Инкубатор

Брама разбудил писк – жалобный, тонкий, сродни ультразвуку.

Зародившись во сне (поскрипывала перематываемая с двух огромных бобин магнитофонная лента), он плавно перешёл в явь. Первое предположение о сработавшем будильнике быстро опроверглось.

Свободной рукой нашарив на тумбочке часы – такая чёрная не обременённая дизайном прямоугольная коробочка «made in China», дешёвка, одним словом, – Брам ногтём надавил на кнопку подсветки, подслеповато глянул на табло. И вздрогнул: сущая дьвольщина-бесовщина почудилась – три зловещие «шестёрки». Брам, своими семитскими корнями впитавший и традиционную русскую набожность, и традиционное русское суеверие, признаться, испугался: внутренне похолодел, сплюнул-помолился-перекрестился, семижды сказал «Господи»; зажмурился, сильно-сильно, потряс головой, отводя наваждение, - это помогло: зрение-то наврало, оказывается: никакая то не «шестёрка», ишь, прикинулась! в Зверево число влезло!.. ноль ты банальный – вот ты кто! но-оль!.. А ведь действительно, как сам не догадался, – не бывает так, чтобы вторая цифра с краю больше «пяти» была. Вот голова!.. Вот чёрт!.. Тьфу ты, какой «чёрт», прости Господи!

«Шесть ноль ше… ноль семь. И всё-таки рано», – будильник был настроен на «семь ровно», давно уж, не вспомнить когда, и с тех пор никаких изменений не вносилось. – «Спать!»

Ставя часы обратно, Брам случайно задел кнопку «play» на музыкальном центре и из колонок громыхнула симфония его почти однофамильца («Он мне родственник, предок мой, по папиной линии – шутил Брам. – А что «с» на конце, так это его уважительно так величали, – ещё б! – талантище!»), немецкого композитора – своего рода «настольный» компакт-диск.

Какой уж теперь сон!

Брам лениво высвободил ноги из дыры в пододеяльнике (вот что значит холостяцкая жизнь – и зашить некому), повернулся на спину, откинул одеяло, чтобы ноги приятно одувал струящийся из форточки утренний зефир. Провёл рукой подмышкой – вспотел-то как! Через полчаса можно и вставать уже, нача-а-ха-ха-ха… аахауааа!.. начать вставать. И сразу в ванну!

Иногда просыпаешься резко: будто тебе по щеке хлестанули или затрещину отвесили, или кто за плечо схватил и тряханул что есть мочи, или кто заорал над самым ухом; веки тоже тогда резко разомкнёшь, привстанешь порой, таращишься не понимаючи; смотришь, смотришь, а ничего не соображаешь: аналитическая мозговая деятельность ещё не активизировалась; тело бодрствует, а разум спит ещё, сны смотрит; тела своего не ощущаешь поначалу, только в затылке и шее, чувствуешь, гудит.

Иногда – чаще всего – просыпаешься медленно, плавно; то, что во сне видел, на яву свой аналог принимает (наоборот, конечно, но не важно); ниточка из сна в нашу реальную жизнь тянется, не обрываясь, так, попетляет, может. Очнёшься тогда, медленно так, ещё какие-то моменты из сна вспоминаются, переживаешь их, обдумываешь; тела своего поначалу не ощущаешь, чувствуешь, может, рука затекла, не более.

К чему всё это? А к тому, что и Брам не сразу почувствовал некоторую припухлость в области паха. Пока в трусах не зашевелилось. Мягкое, пушистое. Брам насторожился. Ощупал через ткань. Рука трогала посторонний предмет. И попискивание: пи-пи-пи! пи-пи-пи! чирик! чирик! фьюить! фьюить! – птичье щебетание.

Брам притянул ноги к туловищу, прижал подбородок к груди, оттопырил тугую резинку трусов, оставившую на животе сиренево-лиловую ребристую полосу, глянул и поразился увиденному (поразился бы ещё больше, если бы события происходили днём в другое время суток; всё-таки утренняя апатия сыграла роль успокоительного): в лобковых волосах копошился цыплёнок. Будь Брам девушкой, непременно бы умилился: какой славненький! какой маленький! какой хорошеньки-и-ий! – и только потом задумался: а откуда он мог там взяться? Цыплёнок и вправду был таким забавным и славным. Ещё слепенький, он так мило сощурился, так мило, так мило!.. ой! так мило! ну как такого не полюбить! Однако и «настоящий мужик» Брам не спешил докапываться до причин появления птенчика, а первым делом решил проверить своё хозяйство: всё ли в порядке? Весьма брезгливо, кончиками пальцев, он взял славное создание за шкирку и пересадил на живот – чтобы не мешался. Цыплёнок совсем не больно царапнулся коготочками и, неуклюже ткнув головкой, клюнул Брама в пупок. Ничего себе – вот это наглость! – Брам грубо смахнул птенчика с тела и тот, упав на ковёр, и вероятно, больно ушибив крылышко, заверещал пронзительнее прежнего.

