и, мало того, стала единственной женщиной в его судьбе, НЕ ОТКЛИКНУВШЕЙСЯ на его чувство, что и породило поток посвященных ей строчек и искреннюю страсть поэта. Но вместе с тем я высказала в этом своем сумбурном излиянии и предположение о том, что она, будучи внешне холодной с Сергеем (ведь она была замужней женщиной), НЕ МОГЛА НЕ ИСПЫТАТЬ тайной великой любви к нему и НЕ ПОДПАСТЬ под его обаяние, потому что столкновение с гением — даже через его строки! — обязательно рождает импульс восхищения им; вот, например, я, знавшая его только по стихотворным строчкам и портретам, жестоко и искренне, до сердечной боли, страдала из-за того, что опоздала родиться и не была его современницей...
Думаю, если бы я была далека от истины, я не получила бы тогда так быстро то письмо из Еревана, под которым стояла шуршащая, как шепот влюбленных губ из-под приоткрытой шали, подпись — Шаганэ...
Не случайно же и кумир другого периода моей жизни Александр Блок говорил: "Когда родное сталкивается в веках, тут же возникает мистическое - через общение глубин".

*   *   *

Последние несколько лет перед встречей с Колей я жила как бы в монастыре, изуверившись в благородстве всей мужской половины человечества. Я отдалила себя от мужчин, и чем дальше, тем больше они стали восприниматься мною не иначе как инопланетяне: особи, не имеющие сердца и не несущие в мир теплоты. И постепенно такие категории как страсть и нежность к представителям противоположного пола ушли из моей жизни совершенно...
Я знала в эти годы только родственные или дружеские чувства: к моей дочке от первого неудачного брака — Яночке, к родителям, брату, плямянникам, подругам. Я понимала всю ущербность моего тогдашнего положения, но ничего не могла с собой поделать, чтобы изменить ситуацию, потому что какой-то могучий внутренний тормоз мешал мне относиться к мужчинам по-другому.
А потом пришел Коля и без каких-либо особых усилий — словно бы отодвинув элегантным движением задвижку на моем сердце — открыл все мои шлюзы, и из меня хлынули на него задавленные было до поры доверчивость, ласковость, жертвенность... Я, как маленькая девочка, которой подарили прекрасную куклу, преисполнилась гордости оттого, что стала обладательницей ЛУЧШЕГО В МИРЕ МУЖЧИНЫ; я с какой-то особой радостью поглядываю на свой закованный в обручальное золото безымянный палец; я так ценю ответные чувства мужа, когда каждый мой призыв — пойти ли смотреть ледоход на Волге или сделать генеральную уборку в квартире — находят в нем немедленный отклик. Теперь я исполнена благодарности Богу именно за то, что и со мной рядом находится один из тех, кого я относила к бездушным инопланетянам, то есть — МУЖЧИНА.

МОЙ мужчина...

*   *   *

Конечно, было бы неправильным утверждать, что сама я все свои одинокие годы ничего не делала, чтобы стать счастливой. Как говорит в своей книге "Как исцелить свою жизнь" Луиза Хей, "все, что мне надо знать, мне ОТКРЫТО", а я бы добавила от себя еще и — "я УСЛЫШУ". Да и как не услышать подаваемых отовсюду судьбой знаков? Нужно только БЫТЬ ГОТОВЫМ к тому, чтобы различить адресованное именно ТЕБЕ. Ну, например, задушевная подруга вдруг приносит на работу книгу упомянутой выше Луизы, которая с первого же взгляда на обложку завораживает меня, я читаю начальные строки и не могу оторваться до конца. Точно так же — и с книгой Максуэлла Мольца “Я — это я, или как стать счастливым”. Они научили меня переворачивать свое сознание из негативного отношения к миру на позитивное, видеть во всем только ХОРОШЕЕ и благодарить за это Бога.
Хотя, думаю, что моя душа уже и сама шла по этому пути. К этому времени я дописала свою первую поэтическую книгу, и она заканчивалась четверостишием:

В камень, что мое придавит тело,
Вбейте строчки, дерзки и тихи:
"Женщина, которая хотела
Написать СЧАСТЛИВЫЕ стихи".

При всей кажущейся трагичности этих строк, моя душа к моменту их написания уже вновь созрела для радостного восприятия жизни, а сегодня я и подавно не смогу больше рефлексировать, ныть, жаловаться, я просто уйду от боли, если мне ее причиняет человек (а прежде я занималась буквально мазохизмом — иначе и не назовешь! — позволяя всем, кому не лень, рвать мою душу на части).
Сегодня — я стала другой. Сегодня — я уже на своем личном опыте знаю, что в жизни существует СЧАСТЬЕ.

*   *   *

...Самая ускользающая от меня субстанция — это ТВОРЧЕСТВО, вечно задавленное во мне напластованиями быта, дома, тревоги. Как тут не вспомнить уже цитированные выше строки Ахматовой о не терпящем суеты служении музам или не привести отрывок из письма Пушкина Плетневу, где он пишет: "Осень подходит — пора моих литературных трудов настает. Еду в деревню. Бог весть, буду ли там иметь время заниматься и ДУШЕВНОЕ СПОКОЙСТВИЕ, без которого ничего не произведешь". Вот этого-то душевного спокойствия мне вечно и не хватает. Чтобы уединиться в келью вдохновения, я должна знать, что у дочурки не болит живот, что приготовлен обед, что выстирано белье, написана статья для газеты и сделано еще много-много разных дел, только тогда почувствуешь за своими плечами не вечный рюкзак забот, а творческие крылья.
Однажды нам с Колей выпало чудное двухнеделье в Доме творчества писателей в знаменитом подмосковном поселке Переделкино, пришедшееся на середину лета. Оставив за спиной гул электрички, этот последний признак цивилизации, мы ступили в новое измерение, в иной ритм, особое пространство. Тропинка, бегущая мимо кладбища, мимо дач и невообразимо высоких сосен, завела нас в мир животворной зелени, обволакивающей, словно море. И окончательно отделили нас от мира ворота Дома творчества, ограждающие собой территорию, где каждое деревце НАТВОРЕНО так, как бывают НАМОЛЕНЫ в храмах иконы.
В густоте деревьев затерялся двухэтажный особняк Дома творчества с белыми колоннами и балконом над входом. Здесь все было рассчитано на способствование писательскому труду — и гасящие звуки шагов ковровые дорожки в коридорах, и веерообразные решетки на батареях отопления, и широкие кресла-диваны в холле — все располагало к негромким беседам и размеренным творческим блужданиям по закоулкам коридоров дома. Отсутствие забот о приготовлении пищи окончательно высвобождало душу для писания, а устав от него, мы выбирались на прогулку по окрестностям: либо "шли в гости к великим" — в дом-музей Пастернака или Чуковского, либо же совершали паломничество в местную Преображенскую церковь к "Иверской" чудотворной иконе Божией Матери. А порой было достаточно просто побродить по заросшим травой полянам и поискать в их зелени лаковые алые фонарики земляники или вдохнуть густого природного нектара — переделкинского воздуха с растворенной в нем бездной запахов вечереющего леса...

