Гадость первого признания... Часть 3 Окончание

                *******


   Шел  уже  пятый  месяц,  как  я   затесался  педагогом   в  эту  шарашкину  контору.
Я,  надо  сказать,  довольно-таки  неплохо  уже  вжился  в  роль.   С  обязанностями,
насколько  мог,  справлялся,  не  выебывался,  но  и  на  работу  не  забивал, короче,  тянул  лямку  помаленьку.  Иногда  даже  и  рвение  приходилось показывать.  А как         
же  ж  иначе-то?  И  извилины  вот  приходилось  напрягать.  Да, долго  мне  так  не   
продержаться.  Не  протянуть.  И  меня  словно  наколпашило  (слушали, видишь ли,
постановили),  что  раз   уж   я  меняю  внутренний  мир,  пусть  и  насильно,  пусть, то  стоит  попробовать  сломать  (о  наивняк - а!)  и  внешний  расклад.   Почему  бы
и  нет.  Хоть  какое-то  разнообразие.
   Слушали, постановили, наколпашило... А  меж тем  в  школе сгущались настоящие  тучи  над  моей  бедовой  головушкой.  Ты  только  посмотри, как  сперва  едва  различимые  мелочевочные   интрижки  между  своими  да  нашими  (а  иных  тут  и  в помине  не  было)   в  оконцовке  превратились  в  постоянный  профессиональный
прессинг,  в  жестокую  некрасивую  травлю молодого  географа.  Оказалось, что вся
эта меркантильная  падаль настроена  серьезно.  Эта   деревенская   шушера  видишь
ли  задумала  сжить  со  свету  (из  школы  Бесприютинской), извести  меня,  каково,
а?  Ну  так  что  ж  ребятки,  почешемся?  Я  трещу  просто.  Мы,  вы,  попотеем  еще 
с  вами.
   Вот  раз,  директриса  внезапно  подскакивает  ко  мне,   дерганная   какая-то  и  не
перестающая  кривляться,  так,  точно  ее  ****и,  прямо  на  ходу :
  -  Жень,  скажи  мне,  ты  почему  до  сих  пор  не  оформил  еще  свой  уголок?  Ты         
же  получаешь  за  него  деньги,  двадцать,  целых,  рублей.   Когда  же  ты,  Евгений   
Николаевич,  в  самом  деле  нарисуешь-то  его  наконец?  Когда  же,  твою  мать, а?
Ну  что  ты  молчишь,  я  вроде  ведь  как  к  тебе  обращаюсь.
   Ангелина,  Ангелина   Вениаминовна  -  главная,  богадельни   этой   начальница.  Она  напялила   на   себя,  на   свое   рыхлое  пышное  тело,  затасканное  пурпурное  платьице  какого-то  нелепейшего  фасона,  знаешь, такой  роскошный антикварный
прикидец,  прабабушкины,  наверное,  туфли,   прическа   какая-то   доисторическая,
а-ля  Катя  Вторая.  Ей  около  сорока  наверное,  и  она  еще  ого-го  -  ух!  Чертовка.
  -  Деньги  говорите, деньги?  Мне  послышалось,  что  вы  заговорили  вдруг  о  какой-то фантастической  сумме.  О  небеса!  Какие-то  мифические  двадцать  рублей.
  -  Может,  не  буде...
  -  Нет - будем,  дорогой  Евгений  -  характерная   пауза  -  Николаевич.  Будем.   Ну?   
Так   когда?  -  почему-то  уже  почти  хрипела   директорша,  и  боевая  ее  раскраска
как-то  глупо  сверкала,  здесь  вот,  в  учительской.
  И  я  засмеялся,  о,  это  случилось  непроизвольно,  засмеялся,  потому  что  нельзя   
было  не  засмеяться.  Ты  как  хочешь, но  это  вызвало  у  меня  смех,  разговор, зрелище это :  парик  съехал  на   лоб,  штукатурки  слой,  густой  такой,  и  чуть  потрескавшейся,  на  верхней  челюсти,  посередине  прямо,  не  достает  преднего  зуба,  и  вдобавок  ко  всему  еще  и  прередергивание ее, может  болезнь  это  у  нее.  Может. Все  может  быть.  Эй,  но  эта   девочка  кажется   хотела  что-то  от  меня?   Ответа, какого-то?   Ладнушки,  хорошо,  можно  и  пообещать,  отчего  ж  не  пообещать-то.
  -  Хорошо, через неделю  уголок  будет  висеть. Обещаю, я  водружу  его  на  место.
Все?
   Но  оказалось  что  не  все.   Мои  братья  и  сестры  по  дрессировочному  ремеслу 
ни   в  какую  не  хотели,  и  не  собирались  даже,  оставлять  своего  младшего  коллегу  в  покое.  Завучиха  подбежала.  Что?..   Ей   понадобились, оказывается  вдруг,   планы   проведения   уроков,  полная   раскладка,  точное  описание  каждого  моего  шага,  каждого  слова,  вплоть  до  последнего  звонка.  Ты  вот  знаешь,  что  это  такое?   Так   я   скажу,  что  это  значит.   Это  означает  многочасовую  утомительную и ненужную никому  писанину  о  твоем  собственном  мудотворчестве.  Текстопроизводство выматывающее. Много пишешь, и  ни  ***  не делаешь. Бюрократический  ****ежь  в  натуре,  бля,  и  эту   грязную  ебучую  работенку  мне  придется   все  же  выполнить, иначе (я  знал, всем  приходилось писать такое),  иначе  ****уй  отседа. Иначе  -  заканчивается  всегда  одним  и  тем  же. 
   И  Яша,  Михалыч,  Эйнштейн  который, тут  как  тут  -  мерзопакостные  делишки  всякие  -  его  стихия. 
  -  А  тебе-то  уж  чего?
  -  Женя,  друг  мой,  меня  тут  обязали  полицезреть  восемь  уроков  твоих,  и  при 
том  до  конца  полугодия, а  осталось, ты  ведь  сам  знаешь,  всего-то  три  дня. Давай,  друг  мой,  прикинем  ***  к  носу,  как  же  у  нас  это  получится?
   Договорились  и  с  ним  короче,  правда,  не  видел   я   его  почему-то  на  уроках  своих,  ну  и  хер  с  ним,  с педиком  этим.  Да,  дружненько  они  однако  все  навалились.  Плотно  насели,  не  вздохнуть,  как  говориться,  ни  перднуть.  А   Ксюша, та  самая,  “классная”,  совсем  опухла  тварь.  Она  "предложила"  мне, с  ней  видишь  ли  на  пару,  проводить  какой-то  немыслимый  кружок,  что-то  вроде  синтезированного  предмета  какого-то,  типа  продвинутого кружка-то  вроде, слияния  “матики”  с  природоведением.  Странно,  но  Зайцев  не  смог  отказать  ей.  Знаешь, охотники  не  предоставляют  право  выбора  жертве.   Во  бля  дела!   Пришлось  теперь  таскаться  в  школу  по субботам  к  этой  помешанной  на  ебле  бабе. Кружок  блин, одно  названье.   На   меня   навьючили  целый   короб  каких-то  пидрилистических  обязанностей.  Я  начал  ругаться  с  ними,  и  знаменитая   сдержанность  молодого  географа  уже  ничего  не  решала,  ничего, теперь  я  ругался  со  всеми. Наши  взаимоотношения  преросли  в  одну  сплошную  ругань.  А  сплетни  ихние, а болтовни, болтовни-то  сколько?..  "Молодой  специалист"  стал  популярной  фигурой,  темой  дня.  Мое  имя  теперь  было,..  ну  у  всех  на  устах,  что  ли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Скучнейший, отвратительнейший вечер. Мы  с  Гогиным  (нечто  вроде  временного 
перемирия) ползем  по  нашему  зачуханному  городишку.  Пытаемся  о  чем-то плодотворно  поговорить,  но  получается  как  обычно  -  ни  о чем,  так, пустопорожнее  слюновыление.
  -  А  чем  гордиться-то,  Андрюш?  Тем,  что  побывал  там  где-то,  повидал   кого-то,  чего-то,  знал  ли,  не  знал,  ну  достижения  там  какие-то,  или  трахнул  ли..
  -  Да  Жень,  ***та  из-под  ногтей   все   это,  -  соглашается  он,  странно,  обычно он  и  не  думает  соглашаться  с  Зайцевским  мнением,  очень  странно.
  -  А  как  кошка  та  кстати?..

  -  Эй  вы,  ну-ка  дайте  сигарету,  -  это  нам.  (Ни  ***  себе.)  Нам  кричат.               Беспредел,  да  и  только.  Кричали  какие-то  проходящие  мимо  бритоголовые  малолетки.  Да  ****ец  просто полный!  Удивительно,  как  несколько  капель алкоголя преображает  растущий  еще,  еще  ведь  не сформировавшийся  до конца, организм.  Удивительно.  А?  Чудные  мальчики право...
  -  Нет,  -  Андрюха  отвечает.
  -  Че,  зажали  бля,  -  это  из  ихних  уже  рядов,  -  паршивой  сиги.
   Это  уж  слишком,   это,..   да  что  они  себе  позволяют-то  вообще!   И   уже  я  не  выдержал :
  -  Эй  ты,  ***сос, тебе,  бля,  русским  языком  говорят  нет, значит  нет  на  хуй.  А  не  научился  с  людьми  разговаривать  -  вообще  ****о  залепи.  ****юк  бля!
   От  таких  словечек  они  явно обалдели.  Их  трое, и  все же  как-то нерешительно
они подтянулись  к  нам.  Этакие  полупьяные  трущобные  тинэйджеры выползшие
на  свет  божий.  Обыкновенные  молоденькие...
  -  Да  ты  кто  такой?  -  это  мне он, самый  крутой  из  них,  -  и  вообще,  мы  не  у  тебя  закурить  просили  (у  Гогина  в  зубах  сигарета),  че  ты  лезешь-то?
  -  Какая,  ***,  разница.   Слышь,  ты,   любитель  халявного  курения,   вали  своей  дорогой  малой.  -  И  распалился  чего-то,  понесло  меня,  ух!  -  Что  это  за  хуйня,
теперь  что,  каждый  сопляк   будет   мне,  Жеке  Зайцеву,  тыкать  и  разъяснять  по  чем  тут  жизнь...      
-  Да  мы…
-  Что  мы?  Что?
   Шипя  и  злобно сверля  глазами  Гогина, и особенно  меня, троица отчалила  восвояси,  в  темноту.  Андрей  наверное  и  не  обратил  даже  на  произошедшее  внимания  своего,  драгоценного.   Наверное,  не  обратил  бы  его  и   я,  но  нет,  и  вот  я  привожу  его,  этот,  незначительный  по  сути,  эпизод,  потому   как  кажется  он  мне,..   характерным   что  ли.   И   надо   ведь  было  отметелить  этих   зарвавшихся  юнцов,  надо.  Точно  ведь  стоило.   К  чорту  переговорную  блевотину!   К  чорту! А!  С  левой,  с  правой,  "двоечку",..  и  с  ноги.  Одному,  второму,  и  в  кадык,  и  в солнечное...  И,..  бесполезные  обмякшие  кулаки  после  драки  -  поздно.  Поздно.
   Ведь  в  детстве,  -  но  стоп.  Я  тут  поссать  захотел.   Я  прервусь,  с  твоего  разрешения,  ведь справить  нужду  малую  -  это  так  важно, очень  важно.  Вот  та-ак.
Все.  О-от  так.  А  теперь  продолжим.
   
   Город  в  котором  родился, провел  детство и  юность,  вырос  и  возмужал  в  котором.   Что  это  за  местечко  такое?   Вот  я  -  ма-а-аленькай.  А  городишко  этот? Сказочный  безмятежный  мирок.  Тихий...  Да,  но  здесь  собралась одна сплошная "бухара"  колхозная,  тут  нездоровые  дикие  нравы,  тут  каждый  нажравшийся  водяры  (аль еще чего)  бык  пялится,  гипнотизирует,   в  твои  недоумевающие  беззащитные  глазенки.  Гипнотизирует,  впрочем,  недолго.   Совсем   недолго  осталось  ждать.  О-у!  Да  ты  братец  как-то  (вот  надо  же)  глянул  на  Его  Высочество  Короля  Козлов.  Ты  не  знал, говоришь, но  кого  это  может  ****ь  здесь.  Своеобразное оскорбление  взглядом,..  и  почти  с сожалением,  что ж,  получи парняга  -  на! На!  Еще.  Бьют  больно  (- практика, видишь ли), с  размаху,  ***к,  с  необъяснимой,  порой,  тупой  ненавистью,  что-что,  а  ****ошить  эти  воняющие  потом  перегаром и спермой  скоты  умеют.  Ой  умеют,  и  не  как-нибудь там  отвлеченно  и  вяло,  а, ну  не знаю даже,  с  какой-то  дикой,  дичайшей  холодностью  и  воодушевлением  даже.  Просто, это самый  простой  способ  избавиться   от  отрицательных   эмоций.   И   это  даже  не  вопрос жестокости  аборигенов. Просто  так  надо, здесь  так  заведено.  Это  норма.
Это  в  порядке  вещей.  Это  способ  существования  такой  здесь...

   Но  (и  чего я  тут  тебе  впариваю)  я  ведь забыл  о своих  установках, о собственных безумных  загонах. Хоп!  И  с  головой  ныряю  в нагромождение  книг, в свою,  странным  непонятным  образом  появившуюся,  собственную  библиотеку.  Книги, мои  книги...   Трепетно,  нежно  облапываю  их  -  исторические,  художественные, бездарные,  научные,  дремучие,  охуитительные,  отвратительные  -  вот  Достоевский  (к  двадцати  годам  я  знал  уже  всего  его),  вот  Ницше (и  его),  вот  Бисмарковские  подвиги,  и  Божественного  Августа  деяния  вот,  Новоохудоносер,  и  Гоголь, "Сапожок",  Андреев  Леня,  и  оводовский  подвиг, и  Островского, и русские,  иностранцы  вот,  классики, современники,  кто  на  очереди,  кто?  Да,  я  упивался всей  этой,  и  не  только  этой,  книжной  блевотиной.  Да-да,  я   просто  разгребал  ворох,  очередную  кипу,  макулатуры,  мировые   горы  никому  не  нужного  хлама. Да,  я  занимался  этим.   Да.   Было.  Но  там,   в  этих  мертвых   книжных  томах,  в  них  было  что-то  такое,  что-то,  чего  и  при  желании-то  даже  огромном  мне  не  удалось бы  объяснить.  Как  хочешь, но наверное  книги  -  это  плохо, это  в любом  случае  зло.  Я  выкупил  се  в  результате  неуемной  тяги  к ...   Я  понял.   Понял  и вышвырнул  их  вон.  Вон  из  моей  жизни, все, все  вон.  На  ***!  Прочь!  (Чуть не  вырвалось  -  в  печь!)   Хоть  и  нелегко  вот  так,  зараз,  решиться  на  подобное...

