Пять миллионов лир

Барахлящее жужжание довоенного австрийского кондиционера. Пятеро молодых людей сидели в гостиной и потухшими взорами упирались в одно место – глиняный фаллос на подставке, похожий на Царь-пушку. Один из молодых – Тедди – флегматично тренькал на пошарканном банджо.
- Andante, пожалуйста, - не сговариваясь, одновременно, - два мужских голоса – левитановский баритон и подрастающего светского льва: грузного Ганса и худющего, словно обглоданного Майо, сидящих рядом.
- Кто-нибудь помнит, как выглядит хозяин?- интонацией только что настроенного пианино спросила румяная Эдуарда, рисуя в воздухе пластиковым карандашом.
- Мерзкий тип, - увесисто заявил Ганс. – Если он войдет в наше положение и не вышвырнет нас на асфальт Фридберг-штрассе, то Майо - брутальный натурал, а не пидор.
- Shut up, натуральный брутал, - индифферентно екнул Майо.
Лили приподнявшись, подула на зеркальные ноготки: - Зря вы так, мальчики. Эксцентричный дядя, не спорю, но выглядит вполне человекоподобным. Мы очень мило поболтали во время заселения.
- Да-к кто бы сомневался. Слухайте, может быть, на хозяина нам напустить чары Лилечки? – встрепенулся Теодор.
- Федя, так далеко обаяние Лили не распространяется, - поглаживая глиняный символ плодородия, сказал Ганс.
- Да... – коллективный вздох вырвался из молодых легких и вылетел в форточку. Тедди, сладко хрустнув костями, зажал банджо под мышкой и шмыгнул в ванную комнату.

***

Лилит. Теодор. Ганс. Майо. Эдуарда. Квинтет игроков на столь разных инструментах спелся четыре месяца назад и снял благоустроенный домик недалеко от центра города у некоего господина средних лет. Домик был мил сердцу каждого, и стоимость аренды, деленная на пятерых, была вполне приемлемой. Ежемесячно четвертого числа съемщики отдавали приходящему господину собранную фиксированную сумму. Так было бы и в пятый раз, если бы этим утром Лили не обнаружила, что секретер письменного стола в гостиной, где вчера еще сыто полеживали плотной стопкой купюры, вакуумно чист. Продолжительные, шутливо-небрежные в начале и истерично-дотошные под конец, перевернувшие все кверху дном поиски ничего не дали.
Наступил английский tea-time, но хотелось пить горькую. Стайка опустивших голову компанейцев сидела кружком в комнате для гостей и усердно пыталась усилиями мыслей материализовать необходимые деньги.
Чудесный пятикомнатый домик в пяти минутах от Фридберг-штрассе. Пять миллионов лир. Пять вспухающих мозгов.


***


Тедди, экстатически закусив губу и потряхивая обесцвеченной взъерошенной тыковкой, дергал струны банджо.
- Mezzo forte, Федя, - раздраженно гаркнули Майо и вспотевший Ганс.
Лили задумчиво изучала внутренности своей наманикюренной и надушенной Givanchy Femme кожаной сумочки. Майо, пошевелив гротескно для его фигурки широкими плечами, несмело озвучил витавший в воздухе комнаты вопрос:
- Guyz, а точно ни у кого в заначке не завалялось хотя бы два-три миллиончика лир?
- Ха! Я не дочь Рокфеллера, darling, - ехидно наморщив тонкий носик, пшикнула Эдуарда, стряхивая видимые только ей ворсинки с плотного костюма Jil Sander, на цвет и ощупь как офисная тумба.
- А я – не любовница Билла Гейтса, - поглаживая нежную, впитавшую химическую свежесть дорогих дареных кремов, кожу шеи, среагировала Лили. – Хотя, по-моему, у него вообще нет любовниц. Билл – гей. Тсс... – и невинно-плотоядно улыбнулась.
- Я, как известно, пока безработный, - нервно заерзал костлявой, обтянутой в кожаные штаны, задницей по стулу Майо. – Гансик хоть и трудяга, но честный – (стрельнул бровкой в сторону Лили, беззаботно прелистывающей Гарсиа Лорку), поэтому зарабатывает стабильно, конвертируемо и мало, да и Теддичка, сами видите, на своих керамических письках и извлечении сугубо немузыкальных звуков из музыкальных интструментов много не сшибает. Понятно это все. Вопрос в другом: в чей карман, блин, девались money?!
- Вот это точно не вопрос, - отчеканил Ганс, вытирая потную ладонь о бархат накидки.- Господа присяжные, я уверен, что каждый из нас уверен, что каждый из нас морально чистоплотен. Да и смысла нет никакого, выкинут-то всех.