*   *   *

— ...И куда только от этого дождя деться! Третий день такая сырь стоит, прямо ужас.
— Не говори! Надоел, как собака...
Этот громкий разговор уборщиц в коридоре не срезонировал с моим умиротворенным затворничеством, наоборот, под шелест дождя я блаженно развалилась на кровати и смотрела в иллюминатор окна своего номера в Доме творчества. Окно зависало где-то под высоченным потолком, и я как бы созерцала снизу некий дивный цветной фильм про дождь, а сама мысленно уже писала эту книгу. Блаженная лень, разлитая в теле, упоительно смешивалась с праздником, разлитым в душе. Хотелось творить, думать. Здесь были какие-то явно намоленные места, натворенные многими поколениями писателей. Вон они — и сейчас стрекочут пишущими машинками за стенами — и справа, и слева, и над головой, и, кажется, даже из-под пола, стучат, продолжая свой нескончаемый творческий марафон...
Начавший было ржаветь во мне маятник творческого процесса, здесь — сдвинулся с мертвой точки. И сразу же, с непривычки (а вернее — по причине ОТВЫЧКИ), разболелась голова, привыкшая за последнее время только выстраивать дневное меню для семьи да мысленно формировать вечерний наряд, в котором мне надо предстать перед мужем на кухне или в постели, да еще разве придумывать игры и занятия для обуздания неудержимой энергии нашей пятилетней Алинки...

*   *   *

...Я уже как бы и не думала, что придет это время, когда я снова ЗАХОЧУ носить свои лучшие платья, кружевное белье, изящные туфельки. Это было нелепо, но долгие годы до встречи с Колей я с каким-то неестественным упорством "гноила в сундуке" свои наряды, считая, что их следует надевать только тогда, когда в душе праздник, так как надетые в тоскливые будни они все равно не исполняли своего предназначения и не приносили радости. Зато теперь мне захотелось каждый день быть одетой, что называется, "с иголочки" — причем буквально с головы и до пят. С забытым энтузиазмом я бросилась покупать в галантерее недостающие детали своего туалета, пришивать перламутровые пуговки, подбирать в тон колготки, — словом, множество всякой всячины настаивало на том, чтобы быть востребованной. Захотелось принести на работу позолоченную, в ягодках, чайную чашку, а в вазе на рабочем столе чтобы благоухала нежная роза... Да разве перечесть все те вещи, которые существуют в мире для ощущения праздника?..

*   *   *

...И все-таки все наряды — это только тряпки и не более. Помню, как-то в первое лето нашего супружества мои родственники заманили нас в неожиданный выезд за Волгу. Второпях собравшись, мы захватили с собой шляпы, чтобы не обгореть на солнце, солнцезащитные очки, всякую другую дребедень, но забыли... купальник и плавки. Обнаружилось это только тогда, когда лодка, как в масло, вошла в песок противоположного берега. Изнуренная жарой компания, пестря красочными купальниками, радостно ринулась в божественную прохладу реки, а мы, пьяные от зноя и нашей любви, отошли чуть поодаль по песчаной косе и, сбросив с себя все, что на нас было, предстали перед вечным ликом природы так, как она нас произвела... Такого божественного купания, пожалуй, мы еще до этого не знали. С противоположного берега на нас таращились туристы — но что в этот миг для нас значили чьи-то глаза на далеком берегу? И что вообще значат какие-то лоскутки ткани на бедрах? Условность, не больше...
Иногда же мне, наоборот, хочется спрятаться от людей и от своей собственной усталости в одежду, но не в нарядную, а в неприметную, старую, серую, в которой внутренне расслабляешься и опрощаешься. Не зря ведь существует такое привычное теплое понятие как ДОМАШНИЕ тапочки?
Однако же, стоит немного закиснуть в такого рода одежде, как опять влечет подтянуться и надеть платье фирмы "Ле-Монти", струями спадающее с тела и кружащееся так, что хоть сейчас — на сцену.
Есть женщины, которые очень любят себя, и им для самоутверждения просто необходимо всегда быть "при параде", даже вынося мусорное ведро. Мне же хочется наряжаться только для Коли, носить те наряды, которые радуют ЕГО глаз, поэтому я всегда выбираю СЕБЕ одежду в ЕГО вкусе...

