Маленькая купальщица

Он был старше меня лет на двадцать, маленький, круглый, лысый, вечно заросший трехдневной щетиной, какой-то неухоженный, бомжеватого, как сейчас бы сказали, вида, - но при этом тонкий, умный проницательный и очень глубокий человек. Как всякие настоящие встречи, эта произошла случайно: моя подруга, гордая осетинская красотка поведала мне, что в нее влюбился художник - задаривает картинами и предлагает ей свое сердце (но не руку - она у него была занята, даже обе: умница жена и маленькая дочь). Картины Галка брала, а все остальное отвергла. И вот однажды мы с ней пришли в длинную, темную мастерскую в недрах старых домов Вороньей слободки. Зачем подружка меня притащила, я не знаю. Но больше со своими приятелями и поклонниками она меня не знакомила, а до этого случая, видимо, держала в подругах для оттенения своей худой восточной красоты. Я же в молодости была упитана, краснощека и простодушна до полного идиотизма. Кроме всего прочего, считала себя девушкой возвышенной, любила искусство, рисовала абстрактные картинки и обожала живопись. Мне хотелось познакомиться с настоящим художником и я готовилась увидеть широкоплечего бородатого красавца как в кино: в шарфе и с трубкой.

При взгляде на серые, с осыпающейся штукатуркой стены, на грязное огромное окно, практически не пропускающее свет, на тусклую лампу в высоте сводчатого потолка, моя романтическая настроенность пропала и я наконец заметила Его, сидящего на узкой лавке у круглого чурбанчика, заменяющего стол. Как я уже сказала, был он вовсе не похож на художника, какими я их представляла - небожителя и красавца. Предо мной сидел уставший рабочий с пятнами красок на руках и рубахе и смотрел на нас с удивленной и несколько озадаченной усмешкой. Картинку мы представляли забавную: я - толстая, голубоглазая и светловолосая скромная мышка, без косметики и украшений и моя подруга Галка - высокая, надменная, худая горбоносая кавказская царевна в шикарных серебряных серьгах и браслетах. Александр - так звали художника - долго смотрел на нас внимательным зорким взглядом, потом негромко расхохотался и сказал, что обязательно напишет наш двойной портрет - ночь и день, так кажется, он хотел его назвать…

Мы расселись на узкой лавчонке и Александр заварил чай в граненых стаканах. Постепенно привыкая к полумраку и начиная ориентироваться в незнакомой обстановке, я, отхлебывая потихоньку горячий крепчайший чай, разглядывала стены, увешанные картинами. Галка болтала с художником - как всегда, она умело вела беседу, кокетничала во всю, но при этом оставалась гордой, холодной и недоступной.. Как ей это удавалось, мне было не ясно. Мне же разговоры с мужчинами, тем более малознакомыми, или взрослыми, или очень красивыми, давались трудно - я краснела, бледнела, заикалась и говорила всякие глупости, поэтому чаще в компаниях предпочитала отмалчиваться, сидя в уголке и прислушивалась к разговорам других. Так и теперь - сидела на лавочке, попивала чаек и разглядывала картины. Были они неяркие, небольших размеров, еще без рам, натянутые на простые подрамники, висели косо и небрежно - бесконечные купальщицы, русалки, пышные деревенские девки. Поскольку в мастерской было сумрачно, я поднялась и стала ходить и смотреть. Не могу сказать, что картины понравились мне сразу - нет, я не всегда даже понимала, что на них написано, где кончается лес и начинается пышная юбка всадницы, куда пропал хвост русалки, почему у собаки - а я вижу, что это собака, что она бежит изо всех сил, подняв хвост трубой - только две ноги… но при всем при этом герои картин были живые и трепетные. Я так засмотрелась, залюбовалась пышногрудой Аленушкой, застывшей у пруда в ожидании братца, что и не заметила, как Александр встал позади меня. Я почувствовала на себе его взгляд и обернулась с растерянной улыбкой - он продолжал смотреть на меня пристально и внимательно. Галка что-то щебетала про высокое искусство, глупых мужчин и прочее, а мы стояли у стены и смотрели друг на друга. Взгляд у него резкий, глубокий - не знаю даже, как еще его описать - оценивающий и пронзительный. Несмотря на то, что я выше на целую голову, но тем не менее Он смотрел свысока. От этого взгляда у меня что-то перевернулось в груди и я почувствовала, как краска заливает лицо, холодеет сердце, что он мне нравится, притягивает, и, если можно так сказать - завораживает. В замешательстве я отвела глаза и села на лавочку. Все остальное время я просидела без слов и когда Галка собралась идти, поспешила удалиться тоже.

Прошло месяца два или три и вот как-то вечером зазвонил телефон и хрипловатый мужской голос сказал: "Привет, красотка!" - и я сразу поняла, что это Александр, и опять, теперь уже только от его голоса, у меня перехватило дыхание и я почувствовала, как краснеют щеки. И тут он говорит: "Ну что ты опять краснеешь, как девочка, честное слово". Я ужасно рассердилась и хотела положить трубку, но он заговорил со мной просто и по-деловому - предложил приехать к нему в мастерскую завтра с утра - позировать для картины.
Наутро я быстренько собралась и поехала, почему-то совершенно не волнуясь - как будто еду к близкому и хорошо знакомому человеку.