   Однако,  вернемся  к  делам  учительским.  Надобно  бы  ведь  уроки  приготовить      
на  завтра,  но  мне-то  не  до  этого  сейчас,  у  меня  ведь...  У  меня  вновь  вопрос.
Интересно,  а   не  заигрался  ли  мистер   Зайцевский  в  учителей-то,  а?   Может  и   
хватит  уж? 
   Знаю, я  постоянно отвлекаюсь, сбиваюсь по совсем  незначительным мелочевым
поводам, все  это  мешает, тебе,  мне,  им.  И  извилины  непроизвольно напрягаются, но  я  не могу  ничего с этим  поделать, я  так  запрограммирован, смоделирован.  Я  -  уже  не  я.  Хотя  и  пытаюсь  еще  изменить  что-то,  но...
   Но  от этого  мне  не уйти, и, и  очередной приступ бесплодных  мечтаний  явился   
в  виде  следующей  записи,  в  плане  урока  для  восьмого  -"А",  по  теме  "Кавказ" :
   "  Жить.   Жизнь  -  это  мерзкая  отвратительная  старуха-обманщица,  это неумолимая  тотальная  игра  в наебаловку.  Это...  Это виртуальное  казино созданное добровольцами-дубаками, где  простодушные  дураки-игроки  делают  свои  дурацкие проигрышные ставки.  Просто  казино.  Просто  жизнь.  Просто  игроки...
   Ты  -  удачлив,  ловок,  проворен,   ты  -  хороший  обманщик  (о,  да  ты  чемпион просто!),  и,  ведь  не  мне  тебе  объяснять,  ты  и  так  прекрасно  знаешь, что  таких 
как  ты  чрезвычайно мало, да  вы  уже  почти  реликвия.  Нет, ты  только посмотри,
проникнись,  как  мельчает  народец-то.  Соплеменнички.  Современнички.
   Итак.  По всем  законам  игрищ (кем придуманных?), обманутых  вчистую лопухов
полагается  быть  намного  больше  чем   выигравших,  победителей.  А   ведь иначе  игра  не  имеет  смысла.   Но  кто  есть  кто,  давай  раскачаем.   Вот  ты,  чихающий, ты  такой же  неудачник  и  урод  как  прочие  разные, остальные, пасущиеся  мирно
и  травку  пожевывающие.  Что?.. Ты  не  согласен  может,  что  шулера  не  листают  книг?  Ну, не  надо так  возбухать.  Карты, фишки, банкноты  -  это  да, а  книги, нет,
чтиво  не  для  них.  Нет.  А  ты...
   Детка,  ты  видишь  ведь  пред  собой  далеко  не  инструкцию  по обсчитыванию- 
обьебыванию-обьегориванию  собратьев  своих  убогих...  Ты  видишь  лишь только
то,  что  ты  хочешь  увидеть,  всего  лишь  словесный  понос  еще  одного  долбанутого,  потерявшегося  козла.  И  потом  -  сильному  это  не  надо...  А  тебе?..   А  ты,   да  кто  ты  такой  вообще,  ты  сидишь  пеньком  аморфным  и  яйца  чешешь наверное  на  досуге.  А?  Так  давай  же,  давай,  не  останавливайся,  и   Зайцев  с  готовностью  оближет  твою  довольную  харю  чихателя.  Самое  время,..  и  я  расцелую  тебя  в  десна,  а  может  и  еще  куда.  А?  Ты  как?
   А  как  же  мои  любимцы?  Как  же  с  сучим  бизнесом-то  ихнем,  ведь...
   ...  и  не  важно, как,  зачем,  куда  и  кто из  них  прорвался.  На  вершину.  В самое
поднебесье  сказочное.  Они-то  вот  сделали  это,  а  ты?  Что  же  ты, мой  родной,
голубчик,  ты,  в  жопе  выходит,  в  неухоженном  зловонном  анусе  оказываешься.
Ноешь  вот  жалобно,  скулишь,  увлажняя  слюной  бальзамной  болячки  таким   же
недотыкамкам,  как  и  ты,  людишкам   так  себе,  ничего,  ни  о  чем.   И  счастливы   
все,  и  улыбаются  довольные...
   Ну  же  (и  че  я  напрягаюсь-то тут), глупцы, продерите  же  зенки-то  наконец! На    
ваших же  дубленых  шкурах  они,  все  эти  чемпионы,  производят  якобы  ценности,  якобы  культуру  (а  скорее   всего  халтуру),  якобы  друзья,  якобы  мир.   Якобы  явь. 
   Но  будь  уверен  на  все  сто  двадцать,  (э,  да  ты  и  не  слушаешь  уже),  эти  господа  не  пустят  твое  рыло  в  калашный  ряд, ой  не  пустят.  Гнойноглазые,  смердящие  продуктами  тления,  рожи,  послушайте  же,..   Блять!  Да  и  ***  с  вами  со  всеми.  А  все  ж  не  стоило  визжать  про  демос-то,  ой  не  стоило..."

   Утро.  Уже  утро.  Уже  автобус,  и  работа.  Еду.  Мчусь.
   Прошло  ужасно  много  времени,  а  Евгений  свет  Николаевич  ни  на  децил  не 
приблизился   к   разрешению,..   да   и   вообще,  на   горизонте   какие-то  смутные, туманные  дали...  Работа  вот.  Минут  через  десять домчусь.  А  с  другой стороны, 
ну  че  я  парюсь,  разве  я  уже,  или еще,  или, из  не рожденных, может,  из  не вылупленных,  или...  И  Сладостина  вот,  биологиня-то наша,  Раскольниковым  меня  все  вот  обзывает,  подъебывает.
   Да  и  кто  я  вообще  такой?  Что  возомнил  я  о  себе,  провинциальный  бездарь?
Молод, говоришь  -  велико  ж  достояние-то, эко преимущество-то, удивил.  Вокруг  вон  сколько  таких  же  молодых,  и  не  просто  молодых,  а  умных  красивых  жизнерадостных  трудолюбивых  сильных  (крутых  блять!)  и  замечательных   просто...  А  я?  Куда  прешь  сволочь? - Назад! - Хотя,..  постой-ка  родной,  тормозни-ка, еще  минутка,  ну  две  может,  и  я  тебе  все  разжую.  За  мной  не  заржавеет.  Ведь...
   А  ведь  именно  совокупность  подобных,  ум  там  всякий, качеств, обычняковый 
такой  всеохватывающий  набор  замечательностей  накопленных, именно  ведь он-то  и  мешает  стать  "настоящей",   взаправдышной   величиной  окружающих   тебя.
Конечно,  я  могу  снова  наебаться,  иль  ошибаться  -  запросто, а  може  и  еще  чего.  Не  знаю.  Не  спрашивай.
   Железная  коробка  автобуса,  где  я  трясусь  сейчас,  уже  подползает  к  Бесприютинску.  (Школа,  школа  -  дом  родной...)  И  нелепо все  как-то, в  башке вот  вновь  и  вновь мелькает  то  Аустерлица  вот очередная  комбинация, то  ловкие махинашки  Ришелье,  а  то  и  бабка-колхозница  вклиниться  со  свадьбой  сыновьей,  рыбаки  еще  тут  в  тулупах  на  пол автобуса...  Ну  зачем,  спрашиваю  я  себя,  и  ответа  ищу, у  кондуктора почему-то.  Мужик  какой-то грозный, решительно настроенный  и  плату  какую-то  за  проезд  вот  требует.  Я  отмазываюсь,  студент  мол,  бедный  я.  А  он,  документ  покажь.  Ладно,  есть  и  ксива,  че  волноваться-то  так.  А  он :
  -  Думаешь,  если  Зайцев  у  тебя  фамилия,  то  и  бесплатно  кататься  можно? 
   Во  ****юк!   Вот  она,  уебищная  инициатива  беспокойных   мальков...   Его  эта   реплика   вообще-то  мало   походила   на   вопрос,  скорее,  он   посмеяться   просто  хотел,  подьебать  меня  что  ли.  Чего-чего,  а  шутников-то  тут  хватает.
   Мужик  поржал  немого  и  отвалил.   О,  Бесприютинск,  приехал  я.   Напоследок 
я  обвел  диким  взором  застывшие, словно окаменевшие, лица  пассажиров. (М-да,  ну  и  сброд  же  тут  едет.)  Их  мертвые  неживые  лики...  Откуда   во  мне  столько
злости,  нетерпимости,  непримиримость  откуда?   Что  плохого  мне  сделали   эти 
люди?  Что?..
   Еще  одна  утренняя  сигарета.
   А  в  школе,  в  школе  сучары-учителя  придумали  уже  новый  выпад,  новый обходной  маневр.   Затрахали  короче.   Вот   упыри-то,  заняться   им  что  ли  нечем?  Я  никак  не мог  врубиться  -  в чем  дело-то собственно?  Видать, крепко я насолил  этому  педагогическому  ужатнику.  Но  чем  (собственно)  не  угодил  им  скромный  покладистый  юноша?
   Директорша  тут  доложила,  что   Главная  Образовательная  Шарага  и  наша,  небезызвестная  Бесприютинская, школа  в  частности  проводят аттестацию молодых  преподавателей.  (Это  еще  что  за  ***ня?)  И  вы,  то есть  я,  как самый так сказать юный педагог, будете  подвержены  некоторым  обязательным  процедурам, как  то, бдительный  и  неусыпный, полный контроль за вашей профессиональной деятельностью.  Надеюсь, вам  это, Евгений  Николаевич, понятно.  И  никаких  опозданий, никаких  осечек  и  некомпетентности  они, то есть  шкрабы, не потерпят  в  родном  Бесприютинском  обезьяннике.  Во  -  а?..   Их   казарменным  выдумкам  конца-края не  было  видно,  иногда   меня   просто  удивляло  (откуда  что?..),  великолепие  их паскудного  воображения,  их, этих  неутомимых  и  вечно приветливых  мерзавцев. Блестящая   изобретательность  подонков!   В  такие   минуты  они  были  мне   даже  и  симпатичны  чем-то.
   Наше  бурное  продуктивное  общение  прерывает, неожиданным  (как  всегда) образом,  визгливый  бой   набата.  Тем   лучше,  учительская  зашевелилась,  для  всех. Вожу  пожелтевшим  от  никотина  пальцем  по  расписанию,  так,  натыкаюсь ... О! У  меня  сейчас  восьмой "А".  Презамечательно просто!  -  Во блин!  -  Урок  географии  проводится  в  мастерской,  ну  там,  улавливаешь,  где  уроки  труда  должны... Верстаки  там,  киянки  разные,  ножовки ...   А  что  ты  хочешь?  В  школе  нехватка  классов,  Зайцев  -  в  опале,  и  вообще,  черт  возьми,  это  обычная  практика. 
   Ах!  Детки,  мои  прилежные  милые  ученички,  в  уютных  стойлах.  Что  ж,  начнем-с  пожалуй.  Я  уверенно  открываю  планчик  и  ... -  Нет-нет,  моего  убойного речеиспускания   хватило  бы  и  пятьсот  подобных   часов,  но ...  -   Обычно  такое конечно, случается, но  сегодня  у  восьмиклашек  словно  разум  помутился.  Да  что с  ними  такое-то?  Словно  стая  взбесившихся  макак,  им  ведь  уже  по  четырнадцать,..  они   устроили   такое...  Представление,  от  которого  даже   у  искушенного  зрителя  шары  бы  на  лоб  повылезали.  Да  ты  только  представь, двадцать  рыл, и  все,  скопом,..  (девицы  ихние  -  прелестушки  местные)  да  еще  мастерская  эта. 
   Но  Степка  не дремала.  Стремительным  беспощадным  коршуном, сверхскоростной  ракетой  она  ворвалась  к  нам  в мастерскую.  Она  била  наверняка, ведь она- то  знала  что  делать  в  предгрозовых  ситуациях.   У  нее  стаж.   У  нее  авторитет.  Она  ловко  утихомирила  этих  маленьких  необузданных  уродцев. Более  того, еще  и  на  меня  наперла, насела, тут  же,  при  классе,  уверяя,  утверждая,  и  не  менее того, что  учителю  географии  нужна  помощь,  поддержка,  что  он  (то  есть я)  не справляется,  она  много  там   мне  чего  наговорила,  и   шевство  еще  какое-то  приплела.  В общем,  заботу  проявила.  О!  Какое  милое  и  трогательное  великодушие  с  вашей  (почти  комиссарской)  стороны   госпожа   заведующая  учебной  частью.  Полноте,  Степанида  Матвеевна, полноте...  Так  стремительно  рвать навстречу  дилетантам,  которые  и  не   ***-то  нуждаются   в  вашей  такой  опеке?   Полноте,  полноте,  оставьте  это  душенька,  не  стоит.
   Надо  же...   (Ну  не  хватит  ли,  а?)   Педагогическому   беспределу   уже   не  было  конца. Почему  со  мной-то обязательно, это  вот?  А  ученики?  -  О, ученики  чутко 
улавливали   все,   светлыми   своими   головками,   все,   что   происходило   у  нас,  учителей,   у   нас,   за   кулисами…    А  старшие   классы   особенно.   Как   же,  вот  одиннадцатый  -  ярко  выраженные  дебилы  -  обнаглевшая  вопящяя  кодла, изумленных  недавними  открытиями  щенков.  Недоноски.  Не  знающие, но  говорящие уже.  И  кто  из  них,  и  как  только,  не  укалывал  меня.   И  вроде  им-то  вот  чего?  Ведь  я  не  вел  уроков  у  них.   (У  одиннадцатых  нет  географии  -  выучили  уже.) Ан  -  нет  вот.  Из  выкриков  этих  сопляков,  и  где  они  всего  этого  нахватались,  выходило,  что  географ  и  наркоман,  бандюган,  и  (одновременно!)  гомик  недоебанный,  и  насильник  малолетних,  развратник,  и  пидор  короче  конченный.   
   Надо  было  как-то  разрешать  ситуацию.  Дела  приняли  уже  серьезный  оборот.
А  я  устал, я  был  просто  не  готов  к  бойне.  Каждый  из  них  обещал  отметелить
Евгения  Николаевича   раз  по  десять.  М-да.  Я   конечно  не  очень-то  и  обращал
внимания,  но  и   штампованными   шуточками,   видишь  ли,   мне   было   уже   не  отделаться.   Так  что  же  мне  со  всем  этим   делать-то?   А?   Да  пошли  вы  все!.. 
Я  тут  же  ловко  отмутил  очередной  больничный,  ну, прихворал  значит, модной
сезонной  болезнью  с  бойкой  аббревиатурой  ОРЗ.    Вот  так,  отьебитесь,  у  меня
больняк.  ОРЗ  у  Зайцева,  ОРЗ.
   Ну  а  заболев, я  нашел  себе  занятие, я  воткнулся  в  ящик. (Поколение  визуалов,   
говоришь,  и  маргиналов  еще может  быть…)  Я  неутомимо  просматривал  фильм  за  фильмом,  вот  под  обедец,  еще один,  и  на  сон  грядущий,  и…  Это  порядком 
осточертело   мне.   Даже   шедевральное   дерьмовидение   в  итоге  оказывается  не  вставляет.  Писать  пробовал.  Но  стоило  лишь  мне  сесть  за  стол,   чи-ик,  и   все 
непонятным,   странным   образом   улетучивалось,  тональность   менялась,   мысль  протухала,  и  на  бумаге  появлялась  сплошная  несусветица.   Чи-ик,  и  связь,  где-
то  между  замыслом  и  подходом   к  станку,   терялась,   проебывалась.   Еще  один
килешник  макулатуры.  В бешенстве  я  запуливал подальше, с глаз долой, карандаш 
и недовольный, плюхался на  диван, телевизор снова смотреть, какое-нибудь чтиво  криминальное.   Влекущий,  манящий  квадратик   экрана  оттяпывал  добрый  кусок
времени. Я  был  недоволен  всем, абсолютно  всем, собой, тем, что  хотел написать
чего-то, и  ведь  мысль  была, а  лежу  вот  кверху  пузом  в  волшебный  ящик  упершись.   Тем,   что   чтение   настолько  осто****ело   мне,   насколько   прописанные  доктором   пилюли  ненавидят   хронические  больные.   Очередной   типографский  набор  вызывал  во  мне  адский  аллергический  кашель.
   Чертовски  неуютное  состояние;  ты  хочешь сделать работу  какую-то, и  вот она,
рядышком,  сделай  же  ее,  ну  же,..    и  тут  же,  сбой  в  программе,  раздумываешь,    
бездействуя  и  вопрошая:  “как  хорошо  -  как  плохо  -  как???”  А  оно  ведь не  есть   
хорошо  иль  плохо,  оно  тяжело,  бессмысленно,  оно  душно,  и  сильно  к  тому же 
удручает,  такое-то  вот  положение… 
   А  что  я  тут,  в  учителях, собственно  делаю?  Да  и  что  меня  держит-то  здесь?
Нищенское  жалование  что ль?  Подаяние  это, прожиточный  минимум  для  недочеловеков.  Слава?  Призвание  может?  Признание?  Самореализация?  Так  что  же тогда,  что?
    И  ответ,   как  ни  странно,   нашелся.   Э-э,   как  бы   по-удобоваримей-то?..   Ну,  скажем,..  Надо же  где-то  Зайцеву  перекантоваться  в  этой  жизни. Ну  где-то  так,   
да,  так,  в  этом  районе  что  ли.
   Я  просто  успокоил  себя.  Мне  нужна  была передышка. Сегодня  учитель, завтра
сантехник,   торгаш   может   даже,  послезавтра…   Стоп!  -  Вот   послезавтрашний  день  -  это   уже  серьезно,  и  важно,  ибо  невозможно  же   всю  жизнь   дурика-то  включать.  Подобная  роскошь  не  для  меня.  В  башке  вот  торчит  -  да  не  могу  я 
так  вот  запросто  насрать  на  все,  не  могу.
   А  ведь  (в  замыслах  утопических)  на  день  послезавтрашний  существовали  недоработанные  авантюрные  проекты  -  это  обман,  клянусь,  я  облапошу   всех  их,  я  трахну  и  тебя,  и…  А скорее себя,  всего  лишь.  Ах, мой  романтический  маячок  никак  не  желающего  сбываться  будущего.
   Но  замыслы-замыслами,  грядущее-оно-грядущим, а  живу-то  ведь  я  в реальном,
сиюминутном (здесь  и  сейчас) мире, и  без  дешевого понта признаюсь, был  адски   
недоволен   положением   вещей,  уподобляясь,   все   чаще  и  чаще,   внимательной  ласковой  теще,  которая  ни  на  день  не  прекратит  верещать  на  пьяницу  зятя.  А
ты, ты  когда-нибудь  наблюдал  за  реакцией  лягушки  на  внешний  раздражитель?
Впрочем,  забудь…



