Евсеич и пиво. Рассказы из разных кружек

 Какой кровью моя корона омыта и сколько куполов под нательным крестом ношу  –  до этого никому дела нет. С младых ногтей жил по понятиям: у слепого не крал, на лебедя ствол не поднимал. Грехи мои не гнилой законник считать будет, у него своих довольно.  А по тому счетчику всем платить.
 Только не век по кругу, точно белка в колесе бегать.  Как там, в «Алисе», английский математик писал: «Нужно изо всех сил бежать, чтобы  только остаться на месте».  Писал правильно, за жизнь. Одного УК человеку мало.  Зона в двадцать – ещё школа, а после тридцати  уже диагноз.  За партой сидеть некогда было, только уворачивайся. Опять же: доверяй, но проверяй. И ночами зубрил, и сидя на подоконнике.  И экономику, и политику, и «Положение об Арбитражных Судах». Даже «Законы Паркинсона».  Где консультантов нанимал, где на  лету хватал, что подвернётся. Но выбился «в люди».
 Когда достигаешь некого уровня, понимаешь, что для того, чтобы получить желаемое, не обязательно нарушать закон. Всё можно иметь и в его рамках, какими бы они ни были.  Много вы видели голодных юристов? Вот и я пришёл, наконец, к тому дню, когда слыть законопослушным и респектабельным стало и приятно, и полезно. А респектабельность требует  быть человеком семейным.
 Баба в доме – вопрос серьёзный.  Я и в пацанах-то ****ей в душу не пускал. А королю нужна королева. А если королевство своими руками по крупицам собирал, то и королева должна быть под  стать. Породистая, но не из фиф.
 На ловца и зверь бежит.  Углядел я её в одном из своих же ресторанов. Сидел со своими соколами, дела решал.  Она и не нас обслуживала.  Случайно приметил, когда на сортир ходил.  Так-то, на первый взгляд, ничего особенного. Разве что ладно скроена. Но есть Бог на небесах. Чутье, что ли, какое сработало.  Как бывает: лажу жопой чуешь, хоть вроде всё надежно.  А иной раз по тонкому,  как через берестяной мосток на танке, во весь опор несёшься, и знаешь: «Проскочу!» Другие падают, а ты уж на той стороне, целёхонький. 
Вот и с ней: как знал. Навёл справки. Девке двадцать два, живёт со стариками, ни с кем, вроде, не встречается, учится заочно. Раза два сел к ней за столик, договорился о встрече.  Повёл в кафе. Смотрю, не из робких, хоть и без гонора. Так, небольшой кураж, так ведь без него и нельзя. Краски чуть, из вежливости. Разговор, правда, не задался: то ли не знает, что сказать, то ли по природе скрытная. Ну, я и спроси, где учится да зачем. Мол, диплом на стенку повесить и пелёнки стирать? Тут её и понесло. Оказывается, мечтает быть дизайнером по интерьерам. Я молча кидаю бабки на стол, беру её под белы руки и в машину.  Тут надо сказать, что я в деловом районе подвальчик пригрел для забегаловки. Хорошее местечко: уютный дворик, конторы вокруг, два института. Народу на обеденный перерыв идти некуда, до ближайшей точки два квартала, да и дорого там. Есть гастроном, но на праздничную пьянку горяченького или приличную закуску заказать негде, а из дома таскать не всегда сподручно. Однокашник мой бывший в одной из тамошних контор работает.
В общем, привожу её в этот подвальчик, а там расчистка вовсю: битый кирпич, штукатурка, пыль строительная столбом. Объяснил ей, в чём дело, и спрашиваю: возьмешься интерьер сделать? А сам боюсь, вдруг откажется, вдруг я в ней ошибся? Но нет, не подвела интуиция.
