Скажите, детка!

- Скажите детка! Вам известно, что такое интеграл? – его руки дрожали, а глаза щурились и бесполезно шарили по кулькам.
- Да я, это, только «Кама сутру» читала, - ее смущению не было предела, - да и то, все больше по картинкам глядела.
- А великого Лейбница знаете? 
- Мы это, все больше по дискотекам с подружками ходим. Это фирма такая?
- О, вы многое в жизни пропустили. Хотя, не все еще потеряно. Желаете, я производную от вашего имени выведу?
- …….. – она молча клипнула ресницами.
- Угостите падшего гения, за нашу дружбу. Стаканчик винца в такую жару - самое полезное, чем может утешить мать-природа. А теория Гегеля вам доступна?
- Этот, который…про трупов писал? – она протянула скомканную десятку.
- Ну, милая, вы делаете успехи. Только никуда не уходите, я щас! – через мгновение в руках сладострастно вздрагивал типичный для подобных забегаловок стакан дешевого молдавского портвейна. Он жадно впился губами.
- Мне бы, это, позвонить надо. Ждут меня! – она все еще млела от неожиданно вспыхнувшего знакомства. Со стороны казалось, что заблудившийся в проблемах отец кротко беседует с дочерью.
- О, телефон, осколок падшей цивилизации. А вы знаете, что Эдисон вовсе не был первым? – сухо отсербывает из стаканА.
- У кого? У Галки Климовой, что ли? Вечно у нее полно иностранцев. Вся общага ими провоняла. Правда, черные в основном: пакистанцы, вьетнамцы. Разве их по рожам разберешь?
- Да нет, не в этом дело. А, впрочем, какая разница, – долгожданно осушает до дна.
- Угу, она мне ваще по барабану. Пускай только плойку вернет, на три дня брала…
- Да уж, мне так мне понятен ваш эмоциональный всплеск. Вот и Павлов, когда собачек своих рефлексами мучил, тоже все размышлял, размышлял, - отчужденно глядит в пустоту столовых подносов.
- Не-а, я собак не люблю, они в парках гадят. Разве что, кошек, да и то – кастрированных больше. От них запаха никакого. Я Ди Каприо люблю!
- Вы просто прелесть! Сама первозданность. Я вам поведаю трагедию Сервантеса, и вы поймете, что талант уже изначально порочен, - смотрит ей прямо в глаза, - только у меня к вам небольшая просьба…чисто дружеская.
- Ну, разве только маленькая, а то мне еще за общежитие уплатить надо.
- Так вы студентка? Вот и я когда-то…совсем недавно, когда в столицу приехал, с двадцатью рублями в кармане…вы мне не поможете, до понедельника?
- Ладно, но только в последний раз. Мне и в библиотеку надо, за методичкой, - краснея, выуживает из сумочки сложенную пополам десятку.
- Я скоро, только лекарством остограмлюсь, - вскоре возвращается, крепко держа в руках наполовину дееспособный стакан, но уже «беленькой», - вот философская дилемма: стакан наполовину полон или же он пуст? – делает контрольный глоток, - вы в Господа верите?
- Ага, но без фанатизма! – вертит в руках салфетку.
- Вы вся такая божественная, как дева Мария!
- Вот еще, деву нашли! Главное в жизни – никогда не унывать. Я тоже, прошлым летом, как с Гариком разбежалась, в депрессию упала. Три дня пила, а на четвертый поняла, что хватит, жизнь-то проходит. И сразу же с Колькой Губиным пошла гулять. Так что…
- Мне бы ваш юный максимализм! – смакует стаканную ватерлинию, - а в каком институте вы учитесь? У меня везде связи, могу помочь. От чистого сердца.
- Да я в нашем, полиграфическом. Тут рядом, - весело улыбается.
- «Полиграфическом»…Вот так и я, когда доцентом на кафедру пришел, озорничал. А теперь…жизнь дала затрещину. Небольшую. А все эта проклятая математика, все жилы вытянула, - допивает на дне.
- Как так, математика – и трещину? – в ее голосе слышатся нотки любопытства.
- О, это целая трагедия! Больно вспоминать, но для вас…помогите напоследок, уж больно душу мне растеребили. Как бы не околеть наутро. Умоляю!
