Валерий куклин однажды в огпу или служу трудовому народу повесть

История третья
 
ВАЛЕРИЙ КУКЛИН

ОДНАЖДЫ В  ОГПУ
или
СЛУЖУ ТРУДОВОМУ НАРОДУ
повесть

1. ПАМЯТНИК
Когда Андрей Анютин вернулся из Ташкента, улица, на которой стоял родительский дом, называлась уже не Пушкинской, а имени Пушкина, но две старинные пушки, что стояли в начале ее, у прикрепостной площади, продолжали стоять, блестя надраенными пацановскими штанами и задницами стволами и осыпая мостовую лохмотьями выгоревшей краски с рассыпающихся лафетов.
- Ничего, дай срок - и с этими грязнухами расправимся, - улыбнулся товарищ Айтиев, и похлопал Андрея по плечу, - Построим здесь проспект Коммунизма.
Андрей хотел спросить, а что же будет с именем великого поэта, но так и не посмел - товарищ Айтиев, чекист с пятилетним стажем - слыл в городе человеком крутым, яростным ненавистником оппозиционеров и ревизионистов. Рассказывали, как еще в Гражданскую он, присутствуя на одном заседании уездного Совета, вошел в раж и выстрелом из пистолета убил эсера Сороку.
Словно угадав мысли Андрея, Айтиев, не убирая руки с его плеча, продолжил:
- Ты знал революционера Сороку?.. Надо найти его могилу и украсить ее согласно революционных традиций. Звонили из Верного - будет делегация из самого Интернационала. В горкомхозе уже венки плетут, а у нас ни одной могилы героя-интернационалиста нет. Задание ясно?
Тут уж Андрей решился спросить:
- Сорока - он кто?
- Чех, говорят, - последовал ответ, - Активный строитель советской власти в нашем уезде. Иди, иди, - подтолкнул Андрея в сторону улицы бывшей Кауфмановской, - Где кладбище - не забыл?
- Помню, - ответил Андрей, радуясь тому, что идти ему придется через Мучной базар, где бывает много девчат, и можно будет покрасоваться в новой форме.

Однако, русских девчат на базаре оказалось в это время мало. Одна лишь веснушчатая хохотунья слушала рассказ какого-то прыщавого молодца, лузгала семечки и смотрела лишь на него. Были еще две старые казашки в белых чапанах и одна узбечка с закрытым чадрой лицом и в красных шароварах, выглядывающих из-под подола двумя грязными столбиками. Узбечка эта, судя по фигуре, была  юна, но уже замужем за огромным пузатым таджиком, идущим впереди нее, согласно законов Шариата, за пять шагов, но поминутно оглядывающимся в сторону юной жены. Девочка семенила следом, боясь отстать от него, но взгляд, заметил Андрей, в его сторону бросила.
А в остальном базар остался таким, как был и до его поездки в Ташкент: развалы разноцветного, чаще поношенного тряпья, мелкие саманные лавки, то притулившиеся друг к другу, то налезающие стенами одна на другую, дощатые разборные столы с духанщиками, шашлычниками и продавцами разливного вина. Под огромным карагачом рядом с чайханой Абдуллы стоял дощатый настил с текущей под ним арычной водой, поверх лежали грязные кошмы и теснились коротконогие круглые столики, возле которых сидели на корточках и полулежали в ленивой полудреме мужчины всевозможных европейских и азиатских национальностей, говорили на какой-то тарабарщине из смеси доброго десятка языков, кто-то жевал насвай, кто-то затягивался сладковатой анашой, два старика тянули из кальянов опиум, а объединяло их всех здесь какое-то особое благодушие и праздность.
Такого благодушия  Андрей больше нигде не встречал, даже в Ташкенте. И сейчас, ощутив дремное настроение, узнав по нему родной рынок, понял, что вовсе не за девчатами стремился он сюда, не ради их красивых глаз, а хотелось ему пройтись в этой вот военной форме с голубыми петлицами именно среди этих солидных и все знающих о своем городе мужчин, чтобы они увидели его не просто сыном возчика из Русской слободы, каким он был в их глазах целых двадцать лет, и потому внимания не стоящим, а настоящим мужчиной, слугой закона, карающим мечом в руке российского пролетариата.
Он шел через базар, кивая знакомым или здороваясь с ними, как должен идти настоящий чекист через рассадник городской преступности, через этот вертеп вседозволенности и корысти, прячущийся за видимостью благодушия. Он знал, что за спиной его, едва только он прошел мимо китайского ряда, люди в круглых черных шапочках, переглядываются и кивают друг другу, оставляя на лицах выражение спокойствия и безразличия ко всему происходящему. Знал, что в ряду мясном гологоловые узбеки показывают ему в спину огромными с пятнами убойной крови ножами и перебрасываются между собой обрывистыми фразами. Дунгане из овощного ряда, только что протягивавшие ему зелень с подобострастными улыбками на лицах, глядят ему в затылок с враждебностью. Русские, стоящие у больших глинобитных и дощатых амбаров, сидящие на табуретах рядом с огромными весами и гирями, вражды своей и вовсе не скрывают, ибо для них чекист - это тот, кто в девятнадцатом году громил их кулацкий мятеж, а теперь требует выполнения поставок хлеба на городской заготпункт.
И Андрей гордился этой нелюбовью людской, ибо чувствовал правду за своей спиной, правду величайшей из властей на земле - власти пролетариата.

На кладбище у зеленой златокупольной церкви, срубленной еще переселенцами-столыпинцами, могилы Сороки не оказалось. По крайней мере, ни на одной из дощечек среди расплывшихся холмиков и покосившихся крестов захоронений 1919 года фамилии этой Андрей не обнаружил. Кладбищенский сторож, сопровождавший «товарища чекиста» по городу мертвых, посоветовал отчаявшемуся Андрею позвонить из церкви своему руководству и попросить инструкций.
То, что внутри церкви есть городской телефон, Андрея, надо признаться, удивило не очень. На курсах в Ташкенте объясняли, что «хотя после Гражданской войны линия партии в отношении религиозных предрассудков ужесточилась, но отдельным представителям культа, относящимся к Советской власти лояльно и к контрреволюционной деятельности непричастным, разрешено содействовать предоставлением им ряда льгот». Потому предоставление права пользования городской линией связи работникам церкви выглядело в глазах Андрея показателем того, что церковнослужители здешние являются лицами благонадежными.
Впрочем, в церкви этой и Андрея когда-то крестили. Сюда в старые времена приводила его мать по праздникам; здесь знал он, кажется, каждую щель и  трещинку на стенах. За иконой Преподобной Троицы, например, есть большое горелое пятно, а под Успением Богородицы по весне появлялись грибы-вешенки.
Но оказалось, что в церкви существует вход, о котором он раньше и не подозревал - с обратной стороны находилась маленькая дверца, за которой скрывалась небольшая, но светлая комнатка с кожаным диваном, с двумя тоже кожаными креслами, двумя рядами стульев вдоль стен и красивым монументальным столом с телефоном посередине. Ничего церковного в этой комнате не было, и казалось, что «товарищ чекист» попал в самый обыкновенный кабинет самого обыкновенного совслужащего... правда, немалого ранга. В Ташкенте Андрей не видел подобных апартаментов даже у руководителей Туркестанского ОГПУ.
Лишь когда Андрей пододвинул к себе аппарат и, покрутив ручку, оглядел стены, не обнаружив портрета никого из вождей, избавился от наваждения. что он попал в кабинет, а не в храм.
Услышав голос телефонистки, Андрей попросил ее немного подождать, а потом взглядом, как учили их на курсах, приказал сторожу покинуть помещение. И лишь убедившись, что дверь в самом деле за ним закрыта, назвал телефонистке номер айтиевского телефона.
- Нашел? - спросил начальник уездного ОГПУ.
- Никак нет, товарищ Айтиев, - ответил Андрей, - Среди персонифицированных могил, - щегольнул «умным словом», - могилы Сороки не оказалось.
- Каких могил?
- Персонифицированных, товарищ Айтиев, - растерянно повторил Андрей, только тут поняв, что усвоенное им на курсах умное слово может совершенно быть неизвестным его начальнику, - На которых есть таблички.
- А что - есть и без табличек? - заинтересовался Айтиев.
- Есть. Довольно много.
- Так чего ты голову морочишь? - рассердился Айтиев, - Возьми любую - и напиши: «Сорока... запнулся, продолжил, - Ну, допустим: 1888 – 1919»
- А инициалы?  - растерялся Андрей.
- Что?
- Звали Сороку как?
- Да черт его знает! Любое напиши: АБ, ВГ, ДЕ - какая разница?
Андрей понял, что разговор пора кончать, но язык сам собой дернулся:
- А у чехов отчество есть? В смысле, бывает?
- Что ты хочешь сказать?
Андрею пришлось еще покрутить ручку аппарата, ибо голос Айтиева стал тихим.
- Ну... - объяснил после этого, - У англичан, например, отчества нет. У них буквы. Самюэль П. Смит, например. «П» - это буква от второго имени. Нам рассказывали на курсах. Потом, у казахов тоже отчества не бывает... - и зачем-то добавил, - И фамилий. У них роды.
- Умник, - проворчал Айтиев. Ему, казаху, фамилию поставили по имени отца русские учителя из туземной школы в отроческие еще годы, при царе. Помнится, он так загордился этим свидетельством своей близости к русским, что заставлял мальчишек из своего аула, куда приезжал на каникулы, называть себя только по фамилии, а не по имени Бахыт, что по-русски означает «Счастье», - Напиши просто: «Б. Сорока».
- Как? - переспросил Андрей, из-за скрипов в трубке не расслышавший буквы, - Б? Борис?
- Не Борис, а просто «Б». Ясно?
- Ясно, товарищ Айтиев, - ответил Андрей и, услышав гудок, с облегчением  положил трубку.
Вышел из церкви, увидел стоящего в ожидании сторожа и попросил у того баночку с краской и кисточку.
Сторож ответил, что все это он даст «товарищу чекисту» бесплатно. А вот если понадобится новый крест или деревянная пирамидка со звездочкой, то за них надо платить. Потому что товарищество «Металлист» уже получило от церкви деньги за всю партию, а приход беден.
Появившийся на крыльце приходского дома священник услышал речь сторожа и прервал ее сочным нутряным басом:
- Ты, Никита, не егози. Если товарищу чекисту нужен памятник со звездочкой, то мы должны пойти ему навстречу. Проводи молодого человека на склад, и помоги ему выбрать памятник получше... - заметил в выражении лица сторожа протест, прервал, - Бесплатно!

Спустя час Андрей был уже в отделении и докладывал товарищу Айтиеву, что «на месте захоронений 1919 года стоит новый памятник революционеру Б. Сороке 1888 года рождения».
- А он точно восемьдесят восьмого года? - строго спросил товарищ Айтиев.
- Не знаю, - смутился Андрей, - Вы так сказали.
Айтиев лишь крякнул, но промолчал.
То, что Сороку убил именно он, товарищ Айтиев, ни для кого не было тайной. Но если Сорока - герой, революционер, то кто такой товарищ Айтиев? Об этом и размышлял Андрей, глядя начальнику уездного отдела ОГПУ в глаза.
Но тут в кабинет вошел курьер укома партии и сообщил, что делегация Коминтерна в Аулие-Ату не поедет - застряли делегаты в Черняеве, где будут проходить празднества по случаю переименования города в Чимкент. Местным чекистам следует лишь выделить группу поддержки черняевским коллегам с целью оказания помощи по охране иностранных гостей.
В другой раз товарищ Айтиев развил бы кипучую деятельность, объявил бы общий сбор всех сотрудников отдела, произнес бы речь о международном положении и происках мировой буржуазии, как делает это любой начальник, чтобы доказать подчиненным, что он - фигура крупная и посвящен в некие тайны мировой политики. Но на этот раз он просто взял телефон, покрутил ручку и, назвав телефонистке номер начальника организационного отдела укома партии, сказал тому после долгих приветствий и разговоров о погоде и семье:
- Аке, кто будет оплачивать расходы по охране делегатов Коминтерна в Черняеве?.. Из собственных средств?.. Извините, товарищ Байгонусов, но это нам не по зубам. Фининспектор не утвердит в конце года по смете... Я понимаю, что Интернационал. Но в прошлый раз, когда к нам московские писатели приезжали, мы пятерых черняевцев содержали. За свой счет... Хорошо, аке, я понял. До свидания. И вашей привет... - положил трубку, обернулся к Андрею, - Немедленно вернись на кладбище и верни памятник церкви. Торжества отменяются.
Андрей отдал честь, круто повернулся через левое плечо и, уже выходя из кабинета, вспомнил, что памятник Сороке был передан церковью бесплатно, а это значит, что пирамидку со звездочкой можно не возвращать. Остановился в раздумье...
Из кабинета Айтиева вышел курьер, и быстрым шагом пошел к выходу. Малого этого Андрей знал еще по совместной учебе в школе второй ступени. Он был двумя годами старше Андрея, и классы их всегда дрались между собой. Мальчишеская неприязнь между ними еще оставалась. А остановись он тогда у двери, поговори с Андреем, может ничего бы и не случилось потом. Но курьер умчался к выходу, кивнул дежурному и исчез, а стажер Анютин остался, прислушиваясь к громкому голосу Айтиева, говорящему, по-видимому, по телефону:
- Товарищ Левкоев, я все понимаю, но поделать ничего не могу. Прошу меня извинить! Мы раскрыли заговор... Да, контрреволюционный... Есть и резиденты... Да, из Китая... Не знаю, товарищ Левкоев... Две недели... Нет, быстрее никак не могу... Ну, почему не по-соседски? Им по-соседски было нас подводить?.. Как - когда? Когда на Чаткальскую банду ходили. Обещали свой отряд на помощь подослать, а не послали. А ту т всего-то и дел - пять иностранцев охранять. Кому они тут нужны?... - последовала долгая пауза, - Ну, извините, не так выразился... Хорошо. Поговорим... - стук брошенной телефонной трубки. короткий матерок.
Андрей не знал, что слышит зов судьбы...
Он думал сейчас о том, что  возвращаться в кабинет Айтиева и рассказывать о бесплатной пирамидке бессмысленно. Зачем идти на кладбище, придумывать объяснения сторожу, почему это полученный от церкви памятник для героя-революционера оказался чекистам ненужным? На все это уйдет не менее половины дня. А если оставить все, как есть, то до следующего дня он - Андрей Анютин - полностью свободный гражданин РСФСР, который может позволить себе отдохнуть от дороги и от хлопот по поводу увековечивания памяти революционера Сороки, помочь старикам по хозяйству.

