Притча о том, что должно было случиться

               
                "Горе миру от соблазнов, ибо
                надобно придти соблазнам;
                но горе тому человеку, через
                которого соблазн приходит"
                (Mф 18:7)
 
  «Странно, никогда, кажется, не было ночи темнее», - думал каждый выходивший из Восточных ворот, захлёбываясь абсолютной тьмой.
   Сонные стражники, неловко повскакивавшие с земли, протирали глаза и недоумевали, - явь ли это? Видения ли, навеянные гашишем? Где это видано, чтоб в столь поздний час проходили мимо уважаемые старейшины и первосвященники? И рабы с мечами и кольями. Прошли торопливо, с суровыми лицами, затушили большую часть огней и растворились во мраке!
   Воистину, это было необычное зрелище!

   Через мгновение, у Южных ворот, в таможенной зоне, где ночевали караваны, не успевшие войти в город до захода солнца, встревоженные псы устроили переполох.Заржали испуганные лошади, завозились верблюды, зафыркали мулы… Перебудили всех едва задремавших людей. Какой-то малый успел даже сгонять в сторону Кедронской долины, к купальням, и, вернувшись, громко рассказывал, что видел странное факельное шествие, и что потом, внезапно, огни погасли.
   Озадаченные купцы переговаривались между собой на разных языках и лишь пожимали плечами.
   Наконец, из своего шатра показался всеми уважаемый сириец Амок, что говорил на арамейском почти без акцента.
   - Да, чувствует моё сердце, - не будет здесь торговли. – На ходу подпоясываясь и кивнув своим охранникам, разрешая не подниматься, значительно произнёс сириец. – Всю дорогу до Иерусалима меня преследуют дурные знаки, - то звезда с длинным хвостом повисла на востоке, когда мы готовились в путь, то в дороге мор напал на верблюдиц и почти половина их пала, из-за чего мы и задержались до самой Пасхи, а я потерял четверть товара. Теперь вот ещё знак… Нет, не будет здесь торговли, помяните мои слова. Да и ты, достопочтенный Салафииль, как слышал я, потерял часть товара уже за Иорданом?
   Купцы зацокали языками…
   Всё же, через некоторое время, утомлённость долгими переходами под злым солнцем взяла своё. Все разошлись, погонщики укутались потеплее у догорающих кровавых костров. Даже чуткие собаки угомонились, изредка поднимая головы и ловя запахи  кожаной сбруи, смирны и ладана…
   «Нет, не будет торговли», - бормотал Амок по-сирийски, поёживаясь в накинутом на голое тело халате. «И что за тёмная ночь – будто демоны попрятали все звёзды до единой! И что за хитрая лиса этот Салафииль…» Амок откинул полог шатра.
- Что это там все так засуетились? – спросила его несколько измождённая красавица Найон, стриженная по египетской моде. Частенько ей приходится ночевать с каким-нибудь купцом около города, но чтобы поднимался такой шум, она больше и не припоминает.
- Дурной знак. Ты знаешь что-нибудь  о факельной процессии, что зачем-то двинулась из вашего города в сторону Гефсимани?
- И многие лжепророки восстанут и прельстят многих, - нараспев произнесла Найон, подхихикивая.
- Прекрати! – Амок брезгливо поморщился. - Не дело женщин говорить о пророчествах, - нечего их осквернять.
- Я ничего и не оскверняю. Просто слышала, - Найон широко раскинула ноги и похлопывала себя по смуглому животу с белёсыми подтёками, - слышала, что одного из пророков пойдут брать сегодня. Он настолько заколебал всех, так настроил всех против себя, особенно старейшин, что его хотят  выловить и публично наказать, чтоб другим было неповадно. Да и к слову, он и с десяток его последователей хорошо вооружены, - это тоже власти раздражает... и буйный он... Ну представь, у вас бы в Сирии пришёл бы пророк и со своими учениками устроил бы погром купцам на торговой площади, - понравилось бы это людям? Хотя, по мне, как мужчина он очень даже ничего. - Найон облизала губы. – Такой высокий и взгляд его … ммм… хорош. Как посмотрит, - так и мурашки по коже. Я его видела пару раз. Один раз как раз тогда, когда он расшвыривал добро купцов и чего-то кричал.
Амок нахмурился и засопел, стягивая с себя халат. – Только-то и всего? Да мало ли умалишённых болтается по  Иудее и Земле Галилейской и тут? Каждый год у вас по несколько мессий является, не говоря уж о более мелких проходимцах. Да почтенным людям некогда даже и думать о разных глупостях. Плохо в нашем мире приходится пророкам и другим бездельникам - жизнь им быстренько показывает почём фунт лиха.
- Нет, Амок, этот особенный. Мне один римлянин сказал, что ему Рим платит  деньги и вооружает за… О, Изидис…- притворно заахала Найон, поправляя волосы, чтоб казались гуще. – Ай!
   Амок уже и думать забыл о злосчастном пророке.
   Думая разве лишь о коварном Салафииле.