- Я не обвиняю, Ганс – мягко и сплинно сказал Майо. – Ну не самоликвидировались же они.
- Кстати, вчера вечером часа три все где-то шлялись, – нудно протянул Теодор, мусоля гриф.
- Да, и кто-то постоянно не закрывает окно на первом этаже, - в тон ему добавила Эдуарда. – На мой взгляд, нужно как можно скорее обратиться в полицпункт.
- Нашла помощников! Обдирут как липку и скажут, что приняли к сведению, секретуточка ты наша. Это же men in blue... – последние слова Тедди проговорил неразборчиво, потому что откусывал болтавшуюся струну банджо, и все подумали, что он сказал «буббль-гум».
Майо принес из кухни упаковку крекеров и поставил во главе стола, но остальные вяло покосились и не прельстились. Гнусаво затенькал модем: Ганс уселся за компом и нетерпеливо елозил мышкой по коврику с гавайским пейзажем:
- Well now, остается одно – побродить по сайтам объявлений и пытаться искать другое место под этим радиоактивном солнцем.
- Да, как же! – взвизгнула Эдуарда, - лучшего варианта по сравнению с этим домом во всей Объединенной Европе не отыскать!
- Если нервишки даже нашей Мадлен Оллбрайт сдают, то значит, дело  - действительно труба,  – заключил внезапно вылезшей голубой интонацией Майо с остекленевшим взглядом и обсыпал свою коротенькую маечку-топ крекерными крошками. Лили залезла на диван и, кокетливо оттопырив задик, размашисто вычеркивала фамилии из телефонной книжки.
На излете замолк наконец старик-кондиционер, и, показалось, за летними окнами мелькнуло багровым. Странно, правда? Все непроизвольно вздрогнули и напряглись. Во влажном воздухе уютной норки пятерых друзей-приятелей распространился и завис жутковатый предгрозовой silence, и через несколько тягучих минут бабахнул сразу несколькими криками.
 Трагедийно кричала, перекосив рот, Лилит и ломала о книжные полки 15-миллиметровые ногти:
- Что это за жизнь такая?! Вы думаете, у меня денег немерено? Думаете, мне они легко достаются? Знали бы вы, какие они скряги, эти женатые европейские мужчины! Считаете, что это приятно – спать с таким старым пердуном, как этот Ульрих! Да я за этот миллион! Да я! Я не шлюха! Я ведь их разуму учу, об искусстве беседую!!!
        Эдуарда вопила и трясла не по-женски жилистыми руками:
- Finita la commedia! Я уезжаю к тетушке в Баварию, с вами мне ловить нечего! Вот так карабкаешься вверх, размышляешь, просчитываешь – и тресь! Оболтусы, рас****яи! У меня вся зарплата по копейке распределена: жилье, налоги, тетушке больной в Баварию – и все прахом, зря! Работаю как проклятая, через месяц была бы уже унц-канцеляром! Пошли в жопу – а я пошла вещи собирать! – запустила  пушистым тапком в постер Грима Браунинга и гневно унеслась наверх.
 Теодор лишь ойкнул – он поцарапал большой палец об острый конец новехонькой третьей струны.
 Что в этот момент прорычал Ганс, никто не разобрал.
 Да и рычал он недолго, потому что смуглолицый Майо в несколько прыжков  пересек комнату и уселся на массивные колени Ганса и, обхватив того за плечи, начал с жаром, по-женски высоким тоном, голосить:
-  Послушай, плюнь на все – (рьяно брызгая мелкими слюнями) – вспомни нашу юность, школьное друганство! Задвинь ты свой dj-пульт и цифровые камеры – все, что связано с работой – подальше в трэш! Рванули в Амстердам, или Женеву – неважно – будем проводить время как раньше – ты помнишь? Как мы бесшабашно отрывались, назло устоям зажратого общества, бухали, курили траву, как мы имели, как нас имели вповалку! Все кончилось, когда ты снюхался с этой чудовищной Анне-Лизе, она скрутила тебя в комок, запихала под каблук, сделала вонюче-приличным работягой – ты посмотри на себя – ты же добропорядочный бюргер! Ты предал гомосексуализм! Ты предал алкоголизм! Ты предал легкие наркотики! Ты уничтожил мечту и свободу! – вцепившись в наглаженный пропотевший воротничок рубашки от Dirk Shonberger Ганса, Майо повалил его тушу на ковер. Об них случайно споткнулась спешившая Эдуарда, выронила чемоданчик, и тот, распахнувшись от удара, вывалил свое содержимое на пол: перетянутые резинкой для волос документы и полтора десятка разнокалиберных фаллоимитаторов. Присев, Эда деловито закидывала вещи обратно. Недолго поколебавшись, она сунула туда же и глиняную миниатюру со столика. Лили, к тому времени перервавшая на неровные полоски Лорку, Толстого и Ницше в двух частях, вынесла из бара пузатую бутыль виски и, отвинтив тугой пыльный колпачок, весело поливала дерущихся и целующихся парней. Эдуарда хлестала себя по щекам. Теодор, ощутив пронявшую все тело тошнотворную слабость, прополз в ванную комнату.