*   *   *

Как показывает жизнь, все самые рьяные так называемые "общественники" и все любители шумных компаний — это, как правило, люди ОДИНОКИЕ, которые потому и стремятся в толпу, что ЧУЖИЕ проблемы или разговоры отвлекают их от СВОЕЙ собственной неустроенности. Если же есть любимая семья, то, за редкими исключениями, хочется как раз избежать всех шумных сборищ и разных "общественных мероприятий" (особенно на нелюбимой работе, в случайном для тебя коллективе), чтобы поскорее оказаться ДОМА, в своей "раковине", в своем, выстроенном по своим собственным чертежам, мире. Как поет в одной из популярных песенок Лариса Долина: "Главней всего — погода в доме, а все другое — суета. Есть Я и ТЫ, а все, что кроме, легко исправить с помощью зонта..." И что характерно, культ СВОЕГО МИКРОМИРА начал утверждаться в нашем обществе практически совсем недавно — в начале 90-х годов нашего века, с момента вхождения России в созвездие Водолея. Не случайно, наверное, и брак знаменитой Аллы Пугачевой с Филиппом Киркоровым вызвал такое внимание и СО-ЧУВСТВИЕ со стороны народа, как будто каждый выдал замуж свою дочку! Взоры тысяч женщин из разных Больших Глушиц и Новокуйбышевсков устремились на эту пару, вселяющую надежду, что, уж если она, наша “страдалица”, певшая все время о своей горькой судьбе, смогла-таки обрести в этой жизни полновесное счастье, то почему бы этого не ожидать и всем остальным?
Помню, пять-шесть лет назад я просто зачитывалась цветаевскими строками “Мой милый, что тебе я сделала?” и другими рвущими душу стихами, а теперь больше не могу взять в руки подобное — даже такой драгоценный прежде томик Ахматовой стоит невостребованным. Душа, вволю настрадавшись, желает теперь радости, равняется на победителей, а не на поверженных, жаждет самоутверждения и свободы. Перефразируя слова самарского режиссера-документалиста Алексея Баранова, сказавшего, что "для человека естественно быть честным", скажу, что "для человека естественно быть — СЧАСТЛИВЫМ".

*   *   *

Напрасно говорят, что прежде, чем на что-то решиться, необходимо все тщательнейше взвешивать: по-настоящему МУДРЫЕ как раз доверяют не тщательному рассчету, а именно ПЕРВОМУ подсознательному ощущению, ПЕРВОИМПУЛЬСУ, и если возникает внутреннее колебание, то это серьезный сигнал. Так, например, если на предложение выйти замуж возникает желание хотя бы на день взять тайм-аут, то лучше взять его насовсем, потому что на НАСТОЯЩЕЕ счастье сердце откликается мгновенно. Когда Коля сказал мне свое незабываемое "Давай жить вместе", я не размышляла ни секунды, я, кажется, уже вся была настроена на код этой фразы. Да и он тоже сказал впоследствии в интервью самарской газете "Яблоко" о своем бракосочетании: "Я решился на женитьбу без всякой ломки, без усилий над собой. Я вошел в ее дом и понял: вот куда всегда стремилась моя душа".

*   *   *

Как ни горько и ни стыдно признавать, но я все реже и реже стала видеться со своими родителями — моей изболевшейся мамой и моим исстрадавшимся за нее папой. Но что поделаешь? С приходом в мою жизнь Коли, с возникновением в нашем доме творческого напряжения у нас теперь словно висит в воздухе сигнал тревоги за каждый потерянный миг, в который могли бы быть написаны страницы наших будущих книг. И я мысленно говорю своим родителям: простите, приняв в замужестве Колину фамилию — ПЕРЕЯСЛОВА, — я приняла вместе с ней и новый код своей судьбы, и теперь я все больше и больше становлюсь ПЕРЕЯВШЕЙ СЛОВО, то есть — писательницей. И от этого мне уже никуда не деться.

*   *   *

Всю жизнь жила на какие-то мизерные крохи, десять лет с утра и до вечера работала в издательстве за сто рублей, тогда как другие умудрялись получать там по двести пятьдесят, ездили за границу, а я об этом только мечтала. Но сами по себе деньги для меня никогда не были целью. Получив как-то более-менее приличную зарплату, я купила Коле за сто пятьдесят тысяч (это уже в середине девяностых) "писательский" халат — длинный, бархатный, в крупную синюю и черную клетку. Да и эта вещь была нужна скорее как символ - символ признания мною его писательского предназначения; это было не столько материальное, сколько моральное приобретение.

*   *   *

Достижение славы и успеха несовместимо с наличием в человеке так называемых "комплексов", это я поняла как по многим из тех, кого встречала на своем собственном жизненном пути, так и по отзвукам весьма далеких от меня судеб. Ну вот, например, интервью в "Комсомолке" с журналисткой Лидией Ивановой. С газетной фотографии смотрит дерзкая и — несмотря на свои 60 лет — "демоническая" женщина в шляпе и с веером в руках. Читаешь текст интервью, и сначала в нем раздражает хвастовство: и в 60 лет, по ее словам, за ней бегают толпы молодых поклонников, и в сексе она до сих пор непревзойденная, и все такое... Но вот другие ее высказывания берут меня за живое, к примеру, вот это: "Я борюсь с робостью уже двадцать лет", — говорит она, и я понимаю, что эта проблема для меня тоже является насущной, ибо к своему сорокалетию я пришла в панцире из разного рода комплексов, оглядок на чужие мнения и общепринятые (кем, собственно говоря?) нормы. (Коля — единственный, кто протягивает мне руку, помогая стать САМОЙ СОБОЙ.)
Или вот еще одна цитата из ее интервью: "Счастье — это я сама. И свое жизненное пространство я организую так, как я хочу. Чаще всего я использую тот шанс, который дает мне жизнь". Сама я по этому принципу жить еще не могу, но фраза запоминается...

*   *   *

Заметила, что чем ближе человек к природе, тем конкретнее и предметнее у него восприятие мира. Когда-то, после окончания института, я жила в совхозе и там, среди полей и лесов, начала впервые говорить стихами — я видела каждый листочек на дереве, его форму, оттенок, прожилки; по дороге в школу, где я тогда преподавала французский язык, я каждое утро приветствовала любимые березки, осенью замечала седые пряди в их зеленых прежде прическах, любовалась весной кипением сирени... Переехав затем в город, я лишилась этих форм, запахов, оттенков. В городе все стало более общим и размытым, исчезла конкретность, исчезла легкость рождения образов, которые там, в совхозе, мне словно бы нашептывал сам ветер:

Когда иду с тобой по полю
Я в жарких струйках ветерка,
В душе легко, как в час застолья,
Когда хмельная льет река.