                * * *

   «Мы почти пришли», - приглушённо сказал Иуда старейшине.
   Впереди, по дорожке, ведущей наверх, в сад, бесшумно двигался раб с факелом, обдавая Иуду искрами и шлейфом смолистого дыма.
   Вот видит Иуда перед собой сонные и удивлённые лица. Среди них видит Назарянина и, прихрамывая, подходит к нему, говоря «Радуйся, Рави», и целует его.
   Кто-то из спутников, кажется, Пётр, выхватил свой меч. Бросился на рабов, схвативших за рукав Назарянина. С  размаху ударил наугад.
   Послышались стоны. Завязалась потасовка. Кто-то закричал.
   Назарянин попытался воскликнуть «Возврати свой ме...», но его тут же сбили с ног, положили лицом к земле и, проверив, вооружён ли он, связали за спиной руки.
   Всё это произошло за один миг.
   Назарянин выкрикивал  что-то про легионы Отца Своего, про то, что как же сбудутся пророчества Отца Его, успокаивал учеников своих, стиснувших зубы, говоря, что всё так и должно быть, - словом, нёс свои обычные глупости.
  В это время к Иуде подошёл старейшина и протянул два замшевых мешочка.
   И тут внезапно происходит что-то страшное!
   Назарянин как-то разводит связанные руки, начинает светиться ясным светом и, пристально смотря Иуде в глаза, вдруг улыбается.
   И замечает Иуда, что не рабы это вокруг них, и не старейшины вовсе, а огромные чёрные псы с алыми глазами и длинными жалами языков.
   И что вся эта свора  кидается на Иуду с ужасным визгом и лаем.
   И что псы эти остервенело рвут ему шею, грызут ноги, повисают гроздьями на его руках.
   И кричит Иуда нечеловеческим голосом, пытаясь закрыть лицо руками – Рави, Рави, спаси меня! Спаси!
   И…



     Просыпается.
    «У-ух, ну и приснится же чушь!» - Иуда перевёл дух, стирая пот со лба. «Наверное,  из-за луча солнца и приснился этот дурацкий кошмар».
   Смахивая с плеч солому, Иуда оглядывается по сторонам и зевает. Свешивает ноги из яслей, в которых спал. «А может, всё из-за прокушенной ноги, - вот чёртова псина… Хорошо б что хоть ещё оказалась не бешеная, - сейчас время такое, что псы бесятся.» Вчера вечером, на площади, на него, откуда не возьмись,  накинулась какая-то ободранная собака и довольно сильно прихватила за икру. Иуда развязал серую тряпицу и с ужасом обнаружил вздутую, посиневшую рану.
   «Вот ведь сволочь. Ну что ж, пойду к тётке, - надо всё-таки немного подлечиться. И ещё по пути узнать, что с Назарянином. Ну, а потом, можно, наконец, расслабиться у девочек Каиссы. Сил нужно много, - надо договориться насчёт земли. Потом насчёт свадьбы. Потом…» Иуда наконец-то почувствовал себя занятым серьёзным человеком, - прошла пора юношеских идеалов и бесцельных праздных болтаний по миру, пора обзаводиться семьёй и домом, - жизнь ведь проходит быстро. И Иуда наконец-то это понял.
 Хромая, он вышел из сарая и прикрыл за собой двери. Ярчайшее солнце заставило его зажмуриться.
   Вокруг сновали спешащие люди, грохотали повозки, блеяли овцы и козы, звонили колокольчики, стучали молотки… Была обычная городская суета. Все были заняты своими делами.
   Иуда прошёл к торговым рядам. Терзаемый жаждой, искал водоноса и прислушивался к разговорам.
   