Так Андрей оказался  17 мая 1924 года не на службе, а дома;  и в 16 часов 03 минуты нечаянным ударом лома в стену соседского сарая обрушил часть саманной кладки, обнаружив за перекрещенными тополиными стволиками, прячущимися внутри глины, железную, слегка проржавевшую плиту.
Зачем прятать за саманом железо, было Андрею непонятно. Тем паче странно, что эта неказистая соседская пристройка была сооружена вплотную к красивому красного кирпича дому, в котором до революции жил не кто-нибудь, а сам господин исправник. В то время, помнил Андрей, часть огорода со свинарником, что сейчас принадлежал семье Анютиных, была лишь красивой лужайкой вокруг саманной пристройки. Но после революции, когда в кирпичном доме временно никто не жил, отец Андрея спрямил границу, соорудив плетень и построив свинарник. Его-то и собирался Андрей сначала разрушить ломом, а потом добротно восстановить.
Когда в доме исправника поселилась семья Айтиевых, спора из-за бывшей границы не возникало, ибо, по обычной казахской привычке,  хозяин за садом и огородом не ухаживал, а хозяйка пасла там овец.
Последние появлялись в этом дворе еженедельно по несколько штук, резались по случаям всевозможных праздников, как советских, так и общемусульманских и собственно казахских, а также православных русских и даже иудейских. Кроме праздничных гостей были в доме начальника отдела ОГПУ еще и гости, которые приезжали к нему со всей степи с подарками на тот случай, чтобы в случае какой будущей беды большой начальник из Аулие-Аты помог родственникам. (Отец Андрея называл таких гостей «дающими взятку впрок», говорил, что в прежние времена такого в державе российской не было, а теперь, когда азиатские обычаи стали приживаться у государственных чиновников, добра не жди - разворуют державу.) Те и другие гости  много пили, много ели, пели допоздна тягучие песни под домбру и кобыз, отчего каждый вечер казался соседям продолжением одного бесконечного праздника во славу советской власти и начальника ОГПУ.
Саманную пристройку никто никогда не посещал, она потихоньку ветшала и ждала того часа, когда из-за дождей или послеснеговой слякоти раскиснет крыша, вода прольется внутрь - и на ее месте останутся лишь оплывшие бесформенные стены - наподобие тех, что встречаются в здешней степи и горах в каждом урочище.
Обнаружив железную стену, Андрей испугался.
«Черт меня дернул ковыряться именно с этой стороны!» - подумал он.
Потом сообразил, что сам товарищ Айтиев вряд ли стал бы прятать что-то внутри саманной стены: слишком много трудов и времени потребовалось бы для того лишь, чтобы утаить что-то такое, чего нельзя доверить сейфам и охране ОГПУ. А в том, что плита была намеренно сокрыта от посторонних глаз, сомневаться не приходилось: уж больно плотно прилегала саманная глина к железу.
«Сейф! - озарило Андрея, - Драгоценности исправника там! И Айтиев не знает об этом».
Отбросив лом в сторону, Андрей вышел из свинарника, подошел к разграничивающему участки плетню.
Айтиев земли не понимал. Снимал с деревьев плоды, но за два года ни разу сада ни полил, ни вскопал ни одной грядки. Более того: мусор из дома выносили именно сюда и сбрасывали куда попало: под зарослями нестриженой малины, под выродившимися персиками. Под покрытыми липким соком яблонями валялись объеденные кости, раздолбленные черепа баранов, куски кошмы, обрывки смятых газет на русском и немецком языках, стоптанный драный сапог, и торчал из земли почему-то лемех конного плуга. Откуда взялся? Весенняя травка прикрыла мелочь, принарядила отцветший сад, но все равно то тут, то там выглядывали из зеленого шелка муравы красные обломки кирпичей, ржавых кусков неведомого назначения железа, потемневших пней  и обгорелых деревяшек.
Андрей решил перелезть через плетень, но, едва облокотился на него, как плетень повалился. Стволики, к которым были привязаны жердины с просунутым между ними колючим кураем, оказались прогнившими.
Андрей поднялся с земли, отряхнул колени и, сунув плетень в пересохший арык, идущий вдоль межи, пошел к пристройке.
Окон у саманного сооружения не оказалось совсем. Зато маленькая дверца в самом центре стены была сбита крепко из добротно обструганных и подогнанных друг к другу толстых и широких досок. Ни одной щели, в которую можно было бы увидеть спрятанный в пристройке сейф, Андрей не обнаружил. Плотно сидела она и в косяке, запертая кованной щеколдой с ушками, внутри которых, слава Богу, не было замка, а была лишь засунута кривая и тоже ржавая проволока.
Андрей развязал проволоку - та оказалась на редкость упругой, поддавалась с трудом  - и распахнул дверь.
В лицо ударило вонью давно непроветриваемого, но сухого  помещения вперемежку с запахами пыли и старой паутины.
Андрей прикрыл глаза и просчитал про себя до десяти. Открыл - в сумраке пристройки увидел лишь несколько сломанных старорежимных стульев с гнутыми ножками и спинками да обрывок какой-то расписной толстой ткани, лежащей грязным комом в дальнем углу. В том месте, где, по его расчетам, должен находиться сейф, белела плохо оштукатуренная стена... без единой щели.
Андрей шагнул внутрь, потрогал стену.
Теперь, стоя в пристройке, он был уже абсолютно уверен, что та железная плита, что увидел он со стороны своего двора, является лишь задней стеной огромного потайного металлического ящика. Ибо расстояние, которое он прошел вдоль пристройки снаружи, было значительно больше глубины помещения.
Пока Андрей думал об этом, рассуждал, руки его сами по себе, словно не по его воле, обшаривали стену, примыкающую к свинарнику, ища в ней хоть сколько-нибудь ощутимую выпуклость или  вогнутость, ибо, как читал он в авантюрных романах, именно таким образом всегда обнаруживается механизм с тайной пружиной, позволяющий добираться до тайников с кладами....
И вдруг его палец просто продавил гнилую штукатурку и провалился вглубь стены. Пригляделся - не штукатурка там гнилая, а старая паутина внутри старой норы фаланги. Выковырял паутину пальцем - и увидел, что фаланга облюбовала замочную скважину.
Вот как, оказывается, бывает. Старик-исправник открывал тайную дверь просто ключом, без всякой механики и пружин. С одной стороны, и хорошо, а с другой... где взять ключ?
Осмотрев стену еще раз, Андрей обнаружил, что в четверти аршина справа от замочной скважины имеется-таки слаборазличимая вертикальная щель. Значит, он прав - здесь дверь тайного сейфа. И, быть может, клад. Старики ведь рассказывали, что исправник любил получать мзду от просителей и жалобщиков. Брал не только ассигнациями (кому нужны теперь царские деньги?), но и золотом, серебром, камнями. Если обнаружить клад, сдать в Торгсин, то и в газете напечатают; а на премию за сданный клад в том же Торгсине можно ого-го чего купить!
Андрей приложил руку к лицу, заставил себя успокоиться, вышел из пристройки. Закрыл дверь, замотал проволоку на ушки, пошел к лежащему в арыке плетню. Перепрыгнул через них и направился к свинарнику.
Там он отвалил одним рывком большой самородный камень, из-за которого только что повредил стену пристройки, в образовавшуюся яму насыпал глину с соломой, налил туда воды и замешал саман...
Утром, когда пастухи, пощелкивая кнутами и позевывая во весь рот, пошлепали по остывшей за ночь брусчатке в сторону выгона, Андрей выпустил Зорьку в стадо, подивился закорузлости пальцев  у пастуха Гриньки, его изношенным штанам, хламиде вместо рубахи, сонному виду, не вяжущемуся с дивной мелодией, льющейся из прижатой к его губам свирели, а уж потом вернулся в сад, где возле каменной глыбы, которую вчера сгоряча сумел одним рывком вырвать из земли, смачно блестел жидкий саман и виднелось ржавое железо в стене.
В три приема Андрей замазал стену и разгладил ее ладонью. Остатками глины замазал прогрызенный бок свинарника. После помылся в рабочем ведре и пошел в дом.
Ел основательно, стараясь не проронить ни крошки хлеба и не пролить ни капли молока - завтрак не для молодого мужчины, а для мальца, но при скудости дохода отцовского и такой был для Андрея роскошью. Весной ведь с едой всегда трудновато. А тут еще Андрей сам три месяца жил в Ташкенте, не дома, талоны отоваривал там, да из дома кое-чего прихватил в мешке. Теперь вот вернулся на родительский кошт, а ни денег, ни еды с собой не привез...
«Надо талоны у Бахыта Атабаевича попросить...» - подумал. Но тут же забыл о талонах, стал думать о том, где бы могли сейчас находиться ключи от сейфа исправника.
Мать сновала по дому, поглядывая кроткими глазами в сторону жующих мужчин. Заметила, что сын не наелся хлебом-молоком, поставила перед ним и мужем тарелку с четырьмя вареными картошинами и нарезанным кольцами луком, заправленным конопляным маслом.
Отец радостно крякнул, потянулся к картошке. Пришлось матери доставать и соль...
Оставив ей последнюю картошку с двумя-тремя кусочками лука, мужчины вышли во двор.
Отец, встав спиной к сыну и лицом в огороду, повозился в мотне, пустил струю в сторону вскопанной земли и сыто отрыгнул.
- Тебе как будут платить? - спросил вдруг, - Деньгами или кровью?
- Какой кровью? - вздрогнул Андрей.
- Человечьей - какой еще? - ответил отец, - Или ты - не чекист?
Андрей увидел, как желваки ходят под кожей отцовского лица.
Он растерялся. Зимой, когда секретарь комсомольской ячейки Сергей Беспалов объявил на собрании, что именно Анютина рекомендует коллектив шерстомойки для работы в ОГПУ, он и сам испугался услышанного. Но сделать самоотвод не посмел. Потом, после разговора в укоме партии с большим чином из самого Верного, он уже ощутил благодарность за доверие, оказанное ему дорогой народной властью, пригласившей его для отпора бандитизму, контрреволюции и саботажу. С отцом же новостью тогда не успел поделиться, совета его не услышал - не было отца тогда в Аулие-Ате, выехал он в сначала в Бурное, а там и в Москву - на бывшие морозовские фабрики за договорами на поставку тамошним ткачам промытой шерсти. А вот теперь поговорили...
- Я - чекист, - сказал Андрей без видимой гордости, но с ноткой достаточного самоуважения, - Мне доверили... - но продолжить не смог, ибо отец прервал его:
- У них казарма есть?
- Есть... - растерялся Андрей, - Общежитие.
- Переезжай туда, - сказал отец, и отвернулся к бане, - Два дня сроку даю.
Андрей почувствовал себя потерянным. Смотрел отцу в плечо, не зная, что сказать. Решил обернулся к крыльцу, но не смог. ибо спиной ощутил присутствие там матери. Она все слышала, но промолчала. Значит с решением мужа согласна...

На работе Андрей добрую половину дня протолкался без всякой пользы: слонялся из кабинета в кабинет, где разомлевшие от жары сотрудники тягучими голосами расспрашивали подследственных и арестованных об их житье-бытье до революции, о родственниках за рубежом страны Советов, о том, чем занимались они во время Гражданской войны. Конвоирам, ожидающим окончания допросов, ровно, как и следователям, было глубоко наплевать на причину плохого настроения Андрея. Они только кисло улыбались, глядя на его хмурое лицо и придумывали какой-нибудь предлог, чтобы выдворить его из кабинета.
Машинистка же - единственная особа дамского пола в отделении ОГПУ - не только привыкла к постоянному вниманию со стороны сослуживцев, но даже остервенела от них. Любое внеслужебное слово по отношению к себе она воспринимала, как намек на интимную близость, и имела наготове целый арсенал оскорбительных ответов, очередью из которых она отбрила и Андрея, решившего было спросить у нее что-то о погоде.
Андрей покраснел и залепетал:
- Вы меня не так поняли... Я только хотел сказать, что в такую погоду приятнее покупаться и позагорать...
Тут  дверь кабинета Айтиева распахнулась - и появился он сам, слегка вспотевший и по-обычному энергичный.
- Ты уже здесь... - сказал он, - Зайди.
Андрей бросился от машинистки прочь.
- Тебе задание, - продолжил Айтиев уже в кабинете, но на ходу, не дойдя еще до своего места за столом, - Справишься - повышу в звании, нет - не взыщи. Хотя ты и стажер, дело у тебя будет самостоятельное... - сел на место, глянул снизу на стоящего перед столом навытяжку Андрея, - Справишься?
В голове у того все еще стояли слова отца об общежитии, но вопрос Айтиева оказался вдруг (потом он и сам не мог объяснить почему) более важным, поэтому он ответил:
- Постараюсь, товарищ Айтиев.
- Никаких документов нет, - продолжил без прочих предисловий начальник уездного отдела ОГПУ, - Свидетелей тоже. Известно лишь, что несколько дней назад советско-китайскую границу пересек (или пересекла) разведчик (или разведчица) одного из белобандитских соединений, расположившихся в Синьцзяне. Разведчик направляется к нам в город. Срок для поиска - десять дней.
- Кто она? - спросил Андрей, - Или он... Приметы есть?
- Ты что - дурак? - приподнял брови Айтиев, - Какие приметы, если не знаю даже: мужик или баба? Наш резидент в Китае погиб, успев передать нам только это сообщение. Понятно? Иди.
Андрей открыл было рот, но рука уже сама по себе отдала честь, а тело повернулось на одной ноге через правое плечо.
Так с открытым ртом и прижатыми к виску пальцами он и вышел из кабинета Айтиева в приемную, где у пишущей машинки скучала затянутая в военную форму и оттого непропорционально грудастая женщина.