И льнет к руке рука голубкой,
И льется с неба летний зной.
Играет ветер легкой юбкой,
А в душах счастье и покой...

Раньше стихи были для меня средством избавления от боли, и я была уверена, что Муза моей поэзии живет в Ленинграде, а потому неистово стремилась в этот город, исполненный, как мне кажется, какой-то вековой печали. С приходом же в мою жизнь Коли акценты бытия сместились, моя Муза стала светлой и радостной, и я почувствовала, что меня зовет к себе Москва. Для славы ли, для успеха? Бог знает. Для меня теперь главный успех — похвала моего мужа.

*   *   *

Сродни деревенским впечатлениям вспоминается и один денек в Переделкино, когда все вокруг просто просилось быть запечатленным в слове. В тот день мы втроем — я, Коля и наш самарский друг — прозаик Александр Громов — стали играть в игру, в которую, как пишет в своей “Траве забвения” Валентин Катаев, играл с ним когда-то Иван Алексеевич Бунин, обучая его буквально двумя-тремя штрихами передавать состояние момента — т.е. фиксировать в слове окружающий пейзаж, вид, время, состояние погоды и мира... Мне очень хотелось описать опаленные закатным солнцем вершины сосен (что оказалось труднее всего, потому что уже тысячи раз было до меня описано другими, а мне надо было отыскать именно СВОЕ описание, не повторяя чужих). Мы пускали в ход и мой солнечный прожектор, заставивший вспыхнуть огнем мачты сосен, и множество других метафор, придуманных Колей. Меня обуял соревновательный азарт, и ближайшая старая елка увиделась мне бабой-ягой в зеленых грязных лохмотьях. Ряска вдоль берега переделкинского пруда показалась мне свернувшейся зеленой краской, выплеснутой за ненадобностью неопрятными малярами прямо в воду, а вот гладь самой воды с отраженным в ней замком и деревьями представилась вдруг твердой мраморной поверхностью, по которой можно заскользить, как по льду, на другой берег...
Я уже несколько лет мечтала вдохнуть переделкинский воздух, и вот оно передо мной — Переделкино. Видимо, в тот день пробил час моего приобщения к этим благодатным местам. И мне вспомнилась фраза, сказанная некогда Юрием Нагибиным: "Всё и вовремя приходит только к тому, кто УМЕЕТ ЖДАТЬ".

*   *   *

...Что же творится сейчас в моей бедной стране, Боже мой! За два года чеченской бойни уложили больше наших мальчишек, чем за девять лет такой же неправедной и глупой войны в Афганистане, а ведь есть еще неучтенные жертвы мафиозных разборок и тысячи одиноких старых людей, которых убили из-за их жилплощади квартирные аферисты! А как существуют живые? Шахтеры, заводчане, те же военные по несколько месяцев не получают своих ЗАРАБОТАННЫХ денег и — МОЛЧАТ, по извечной русской привычке надеясь на какое-то САМО СОБОЙ случащееся разрешение их проблем. "Вот приедет барин, барин нас рассудит..."
Но "барин" то поправляет здоровье в Барвихе, то воюет с несговорчивым парламентом, то занят "работой с документами".
Кто не дает стране погрузиться в полный вакуум неведения, так это газеты - "Комсомолка", “Независимая”, “Завтра”, "Московский комсомолец", и ряд других изданий, пускай и непохожих друг на друга, каждый ПО-СВОЕМУ, но все же отстаивающих так трудно доходящую до народа правду.
Но что же в этих условиях делать рядовому человеку? Как показывает сама жизнь — строить СВОЮ КРЕПОСТЬ ("my home is my castle" гласит известная английская пословица, переводимая как "мой дом — моя крепость"), т.е. утверждать в своем государстве-семье законы нравственности, любви и согласия. Ни один из политиков, на какой бы он платформе не стоял, не построит за нас наше счастье, а вот если в каждом доме поселятся лад да мир, то потихоньку утихнут страсти сначала в городе, а там, глядишь, пойдет, как круги по воде, расплываться спокойствие и по всей стране. Не зря ведь и батюшка Серафим Саровский учил когда-то: “Спасись сам, и рядом с тобой тысячи спасутся”.

*   *   *

Процесс обретения мною внутреннего стержня, становления меня как личности очень затянулся (я сама себя зову "поздней яблоней"), он начался только в тридцать лет, когда я ушла от своего первого мужа, ушла в никуда, в затяжное одиночество, забрав с собой самое дорогое на тот момент — дочку Яночку. И только тогда из куколки появилась на свет бабочка.
Но почему же прожитые вместе с первым мужем годы не дали мне возможности узнать самой себя, стать тем, кто я есть? Наверное, потому, что в той нашей семье личностью считал себя только ОН, материалист и очень властный человек, строивший жизнь ВСЕХ членов семьи по СВОИМ законам. Я жила, терпя этот пресс, пока не осознала, что у меня ДРУГИЕ внутренние законы, что я ИДЕАЛИСТКА и что я создана для творчества. Выйдя в день нашей свадьбы из одной точки, мы все дальнейшее время шли не параллельно, а по разбегающимся в разные стороны прямым, с каждым днем отдаляясь все дальше друг от друга — до тех пор, пока расстояние между нами не стало на столько большим, что фактически исчезла сила притяжения, способная хоть как-то еще удерживать нас друг возле друга.
И вот, прожив несколько лет, как за каменной стеной, я осталась с ребенком одна на жизненном ветру. Помню первую ночь после разъезда — в только что выменянной однокомнатной квартире: жуткую темень с пугающими стуками и шорохами, прижавшееся ко мне в страхе тельце Яночки, и ощущение того, что теперь любой лихой человек может ворваться в дом и разрушить наш маленький мир... И я поняла, что теперь мне не на кого надеяться, все предстоит делать САМОЙ, и в эту минуту почувствовала себя сильной, осознала, что я главный защитник этого дрожащего рядом со мной тельца, этой — раненной разлукой с отцом — души, и отныне мне ОДНОЙ придется оберегать и взращивать ее, и я уже знала, что, как кошка, кинусь на любого обидчика и выцарапаю глаза любому, осмелившемуся прикоснуться к нам со ЗЛЫМИ намерениями. Я забыла о нежности и на время своего одиночества стала каменной стеной для нашего дома.