***

Классический тихий перебор Тедди. «Nothing Else Matters».
- Сейчас следует diminuendo, - добродушно посоветовал Майо и скрестил длинные пальцы на колене.
- Хотя достаточно cantabile, - звучно отозвался Ганс, втискиваясь в кресло.
- Все-таки, где бы можно взять эту сумму? Время еще есть – до завтрашнего полудня, - задумчиво пролепетала кукольным голосом прекрасная Лили. – Как насчет того, чтобы продать твой ноутбук, Эдуарди? Потом сочтемся.
- No way, - сухо процедила она. – Казенный. К тому же не стоит пять миллионов.
- А если грабануть твою контору? – оживился Тедд.
- Ха-ха, шуточки. Посмотрю я, каким образом ты попрешь против лазерной системы охраны «Embosse Enquiring». – Эдуарда замолчала, затем хлопнула себя по коленям (огромным для девушки): - All good, speaking straight, есть такое место, где денег дают много и сразу. Естественно, это нелегально. Имею в виду эксперименты по клонированию. Ты как, Гансик? Поваляешься в анабиозе с пару недель в подвале какого-нибудь НИИ, и мы в расчете с хозяином. К тому же подаришь яйцеголовым злыдням пару-тройку маленьких толстожопеньких гансят.
- Мне вера не позволит – я мормон, забыла? Чудовище богохульное, - обомлев, и как обычно, взмокнув, поежился Ганс.
Эдуарда направила указательный палец на Майо, прицеливаясь. Тот взвился: - Ты с ума сошла, у меня гены только на клонирование ветчины годятся, я же латентный эпилептоид, и вообще – педераст. Пусть вон Теодор, гимназист наш румяный, гибнет во славу Homo Super.
- А почему это только парни на прицеле? Как сама оправдаешься? – лениво вопрошал Тедд.
- Дубина, хоть бы раз вырвался из своего вокально-инструментального кружка и побывал в Инете, - презрительно Эдуарда.
- Девушки не строгаются, как овцы, они не для этого созданы, - томно добавила Лили, поправляя лямку черного латекса Mexx Baby Devil.
Тедди, изогнув уголок рта, пустил чесать на банджо заводную «kalinka-malinka». В диком рок-н-ролльном угаре он ощутил, как предметы и лица вокруг наливаются яркими, жизнеутверждающими красками. Подняв обесцвеченные брови, он уставился на недоуменно улыбающуюся Эдди и вдруг понял, какие у нее на самом деле сказочно ясные глаза, и цвет их – вовсе не мышиный, а сияюще серебряный.
Переливами звонок в дверь. Картинно привстав, Лили выглянула в окно и ликующе прозвенела: - Люди, Джо пришел! Хоть одно радостное событие за день!
Ребята повставали, потянулись за сигаретами, Эдуарда прошагала на кухню – включить чайник, Майо галопом понесся к порогу. Пока гость разувался, пытаясь при этом отвечать на хваткие поцелуи-объятия Майо вперемешку с писками «Май фаталити!»; вальяжно раскинув конечности по дивану, Лили ворковала вдогонку: «Ну до чего я обожаю твоего любовничка, могу сказать одно – вкус в мужчинах у тебя не-пло-хой… Jommy’s such a smart boy».
Явился Джо во всей красе – рослый, видный, борода клинышком, подбородок ямочкой, глаза умным прищуром, ринулся всех чмокать, обнимать, шутить, успевая трепать волосы Майо и обнимать его муравьиную талию. Полное имя Джо звучало гордо-четырехэтажно: Джомолунгма. Его сдвинутые предки желали родить чадо на Эвересте – не на самой вершине, конечно; но не доехали даже близко. А имя осталось. Знаете, есть такие парни, в которых мгновенно влюбляется каждый, кто втайне сам не претендует на любимчика всех компаний.
Друзья разом обступили Джомми, загалдели, объясняя вкратце насущную свою проблему. Он уютно шевелил кустистыми бровями, а по окончанию галдежа выдал басовитую тираду, и все шурша становилось на свои места, и захотелось просто попить чаю с лимоном.
- Так что ж вы сразу не позвонили? Действовать можно так: ты, Лили, студентка? Ага, и ты, Тедд, тоже еще числишься в художке. Этого достаточно, дуйте завтра с утра на Apple Avenue, 128, Bank of Student & Jobless Credits, или как его там, где безпроцентно на 18 месяцев выдадут ссуду на нужные вам пять миллионов. Живем-то, блин, не в средневековье.