- День добрый! – заулыбалась одна из знакомых торговок сладостями, любившая Иуду за весёлые шуточки, - да и разве можно было Иуду не любить? – А вашего-то взяли сегодня, - люди говорят.
- Да, красавица, сладкая как мёд, но дикая как пчела. Это я тоже слышал. Но его отпустили уж, поди? Праздник же.
- Куда там, отпустили! У Каиафы  избивали его, кричал он - аж у нас было слышно. Одежду разодрали. Сейчас повели его к Пилату. Говорят, будут судить и затем распнут.

Иуда потерял дар речи.
Почувствовал озноб.

Распнут? Эта казнь лишь для конченных злодеев!
Судить? За что? Разве сумасшедших судят? Ведь не хотел он зла Назарянину, - пусть хоть тот и свихнувшийся, но всё же добрый человек. Первосвященники сказали, что просто вышлют его из города, чтобы не смущал  умы горожан.
Да и как можно творить такие вещи в канун Пасхи? Нет, воистину, никто не решится осквернять этот великий праздник.
Это какая-то ошибка.
Надо бежать к дому Каиафы.
Мало ли чего болтают эти бабы.

«Иуда сегодня на себя не похож, - сорвался и ускакал, как ужаленный бешеным оводом», - обиженно надула губки торговка, смотря ему вослед.
Иуда второпях сбил водоноса и тот выронил свои кувшины.
– Э-э нет, дорогой, больно ты шустрый! А кто будет платить за воду? – схватил водонос иудин рукав. Всучив ему пару монет, Иуда скрылся за углом.


                * * *


- Это невинная кровь! – страшно закричал Иуда. – Вы же обещали не причинять ему зла! Обещали выслать из города живым! Вы – псы, подлые псы! Вы – шелудивые псы! – кричал Иуда, размахивая руками и топая ногами.
Слёзы брызнули из его глаз.
У сандалии его лопнул ремешок и она отлетела далеко в сторону. - Я проклинаю вас, псы! Будь вы прокляты!
- Ты потерял разум, Иуда, - сказал один из старейшин, расправляя плечи и вытирая испарину.
- Вот ваши деньги, псы! – Иуда изо всех сил швырнул горсть монет и замшевые мешочки прямо в круг сидевших на крыльце.
          Тут же подскочили рабы и сильно ударили его в затылок.
           Иуда упал камнем. На губах его запузырилась жёлтая пена.
- Ну, а деньги… Что нам до того? Смотри сам, - кивнул старейшина, махнув рукой. – Выведите его, но не сильно бейте, - сейчас праздник.

И пока Иуду пинками гнали за ворота, он, вырываясь, истошно кричал – Это невинная кровь, слышите вы, псы! Невинная!
И донеслись до него чьи-то слова – Беда с этими религиозными фанатиками.


                * * *

   Солнце слепило глаза всех спешащих в никогда не затихающий Иерусалим. Шедшие со стороны Гефсимани издалека слышали крики,  – Я пёс, пёс! -  и, заслонив руками свет, вдали видели человека в окровавленной одежде, ползущего на коленях в сторону садов. Человек этот, содрогаясь всем телом, кричал и стонал, и выл, как умирающий зверь. Изо рта его шла пена.
   Некоторые из них узнали его и понесли в город весть, что Иуда Искариот, очевидно, взбесился, покусанный бешеным псом.
Все старались обойти его задолго.
Маленький мальчик, которого вёл в город отец, чтобы выучить при храме, во все глаза смотрел на несчастного, постоянно оглядываясь. – Он кричит что-то по-арамейски. Отец, что он кричит, этот человек? Что это с ним?
- Сынок, видишь что бывает, если укусит бешеная собака.Б-г покинул его.  Пойдём лучше быстрее. Этот человек скоро умрёт, - в него вселился дьявол...

От сильных страданий у Иуды начались судорогию Он всё чаще останавливался, катаясь в пыли в собственных испражнениях, пене и рвоте. Его терзал то жар, то адский озноб заставлял скрежетать зубами.
Он раздирал в кровь кожу на руках и теле. Рвал волосы. Срывал с себя остатки одежды…

Наконец, Иуда стал терять сознание.
Померкло солнце.
Зазвенело в ушах.
Его слёзы текли ручьём, смешиваясь с кровью и грязью.
В последний раз он возвёл глаза к чёрному небу. Глаза, полные слёз.

Началось солнечное затмение.