Книга А. Кебы Андрей Платонов и мировая литература ХХ века

Книга А.Кебы «Андрей Платонов и мировая литература ХХ века» посвящена наименее исследованной на сегодняшний день проблеме – при всех несомненных достижениях современного платоноведения – проблеме типологических связей творчества Платонова с соприродными ему философско-эстетическими явлениями в мировой литературе. Книга адресована всем, кого интересует творчество русского писателя, но в первую очередь предназначена преподавателям и студентам филологических факультетов.
Книга производит впечатление не только широтой охватываемого материала, но и удивительной продуманностью композиции, четкостью изложения мысли, точностью и почти филигранной отточенностью формулировок.
Немаловажным достоинством работы является ясность, смысловая «прозрачность» сложного, предельно «нагруженного» текста. Монография написана научным и вместе с тем доступным языком. Так, значение отдельных современных литературоведческих терминов, могущих вызвать затруднение у читателя, проясняются контекстом, а подчас и непосредственно в авторском комментарии.
Композиция книги позволила автору охватить все уровни поэтики платоновских произведений – от философских истоков до системы мотивов и образов, языковой фактуры.
В 1 главе работы художественная философия Платонова рассматривается в контексте наиболее важных для ХХ века философских концепций – идей О.Вейнингера, «философии жизни» О.Шпенглера, Ф.Ницше, философии интуитивизма А.Бергсона, экзистенциализма Камю, Сартра, Марселя. Выявляя моменты совпадений, а подчас и отчетливой близости исходных установок Платонова и европейских мыслителей, Кеба утверждает, что Платонов не столько заимствовал привлекавшие его идеи, сколько самостоятельно разрабатывал свою «философию жизни».
Джойс
Вторая глава посвящена сопоставлению художественных миров А.Платонова и Дж.Джойса. По мнению исследователя, этих писателей, при несовпадении в мировоззрении, сближает отказ от традиционного конструирования образа персонажа (по принципу сюжетной мотивировки, описательных средств – портрета, пейзажа, интерьера) в пользу особого синтетизма в выражении душевных состояний человека. При этом Кеба обнаруживает нечто общее и в принципах организации сюжета, в основу которого положен мотив мифологического странствия, и в поэтике хронотопа «Котлована» и «Улисса». И Платонова, и Джойса отличает стремление к антропоморфизации времени и пространства, что позволяет говорить об особой «пространственной» форме романов писателей. Рассматривая типологию мотивов, Кеба особое внимание уделяет мотивам отцовства и сыновства (а также соотносимому с каждым из них мотиву сиротства), ухода и возвращения (в том числе и своеобразного возвращения в материнскую утробу), любви, жизни и смерти (особенно – смерти ребенка). Однако все перечисленные проблемы получают у писателей принципиально различную трактовку. Так, например, джойсовскому мотиву дурной бесконечности соответствует платоновский мотив «возрождающего возвращения».
Однако, пожалуй, главным основанием для сопоставления произведений двух писателей является язык. Соприродность художественных миров двух писателей проявляется в пристрастии к каламбурам, оксюморонам, выражающим амбивалентность бытия, звукописи как способу выражения авторской мысли, обыгрыванию имен героев. Тем не менее, как убедительно доказывает исследователь, языковая игра у Платонова носит принципиально иной характер, нежели у Джойса. Если последний является приверженцем литературной эксцентрики, jocoserious, то у Платонова игровое отнюдь не синонимично несерьезному.
Кафка
Сравнивая Платонова и Кафку, Кеба выявляет именно мировоззренческую доминанту
Третья глава исследования посвящена сопоставительному анализу произведений Платонова и Кафки. Если Платонов и Джойс резко расходятся на уровне мировоззренческих установок, то Платонов и Кафка, напротив, близки друг другу.
Кеба утверждает, что общность философско-эстетических позиций Кафки и Платонова прежде всего проявляется в заострении главной проблемы – проблемы смысла человеческой жизни и назначения человека. Причем осознается эта проблема в ее кризисном варианте – экзистенциальном или даже постэкзистенциальном. Однако исследователь отмечает и важнейшие различия: если у Кафки соотношение формы и содержания организуется по принципу контраста, то у Платонова срабатывает закон максимального единства, прямого и безусловного воплощения в поэтике видения мира.
Тем не менее, именно эпистемологическая неуверенность является важнейшим стилеобразующим фактором в творчестве обоих авторов. Оба писателя утверждают в своих произведениях приоритет нерационального начала в человеке – и поэтому и Платонов, и Кафка отдают предпочтение не интеллекту как таковому, но «чувствующей мысли». Для обоих писателей главной целью в искусстве было утверждение Правды, понимаемой как нравственный абсолют.
В связи с требованиями правды и истины в литературе понятной становится общая для Платонова и Кафки ориентация на очищение самой художественной речи от «внешней» образности – броских эпитетов, яркой метафоричности и т.п.
Однако если основным требованием, предъявляемым Кафкой к своему творчеству, звучит так: «Ничего, ничего, кроме образа...», то Платонов ставит перед собой задачу использовать как можно меньше обобщений: «Меньше философем», которые он пытается преодолеть снятием логических и грамматических противоречий между абстрактным и конкретным.