Все зашумели, заулюлюкали, Лили беззаботно рассмеялась и стала посылать воздушные поцелуи Джо (“mon cher petit! mi lovely chico!”) . Джомолунгма стоял посреди всех с дед-морозовски простецким видом.
Идиллическую картину портил Тедди, который зачем-то взял наперевес табуретку и приближался с тылов к Джо. – Ты что, нахр\, делаешь… - полувозглас Ганса – и – Тедд с разоблачительным воплем обрушил стул на темечко гостя. Остальные обескураженно выпучили глаза: Джомми, не раздумывая, вдребезги рухнул и разлетелся, разбился, рассыпался на кучу разноцветных паззлов толщиной не более евроцентовика. Каждый поблескивающий паззл походил на Джо в миниатюре, как если бы он раскорячился во все стороны.
- Он был плоский, и вы почему-то этого не заметили. Никто, sure, не догадался посмотреть на него в профиль, - негодующе разъяснял Теодор. – Уже и жалкую двумерную копию от человека отличить не можете. Dumbs. Теперь такие вот трафареты частенько будут захаживать, вы что - забыли, в какое время мы живем? – сплюнув (ментально – мыть полы была очередь как раз Тедда), он взял банджо и уселся демонстративно спиной к сдавленно молчащему народу. Майо ползал на коленях и собирал кусочки лже-джо, целуя и складывая в целофанновый пакет, растерянно всхлипывал «май фаталити…»
Лили зажала яркие губы ладонью, не в силах более наблюдать за этим непереносимым зрелищем, и ущелкала по лестнице сандалетами Lacrua Black. Оставшиеся с отсутствующим видом увлеклись рисунком на однотонных обоях. Через минуту взгляды троих из них сами собой пересеклись на сумочке Лилит, оставленной на журнальном столике.
- Деньги там. Все пять миллионов, - категорично заявил Теодор.
- Ты думаешь? Зачем они ей? – с опаской поинтересовался Ганс, поправляя воротник.
- Ты вспомни ее постоянное нытье: были бы губки попухлее, да носик попрямее. На пластическую операцию, это очевидно, - тоном прокурора сказала Эдуарда.
Разом ринувшиеся к столику Эдди и Тедди чуть не столкнулись лбами. Затрясли перевернутую сумку, и, вопреки ожиданиям, из недр посыпались не шелестящие прямоугольники, а неопознанные лохмотья. Ганс и отвлекшийся от горя Майо подбежали и, рассмотрев, отпрянули – это были волосы. Огромное количество волосни – самой разной: темной, светлой и рыжей, кудрявой и прямой, сальной, чуть пересыпанной перхотью, и блестящей, как в каталогах косметических фирм, с головы, подмышек, рук и ног – они, казалось, даже немного шевелились.
- Get out your fucking hands, суки! – раздался визг с лестницы. – Ворье, сволочи неблагодарные!
Ребята спешно расселись по углам и отвернулись, стыдливо пряча глаза.
- Ничего вы не понимате, - с дрожью в голосе шептала Лили, - и не понять вам никогда. Это надо же: какая низость!
Зависла неловкая пауза. Тонко, стихающе хныкала Лили и поскрипывал стул под Гансом. Тедди, волнуясь, сглотнул ком, прокашлялся и торжествено-обреченно объявил бесцветным голосом:
- Я считаю, каждый осознал, что остается лишь одно: открыть все карты. Полностью довериться своим друзьям, чтобы не было места обидам, недомолвкам, интригам.
Окружающие молча согласились – кто слегка кивнул головой, кто одобрительно прикрыл веки. Ганс протяжно вздохнул. Лили изящно высморкалась в платок.
- Я, пожалуй, сделаю это первая. Не робкого десятка, сами знаете, - обыденно сказала Эдуарда. - Смотрите.