Через два месяца пришел со стариками знакомиться. Мать типичная училка: сухонькая женщина в очках и с короткой стрижкой на седой голове. Отец – флегматичный старик со смешным отчеством Евсеич. Оба пенсионеры. Она по выходным подрабатывает, садиковскую малышню к школе готовит. Он всё больше у телевизора. Но если какой ремонт в доме – всё его.  Евсеич на все руки мастер: и по металлу, и по дереву, и переплетчиком работал, и обивщиком.  Что ни делает - не хуже ювелира. Видно, дочка в него пошла. Она мне столик показала. Квадратный журнальный столик на вычурных ножках, на столешнице изображение букета в вазе, выложенное из разных пород дерева.  С виду как новенький. Они с отцом этот столик пятнадцать лет назад на помойке нашли. С одной ножкой, облупленным лаком,  треснувшей столешницей, из которой пропала половина инкрустации. Полгода реставрировали, подбирали дерево по сорту и фактуре, вырезали недостающие детали, по следам высыпавшихся фрагментов  восстанавливали рисунок.
Старики мне понравились.  Они против меня тоже ничего не имели, сговорились, отметили.
К годовщине свадьбы я оформил  жене дизайнерскую студию, а когда она поднялась и дело пошло, решил устроить праздник и старикам, побаловать их шикарной жизнью. Переезжать со своей квартиры и пользоваться прислугой они наотрез отказались. Вот я и надумал вывезти их в Европу, куда-нибудь в Альпы. Пусть почистят лёгкие от городского смога. Отдохнут, сменят обстановку. Сами бы  они не поехали, так что выезд планировал всей семьёй.
Когда все было на мази, приехал к старикам. Объясняю что едем в Альпы, в Швейцарию.  Тут Евсеич встрепенулся:
- Куда? В Баден? Не поеду! Был я там, больше не надо.
Я, признаться, обалдел.  Как это Евсеича на альпийский зимний курорт занесло и что это ему там так не понравилось? Смотрю, тёща чуть не плачет.
- В плену, остарбайтером. Не поедет…
- Так ведь Швейцария. Они же нейтральные.
- Не везде. Северо-запад, ближе к нынешней границе с Германией в те времена под рейхом ходили.
Я с училкой не спорю, ей виднее.
- Спокойно, - говорю, -  мать, дай я с ним по-мужски покалякаю. Ты нам полянку оформи и езжай к дочке. Там внизу машина ждёт. А я уж сам. Завтра всё будет тип-топ.
Отправил тёщу, сел с Евсеичем, и рассказал он мне следующую историю.
В плен он попал в первый год войны и остарбайтером был отправлен в Швейцарию, в деревню, куда-то недалеко от этого самого Бадена. В хозяева ему досталась молодая пара, оба чуть старше его самого, с сопливым младенцем. Помимо фермы хозяин Евсеича унаследовал и семейное дело: небольшой трактир, где продавал пиво собственного изготовления, пользовавшееся в округе доброй славой.  Ребята были работящие, по-немецки дотошные и аккуратные. Дело  у них шло хорошо, но рук не хватало. Вот кто-то и подал парню идею взять  молодого русского работника.  Руки у Евсеича уже тогда золотые были, даром что мальчишка. И работы не боялся никакой: хоть починить что, всё равно по дереву ли, по металлу, хоть скотину накормить-напоить, хоть в трактире полы помыть или там посуду,  хоть малого понянчить…  За все брался с охотой и сноровкой, чисто Пушкинский  Балда. Ему с ними тоже повезло. Всегда был обут, одет в чистое, хозяйка ему, если надо, сама штопала. Кормился с хозяевами за одним столом. Есть давали – сколько влезет. Одно было плохо. Та сволочь, что посоветовала взять в дом остарбайтера, Евсеичева хозяина предупредила: «Русские – работники хорошие. Но выпить им давать нельзя. Ни капли! Сразу же уходят в запой, и пиши «пропало». Только и будут делать, что целыми днями заливаться, и тогда уж ничего не поможет». Фермер урок запомнил и за работником своим следил в оба. В самом начале предупредил: «Поймаю возле пива – выпорю!» К подвалу, где бочки стояли, русского даже не подпускал. А теперь представьте, каково было Евсеичу? У него на глазах бюргеры целыми днями пиво жрут, нахваливают, а ему только запах и достается. Год Евсеич терпел. На годовщину хозяева ему новую одежду подарили, праздник устроили. Евсеич и заикнись: мол, может запрет насчет пива снять? Но немец упёрся, точно рогом, и ни в какую. Евсеич осерчал, но виду не подал, а повадился  в подвале партизанить. Руки-то золотые. Что ему бюргеровские замки? Возле бочек, под кранами, у хозяина мисочки стояли, чтобы туда из кранов капало. Вот к этим мисочкам и ходил Евсеич. Но, в конце концов, попался. Хозяин никаких объяснений слушать не стал, позвал приятелей и всыпал работнику сорок палок, чтобы впредь неповадно было. Хозяйка потом с мужем неделю не разговаривала, сама выхаживала русского.  