Город

 А ему теперь еще сильнее захотелось снега, снега, который забинтует город, скроет все его язвы гнойники, все раны, кровоточащие, жуткие, от которых он все еще не умирал, калека с лицом ангела, глядящийся в отравленные воды дельты, словно в сотню полосок разбитого зеркала, днем и ночью, за веком век. В этом городе ему родными были и утомленные голоса вечерних трамваев, и деревья, не прикрытые уже ничем, и уплывающие отжившие листья, от которых канал напоминал шкуру леопарда, крадущегося в ночи, и фонари тусклые, как будто просящие подаяния, или яркие, словно господа или продажные женщины.
 Иногда ему хотелось написать сказку…
 
Большие улицы большого города...  А город нищ и болен, и нет у него денег на лекарство, ни сил, чтобы уехать отсюда в теплые края. Да и кто ждет его в теплых краях, кому он там нужен?
 Так хорошо известно всем, кто живет здесь, ледяное дыхание зимы, ее январский наркоз. И лимонные ликёры зари, от которых пьянеют дома и деревья в простуженных парках, белых как больничные простыни.
 Среди желто-серых домов под серым небом, когда хочется лета и цветов, вдруг начинается снегопад или оттепель, и тогда он мечтал вернуться в свою комнату и встать у окна, и глядеть на город, печалясь так же, как и он, чувствуя себя его частицей. Когда оттепель, хочется плакать, когда идет снег – написать сказку, и он много раз садился за письменный стол и пытался ее написать, но каждый раз ему всегда что-то мешало, и начатая сказка так и оставалась незаконченной, а потом черновики терялись, и он оставлял свою затею и ждал нового снегопада и новой зимы.

     Он бродил по улицам и встречался с людьми, но среди их великого множества не было человека, который смог бы его понять и сделать живым в этом умирающем государстве, в городе похожем на печальную сказку. И люди, которых он встречал, были печальными тоже, и он не знал, что нужно для того, чтобы развеселить их и утешить. Иногда он не спал до утра и глядел в окно, считая машины и прохожих, и пытался представить, откуда идут они и куда, и что заставляет их стремиться именно в том направлении.
 А еще он выдумывал их разговоры и лица, и цвет глаз, и в его воображении вырисовывалось всё то, что могло оживить их сегодня и завтра, на другом конце города или за ближайшим углом.

 Конечно, он мог бы написать сказку, но сказка эта была бы такой грустной, что небо, должно быть, заплакало бы вместе с ним…