*   *   *

...Сегодня мне самой удивительно, что я научилась жить НАСТОЯЩИМ: не торопить и не гнать день НЫНЕШНИЙ во имя скорейшего наступления призрачного ЗАВТРА, а каждый миг и каждый час чувствовать величие происходящего, ощущая его реальную САМОЦЕННОСТЬ. И началось это с того момента, когда я осознала НЕСЛУЧАЙНОСТЬ нашей встречи с Колей на этой земле и освященность нашего с ним союза СВЫШЕ. Теперь мне хочется наверстать упущенные годы, совершить что-нибудь большое, значимое, жить ярко и наполненно. Наверное, поэтому я загорелась мыслью о переезде из Самары в Москву, и маленькие полустанки, мелькающие за вагонными окнами, начали повергать меня в уныние: я не могу уже представить нас живущими в такой глубинке, ограниченными одними лишь заботами о хлебе насущном. Понятно, что всем просто невозможно втиснуться в одну Москву, но в то же время у нас у каждого только ОДНА жизнь, и провести ее на заброшенном в глуши пятачке — не значит ли обокрасть себя, изолировать от большого мира? Хорошо, если кому-то такая жизнь представляется ЕСТЕСТВЕННОЙ, но мне — сегодняшней — этого стало мало.

*   *   *

Образ трехликого Шивы напоминает мне с недавних пор три ипостаси жены — любовницы, ангела-хранителя и музы. Когда я прикасаюсь к губам моего любимого, то как будто приникаю к живительному источнику влаги среди раскаленного зноя пустыни — пью и не могу напиться. А то вдруг хочется упрятать его в себя, как прячет в сумку кенгуру своего детеныша, и не отрываться от него ни на мгновение. И очень хочется, чтобы рядом со мной ему хотелось писать стихи и повести, и чтобы жилось, будто песню пелось.
Вот он загляделся на меня и сказал: “Если ты сейчас же не наденешь паранджу, я ослепну”. Ну разве я могу стать причиной его боли? Я подошла и закрыла его веки поцелуями...

*   *   *

Когда нет возможности отдать себя любимому человеку, люди ищут какие-то побочные средства, чтобы погасить загоревшийся внутри их пожар — мужчины в силу своей природы прибегают в этих случаях к помощи "зеленого змия", а женщины бегут в магазин за коробкой шоколадных конфет. И это неспроста, так как ученые доказали, что потребность любви возникает из-за острой потребности организма в окситоцине, а в шоколаде как раз и наличествуют вещества, на какое-то время утоляющие в нем эту потребность, а точнее — жажду любви в человеке (а еще точнее — замещающие собой возникшую в нем потребность ФИЗИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ). Но — увы! — никакие заменители не способны утолить изголодавшуюся по нежности ДУШУ, потому что труднее всего без любви именно ей, а тело в этом раскладе вторично, оно только повторяет ее порывы, следуя за движениями души, как нитка за иголкой.

*   *   *

Правы те, кто утверждает, что жить надо только ТЕКУЩИМ МИГОМ. Например, сегодня утром вдруг возникло непреодолимое, страстное желание близости с мужем. В голове промелькнули мысли типа того, что, мол, не время, надо завтракать и бежать на работу, а все страсти отложить на ночное время. Но тут же вспомнился недавний опыт такого рода, когда укрощенная утренняя страсть к вечеру перегорела, как невыпитое младенцем, несцеженное грудное молоко, и к ночи от нее ничего не осталось. И я поняла, что сегодняшним нашим завтраком будет — ЛЮБОВЬ...

*   *   *

Я так искренне радуюсь, когда кто-то восхищается Колиными стихами или статьями, испытываю при этом такую гордость, как будто эти похвалы или аплодисменты сорвала я сама. Так было в изысканно-хрустальном зале Самарской областной филармонии, где в день святых Кирилла и Мефодия выступали самарские писатели. На врезающейся, будто мол в реку, сцене их было четверо, и Коля среди них смотрелся настоящим русским богатырем, в котором каким-то удивительным образом слились воедино православный батюшка и современный элегантный мужчина. После чтения им стихов из цикла “Однажды на Святой Руси” зал разразился шквалом рукоплесканий, и это был не просто акт зрительского этикета, а очень искренний порыв учителей, художников и других представителей самарской интеллигенции, заполнявших тогда гладь партера и раковину бельэтажа. В перерыве многие из них повскакивали с мест и, подойдя к нему, начали наперебой высказывать свои восторги и приглашать выступить у них в коллективах, а одна чрезмерно экзальтированная особа, узнав, что я его жена, стала меня поздравлять меня “с ТАКИМ мужем”.
Еще помню, как один отдыхавший с нами в Переделкино профессор Института мировой литературы (ИМЛИ), прочтя Колины статьи о творчестве Блока и Высоцкого, настолько восхитился ими, что стал уговаривать его взяться за написание диссертации...
Ни тени ревности к его успехам никогда не промелькнуло во мне, хотя и говорят, что творческие личности трудно уживаются друг с другом из-за соперничества (пример — трагедия Николая Рубцова, женившегося на заурядной поэтессе и погибшего от ее руки). Мне же всегда хотелось просто быть ДОСТОЙНОЙ ЕГО, радовать его своими успехами.
Когда мы уезжали из Колиного родного города Красноармейска в Донецкой области (куда ездили в наше "свадебное путешествие", чтобы навестить его родителей), в стареньком темном вокзальчике я прижалась к нему и сказала, что я ВИЖУ, как начинает восходить звезда его успеха, и совсем скоро она наберет высоту и будет гореть все ярче и ярче. Я действительно увидела это еще ТОГДА — до выступления в филармонии и до встречи с профессором...