2. ОКНО
Кабинет Андрею выделили в самом конце длинного и темного коридора в здании ОГПУ, расположенном на углу улицы Ленина и Октябрьской. Раньше здесь был один из публичных домов мадам Ирины, которая во время Гражданской войны умудрилась продать его узбеку Сыздыкову и исчезнуть из города. Национализировать у представителя национального меньшинства собственность уездное начальство не осмелилось, ограничившись лишь арендой половины Г-образного саманного строения - той его части, что примыкала к улице Октябрьской. Вторая половина, расположенная вдоль улицы Ленина, осталась за семейством узбека и его «девочками».
Двор тоже оказался разделенным.  В результате окно Андреева кабинета выходило на хауз в саду Сыздыкова, где свободные от приема клиентов проститутки либо купались нагишом, либо, полуодетые, сидели на краю бассейна, бултыхая ногами в воде и сплетничая.
Именно их призывно дразнящие тела были первым, что увидел Андрей, открыв дверь своего первого в жизни кабинета. Увидел,  несмотря на толстый слой пыли на стеклах. И лишь потом, насилу оторвав взгляд от прелестной картины, заметил грязные потеки под ободранными обоями, беспорядочные непонятного происхождения белые пятна на полу. Большие пятна...
На стене висел телефонный аппарат. Настоящий: с ручкой для того, чтобы крутить, с трубочкой, наподобие докторской, но со шнуром - чтобы слушать и улиткообразным рупором впереди черного ящика -  чтобы говорить.
Вид этого чуда техники взволновал Андрея не менее, чем зрелище из окна. Только увидев телефон в комнате, которую комендант пять минут назад назвал кабинетом, он по-настоящему понял, что стал теперь настоящим чекистом, человеком, от которого зависят жизни сотен и тысяч людей.
Уверенно вступил он в комнату, еще раз оглядел стены - уже по-хозяйски, оценивающе, мигом прикинув в голове объем предстоящих ремонтных работ: одно ведро известки, баночка краски, кусок доски для заделывания дыры в половице. Еще скребок нужен - клей и обои ободрать. И тряпицу почище надо у матери попросить - чтобы нос прикрывать от пыли.
Шагнул к телефону и, взяв трубочку, поднес ее к уху.
- Алло! - сказал громко в рупор.
Трубка молчала. И молчание это было тем обиднее, что голые бабенки плескались в хаузе и, как ему казалось, увидели его сквозь грязное окно.
- Алло! - повторил он громче.
Трубка молчала.
«Может позвать коменданта? - подумал он, - Или кто тут отвечает за связь?»
Но тут взгляд его упал на ручку сбоку черного ящика - и ему стало смешно. Взялся за нее и, не сдерживая торжествующей улыбки, прокрутил несколько раз.
В трубке затрещало, раздался женский голос:
- Чего надо?
Андрею страсть как захотелось увидеть сейчас телефонную барышню и отчитать ее за грубость. Но он лишь выгнул грудь и сказал голосом солидным и величественным:
- Соедините меня... э-э-э... - и запнулся, ибо не знал в городе никого, кто имел бы свой телефон, - С церковью... - вдруг ляпнул, вспомнив вчерашний свой телефонный разговор, - С церковью, - повторил, и почувствовал, как на лбу выступил пот.
- А кто говорит?
Вопрос прозвучал так, что Андрей понял, что наличие собственного кабинета и доступа к телефону вовсе не означает всесилие их владельца.
- Андрей Анютин, - представился он.
- А кто вы?
Называться лишь стажером Андрею показалось несолидным, и он представился сотрудником ОГПУ.
- А-а-а... - протянул женский голос в трубке, - Вы новенький. Которому дали крайний кабинет?
Сказано все это было с обезоруживающей фамильярностью, и хотя Андрей обиделся, и даже собрался сказать резкость, он все равно испытал чувство симпатии к телефонистке. Та же и не подозревала об его обиде, ибо продолжила, как ни в чем не бывало:
- Там у тебя в окне такое кино! У нас на этот кабинет прорва желающих. Один сотрудник прошлым летом другому за кабинет этот руку прострелил, - тут же принялась она сплетничать, - А теперь кабинеты все кончились - вот тебе и дали. Временно. Так что ты особенно к нему не привыкай, не ремонтируй. А то отремонтируешь своим материалом, а новая драчка начнется - тебе и не возместят.
Всю эту информацию она выпалила быстро, слово выплюнул пули пулемет «Максим». Но голос ее звучал все глуше и глуше, и Андрею пришлось еще несколько раз крутануть ручку, чтобы дослушать все о своем кабинете.
- Как мне все-таки соединиться с церковью? - решил-таки повторить свой вопрос Андрей, чувствуя, что беседа с человеком, который знает о твоем кабинете, а ты не знаешь его совсем, делает его не таким уж и всесильным.
- Невозможно, - последовал ответ телефонистки, - Это телефон для внутренней связи. Выход в город - только по согласованию с  товарищем Айтиевым.
- Спасибо, - вздохнул Андрей, и со вздохом повесил трубку.
Но не успел он отступить от аппарата, как телефон зазвонил сам.
- Алло! - сказал он, - Сотрудник Андрей Анютин у телефона.
- Это я, - услышал он все тот же женский голос, - Вам правда надо прозвониться в город?
- Правда, - сказал он, ибо растерялся.
- Я вас соединю, - сказала телефонистка, - Только вы никому не говорите. Ладно?
- Ладно, - сказал он.
- Вам сколько лет?
- Двадцать, - ответил Андрей, и добавил, - ... Один.
- А мне девятнадцать, - сообщила она, - Звать Леной. Раньше вы где работали?
- На шерстомойке. Рекомендован комсомольской ячейкой.
- У меня там подруга работает, - проигнорировала она сообщение о направлении, - Гурченко Жанна. знаете?
- Нет, - признался Андрей, не помнящий никакой Жанны в своем окружении, - Она, наверное, не комсомолка.
- Нет, - рассмеялась Лена каким-то странным смехом, - Не комсомолка.
Что-то в голосе ее неуловимо изменилось - и это заставило расслабившегося было Андрея вновь насторожиться: не надо было, наверное, называть незнакомую Жанну комсомолкой.
- Соединяю с церковью, товарищ Анютин. - все еще смеющимся голосом сообщила телефонистка, -  А про Гурченко я вам потом расскажу... - и пропала.
Когда мужской голос на другом конце провода сообщил:
- Церковный приход. Вас слушает дьякон Петр, - Андрей уже знал о чем говорить:
- Я хочу узнать, в каком состоянии находится в настоящее время памятник некому Сороке.
- Не знаю, - ответил дьякон, - А кто спрашивает?
- ОГПУ, - твердо и по буквам произнес Андрей, - Узнайте и сообщите мне, - сказал и подумал: а правильно ли будет, если он скажет служителю культа слово «пожалуйста»? - Моя фамилия Анютин. Скажите телефонистке нашего коммутатора - она соединит.
Следовало бы вновь позвонить телефонной барышне и поблагодарить за оказанную услугу, а заодно предупредить о предстоящем телефонном звонке из церкви. Но вновь слышать насмешливый голос  было бы неприятно. Андрей задумался…
Появление огромного, усатого и пузатого коменданта оказалось весьма кстати. Не звонить же телефонистке при нем.
- Ну, Андрюша, как тебе апартаменты? - спросил комендант.
- Да вот, - ответил он, показывая на стены, - Побелить бы надо.
Комендант, продолжая улыбаться, покачал головой:
- Белить как раз нельзя, - сказал. Подошел к окну, смахнул ладонью пыль, - Поди сюда, - пригласил.
Одалиски в это время над чем-то смеялись. Две из них упали на спины и задрали к небу ноги, обнаружив отсутствие нижнего белья под воздушного шелка платьями.
- Понял теперь? - спросил комендант, и зачем-то оглянулся, - Отремонтируешь кабинет - мигом заберут. А так, я приду - и все.
- А если... допрос? - спросил Андрей, - Подследственный - и вдруг - это самое...
- Это да, - согласился комендант, - Незадача... - и тут же, хлопнув себя по лбу, предложил решение, - А мы газеты кнопками - раз, раз! Понял? Отсюда не видно. А мы кнопку отцепим - и смотри сколько хочешь. Хорошо?
- Хорошо, - согласился Андрей, и почувствовал, что краснеет. И тут вспомнил рассказ Сергея Беспалова о Гурченко... как ее? Жанна!.. Однажды она пропустила через себя целую смену мужчин. Лежала на тюке с отмытой шерстью, а все, кому хотелось, подходили, разбрасывали ей ноги и... Помнится, от рассказа Андрея тогда стошнило... Жанна... Вот о ком говорила телефонистка! Вот почему смеялась, когда он сказал, что не комсомолка она.
- Ты не робей! - ободряющим голосом сказал комендант, и хлопнул его по плечу, - Пошли мебель таскать. Чтобы кабинет кабинетом был.
По дороге за мебелью в склад и обратно, комендант поделился с Андреем своими предположением, как создать в кабинете Андрея такой идеальный беспорядок, чтобы никто уже никогда не покушался на столь притягательное помещение.
- Принесем известку. краски, щетки, веники, тряпки, еще чего-нибудь, - объяснил он. - Разложим по полу, на видных местах, как будто к ремонту готовимся. Окна газетой залеплены - ничего не видно. И что темно будет - тоже хорошо. Я тебе пятидесятисвечевую лампочку дам. А на случай, когда свет отключат, я тебе трехлинейку выпишу. У нас много их - в Мальцевском складе реквизировали. А еще керосину принесу полную флягу - для запаху. Договорились?
Изумленный и растерянный Андрей только кивал и поддакивал.
Когда же стол, стулья и шкаф оказались на местах, в кабинет вошел Айтиев.
- С новосельем, - поздравил он, - Смотри, как у тебя уютно.
- Спасибо, - ответил Андрей, оглядывая бесконечный беспорядок в кабинете.
- Товарищ Демченко. - обратился тут начальник к коменданту, - Вы уже выдали товарищу Анютину сухой паек?
- Никак нет! - гаркнул по-старорежимному толстяк, и приложил к виску ладонь, - Формуляр финчасти на товарища Анютина еще не выписан.
- Ну, а ты похлопочи, - улыбнулся Айтиев, - С формуляром неделю могут протянуть, а парню есть надо.
Комендант щелкнул каблуками, и вышел из кабинета вон.
- Видал? - спросил Айтиев, провожая великана восхищенным взглядом, - Школа! В лейб-гвардейском полку служил до революции!
Андрей вспомнил свои промахахи на занятиях по строевой подготовке и слегка приуныл.
- Ну, а теперь к делу, - сказал Айтиев, садясь на стул для допрашиваемого и жестом показывая Андрею на место для следователя, - Как выполняешь мое задание?
- Никак пока, - честно признался Андрей, и вновь почувствовал, что краснеет, - Я еще не начинал.
- Совсем ничего? - лукаво сощурил свои азиатские глаза Айтиев.
- Ничего.
- А звонок в церковь?
«Выдала! - пронеслось в голове Андрея, - Сама предложила позвонить - и сама выдала. Стерва!» И ему захотелось увидеть телефонистку, чтобы плюнуть ей в лицо.
- Ну-у... - протянул он, стыдясь за то, что мямлит, - Там мне ничего интересного не сообщили.
- Сообщат, - уверенно сказал Атабаев, - Эти - сообщат. Для тебя, конечно, это новость, но ты должен знать, что приходские священники и муллы - это наши осведомители. Люди надежные и верные.
Андрей, плативший взносы в общество «Безбожник» с той же аккуратностью, что и в РКСМ, сам не однажды выступавший на антирелигиозных митингах, слегка оторопел. В его сознании успело крепко укорениться суждение, что уж кто-кто. а попы - самая настоящая контра. Даже ташкентские лекции о попах-осведомителях ОГПУ не поколебали его в этом суждении. А фильм «Красные дьяволята», увиденный им в Ташкенте, укрепил его в неприязни к попам. И вдруг – на самом деле осведомители ОГПУ.
Айтиев между тем продолжил:
- Сходи в собор, спроси отца Бориса. Все, что тебе нужно, он сообщит. А ключи от своего кабинета оставь мне. Я поработаю в тишине.
Взгляд его при этом скользнул по окну.
У столика дежурного Андрея ожидал комендант.
- Ключики-то оставишь? - спросил, - Вернешься - отдам.
- Товарищ Айтиев забрал, - ответил Андрей, - Сказал, что хочет поработать в тишине.
- Знаем, чего он хочет, - вздохнул толстяк.

3. ПОП
Отца Бориса, а попросту попа, Андрей обнаружил в церковном дворе выходящим из сортира. Высокий, сухощавый, при черной с проседью бороде и жидкой косичке, выглядывающей из-под темно-сиреневой камилавки, он выглядел явным семитом в православной сутане - из тех, что до революции называли «выкрестами».
А евреев следует, как учили его в Ташкенте, уважать и ценить особенно. Они - рыцари революции и ее верный оплот, ибо именно они, плечом к плечу с Лениным, боролись с гидрой контрреволюции и победили беляков и Антанту. Впрочем, по общежитию ходили слухи, что и сам Ленин нес в себе «жидовскую кровь», но именно эти-то слухи пресекались с особой силой. Одного курсанта, к примеру, задавшего на занятиях по политподготовке вопрос о национальности Ленина, сразу же исключили из органов, а дома, в Самарканде, он так и не появился. Жена приезжала его разыскивать - сказали, что потерялся по дороге...
Все это настолько запутало сознание Андрея, что он попросту решил не задумываться о национальном вопросе вообще. Хорошие ли евреи люди, нет ли - наплевать. Он даже анекдотов о них не слушал, отходил от рассказчика, либо просто думал в этот момент о совершенно другом и, когда люди смеялись, он молчал и только темнел лицом. Оттого считался среди однокурсников лишенным чувства юмора.
Ну и пусть. Зато одного особо ретивого хохмача начальник курсов приказал арестовать прямо во время сдачи экзамена по политической экономии. Весельчака этого и юмориста препроводили в следственный изолятор для политических Ташкентского ОГПУ, а оттуда, как известно, выход один...
И вот теперь приходится разговаривать с евреем наедине...
- Э-э-э... - проблеял он, не зная, какую форму обращения (термин, введенный на ташкентских курсах самим членом ТурЦИК Тураром Рыскуловым) выбрать, - Гражданин отец Борис, - выбрал-таки компромисс, - Мне надо с вами поговорить.
- Слушаю, сын мой, - проигнорировал «гражданина» поп, и выражение лица его стало постным. Взгляд же, хоть и был направлен прямо в глаза Андрею, смотрел сквозь, словно не человек перед ним стоит, а пустое место.
Точно такой взгляд был у секретаря Туркестанского ЦК Валериана Куйбышева, который с выводком подчиненных инспектировал школу переподготовки ОГПУ. Шел мимо строя курсантов, смотрел на них - и никого не видел. Нижняя губа его совсем обвисла - и Андрей, помнится, смотрел и ждал, когда проявится на ней жирная слюна и скатится большой влажной каплей по жирному двойному подбородку.
До учебы в школе ОГПУ Андрей никогда не встречал людей с такими глазами - ни в гимназии, ни в школе второй ступени, ни на улицах Аулие-Аты, ни на шерстомойке. Там люди, даже отвернувшись от тебя, разговаривали именно с тобой, слушали именно тебя. А поп - уже второй человек, которому до существования на свете Андрея не было, в сущности, никакого дела. И это обижало.
- Я вам не сын. - сказал он, - Я - сотрудник ОГПУ. Вот удостоверение, - сунул руку в нагрудной карман и достал красную картонку.
Отцу Борису оказалось достаточно взгляда на нее.
- Чем могу служить? - спросил он, и стал смотреть на Андрея, а не сквозь него, - Может отойдем? - указал в сторону ракиты у калитки на кладбище, - Неудобно, знаете ли, общаться духовной особе с чекистом на глазах прихожан.
Андрей согласился.
Уже под ракитой спросил:
- Вы знаете могилу революционера Сороки? Он погиб в 1919 году.
- Увы. - развел руками отец Борис, - В это время меня еще не было в Аулие-Ате. Я был рукоположен в сан в прошлом году.
- Не важно, - решительно заявил Андрей, - Я вам покажу могилу, а вы установите за ней наблюдение. Лучше круглосуточное. Будете регистрировать всех, кто посещает могилу.
- Это надо понимать, как приказ? - ласковым голосом спросил отец Борис, - Но церковь у большевиков отлучена от государства. Не так ли? И вы, как государственный служащий, не можете приказать мне заниматься вашим делом. Заботы священнослужителей распространяются на души людские. А стрельба, погони, слежка - это уж, простите, епархия чекистов.
Андрей ощутил прилив ярости.
А отец Борис, решив, что тема исчерпана, дал задний ход. Андрей ухватил его за сутану в районе талии, и рывком притянул к себе.
- Слушай ты, опиум для народа, - процедил сквозь зубы, - Не зарывайся! Сказано следить - следи, - и с наслаждением почувствовал при этом, как слабеют ноги собеседника его и крепнет собственное чувство самоуважения. Здоровое чувство. Настоящее чувство настоящего чекиста. - А не будешь - прибью. Как таракана, - отбросил от себя попа, вытер о штаны руки, - Потс поганый.
Словом этим, слышал он в Ташкенте, обзывали люли - бухарских евреев. Что такое «потс», он не знал, но был уверен, что слово это даже для евреев звучит оскорбительно.
Холенные пальцы отца Бориса легли на нагрудный крест.
- Придется вам, молодой человек, - сказал он опять-таки с ласковой улыбкой на лице и глядя сквозь Андрея, - самому приглядеть за могилой революционера Сороки.
Что-то заставило Андрея оглянуться.
По аллее между крестами шли двое. Вид они имели явно буржуазный, но не современный нэпманский, а скорее дореволюционный, хотя и несколько потрепанный. Андрей знал обоих: Олег Иванович и Алла Наумовна Костиковы, учитель и учительница бывшей мужской гимназии, а теперь Первой трудовой школы второй ступени имени вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Она преподавала Андрею русский язык и литературу, которые по старинке называла изящной словесностью, он - математику.
- До свидания, господин чекист, - громко произнес поп, сдерживая непонятные эмоции, проскользнувшие в его голосе. И пошел в сторону уборной.
Костиковы обернулись. И сразу узнали Андрея. В глазах учителей он увидел сначала страх, потом удивление и, наконец, презрение.
- Здравствуйте, - сказал Андрей, чувствуя неловкость за то, что опознан в качестве чекиста.
Но, к его удивлению, они ответили. Алла Наумовна величаво кивнула, Олег Иванович приподнял шляпу.
«Они боятся! - догадался Андрей, - Боятся потому, что я - чекист!»
А ведь когда-то боялся их он. Боялся двоек, подчас несправедливых и откровенно подлых, ибо учителя знали, что за каждую из полученных Андреем двоек отец избивал его столь жестоко, что, бывало. по два дня приходилось спать на животе, а за партой не сидеть, а стоять. Боялся и кондуита, оставшегося в Первой трудовой школе второй ступени со времен гимназии. Боялся отказа  от бесплатного питания на день, два, три, на неделю - в зависимости от степени вины, а по сути - в зависимости от настроения учителя, и, в первую очередь, от таких вот Костиковых. Свиньи в их доме, поговаривали в школе, откармливались исключительно за счет пайков провинившихся учеников.
Костиковы собрались идти дальше, но Андрей окликнул их.
Учителя остановились. Он подошел. Еще раз поздоровался, спросил, куда собрались. Ответили, что на могилу сына.
Андрей припомнил прыщавого низкорослого подростка, считавшегося в школе ябедой. Год назад, оказывается, он умер в мучениях от укуса бешеной собаки. Достойная доносчика смерть, подумал Андрей без сожаления. но вслух сказал несколько теплых слов.
Алла Наумовна всплакнула и предложила Андрею «взглянуть на могилку Костика».
Постояв над хорошо отшлифованным камнем с трогательной. но лживой, как все эпитафии, надписью, Андрей заметил, что могила Сороки с этого места проглядывается неплохо.
И тогда он предложил Олегу Ивановичу и Ольге Наумовне проследить за возможными посетителями могилки с новой деревянной пирамидкой и звездочкой наверху.
Они сразу же согласились. Алла Наумовна даже сказала:
- Да, да, Сорока. Красивый мужчина. И акцент! Приятный такой выговор...
Олег Иванович вставил:
- Весьма кстати. Учебный год кончился, время свободное у нас есть. Да и около Костика приятно посидеть.
Тогда Андрей охамел окончательно:
- Если сможете, то проследите за тем, кто посетит могилу, и в городе. Узнайте, кто он и где живет. А уж потом сообщите мне.
- Ленина - один, - с пониманием в голосе сказала Алла Наумовна.
Он кивнул - адрес назван точный. Добавил:
- А если поздно, то дома. Вы помните адрес?
Они помнили. Еще бы не помнить - эта самая Алла Наумовна по десятку раз в год приходила к Анютиным домой, дабы живописать отцу Андреевы шалости, доводя их в своих рассказах до уровня преступлений. И гнев родителя после этих посещений был особенно страшен.
И эти люди когда-то смели презирать его? Нет, он никогда не забудет их спаренного в едином презрении взгляда, когда они обернулись на голос попа, сказавшего: «До свидания, господин чекист».
Простившись с учителями. Андрей пошел не на работу, а домой, ибо наличие в соседском сарае запертого сейфа волновало его сейчас куда больше, чем появление мифического шпиона из Китая, который мог и быть в Аулие-Ате, а мог даже и не подозревать о существовании этого города.
Мысль о том, что задание Айтиева есть всего лишь блеф, возникло у него еще по дороге на кладбище. Он шел сюда и вспоминал разговор начальника уездного отдела ГПУ по телефону с Левкоевым. Голос Айтиева показался Андрею тогда лживым. Не захотел чертов азиат помогать соседям-чимкентцам охранять коминтерновцев - вот и придумал белогвардейский заговор в Богом забытой Аулие-Ате. Потому и дал такое нелепое задание Андрею: найти не то мужчину, не то женщину, который или которая неизвестно как выглядят, без имени-фамилии.
Лучше всего будет несколько дней дома пересидеть, только вид делать, что кого-то там разыскиваешь, чем под неприятности подставляться. Там - глядишь - делегация Коминтерна уедет, все позабудется, жизнь войдет в свое русло.
Один курсант из Термеза рассказывал на курсах о подобном происшествии у них в городе. Только там чекистам повезло: граница была рядом, поймали пограничники каких-то контрабандистов, окрестили белогвардейским подпольем. Премии, именное оружие получили, а начальника отдела представили даже к ордену Красного Знамени. А здесь до ближайшей границы верст с пятьсот будет.
Так что лучше дома отсидеться...
Но, переходя бывшую Кауфмановскую улицу в том месте у собора, где проложен мост через арык, Андрей нос к носу столкнулся с комендантом ОГПУ Демченко.
- О-о-о! - воскликнул толстяк, - А я тебя ищу. У тебя тележка есть?
- Какая тележка?
- Так для пайка, - объяснил комендант, - А ты что - в руках собрался паек тащить? Рук не хватит, - и, подхватив Андрея под мышку, поволок его с холма вниз.
Там обнаружился неизвестный раньше Андрею проход между дувалами, идущий прямо к арычному водораспределителю, от которого до ОГПУ осталось каких-то двести-триста шагов.
Вместо тележки Андрею выделили айтиевский «Форд». Положили пару наполненных под завязки мешков на заднее сидение, посадили растерянного Андрея рядом с шофером и отправили домой.
Мать, увидев привезенное сыном богатство, тихо простонала, всплеснула руками, и села на тополевый пенек у ворот. Такое обилие разнообразных продуктов она видела только в магазине Семержиди на прилавках, да и то до революции.
Вдруг быстро вскочила с пенька, побежала впереди груженных мешками сына и шофера, очистила место под навесом, и сказала, чтобы положили добро сюда, а уж когда отец вернется с работы - тогда и разберутся куда что припрятать. Потом вынесла во двор табурет, села рядом с мешками - сторожить.
Андрей проводил шофера и вернулся. Мать сидела в той же позе, уставив сосредоточенный взгляд на сына, но не видя его при этом, как не видел давеча поп; левая рука ее свисала к земле, а правая нежно поглаживала мешки.
Андрей припомнил прошлогодний хлеб с отрубями, весенние супы из лебеды - и к горлу его подкатил комок.
- Вы, мама, - сказал, проглотив комок, - пошли бы домой. Никто не тронет... - и положил руку ей на плечо.
Она согласно кивнула, но даже ладони с мешка не убрала.
- Паек за три месяца. - объяснил он, - За те, что я в Ташкенте на учебе был. А еще за текущий месяц отоварить должны.
Ему пришлось помочь ей встать на ноги и довести до дома.
- Денежное довольствие, - продолжил по дороге, - за прошедшее время тоже выдадут. А жалование у меня здесь в три раза больше, чем на шерстомойке. И еще две пары кальсон с рубашками на полгода, на год две пары хэбэ костюмов военного покроя, одну полушерстяную, а также фуражку, шапку, сапоги яловые...  два отреза на портянки. И еще... сказали, чтобы заходил в ломбард на предмет примерки гражданского костюма из числа... ну, как их?.. Ну, которые не выкупили.
В доме мать словно проснулась. Скоро вывалила на стол стылую вареную картошку, нарезала хлеб, отлила из глечика толику конопляного масла, достала из сундука сласти - сушенный черный урюк.
Андрей поел, выпил чаю с урюком, пошел в огород.
Там он опять перелез через плетень в айтиевский огород, проник в сарай, и уже при дневном свете убедился, что сейфа ему без ключа не отпереть. Не будь стена столь массивна, можно было бы вывалить сейф в свой двор, потом заложить дыру кирпичом. Но за ночь заделать ее одному невозможно. Да и свежий саман будет сырым долго, темное пятно останется на добрый месяц - заметят чего доброго...
Думал об этом - и вдруг заметил кабана своего Мишку, прущего прямым ходом к месту, где он замазал сарай вчера. Любят свиньи мокрый саман. То ли соль в нем лижут, то ли еще почему, но сколько уж раз было: построишь стену, не углядишь - ан свиньи ее рушат.
Бросился Андрей навстречу Мишке, пнул ногой в рыло. Кабан завизжал, нырнул в дыру под свинарником, прогрызенную прошедшей ночью.
Пришлось кормить поганца спрятанным в уличной печке варевом, заваливать дыру бутовым камнем и оставшейся со вчерашнего вечера глиной.
Мишка нажрался, но спать не лег, а ткнулся в свою дыру, обнаружил, что заделана она - и поднял такой вой, какой устраивают паровозы на узловой станции под водокачкой.