Со всем этим Брам и забыл что намеревался сделать. Бессознательным движением (так же бессознательно девушки заправляют за уши волосы, - не потому, что прядь выбилась, а именно что неосознанно, машинально; вторичный половой признак, если хотите) он почесал лобок, ощупал мошонку – и хопа! – яичка-то нету!

Брам моментально спрыгнул с кровати. Ладони увлажнились. Как в сортире, спустил трусы ниже колен, повернулся на свет, к окну и ещё раз проинспектировал сморщившуюся от страха красноватую кожу мошонки: не закатилось ли куда? Но пропажи обнаружить не удалось.

Внезапная боль пронзило Брамово яичко, так что он даже привстал на мыски, а икры свело судорогой от напряжения, и он повалился на пол, едва не задавив цыплёнка. Что-то кололо его изнутри. Кололо, кололо, кололо… и боль волнами расходилась, расплёскивалась…

Мучения прекратились примерно через минуту: боль отступила. Брам осторожно тронул пальцем яичко и палец провалился в пустоту: кожа надтреснула будто скорлупа. На ковёр потекла мутная слизь. Из дыры показалась ярко-жёлтая голова. Голова запищала. Писку завторил другой цыплёнок, Брамов первенец. Брам помог помог высвободиться птенцу – принял роды. Мошонка сразу осела, как лопнувший мяч. Новорождённого он посадил (скорее, бросил) рядом с братиком. Старший поначалу нахохлился, - ой, такой презабавненький! – недоверчиво приняв родственника, но братские чувства взяли верх и через секунду они уже обнимались – ой, какая прелесть! какие они всё-таки милые! какие забавненькие!.. так и хочется… ии-и-и-ихх! Наобнимавшись, цыплята вытянули шейки в сторону Брама и заголосили – их влекло к «мамочке».

Брам сидел на ковре в скорбной позе, терзая руками кудри и сводя колени вместе, потому что в гениталиях ощущался неприятный холодок, как вот, если качаешься на качелях или торопишься что сделать, а не получается, не выходит: нитку в игольное ушко продеть, например. Надо делать, что-то делать, что же делать? Делать, делать, делать… делать, делатьделатьделать! Но что?! Что?! Чточточточточто?! Нетнетнетнетнет! Делать, делать! Чточточточто?! Дела-а-а-ать! Что-о-о-ооо?! Что?! Что?! Звонить!..

Под жалобное попискивание двух голодных птенцов Брам вышелиз комнаты в коридор.

Набрал номер.

– «Скорая помощь». Слушаю… – Голос был удивительно бодр для столь раннего часа.
– Алло. Здравствуйте. Э-э, добры-ый… день, – начал Брам.
– Доброе утро, – поправили.
– Да-да, утро… Здравствуйте.
– Что у Вас случилось?
– Э-э… понимаете, у меня-а… такая, м-м… – он сглотнул, – проблема… м-м-м… даже не знаю как сказать…
– Говорите как есть.
– Хорошо. Ну-у… кхм-м… у меня-а… у меня-а… хм-м… яички, ну, как это сказать… отвалились, что ли…
– То есть «отвалились»?
– Ну, не отвалились, а… Понимаете… э-э-э… как бы… кхм… они… Короче, я просыпаюсь сегодня, а из них, короче-э-э… это-а… ну-у… цыплята вылупились, хах! – неожиданно для себя и совершенно неуместно хохотнул Брам.

Голос в трубке напрягся:
– Слушай, ты, шутник… - И, не найдясь, какое ругательство подобрать, оператор предпочёл просто бросить трубку.

Вышло действительно глупо. Да и поверили бы? Вот сам поставь себя на их место. А? Ну? «Скорая» не поможет, нет. Тут надо самому идти к врачу. Но прежде позвонить.

Брам набрал другой номер. Через полминуты ожидания на том конце провода объявился вялый голос.