                *******



   Еле  уловимый  облом  на  приходе.  Я  не  подпускал  себя  к  письменному  столу
добрый  месяц,   развлекая  друзей  (еще   как  ни  странно   все  же  остававшимися), невинно-пошлым   шутовством.   Мне  это  было  необходимо.  Да.  Четыре   недели костлянья. Я  отдыхал.   И  еще,  я  тут  залил  (нечаянно)  кофием  несколько  листов
рукописи.   Небольшое,   знаешь   ли,   осложнение.   А   впрочем,   что   это   я   тебе  рассказываю?

   Довольно  лить  воду.   Все.  Хватит  мечтать.  Все,  засаживаюсь  писать.  Хватит.
Эй  вы!  Вы! Козлы вонючие!  -  Я продолжаю. Ваши  жирные слащавые довольные  мордаси  провоцируют  меня  на…  Вы,  высерки!   Р-раз,  и  зловонная  субстанция   
готова, или  на  подходе… Словно лежалую заплесневелую кость паршивой  собаке,
швыряю  вам  огрызок  моего  многомиллионного  могучего  Я.  Яяяяяяяяя……..

   Как  ни  крути,  а   каждый   день,  снова,  понимаешь,  каждый  день  приходилось 
возвращаться  в одиночную камеру  квартиры.  Мамаша  уже  не упускала ни одного
мало-мальского  случая,   что  бы   не  пожурить,   уколоть  меня  -  меня,   взрослого человека,  учителя  в  конце  концов,  за  мое,  нескончаемое,  непременное,  множащаеся,  за   мое  Я-кание,   да   и   не  знаю   за  что  еще…   Но,  наше  совместное   с  матушкой  проживание, и  участившиеся,  весьма  некстати (сказать), междоусобные  кухонные  войнушки   уже  перестали   меня   волновать.   А  прежде  бывало,  что…   Теперь,  я  равнодушно  взирал  на  происходящие  в  нашей  конуре  события.  Да  и  могли  у  нас  иметь  место события-то?  Какие еще события?  А  меж  тем, маманька  вроде   как  бы   собралась  замуж,  представь,  за   какую-то  старую  дряхлую  жопу.  Ну  надо  же  -  событие.  Она  спрашивала  мое,  сыновье,  мнение,  оно  видите  ли  ее  еще  интересовало,  надо  же.  Мое  мнение.
   Тоже  мне, еще  один  папаша  выискался!  Мое  мнение,..  да мне  вообще глубоко поебать, как  до  “замечательного  и  прекрасного  человека”  этого, так  и  до старой,
как  говно  динозавра, идеи  со свадебной  комедией.  Моя  старушка-мать  воодушевилась  точно  институтка.  Мама  Тая  выходит  замуж!   (Выскакивает  еще  скажи.) Полный   пиз-здец!   Такие   неудачные   мульки   травмируют   иногда   детишек,   и  родителям  следовало  бы  сие  знать.  И  ментальность…   Недооценив   будующего своего  отчима,  я  все-таки  остался  равнодушным.  А  зря,  он  ведь,  человек  этот,  вселялся  к  нам.
   
   Я.  Я.  Другое Я.  Чудесные  забавные  превращения  со  мной  продолжались, они 
выползали,  бежали,  шли  откуда-то  изнутри  и  извне  одновременно.  Самолюбование  затягивало  в  патологию.   Я   тебе  говорю.   Оголтелый  нарциссизм  обляпанного перхотью грязнули  с  разводным  ключом  между  ног.  Адиос!  Я перестал мастурбировать,  разговаривать, снова  начинал, слушать музыку, стричь  подмышки  и  гениталии  (я  одичал),  наконец  покупать  новые  одежды.  Я  превращал  себя  в  добровольного  дурака-отказника.
   Тяжелее  всего,  почему-то,  было  отказаться  от  новых  шмоток.  Но  выкупив  на 
раз,   что   ни  одна  новомодная   тряпка,  ни,  даже,  крошечное  пятнышко  на  теле 
(хваленое тату  твое,  пирсинг,  скарт  твой  ебучий)  не  добавили  и  капли  замечательности   еще   ни   единому   Сапиенсу,   то  мне-то   уж  и  подавно   резону   нет  вписываться. И  я  не бахвалюсь, я  рассказываю все  как было. В числе отвергнутых оказались  и  сходняки  нашей  шпаны, а  среди  них  каждый, заметь, каждый  являл собой целый  кладезь… Да  не  знаю. Погодь! И  я  же  хотел  тебе  рассказать о Тропштейне, но  потом,  потом.  После.
   А  вот  от  работы  отказаться  оказалось  довольно-таки  накладно.  Да,  да  я  ведь
думал  еще  чутка  пожить. Сделать  что-то…  Да  кто  вправе  обвинить  меня?  Ты? 
Он?   Вон   тот,  ***  с  Покровки?   Ну  же  - смелее  -  господа  жулики  от  оптовой  торговли  человеческой  трухой!  Ну  же!
   Делать  нечего,  пришлось  снова  тащиться  на  работу.  (Снова  в  школу.)   А  там
опять…  Вот  так  всегда.  -  Работа-бабки-пьянки-гулянки-работа  -…  Навсегда.
   Ко  всему   прочему,   у   меня   появились  проблемы  с  мочеиспусканием.   Ссать  теперь  хотелось  чуть  ли  не  каждые  пять  минут.  В  школе,  на  улице,  в  очереди за  хлебом,  во  время  урока  -  я  обоссал  все  что  мог.  На  что  Гогин  авторитетно
заметил,  мол  якобы  я  застудил  гениталии.  Это  обыкновенный  простатит, резюмировал он.  Может  быть, все  может  быть.  Думаю, не обошлось  и  без  памятных  ударных обморожений лучезарного, растаявшего словно эскимо, детства. А именно, та  самая  часть  пирога   здоровья,   унаследованного  от  семилетнего  ползания  по пересеченным   (преимущественно)   местностям   на   лыжах.   Да,  прехитрая   же   это  штука  -  здоровье.
   Пятый  месяц,  шестой,  седьмой,..   По  школе  теперь  я   крался  точно  разведчик
на  вражеской  территории.  Боязнь,  боязнь  совершить  неосторожный,  тактически
неверный,  ход,  мобилизовала   все  жалкие  остатки,  все,  имеющиеся  в  наличии,
силенки.   Я  видел,   я  чувствовал,   знал,  окружающие   держали  меня  за  шизика.  И  не  удивительно, ведь весь  мой  видон  красноречиво свидетельствовал об этом.
Ты  бы  слышал  -  эти,  мои  безумные,  невпопад,  реплики…
   В  пятницу,  да,  в  пятницу   между  третьим  и  четвертым  уроком,   я   вдруг  все
вспомнил.  Как  шагая  по разбомбленным, еле  тлеющим  еще, развалинам  школы,..
Ба!  Да  ведь явки-то провалены, хаты  конспиративные накрыты, связи  с  центром
нет…   Ч-черт!   Я  нелегал!   Вычислили!   По  последним   агентурным   данным…
Ну все, бля  -  легенды закончлись. И  вот, сейчас вот, между третьим  и  четвертым,
меня  схватят  кровожадные   коварные   беспощадные  враги,  пытать   начнут   и…
А-а-ааааа!!!
   А  рядом,  совсем  вот  рядом,  у  класса  “русского  и  литературы” две  девочки  из
девятого “В”  мирно трещали  о  своей подружке-однокашнице, такой же  прыщавой
****е  как  и  они  сами:  …Да  господя!  Такая  деловая,  представляешь,  к  Леле  на
хату  с  Чучарой  закатила.  Представляешь?  Да  полный  отпад!
  -  Да  ***  с  ней,   я  вот,  блять,  дома  зонтик  забыла,  а  на  улице  хлещет  как  из  ведра.  Может,  переждем.  А?   
- Ну  вот.  Приплыли  -  здрасьте!  Вот  ****ато-та!
   Этот, этот  невинно беседующий  дуэтик  живо  вернул  меня  на  грешную землю.  Спасибо вам  огромное  девочки, от  географа, специалиста  молодого, от пленника,
выползающего  из  транса,  из  собственного  дырявого  унитаза.  Спасибо.
   Учебный  (рабочий)  день  заканчивался, школа  теряла  своих  привычных  обитателей.  Кислое освещеньице  лишь  в  двух  классах,..  -   Погас  свет  и  там.  Домой, домой.  Проникаю  в  учительскую. О-оп-ля!  -  Она  -  эта  сумасшедшая  тут как тут. Сбрендившая  патаскуха!  Глазенками  своими  хлопает, прозрачная слюнка маленькими  смешными  сгустками  капает  на  подол   ее  строгого  учительского  платья  -  ну  монашка,  да  и  только.  Но  пресвятая  дева  Мария  (и  кто  там  еще), оставь же  меня,  умоляю,..  такая  малость.
-  Ксения  Степановна,  прошу  вас,  оставьте  вы…
-  ..еня-я-а!..  -  едва  различимо  (не разберешь - что)  выдыхает  она,  обессиленно
падая  в  мои,  услужливо,  впрочем,  предоставленные,  объятия.
   Началось.
  -  Но Ксюш, хорошая  ты  моя, понимаешь, дома  меня  ждет девочка. Молоденькая.
Я жениться  хочу  на  ней, и  она согласна. Ну,..  -  Я  уж  и  не  знаю  как  отделаться
от  полоумной  этой  дамочки,  да  и  что  скажешь  тут,  и  ее  взбесившейся  матки.
-  Ну,  Ксюш.
-  Врешь.  Врешь  ведь…
-  Ну,  блин,  да   я  ж  тебе  говорю.   И  вообще,  что  это  разборки  опять?   Че  вы навалились-то  все  на  меня?  Что  это  за  дела?  Чего  вам  дурам  не  хватает-то?
-  Да  мужика  ведь  не  хватает,  Женечка,  милый,  мужика, о – опоры…  Она  уже
характерно  постанывать  начинает,  а   ручонка-то  уж   шаловливая   в  ширинку,  к
члену  тянется.  И  аж  придыхание  такое…
  -  Пошла  ты  на   ***!   Дура!   Если  ****ься  хочешь  -  так   найди   себе  ебаришку  какого-нибудь, местного.  Выйди  вон  на  улицу, и  потряси своей  роскошной  ****ой, увидишь,  эти  мужланы  живенько  приползут  к  кормушке,  хоть  на  карачках. (Только  так   женщину   можно  заставить  понять  о  чем   речь-то  собственно,  тем  более  в  таком  вот…  состоянии.)
  -  Не  говори  так,  Женя.   Я  запрещаю  тебе  так   говорить.  Я  тебя   хочу,  только тебя,  любимый.
  -  Тьфу ты, бля!  Ты  совсем  охуела  дорогуша.  Что это  за  “любимый” такой?  Все,
я  сваливаю.  Отвянь  Ксюш.  Между  нами  ничего  не  было.  Будь.