Положив ладонь одной руки на висок, другой она аккуратно отодвинула свои ровно, по плечи остриженные волосы. Нащупав скобу на затылке, девушка приотрыла дверцу, вынула оттуда коричневую канцелярскую папку и вручила сидящему рядом нога на ногу Гансу. Тело ее обмякло и сложилось пополам. Ганс, обливаясь потом, осторожно смахнул пыль, развязал тесемки, достал скрепленные файлы с листами А4 и приступил к чтению по-дикторски поставленным глосом:
«Эдуарда Либтих Фипс, уроженка г. Збинека, Чехия, генкод 649N3А38…» ну, это неинтересно… «в возрасте двенадцати лет как отличница и активная участница евроолимпиад отдыхала в детском лагере «Солейло», Ницца, где совместно с группой таких же отдыхающих забила насмерть камнями девочку, страдавшую нервными тиками»… Так-так… «В настоящее время является сотрудником отдела социального обеспечения, где проявляет себя исключительно как исполнительный и инициативный работник»… лажа, короче… «Из личного отчета: В нашем учреждении все спят со своими шефами, и я, как и любая нормальная женщина, не исключение. В детстве я любила злых собак, а герр Шниттхофф очень напоминает мне  подслеповатого ротвейлера. Когда он просит меня в минуту страсти бить его деревянной палкой под инвентарным номером 11А74, я с удовольствием это исполняю»… «Конечно, никакой тетушки в Баварии у меня отродясь не бывало и не болело. Я коплю деньги, чтобы уехать куда-нибудь на средиземноморское побережье, где прошла моя юность, со своей дорогой подругой Ханной. Там мы могли бы спокойно посасывать коктейли, загорать и предаваться ни к чему не обязывающим курортным флиртам. Временами я представляю, как лежим мы вот так с Ханной и к нам подходят»… Кхе-хе… ( Ганс примолк, листая дальше и хихикая). В общем, далее на двадцати семи страницах идет описание всевозможных сексуальных извращений с разными позами, способами и партнерами, которые бы хотела осуществить в реальности фройляйн Эди. Да, тут еще приколота пластиковая визитка, на ней выгравировано… Читаю: «Думаю, деньги взял либо Майо, либо Теодор. Либо сообща. Не доверяю этим бездельникам якобы от искусства – для прикрытия. Хотя у обоих из них большие и красивые мужские орудия – я сама видела: подглядывала, как Майо и Джо занимаются любовью, и как Тедд принимает душ».
Лили удивленно посмотрела на парней. Майо довольно хихикнул, Тедди смущенно почесал нос и подытожил: - Понятно все. Клади папку обратно.
Ганс не спеша водрузил документы в черепную коробку Эды и плотно захлопнул крышку. Девушка как ни в чем не бывало поправила волосы и закурила.
Заметив, что теперь все смотрят на него, Ганс вздохнул и начал ковыряться в волосах. Раздался гулкий щелчок, и лобные доли плавно выехали вперед полочкой, на которой покоился прозрачный пластиковый конверт с дискетой. Зрачки Ганса обессмыслились. Майо шустро вставил дискету и загрузил файл, который состоял всего лишь из одной ссылки:
www.rnr-tvch.de/musnews/personalias/hans
Майо кликнул по ней. Лили, Эдуарда и Теодор обступили компьютер.
Loading…
«Я ни разу не угадал смысл выражения ее глаз, кубиков исландского льда, хотя бы с 50%-ной вероятностью. Зато я знал наизусть все оттенки значений, выражаемых ею носиком (уточкой): как розовеют ноздри (очень редко) от нежности и благодарности, как они раздуваются и кончик чуть опускается, чтобы выразить (частенько) полное недовольство герром Гансом Ундштадом.
Мы познакомились на private-вечеринке в клубе «Битлджюс», я – будучи уверен, что это молодая актриса из последнего фильма Зонненфельда, она же – что я как-то причастен к команде Лино Маата, хедлайнера party. Она пришла исключительно ради красавца и умницы (не спорю) Лино, я же был вынужден как всегда по работе. Она скривилась, когда узнала, что к Лино Маату я не имею никакого отношения (кроме общей исторической родины).
В ту ночь не явился мой тогдашний бойфренд (не доехал, унюхался) и я повис на Anne-Lize, даже телефон всучил… Она позвонила через три недели исключительно для того, чтобы добыть для своего брэнда наши экслюзивные пресс-релизы.
Мы были приятной, классической парой на всех вечеринках до тех пор, пока она выносила непременное обступление ее каждый раз ****ушными светскими гиенами и нашептывание старых грязных сплетен обо мне (в массе своих правдивых, к сожалению).
Anne-Lize, светоч моей никчемной жизни, повод для ее движения и причина продолжения, ее главная боль и единственный антидепрессант.
Anne: хрупкий до рези в пальцах силуэт, Anne легонько покусывает прядь волос, Anne свистит мне в ухо и смеется, ступня Anne целиком умещается в моей ладони… - Anne.
Lize: обнимает себя за плечи, что означает «не вздумай притрагиваться ко мне», Lize звонит ночью на работу и бросает: «Не появляйся ближайшие тридцать дней» – и это не истерика, Lize шипит в лицо: «Ты не можешь быть со мной, потому что у тебя – УБЛЮДОЧНОЕ прошлое (до сих пор шепчешь мужские имена во сне)!!!». Lize.