*   *   *

Однажды мне в руки попала книга С. Лазарева "Диагностика кармы", и она тоже оказалась в ряду книг, которые в ту пору буквально перевернули мое сознание. Так вышло, что после ее прочтения я отправилась на выездной семинар в Ульяновск. Дорогой разговорилась со своей печального вида попутчицей — вернее, разговорилась со мной она сама, рассказав, что не может справиться со своим горем — смертью семилетней дочери, погибшей в одночасье от мененгита. Больше всего ее мучил вопрос, почему это случилось именно С НЕЙ? Я вспомнила теорию Лазарева и стала задавать ей вопросы, об ответах на которые уже заранее догадывалась. И вот что выяснилось: с первым мужем она разошлась, забрав у него с собой сына; новый муж не любил пасынка, дескать, НЕ МОЙ, но и СВОЕГО ребенка не очень хотел; жизнь складывалась не гладко, и она не решалась заводить второго ребенка, но неожиданно забеременела и вопрос встал ребром. Все в ее душе НЕ РАДОВАЛОСЬ предстоящему рождению, новый муж тоже был РАЗДОСАДОВАН случившимся фактом и даже бил ее за это, но она стала себя уговаривать, убедив, что ребенок скрепит их семью, “уравновесит” собой неродное мужу дитя... И так протекала вся беременность, включившая, по теории Лазарева, механизм УНИЧТОЖЕНИЯ будущего младенца.
Мне ничего не оставалось, как назвать женщине книгу, которая могла помочь ей справиться с раздиравшим ее непониманием ситуации...
Сама же я после этой встречи уяснила для себя, что дети должны рождаться только от великой ЛЮБВИ.

*   *   *

У меня такой неудобный для меня самой характер — я все время боюсь обидеть людей своим невниманием к их проблемам, и из-за этого мне приходится выслушивать столько их бесконечных жалоб... Однажды в столовой дома отдыха мне за столом попался некий пенсионер, который буквально терроризировал меня своими словоизлияниями, которые он продолжал даже в коридоре, не отпуская меня от себя ни на шаг. И тогда мне пришлось пойти на хитрость: вежливо извинившись, я просила разрешения на минуточку отлучиться и исчезала за дверью с изображением женского силуэта, после чего выпрыгивала через раскрытое окно в сад (благо туалет находился на первом этаже) и убегала бродить среди деревьев. Вскоре мой собеседник все понял, но, кажется, не обиделся. Хотя, может быть, было бы лучше просто сказать ему, что мне неинтересны его разговоры...

*   *   *

У нас с Колей идет уже не медовый месяц и даже не медовый год, а медовое десятилетие. Мне от этого становится иногда очень весело, и Коля называет меня в такие моменты "хохотушечкой" или "дурносмешечкой", а я ничего не могу с собой поделать и иногда смеюсь над его шутками до слез. Так во мне дает себя знать ощущение радости бытия, его солнечной стороны, что и рождает во мне такой жизненный оптимизм. Я знаю, что все это происходит оттого, что я имею в жизни ГЛАВНОЕ — человека, с которым я пребываю в полном согласии, по своей воле, и с которым у нас все в резонанс: и наше отношение к творчеству, и наше родство с Отчизной, и любовь к русской культуре, к своим родным и близким...
Вот пишу это и делается страшно: хорошо, если прочтет добрый человек и порадуется за нас, а вдруг прочитает злой, жаждущий все разрушить? У меня нет другого способа защиты, кроме как пожелать всем — и добрым, и злым — того же, чем владею сегодня я сама. Я верю, что рано или поздно вы тоже станете счастливыми, только вы САМИ поверьте в это. Ведь Россия вступила в эпоху Водолея, эпоху своего РАСЦВЕТА. Вспомните слова пророчицы Ванги, которая очень любила нашу страну и говорила, что она вновь станет сильной, объединится, и ХХI век будет веком России: "Духовное возрождение начнется с этой страны", — говорила она.

*   *   *

Удивительное свойство наших с Колей отношений — это их абсолютная ЕСТЕСТВЕННОСТЬ. Мы не мешаем друг другу, нам не требуется играть роли, мы не утомляем друг друга, часами находясь вместе в одной комнате, нам комфортно друг рядом с другом везде: в электричке, на художественной выставке, на рынке, в гостях, на улице. При этом время от времени нас словно бросает какой-то силой друг к другу; как магнитом, тянет слиться в таком объятии, что уже и не разобрать, кто есть кто. Захватывая нас врасплох, страсть может нахлынуть всей своей неукротимой мощью то прямо на кухне, то возле окна во двор, у порога или около умывальника — и нам ничего не остается, как кидаться на наши сугробно-белые поляны простыней, дабы растопить их, оставив на их поверхности влажные проталины от нашей горячей любви...

*   *   *

Самое мое любимое время суток — полночь, когда после всей суеты можно завалиться к любимому мужу под бочок и согреться, как в выстланном пухом гнезде, под двуспальным одеялом. Это для нас обоих самая большая награда за все дневные труды и хлопоты. Мы слишком долго в своих жизнях не знали этого простого человеческого счастья, а оттого так и ценим эти его ежедневные проявления...
В долгие годы своего одиночества я так глубоко входила в жизнь своих любимых поэтов А. Блока и А. Ахматовой, что факты их биографий для меня были важнее моих собственных! Я знала день, когда Блока чуть не сбил на улице извозчик и его мать на расстоянии почувствовала беду, я горевала вместе с Ахматовой из-за ранней смерти Недоброво... Теперь же ЧУЖИЕ судьбы и ЧУЖИЕ страсти для меня словно померкли, и высшее блаженство я могу испытывать только вникая в НАШУ с Колей эпопею, и самое прекрасное для меня путешествие — это воспоминание о днях нашего знакомства, а также задумки о наших будущих совместных книгах или поездках, а между прошлым и будущим — ежеминутная радость оттого, что мы сейчас ВМЕСТЕ живем на свете.
А вот когда нет СВОЕЙ собственной жизни, тогда живешь жизнью ДРУГИХ — тех, кто жил по большому счету, постоянно пребывая в бурлении творческих и человеческих страстей.