– Алло, Гусейн? Привет. Извини, что разбудил, но мне срочно. Гусейн, у меня проблема. Серьёзная… Да… Да нет, не по работе… Да нет… Ну-у, не могу так сказать… Ну, ты не поверишь всё равно. Слушай, Гусейн, приходи сейчас… Да-да… а во сколько ты лёг?.. Ну, Гусейн, это очень срочно. Потом отоспишься… Ну, Гусейн, ну, пожалуйста!.. Друг ты мне?.. Да прям так приходи. Чего тебе – через дорогу перейти… Гусейн, пожалуйста… Ну, пожалуйста… Ну, пожалуйста! Ну, пожалуйста!.. Придёшь?.. Спасибо, Гусейнчик! Жду.

Через пять минут на пороге Брамовой квартиры стоял молодой ингуш Гусейн Гусейнов: мятая съехавшая набок майка, вывернутые карманы треников, домашние тапочки, волосы торчком. Правда, в этот момент он мало походил на ингуша, больше на невыспавшегося – есть такая нация. Невыспавш… невыспав… невы… тьфу ты!.. невысп… не-вы-спав-шешшенность (надеюсь, вы поняли, что означает это существительное) сильно роднит людей разных национальностей. И невыспавшийся ингуш мало чем отличается от невыспавшегося еврея, а тот сильно походит на невыспавшегося русского, а тот, в свою очередь, ну просто как две капли воды похож на невыспавшегося, прости Господи, гвинея-бисауца.

– Ну, что тут у тебя?
– Пошли покажу, – потянул Брам инертного Гусейнова в спальню. – Да не разувайся.
– Обои б тебе сменить. Не гармонируют с мебелью. Абсолютно. И палас какой-нибудь на пол постели, – давал советы Гусейнов.
– Не до этого сейчас, – отмахнулся Брам. – Вот, смотри!
– Куда?
– Вот же!

На полу, путаясь лапками в ворсистом ковре, спотыкаясь, резвились цыплята.

– М-м, забавно. Это, конечно, стоило того, чтобы поднимать меня в такую рань.
– Нет же. Сейчас поймёшь. Сюда смотри…

Брам спустил трусы, отвёл член чуть в сторону, приподнял мошонку.

– Еба-а-ать! – оживился Гусейнов. – Кто это тебя так?
– «Кто», «кто» – никто!
– Сам?! Слушай, дружище, кастрация в домашних условиях чревата последствиями. Мало ли, инфекцию ещё какую занесёшь…
– Какую, на хер, инфекцию!
– Вот именно, Яша, на хер, на хер твой покоцанный. Н-да-а… Зачем ж ты так себя, а? Ты о Зое подумал? Не думаю, что она с воодушевлением воспримет твоё добровольное желание податься в евнухи.
– Послушай, ****ь, Гусейнов… заткнись, пожалуйста. Твои шутки сейчас не уместны. Заткнись и послушай меня. Рассказываю как было: просыпаюсь я сегодня утром, смотрю: у меня в трусах – цыплёнок! Ну что ты морду скривил, я правду говорю… Смотрю – цыплёнок, потом – хоба! – тронул себя – а яичка нет! И боль такая… И потом из второго тоже вылез… ещё, второй… Вон они бегают…
– Ну-ну, рассказывай. Канешна! Материал для «жёлтой» прессы. Небось, девку вчера снял, садистку-мазохистку, а она перестаралась и – чик! Мне-то уж не ****и-то, скажи: да, так всё и было или не так, а вот так; теперь не знаю что делать, помоги мне, Гусейнчик, помоги мне, родненький! Я Зое ничего не скажу, правда. Ты ж меня знаешь…
– ****ь, я те щас ёбну! Мудак, *****! Мудило херово! Я правду тебе говорю! Правду! Правду! – вскипел Брам и застучал ногой в пол.
– Спокойно, соседей разбудишь.
– Мне по хую! по хую! Я правду!.. правду!..
– Ну ладно, ладно… Верю.
– И вообще ты заебал со своими шутками. Тебе скажи, что кто умер, ты и тогда не прекратишь юродствовать!
– ****ь, я верю! Сказал же!..
– Гусейн, что мне делать? – жалобно, даже с подвыванием спросил Брам.
– Что делать?.. Ну-у, по «03» звонил.
– Да звонил!.. Толку-то?.. Мудаки там все. Обматерили только. Думал, хоть ты мне поверишь…
– Я верю! Ве-рю. Понял?! Верю. Сейчас придумаем. К врачу идти надо. Н-да-а, плохи твои дела… «Вышел Яша на крыльцо почесать своё яйцо…»
– Мудило!
Сжав крепко кулак, Брам нацелил удар в ненавистную теперь физиономию Гусейнова, но тот ловко отвёл угрозу, перехватив руку у самого запястья.