   (Вот  любят,  ох  любят, бабы  -  склочная  порода,  жевать   подобную  блевотину.
Что  ты  с  ними  поделаешь. Любовь. Душа.  Вечность. Дети. Замуж.  Холодильник.
Диван.  Кровать.  Тумбочки…  Такие словеса  поистине способны  зародить  неподдельную  ненависть,..  и  когда  они  меня  в  покое-то  оставят?  Наверное, никогда. Да,  я  поздно  спохватился,  раньше  надо  было  репу  чесать,  раньше…)

   Иду  по  лесу, и  меня  рвет.  С  чего бы?  Уа-а, я  блаженствую, уж  здесь-то точно
до  меня  некому  доебаться.  Введенные  заблаговременно “на  кишку”  белки  жиры
и  углеводы  плюхнулись  на  твердую  корку снега  нелепым  темным  пятном. Пык!
Я  разглядывал  свой  утрешний  завтрак  с  поистине  детективной  тщательностью.
Как  забавно,  вот  эта   пища,  или   то,  что  осталось  от  нее,  она   уже  никому  не  принадлежала, она  была  теперь  ничейной. Странно. Странно.  А  тут  еще откуда-то  всплыли  слова  о  минете  -  “хрен  -  редьки  не  слаще”. Кто  это  сказал? Вроде
Гогин,  а  может  и  Тропштейн.  Не  уверен  -  не  помню  точно.
   Надо  идти.  Холодно.

   Как  это хитро  они  говорят:  “Потерялся”.  “Он потерялся” -  вот  как они говорят. 
Уебищные  превращения  еще  эти, вашу  душу  -  жуткое  и  одновременно прекрасное волнение,  зрелище,  замануха-завлекуха  -  ведь  именно так  ты  бы  сказал?  А? Я  бы  раздал  вам  всем,  все бы  раздал,  все  грязные  мои  позорные подробности,  но  -  нет,  я  б  уничтожил  (Ату  их! Ату!),   но  -  я  бы,  вообще, ничего  с  этим  не  делал…  Но  -  но  -  но…  Молчу  -  нет  уж,  ***  -  скажу,  точно  скажу.
   Быть  целиком  и  полностью  уверенным,  что  нет  никакого  отличия  меж  говорящим  и  слушающим.  Быть  уверенным.   И  тут  же,  тут  же  -  а   разница-то  все-таки  огромна.  Я  повторяюсь,  да,  я  могу  долбить  одно  и  тоже  изо  дня  в  день, одно  и  тоже,  постой,  но  это  важно,  это очень  важно.  Да  и  как же  еще-то тебя  расшевелить  мне?  Как?   Ведь  не  слушаешь  же  ты  гнида,  не  слушаешь…
  И уже невозможность ощутить, как раньше, связи иль бессвязности происходящего
и  не  очень-то,  и   задумываться…   Но  по-прежнему  продолжать  ощущать  нечто
маняще-неведомое,   еще   не  названное,  никем,   никем   не  обозванное.    И  -  ты  слышишь  меня, слышишь  -  несмотря  на  заградительные отряды, несмотря  на  не  я  наконец-то  объебу  этот  жалкий,  в  высшей  степени  ничтожнейший, миришко.
(Возможно  ты  даже  и  не  узнаешь  об  этом.)

              ****Ь !   ***** !   ***** ! ! ! ! !

   Вот  так,  уже  легче.  Почти  всегда,  когда  я  вижу  Ее, а  ведь  верно есть  и  Она,
мифическая, никогда  не появляющаяся,  Она,  Она,  хочется  просто  заорать, с надрывом,  по-дурацки,  по-простому,  дико,  не рисуясь,  уродливо,  до  хрипоты:  “Блять!  Бля…”
   Но  не  о  Ней,  и  не  для  Нее  это,  тем  паче  не  к  Ней  обращено.  Это…  Я  мог
бы  сказать,  что  тебе,  вам  это,  но  я  и  сам  не  знаю.   Ды  да,   суки-гондоны,  не  знаю.  Не  знаю.  Ах  да  что  ж  это  я,  разве ж  можно  с  тобой  о  таких-то  вот  вещах. Ты ж  не  выносишь такого вот.  А  подай-ка  нам  мил человек,..  да  и  поболе,  да  послаще.  Подсластить,  говоришь,  искусственные  стимуляторы,  тебе  -  ну  так  вот  на…  -  Но  кто  это  еще  вперся  тут?

  “Ты!?  Что  ж,  здравствуй.  Ты  ко  мне?  Ах  да,  к  кому  ж  тебе  еще  остается-то?” 
   “Эй!  Аль  не  рад  что  ль?”
   “Рад  -  не  рад  -  не  знаю.   Знаю  лишь,  что  это  я  сам,  добровольно,  впустил  тебя.  А  наверное  и  хотел  этого,  всего,  а   может  предполагал,..  полагал…”
   “Ладно  старина, не  глуми  голову,  помянем-ка  лучше  былые денечки. Помнишь,
как  ты  бывало  мне  говорил…”         
   “Да  заткнись ты! Замолчи! Я  пропил… Звал  я  тебя, ждал  -  какая *** разница.
Ты  только  не  доебывай.   Тогда  я  пил,  сильно  пил.   Коль  уж   приперлась  сюда,  так  сиди  себе  смирненько.  Ты  сама  все  прекрасно понимаешь, ведь  мы знакомы двести  миллионов  лет.  Молчи.”
   “Ц-ц-тс,  ух  ты.  Надо  же, каким  же  все-таки  истеричным  ты стал. Раньше
не  замечала.   А   ты  здорово  изменился,  мальчик  мой,  но  вот  одно…   С  тобой
по-прежнему можно оставаться  собой, не  кривляясь, не  изображая абстракцию,  не  притворяясь,  не  растворяясь.  Я  не  права?
   Скажи,  разве  мой  умненький,  разве  голубчик  мой,  нисколько  не соскучился  по
извечной   спутнице  своей?   Неужели?..   И  совсем   не  вспоминал?   Совсем?   Но  нельзя  же,  право,  забывать-то  друзей-то  старых.  Не  гоже  ведь  так-то,  разлюбезный  мой.”
  “А?..  О  чем  это  ты?   Я  вот  все  думаю  -  надолго  ли  эта  наша  возня?   Как
это  все  некстати.  Давай  помолчим.  Хорошо?”
   “Хорошо.  Пусть  будет,..  для  начала.  Смешной  ты  какой-то…”
 
   Стоп.  Стоп,  теперь  я  знаю,  теперь  я  точно  знаю. Это  ты.  Ты.  Но бля,  куда?..
Знаю  -  это  разбитое  тонированное  стекло  украденной  на  днях  иконы.  Знаю…



                *******
      

   Теперь,  а  теперь,  каждую  исписанную  на  бумаге  строку  я   тут  же  татуировал
на  тело,  на  свое  собственное  обтекаемое  тельце.  Не  бери  в  голову.  Я  гоню.
   Теперь,  приходя  домой  (о,  совсем  не  часто,  лишь  изредка),  господин  учитель
замечал  угасание  к  своей  персоне  со  стороны  помолодевшей вдруг  в последние
дни  матушки.  А  что  ты  хотел?  Она  ведь  ждала  мужика  (собственого   самца)  с
работы,  мужа,  а  родной  сыночек-соплежуй  отходил  на  вторые  роли, на  задний
план.  Я  не  обижался.  Зачем? 
   Во  мне  давно уже  клокотали  иные  миры.  И  я, торопливо  заскакивая  в клетку-комнату, на  манер Раскольникова  (возможно Сладостина  в чем-то была  и  права),
валился  на  кровать,  и  часами,  целыми  часами   разглядывал-изучал  мельчайшие
трещинки  на  посеревшем  от  времени  потолке,  дефективные стыки  плит, всеразличные   фигуры,..   пятен,   следы,   оставленные   клопами,   тараканьи   рисунки…  Может,  ремонт  затеять?   Не,  ну  на  ***,  пускай  отчим  этой  хуйней  занимается. А  мне  не  к  чему,  у  меня  своих   забот  хватает.  Черт!!!   От  же  черт!   И  почему  постоянно  так  нестерпимо  хочется  жрать? 