Мои родители были порноактерами. Они познакомились на съемках после того, как три часа кряду занимались сексом, там же – перед камерами – проходили их свидания, там же они зачали меня. На порностудии прошло мое детство, моими игрушками были осветительные приборы, пустые бутылки и садо-мазо атрибуты. Из мира трехиксового кино очень трудно выбраться, поэтому мне не оставалось иного выбора, как пойти по …хе-хе.. стопам предков. Скоро мой первый парень Гилберт перетащил меня в гей-порно. Гонорары были внушительными, порнофильмы становились тогда частью культа. Закрутилась моя ххх-хреновая жизнь.
…Чтобы иметь право прикасаться к лилейным рукам Anne-Lize, я должен был  уноситься со всех опор от той жизни. И я бежал – в работу ведущим музыкальных новостей, увязая в ней целиком, до седьмого пота. Выполняя задания на 200%,  и за тех парней, и за тех девчат. Совершить глобальный эскейп не вышло, в мире радио и ТВ я опять же уткнулся в грязное пидорство с размахиванием на людях чужими грязными трусами и поголовным подстиланием друг под друга. Не смотря на все, я обруливаю грязь и людей, о которых можно обмараться. Плачу за выстиранное достоинство тем, что работаю в три смены, а получаю как за половину. Коллегиальные знакомства и общение с боссом натянуты, как батут. Черт побери, я даже не знаком нормально ни с одним celebrity! (здесь справа от текста находился ряд jpeg-фото, на которых самым убедительным образом показывалось что да, действительно, шеф регулярно лишает Ганса премиальных и заставляет пахать вне смены. До этого текстовка иллюстрировалась рекламными баннерами и фотографиями звезд, с которыми делал репортажи Ганс Ундштад).
Первое время я зарабатывал на масс-медийной ниве настолько мало, что вынужден был воровать всякую мелочь в супермаркетах и подрабатывать посудомойщиком в уличной кафешке – и – скрывать это от друзей и Anne-Lize…  Ума не приложу, как произошла пропажа. Убежден, что никто из ребят не мог это сделать. Dixi”.
- Господи, да с нами рядом живет святой человек, - с теплотой сказала Эдуарда, скрестив руки на груди. Лили растроганно-нежно смотрела на оплывшее, скомканное тело выключенного Ганса.
- Тедд, подержи голову, - Майо положил дикету на место и придвинул сегмент плотно ко лбу. Ганс обтер рукавом выступившую испарину и недоуменно осмотрел смущенно прячущих улыбку друзей.
Эдуарда налила остывшего чаю в пять кружек Оттопырив мизинчик, Лили неторопливо выхлебала свой чай и схрумкала крекер. После этого она чинно продефилировала в центр комнаты и профессионально сняла черное кожаное великолепие с бюста. Нехватало только блудливой мелодии (каждое лето Лилит работала в ночном клубе). Теперь все могли рассмотреть горизонтальную широкую молнию, пересекавшую сосок каждой из соблазнительных грудей. Оперевшись рукой об книжную полку, Лили изящным жестом харакири расстегнула поблескивающие металлические зубчики и оцепенела. Подошедший Тедди с жарким свечением глазных белков начал копаться в кенгуроидной барсетке Лили. Посреди многочисленного косметического барахла, бутылечков, пудрениц и кисточек, он  собрал и выудил груду мятых бумажных салфеток, розовой поверхностью своей издававших тонкий аромат лаванды, забиваемый все же густым неприятным духом, навевающим гнилостный ассоциативный ряд. Салфетки были часто исписаны бисерным почерком - видимо, эти записи являлись единственной информативной частью сущности, наполнявшей Лили. Теодор раздал всем по стопке салфеток, и соседи приступили к чтению, обмениваясь уже прочитанными лириками. Разобрать мелкий почерк было затруднительно еще и потому, что многие из бумаг пестрели пятнами явно биологического происхождения (первая сообразила Эдди: это были разные выделения человеческого организма).
Импровизированый дневник Лили содержал типичные бабские вздохи: неверные любовники; наоборот, слишком верные и привязчивые, нелегкая женская судьбинушка и тому подобное. В изысканных, нередко по-французски, оборотах Лиличка жаловалась маменьке на ужасно злого и грубого папеньку, с которым выросла девочка. Большая часть салфеток была потрачена на многословное выражение нелепых треволнений Лили по поводу того, что от нее плохо пахнет. Читая кружевные экзерсисы Лилит, так и хотелось прочмокать «ути-пути». Шарман плезир о натюрель. Финансовая тематика в ее записях отсутствовала начисто, если не считать укола в адрес Эдуарды, впрочем, без всякой уверенности в ее вине: «просто она не вполне женщина, moh cher maman, а канцелярская крыса, так что ожидать от нее можно чего угодно».