Долго блуждая в грязных задворках ГУМа в поисках входа в мастерскую, я пыталась вспомнить лицо художника, но образ растворился, и я только чувствовала на себе его взгляд. Наконец я увидела знакомое высокое окно и потихоньку постучала. Никто не открыл, и я стояла, сердито толкая дверь то кулачком, то носком сапога. В какой-то момент я даже решила уйти - развернулась и уже сделала несколько шагов, но тут увидела Александра - он шел по противоположной стороне улицы, вернее катился как колобок, быстрой семенящей походкой, в старом клетчатом пиджаке, из кармана которого выглядывала бутылка, как потом оказалось, дорогущего коньяка. В руке на указательном пальце висела рыжая авоська, (настоящая, из прежней жизни, теперь такие бывают только в кино), с классическим набором - бутылка кефира, батон и еще какие-то свертки в серой замасленной бумаге. Правой рукой он делал мне приветственные округлые жесты, обозначающие одновременно и "Привет" и "Давай назад".

- Слушай, тут такое дело, - вместо "Здравствуй" сказал он, - сейчас французики привалят, картинки смотреть. Вот накупил им докторской колбасы в ГУМЕ, авось не отравятся. Эх, жаль, поломали они нашу любовь, верно ведь? - и как-то по-глупому, снизу вверх, и неласково ущипнул меня за щеку. Я обалдела от неожиданности, и со словами "отстань, метр с кепкой", хлопнула его по пальцам. Александр вытаращил на меня глаза, замер с поднятой вверх рукой, а потом засмеялся, почти не открывая рта, одними глазами - Ох ну и весело нам будет с тобой, красотка - сказал он - давай, заходи, французов то надо встречать". Как ни странно, я не обиделась, наоборот, мне было смешно и приятно, я даже чувствовала на щеке его прикосновение. До этого дня никто меня красоткой не называл, за щеку не щипал и все мои любовные похождения ограничивались прошлогодней бестолковой потерей невинности, вспоминать о чем мне совершенно не хотелось.

Гости запаздывали, и мы успели выпить немного коньяка, когда за окном послышалась французская речь. Александр открыл дверь: на пороге, внеся в мастерскую удивительный запах терпких чуть слышных духов, стояла стройная мадам лет шестидесяти, в светло-розовом, тонком шерстяном пальто и соболиной горжеткой, перекинутой через плечо. Ее спутники, два холеных высоких красавца, с некоторым удивлением оглядели помещение, под руку подвели даму к низенькой скамеечке у окна и аккуратно посадили. Они были похожи на племянников в ожидании наследства.

Я же сидела в уголочке и смотрела на картины, которые выставлял перед богатой француженкой художник. Серые городские пейзажи с мертвыми, глухими стенами, толпы озабоченных людей, понурые кони, мужики с бутылками и мешками сменялись гордыми всадницами, нежными розовыми купальщицами, страстными любовниками, приютившимися на нежной зеленой полянке, большегрудые широкозадые русалки соблазняли полупьяных хилых мужиков.

Что могла понять в этих картинках строгая французская мадам с тонкой пахучей сигареткой в ухоженных пальцах? Что видела она на этих тяжелых полотнах, где холмики красок преобразовывалась в странную русскую жизнь, полную печали и безнадежности? Однако вскоре несколько вещей уже были отобраны заморской дивой и стояли в сторонке.

Часа через полтора, допивая коньяк из граненного стакана, закусывая его ГУМовскими копеечным пирожком, французская дама собралась уходить. Крепкие племянники, подхватив под мышку по паре картин, упакованных в газету с портретами вечно живых вождей, с несколько брезгливым ожиданием наблюдали поиск горжетки, незаметно исчезнувшей с узкого плеча дамы. Выждав некоторое время, я наконец сжалилась и вытянула соболиную шкурку из-под низкой скамейки, на которой мы сидели. До этого я с любопытством наблюдала, как она потихоньку сползала с плеча и утопала в ворохе старых газет в расселине между стеной и батареей парового отопления.

Выпроводив гостей и небрежно засовывая в карман полученные денежки, Александр уселся на свое любимое место и разлил оставшийся коньяк по стаканам. "Ну что ж, на краски и выпивку сегодня мы заработали - пора и за дело". Он долго и пристально смотрел мне в лицо, затем попросил встать, повернуться, снова сесть, велел снять пиджак и я осталась в легкой полупрозрачной блузке, поворачивал меня так и эдак, держа цепкими пальцами за подбородок. Потом рассмеявшись сказал: "Ну как ни крути, со всех сторон, все одно - красавица! Садись как тебе удобно, будем работать".

Он рисовал без перерыва больше часа, время от времени бросая на меня быстрый взгляд, резкими движениями делая набросок за наброском на восьмушках ватманского листа. "Ну что, на сегодня хватит, я понял, что мы будем делать, маленькая купальщица. Приходи завтра с утра".

Да, подумала, я, кажется влипла. Купальщица - значит нагишом позировать. Интересно, он даже и не спросил меня, согласна ли я… Не уверена, что я к этому готова. А насчет маленькой - это вообще смешно… давно никто не называл меня маленькой, как-то не шло это имя к моему круглому лицу и большому полному телу. Кажется, Александр ни на минуту не сомневался, что я приду. Я же решила подумать, надо мне это или нет.

Тем не менее, на следующее утро, я собиралась как на свидание: надела самую свою красивую и яркую блузку и темно-зеленную широкую юбку, присланную американскими родственниками и даже накрасила губы, что обычно делала крайне редко и только под давлением подружек…

Через двадцать пять лет, придя с мужем на выставку работ вновь избранных академиков Академии Художеств, я с нежностью любовалась на прекрасную и скандально знаменитую серию "Маленьких купальщиц". В свое время много было разговоров о "Пышной Музе художника", но я-то точно знала, чьи это упругие розовые бедра и не в меру пышные белые груди не давали покоя тогдашнему Худсовету...