– Ты давай не психуй. А пошли-ка на кухню. Выпьешь, успокоишься…

Брам понуро, покорно поплёлся на кухню.

– А, может, мы их… того… зажарим, а? – кивнул Гусейнов в сторону цыплят.
– Ты что! – совершенно искренне возмутился Брам. – Они же мне… как дети!
– О-о! В тебе проснулся материнский инстинкт! – И уже вполголоса, так, чтобы Брам не услышал, забормотал: – Яша – мама! Яша – мама! Брам – мама! Брама – мама! Брама – мама! «Товарисч-чи! Поможем птицехозяйству нашей страны! Своим хозяйством!»

На следующее утро Брам проснулся от протяжного звонка в дверь. То был Гусейнов. Невыспавшийся, как и вчера. Но оживлённый. В левой руке он зажал две бутылки водки, а правой придерживал картонную коробку из-под обуви. Коробка была небрежно прикрыта газетным листом, из-под которого приглушённо доносился шум возни и слабое попискивание.





Примерно неделю спустя в одной из столичных «жёлтых», коих пруд пруди, газет была опубликована небольшая статья, озаглавленная – традиционно – пошлейшим образом: «Два кастрата и цыплята». В статье говорилось, что в одном из спальных районов Москвы в квартире были обнаружены трупы двух молодых мужчин. Смерть наступила в результате отравления газом. Что то было – самоубийство? либо случайность? – выявить не удалось. Следователи больше склонялись ко второй версии: в крови обоих обнаружили большое содержание алкоголя. Но и за первую версию были серьёзные аргументы: при осмотре тел медики обратили внимание на отсутствие у обоих мужчин яичек.

Про цыплят упоминалось мельком.

Поскольку статья была опубликована не в самой тиражной газете и терялась где-то на средних полосах среди прочих образцов словотворчества и полёта человеческой фантазии, то она прошла незамеченной. Но уже вскоре подобный репортаж показали по телевидению, за ним ещё один, ещё, ещё, ещё…

Всё это принимало характер эпидемии. Население охватила паника. Мужская часть его, засыпая, каждый раз испытывала страх проснуться с цыплятами в трусах вместо яичек. Ивановские шутники из группы «Дискотека “Авария”» так прям и выразили народный страх в строчке из песни: «Ты проснулся на рассвете, слышишь как смеются дети, лишь бы только были эти, эти яйца-а-а-а…» Лай, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, лай, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, лай… Не смешно.

Поначалу болезнь поражала исключительно граждан России и исключительно нерусского происхождения, что дало право националистам сделать кощунственный вывод, что Бог таким образом, помогает русскому народу очиститься от еврейско-кавказской, в первую очередь, скверны. Однако и чистокровные русские оказались подвержены заразе.

Активизировались соседи России. Китайцы, уже давно хищнически косившие щурыми глазами на сибирские просторы, начали срочную мобилизацию воинских частей, якобы под видом дезинфекционных отрядов. Их расчёт был верен: вторгнуться под шумок, пока-а там разберут! Вот мы как войдём! ста миллионами-то! да как расселимся!.. нас же потом и в тысячу лет не выгонишь, не выкуришь, не вытравишь!

Японцы, как хамелеон языком, слизнули мошек – Курильские острова, и крупного жука – Сахалин.

Вырвались из ошейников три прибалтийские моськи: Литва ухватила лакомый кусок – Калининградскую область; Латвия с Эстонией одновременно вцепились зубами в Псковскую область (большим б, наверное, подавились), рвали его, рвали… Но слава русским женщинам: те бесстрашно брались за оружие, если мужья были не в состоянии, и так наподдали охотникам до чужого!.. Визгу-у то было!..

Вот она, русская женщина! Вот какая! Что там кони да горящие избы! – вот, проза жизни, - проучи шавку, наподдай ей остриём туфельки, чтоб впредь неповадно было…

Наш славный президент, в самый ответственный момент как всегда пропавший из виду, всё же объявился – выступил по центральному телевидению с обращением к народу, в котором призвал сохранять спокойствие и не поддаваться паническим настроениям. «Мы делаем всё возможное и невозможное, чтобы стабилизировать ситуацию», – заключил он.

Зюганов Геннадий Андреевич, чьи выступления, о чём бы речь ни шла, неизбежно сводятся к: «Довели страну, демократы! При коммунистах бы такого не было!», и здесь не преминул высказаться в том же духе. Правда, когда ему задали вопрос, а не поразил ли вирус и его, или кого-нибудь из его коллег, он сразу замялся, понёс какую-то ахинею. А чего засмущались, чего засмущались-то, Геннадий Андреевич, а? Небось, тоже уже яички-то снесли? А?