Отец что-то задерживался. Зато Айтиев вернулся домой рано. Вернулся - и сразу же послал сына за Андреем.
Тот последовал за мальчишкой в дом, где до этого, надо признать, ему бывать не приходилось: слишком велика была разница в положении исправника или начальника ОГПУ от сына простого возчика.
Айтиев принял его в комнате, бывшей во времена пристава залой. Мебели, как таковой, не было. Главными атрибутами, заменявшими ее, были поставленные в ряд крашенные в зеленый и красный цвет сундуки, узорчатая кошма и высокая стопа лоскутных одеял. Маленький круглый столик с самоваром, заварным чайником и стопкой пиал, большим блюдом с бесбармаком и подносом с конфетами довершали обстановку.
- Садись, - широким движением руки пригласил хозяин дома Андрея к столику, - Хороший бесбармак. Вчера родственники казы привезли - жена сварила.
Андрей не переносил запаха сушенного конского мяса, брезговал вида колбасы-казы и терпеть не мог блюда под названием бесбармак. Но признаться в этом Айтиеву не посмел. Чинно поблагодарил за оказанную честь и, подогнув по-казахски ноги, сел на указанное место. Выпил пиалу чая, принялся за бесбармак - как положено, руками, без вилки, чувствуя омерзение, когда пальцы его прикасались к холодному и липкому от бараньего жира мясу. Бесбармак был ночной, не разогретый - и это означало, что хотя угощением этим хозяин и оказывает ему честь, но ценит соседа и подчиненного своего не очень высоко.
- О-о-! - протянул довольный Айтиев, - Руками ешь! Это хорошо. Уважаешь наш обычай. Да, сейчас не черные времена царизма. Теперь казахский народ проснулся. Его уважать надо. Ты вот молодой, царские времена почти не помнишь...
И начался обычный треп-монолог высокопоставленного чиновника о тяжкой жизни бедноты во времена дооктябрьские, о том, как большевистская революция освободила степняков от тяжкого гнета царизма, позволив простому сыну пастуха, работавшему за «спасибо» на имама Жаксалыка, достигнуть в уезде поста, которому позавидовал бы сам господин исправник, в доме которого они сейчас едят этот вот бесбармак.
- Кстати, - решил влезть в монолог Андрей, - Этот исправник, говорят, еще жив. Правда это?
- Правда, - кивнул Айтиев, - Работает банщиком у Рахимбека.
  Имя нэпмана Рахимбека Жимабаева, брата знаменитого до революции заводчика Алима Жимбаева, владеющего двумя десятками лавок на зеленом базаре, полусотней на Мучном рынке, целым рядом на конском, турецкой баней на Мало-Ташкентской, несметными стадами в низовьях Таласа и несчетным числом шашлычных и чайхан в Аулие-Атинском и Черняевском уездах, пользовалось в городе популярностью неслыханной. Одни ему завидовали, другие его ненавидели, но все вместе желали ему скорейшего банкротства или смены государственной политики путем проведения экспроприации, случившейся уже однажды во времена благословенного Военного Коммунизма, а теперь с новой экономической политикой как-то и забытой.
Но работать у Рахимбека банщиком считалось занятием почетным. Если даже бывший исправник занимался этим, то можно было признать, что глава исполнительной власти в уезде не так уж много потерял из-за революции.
- Да, у Рахимбека, - подтвердил Айтиев, - А зачем он тебе?
Отвечать уклончиво - вызывать подозрения. Этот афоризм Андрей записал в свою тетрадь еще на курсах. А то, что он записывал в тетрадь, Андрей не только хорошо запоминал, но и следовал букве записанного с присущим его возрасту рвением. А раз так - надо не уклоняться, а нагло врать. Это - уже собственный афоризм Андрея. И он последовал ему:
- Мне кажется, что белогвардейский резидент, отправленный из Китая в наш город, не может не посетить бывших чиновников нашего уезда. Именно они могут быть потенциальными врагами советской власти.
Вторая половина этой тирады была почти цитатой из той же тетради с лекциями, и потому прозвучала для Айтиева слаще музыки.
- Хорошо мыслишь, - сказал он, - Давай за это выпьем, - достал из-под столика бутылку белоголовой, - Государственная, как раньше говорили, «казенка», - ударом ладони в донышко выбил пробку и разлил водку по пиалам, - Ну, как говорят русские, с почином тебя!
Выпили.
После теплой водки бесбармак показался Андрею уже не таким противным.
Айтиев начал разговор, из-за которого он, собственно. и решил позвать Андрея к себе в дом:
- Ты памятник Сороки не снял, - сказал он, - Почему?
- А что? - спросил Андрей не из-за хамства. а чтобы выиграть время для обдумывания.
- Отца Бориса просил проследить за могилкой, так?
Андрей молча кивнул, чувствуя приближающуюся опасность, но из-за ударившего в голову хмеля не находя нужных для оправдания слов.
- Это что - тоже по делу о резиденте? - неожиданно подсказал выход Айтиев.
Андрей вновь кивнул.  Не стоит, конечно, объяснять начальнику, что сама мысль о слежке за могилой родилась у него от незнания как и о чем говорить с попом, ибо и сама встреча с представителем церкви была ему нужна для того лишь, чтобы создать видимость деятельности, а самому тем временем заняться сейфом. И вот - попался.
- А зачем белогвардейскому резиденту посещать могилу левого эсера? - спросил Айтиев.
- А почему бы и нет? - нагло заявил Андрей, ибо логика полученного задания была столь же нелепой, как и метод его следствия.
- Потому что ты шарахаешься в этом деле из стороны в сторону, - объяснил Айтиев, не обращая внимания на явный вызов в голосе Андрея. - А у тебя только десять дней... Уже девять. Не сумеешь найти резидента - считай, что ты не сотрудник.
Подталкиваемый алкоголем Андрей собрался было возразить начальнику, но тот движением ладони прервал его:
- Это было первое мое возражение, - сказал Айтиев, - А во-вторых, кто тебе позволил разговаривать с отцом Борисом в приказном тоне? Я тебе про то, что он наш информатор, говорил?
Андрей кивнул.
- А про то, что об этом могут знать только сотрудники ОГПУ, говорил?
- Говорили.
- А теперь мне приходится тебе объяснять, что информатор подобного ранга подчинен, минуя нас, непосредственно Москве, товарищу Дзержинскому. И по должности, по званию своему в ОГПУ, он выше не только тебя, но даже меня.
Андрею стало страшно. Хмель разом вылетел. Стало совсем уж непонятно: кто с кем, кто кому подчинен, кому верить, а кому нет? Как было просто на шерстомойке! Неужели весь мир таков?..
- Ты что раскис-то? - спросил Айтиев, - Развезло?... И-и-и!!! Да ты, я вижу, и пить-то не умеешь! Это нехорошо. Настоящий чекист должен все уметь: и водку пить, и баб любить, - подмигнул, - Как у тебя с этим? Есть кто?
Андрей покраснел, и отрицательно покачал головой. И это было правдой. К своим двадцати годам он не целовался еще ни с одной девушкой.
- Ну и дурак! - откровенно заявил Айтиев, - Я в твоем возрасте только перепортил  пятерых, а тех, кто по-доброму давал, и не считал уже. У нас в ауле раньше это просто было - все равно, что в зубах поковыряться. Это вы, русские, головы нам заморочили: девственность до замужества, одна жена, супружеская верность. А я в юрте жил, с младенчества слышал, как отец своих жен... - и неожиданно закончил грозным голосом, - Так что попа не трожь. В последний раз говорю.
Андрей согласно кивал и глупо улыбался. Сам же думал о том, что вся эта слежка за деревянной пирамидкой - ерунда. Главное - вскрыть сейф...