*   *   *

Грешно, говорят, похваляться, но я знаю, что никогда не предам моего Колю, хотя знаю также, что люди будут постоянно тянуться к нашему свету и вольно или невольно пытаться разрушить нашу гармонию. А посему нужно научиться держать дистанцию и не позволять никому переходить грань дозволенного.
А так — ради Бога! — я только рада почувствовать чью-то потребность согреться у нашего костра.
Что же касается дистанции... Было это все в том же Переделкино... Я была там впервые, нас тянуло общаться с "великими", и кто-то познакомил нас с одной известной, но уже немолодой и тяжело больной поэтессой. Мне нравились стихи ее юности и зрелой поры, и я, привыкнув отождествлять автора с его строчками, доверчиво пошла с ней на общение. Но все чаще стала замечать, что в наших с ней тройственных беседах в березовой аллее ей хочется избавиться ОТ МЕНЯ и остаться наедине с моим МУЖЕМ. Первое время чувство уважения к сделанному ею в литературе (да и к ее возрасту) как-то мешали мне расставить все по своим местам, и я деликатно не мешала их литературным беседам, но вскоре, заметив, что Коля тяготится ее обществом в той же мере, что и я, я отправилась в переделкинскую Преображенскую церковь к "Иверской" чудотворной иконе Божией Матери и попросила у Нее заступничества, а главное — развеять мои сомнения (я действительно сомневалась — права ли я была в своем подсознательном протесте). Не успела я возвратиться в свой номер в Доме творчества, как зарядил дождь — долгий, на несколько дней кряду, и поэтесса, которая его не переносила, перестала появляться. Правда, мстила она мне потом за это еще долго — я даже на расстоянии (а мы жили в разных корпусах) чувствовала черную энергию, идущую от нее ко мне из соседнего здания. Но Божий дождик быстро смывал с меня эти ее колдовские послания...

*   *   *

...Замечаю, что Коля нередко приходит домой отяжеленным, усталым, перегруженным ношей дневных трудов и общений. В таком состоянии он либо апатичен, либо даже зол из-за внутренней выпотрошенности. И мне сразу же хочется восполнить потерянные им силы, компенсировать их энергией моей любви. Тем более, что это так просто сделать — подойти, обнять, погладить по голове, расспросить о причине его беспокойства. И, застегнутый было на все крючки, "молнии" и пуговицы, он начинает освобождать свою душу из плена, сбрасывает с плеч давившую его плиту, и вот уже ему полегчало, а если ему, то и мне, и дом снова полон блаженного мира и покоя...

*   *   *

Где граница между "можно" и "нельзя", где та черта, когда оглядка на окружающих допустима и даже необходима, а где — и вовсе не стоит слушать ничьих мнений? Не прав ли Александр Македонский, девизом которого было: "Следуй своей дорогой, а люди пусть говорят что хотят"?..
До сих пор я вспоминаю один вечер, когда стиль поведения мне подсказала сама любовь. В самарском Доме литераторов отмечали тогда день рождения Колиного друга — прозаика Александра Громова, с которым они когда-то вместе учились в Литинституте, участвовали в работе I Всероссийского совещания молодых писателей, вместе были приняты в СП России и много сделали для оживления литературной жизни в Самаре. Коля тогда находился на каком-то очередном семинаре в Астрахани, никто не знал, успеет ли он приехать к началу празднования или нет, собирались уже садиться за стол, и тут он позвонил с вокзала, а вскоре появился в Доме литераторов и сам. Наши с Колей отношения еще только-только проклевывались, во что они выльются, было неясно пока и нам самим. Я понимала одно: что я очень ждала его появления, а он, как потом выяснилось, уже в поезде думал о встрече со мной и даже написал в дороге для меня стихотворение ("Смята мраком сугробов перина, волчьи свадьбы вершатся в бору. Мир затих. Только имя "Марина" бьется птицей на черном ветру..."). За столом были в основном молодые мужчины — друзья именинника да две-три случайные девицы из окололитературного круга. Мы сели рядом, водка полилась рекой, открыла все шлюзы, и наше первое объяснение в любви стало происходить на глазах всего честного народа — наши руки потянулись друг к другу и уже не могли разомкнуться, моя голова стала сама клониться на его плечо; в глазах присутствующих я видела почти нескрываемую иронию, наверное, я выглядела уличной девкой, но я понимала, что это ЛЮБОВЬ и знала, что шанс на нее дается только один раз в жизни, и если я сейчас возьму себя в руки ради "общественного" мнения присутствующей здесь компании, то просто навсегда потеряю самого дорого для меня человека. И я пошла на эту Голгофу, позволив ЕГО руке блуждать по моему колену и наплевав на то, что подумают окружающие — и ни разу еще об этом не пожалела. Мужики наутро протрезвели и вряд ли и вспомнили о наших с Колей застольных нежностях, а наша с ним любовь с того вечера осталась с нами НАВСЕГДА.
В написанном чуть позже стихотворении я немного гиперболизировала события того вечера, но мое тогдашнее смятенное состояние оно, как мне кажется, передает верно:

...Так тебя, безумная, любила,
Что забыла весь девичий стыд.
Я руки твоей не отводила —
До сих пор коленочка горит!

.........................................

Гости, всё допив, поразбегались
По своим конторам и домам...
Слава Богу — мы не испугались,
И теперь идем венчаться в храм.