Хозяин тоже заходил, говорил, что вынужден был проявить твердость, что жалеет, но порядок есть порядок. Видно, было фермеру не по себе, мучили его то ли совесть, то ли недобрые предчувствия.  Побои на Евсеиче зажили, как на собаке, но он сказывался больным, выжидая момента. И дождался. Хозяева уехали  на несколько дней к родне, на свадьбу.  Евсеич встал, собрал узелок и пошёл в подвал. Там начал под завязку наливаться пивом. Пил через «не могу». Сначала из одной бочки. Как припёрло неотвратимое, он излил душу прямо в бочку и перешёл к следующей.  Таким макаром «пометил» все сорок хозяйских бочек и с чистой совестью и лёгким сердцем убежал. Язык он в ту пору знал, как родной, рассчитывал подработками и мелкими перебежками двигаться на родину. А пока шум не утихнет, думал пересидеть в охотничьем домике в горах. Но не получилось.  Когда поймали, отправили в концлагерь, из которого Евсеич тоже ухитрился бежать вместе с кучкой французов. С ними занесло  его в Сопротивление, где он и обретался до прихода наших.
Когда тестева одиссея подходила к концу, мы оба уже были тёплые. А я так и вовсе никакой: никак не ждал такого от тихого пенсионера, постоянного диванного жителя. С одной стороны, вполне разделял его неприязнь к столь памятным местам, а с другой – тёще и жене обещал решить дело.
- Нет,- говорю - отец! Ты не прав. Это что ж получается: всякая бюргерская сволочь может избить русского солдата, столько лет жить и умереть безнаказанно? Надо, отец, ехать! Если ты не хочешь, я сам поеду, и пусть этот жлоб заплатит по счётчику. Не позволю, чтобы за моей спиной говорили, что моих безнаказанно обижать можно. Меня и ребята уважать не будут.
Евсеич над таким поворотом дела задумался, а после двух рюмочек запотелой с мороза беленькой под малюсенькие, пахнущие хреном и укропом, хрустящие нежинские огурчики  согласился.
В Швейцарии мы с Евсеичем маленько повздорили. Он предлагал сразу ехать на место, я же настаивал для начала оформить всё по закону. Пока женщины наслаждались природой и бегали по магазинам, я узнал, что Евсеичев хозяин жив, овдовел, живет с сыном и его семьей.  Собрались и поехали. Прибыли на место: солидный дом, большое хозяйство. Кое-что из прежнего Евсеич узнал, прослезился. Особенно тот самый пивной погреб… Мне-то ничего, подошёл к дому, звоню. Никто не выходит, но занавески шевелятся. Евсеич, даром что расчувствовался, а углядел за одним из окон бывшего своего хозяина.  «Стар стал, как и я, но рожа та же. Что ж не выходит-то? Видно, не забыл!» Если в доме думали, что мы постоим и уйдем, то они ошиблись. Евсеича от всего увиденного старая история снова за живое взяла, да и я, признаться, чем больше ждал, тем сильнее распалялся. Наконец, выходит крепкий такой мужик, маленько меня постарше, с ружьём, и вопрошает, чего это мы добропорядочных людей беспокоим? Я хотел было открыть рот, но тесть меня опередил и небрежно так на местном диалекте интересуется, помнит ли он, тогда ещё сопляк, русского дядю, который с ними жил? Мужик побледнел, а Евсеич не унимается: позови, мол, папу, у меня к нему должок имеется. Немец почему-то меня в расчет не взял. Отвечает Евсеичу, что со всякими проходимцами разговаривать не собирается, и если мы сейчас же не уберёмся, он нас отсюда вышвырнет. И выразительно так со своим стволом на Евсеича наступает. Зря он про меня забыл. Я хоть в навороченной тачке и при костюме, но старые навыки выживания в зоне не забыл. Упаковал бюргера в свёрток, ружьишко его забросил от греха подалее и через Евсеича объяснил, что разговор между нами не окончен, и счетчик по-прежнему тикает. С тем и распрощались.