   Ах  -  да,  постой,  я  же  хотел  рассказать  тебе  о  Тропштейне.   Мы  встретились
тут  с  ним  недавно.  Недавно,..  мы  не  виделись  наверное  около  года.   Да,  года, а  раньше, раньше…  А  он  все  такой же,  тот  же  резкий  грубый  и  прямодушный,
такой  же  сильный  и  энергичный,  мой  -  никогда  неунывающий  и  чуть пьяный,
как  всегда  впрочем  -  корешок  Димка  Тропштейн.
   Встретились. Он  просто обезумел  от одного  моего вида.  Тропштейн… Он сгреб  меня  своими  громадными  могучими  лапищами  в  охапку.  Мне  неловко.  От  его
диких объятий, я почувствовал себя слабым  и  беззащитным плюшевым медвеженком.
-  Полегче,  Дим,  полегче.  Чего  пить-то  будем,  говорю.
 Клянусь, чем  угодно  клянусь, таких  евреев  ты  еще  не  видел.  Такой жидовской
масти  просто  не  бывает.
  -  Может  вина?    Или  пива?  -  Тропштейн   сейчас   не  пьющий,   сейчас   он   не  употребляет  крепкий  алкоголь, у  него  работа  там  какая-то,  дела,  годовой  доход,
калымы,  халтуры  бесконечные,  бизнес-план,  жена,  дебит,  кредит…
  -  Не  Дим,  вина  я  как-то  не  очень.
-  Так  давай  купим  водки.         
-  Но  ведь  ты  же  не  бухаешь.  У  тебя,  я  слышал,  запрет  вроде  как? 
-  Вот  прям  щас  и  начнем  нарушать все  запреты, -  он  уже принял  решение, он
уверенно  и  безапелляционно  уже  выискивает  взглядом  пойло.
   Его  не  остановить, попробуй  -  ***  получиться. Неукротимая  упрямая  горилла.
В  таких  его  порывах, его  можно  остановить  разве  что  кувалдой.  Да  и  то, надо 
еще  очень  и  очень  постараться.
   Водка?  Где  же  взять  водки?  Мы  двинулись  в  сторону  какого-то  гастронома.
   Димка  вообще  кадр  был.   Он  очень  любил  всевозможные  драки.  Сколько  раз
я  наблюдал  как  вырубает человека с одного  удара.  Ты бы  видел, как  он однажды
вписался  за  Грудь.  Это точно стоило посмотреть.  Такое зрелище. Светка, конечно сама   не  подарок,  но…   Так  вот  -  драки.   Этому  искусству  Димка   научился   в  нашей   доблестной   армии.   Прикинь,  полтора   года   кряду,   он  только  и  делал,
что дуплил  салабонов.  Он  научился  не бить, а  убивать. Убивать  голыми руками,    
взглядом,  словом.  Страшный  тип, дьявол, хрипящий  истошно, с окровавленными  костяшками,..  с пеной  у рта.  А  ведь он мог быть и нежным, тихим, и  послушным.
Ты  вот  спроси  у  Натахи,  жены  его,  о! - она  бы  много  чего  интересного  о  нем
рассказала.         
   Магазин  закрывается  на  обед.  (Оттуда  уже почти всех  вы****или.) Не  успели.
   Но  пьяного  Тропштейна  не  так-то  и  легко  остановить.  Но…
  -  Девочки,  водочки-то  продайте  уж  нам.  Погибаем  ведь.
   Продавщица  тут  же  выпроваживать  нас  принялась:   сначала   категорично  так,    
потом  -  сомневаясь,  как  бы  даже  задумавшись  на  мгновенье  о  чем-то,  и  затем
уж  совсем  дружелюбно  скалясь  золотом  зубов  -  водки?  Какой  же  хотите  вы?
-  А  какую  можно?  Что  б  пить-то  можно  было?
-  Тык  (или  дык, не  разобрать было) всякую  ведь  можно.  Тык  (и  все-таки  тык)  какую  вам?
  -  Ну  а  хорошая  тогда  какая?
  -  Вот  “Владимира  Мономаха”  возьмите.  Двадцать четыре восемьдесят.  Деньги-то  у  вас  есть?
  -  Да  все  у  нас  есть.  Ладно.  Берем  короче.  Заверните. 
   Уже  и  бутыль нам  несут, в  магазин  почему-то  не пускают, а  Димка  все  никак  не уймется.  (Ну  вот,  погляди,  что  он  делает):
  -  Как  насчет  приглашения?  А? На обед?  Да  вы  только посмотрите,  какие орлы  перед   вами  стоят-то.   Какие…   (Ну,  ты  бы  слышал.  Конечно,  надо  отдать  ему 
должное,  баб-то  лечить  он  был  мастер.)
   И  все  же  странно,  ведь они,  там  и  вторая  была,  почти согласились. Чего там,
да  мы  бы  трахнули   их   прямо  в  магазике,  во  время   этого   ихнего  обеденного  перерыва.   Но  Димке,  ему   все  это  уже  наскучило,  и  мы  отвалили.   Он  сказал,  что  девочки  перестали  ему  вдруг  нравиться,  и,..  ушли  мы  оттуда  -  короче.
   Выпили  мы уже в  дет-садовской беседке какой-то, дурно, и не по-детски  говном пахнущей.   И,..  в   результате  -  очутитлись   на  пятаке.   Тут   вечно   тусня.   Здесь  собиралась  вся  продвинутая  молодежь  города.  (Или  -  задвинутая.  Не  суть..) 
  -  Уру-ру!  -  Это  Леня.  (А  ведь  и  о  нем  ты  еще  ничего  не  слышал.)   
Андрей тут.  Андрей  Ви, он жмет тебе  руку сразу  двумя  своими, привычка  у  него такая.  И  откуда  он  только  накопал  столь  хитрый  жест?
  -  Привет людям большого бизнеса! - Леня  с Андреем занимались каким-то, вечно свежеспизженным,  лесом,..  хер  их  знает,  деревяшками  они  короче  занимались.
-  У! - Бухара  -  ура!  -  Ленька  пьяного человека  на  дух  не  переносит, но с нами 
вот  разговаривает  даже.  Он,  как  и  Ви  впрочем,  совсем  не  пьет.  -  Че, опять по 
“синьке”  загуляли?  Дима-Дима,  а  как  же  работа?  А  Натаха  что  скажет?  Как же так-то,  Дима?  -  На  меня  он  почему-то,  как  ни  странно,  не  наезжает.
   Мы  и  с  ними  еще  немного  потерли…
   И  где-то  через  час, мы, с литрухой  водки  и  чекушкой спиртяги, расположились      
на  стадионе.   Четверо  словившихся   придурков  -  с  нами  еще  Малой  и  Виктор.    Еще   персонажи-то,   Гогин   в  шутку  называл   их,   Виктора   то   есть,  с   Малым,  космополитической   криминальной   лимитой.   Накатили   по  первой.  Со  спирта  начали,  по  Витиной  наколке.  ***бык!  Да  уж,  бля!
  -  Это  ж  экстремальный  кайф,  тут  вкуриться  надо,  проникнуться.  -  Виктор тут
же,  сходу, погрузился  в  свои  зажигательные, он был  все же  не плохим оратором,  речи.  -  Сумасшедший  приход!   Божественные  библейские  превращения!  Но это,
быстро  впрочем проходит.  Надо успеть ухватить саму суть блаженства. Это важно.
Потому  что дальше,..  потому  что дальше ты  становишься обыкновенным  пьяным
дурачком.  Но  из-за  прихода  стоит  попробовать,..  в  качестве  эксперимента  хотя
бы. 
   Такие  его  речи  ни чем  не остановишь, такие  типы  не затыкаются от внезапных 
наивных   повизгиваний,   его   крепкий   неумолимый   кулак  -  веский  аргумент  в  любых  без исключения  спорах.  Хоть  и  остальные  не  всмятку  сварены..  И  Витя
пустился  в  свои,  специфические,  и   уже  порядком  всем  поднадоевшие,   криминального  дворового  детства,  россказни.  Кстати,  по-моему  это  относительно его родилось   крылатое   выражение  -  “ни   ножа  -  ни   ***   не  боится”.   Но   Витька  решительно  отрицал  сие,  из  скромности  что  ли, но отрицал.  Просто, свой  природный  страх  он  умело,  и  главное   моментально,  воплощал  в  стремительное  и     сокрушительное  противодействие.   В  любых  ситуациях;  будь  то  драка,  или  так, базар-вокзал. В  нем  было что-то животное, хищное, дикое…  Чувство опасности…

   … Бесполезные   пустые  бутылки.   Все  нажрались  так   быстро  (экстремальный  кайф,  блин!),  что  и   глазом   не  успели   моргнуть.   Провалы,  мои,  собственные,  Зайцевские,  провалы.   ОНИ   уже   вступили  в  силу.   Кто-то  из  наших   чудаков,  вроде  Малой  -  хрен  его  знает,  да-да,  вот,  это он  гоняется  за  майскими жуками 
вместе с непонятно откуда  нарисовавшимися малолетками. Ну  Малой, он понятно,
малой еще, а Виктор-то уж куда?.. Ах  шальное  хмельное блужданье утомительное,..
и  глобальные  какие-то  иррациональные  перемещения,  раскрашенные перемешивающимися  -  то, “целованием  в  десна” страстным, а  то, и  жестокими потасовками уличными. А  может, и  не было  ничего?  Может?..  Или,..  вот  они  -  виртуальные  похождения  сельского  учителя  с сомнительными  (не подобающими) личностями?  Или?..
   В  итоге  я  подцепил,  где-то  в  парке  вроде,  какую-то драную пигалицу  с таким
резким,  хорошо  поставленным,  низким   голосом.   Этакую   басящую   пухленькую
крестьяночку  от  которой  несло  молоком  и  навозом  одновременно.   Противный сильный  запах  -  олицетворение  самой  деревенской  девственности.
   Ну  и  без возвышенных  там  всяких  вступлений,..  короче, я  ей сразу же  врубил,
что  если  она  не  собирается  со  мной  целоваться,  то  я  отказываюсь продолжать
переговоры.  Она  конечно  немного  покочевряжилась,  че-то  там  да - нет – да,  но
согласилась  все  же  на  обряд  из  серии  поцелуев.
   Ей  оказалось  всего  пятнадцать,  Атакой  звать.  (Атакой,  врубись, ну  а  меня  уж  никак  не меньше чем  Паша  Сабельный тогда.) Детка, откуда такое милитаристское
имечко-то?  Да  и  откуда ты  вообще взялась-то  такая (стремная)? Имя? Ей, видишь
ли, дал  отец-сталевар  там  какой-то.  Еще оказалось, если  я  правильно  понял, что
эта  пробитая  колотушка   является,  к  тому  же,  внучкой   какого-то  партизанского  вожака, и  вообще  -  девушкой героической судьбы.  Но и  это не все. За обещанные
поцелуи,  я  был  обязан  проводить  ее  до  хаты.  До  самых  (до  окраин)  ****ей.
   Я   конечно  пошел   с  ней,  пьяный  шут,  конечно,  детка,   почему  -  нет?   Идем.  Пошли  -  она,   уцепившись  обеими  своими  клешнями  в  меня,   я,..  -  я  обнаглев  под парами  огненной  воды  впился  неуклюжей  замерзшей  лапкой  в  ее  “сраный
рубец”.  Естественная прорезь  меж  ее обьемных ягодиц вдруг страшно взволновала
меня.   Сексуально  обездоленный,  исстрадавшийся   без   баб,   Зайцев   готов   был  отодрать  хоть  козу  (в  прямом  смысле),..  а  может  и  нет.  Она  тут  же  отдернула   
мою  похотливую  ладонь  с  усталым: “отвянь.”  И  еще: “у  вас  у всех  одна  постель  на  уме.” 
   Последние эти слова  еще больше  распалили меня. Я  сквернословил  как послед-ний  пошляк.  Как  какой-то  жлоб  конвейерный.   Начав  вываливать  из  себя   всю 
замечательность  общечеловеческую  (точно  из  бачка  мусорного),  (и  перед  кем?),
я  не  обнаружил  на   лице  этой  лахудры  ни,..   никаких  эмоциональных  сдвигов.
Наверное,  эта  сучка  была   глухонемая,  (как  и  все  они).   Но  я   еще  надеялся  на  что-то.   Ждал,  что   еще  смогу,  быть  может,  чем-нибудь  этаким   заинтересовать
несговорчивую  напарницу.  А?  Атака?
   (Когда  ты  признаешься  малознакомому?  совсем  не знакомому, человеку, что ты 
и  трус,  вор,  убийца,  и  насильник,  маньяк,  кастрат или  -  кто  там  еще,  надеюсь   
ты  понимаешь о  чем  я, то  это  не  обязательно  ничего  не  значит  -  это  значит,..
это  обязательно  ничего  не  значит,  ничего,  кроме пустых,  свитых  особо  хитрым  способом,  сочетаний  звуков.   Ничего.  Ровным  счетом.  Ничего  не  значит.   Всем просто  по  хую  твои  откровения,  твой  “гнилой”  ****ежь.)
   Атаку  вообще  не  задевало…  Вхолостую  сотрясаемые  мной  воздушные  массы. 
Она,..  о, она  уже  прикидывала  какую-нибудь  каверзу  в  своей  куриной девичьей
головке,  она  кубатурила  уже  -  и  как  бы  вот  половчее  бортануть недавнего знакомого,  меня  то  есть.  ***  угадала, дорогая.  Просто так  ты  от  Зайцева  точно не отделаешься.  Хуй  отбрыкаешься.
   Подойдя  к  мощным  двухметровым  воротам  ее  “особняка” (она  жила  в “своем”
доме,  в  пригороде),   я   немедленно  потребовал   обещанного,  причем   грубовато 
довольно-таки.  Ах,  чертовка!  Обманщица!  Обманщица  завертела  тазом, так  мол
и  сяк,  давай  мол  покурим,  поговорим.  Не  понял.  Зачем  я  сюда,  в  такую  даль,
перся?  Покурить  с  этой  златокудрой,  воняющей  природной  чистотой,  дурочкой
что  ли?   Ну   хватит,   хватит…   Я   привычно  впиваюсь  в  ее  узкий  “нерабочий”
ротик.  Ее бездарные  каучуковые  губки,..  оказывается  она  совершенно безискусна
в  лизании.  А  разговоров-то  было,  разговоров…  О  тварь,  а!
   Ах  ты…   В  два   ловких  приема   я  задираю  ее   подол,..   какие-то   жутковатые 
легкомысленные  трусищи.  Шелковые,  или  капроновые  чулки,..   а  может  и  колготки.  С силой прижав  девку  к воротам, я  начал свое грязное  дело.  Я…
  -  Нет,  не  надо.  Я  не  так  хотела.  -  Надо  девочка,  надо.  Так.  Не так.  А  как  ты
думала? Как?  Просто так  соскочить? Я  тебе  не какой-нибудь лошарик тряпочный.
Я…
   Как  же  так?  Зайцев  не  мог,  не  мог  этого  видеть…  Не  мог.

   С  каждым  толчком  моего нетерпеливого ***…  С  каждым новым  вздохом… Из
ее толстой  увесистой  задницы  медленно  выползал  маленький  столбик  какашки.
Коричневой  обычной  какашки…   Пресвятая  дева  с  богородицей!   Детка   хотела
какать.  Срать!  Надо  ж  такому  случиться.
   А  я?  Ничего  не,..  я  ведь  был очень  занят,..  не  замечая, я  остервенело дрючил
партнершу.   А  столбик   кала  -  блять,  да   я  же  не  мог  видеть  этого  -  меж  тем,
все  увеличивался  и  увеличивался, пока  -  ааа-а-а  -  наконец совсем не обломился  под собственной тяжестью.  Па-ах!  Маленькая, магнетизирующая  внимание,  какашечка  как-то  даже  смешно  плюхнулась  на  траву…  Тут  же,  почти  сразу,  воздух  пропитался  гадким  зловонием  человеческого  испражнения. (Так  вот  чем  пахнет природа.)  Оу!  -  А  завоняло,  а…  Завоняло  нестерпимо. 
   Честно  говоря,  я  не  ожидал  ничего  подобного.  И  это  произошло, вот, здесь и  сейчас,  и  не  с  тобой,  и  не  с  кем-то  там,  а  со  мной.  И  я  совершенно не представлял,  что  же  теперь  следует  предпринять?   Как  вести  себя   в  такой  непередаваемой  ситуации?   А   моя,  обгадившаяся   вдруг,  принцесса?..   А   восхищение  деревенскими   прелестями   Атаки  -  о!  -  как  стремительно  оно  выплавлялось  в  нешуточное,  мерзкое  отвращение,  такое,  что…  Она  заплакала.
   И  мне,  чурбану  бесчувственному, женоненавистнику, бельмы  залившему,  стало
искренне  жаль  ее.  Такую  вот.  Сейчас…  Детка,  не  надо,  не  будем  раздувать  из
мухи  слона.,   ведь  ничего  же   такого  уж  особенного  не  случилось.   Как  же  это
произошло-то?..  Как…  Я  нарвал  тут  же,  у  забора  то ли  лопухов,  то ли  мать-и-
мачихи,  то  ли…  (да  и кто  их  разберет, в темноте-то  этой),  и  с  гигиеническими
нашими  операциями   было   покончено  на   раз-два.   Ну  же,  детка,  не  стоит,  не  плачь,  пожалуйста,  я   прошу   тебя,  ну,   успокойся,  ну  же…   Я   шептал   бедной
девочке нежные трогательные слова,  я,.. успокоительная сентиментальная пилюля,
для  этой  вот  колхознице,..  заботливо  перебирая  ее  мягкие,  словно  веник, золотистые   волосики,   я  -  растаял,   размяк.   У  меня   уже   больше  не  возникало  ни  малейшего  желания   изображать  из  себя  крутого,  мачо.  Мы  закурили.  Она   уже  вовсю смеялась, черт,  как она  смеялась, как…  Произошедшее? Теперь оно казалось ей  забавным  даже.  Мы  забомбились  к  ней,  на  терассу.  Она  уже  просто  ржала  не  переставая,  быстро  же   она  отошла.   Однако,  теперь,  ни  о  каких   бы  то  ни  было “охах-вздохах”  и  речи  быть не  могло.  И  о  гогинской позе(иции)  “леопарда пьющего  воду”,  и  о…
   Еще  одна  нереализованная  страсть.   Еще  одна  недоебанная   мразь…   Я   ушел,  ушел, пообещав  научить  ее  целоваться  по-настоящему, по-взрослому.  И обманул.
Многообещающе  начавшийся  сериал  не  имел  продолжения.
   Подобные  авантюры,  водка,  спирт  еще  этот - экстремальный,  вгоняли  меня  в
жуткую  паранойю.   И  бабы,..   а  репу-то  надо  мочить.   Портить  девок  (но  если  не  ты,  то  кто?)  -  неблагодарное  и  грязное,  и  гадкое,  и…  Онанизм.   Паранойя.  И  довольно постоянных слежек  за  собой.  Все  -  хватит.  Я  выдохся.  А  уж ежели
дрочить  надумал, то  непременно  на  светлый,  незапятнанный  образ.  А  ты?  А  у
тебя?   Имеется  ли  таковой  в  наличии?  Что  касается  меня?   Что  до  меня?..   Да
кому  тут  до  меня  какое  дело?   Я   ругаться   ведь  сейчас  начну,  страшно,  грязно  ругаться…       