Герои Платонова и Кафки, как указывает Кеба, отмечены явным типологическим родством, так как в структуре образа персонажа находят выражение мировоззренческие установки писателей. Общность в структуре образа персонажа у Платонова и Кафки выявляется апофатически – т.е. на уровне «непрописанности» отдельных элементов структуры. Так, портретная изобразительность носит у писателей метафизический характер, оба писателя используют «хронотопические» средства психологизации. 
Однако одним из самых очевидных общих свойств творчества Платонова и Кафки является гротеск. И тому, и другому писателю свойственно ощущение катастрофизма бытия, отсюда у Кафки мотив крушения человеческой жизни, у Платонова – нагнетания чувства опасности, тревоги, катастрофы. Возможно, именно данное мироощущение писателей заставляет их использовать сюжет перевоплощения. Правда, Платонов не столь часто обращается к метаморфозе, как Кафка. Кроме того, Кеба отличает следующие различия в использовании гротеска писателями: у Кафки персонаж противопоставляет свою логику алогичному миру, у Платонова герои «однородны». Основные формы гротеска у Кафки – пародия и травестия. При этом гротеск не переходит на уровень языка. Платоновский гротеск, в противоположность «холодному» кафковскому, можно назвать «лирическим».
Кеба показывает, как с помощью различных приемов Платонов и Кафка добиваются одного и того же художественного эффекта. Так, при сходстве в нарратологической стратегии писателей, кафковскому «единству перспективы» соответствует платоновский прием «неостранения», благодаря которому преодолевается множественность перспектив.
Произведения Платонова и Кафки могут рассматриваться как притчи, но при этом притчи, по-разному организованные и по-разному соотнесенные с реальной действительностью. В отличие от «Чевенгура», «Замок» лишен социально-исторической конкретности. Не свойственно Кафке и платоновское возвращение к основным мотивам, автор «Замка» рассчитывает на «догадливого» читателя.
Кеба полагает, что обращение к мифу носит у Кафки и Платонова принципиально иной характер, нежели у Джойса: им чужда джойсовская интеллектуальная игра с мифом, и предпосылкой к его использованию является художественная интуиция. В романах писателей символизации подвергаются атрибуты внешнего облика персонажей, детали интерьера. Среди центральных архетипических образов в творчестве Кафки Кеба называет образ корабля, совмещающий в себе семантику странствия и тюремного заключения. Образ плота в «Котловане» обладает сходным значением.
В целом же, при сходстве мировоззренческих установок, Кафка и Платонов используют миф по-разному. Если первый тяготеет к документализированному повествованию, то второй – к народно-поэтическому мироощущению и слововыражению. И все же обнаруживаемый на всех уровнях поэтики Платонова и Кафки отказ от реалистической традиции позволяет видеть в их творчестве два соотносимых друг с другом, типологически родственных варианта модернистского искусства ХХ века.
В 4 главе монографии творчество Платонова рассматривается как зеркало, в котором отражаются жанровые искания литературы ХХ века. На примере сопоставления творчества русского писателя с произведениями Г.Гессе, К.Чапека, У.Голдинга, М.Хвылевого Кеба выявляет своеобразие художественных решений Платонова, своим творчеством участвовавшего в формировании обновленной жанровой картины литературы ХХ века. Основными признаками смены жанровой парадигмы художественной прозы Кеба называет субъективность повествования, утрату приоритета сюжетности, на смену которому приходит приоритет стиля. Многовалентный, синтетический роман Платонова создается за счет активизации жанровых разновидностей: романа-мениппеи, неомифологического романа, параболических жанровых форм, романа-антиутопии. Последнему жанру Кеба уделяет особое внимание, отмечая сращение в романах Платонова утопии и антиутопии. По мнению исследователя, Платонов, в отличие от других писателей, способствующих становлению жанра антиутопии, в своих произведениях показывает не столько бесчеловечность и бессмысленность утопии, сколько ее трагическое столкновение с миром.
Гессе
Основанием для сопоставительного анализа произведений Платонова и Гессе явилась высокая степень онтологичности творимых ими художественных миров, а также корреляция утопического и антиутопического, материального и духовного, чувственного и ментального. Гессе и Платонов сходятся в своем неоднозначном отношении к творимому ими миру.
Голдинг
Сопоставляя поэтику произведений Платонова и Голдинга, Кеба прежде всего отмечает кардинальные расхождения: Платонов воспроизводит специфику массового сознания и объективирует его в «затрудненной» речи, Голдинг же делает ставку на индивидуальное сознание, сквозь призму которого показывается весь мир. Однако именно в этих разных нарратологических установках отчетливо прослеживается и сходный принцип – устранение рассказчика, его точки зрения, повествовательной и этической позиции. Кроме того, для обоих писателей характерно использование «нефантастической фантастики», метафорических выражений, восходящих к мифологическому типу сознания, использованию генитивного ряда (постоянным цепочкам родительных падежей у Платонова соответствует так называемая «of-construction» у Голдинга). Однако главным объединяющим фактором творчества двух писателей, по мнению критика, является амбивалентность притчевого мышления. В конечном итоге убедительно доказывается, что «Шпиль» и «Котлован» – это два современных прочтения мифа о Вавилонской башне – со всем комплексов мотивов, заложенных в нем.
Результатом предпринятого Кебой исследования является вывод о том, что творчество А.Платонова выражает наиболее характерные тенденции развития мировой литературы ХХ века и является одним из вершинных ее достижений.