Поскольку личная беседа не состоялась, мы с Евсеичем начали долгое путешествие установленным порядком. Подали иск в местные судебные органы по всем статьям: и на выплаты бывшим остарбайтерам, и на  возмещение морального ущерба за оскорбление действием, и на всё, что мой юрист сумел из этого выжать. А пока дело шло, оттягивались по Европе. Толмачи подо мной не зря свой хлеб икрой намазывают. Тамошние власти послали запрос на родину.  ФСБ подняло документы, суд да дело… Понятно, немца по инстанциям здорово потягали, на что я, собственно, и рассчитывал: поварить на медленном огне, чтобы до клиента дошло, что просто так мы от него не отцепимся. Компенсацию нам назначили и Евсеичу выплатили. Как по мне, так мелочь, но не в деньгах дело. К тому времени женщин мы уж домой отправили: тёща от заграниц устала, да и за делами личный присмотр нужен был, семейный. А мы с Евсеичем остались должок снимать. Компенсация компенсацией, но ведь это только проценты за все послевоенные годы. А побои? Заезжаем в администрацию кантона и я интересуюсь (Евсеич переводчиком): что у вас полагается, если я дам сорок палочных ударов гражданину кантона? Там долго не могли понять сути вопроса, но под конец назвали какой-то штраф и что-то про запрет на пребывании на территории то ли Швейцарии, то ли данного кантона.
- Выписывайте чек, - говорю. – Мы собираемся такого-то сегодня за старые дела бить, а потом вас покинем. А то заотдыхались. Домой пора.
Заплатили всё, оформили протокол заранее, но как положено,  чтобы потом на чепуху не отвлекаться. И поехали снова в ту деревню. На этот раз старик юлить и прятаться не стал. Сам к нам вышел. Следом вся семья стала в сторонке, смотрит. Сын его, жена, два внука, невестка с правнуком.  Старик палку вынес, дает Евсеичу.
- Я знал, что ты вернёшься. С того самого дня знал. Бей, твоя воля.
Евсеич дрын взял, стукнул два раза и бросил.
- Не могу, - говорит. – Что мне с ним делить? Молодые были, дурные оба!
Поднимает немца. Тут у стариков снова нервы не выдержали, обнялись, заплакали. Немец в дом зовет:
- Идём, я вас пивом угощу. Сам! Пей, сколько влезет…
Пошли. Семья быстро на стол собрала, пиво выставили. Не наше, конечно пиво, но если пообвыкнуться - хорошее. Не какая-нибудь баночная дрянь. Старики хозяйку помянули, былое вспомнили. Немец пальцем качает и Евсеичу:
- Помнишь, как ты мне все сорок бочек изгадил?
Прощались затемно. Я уже в машине сидел, смотрю -  бюргер отозвал тестя в сторонку и что-то ему втирает. Евсеич руками замахал и ко мне.
- Проблемы? - спрашиваю.
- Нет, - говорит. – Так, стариковское.
Ну, думаю, нет – так  нет. Пытать не стал, но любопытно стало. Только через полгода Евсеича и раскрутил, что же ему бывший хозяин на прощание сказал.
- Понимаешь, они с женой знали, где я прятался, но молчали. Надеялись, что  посижу в схроне, остыну  и вернусь. А немцам меня их бывший сосед сдал. Так он сказал, что сосед этот тоже жив. И если мне надо, может показать, где он сейчас живёт.