                *******


   Мне  не везло с рождения. (На  постояни  причем.) Всегда, везде,  всюду,  во всем.
Неудачи,  одни,  сплошняком  -  не-у-да-чи.  Я  далеко  не суеверен, если не сказать,
совсем  не суеверен, но  это  вот поразительное  в  своем  постоянстве  невезение?..
И  откуда  оно  только?  Как,  отчего?  Любое  мое  начинание, иногда, самое  что ни
на  есть  незначительное,  так,  мелочевка  как  правило,  было изначально обречено
на  неудачу.  Но  почему?   Отчаяние  не  покидало  меня  ни  на  секунду,  с  первых
неуверенных   шагов,  во  время  сна.   По  жизни.  А  по  жизни,  ты  пойми  только,
я  ведь  не  ищу  понимания,  ни  у  тебя,  ни  в   ком-то  там  еще,  я   просто  сказать
хочу,  спросить  может  -  ну  что  это  за  дерьмо-то  такое  со  мной  творится?
   Посмотри.
   Я  мечтал,..  я  возжелал стать романтично-наивным  вьюношем, этаким дурашкой
юродивым.  Не маминькиным  сынком, не амебой  пассивной, а  героем сказочным,
Д’ Артаньяном   может,  или,  чем-то  навроде  полубога  античности.  Я  мечтал.  И
что   же?..    Циничным   беспринципным   чудовищем,   обмороженным   негодяем,  социальным   паразитом,  от   которого  отворачивалась  теперь  даже  родная  мать,  вот  кем стал некто  Зайцев  Жека.  Вот ведь кем. А  казалось? Оказалось? Сейчас-то
я  уже  ясно  это  видел  -  я   Ничто (жество),  ноль  без  палочки,..   Ноль -  которого
ожившие  статуэтки  замечали   лишь  тогда,   кода   выпить  было  не   с  кем,   когда
необходимо  обязательно  выболтать  себя,  причем  до  дна  самого (круче!  больше! гаже!  и  дальше!..),  когда,  когда  пастись  одному  -   ломает,  когда  закурить охота, а  нема  курехи-то…  Когда,..  я  не  сяду  больше  с  ними  даже  срать  рядом.
   Я, я  задумал жениться, без  разницы  на  ком,  на  статс-жабе, на  дурнушке, красавице, на  девице с подпорченной-подмоченной репутацией, без  рекомендательных  писем,  без  приданного,  да  хоть  на  сумасшедшей, без  ****ы  -  не  все  ли  равно.  Задумал  жениться,..   и  что  же  из  этого  всего  вышло?   Я  заебал  всех  -  баб,  их  родителей,  братьев,  сестер,  младших-старших,   я   делал  до  десяти  предложений  в  неделю,  настаивал,  я  не  отступал.   Отказы  не  пугали  меня.   Я  пер  как  танк. Отказы  -  к  ним  невозможно  привыкнуть,  я  просто  не  замечал  их.  И однажды,  да, однажды  я обнаружил, что, проведя такую титаническую работу  в направлении женитьбы,  я  не получил  ни  одного согласия,  представляешь,  ни   единого  “да”.  Ну  как тут  не  ругаться?  Как, скажи?  Почему?  Почему, в ответ  на  мои, серьезные заметь, свадебные  предложения  девки  разбегались  от меня  как от  прокаженного,  высоко  задирая   подолы   юбок?   Дьявол!   Но  почему?   Что  я   такого  сказал-то?  Конечно  я   не  мог   им   предложить  богатства,  стабильности,  или   там   какого-нибудь мало-мальского  состояния,  для  начала  хотя б, но  и  …  Марат  же.  Марат, да  я  ж  говорил  тебе  уже, умудрился  обзавестись четвертой  женой.  О  ловкач, а!  Учись  -  страждущий. Но  я  не возненавидел  эти  опаленные соляриями лица, нет, я  не  провозглашал  ни  омерты  -  ни  вендетты,  я   быстро  все  усекал.   Нет  -  так  нет.  Проехали.   Просто,..   просто  нужно  суметь  переключиться  на  другую  тему.   
Вот  так  -  смотри.  Смотри.
   Задумав  собственную смерть  как  нечто, нечто сверхзамечательное, я  был  жутко
изумлен,  узнав  что   Сережа  Л.   заживо  сгорел  в  собственной  квартире.   Какой
удар  по самолюбию. Серега-Серега,  как же  так-то?  А  как  же  письки  на  заборах,
которые  ты  так  любил  рисовать?  А  музыка  твоя?  А…  и   ладно.   Все  так.   Так,   
и  не  говори  мне  ничего,  не  надо,  не  говори,  что  каждый  свои  промахи  готов  перечислять  бесконечно.  Ты  по-любому  не  прав.
   А  цепень  невезения  пустил  меж  тем  глубокие  корни, накрепко спеленав  меня
точно  пупсика.  А  Й-а  не  отступал,  врешь  -  ****юк  -  не  возьмешь.  Теперь   уж 
ничто  на  свете   не  помешает   мне  заполучить  роскошную  венерическую  заразу.
Но как  назло, Гогин  тут  же  подхватывает  сифилис.  О-о-о!  Божественный  поцелуй венеры, прошедший  мимо, ну  надо же…  Бережно поворачивая  свой гнойный  отросток,   Андрюха   показывал   мне,  хвалился,   своим   симпатичным   шанкром,  любовно повествуя  историю  болезни.  Они  сияли  напару:  Гогин,  и  его  маленькая  твердая  шишечка.
   Гогин.   Злобный  и  эгоистичный  сукин  сын,  каким   представлялся   он   мне   в  самом  начале  знакомства,  Андрей  Мистер  Петтинг  оказался  куда  как  более чем
презамечательным,  и  даже,  в  своем  роде  бунтующим  индивидуумом.
   Первые  контакты-встречи-разговоры  с  этим   молоденьким,   ни  на  минуту   не  перестающим  ворчать, старичком, отталкивали желающих:  добрая половина вновь
познакомившихся,  через  пару  часов  общения,  уже  ни  в  какую  не  хотела  иметь
дело  вот  с таким  вот, отталкивающим  говнюком.  Гогина похоже  это обстоятельство  нисколечко  не  беспокоило,  да  он  плевать  на  всех  их  хотел  в  безбрежной  своей  самодостаточности.
   Но   Зайцев-студент,  вскоре  после  знакомства,  близко  сошелся   с  ним,  больше 
того,  он  стал  Гогинским  крестным.  Крестным  -  этого  нелюбимого  племянника  Гиппократа.  Крестным   мальчика,  который  на  поверку  показал  себя  как  продуманный,  пристроиться  умевший, умеющий. Он довольно успешно выучился на ветеринарного врача, и  в  данное  время  занимался  какой-то  херней, наподобие вакцинирования  коров  свиней  и  прочих,  а  также  кастрированием  там,  купированием…   К  тому  же,  Гогин  был  неплохо  начитан,  но  тоже  по-моему  какой-то  хренью.
   Однако  не  так  все  просто  с  Гогиным.   Он   задумал  осуществить  хитроумный
план. Именно  таким  мне  представлялось  это  его  нелепое  начинание. Собираясь
сделать  блестящую  карьеру  (и  наверняка,  а   не  между  прочим),  он  поступает  в
аспирантуру, чтоб заняться  там  изучением  крайне полезной  и столь необходимой  для  человечества  всего  наукой, знаешь, чем-то  таким, связанным  с куроводством,
или  яйцеводством,  связанным  с  курицами  короче.   И   еще,  ему  оказывается,  ко 
всему  тому  прочему,  необходимо  было  открыть  клинику.  Свою,  и только  свою.
Я спрашивал  у него, интересовался, зачем  тебе  это  нужно?  Зачем? Его странный,
почти   нелепый,   ответ   -   “Чтоб   пользу   людям   принести.   Пользу,   а   как   же  иначе-то?”  -  совершенно  ничего  для  меня  не  прояснил. 
   Далее,  он  собирался  забомбиться  на  какой-то мифический (уплющился он  ему)
карнавал  в  Рио,  ну  и  до  кучи  посетить  еще  несколько  стран.   И  все.   На   этих
жалких  нескольких   странах   его  начинания,  его  глобальные   жизненные  планы  заканчивались.  Все-о!   Скорее   всего,  опосля   всех   этих  (нереализованных  еще,  кстати)  подвигов  Андрей  Свет  Евлампиевич  намеревался  с  чистой  совестью  и
чувством  выполненного долга  завалиться  в могилу.  Все  -  жизнь надъебнулась…
   И  если  раньше   я   чего-то   недопонимал   в  думках   Гогина,  то  теперь,  я   уже  совершенно не врубался  в  его  это сумасбродство. А выходки  эти  его?.. А  письма
из  Львова?  Может  статся,  ты  подумаешь, что  я  клевещу  на  него?  Может  наговариваю   тут…   И,  ах   вот  еще  что.   Ведь  чуть   не  забыл.   Гогин  же  ведь  был настоящим, натуральным  интеллигентом, не  каким-то там  фуфловым, а реальным,  что  ни  на  есть,  голубая  кровь,  до  мозга  костей.  Он,  сколько  я   его  помню,  ни  разу,  никогда   Гогин  не  марал  свои  розовые,  аристократические  (медицинские)  нежные пальчики  грязной  повседневной  работе.  Что  вы,  ни  боже  мой.  Даже  в  голодные  студенческие  времена.  Да  что  ты,  я  отлично  это  поню.   Извилинами там шевелить  -  это да,  но пальчики, пальчики  у  него при  работе должны  находиться  в  чистоте.   О!   Как   он  лелеял   и   холил,  заусенцы  ножничками,  ноготки,  свои  утонченные  гордые   клешни.   В   чистоте.   Но   что   это   я   -   то   дела   будущие.  Конечно, ты  в  праве  и  не  верить,  я  мог  бы  и  наврать  тут  с  три  короба,  но…
   А  было   вот   как.   Заметь,  полная   несовместимость  Гогинских   достоинств   и  Зайцевских  недостатков   не  особо-то  мешала   нам   довольно-таки   продуктивно
сосуществовать   вместе.   Можно  сказать  даже,  и  это  не  будет   преувеличением,
что  мы   являли  собой   несколько  экзотичный  тандемчик  в  городе.   Народец  не
переставал  судачить  о  наших  умопомрачительных  наглых  выходках.  Но  то,  что
обыватели   называли   выходками,  мы   определяли   всего  лишь   как   совместное  прелюдное  кривляние,  так,  каприз, да  и  то  время от  времени. Шоковая терапия.
Капля  адреналина  в,  застывшие  от  маразматичной  суеты,  организмы  зевак.  Да,  отрываться  мы  умели, а  че  обламываться-то?  Это ж  игра  -  мы тешили  публику,
которой  так  не  хватало  клоунов.  И  мы  играли,  кривлялись.
   …  мы  косили  под  гомосексуалистов,  целовались  в  засос  -  дывись   тварь  -  и
жестоко  порой,   иногда   бесчеловечно  даж’  обращались  с   дамочками.   Любили
аттракцион  с  дерганием  за  гениталии…  Публика  в  восторге!   Овации,   давайте
мальчики,  давайте,  еще…   Еще!   Монстры   эквилибристики   в  городе!   Всем  по  местам!  Стриптиз,  головокружительные  угарные  попойки  и  совместные сексуальные авантюры…  В жизнь!  Участие.  Нас  всюду  узнавали.  На  пятаке,  у  фонтана,  в  магазине   для   инвалидов,  на   улице,   везде,  показывали   пальцем,  некоторые  восхищались  даже,  но  тусоваться  с  нами  уже  никто  не  хотел.   На  ***!   Валите  прочь,  извращенцы!  Мудаки!  Уроды  проклятые!  Козлы-ы-ы  вонючие!!!
   Но  чего бы  ты  там  не  вякал, а  вторая  попытка  групповой  оргии  завершилась
неожиданно  удачно.  А  третья  и…               