Вот Жириновский – это ваще! Жирик!.. Жирик – ты молодчина! Такой-то и не заболеет, поди. Так смешил давеча, так смешил!.. Ой, умора! Не-е, это на письме не передать, это слышать надо…

Фактическим лидером страны стала Ирина Хакамада. Хакамада по телевидению, Хакамада на радио, Хакамада в прессе, Хакамада с плакатов… Я за неё голосовать буду. А чего? – она баба умная. На лицо так, ничего. Нерусская, правда, ну, да и шут бы с этим. Сейчас не до этого, разбирать: русский, нерусский. Сейчас главное – выправить положение. А она вон как говорит: «В это трудное для нас для всех время, когда мужчины переживают нелёгкие времена, женщина должна послужить опорой общества». Вон оно как – опорой! Не, я за неё…




Между тем эпидемия набирала ход, и не только в России. Случаи заболевания выявляли в Европе, в Африке, в Северной и Южной Америке, в Австралии, даже на полярной станции в Арктике. А наибольшее распространение вирус получил в странах Азии. Так, буквально за один месяц «снеслись» 70% населения Китая, - наконец реализовалась их программа по снижению рождаемости.

А что же врачи? А ничего. Выяснить, что является возбудителем заболевания, как и чем лечить, не представлялось возможным: никаких общих закономерностей не наблюдалось, и вообще, была ли то болезнь или, как заявляла Церковь, кара Божья? Большинство из них, из соображений, что какое-то мнение озвучить нужно, поддержали шаткую версию экологов о том, что заболевание вызвано глобальным потеплением (ну, дак, каждый о своём) и советовали мужчинам спать без трусов, одеялом не укрываться, ноги не смыкать – короче, не создавать в области гениталий повышенную температуру. Говорилось и о космическом характере происхождения болезни, занесённой посредством метеорита.

Развелось множество магов и псевдоцелителей и прочих спекулирующих на людском горе шарлатанов, обещавших помочь вернуть всё на свои места. Отчаявшиеся мужчины были готовы на всё, но, не достигнув положительных результатов, накладывали на себя руки. (Кстати, более половины поражённых болезнью кончали жизнь самоубийством.) Те, кто при деньгах, решались на операцию по имплантации искусственных яичек, однако, это лишь слегка подслащивало пилюлю: детородная функция не восстанавливалась, к тому же зачастую яички не приживались.

Те из мужчин, что находили в себе силы и дальше жить с таким позором, через полгода после выявления первых случаев заболевания, получили наконец призрачную надежду: яички стали отрастать вновь. Однако радость была недолгой: уже две недели спустя из них вылуплялось птичье потомство, и теперь мужчины «неслись» каждые полмесяца.

«Несушки», «клуши», «наседки», в англоязычных странах «chicken» в значении «трус», – такими презрительными прозвищами одаривали представителей экс-сильной половины человечества, - могли обеспечивать население Земли нежным цыплячьим мясом, взамен иным исчезнувшим из продажи продуктам; да и могло ли быть иначе, когда предприятия повсеместно останавливались, экономические показатели катились кубарем вниз, пахотные работы не велись, урожай не убирался?

Злобно посмеиваясь, потирали ручки феминистки и лесбиянки – им одним было отрадно. Теперь достаточно было просто протянуть руку за знаменем лидерства, выскользнувшим из рук мужчин, утративших символ своего превосходства. А ну-ка, женщины! Вперёд! Вперёд! Сколько веков нас держали под гнётом! Сколько испытать довелось нам! А теперь – мы у власти! Мы! Теперь всё будет по-новому! Всё! В этом мире без мужчин… Вперёд! Женщина – это звучит гордо! Вперёд!

Однако и им бы недолго суждено было наслаждаться властью – мир на всех парах мчался к апокалиптическому финалу: где-нибудь должно было рвануть, должно... Любители глобальных обобщений и сравнений, описывая сложившуюся ситуацию, находили сходство между нашей планетой и яйцом, имея в виду её эллиптическую форму, с желтком-ядром и скорлупой-земной корой, положенным в микроволновую печь. А ведь делать этого ни в коем случае нельзя! Вот оно, яичко-то, Земля-то вращается на тарелочке по орбите, спираль-то, Солнце-то жаром разогревает его, разогревает изнутри, а снаружи оно холодное, а внутри аж кипит, а снаружи – по-прежнему холодное, а внутри – кипит, кипит, кипит и тут – раз! – и…