- Ты возишься с молнией гораздо дольше времени, нужного, чтобы просто ее застегнуть, - упрекнула Эдуарда дорвавшегося Тедда. Он, наконец, сделал это и отошел. Лили перестала так сильно походить на манекена, с достоинством оделась и весело провиляла бедрами к столу. Наступила очередь Майо. Он ужасно волновался, дергался, но благодаря успокаивающим причитаниям Ганса все же откинулся на спинку стула с видом девицы в кресле гинеколога и предоставил голову другу.
В склизком черепном горшке парня лежал темный фолиант крайне неопрятного вида с полустершимся заглавием «Mayo Falconspiel»
- Кто-нибудь осмелится взять это в руки? – приподняла бровь Эдуарда. – Понятно. Как всегда, придется все делать самой.
Эди принесла из ванной старые резиновые перчатки. Натянув их, она со сноровкой паталогоанатома достала книгу, приоткрыла заплесневелый переплет, и принялась энергично пролистывать страницы.
- Еще невнятней и бесполезней, чем у Лили, - устало бормотала Эда. – Вот, типичный отрывок: «Сегодня у меня было двое мужчин. У обоих пахло изо рта, один был с мокрыми сосками, другой же имел волосатую спину. Можно ли быть равнодушным ко злу? Можно ли быть равнодушным козлу? Мокрососковому я ненароком надорвал нижнюю губу, спинноволосый поменял местами белые и черные пешки на доске, пыльно покоящейся на утлом серванте со времен нашей ненасытной дружбы с Барбарой. У той всегда с собой был той-терьер и прилипшая к щеке шелуха от семечки»…
- Надо же, какое у него говно в голове, - хмыкнул Тедди.
- Посмотрим, что будет у тебя, babe, - отрезала Эдуарда.
Она надолго замолчала, брезгливо листая засаленные, словно сопливые страницы, периодически нервно стряхивая ползающих по книжке мелких букашек и суетливых мокриц. Лили, впавшая после экзекуции в детство, издевалась над закрывшим глаза и вытянувшим губы Майо – вставляла ему в рот дольки лимона и трепала за нос.
- Стихи по-аглицки, - обрадовалась Эдуарда, поклонница британских поэтов прошлых веков. – Уитмен отдыхает. Я полагаю, это майовские:

«I"m tired of paranoia,
                bad dreams
                and frozen winter shit
                ridiculuosly teenage
                fond but not in love
                no chance of escape            
 - и дальше, по инерции, - round and round inside my head, smartest fucker I"ve ever met, любимый мой мальчик, ну когда же ты приедешь, и защитишь, спасёшь, избавишь меня от всего этого. У меня едет крыша, и всё, ****ддь, ты конечно ты понимаешь, в КОМ причина. Нет, он хороший, и он желает мне только хорошего, но, видимо, дело во мне. Я что, мазохист? Но тогда почему я не получаю никакого, даже призрачного кайфа от всего этого? С ним опять всё наизнанку... You are my God, you are my dog, you kept me close, love never lost», - остановилась Эдди. – В основном здесь мольбы к некоему любимому, причем даже не к Джомолунгме, как я поняла. Единственное, что нашла забавного – описание одного старого скандала с двоюродным братом. Теперь понятно, почему его на дух не переносит никто из оравы родни. И на что он живет? Я была уверена, что висит у тетек-дядек на шее.
- Висит-висит, - закивал Ганс, - умудряется как-то. Майо к тому же работает на спонсоров, не забывай.
- Anyhow, я начиталась. Больше никто не горит желанием? Этот чувак думает о чем угодно, но не о насущных вещах, - Эдуарда запихала книгу обратно в чердак Майо, стянула перчатки и удалилась мыть руки. Оживший Майо встрепенулся и заметался по комнате, виновато и в то же время нагло повторяя: «Да, я такой. И что? Не самый хороший. Но и не самый плохой!» Лили тыкала пальцем и дразнительным голоском перекрикнула: - А у Майо-поросенка есть за ухом пол-лимонки!
Майо испуганно вздрогнул, достал из-за левого уха дольку лимона и запустил в Лили. Тедд успел поймать взглядом траекторию кусочка и созерцал полет, с нарастающей тягостью понимая, что тот летит так неспешно плавно медленно чинно холодно зависая утомленно затормаживаясь почти останавливаясь в воздухе… «Что же он так медленно пролетает, ну давай же, быстрее, что за черт побери? – проползла мольба в мозгу Тедди, и он уже успел представить все альтернативы запущенного кусочка фрукта: он попадает Лили прямо в приоткрытый ротик, и она его изумленно сглатывает; прилетает ей в лоб и отпрыгивает обратно к Майо; не долетев, падает на ковер; перехватывается разъяренной Эдуардой, которой уже надоел этот цирк и выбрасывается в ведро…
- Мимо! – констатировал Ганс, и Тедд, с облегчением увидев, что время приняло своеобычный бег (пожалуй, даже немного ускоренней), хлопнул в ладоши, и бодро сказал: - Короче, технично вскрываем меня и закругляемся.
