Белое безмолвие. Матрос Йонсен

– Эй, Йонсен, а ты знал такого матроса по имени Мартин Иден? – жизнерадостный голос Коинссена заставил рулевого повернуть голову. Первый штурман сидел в кресле, закинув ноги на радиостанцию, и разглядывал картинки в журнале «Ти писка охуелла».

Курчавая борода шевельнулась, исхудавшее лицо Йонсена непонятно изменилось.
– Да, сэр. Мы из одного поселка.
Йонсен отвернулся, переступил с ноги на ногу, чуть тронул штурвал, доворачивая нос судна на створные знаки.
– Под каким капитаном он ходил? – вахта только началась, и штурман убивал время любым известным способом.
Йонсен чихнул, закашлялся. Вытерев слезу с правого глаза, он ровным голосом ответил:
– Джек Лондон, сэр.
– Лондон… Лондон? Что-то знакомое. А-а, это еще город в его честь назвали. А чем же знаменит этот Лондон? Ром хлестал, как докер?
– Белым безмолвием, сэр, – не поворачивая головы, ответил Йонсен.

Судно спешило домой, расталкивая острым носом куски льда. Зимние сумерки еще не успели опуститься на заснеженные берега. Вокруг, насколько хватало обзора, лежал снег. Острые торосы топорщили белые клыки, отбрасывая длинные тени. Лишь впереди, среди этого белого безмолвия, темнела проложенная ледоколом темно-серая полоса.
Порт Вольдемарбурга судно не принял, и «Золотое дно» ближе к полуночи бросил якорь на рейде. Сто сорок футов толстой цепи через клюз ушли в воду.

Утро выдалось ослепительно ярким. Сильный мороз заставлял скрипеть снег под ногами. При каждом шаге из-под подошвы тяжелого ботинка разлетались пушистые облачка снега, алмазно-сверкающие в лучах солнца. И казалось, что матрос Йонсен идет по драгоценным россыпям, высекая искры.
За ночь судно вмерзло в лед. Пространство вокруг было похоже на каменистую пустыню. Далеко в порту дымил трубой ледокол, ворочаясь в большой полынье. Наскакивая грудью на лед, он вздымал к небу тупой нос, обламывал кромку, резко оседал вниз и пятился назад.

Йонсен подошел к брашпилю, нажал на кнопку пуска. Ничто не нарушило морозной тишины. Йонсен оглянулся на капитанский мостик. Из застекленного тепла рубки Коинссен пожал плечами, мол, поднимай якорь как хочешь.
Пройдя по полубаку, Йонсен выглянул за борт. Толстая заснеженная цепь наискось тянулась от клюза и уходила в лед. Футов тридцать покрытой снегом причудливой реальности.
Йонсен взялся за рукоятку, крутанул. Металл холодил ладони даже через рукавицы, морозное облачко от дыхания оседало на усах и бороде.
Дюжина оборотов и вот уже первое звено цепи наехало на зуб колеса брашпиля. Еще дюжина дюжин, и колесо сделало полный оборот.
Цепь натянулась, осыпав снег. Крутить стало тяжелее. Йонсен сбросил зюйдвестку.
Раздался громкий треск, звон. Цепь прорвала четырехдюймовый лед, подпрыгнула, ударилась о клюз и вновь провисла.

Оборот за оборотом, налегая грудью на рукоять, Йонсен крутил рычаг брашпиля, протаскивая судно сквозь льды. От обнаженного по пояс тела валил пар, мокрые волосы прилипли ко лбу. Ледокол был уже близко. Стоявшие на его рогах матросы смеялись и показывали пальцем, когда якорь Холла вывернул свои лапы из грунта и пополз вверх. Судовые двигатели вразнобой кашлянули и выбросили в небо черные клубы дыма.

В рубку зашел принимать вахту второй штурман Вас Молен. Глянув сквозь стекло на палубу, он щелкнул пальцем по стеклу прибора, крутнул переключатель раз, другой, удивленно посмотрел на Коинссена.
– Да предохранитель сгорел на брашпиле, забыл поменять, – невозмутимо пояснил Коинссен, крутясь на кресле.

Прямо по трюмным крышкам, волоча за собой зюйдвестку, по ослепительному снегу, шатаясь как пьяный, шагал матрос Йонсен. По правому борту, качнув ледяное поле, прошел ледокол. С его мостика крикнули что-то веселое. Матрос Йонсен не оглянулся.