- Да я бы не против, только у меня в обрез, за общежитие, я же вам говорила, - он уныло смотрит сквозь нее. На глазах – слезы трудных воспоминаний:
- Я вам завтра же, с самого утра, верну, даже сегодня. Не стоит сомневаться. Вы только скажите, куда принести…лучше двадцать, - зорко всматривается в копошащиеся в сумочке девичьи руки.
- Ладно, раз такое дело. Трагедия. Сама понимаю, у меня отчим такой же…
- Я щас, мигом! – срывается с места, невольно цепляя пластиковый стаканчик с многоразовыми салфетками, - вы только не покидайте меня, про математику, мгновение...
Резво выскакивает за дверь, но вскоре возвращается обратно. Осмотревшись по сторонам, достает из кармана чекушку «Московской» 0,25. Хилая улыбка сквозь упревшие очки, отсутствие двух передних зубов – выплескивает треть меры в невыносимо скучный стакан. Девица безразлично глядит в пожелтевшее от трудного никотина окно.
- Так вот, математика, - пьет залпом и противно морщится, - вот шельма, а говорила не паленая… Когда я в свои перспективные годы стал доцентом кафедры математики МГУ, весь мир у ног моих валялся. Но мне было абсолютно не до этого. Женщины чахли, как приговоренные, студентки в любви признавались - а я так глубоко ушел в расчеты новой модели ортодоксального моделирования, что меня ничего больше не интересовало. Неделями мог не спать… только пить, - пошло смокчет из горлышка «мензурки».
- - Мне пора, в библиотеку, я обещала, - она явно не понимает ход его мыслей и торопится скрыться. Да ему это уже и не важно. Важно приподняв подбородок, он курит через мундштук и продолжает:
- Да-да, еще мгновение, и вы все увяжете, - допивает чекушку и резко меняется в лице, - вот такая она жизнь, Лариса. А ты меня совсем не любишь!
- Какая Лариса, я Женя?! – девушка спешно приподымается.
- Евгения, Онегина… любимая, не покидай меня! – неожиданно хватает девушку за запястье, - я погибну без тебя, Пифагору этого не простят!
- Не надо, слышите, отпустите…я буду кричать, - она почти в шоке, визжит.
- Богиня, простите! Только ради науки…еще десятку, я верну…через десять минут.
- У меня больше нет, только на проезд. Помогите же кто-нибудь? – растерянно смотрит по сторонам. За соседним столиком безразличная заспиртованная парочка давится откровенно разбавленным в водке пивом. Он частично приходит в себя и отпускает податливую руку.
- Умоляю вас, ради вашего поступления, поспособствуйте…хоть чем-то, я отработаю, я вам гороскоп на всю жизнь составлю, я талантливый математик, мне скоро Нобелевскую премию дадут…ПИВА!!!
Вся в слезах, девушка бросает на стол металлическую пятерку и выскальзывает за дверь. Он, роняя на пол стакан, накрывает монету и тяжко выдыхает:
- Подумаешь, нежность во фритюре! Тоже мне, Лейбница нашлась. Сама привязалась, а теперь… Нет, не ценит у нас народ таланты, в Оксфорд надо двигать. Или в Биробиджан, там кафедра хорошая. Меня давно звали…давно!

Время близится к закату, «наливайка» по уши в аншлаге. В углу, облокотившись на батарею, спит дурно пахнущий пьянчужка в треснувших очках и что-то себе под нос бормочет. К нему подходит уборщица и начинает тормошить. Он вскакивает, резво стискивает ее за мощные бедра и лезет целоваться.
- Детка моя, ненаглядная. Я тебе про аксиому Савельева расскажу, только по секрету…не дай Геродоту засохнуть…хоть десятку, под кредитное соглашение!
- Щас, только разгон возьму. Мне твой Аксиома-собутыльник до едрени фени. Давай на выход, прибираться мешаешь. В темпе!
- Я гениальный математик, вместе в Швецию за Оскаром поедем…хоть рублем одарите. Я вам очки в залог оставлю!
- Да пошел ты, телескоп останкинский…Много вас тут, талантливых, опохмеляется. На выход! Не то участкового позову, он тебе быстро мозги вправит.
При слове «участковый» мужичок грустно, но молча подымается, шатается к выходу, несколько раз заваливается на пол, но стойко держится. На коленях. Уже на выходе, облокачиваясь о дверной косяк, разворачивается, снимает очки и слезливо воет:
- Где же ты, детка моя? Я не могу без тебя! Маша, Кюри, ненаглядная моя…хоть пятерку…завтра отдам…Только перевод получу…