                *******


   В  моей  жизни  возник  прекрасный зимний  денек;  десертное свинцовое блюдце      
солнца, похрустывающий  под  валенками  снежок,  ненасытные  жадные  голуби…
Колючий   густой   воздух   -  да,   день  был   безоговорочно  презамечательнейший. 
Бесподобный.   Люди,   варежки,  шарфы,  дыхание  паровозное   -   так,   заклинило  меня  что  ли?   Ну,  в  общем,  проще  говоря,  день  как  день,  февраль,  так,  ничего
особенного,  обычный,  вот  разве  что…
   Именно  в  этот роковой, не раскрашенный ни во что, денек, о  котором  вдруг  тут 
речь  зашла, появился  зародыш, всего-то  на всего  малюсенький  росточек,  первый
слабенький  беспомощный  побег  того,..  чего?..  Я  не сумел  еще  даже  связно  для   
себя  сформулировать  -  чего  же  такое   там  (где-то)   у  меня   появилось?   Но,  но
вылилось это нечто  в  упрямое желание,..  а-а  на  хер, в  бесповоротное  и  окончательное  решение  покинуть  школу.   Насовсем.   Да  -  пора.   Довольно.   Молодого специалиста  больше  не  устраивал  подобный  расклад.  Хватит  гнать  порожняки.  Наигранная обязательная беспонтовая  тряска  в общем душном вагоне. Я нахавался. Тема  потеряла  новизну  и  актуальность.  Все.  Точно.  Валю!
   Ах,  хаос,  ах,  метания  моей  ненасытной  беспокойной  натуры…  Замечено,  что      
если   человек   усаживается   испражняться   в  водоеме,   то  собственное   (его  же)  говно  имеет  странную  привычку  всплывать  на  поверхность.  Это дерьмо  в силу
ряда причин (да  ведь  ты ж  все  знаешь)  не  в состоянии  потонуть.  Оно  не может 
не  утонуть.   Оно  просто  обязано  пойти  ко  дну.   В  самую  пучину…   Примерно
такой  же  процесс  происходил  и   в  моей   “биде-голове”,   хоть  трусы  на  башню
водружай  в  самом  деле.
   Я  не  мог,  не  желал  себя  дальше  насиловать,  нужно  было  выходить  из  игры.
Меня  все  заебало. И  потом, сколько можно гоняться  по классам  за  малолетками?
Пробные  забеги,..  на  ура!  -  Занятие, прямо скажем,  не из  веселеньких.  Ведь  все
они  -  дети,  представлялись  мне  единым  гигантским  комом  пластилина,  из  которого учителю, и мне, “покорному” слуге твоему, предстояло вылепить достойного члена  общества.  (Какого  члена?   Какого  еще  общества?   Зачем  мне  это  надо-то все?) Кто-то взгрел  Зайцева  маленьким  кусочком  власти, достаточно заманчивым  и  лакомым  для  молодого начинающего самозванца.  Дети-дети, некоторые  из них  преданно  смотрели  на  меня  своими  наивными  незабудковыми  глазенками,  а  иные  и  с  нескрываемым  злым  отвращением,  пренебреженительно  фыркая… 
   Вначале  -  да,  да   эта   затея   выглядела   весьма   заманчиво,  но  не   теперь,  по прошествии   девяти  месяцев.   Я  объявил  Ангелине,  и  остальным  коллегам,  что
валю  отсюда.  Далеко.  И  надолго.  В  никуда.  “Как?   Евгений  Николаевич?   Как? 
Вы  уходите  из  школы?   Разве?..  Почему  же?  Отчего,  Евгений  Николаевич?  Что  за причины?  А  куда, если не секрет?” -  Заголосили-запричитали они, закудахтали,  каждый   на   свой  лад.  А   Эйнштейн,  вездесущий  неутомимый  Эйнштейн,  даже  взвизгнул  чего-то  навроде:  ”Молодым  везде  у  нас  дорога!”
   Смешные,   смехотворные   до   рвоты,   они   и   не   предполагали   таких-то   вот  вариаций.  А  стоило  бы.  Точно  стоило.
   Но  если  б  ты  вдруг  понял,  если  б  ты  только  понял…
   Обливаясь   душем   слов-паразитов,  стоя   на  засиженной  метафорами  тумбе,  я
вновь и  вновь плевался безмолвием  в неокрашенную психику выздоравливающих.
   Рубился  и  рубил,  ругаясь,   рвал,   кусался  и  косил,  меня   косили…   Превратил   
экскурсию  в  жизнь,  а   жизнь,..  -   жизнь  я  трамбовал  разговорчиками, о  ней  же  родимой.  Так,  все  так.
   Так  и  не  найдя   компромисса  с  собой,  порвал   все  отношения   с  Обществом,  со всем  светом, с  Гогиным  (а  назад-то  и  не  воротишь  уж), с  Ленькой, Ксюшей, 
с  Тропштейном…  Порвал.  Как  картонную  упаковку  ненужную…
   Ксюша,  бедняжка,  едва   не  кинулась  на  меня   со  своими   соплями  бабскими,
услышав  о  моем  уходе.  Она   все  еще  надеялась  на  что-то,  ждала,  имела  виды.
А  сколько   времени   она   угрохала   на  меня,  своего,  такого  вот   неуслужливого
“не  ****атого”  хахаля.  Светлана,..  Светлана  Борисовна, библиотекарша-то  наша,
тоже,  как-то  странно  даже,  расстроилась  почему-то.   Я  ведь  уж  и  почти  забыл 
о   существовании-то   ее…   Звонок   разогнал   столпившуюся   кучу   учителей   по  классам,  но  я  с  директрисой  задержался.  Ах  нет!   Нет,  все  терки  на  перемене.
Спокойно,  без  показушной  эмоциональной  суеты, мы  договорились, что  географ 
проработает  еще  один  месяц,  ровно  месяц   и  ни   дня  больше.   Она   клятвенно   
пообещала  найти  мне  замену  за  это  время. 
   Грядущие  перемены  уже  возбуждали  меня.  Я  еще  не  придумал  чем  стану  заниматься  после  школы, но именно это вот обстоятельство неведения  в не далеком
будущем почему-то и подбадривало меня.  Наконец-то я смогу  вздохнуть свободно.
Скорей  бы  уж…   А   дома   меня   ждал   теплый  прием.   Мамаша   закатила  -  по  поводу   увольнения   господина   “Описывающего  Землю”  с   должности  -  дикую
истерику.
   “Сынок, что  ты  делаешь?  Ну, зачем?..  Зачем  ты  бросил  работу?  Что ты  теперь
будешь   делать?    И   потом,   ты   же   хотел   учиться    дальше.    А   переговоры   с  Академией, ведь теперь, теперь,.. - В  ее огромных, большущих нервно-дергающихся
глазах,  слезы.  -  Женя,  что  ты  за  человек?  У  всех  дети  как  дети…  Боже!   И  за
что  мне  такое  наказание.  В  чем  провинилась  я?  Нет,  я  не понимаю, зачем,  вот 
скажи  мне,  зачем   тогда   надо  было  начинать  это  самое  учительствование?   А? Скажи  же  матери,  по  кой  черт  ты  туда  пошел?”
   “Не  надо  мам,  хватит  а.”
   “Ничего  не хватит.  Ты слушай, слушай.  Да.  Нам  нечего кушать, в  холодильнике
хоть  шаром  покати, а  ты  еще смеешь меня  тут  успокаивать.  Ты!  Ты!..  Да  я  всю
жизнь  свою  горб  ломила   для   тебя,  для   Яшки  вот,  только  и   думала,   как   бы
получше  одеть  и  обуть,  накормить-напоить  сыночка  своего  любимого,  чадушко  свое. Образование  спорт  музыка  -  все, все  для  тебя, на,  развивайся  сынок. Себе
отказывала,  жизни  не  жалела,  а  ты   вот  чем  мне  отплатил.   Ну  спасибо  Женя,
спасибо  тебе   мое   материнское!   Говорила   мне  мама-покойница…   Вырастила         
сына  -  да  уж…”
   Она   нездорово   закашлялась,  морщинистое   непривлекательное,  все   в  слезах,  лицо, и снова продолжала. Упрек следовал за упреком. Неблагодарный, бездушный,
им  конца  не  было, один  чудовищнее  другого.  Следующий  громкий  эпитет, еще, 
еще…   Вообще  матушка   умела   нагнать  трагизма.   Истерия  продолжалась  около 
получаса.  Все закончилось  как  всегда  -  обильными  и  глубокими  рыданиями. О,
вот  чего-чего,  а  реветь-то она  за  свою  “горемычную”  жизнь  хорошо  научилась,
моя  мама  Тая,  было  отчего.
   Но  я  был  рад   даже,  что   никто  не  желает   понять  меня.   Это  лишь   лишний раз  подтверждало  правильность  моего  разрыва  с  Бесприютинской  школой.
   Гогин  дал  по  морде  одной  маргинальной  сучке  -  она  осерчала  в  ответку  -  а
он   вьебал   еще,  и   еще.   На  этом  наши  задушевные  беседы  прекратились.   Мы
выросли,  повзрослели, и  он  укатил  к  сестре.  Развеяться.  Куда-то  на  запад. 
   Так   вот  тогда-то,   уже  в  последний  мой  месяц  работы  учителем,   вспомнил,
что  где-то  в  этой  жизни  я  все  же  переборщил.
   Страх,  новый,  странный,  парализующий  и  какой-то  еще  -  новый,  неведомый
мне,  короче  -  поселился   толстой   паразитирующей   кишкой   свиного  цепня.   Я  беспокойно заерзал  на  жестковатом  сиденье автобуса. Люди!  Как  же  дьявольски 
неуютно  в  этом  вашем  мире!
  По-видимому, от  всего произошедшего за  последние дни  я  начал писать стишки.
О,  всего  несколько  сентиментальных  бравых  рифмованных  выделений.   Ничего
серьезного  -  это  продолжалось  совсем  недолго.  Я  быстро бросил стихоплетства
эти  свои,  больно  уж,..  -   да  ***та  все  это,  и  еще,  еще  целая  вечность  незабываемого  авторского  позора.  Паззорник!..   
   Да,  надо  что-то  делать,  обязательно  надо,  куда-то  идти,  искать,..   иначе  мою 
кипящую  башню   запросто  бы  развернуло  на   все   сто  восемьдесят.   Наглушняк.
Навсегда.  Бесповоротно  и,  насовсем,  назад   дороги  не  существует,  ее  нет.  Нет.
Ты   же   знаешь,  что  это  такое,  ты   все  прекрасно  знаешь,   да,  ты  поймешь,  ты
догонишь  о  чем  я.  Мое  тогдашнее,  не облагороженное  рассудком, состояние…
   В  припадке,  в  припадке  я  оборвал  все  географические  карты  со  стен,  схемы,
планы  и  прочую,  висевшую  там,  чепуху.   Господи,   и   чего   я   туда   только   не  налепил.   На  сдирание   всей  этой   юношеской  бредятины   у   меня   ушло  ровно  столько  времени,  сколько  требуется  для  построения  новой  мечты.   Я  совершил  несколько  звонков  (не помню  кому  вот, жаль, только)  и  заявил, туда,  в  телефон,
что  все они  козлы, пидоры  и  бездельники. Самостоятельно  убрал, в кои-то годы,
постель,  и,   и  остановился   в  задумчивом   оцепенении.   Чего  бы,  блин,  еще-то
сделать?  Я  был  возбужден  до  крайности,  до  предела.  Меня  лихорадило.   Меня
прямо  трясло  аж  всего.
   На  кухне  копошилась  с  посудой  матушка,  что-то весело напевая  себе  под  нос.
Отчима  не  было  дома.   Этот  старый  ворчливый  боров  был  на  работе.   Но,  но
ведь  а...  Ага!..  Вот  оно  что.  Вот  он,  вот  где  корень  всех  моих  злоключений.
   Вот.

   Сопя,   нервничая,  еле   сдерживая   порыв,  непослушной   трясущейся   рукой,   я  открыл третий  сверху  выдвижной  ящичек  своего рабочего стола, и  достал оттуда
здоровенный  охотничий  нож,  подаренный  мне  Димкой  Тропштейном.   Заточка
радостно  засверкала   никелированными  боками,   это   орудие   было   сделано   из  спец  сплава,  для  скальпелей  вроде предназначенного, его  острие, оно…  Рабочая  поверхность  была  очень  хорошо  заточена.
   И  собравшись,  я   сказал   себе  -  это   единственно  достоверное,  единственное,  что  ты   можешь  сделать  сейчас.   Да.   Здесь.   Вот  сейчас.   Именно  так,  и  никак  иначе.