4. СТАРИКИ
В тот вечер ключи от Андреева кабинета Айтиев так и не отдал. Их надо было взять у начальника до того, как тот уеде т из дома: в уком ли, в исполком, в милицию ли. Поэтому молодому чекисту пришлось следующим утром, несмотря на головную боль, проснуться раньше. Он быстро оделся, перезакусил тем, что осталось от ужина на столе, запил ковшом кваса, и побежал к воротам соседского дома, куда как раз подъехал «Форд».
Бахыт Айтиевич вышел почти тотчас.
- А, Андрюша, - сказал он, - А здорово мы вчера с тобой! - и расхохотался, - У меня голова - как тыква. А у тебя? - и, не дожидаясь ответа, пригласил, - Садись в машину. Правильно, что сюда подошел. Пусть машина двоих катит. И соседи пусть видят: Андрюша Анютин, уличный хулиган, с самим Айтиевым на работу ездит. Пусть уважают. Правильно?
Андрей смущенно улыбнулся, кивнул, и полез, цепляясь ногами за подножку, в машину. Всю дорогу до отдела не решался спросить у Айтиева про ключи, слушая разглагольствования того о различии вкуса самогонки и «казенки».
Шофер поддакивал шефу, подхихикивал, два раза даже оглянулся, чтобы подмигнуть Андрею: знай, мол, наших!
У подъезда отдела Айтиев сам вышел из машины, а Андрея не выпустил.
- Отвези, - сказал  шоферу, - в бани Рахимбека его. А потом - назад.
Машина рванулась с места, и унесла Андрея по мостовой наверх: мимо покрытого брезентом будущего памятника Ленину, мимо электростанции, через деревянный рассохшийся мост за мусульманским кладбищем - к Мало-Ташкентской.
В саму баню Андрей не пошел. Направился во двор - там, он знал, находится домик для обслуги. Обошел огромные кучи саксаула, гигантский валун. о который ломали кривые, крепкие, как железо/ стволы на дрова. Пнул злобного кобелька, рванувшегося с рыком ему в ноги. Пес тут же заскулил и отбежал в сторону, поджимая хвост. Андрей направился к маленькой сакле об одном окне.
Там на невысоком помосте перед низеньким круглым столиком-достарханом восседал, скрестив под собой ноги, старик в казахском халате и узбекской тюбетейке. Лицом – азиат.
- Эй! - крикнул он, - Тебе что - кальян? Здесь нет. В бане спроси.
- Мне человека надо, - ответил Андрей, - Старого человека. Он до революции большим начальником был. Толстый такой. Знаете?
Старик рассмеялся мелким рассыпчатым смехом:
- Толстый, хе-хе... Теперь он не толстый. Теперь он худой. И сильный. Трех человек парит. Потом отдыхает. Ты - молодой. Не сможешь. Хе-хе!
- Он сейчас в бане? - спросил Андрей.
- Бане, бане, - закивал старик, - Зайдешь - дядя Паша. Это он.
Идти в жар турецкой бани Андрею не хотелось.
- А отдыхать он приходит сюда? - спросил.
- Сюда, сюда, - закивал старик, - Садись, пей чай. Жди.
Андрей сел за столик рядом со стариком, привычно свернул ноги баранкой, взял поданную пиалу, стал пить. Чай обжигал рот и пьянил редким ароматом.
- Китайский? - спросил Андрей лишь для того, чтобы иметь повод для разговора, - С жасмином?
- Да, да, - вновь закивал старик, - Жасмин. Да. Хороший чай. Тебя как звать?
- Андрей. Фамилия - Анютин.
- А, знаю, - закивал старик, - Твой отец знаю. Извозчик. Сын - в ЧК. Это ты?
Андрей кивнул, вновь ощутив непонятный стыд за то, что в нем признали чекиста.
- Хороший работа, - продолжил старик, - Богатый будешь. Друзей мало - денег много. Хороший работа, - и неожиданно, - Людей убивал?
- Что? - вздрогнул Андрей, и аж поперхнулся чаем, - Я?.. Кха!.. Нет! Кха!..
Старик дождался, когда чекист откашляется, сказал успокаивающе:
- Ничего. Убьешь. Большие деньги - много убьешь. Мало убьешь - бедным будешь. Дядя Паша арестовать хочешь?
- Зачем? - спросил обескураженный Андрей, - Только поговорить, - объяснил, сам не замечая, что вслед за стариком перешел на телеграфный стиль.
- Он не злой, - сказал старик, - Он сам умрет. И Рахимбек умрет, и твой начальник умрет. Все умрем. Зачем убивать?
А на курсах Андрею говорили, что весь советский народ видит в чекистах верных защитников революции, бескорыстно и преданно служащих во благо мирового пролетариата.
Старик продолжал:
- Мой сын - басмач. Большевик резал, меньшевик резал, комиссар убивал. Чекист поймал - повесил. Другой сын чекист поймал - кожа с него снял, собака отдал. Сын домой пришел - чекист его поймал - яйца вырезал. Зачем? Он - чекист, тот - чекист, ты - чекист, не братья. Мои дети - братья. Брат, он... как это по-русски?.. Месть. Да? Один - убивал, другой - месть. Так?
- Так, - кивнул обескураженный услышанной историей Андрей.
- Правильно, - вздохнул старик и налил в пустую пиалу перед Андреем свежего чая, - Ты умный. Но убьешь. Мой сын убьешь. Дядя Паша убьешь. Всех убьешь.
Андрей почувствовал, как слеза подкатила к глазам.
- Ну, почему вы так думаете?! - вскричал он, - Я что - бандит какой-то?!
- Почему бандит? - искренне удивился старик, - Чекист. Работа такой. Убьешь - богатый, нет - умрешь.
Андрей был готов наорать на старика и силой заставить того замолчать. Но этим-то как раз он докажет лишь, что старик прав. А как объяснить, что он ошибается? Ведь на комсомольском собрании, когда его выбирали одного из всего двухсотголового коллектива для работы в ОГПУ, все проголосовали за него единогласно только потому, что Сергей Беспалов, секретарь комячейки, назвал его - комсомольца Анютина - самым добрым человеком, самым скромным и честным в коллективе. И никто не спорил с ним. И другие чекисты - он это знал - тоже выдвигались рабочими коллективами, где каждый человек на виду, каждому знают цену. И вот позавчера – отец сказал про кровь, сегодня - этот старик – про убийство...
- Молодой... - вздохнул старик, - Жить долго, думать много.
Появление в дверях мускулистого старика- славянина, голого по пояс, босого, лишь в обрезанных по колено кальсонах, удержало Андрея от нелепого спора.
- Кому жить долго? - спросил, улыбаясь, новый старик, - Вам, наверное, - обратился к Андрею, присел за столик, разложив ноги совсем не по-восточному, а просто так, как ему показалось удобным, признался, - Жаль. Вам и так суждено еще жить и жить, а нам бы только дожить свое - и за то спасибо.
- К тебе, Паша-ага, - сказал старик-узбек, - Чека.
Лицо славянина скисло. Он, по-видимому, тоже не жаловал чекистов.
- Это правда? - спросил.
- Вы дядя Паша? - вопросом на вопрос ответил Андрей, - Бывший исправник?
- Ну, исправник.
- У меня к вам разговор, - сказал тогда Андрей голосом серьезным и внушительным, - Может, выйдем?
- Зачем выйдем? - удивился узбек-старик, - Я выйдем. Паша-ага отдыхает.
И аксакал вышел из домика во двор. Почти тотчас послышались удары саксаула о камень.
- Ну? - хмуро спросил бывший исправник, отхлебнув первый глоток  из пиалы, - Я слушаю вас.
И Андрей вдруг почувствовал, что он не знает ни как начать разговор, ни что конкретно должен он у старика спросить. Почему-то на практических занятиях на ташкентских курсах допросы ему удавались, а тут... 
И вообще - допрос ли это? Он знал, что главный вопрос он должен задать в окружении многих других, менее  или вовсе неважных. Но как задать его, как заставить этого враждебно настроенного к нему старика, оказавшегося вдруг совсем не таким, каким помнил его Андрей с детства – не толстым, а поджарым, ответить на главный вопрос искренне?
Пауза тянулась. Андрей чувствовал, что вот-вот покраснеет, не зная еще, что у всякой паузы есть и обратный эффект - она заставляет волноваться и того человека, который задал вопрос, и который ждет вопроса. По виду бывшего исправника не было заметно, что тот испытывает от затянувшегося молчания дискомфорт, но ведь у старика за спиной была масса собственных допросов... И, поняв, что в дуэли юридических терминах Андрею не победить, решил чекист сразу сказать о главном:
- Вам встречались в Аулие-Ате люди, которых бы вы знали по своей прошлой, дореволюционной, деятельности?
- Встречались, - улыбнулся старик, и в голосе его Андрею послышалось облегчение, - С великим множеством. Я, знаете ли, был хлебосольным хозяином. Был дом - были гости. Теперь нет дома, зато сам везде гость.
Старик заразился от своего коллеги-узбека склонностью к афоризмам.
-  Я имею в виду людей, которыми могло бы заинтересоваться ОГПУ, - нахмурился Андрей, поняв теперь, что пришел сюда зря и что разговора о китайском шпионе не получится.
Старик, в свою очередь, совсем успокоился. Он уже не хмурился и не чувствовал себя неуютно. Даже стал сначала с заметным усилием, а потом совершенно беззаботно смеяться, как смеются, наверное, лишь дети в цирке, когда видят и слышат репризы клоунов.
- Ну, мой дорогой, - сказал, вытирая выступившие слезы, - Вы ошибаетесь. Я... как там у вас?... Не сексот. Правильно? - и сразу же перешел на серьезный тон, - Или вы там в ОГПУ думаете, что если я в заговорах и подпольях не участвую, то уже - и ваш? .. А может вы сами не знаете, о чем хотите спросить у меня, а?
Зла, которое должно было бы вспыхнуть в душе Андрея при этом обидном вопросе, не вспыхнуло. Более того - он испытал даже расположение к старику.
- Нам, дядя Паша, - сказал он тогда с чувством облегчения, - стало известно, что в город заслан китайский шпион с очень важным заданием. Агент этот - бывший житель Аулие-Ата, знает вас лично, может с вами встретиться. В случае реализации его планов, он может принести ущерб нашей с вами стране. Поэтому, как гражданина РСФСР и патриота, я прошу вас оказать нам содействие в поимке китайского разведчика.
Последняя фраза была записана в ташкентской тетрадке Андрея с добавленными после слова «китайский» словами: «немецкий, польский, японский, английский и т.д.» Но, несмотря на значительность высказанной фразы, впечатления на бывшего исправника она не произвела.
- Я - плохой патриот, - признался дядя Паша, - Держава, которой я присягал, умерла. Но если агент все же появится - я посмотрю, как мне поступить с ним. Но, признаюсь вам, молодой человек, сделаю это не потому, что мне мила новая держава. Вовсе нет. Просто по привычке. Я ведь с китайскими да английскими шпионами боролся вот в этом самом городе... - задумался, - Да, двадцать лет. С 1898 года по семнадцатый.
- И все-таки, вы... сообщите нам?
- Конечно нет, молодой человек, - улыбнулся исправник и, подставив под самовар пиалу, вылил в нее остатки кипятка, - Я сделал эту оговорку для себя, а не для вас. Если, например, у вас возникнет желание арестовать меня за отказ в содействии властям, то у меня всегда будет возможность напомнить вам о своей лояльности, - пододвинул к Андрею пиалу, встал и, сняв крышку с самовара, долил туда воды из стоящего в углу ведра, - Пейте лучше чай. Настоящий бай-хо. Его поставляет нам господин Ван-Ту. Знаете его?
- Нет, - покачал головой Андрей, положив ладонь на дымящуюся пиалу.
- Это - единственный гражданин Китая, который мне известен на сегодняшний день, - заявил старик, - И сам Председатель Совнаркома господин Рыков назвал его «верным союзником страны Советов». Кстати, одно время Ван-Ту проживал в Аулие-Ате. Вы не знали его?
Никакого Ван-Ту Андрей, разумеется, не знал. Но отчаяние заставило его решиться на вопрос, который вертелся у него на языке с самого начала разговора, но из-за того, что ему придется еще докладывать о результатах допроса самому Айтиееву, так и не высказанный:
- В пристройке бывшего вашего дома обнаружен тайный сейф, - сказал он, чувствуя, как от волнения вспотели ладони его рук, - Что вы можете сказать о нем?
- Сейф? - переспросил дядя Паша, и растерянно повторил, - Сейф... - и вдруг вспомнил, - Ах, сейф!.. - и расхохотался, - Чертова железяка! Совсем забыл. Действительно, в стену пристройки вделан сейф. А что - нашли? Сам Айтиев нашел?
- Товарищ Айтиев, - поправил Андрей старика казенным голосом, - Но нашел я. И хотел бы узнать у вас о ключе.
- А-а, - рассмеялся дядя Паша, - Вы думаете, что там спрятаны сокровища. И хотите передать найденные буржуйские ценности советской власти. Так?
Говоря это, старик собрал лежащие у самовара на столике мелкие саксауловые щепочки и бросил их в жестяную трубу - оттуда вылетело вверх светло-голубое пламя и чуть не обожгло ему лицо.
- Если вы не скажете, где ключ, - сказал  Андрей, - мы вынуждены будем взорвать сейф.
- Взорвете, - сразу поверил дядя Паша, - Хороший сейф, ганноверской работы, - присел за стол, дотянулся до блюда с урюком, взял одну ягоду и бросил в рот, - И бах - вдребезги! А потом соберете из него обыкновенный железный ящик, навесите амбарный замок и назовете лучшим в мире сейфом советской системы. Я не хочу.
 - Не хотите сказать, где спрятан ключ?
- Нет, я не хочу, чтобы прекрасное изделие немецкой работы было варварски и беспощадно уничтожено для создания произведения пролетарского ремесленного искусства. Я скажу, где лежит ключ.
- Где?
Самовар закипел, шумя и брызгая из-под неплотно прижатой к трубе крышке.
- Видите, голос у вас дрожит, - заметил дядя Паша, и пододвинул одну из пиал к кранику самовара, - Алчность - чувство наисильнейшее в человеке. Это вам - не лозунги о мировой революции и справедливом обществе. Ключ лежит...
Здесь он сделал паузу, в течение которой успел налить в пиалу чай из заварника, добавить кипяток из самовара и, поднеся ко рту, отхлебнуть маленький глоток напитка. Андрей же за это время успел почувствовать рождение камня в животе и рост того до размеров, которые чуть не вынудили его задохнуться.
- ... под подоконником среднего окна в зале моего дома, - наконец сказал дядя Паша, и добавил, - Бывшего моего дома.
Андрей мигом вспомнил окна в зале дома Айтиеева. Да, подоконники там были широкие, глубоко врезанные в толстые стены.
- Тайник? - догадался он.
- Да. Кнопка справа под доской.
Сообщив это, дядя Паша не стал допивать чай, а легко, не помогая себе руками, поднялся с корточек.
- Мне пора, - сказал, - Клиенты ждут.  До свидания, молодой человек. Был бы счастлив больше не встречаться с вами, но, боюсь, придется.
И ушел...