*   *   *

Я осознаю себя хижиной, у входа в которую остановился ОН. И я мысленно говорю ему: бейся в меня, стучись, я открою... А когда его влага мощным выбросом врывается в меня, я ощущаю, что напоена, как поле в засуху. С каждым днем мы с ним все роднее и роднее, я чувствую, как его клетки впитываются в мои ткани, проникают в кровь и возникает уже подлинно КРОВНОЕ родство. Он зовет мои груди ГОЛУБКАМИ и утверждает, что воспринимает их как живые существа, и ничего, что сначала моя Яночка, а потом и наша Алиночка лишили голубок их былой стройности и упругости: для него, говорит он, гораздо важнее, чем форма тела, осознание того, что это тело — МОЕ.
Если бы люди заранее знали Божественный закон своей предназначенности друг другу, то они не кидались бы искать свою судьбу среди манекенщиц на подиуме и руководствовались бы не мировыми стандартами грудей и бедер, а именно этой ПРЕДНАЗНАЧЕННОСТЬЮ, и как высшее совершенство принимали бы формы тел своих любимых, равняя ПО НИМ все мировые стандарты.

*   *   *

В отличие от вяло текущих в течение долгих лет отношений случайных пар, предначертанных друг другу людей буквально кидает одного к другому мощной волной притяжения (как это, например, было у Филатова и Шацкой или у Высоцкого и Влади). Замечено, что если с момента знакомства мужчины и женщины прошел год, и они за это время не захотели скрепить свои отношения брачным союзом, то скорее всего, этого уже не произойдет ни через два, ни через три года. Как правило, людям уже через полгода ясно - хочется ли им быть ЕЖЕДНЕВНО, ЕЖЕЧАСНО рядом друг с другом или же куда интересней болтовня с подружкой о моделях сезона или (для мужчин) футбольный матч с друзьями где-нибудь на загородной базе отдыха. Я не ханжа: и то и другое имеет право на существование, вопрос только в том, ЧТО для тебя приоритетнее.
Как часто послушные дочери разрушают свои семьи, идя на поводу у своих мам, ставя ИХ, материнские, интересы выше МУЖНИНЫХ. То же самое бывает, если мужчины больше доверяют опыту своих приятелей, чем вещему и любящему сердцу жены...
Закон сохранения семьи существует только один: жена живет для своего мужа, а муж — жив своей женой. Как у нас с Колей.

*   *   *

Все, что в жизни почему-либо не получается, всегда имеет ту или иную причину: или ситуация еще не вызрела, или это вообще не дано тебе по судьбе, и ты пытаешься взять то, что не принадлежит тебе по праву.
Вот если нам с Колей было суждено переехать из Самары в Москву, так в этом переезде все и шло как по маслу. Человек, вариант обмена с которым подходил нам по всем параметрам, сам позвонил нам по телефону и долго убеждал нас, что только с ним нам удастся поменяться, и так оно на деле и вышло.

*   *   *

Наши с Колей отношения развивались вначале непросто. Яблоки в саду нашей любви хотя и налились до зеленого цвета, но еще было не дозрели до румяности, и у меня хватило мудрости не торопиться, не требовать от него больше, чем он мог дать В ТОТ МОМЕНТ. Я сказала ему: “Я не хочу рвать зеленые яблоки. Разберись в себе, Бог даст — и они покраснеют, вот тогда и отведаем всласть”. Так оно в конце концов и получилось, и теперь яблоня нашей — пускай и несколько поздней — любви плодоносит круглый год, и этот год никогда не кончается.

*   *   *

...Я пишу свои книги долго, и со стороны может показаться, что лениво, но на самом деле, незаметный за стирками и стоянием у плиты, идет главный — внутренний — процесс вызревания творческого замысла. Он зреет основательно, как арбуз на бахче, ожидая своего срока, но уж когда дозреет, то я поспешу употребить его в дело, чтобы он не лопнул с хрустом и не изошел соком в землю.

*   *   *

Я не обыватель, я ношу в себе чувство родины — России, я пропускаю фильмы и даже литературные передачи, но бегу к телевизору смотреть "Вести", потому что ощущаю себя частичкой страны и болею за каждого ее шахтера, учителя или осиротевшего в межнациональных конфликтах ребенка. Но сегодня мне хочется писать не об этом, а о ЛЮБВИ, потому что я ждала ее целую жизнь, начиная с  юности, а она все не приходила, или я сама обманывалась карнавальными масками, за которыми скрывались тогда НЕ ЕЕ лики... За годы ожидания любви мое одиночество выросло до глобальных размеров, пока в сорок лет воздушный шар мечтаний не заполнил собой все пространство моего бытия и вдруг не лопнул, взорвав давившие меня своды, и мне открылась жизнь во всей ее подлинной широте и красе.
Сейчас я живу темой счастливой любви, и как сказала в интервью корреспонденту телевидения одна прохожая: "Для меня главное — мое маленькое счастье, которое такое огромное, что захватило меня целиком, без остатка".
Человеку так важно быть ВОСТРЕБОВАННЫМ другим человеком, так важно знать, что в ответ на протянутые им навстречу кому-то руки он встретит ответное и искреннее желание взять их в свои. Может быть, поэтому я за последнее время не читала ничего лучше, чем две посланные мне моим любимым из очередного далека телеграммы: "ДУМАЮ О ТЕБЕ ДЕНЬ И НОЧЬ ЗПТ СКУЧАЮ НИКОЛАЙ" — и вслед за ней: "НЕ МОГУ БЕЗ ТЕБЯ ЖИТЬ ЗПТ ЛЮБЛЮ ОБНИМАЮ ТЧК НОЧЬЮ ВЫЕЗЖАЮ КОЛЯ".
И нет больше во всей литературе строчек, которые бы я могла перечитывать столько раз, как ЭТИ...

                Самара-Москва,
                1996-1997.

("Мужская" половина книги, написанная Николаем ПЕРЕЯСЛОВЫМ, имеет название "Спасемся любовью" и размещена на сайте Стихи.Ru).