   Мать  даже  не  успела  понять,  что  произошло.  Я…  Безумец  всадил  тесак  в  ее
живот, и…  И  распорол  этот тугой барабан  на  манер харакири.  Бах!  В мгновение
ока!  На!  Ее  кровинушка,  родной  сын,  и  погибель  ее.
                Спокойной  ночи   -  замолчи!!!
   Вынув  нож  из  ее  чрева,  я  тут  же  всадил  его  глубоко  в  сердце.  Так…   Мама   
даже   не  мучилась,  она   просто-напросто  не  успела   ничего  предпринять,   руку
подставить,  заслониться,..  не  успела.   Надо  же,  и  все  это  пришлось  сделать  на
нашей   малюсенькой,   протухшей-провонявшей   кухоньке.   Нелепо  плюхнувшись,   
тело  успело   задеть  стол,   стулья,   там  было  тесно,  на   кухне-то  нашей,   посуда  какая-то  разбилась… Вилка  упала.  Накрученные  незадолго  бигуди  разлетелись  в
разные  стороны  как  тараканы.  Все.
   Моей  бедной  мамы  Таи  не  стало  (ты  должен  был  сделать  это), но  сыну  еще
оставалось завершить  начатую миссию.  (Ведь  исполнитель  должен  свято  верить
в  то, что  делает  он…)  По первоначальному  замыслу  я  должен  был  уничтожить
червя   в  мамином  брюхе, того  самого, который  отравил  все  мое  существование.
Ведь  ни  единой  светлой   минуты…   Он   там  -  я   знал  наверняка  -  там,   ТАМ,
где  ему  еще  быть-то?  Там,  внутри,  у  матери.
   Десять,  пятнадцать минут,..  я  судорожно  копался  в  ее  внутренностях, вот, так,
аккуратно,  бережно  перебирая   желудок,  печень,  кишочки,..   я   вспотел,   в  моих
руках  скользкая  мякоть  желе,..  так,  косточка  какая-то,  так…
   Кажется, я  чего-то  там  порвал, потому  как  по кухне  распространился  какой-то
ядовитый,  режущий  глаз,  запах,  такая  гадкая  помесь  полупереваренной  пищи  и 
каловых  масс.  Полчаса.  Я  уже  весь  запутался  в  хитросплетениях  маминой 
анатомии, я  замучился  уже  со  всем  этим  разбираться,..  а  червя  нигде  не  было.
Снова   и   снова,   в  который  раз  я   запускал  свою  нестирильную  влажную  руку
вовнутрь  -  нет  червя, нет,  ну  хоть ты  тресни.  О  дьявол!  -  Опять  накололся.  И
растерялся  тут  же,  и  как  пережить  мне?..  Как  жить  с  этим?..  Как?  Как?
   А  ведь  я  запорол  как  свинью  свою  собственную  мать…  Свою  мать…
   Кажется,  в  дверь   уже   давно   барабанили,  я   ничего  не  слышал,  я  был   глух.  Кажется  еще…
   И   сквозь   грязную   мутную  пелену,  подняв   перепачканную   в  кровище   рожу  монстра,  я  увидел  их,  наших  соседей,  дядю  Гену   с  Зоей.   Соседи,  они   как-то
странно  вылупились на  меня, опешившие,  изумленные, они  жались  в  прихожей.
Ну   и   пялились  они   на   меня,   точно  наглотались  чего-то   психотропного,   их  хищные  лица  имели  при  этом  весьма  жалкий  вид.  Соседи,  соседушки.
   Да,  да,  именно  так,  запутавшимся  в  кишках  собственной  матери, Гена  с  Зоей
и  обнаружили  меня,  сидящем  на  корточках  перед  трупом,  сопящим  тяжело. Да, 
так   и   было  все,  и   кто-то   из   нас  троих   явно   не  прочухивал,   что  же   здесь  реально  происходит-то.  Зоя  очнулась  первой…       
   Потом,  на  допросах,  они,  сбиваясь  и  повторяясь,  говорили,  что  зашли  к  нам  в  квартиру  за  щепотью соли.  А  может  и  нет.  И  почему  вдвоем?  Но это ни  для  кого  уже  не имело значения.  Это  вообще  ***ня, кому  нужны ихние сумасшедшие
показания?  Следаку?  Да  ему  это  как  для  мертвого  припарка?  А  со  мной…
   Со  мной,..   все   в  порядке.   Вот  и  все,  вся  история.   Вот  так  началась  жизнь  человека, которого в миру знали  как Жека Зайцев. Настоящая жизнь, взапрвдошная, 
долгая-долгая,  и  какая-то…  Какая-то  вся…  Такая.


          
                *******


   Жидкий  финал.  Ликуйте  праведники  -  ибо  это  конец!!!   
   И  вы, любители  динамики  и  термодинамики, возрадуйтесь  -  ибо  это ****ец!!!



                *******


   Что?  Что  я  сказал?  Жизнь?  Конец?  Ликуйте?  Торжествуйте?  А   впрочем,  что 
это  я  расчувствовался-то  тут.  А  как  же?  Ах!..  И  все же,  все же  события  разворачивались несколько иначе.  Да  черт  бы  вас  всех  разодрал!  Но  это  могло  быть  именно  так!  Эй  вы!  Кто-нибудь  тут  слушает  меня?  Именно  так  -  ножичком, и  в мякоть  -  жах!  Но стоп…  И  вот уже, ты  прочувствуй-прочувствуй, как завоняло везде, всюду, многообещающим  букетом  фармакологии  -  наверное, это  все равно  что  переспать   с  медсестрой,  в  процедурной,   находящейся   на  боевом  посту   к  тому  же,  наверное,  я  вообще   тут  с  тобой   загнался,   наверное…   (А   шишку-то  нужно  мочить.)
   Но  по  правде,  или  то  есть,  если  уж  быть  до  конца  честным,  то  выходит,..  -  что нет,  я  скажу,  не могу  не сказать,  скажу  -  вся  эта  гнилая  затея  с  писаниной
мне  порядком  поднадоела.  Я  не  хочу  ничего  говорить.  Я  парюсь…
   И  все  же,  мой  долгоиграющий,  мой   мечтатель,  вот  тебе  порцайка,   о,   всего
крохотный,  совсем  необязательный,  ломтик,  моих  скромных  извинений. Просто    
вариант…
   
   Как?  Что я сказал?  Что  я тебе тут наплел?  А  куда же  запропастилась честность,
правдивость хваленая?  Как там  у меня  -  “вот так  начиналась моя жизнь.”  Жизнь,
но  раньше,..  но  разве это  жизнь, да  и  что, хули  это  вообще  такое?  С  таким  же
успехом   можно  было  сказать,  что  так  начались  мои  мытарства,  годы  забвения и  скитаний.  Ведь  вся  беда  в  том,  что  я  вообще  не совершал, не  успел, не  смог
совершить  никаких   там  особо  уж  страшных   преступлений.   И   кем  же  я  стал?
Вот  так,  время  идет,  а  вопросов-то  не  поубавилось…
   И  размыта  уже  грань  между  этапами  взросления, я  созрел, созрел,..  и  кажется
успел протухнуть.  Детские игры кончились, начались взрослые, грязные, жестокие.
Мне  двадцать  три,  двадцать  три  и  никаких  объяснений  по  поводу,..   меж  тем,
я  нуждался  в  омоложении, (уже!) в  реанимировании,  ведь,..  ведь  максимальное,  нечеловеческое  напряжение  безусловно,  да  непременно  ведь, сменяется  полным  отключением  организма.  Вот  так  -  собираясь  разоблачить  абсолютно  всех  ярко
выраженных,  и  не очень,  жуликов  -  ты  обязательно  вляпываешься  в  очередное
говно,  в  западню,  в…   Напрасно  я,  наверное,  сейчас  вот,  об  этом.  Кого  ****ь ебут  здесь  чьи-то  мысли?  Твои?  Мои?  Ее,  их,  ваших,  наших,  тех…  Кого?
   И   я  отправился   в  Москву,  на   поиски,  ведь  оказалось  что  бывший  сельский учитель  нуждается  в  работе.  Работа,  да  что  это  такое,  и  откуда  она  берется-то      
непонятно?  Во непонятка, блин, но причины были, их было множество. И Москва!
Да,  и  все  же,  согласись,  ведь  надо  же  мне  все-таки  жрать-то  чего-то.  Да, ведь
тут  нет  ничего  удивительного,  такое  случается…  Москва!   Москва!  Вся  Россия,
и  не  только, съезжалась  сюда  в поисках  лучшего.  Вся  шваль;  работяги, бандиты,
гастролеры,   купцы,   иностранцы,   простые  смертные,  провинциальные   шлюхи,  или ставшие  здесь уже  шлюхами неудачницы-провинциалки, ловеласы, альфонсы,
бывшие  эмигранты,  все,  все масти, вся  задрота…  О-о!  Никто, решительно никто
не желает  колупаться  в  дерьме.  Да,  даже собиратели отбросов, и  те, и  те лелеют
мечту  о  высококачественных объедках, обносках,..  ассенизаторы  ведь тоже имеют
право на мечту.  Да!  И Москва!  В  то время  как  вся  необъятная многострадальная наша   страна   загибалась  от  бедности  и  рас****яйства,   в   то  самое   время   как  задыхалась - захлебывалась  в одном  сплошном  глобальном  пьянстве, в  это самое
время,   Московия,  столица-то  наша,  бля,  поднималась  и  расцветала,   точно   на дрожжах, точно девица  на выдане, на натуральных продуктах одних, точно жирная  зажравшаяся  ****ь, точно,.. да  нет, что я  тебе рассказываю, ты  сам  все прекрасно  видел.  Ну,  ну  что  ты  не  киваешь-то,  ну,  ты,  ты  видел  это  все,  ты  в  курсе…
   Пригородный  поезд  причалил  к  Курскому  вокзалу.  Неоновые  огни  реклам, их
неприличное  бодрое  сияние  моментально  раздражает  взор   мрачного   угрюмого
провинциала, с пеленок  привыкшего  к  полумраку  и  тишине сельских  улиц. Шум,
гам  большого  города   сходу,  тут  же,  ошарашивает,  оглушает,  завораживает   и…
Хотя,  как  сказать,..  любое  место,  любое,  в  которое  ты  приезжаешь,  чтобы  пог-
лазеть  на  достопримечательности,  знакомых   ли  навестить,  родственников,  или
работу,  как  вот  я  сейчас,  найти,  кажется  (тебе  конечно  может  и  нет,  а  мне…)
вместилищем  всех  мыслимых  достояний цивилизации  (ну и Москва блин на фиг)
и  благ.  А   все  оттого  что  ведь  живешь-то  ты  не  тут,  а  там,  где-то  там  далеко 
отсюда.  Не здесь,..  Эй!  Ну так  поселись здесь  и  живи.  Что тебе мешает-то? Кто?
Поселись,  и  более  ты  не  увидишь  в  сем  месте ничего, ничего, что  когда-то  так
взволновало тебя.  Да  и  чему  тут  быть особенному-то, ведь  это  всего лишь место
где  ты  живешь.  Кантуешься.  Место.  То  самое  -  где  находится  твоя  халупа,  где
ночуешь  ты,  ужины  там  всяческие,  и  пиво  с  сослуживцами  после  работы.

   Первого, кого  я  встретил  в  столице, был  милиционер. Потом  второй, третий…
Тут   поневоле   покажется,   что  Москва  -  одно   сплошное   ужасающе-угожающее
скопище ментов.  Гигантский  карнавал  лягавых.  Действительно, их,  это неисчислимое  множество,  рать  бля   мусорская,  количество  поражает,  неискушенного   в  особенности наблюдателя.  Один  из  этих  мохнатых  уебков  в недавнем  прошлом, в  институте  еще,  расхуярил   мне  нижнюю  челюсть.   Тебе  бы  посмотреть  тогда  меня,  три  месяца   моя   пасть  не  раскрывалась,   кусок   хлеба   невозможно  было  затолкать. Три месяца  я прятался  от людей  с распухшей скулой, пять миллиметров  после  первого  (крайнего, к  уху  ближе)  зуба,  три  месяца  я  скрывался,  пытался,.. от людей,.. выслушивая  нелестные  черноюморные  реплики от  них же. И, кажется  Зайцев снова загнался,  но врубись, такое  не забывается, никогда.  Того  дружелюб-ного  козла  я  буду  помнить  даже  на  смертном  одре…
   Итак,  Москва,  вокзал,  погоны,  перрон  Курского, ага!  Не спешащей  походочкой
гражданина  отдыхающего  гость  первопрестольной  отправился  к  метро.  У  меня,
в потайном  кармане “учительского”, того еще, пиджака, хранились  заветные адреса  и  рекомендательные  письма,  путевка(!)  в  жизнь, но  я  не спешил.  Зачем?  Решил
немного  поболтаться  по  городу,  одним  словом  побыть  чутка   зевающим  туристиком.  Да-а… Площадь  тут  у  них  Красная,  Арбат  вот,  Матросская  тишина  -  эк  куда  меня  занесло-то,  Сокольники…
   Метро,  лента  эскалатора  -  тягучая  механическая  гадина, и  люди  на  ней точно
прикручены,  они  вроде  частей  гигантского похоронного движущегося механизма.
Вперед, в  крематорий!  Неприятное зрелище это  -  неправдоподобные скандально-
белозубые улыбки, а  то и  их  нет,  рожи  эти, по уши  в неестественных тепличных
загарах  -  биороботы  с пустыми  глазницами,.. и  вонь нестерпимая.  Эскалаторная
дорога  смерти.
   Я  вышел  на  Лубянке,  нет,  на  Тверской,  нет,  да  что  я  тебе  о  Москве-то, нет,
нет,  не буду,  я  вообще  больше  ничего  тебе  не  желаю  говорить.  Рассказывать…
О  моем скомканном пребывании  здесь, в  Москве?..  Деловые визиты не принесли 
никакого утешенья.  Ни  один  козел  не нуждался  тут  в  бывшем  сельском учителе.
Пидорасы!  Я  предлагал  себя  в  качестве кого  угодно, хоть ветоши.  Но все усилия
деревенского  дурачка   были  напрасны.   Отдыхай   фраерок,  пошел  вон,  поищите
счастья  в  другом  (каком,  каком  же  скажи  мне)  месте   -   вот  что  они  говорили
мне.      
   Но  веришь,  стремительный  столичный  ритм  утомляет,  я   устал.   Черт,  как  же
все  они  тут  носятся.  Делаши  все.  Ладно,  хорош,  пора  катить  домой,  в родные.
А  ведь  я  ведь  ни  там  ни  здесь  никому  не был  нужен.  Это безысходность ведь.
Нежелание  быть  сопливым  чмошником,..  в  злобу  черную  выливалось.
   Домой.  Назад.  В  метро менты прицепились, не обошли  все-таки  вниманием-то своим поганым. Документов хотели. Замели.  Я проторчал там  у них  в клоповнике
три  с  лишним  часа,  выслушивая  их  сучьи  дебильные  разглагольствования.
   Нодоношенные!  Недоразвитые!  Понятно  за  что  их  ненавидят,  тут  даже  доказательств не требуется, также как  и им  в их правоте. Цепные псы везде одинаковы,  и  различие  в  мотивах  лая  зависит  лишь  от  степени  злости.
   Таким  образом,..  я  принужден  был  вернуться.  Еле  успел.   И  сев   в  холодный
безлюдный  вагон,  уснул.  В  любом  случае  от  этого  уже  ничегошеньки  не менялось.  Поезд  тронулся.
И…
   Нет,  нет,  да   нет   же,  говорю  тебе  -  все   было  не  так,  совсем  не  так   -   я   в  Питер  рванул, да,  в Питер, с  этого все  и  началось… Началось. “Насрал  в родном
городе,  и  уехал”  -  как  выразился  об  этом  Марат.  Вот.


   Октябрь  98  -  апрель  99.  Переработано  в  2000.