5. ДОПРОС
Спуск по Ворошиловской, через деревянный мостик, мимо электростанции Вильде, ставшей имени Ильича, мимо храмовых ворот и публичного дома до ОГПУ занял у Андрея чуть более пятнадцати минут. Прошел в свой кабинет - и обнаружил там Айтиева. Тот корпел над какими-то бумагами. Но газеты на окне были перевешаны - и глаз Андрея это отметил. Портрет Зиновьева в «Правде», например, висел раньше боком, теперь вертикально. И угол на «Аулиеатинском вестнике» был оторван.
- На стекло смотришь? - спросил Айтиев, - Правильно смотришь. Полезное окошечко.  Садись-ка вон куда, - указал на стул в дальнем углу комнаты, появившийся здесь вместе со вторым столом за время отсутствия Андрея, - Бумага, чернила, ручка там лежат?
Все было на месте.
- Сейчас приведут одного человека, - продолжил Айтиев, - Я буду спрашивать его, а ты станешь писать протокол. А пока не мешай, - и углубился в разложенные перед ним бумаги.
Андрей смотрел на Айтиева и вспоминал все, что было ему известно об этом человеке...
Сын бедняка, окончил до революции русско-туземную начальную школу. Во время русско-германской войны прятался от призыва на тыловые работы, что после революции было признано за участие в борьбе против агрессивной политики самодержавия. Потом был выдвинут в члены укома партии, направлен по распоряжению самого Кошмамбетова в милицию. После Гражданской войны стал начальником уездного ОГПУ. Ходили слухи, что карьерой своей Айтиев обязан исключительно близкими родственными отношениями с членом ТурЦИК Кошмамбетовым и знанию русского языка. Сам же Айтиев объяснял свое владение «великим и могучим» тем, что во времена своего скрывания от мобилизации на отцовских джайляу он читал русские книги, среди которых не было ни Пинкертонов, ни Пшибышевского, а были: Чехов, Толстой, Лермонтов и даже Достоевский и Бердяев. Последнее имя звучало в устах Айтиева особенно значительно, но никому другому в уезде известно не было.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошел... нет, был втолкнут Олег Иванович Костиков. Следом вошел конвойный с трехлинейной винтовкой. Оба смотрели на Айтиева, а Андрея не замечали.
Начальник какое-то время еще писал в присутствии арестованного, словно бы и не замечания появления в кабинете посторонних, потом медленно поднял голову и, уставясь на Костикова, спросил суровым голосом:
- Ну... будем говорить?
Плечи учителя затряслись, словно от плача, но глаза остались сухими.
- Я слушаю вас, - продолжил Айтиев, - Явки, пароли, местонахождение документов, имена. Словом, все, что вам известно о деятельности подпольной контрреволюционной организации «За буржуазно-демократический Туркестан».
- Я ничего не знаю, - залепетал Костиков, - Честное благородное слово! Ни про какую организацию.
Левая бровь Айтиева  как-то по-особому дернулась - и в тот момент стоящий за спиной Олега Ивановича конвойный ударил ребром ладони в основании шеи арестованного.
Андрею захотелось броситься на помощь учителю, но строгий взгляд Айтиева, брошенный в его сторону, заставил его лишь вжаться в свой стул и уткнуться взглядом в бумагу, на которой кто-то уже успел написать:
«Вопрос: Расскажите о явках, паролях, местах нахождения документов, подтверждающих существование подпольной контрреволюционной организации «За буржуазно-демократический Туркестан».
Рука Андрея вывела:
«Ответ: «Я не знаю ничего».
- Подними, - приказал Айтиев конвойному.
Тот отставил винтовку к стене, ухватил Костикова за ворот и рывком поднял учителя на ноги.
- За что? - простонал учитель, - Я не знаю...
Конвойный, удерживая Костикова на весу одной рукой, другой ударил ему в пах кулаком.
Олег Иванович задохнулся, сморщился от боли и, но не застонал, а, переведя дух, пролепетал:
- Все скажу. Что хотите.
Смотрел на Айтиева при этом жалобно, всей фигурой показывая свою покорность и желание услужить.
 - Что вам известно о деятельности вышеназванной организации?
- Ничего, - последовал ответ, - Я...
Процедура удара под дых повторилась. Учитель стал было падать, но конвойный удержал его, держа все так же за шиворот, а второй рукой умудрившись при этом вывернуть кулак и смазать Костикова по челюсти. Зубы Олега Ивановича клацнули, из уголков губ потекли струйки крови.
Андрей смотрел на процедуру допроса, и не мог сам себе объяснить чувств, что испытывал при виде этой экзекуции. Восхищение физической мощью конвойного смешивалось с жалостью к Костикову и радостью отмщения мужу Аллы Наумовны, которая столько раз мучила его. При этом он понимал, что все сказанное позавчера ему отцом и сегодня стариком-узбеком приобрело самый что ни на есть зловещий смысл, стало не разговорами обывателей о злодейской сущности ОГПУ, а свидетельством истинности этих слов.
Он почувствовал, как к горлу его подступила тошнота, попытался было встать из-за стола, но все тот же быстрый и острый взгляд Айтиева  заставил его вновь упасть на стул и проглотить то, что желудок не желал хранить в себе.
«А может он и вправду виновен? - подумал Андрей, - Не станут же зря арестовывать человека».
- Я вас слушаю, Костиков, - сказал Айтиев, и отвернул лицо к завешанному газетами окну, - Внимательно слушаю.
«Следователь: «Я вам не верю», - написал Андрей.
- Ск-кажите... - проговорил учитель, пузыря кровью возле рта, - Что я должен сказать?
- Правду.
Айтиев поднялся со своего места, подошел к окну и, оторвав краешек газеты, стал смотреть в образовавшуюся щель.
- Я... Я скажу... - начал было Костиков, но Айтиев его перебил:
- Черт возьми! - воскликнул он, отошел от окна к столу и, взяв телефонную трубку в руку, крутанул несколько раз ручку, - Три-двенадцать, - сказал, после некоторой паузы продолжил, - Это Айтиев... Взаимно. Где ****и?... Не понимаю, - сказал зло, - Чтобы через минуту были. Все, - бросил трубку на рычаг, повернулся к Костикову.
- Ты глупый, хоть и старый, - сказал, - Жизнь не любишь. Ты, кроме, как с женой, с бабой другой спал?
- Да, - кивнул Костиков.
- Давно? Сорок лет назад?
- Одиннадцать, - поправил Костиков, и в глазах его проступили слезы.
- А сейчас стоит?
Костиков растерялся:
- Я не понимаю, - сказал он.
- Стоит, спрашиваю - повторил Айтиев, - Хочется?
Конвойный развернул учителя к себе лицом и ударил коленом ему между ног.
- Ох! - выдохнул Костиков, и согнулся пополам.
- Стоит, значит, - улыбнулся Айтиев, - А раз стоит - значит жить хочешь. Смотри сюда, - сорвал бумагу с рамы, ткнул пальцем в стекло.
Конвойный подтащил скрюченного Костикова к окну.
- Видишь?
Учитель уставился в окно, как завороженный.
«Да он же совсем старик», - подумал вдруг Андрей.
- Понял теперь? - спросил Айтиев, - Тебе сорок три года. Моего младшего брата мой отец сделал в шестьдесят шесть.
«Зачем? Зачем это он? - думал Андрей, испытывая одновременно и гнев, и зависть. Он ощущал некое величие в Айтиеве, силу его и то, что никогда доселе не встречал ни у кого - отсутствие боязни ответственности за то, что ни сделает, наличие полного безразличия к тому, что кто-то дурно подумает о нем. Никакой оглядки. Айтиев поступает так, как сам считает нужным - и все. Среднего роста, кривоногий крепыш с раскатанным в блин темным лицом выглядел рядом с красавцем-учителем, умыкнувшим, как всем известно в городе, свою Аллу Наумовну у самого водочного заводчика Мальцева, словно языческий бог рядом с принесенной ему в жертву тушей мяса.
- Жизнь прекрасна, Олег Иванович, - впервые назвал Айтиев учителя по имени-отчеству, - И она должна приносить нам наслаждения. Не правда ли?
Костиков, не смея оторвать взгляда от окна, кивнул.
Конвойный же, услышав эти слова, взял в свои лапищи пальцы Костикова и сильно их сжал.
Олег Иванович скорчил от боли лицо и выгнул тело, оторвав при этом от окна взгляд.
- Нет, ты смотри туда, - приказал Айтиев, - Там - жизнь. Там - удовольствия.
Олег Иванович, к удивлению и ужасу Андрея, стал смотреть в окно, одновременно потея при этом и корча лицо от боли.
- Понятно? - спросил Айтиев.
- Да-а-а... - простонал Костиков.
Айтиев рассмеялся.
- Вот и договорились, - сказал, - Теперь возьмите у молодого человека ручку, бумагу и садитесь за стол. Пишите.
Костиков обречено опустил плечи и поплелся к столу Андрея. Там, не глядя на бывшего своего ученика, взял из рук того ручку и бумагу, повернулся и сел перед столом, за которым в начале допроса сидел Айтиев. Макнул ручку, стал писать.
«Он что - выдумывает признания? - поразился Андрей, - Он же не может быть подпольщиком. Это же ясно».
Но продолжить дальше мысль не посмел и не успел, ибо перебил его удивление страх, что учитель вот сейчас поднимет голову, увидит его и узнает. Тогда Айтиеву станет известно, что Андрей без разрешения завербовал в наблюдатели контрреволюционера. И, кто знает, намного ли тогда его собственная судьба станет отличной от судьбы Костикова.
Но Олег Иванович видел только лист бумаги перед собой и торопливо снующую по нему ручку, которая то и дело окуналась в стоящую на столе чернильницу и возвращалась назад.
Айтиев, молча наблюдавший за ними двоими, усмехнулся, и сказал Андрею:
- Можешь идти. Зайди к коменданту и получи спирт.
Андрей выскочил из кабинета. Тело его было в поту, и одна только мысль билась в голове: «Надо что-то делать! Надо что-то делать!»
Он прошел коридор насквозь, как вдруг услышал громкий крик боли, пробуравивший, кажется, стены ОГПУ и сверлом проникший в уши.
Он припал спиной к красному стенду с портретами вождей, и сам уже был готов закричать в ответ.
Появление выглянувшего из своей каптерки коменданта отвлекло какую-то часть сознания Андрея. Тот же, увидев бледное лицо стажера, все понял - и подмигнул.
- По первому разу всем не по себе бывает, - ободряюще сказал он, - Ты ко мне?
Андрей кивнул. Говорить был уже не в силах.
- С допроса? - догадался комендант.
Впустил Андрея к себе в комнату, прикрыл за ним дверь.
Каптерка коменданта по размеру не превосходила кабинета Айтиева, но совсем не походила на него. Вдоль длинных стен стояли высокие, до потолка, стеллажи, на которых лежало и стояло немыслимое количество всякого рода вещей: от бидонов с керосином и банок с краской до стеклянных бутылей с надписями: «Спирт», «Ацетон», «Кислота», от связок сапог до стопок картонных папок с напечатанным на них словом «Дело». У торцевой стены стоял красивый резной кабинетный стол о двух тумбах и виднелась спинка резного же кресла.
- Тебе спиртом или водкой? - спросил комендант.
- Айтиев сказал, спиртом, - вспомнил Андрей.
- Что - САМ допрашивал?
- Сам.
- Он - мастер, - уважительно произнес комендант, - Сам никогда не бьет. Но боятся именно его.
Достал из ящика стола две четвертинки, подал Андрею.
- Вот, - сказал, - Двойная порция. За этот и за следующий раз, - подтолкнул лежащую здесь же тетрадь, - Распишись.
Когда Андрей расписался и тетрадь вернул, комендант вспомнил:
- Ключи вернул?
- Нет, - ответил Андрей и вздрогнул, словно от холода.
- Ну, ничего, когда-нибудь вернет, - уверенно заявил Демченко, - Он свой кабинет больше любит. Видел, какой там шик?
Андрей вспомнил деревянные панели, лампу под зеленым абажуром, кивнул.
- Ну, иди. Иди домой, - подтолкнул его к выходу комендант, - Скажу, что выпил ты - и развезло. Отпустил я тебя оклематься. До завтра.
Проводил Андрея до дежурного при входе, сказал тому, что стажер идет с первого допроса, и вернулся назад.

6. ОТЕЦ
Отца от спирта развело так, что он стал лезть к Андрею с поцелуями.
- Душегубец ты мой! - умиленно стонал при этом, - Кормилец ты наш! Власть и сила народная!
Потом откачивался назад и, делая глаза сердито-серьезными, поднимал палец кверху:
- Бди, сынок! Чти свой долг перед рабоче-крестьянским государством!
И вновь лез лапать и пачкать соплями и слюнями рубашку сына.
Андрей сносил отцову ласку терпеливо. Даже отвлекся мыслями от Костикова. Стал подумывать о том, как пробраться в дом Айтиева и выкрасть ключ от сейфа.
А отец в который уж раз рассказывал ему и хлопочущей возле мужчин матери о том, как ласков стал с ним десятник его, узнавший, что сын Анютиных - чекист, как поставил его за это на вывоз сена - работу более выгодную, чем даже развоз саксаула или бутового камня для стройки. А еще десятник обещал выдать отцу долгожданный тулуп к зиме, сказал, что закажет для него новую камчу у знаменитого мастера-казаха. Но и этого мало - другие возчики, заметив милости десятника отцу Андрея, прониклись уважением к Анютину-старшему, и во время обеда, когда артель столовалась вкруг, доверили именно ему хлебать суп прямо из котла и делить мясо, себе оставив мозговую кость.
Счастье отца было безмерным. Мать тоже вся светилась, не зная, как угодить сыну и какой кусок подать ему.
Андрей впервые в жизни восседал во главе стола, рядом с отцом, и, хотя и было тесновато, чувствовал не только давно позабытый уют, исходящий от отцовского тела, но и плохо сдерживаемую гордость. Разогретые мясные консервы и жаренная на казенном сале картошка приятно грели живот, спирт хмелил голову. Ему хотелось всех любить и гладить по головам.
Внезапно забрехал дворовый пес Полкан.
Мать взглянула в окно, испуганно всплеснула руками:
- Учительша!
Мужчины сыто заржали. Теперь им бояться учительницу нечего - говорили их раскрасневшиеся лица.
Мать поспешила во двор. А когда вернулась, мужчины уже допили спирт и пели про бродягу на Байкале.
Вместе с матерью в дом вошла Алла Наумовна. Даже не вошла, а проскользнула, проникла маленькой серой мышью с приопущенными заплаканными глазами, с мокрым платочком у носа в съежившемся кулачке, вся какая-то линялая, жалкая настолько, что Андрею захотелось щелкнуть ей по носу и увидеть: взбодрится ли? Все это было так не похоже на некогда грозную учительницу, которая, не страшась даже Полкана (пес в те времена, завидев ее, поджимал хвост и лез спиной в будку) врывалась в дом Анютиных и метала гром-молнии по поводу неуседливости и плохого поведения Андрея, что старший Анютин, дотоле страшившийся ее не менее, чем гнева председателя рабочкома, выдвинул грудь колесом и, оборвав жалобу учительницы на полуслове, изрек:
- Что, падаль, плакаться приперлась? А как куражилась здесь над нами, забыла? - хрястнул кулаком по столу так, что пустая чекушка повалилась, а самовар громыхнул, - Ма-алча-ать!
И без того съежившаяся учительница от крика этого усохла до почти невидимых размеров.
- Простите, товарищ Анютин, - пролепетала она, - Видит Бог - не нарочно. Добра вашему Андрею желая.
- Добра, говоришь? - растаял при виде ее покорности отец, - А не брешешь?
Желание покуражиться в ответ за десятилетнюю свою приниженность перед непонятными ему интеллигентами все же возобладало над великодушием, и он, нимало не смущаясь присутствием сына и жены, продолжил:
- А у самой что: сиськи-письки нет, в сральню не ходишь?  Только книжки читаешь да красивые слова говоришь?
- Правда ваша, товарищ Анютин. - отвечала учительница, не смея поднять глаза и покорно снося ямщицкое хамство.
- Тварь ты безродная! - заявил тут отец, - Пацан перданул на уроке, а ты его - на два часа без обеда. И моему хозяину сообщила. Помнишь?
Как не помнить? Это помнили все. За сей поступок, совершенный еще до революции подготовишкой первой мужской гимназии, отец лишился выгодного места у купца Салима Жимбаева, и только чудом нашел другую работу, позволившую ему не попасть на фронт и наскрести денег на учебу сыну. Приказчик купца, когда выгонял отца, говорил ему: «Не со свиным рылом лезть в калашный ряд. Возчику должно век оставаться возчиком. И сын твой будет возчиком, и внук, и правнук». Отец тогда напился, бил гужами сына по провинившемуся месту, зажав голову между своих колен, повторяя слова приказчика и крича: «Убью! Стервец! Ты у меня выучишься в люди! Ты у меня станешь человеком! У-у-у, выродок! Ни ты, ни внук, ни правнук - никто чтобы возчиком!» Бил до тех пор, пока Андрей не потерял сознание и не обвис шеей между его ног.
И вот теперь виновница той сцены стояла перед семьей Анютиных, и была готова вынести любое унижение. А отец принялся вспоминать обиды одна за другой. Остальные, не смея его прервать, слушали и поражались не столько злопамятности главы семейства, сколько той бездне грязи и подлости, что сумела вылить на их семью учиельница.
- Да ну ее, пап, - сказал  уставший от воспоминаний Андрей, - Пусть скажет, что ей надо, и проваливает. Мам, принеси ведро. Сейчас блевану.
Мать бросилась за ведром. Отец с торопливой услужливостью убрал тарелку с закуской от наклонившегося к столу сына. Анна Наумовна, уловив паузу, зачастила:
- Андрей... Товарищ Анютин, миленький, помогите!.. Вы же нас завербовали, дали нам задание... Мы исполняли, мы следили...
- Чего? - скривился Андрей, чувствуя, что его действительно вот-вот стошнит, - Чего? - повторил.
Отвел от учительницы взгляд - понял, что обойдется. Вернул назад - желудок вздернулся. Обернулся на мать с ведром - полегчало.
- Вы вот что... - сказал тогда, глядя в сторону, - По делу, говорите? - и стукнул кулаком по столу, - А разглашение! - и перешел на «ты», - Смотри у меня!
- Ой! - вскрикнула Костикова, и сунула платочек в рот, - Пфофтите! Пфофтите, пфофафуйта! - выдернула платочек, - Я не знала! Я совсем другое хотела сказать!
- Ну, так говори, - разрешил Андрей, склоняясь над ведром, - Кто тебе мешает?
И Костикова рассказала, что Олег Иванович продежурил на кладбище всю ночь, утром передал дежурство ей, а сам пошел домой, чтобы поесть и поспать днем, а после обеда сменить ее. Но ни после обеда, ни вечером он так и не появился у могилки сына. Она решила тогда бросить пост («Простите меня! Простите ради Бога!» - добавила при этом) и, придя домой, узнала от соседей, что за ее мужем пришли два человека в штатском, представились сотрудниками ОГПУ и увели с собой. («С вещами!» - отметила она). Соседи после этого рассказа добавили уже от себя: если Олега Ивановича признают власти государственным преступником, то жена его должна будет тотчас покинуть занимаемую жилплощадь.
Самым нелепым в этой истории было то, что нынешний учительский барак с коммунальными квартирами - это бывший частный дом самих Костиковых, экспроприированный у них в восемнадцатом году по ошибке, но так и не возвращенный учителям школы второй ступени.
- В школе завтра заседает партячейка, - продолжила между тем Костикова, - Повестка дня: «Имеет ли право Алла Наумовна учить советских детей?»
Все это она выпалила на едином дыхании, закончив, все же жалостливо:
- Я этого не переживу!
«Старуху лучше убить!» - мелькнуло в пьяном сознании Андрея.
- А почему вы пришли ко мне? - спросил он, - Почему - не к Айтиеву?
- Так как же?.. - захлопала глазами Алла Наумовна, - Вы же нам поручили.
- Я? - переспросил Андрей, - Не помню, - повернулся к отцу, - Ты помнишь?
- Нет, - твердо ответил отец, и принялся суровым взглядом буравить лицо Костиковой.
- Но как же! - попыталась добиться своего Алла Наумовна, - Вы же только сейчас... Государственная тайна!
И тогда в голове Андрея созрело решение:
- Я этого не говорил, - заявил он.
Учительница словно не услышала столь откровенного отказа.
- И тогда на кладбище, - продолжила, - Помните?
Андрей поднял от стола взгляд - и вдруг отчетливо понял, что если сейчас не прогонит ее, то непременно сблюет. Тогда он поднялся, чувствуя, как некрепки его ноги, задел рукой ведро, которое мать продолжала держать перед ним, и сказал:
- Вот что, ГОСПОЖА Костикова... Никакого задания я вам не давал, и нигде с вами не встречался. И встречаться не желаю. А если ваш муж - контра и антисоветчик, а я - бывший его и ваш ученик, то это вовсе не значит, что вы имеете право врываться в мой дом и оскорблять меня своими выдумками. Так что пойдите вон - и обращайтесь по инстанциям. Согласно закона.
Костикова после этих слов тихо ретировалась. Страх, запечатленный на ее лице, вызвал в сердце Андрея не сочувствие, а злобную ревность.
- За это надо выпить! - сказал отец, восторженно взирая на сына снизу вверх.
Обе чекушки с разбавленным спиртом оказались пусты.
- Сходи к Айтиеву, - предложил отец, - Объясни - не откажет.
Но соседа дома не оказалось. Гульнара-апа, жена Айтиева, поняла срочность просьбы сама, и добыла из-под одеял бутылку «рыковки», правда початой. Андрей пообещал вернуть завтра - и поспешил домой.
Отец, не дождавшись сына, мирно похрапывал, уронив лицо в тарелку с винегретом.

