Ему же

Октябрь 2002.

Отлично. Чего бы ты теперь ни прибавил, чего бы ни взял обратно – это конец.
Он разбил мое сердце, ты всего лишь разбил мою жизнь.
Но надо продолжать жить, продолжать жить.

 Я не знаю, как мне быть, как высвободиться от этого! Время так медленно проходит мимо, давя на меня своей массой, прочь утекающей и бессмысленно утекающей прочь массой. Оно фиксирует мои мысли, оно произносит мои мысли вслух. Оно заставляет вновь и вновь задумываться над ними. Оно отвечает так, как мне бы не хотелось слышать ответа. Оно давит снова и снова, и проходит, и меняется, и оставляет следы (склизские и болезненные, солнечные и яркие), и снова проходит. Все идет полосами. Нам кажется, будто черные задерживаются дольше, но это не так. Нам кажется, светлых было слишком мало, но и это не так.

 Мне нужно писать что-нибудь, кроме этих писем.
 Я бы сказала так, если бы это было кому-нибудь нужно.

Но когда я умру, не останется ни одного человека, который сможет прочесть мои мысли, понять их и разобраться в них. Мне нужно было это еще при жизни, но и тогда этого не было.

Не ценим то, что есть! Мы просто не ценим то, что есть. Радость не оставляет на сердце следов; только горе оставляет следы. Мы спотыкаемся на них, мы лелеем их и разглаживаем руками день за днем, мы вновь и вновь смотрим на них, возвращаемся к ним и наделываем своим возвращением, своими беспорядочными перемещениями и передвижениями новых. Это похоже на то, будто толпа топчется в грязи. И все на одном и том же месте.
Я не приспособлена к этому миру. Сколько бы я не предпринимала попыток хоть какой-нибудь, минимальной мимикрии к этим стенам, попыток адаптации к этим условиям – все напрасно. Мне все чуждо и непонятно, в худшем случае все начинает раздражать. Все всегда кончается одним и тем же – я спрашиваю – зачем я здесь? Любая попытка. Каждое новое солнце меня раздражает: вот, опять надо начинать жить. Я читала об этом в книгах, но так и не знаю, как выживали те, кто это чувствовал.

 Можно с утра и до ночи делать вид, что ты принадлежишь к стаду, и быть в стаде, и даже довольно успешно, но когда ты остаешься один на один с собой, наедине с собой – вот что страшно. Тогда только время и ты, мысли и ты. Мне кажется, однажды эти минуты соберутся все вместе и прикончат меня. Как приспособиться здесь, если не можешь приспособиться?

Смерть не есть избавление, это лишь переход в другое состояние, а бороться и творить надо здесь.

 Если утратить это одиночество (исключить это слагаемое, и сумма, и сила удара будет меньше?), возможно, было бы легче. Ни в чем здесь нельзя быть уверенным. Такова среда, в которой мы существуем. Ты будто бы играешь в шахматы, совершенно не зная противника. Хуже всего, что чем дальше, тем больше растет твоя убежденность, что все равно ты проиграешь. Ты можешь даже сделать обратный ход, но это лишь оттянет твой проигрыш? Когда эта убежденность засела в твоем сердце впервые, можешь считать, что это и есть начало конца.

Только полюби кого-нибудь – и он тебя убивает. Попробуй привязаться к кому-нибудь всем сердцем – и он тебя убивает.

 Мое любимое слово сейчас – страны. Так много крыш, так много жизней. Так много окон, под каждым спрятана чья-то судьба. Возможно, среди этих бесконечных множеств есть те, кто сходны со мной, одной со мной крови. И те, кого мне никогда не понять. У меня такое чувство, будто каждую ночь я путешествую над этими крышами и заглядываю в окна. Но когда просыпаюсь, все, что видела, начисто забыто. И день начинается с чистого листа. Иногда мне припоминаются бесконечные темные лестницы и деревянные стены. Это немного похоже на Париж, который когда-то я видела. Почему-то я все время спускаюсь по этим лестницам вниз, причем вперед спиной. Собираю разложенные на ступеньках мелкие предметы, они все в пыли.

 Приезжая куда-нибудь навсегда, мы надеемся увидеть за этими окнами то же, что видели у себя дома, узнать или найти что-то свое? Нам кажется, что окна – везде окна. То, что всего лишь за какими-то полупрозрачными стеклами можно неплохо упрятать совершенно различные миры, нам не приходит в голову, мы не знаем об этом, пока не увидим и не убедимся сами.
Мы пришли сюда слишком поздно – уйти придется слишком рано. Как-то так.

 Но, перемещаясь уже столько раз, и от стольких людей к стольким, мне кажется, что даже смерть – это всего лишь еще один шаг, который просто нам не так известен (нельзя предусмотреть), как многие другие шаги. И сделав его, можно будет всего лишь еще раз убедиться, что и эта попытка провалилась, что и там – абсолютно та же чуждая нам среда. Это была бы всего лишь очередная попытка замаскироваться на общем сером фоне, опять неудачная попытка – потому что сколько было удачных?

 Но что-то подсказывает мне, что, если здесь мы можем сколько угодно раз менять положение нашего тела, ездить по этим самым странам, выбирать одни и те же и новые пути, уезжать и возвращаться, выбирать и менять места, и вновь и вновь принимать решения – то оттуда, из-за этой неведомой черты, возврата уже не будет. А что, если в итоге там окажется еще хуже, чем здесь? Иначе почему еще мы так мало об этом знаем? Возможно, это всего лишь трусость. Очередное неумение принять ни одного серьезного решения. Сколько раз это происходило и возмущало меня, и будет происходить снова и снова. Поэтому сижу все на том же стуле.

Абсолютная безвольность и неумение принимать ни одного решения (будь оно плохим или хорошим). Пассивность и бездействие, покорность. Страх.

Почему никогда не находишь того, о чем мог бы сказать: вот оно? Потому что этого не существует.