- YESSS! - закивали все головой. Эдуарда и Ганс зашли с тылов к расслабленно откинувшему голову на кушетку Теодору и принялись откручивать боковые болты. Отодвинув зашитную пластину, Эдди и Ганс (за ее плечами) принялись всматриваться вглубь, возбужденно щуря глаза.
- Что там? - вожделенно вытянув шею спросила Лили, изнывающая от любопытства.
- Ничего. – недоуменно сказал Ганс, озираясь на лица друзей. Лили прыснула в тишине.
- Абсолютно нифига, - почесывая нос, подтвердила Эдуарда.
Еше не отдалившееся сознание Тедда очень удивилось их высказываниям. «Как же так?» - спросил он сам себя и ощутил с полной, не оставляющей тени сомнения ясностью, что там действительно ничего нет. Он увидел огромную, недвижную, всеобъемлющую пустоту вокруг себя. И ощутил тугой скрученный вакуум внутри. Оставалось только неплотная оболочка, воздушный шарик между двумя – макро и микро – пустотами, которая и был он сам. Эта презервативная пленка истончалась, просвечивая – и – лопнула. И все кончилось.

***
Один из медбратьев-шкафчиков неуклюже двинул тазом, когда вез тележку, и гляняный фаллос на подставке едва не съехал со столика, - его успела поддержать Эдуарда. Бородатый добродушный врач, размахивая руками, объяснял:
- Какой-то мощный галлюциноген, будет более ясно, когда мы произведем анализ крови. Признаков истощения нет, так что, скорее всего, ваш друг просто принял сегодня неоднократную лошадиную дозу, что и вызвало кататонический коллапс. Вы замечали за ним ранее употребление наркотиков?
- Н-нет, - неуверено отозвались ребята.
- А я подозревала. Он частенько приходил какой-то… high on… travelling. Очень уж его псевдоэстетствующие дружки из – Товарищества вольных художников, кажется? – походили на драгдилеров, - язвительно возразила Эдуарда.
– Нехилый, наверное, торч был. Дорогое удовольствие. Можно на такие деньги съездить и покутить в Париж. Или за аренду заплатить… - вздыхал съежившийся Майо.
- Ничего, жив будет: поваляется у нас с несколько недель, небольшая клеаринг-гиперемия, мув-фиксаж импульсов, и станет как младенец. Даже соску попросит, вот увидите, - жизнерадостно уверял доктор. - Ваш телефон у нас есть.
Друзья вышли на улицу проводить врачей. Вдыхая теплый, шелестящий, сдобренный июлем воздух, они наблюдали за тем, как зашвыривают в «скорую» Тедда с лицом цвета штукатурки и мокрым перекошенным ртом, и увозят по Фридберг-штрассе.
С поляны ( на самом деле – издавна не стриженный газон) перед домиком не открывалось чудесного вида – невнятные кустарники да дорога, зато отсюда не был виден рой городских огней, сигнализаторов ночной жизни. Майо пошел к обочине, присел и начал с кем-то тихо разговаривать, трогая землю. К нему подошла Лили, не понимая, что он делает. Асфальт автотрассы прикрывали тяжелыми, с серыми разводами, как на старом тюле, крыльями пузатые мотыльки. Их было с полтора десятка, и они озабоченно шурудили пушистыми усиками.
- Кыш! Кыш, малыши, улетайте! Вас может раздавить машина или растоптать какой-нибудь дурак.
Лили поднесла руку к ползущей по направлению к ней ночной бабочке.
- Красивый, - боязливо протянула девушка. Мотыль близоруко и мохнато тыкнулся ей в ладошку.
Сзади тихонько подошли остальные. Ганс приобнял вставшую Лилит, заправил выбившуюся прядь за маленькое ухо. Майо доверчиво прильнул к Эдди, она крепко обняла юношу за плечи и потерлась об его острое плечо щекой.
- Ой, небо. Такое… Большое. Несмотря ни на что, - надтреснутым голосом тихо проронила Эдуарда.
Остальные повернули лица вверх и задумались кто о чем.
- Гляньте, ровно пять миллионов звезд! – воскликнула Лили и беззаботно гоготнула.
Ветер неслышно погасил свет в доме за их спинами; мотыльки под их ногами и не думали улетать; луна капала молоком на их юные усталые лица… А они остро и ярко, с пронзительной точностью осознали, что такого красивого неба не отыскать больше нигде во всей Объединенной Европе.