7. УЧИТЕЛЬНИЦА
Разбудил Андрея голос матери:
- Андрей,.. - звала она почтительно и тревожно, - Андрюшенька! Тебя твой начальник зовет... - и  трогала его за плечо бережно, словно лаская.
Услышав слово «начальник», Андрей распахнул глаза и почувствовал себя на мгновение трезвым.
- Где? - спросил, и сбросил одеяло с ног. Он не помнил, как раздевался и ложился спать, но обнаружил себя в нательном белье и под одеялом; «Мама, наверное, раздела»,- подумал, - Я сейчас.
Мать, поставив свечу на стол, пододвинула поближе к кровати табурет с аккуратно сложенной на нем одеждой, и отошла, отвернувшись - негоже бабе, даже если она родная мать, видеть мужчину неодетым.
Нырнув в рубаху и штаны, Андрей выскочил в сени. Там присел на лавочку, крутанул лежащие рядом портянки, сунул ноги в сапоги, и бросился из дома вон. Скатился по ступеням крыльца и, едва не наступив на лежащего посреди двора Полкана, помчался к воротам дома Айтиева.
Уже распахнув калитку, обнаружил, что время позднее, следовало бы и постучать.
Айтиев стоял на крыльце, смотрел в сторону заходящего за крыши домов солнца, курил. Увидел запыхавшегося Андрея, довольно улыбнулся.
- Что случилось? - спросил, - Пожар или что похуже?
Андрея как водой облило. Может, мать что напутала? Или кто другой его звал?
- Мать сказала - звали вы, - сказал он, встав под крыльцом и задирая голову.
- Да нет, не к спеху, - сказал Айтиев, - Но раз пришел... - затянулся папиросой, и выдохнул дым поверх Андреевой головы, - Ты оказывается этого учителя знал.
- Знаю, товарищ Айтиев, - выдохнул Андрей, чувствуя, что сейчас он готов сказать что угодно, лишь бы Айтиев понял все правильно, чтобы не подумал вдруг, что стажера ОГПУ связывает что-то с контрреволюционером Костиковым, - Со школы еще знаю. Он, гад, измывался над нами. Меня замордовал...
Но Айтиев перебил:
- Я не про то время. Я про то, что ты его вербовал.
- Я? - попытался солгать Андрей. Но поперхнулся и закашлялся.
- Видишь - врать еще не умеешь, - заметил Айтиев, и щелчком отправил окурок в полет опять-таки над Андреевой головой, - А он сказал, что ты вербовал его в члены подпольной организации « За буржуазно-демократический Туркестан».
- Товарищ Айтиев! - вскричал тут Андрей, - Врет он! Честное слово, врет! Да ни единым словом! Ни единым духом!.
В голосе его проснулись рыдания. Еще один звук - и расплачется.
Айтиев все тем же спокойным голосом  сказал:
- Конечно врет. А только как докажешь? Кто из вас двоих врет больше? Ведь ты встречался с ним на кладбище? Разговаривал?
«Пропал!» - мелькнуло в голове Андрея.
- Я же не отказываюсь, товарищ Айтиев, - сменил он тактику, - Я хотел вам доложить, да не успел...
И Андрей вкратце рассказал начальнику уездного отдела ОГПУ о том, как отец Борис отказался следить за могилой Сороки, а супруги Костиковы согласились.
- Это грубая и непростительная политическая ошибка, товарищ Анютин, - сурово произнес Айтиев, - Просить первого попавшегося прохожего заниматься слежкой в пользу ОГПУ - это должностное преступление.
- Но я... их знал... - проблеял Андрей, - Еще с гимназии.
- Тем более, - твердым голосом оборвал его Айтиев, - Еще в гимназии вы должны были увидеть, что перед вами - люди с устоявшимися буржуазными взглядами и моралью. Им доверять нельзя ни в чем и никогда.
- Я понимаю... Я виноват.
- Значит, вы согласны с тем, что вы доверили операцию человеку, который был недостоин доверия? Так, товарищ Анютин?
Андрей почувствовал, как напрягся его мочевой пузырь, а плечи охватил холод. Окончательно не навалить в штаны ему помогло то, что он обратил внимание на слово «товарищ», а не «гражданин», и тем более не «господин».
- Я никогда... Я исправлю...
Слова выскакивали из Андрея помимо его сознания, сами по себе:
- Простите... Только прикажите... Я исправлю...
- Исправишь, - вдруг согласился Айтиев, и рассмеялся, - Эх, ты... дурачок... Скажи спасибо, что не написал он об этом - забыл. А говорил одному мне, без свидетелей.
Андрей почувствовал, как в штаны потекла липкая жидкость, а железные тиски, сжимавшие только что его тело, ослабли.
- Товарищ Айтиев... - чуть не заплакал он, - Товарищ Айтиев...
- Ну, хватит, хватит, - довольным голосом произнес тот, - Что знаю - умрет во мне. Если мы с тобой останемся друзьями, конечно, - и вдруг с неожиданной мягкостью в голосе спросил, - А мы друзья?
- Товарищ Айтиев! - только и мог сказать в ответ Андрей, ощущая внутри себя страх вперемежку с восторгом.
- Ну, а раз друзья, то объясни: какого хрена тебе вздумалось наблюдать за могилой Сороки?
- Агент из Китая... - начал было Андрей, но тут же спохватился и взял себя в руки, - Извините, товарищ Айтиев. Я хотел сказать, что согласно вашего задания, я решил, что названная вами личность может посетить кладбище, потому что долгое отсутствие человека в родных местах подразумевает...
- Не продолжай, - кивнул Атабаев, - Мысль хорошая. Хвалю. Но болтать на улице - это все же... - и по-учительски погроизил  пальцем.
На этот раз угроза не показалась Андрею страшной.
- Он просидел там всю ночь, - похвалился Андрей, - А потом весь день просидела его жена.
- Откуда знаешь? - спросил Айтиев.
Голос его показался Андрею встревоженным.
- Она сама сказала, - растерялся Андрей, - Вечером.
- Где?
- У меня дома, - убитым голосом произнес Андрей.
- Зачем?
 - За мужа просила. Но я сказал...
Андрей внезапно почувствовал напряженность, которая словно исходила из Айтиева, и потому поспешил объясниться:
- Я же понимаю. Чекист должен быть чист разумом и сердцем. Нам на курсах говорили...
- Заткнись! - оборвал его Айтиев. И опять в его голосе звучало то спокойствие, от которого у Андрея похолодели ноги, - Дуй сейчас же к Костиковой - и арестуй ее. Приведи в изолятор. Допрос - утром. Ясно?
 Андрей понял, что отвечать надо лишь утвердительно, ибо нарушить приказ ему и в голову не пришло, а задуматься о причинах и последствиях поступка было уже некогда.
- Исполнять! - рявкнул Айтиев.
И Андрей рванул со двора со скоростью испуганной собаки.
Уже на улице сообразил, что штаны мокры - и побежал переодеться.
Мать встретила его в сенях. Взгляд ее был испуган и жалок. Свеча светила на лицо снизу, отчего глаза ее проблескивали маленькими искорками из черных провалов.
- Все хорошо? - только и спросила она.
- Давайте штаны, мама, - ответил, - Любые. Быстро.
Она исчезла, а он, скинув сапоги, снял брюки и кальсоны.
Мать вернулась с выходными брюками отца.
Он, ни мало уже не стесняясь ее, переоделся, достал с полки под потолком кобуру с пистолетом.
- Квасу, - потребовал.
В тот же миг в руке у него оказался ковш с квасом. Выпил, дохнул матери прямо в лицо:
- Ха! Водкой воняет?
Она кивнула.
- Тогда сойдет, - сказал, - Я быстро. Срочное задание.
Он убежал, и не видел, как мать медленно опустилась к брошенным им одежде и исподнему, принюхалась к исходящему от них запаху, вздохнула и, подняв все это, понесла на улицу. Там она налила воду в деревянное корыто, стоящее у дворового колодца, замочила штаны и кальсоны, долго терла их, думая горькую материнскую думу. Потом выжала белье, и повесила на ветке груши у свинарника.
Глаза ее, долоте сухие, вдруг разверзлись - и две мокрые полоски, блестя при лунном свете, пролились до самого подбородка....

Андрей к тому времени уже добежал до улицы Электрической, что идет вдоль забора мечети, распахнул ворота и застучал в большую, изъеденную червями-древоточцами дверь. Вышедшему на шум мужчине он объяснил, что желает видеть Аллу Наумовну Костикову.
- Она съехала, - был ответ.
- Куда?
- Не знаю, - ответил заспанный  жилец, и попытался захлопнуть дверь перед Андреем.
Но тот сунул ногу в щель, и повторил вопрос.
- Говорю же, не знаю! - недовольно пробурчал мужчина, - Пришла вечером, собрала вещи - и ушла. Сказала, что навсегда.
Андрей оторопел:
- Почему?
- Вы, молодой человек, не понимаете? - ухмыльнулся жилец, - Ее мужа ЧК забрала. Если она не исчезнет - ее саму заберут. Только это между нами, - и прикрыл указательным пальцем улыбку.
Дверь закрылась - и Андрей остался на крыльце один.
Новость оглушила его. Старуха оказалась расторопней, чем он мог предположить. Явиться теперь к Айтиеву без Аллы Наумовны, понимал он, - значит подписать себе приговор. В лучшем случае, его уволят из ОГПУ и отправят на шерстомойку, если там еще есть место. На Бирже труда рабочие месяцами в очереди стоят. В худшем же... Он вспомнил рассказы более опытных сотрудников ОГПУ, обучавшихся с ним на курсах, что значит, если из рук чекиста ускользнул агент контрреволюционного подполья, - и ощутил, как по спине пробежал холодок.
Но если она решила уехать из города, продолжил он рассуждения, то можно это сделать только обратившись в конно-транспортную контору. Не на вокзал же ей идти. А контора работает круглосуточно.
Андрей отправился к Зеленому базару .

Сидящий за конторкой мужчина с бородкой-эспаньолкой, похожий на кого-то из конквистадоров из учебника по Всеобщей истории, сразу понял о ком идет речь, когда Андрей принялся описывать беглянку.
- Ты про Аллу Наумовну, что ли? - спросил, - Учительницу? - и тут же ответил, - Уехала.
- Давно? - упало сердце Андрея, почему-то до сих пор уверенного, что Костикова все-таки могла по каким-то причинам задержаться в городе.
- Часа три уже. Сказала, что в Пишкек собралась, а сама по Кауфмановской помчалась. Я заметил.
Дорога по Кауфмановской (по-новому Коммунистической) вела не в Пишкек, а в Ташкент, а точнее даже - до железнодорожной станции Бурное, куда доходили поезда из России. Если она доберется до Бурного, то тогда найти ее среди городов и весей огромной России будет невозможно...
Можно, конечно, дать телеграммы в Бурное, в Белые Воды, в Черняев, в Арысь, чтобы тамошние чекисты проверили все поезда и арестовали Костикову. Но это будет обнародованием того, что он - Андрей Анютин - совершил уже вторую оплошность - упустил преступницу ...
А может лучше кинуться в погоню самому? Предъявить конквистадору удостоверение сотрудника ОГПУ, реквизировать лошадь и помчаться по короткой дороге на перевал Куюк, арестовать Костикову в пути?
Но вся беда в том, что будучи сыном возчика, не имеющего собственной лошади, Андрей любви к коням не испытывал, хотя с младенчества был вынужден возиться с хозяйскими конями, ухаживать за ними, чистить их. Верхом же ездил он только на неповоротливых, сильных тягловых лошадях, на скакунах не довелось ни разу. А предполагаемый шестидесятиверстовый вояж подразумевал не только хорошую всадническую подготовку, но и знание особенности верховой породы, умение держать нужную скорость в пути, щадящую и себя, и животного. А когда надо останавливаться и отдыхать? А случись коню в дороге пасть - тогда вовсе не оберешься проблем. Андрей уже слышал истории от курсантов о том, какими карами  грозили руководители ОГПУ своим подчиненным за незаконную реквизицию лошадей, верблюдов и даже ослов.
- А вы кто будете? - внезапно спросил человек с эспаньолкой, - Не Андрей Анютин?
- Да, - кивнул юноша, - Анютин.
- Тогда для вас письмо, - объяснил свою догадку человек, и протянул конверт, - Она сама оставила. Очень просила передать.
И глаза его маслянисто блеснули. По всему было видно, что работник конно-транспортной конторы решил, что участвует в некоем амурном деле и видит сейчас перед собой несчастного влюбленного, покинутого некогда известной на весь город красавицей. Ведь люди его возраста помнили еще и приезд Аллы Наумовны в Аулие-Ату с мамой, и ее бурный роман с заводчиком Мальцевым, внезапный их разрыв и не менее внезапную свадьбу с красавцем учителем Олегом Ивановичем, изрядным дотоле ловеласом. Объяснения случившемуся были тогда разными - и, в конце концов, все они бы сформулировались в одну версию, пусть и несправедливую, но удовлетворяющую всех, если бы... Если бы не внезапная смерть Мальцева на байге по случаю какой-то киргизской свадьбы. Смерть эта сразу лишила Аллу Наумовну ореола героини, представила ее обычной женщиной, решившей не искушать судьбу и соединиться с учителем гимназии.
На конверте была фамилия Андрея, внутри письмо.
«Умоляю, простите! Я - дура, дура, дура!.. - прочитал он, - Не надо было мне приходить. Я уезжаю. Навсегда. Умоляю, не ищите меня. Я забуду все. Навсегда! Прощайте. И еще раз простите. Простите. А. К.».
Полный сумбур. И почему А. К., а не А. Н. - Алла Наумовна? И вдруг понял - Алла Костикова!
Он впервые подумал о ней без отчества - и от того письмо прозвучало сразу иначе, чем при первом чтении: из истерического опуса политической беглянки оно сразу превратилось в бессвязный лепет несчастной влюбленной. Если дать прочесть это письмо конквистадору, то уже завтра весь город будет говорить о последней любви бывшей любовницы заводчика Мальцева - и Андрей в глазах местных барышень разом превратится в современного Дон-Жуана.
Внезапно Андрея озарило:
- У вас сегодня были транспортные происшествия? Никто не пострадал?
- Как не пострадал? - почему-то обиделся конквистадор, - Ямщику конь ухо откусил. Пролетка опрокинулась на Арычной, - достал из конторки амбарную книгу, распахнул в нужном месте, стал читать, - На спуске с перевала Куюк кони понесли, пассажир упал в пропасть.
- В котором часу? - спросил Андрей.
- В тринадцать часов, - ответил конкистадор, - Вот, пожалуйста, у нас все записано.
Андрей взглянул в протянутую книгу - и сердце его радостно екнуло: почерк размашистый, между слов большие пропуски.
- Пассажира нашли? - спросил он, - Который упал в пропасть.
- Да какая там пропасть - метров полста всего, - ответил конкистадор, - Сам ямщик за ним слазил, погрузил и доставил в город. В морге, говорят, уже опознали его. Пьяный он был - стало быть, сам и виноват, возчик не при чем.
Это было более, чем удача! Андрей показал конквистадору удостоверение еще раз, и попросил оставить наедине с амбарной книгой.
Разом посеревший от страха бородач выскочил из-за конторки  подобно пуле из ствола ружья. Захлопнул за собою дверь, громко крикнул сидящим в соседней комнате ямщикам:
- Тише, сволочи! Чтоб ни гу-гу!
И понятливые ямщики замолчали.
А Андрей взял с конторки ручку, макнул в чернила и дописал три буквы: к слову «пассажир» добавил "ка", а к слову «упал» - «а». Дождался, пока чернила высохнут, приобретут одинаковый с остальной надписью цвет,  положил ручку на место.
Встал из-за стола и вышел на улицу - чтобы в ямщицкой не видели его, а конкистадор не знал точно, когда сотрудник ОГПУ покинул его служебное помещение.
Конверт с письмом от Костиковой намеренно обронил у самых дверей конторки - пусть посплетничает старик о поздней любви дамочки из бывших к сыну возчика из шерстомойки.

8. АЙТИЕВ
 Сообщение Андрея о том, что Алла Наумовна погибла во время попытки сбежать из города, не вызвала у Айтиева никакой реакции. Он только спросил:
- Вдребезги?
- Головой о камень, - не моргнув глазом, ответил Андрей.
Айтиев кивнул в сторону заднего сидения в автомобиле, сам сел рядом с шофером. По дороге лишь однажды обернулся, сказал:
- Оживет - пожалеешь.
Андрей понял, что Айтиев решил его сообщению верить не до конца.
- В журнале регистрации транспортных происшествий... - начал он, и вдруг вспомнил, что точно такой же журнал должен быть и в милиции. Ведь именно там дают документ, подтверждающий насильственную (либо в результате несчастного случая) смерть человека и дозволяющий родственникам предавать труп земле. Помнится, в общежитии на курсах кто-то схохмил по этому поводу и по поводу трупа Ленина, до сих пор не вынесенного из Мавзолея. И если Айтиев захочет проверить...
Но Айтиев сказал:
- Какое нам до нее дело? Сдохла - и сдохла. Своих дел -невпроворот.
Выходя из машины, протянул Андрею ключ от кабинета.
- Держи, - сказал, - А то ходишь, как бездомный. Небось, кто-то уже просил?
Андрей решил без особой нужды не врать - и кивнул.
- Комендант?
Снова кивнул.
- Ему дай, - разрешил Айтиев, - Полезный человек. Ты у него сгущенки попроси. У него запас.
Этот человек, казалось, знает все обо всех. Может, он и о сейфе знает? И Андрей поежился.
Вошел в собственный кабинет, стал раскладывать папки на столе. Чистую бумагу сунул в ящик, вспоминая, как в Гражданскую войну в школе приходилось писать на полях книг, добытых из недр гимназической еще библиотеки.
Внезапно в дверях появился вестовой, и сказал, что Андрея вызывает Айтиев.
Пришлось идти за вестовым, на ходу одергивая новую гимнастерку, стараясь придать лицу вид сосредоточенный и недоумевая при этом, зачем так скоро понадобился он начальнику, с которым расстался четверть часа назад.
- Доложи о ходе следствия по делу белогвардейского шпиона из Китая, - потребовал Айтиев, едва Андрей возник на пороге кабинета, - Какие документы подготовлены и каковы дальнейшие действия?
Андрей понял, что счастливая беззаботная пора окончилась. От него ждут четкой оперативной работы.
- Поговорил с дядей Пашей, - начал он отчет, - Тот категорически отказался сообщить что-либо о резиденте, даже если таковой появится.
- Меры принял?
- Какие меры? - не понял Андрей.
- Подготовь постановление об его аресте - и мне на подпись, - распорядился Айтиев, - Кстати, кто он?
- Кто? - опять не понял Андрей.
- Твой дядя Паша.
- Ну... он не дядя... Он - исправник бывший.
- А, этот, - кивнул Айтиев, - Давно пора. Зажился.
Слова эти столь четко перекликались со словами дяди Паши о себе, что Андрею стало не по себе.
- Дальше, - потребовал Айтиев.
- Я надеюсь, что при допросе... - начал Андрей робким голосом.
- Хорошо, - оборвал его Айтиев, - После допроса доложишь. У тебя все?
- Все.
 Вернувшись в кабинет, Андрей написал постановление об аресте банщика, отнес машинистке, которая, не глядя, быстро отстучала стандартный текст через три копирки.
- Фамилию сам от руки впиши, - сказала, - Остальное - про запас.
Потрясенный будничностью и деловитостью происходящего, безразличием, с которым решается судьба неизвестного здесь никому банщика, Андрей лишь кивнул и, держа в руках четыре листка бумаги, вошел в кабинет Айтиева.
Распахнул дверь - и увидел там сидящего со связанными руками дядю Пашу. Старик обернулся к нему, обнаружив заплывший в синяке правый глаз и полоску крови в уголке губ.
Однако, оставшимся глазом дядя Паша видел достаточно, чтобы сразу узнать Андрея.
- Вот и встретились, сынок, - сказал он, едва шевеля губами, - Не ожидал?
Андрей проглотил слюну и, не глядя на дядю Пашу, прошел к Айтиеву.
- Вот, - сказал, протягивая стопку постановлений, - Я приготовил, - и неожиданно робким голосом добавил. - Не поздно?
- В самый раз, - улыбнулся Айтиев, и черканул четыре подписи подряд, - Зайди в канцелярию, поставь печати и возвращайся..
 В канцелярии, пока доставали из сейфа печать и оставляли кляксовидные шлепки на постановления без фамилий, Андрей все думал: рассказал дядя Паша Айтиеву о тайнике с ключом или нет? Если рассказал, то Андрею следует придумать какую-нибудь отговорку... Ну, допустим, что о тайнике-сейфе он услышал вчера от старика-узбека из бани, что в выдумку эту не поверил и спросил о ключе у дяди Паши просто так, ради шутки, а потом о той шутке забыл.
Но по дороге из канцелярии в айтиевский кабинет вдруг вспомнил, что стена пристройки не просохла еще. Темное пятно на том месте, где Андрей заделал ее, выдаст его с потрохами. Что делать?... Ответа не было...
Но и стоять с бумагами в руках перед дверьми айтиевского кабинета - значит вызывать ненужное удивление у сослуживцев. Андрей толкнул дверь, так и не решив, что сказать, если возникнет вопрос о сейфе.
- Принес? - спросил Айтиев, - Покажи гражданину.
Андрей поднес к лицу дяди Паши постановление об аресте.
- Теперь все по закону, господин правовед? - спросил Айтиев.
Старик молча кивнул, и отвернулся от бумажки.
- Советская власть чтит законы, - продолжил Айтиев, - Требуется постановление - пожалуйста. Нужен суд - тоже пожалуйста, суд скорый и правый.
- У вас не суд - у вас трибунал, - не преминул огрызнуться упрямый дядя Паша, - Суд бывает с присяжными.
- Хорошо, пусть трибунал, - согласился Айтиев; достал папиросы из стола, закурил, предложил одну дяде Паше, - Не откажетесь?
- Откажусь, - ответил старик.
- И агентов белогвардейской разведки не знаете?
- Не знаю.
- И ни с кем подозрительным после Октября 1917 не встречались?
- Не встре... - начал было старик, но вдруг взмотнул головой и спросил сам, - Зачем вы это? Решили расстрелять - расстреливайте. Нынче Россия свинца не жалеет.
- Хорошая фраза, - согласился Айтиев, - Жаль, что умрет вот в этих самых стенах. Но ведь нам что от вас нужно? Явки, пароли, имена. Кстати, как называется ваша организация?
- Назовите, как хотите, господин чекист, - ответил старик, - Ведь будь против вас хоть какая мало-мальская оппозиция, вы бы здесь не сидели. Нет в России сил противостоять Советской власти.
- Это так, - согласился Айтиев, докуривая папиросу и туша ее о пепельницу, - В России нет, а в Туркестане есть. Правильно, товарищ Анютин?
- Да, конечно, - кивнул Андрей, в разговор не вслушивающийся и думающий только о том, чтобы не был упомянут сейф.
- Вот видите, - снова обратился Айтиев к дяде Паше, - Если мои сотрудники говорят, что я не ошибаюсь, то значит, я должен сделать все, чтобы они не ошибались во мне. Я утверждаю, что в городе действует законспирированная белогвардейская организация, а вы - ее активный член. Других мнений быть не может.
- Прямо-таки иезуитская философия, - грустно усмехнулся старик, - Но я подыгрывать вам не стану. Забейте хоть до смерти.
- Раз просите - забьем, - согласился Айтиев, попросил Андрея, - Конвойного позови.

Андрей вышел из кабинета. В коридоре конвойного не было. Пришлось идти в Красный уголок. Конвойный был там - рассматривал стенд «Ленин и теперь живее всех живых, наше знамя, сила и оружие». Муаровая лента на самом большом портрете вождя висела только чудом - и, когда Андрей окликнул конвойного, тот обернулся, вызвав движение воздуха, лента упала.
Андрей с конвойным бросились поднимать ее - и стукнулись лбами.
Раздался сочный русский мат - и Андрей полетел спиной к стене. Хотел вскочить - ствол винтовки уперся ему в грудь.
- Ты, парнишка, извини, - сказал конвойный, - Только сперва успокойся, тогда отпущу. Не нарочно я - с устатку. Цельную ночь на Карасушке бабахали.
На реке Караса расстреливали контриков.
Андрей смотрел в черный глазок ствола и слушал теплый голос конвойного. Это был тот самый мужик, что бил Костикова. И ударил он Андрея конечно не со зла, а сгоряча (не из-за муаровой же ленты). И тогда Андрей, чтобы разрядить обстановку, рассмеялся:
- Здорово ты меня, - и протянул руку.
Конвойный поднял винтовку стволом вверх, помог Андрею подняться с пола, еще раз сказал:
- Не нарочно. С устатку.
- Пойдем к Айтиеву, - сказал Андрей, и первым вышел из Красного уголка.
Муаровая лента так и осталась лежать на полу.

Когда дядю Пашу увели, Айтиев сказал оставшемуся в кабинете Андрею:
- Произвести арест должен был ты. И к тому же еще вчера. Если бы я не подстраховал тебя - банщика уже не было бы в городе.
- Товарищ Айтиев! - воскликнул Андрей, - Я же не знал! И у меня постановления на арест не было.
- А это что? - указал Айтиев на руку Андрея, в которой тот продолжал держать пачку отпечатанных и завизированных постановлений об аресте, - Сколько их там?
- Четыре... - ответил Андрей растерянным голосом, - Но одно уже...
- Стало быть, осталось три, - кивнул Айтиев, - Бумагу всегда можно написать, а преступник может успеть исчезнуть. Тебе ясно?
- Да.
- Ну, а раз ясно, то доложи о своих планах.
Меньше всего Андрею хотелось отвечать именно на этот вопрос. Какие могут быть планы, если ключ от сейфа до сих пор находится в подоконнике айтиевского дома, если в милицейских протоколах отмечен труп мужчины, а не женщины, если два человека, которые могут сообщить компромат об Андрее, находятся в лапах Айтиева?
- Д-доп-прос? - нерешительно предложил он, - А когда дядя Паша признается...
- Он – это уже не твоя забота, - оборвал его Айтиев, - Твоя задача найти остальных. Из Москвы пришел приказ: сроки раскрытия белогвардейского подполья сократить до пяти дней. Три прошло, осталось два.
- Как - два? - ужаснулся Андрей.
- Да, два, - вздохнул Айтиев, - Надо поторапливаться. Так что уже к сегодняшнему вечеру надо знать поименно и арестовать всех, завтра допросить, а послезавтра с утра доложить в Москву о проделанной работе.
- Но... кто он - резидент? - спросил-таки Андрей, - Мужчина? Женщина?
- Вот ты и выяснишь, - ответил Айтиев, - Сегодня же.
Андрей вышел из кабинета шатаясь. Если он сегодня не найдет резидента, понял он, его ждет участь дяди Паши.

9. КЛЮЧ
Как ни странно, но ни скрытая угроза Айтиева, ни естественный страх попасть в застенки ОГПУ не отвлекли мыслей Андрея от сейфа. Более того, вернувшись в свой кабинет, он никак не мог заставить себя сконцентрировать внимание на плане поиска белогвардейского резидента. Мысли все время возвращались к ключу под подоконником айтиевского дома.
Просидев без пользы около часа, Андрей понял, что остается ему только плюнуть на все, добыть ключ, а там уж будь что будет. Во всяком случае, если в сейфе найдутся хоть какие ценности, можно нынешней же ночью посадить стариков своих на какой-нибудь конфискованный рыдван, уехать в какой-нибудь Узбекистан, завести там частное дело под чужим именем - и никакой уже Айтиев его не найдет. По крайней мере, это будет лучше, чем жить под постоянной угрозой разоблачения в том, чего совершать не совершал, да и совершить не в силах...
Кстати зашел и комендант. Обменяв у него ключи на две банки сгущенки, Андрей направился домой.

Мать, испуганная видом его и воспоминанием об испачканных сыном прошедшей ночью штанах, не посмела перечить его просьбе - и пошла к Айтиевым с целью вызвать хозяйку из дома под любым предлогом. Хотя бы на полчаса.
Сам же Андрей, порывшись к семейном сундуке, добыл несколько старых, времен еще своего детства, игрушек, выбрал из них, те, что сохранились получше и выглядели поярче (фарфоровую куклу с одной рукой и голову коня из папье-маше с дыркой для палки), пошел с ними в огород. Перелез через плетень, позвал играющих во дворе ребятишек.
- Вот, - показал им игрушки, - Такие видели?
Все четыре казачонка (от двух с половиной лет до семи) расширили от восторга глазенки и распахнули рты. Рожденные в революционное и послереволюционное время, в годы, когда и кусок лепешки доставался не каждому, они и подозревать не могли, что на свете существует эдакое чудо: кукла и голова коня для игр.
Андрей отдал куклу девочке Алме. А Бахтияру, Бахыту и Бауржану показал, как можно воткнуть палку в голову коня и, оседлав его, скакать по огороду, словно настоящий джигит.
Восторгу детворы не было предела!  Покончив быстрой дракой за право пользования конской головой, старший Бахтияр поскакал в глубь сада, младшие же, воткнув между ног простые хворостинки, помчались следом, улюлюкая и вопя что-то дикое и хмельное.
Андрей повел малышку Алму домой, объяснив ей по дороге, что кукле нужно пальтишко. Алма, понимающая равно как по-казахски, так и по-русски, лишь кивала головой и шла рядом с Андреем, не в силах оторвать взгляда от нежданно обретенного сокровища. В доме она бросилась внутрь комнат, оставив Андрея в зале, которая почиталась здесь за мужскую половину, дозволенную гостям для посещения.
Андрей выглянул в окно, увидел мать увлеченно беседующую с Гульнар-апа, удовлетворенно крякнул, и бросился к среднему окну.
Сунул руку под правый угол подоконника, нащупал какую-то выпуклость, нажал...
Подоконник не пошевелился.
Андрей пробежал пальцами по низу доски еще раз - больше выпуклостей, скрывающих возможную кнопку, не обнаружил. Нажал тогда на прежний бугорок еще раз  и потянул подоконник на себя.
Доска сдвинулась, обнаружив между своим ребром и оконной рамой длинную узкую нишу. В ней лежал большой ржавый ключ и несколько свернутых в рулон бумаг, покрытых тонким слоем пыли.
Бумаги и ключ Андрей сунул в карман, быстро задвинул доску на место. Раздался щелчок - и тотчас в комнате появилась Алма с фарфоровой куклой в руках и огромным отрезом ткани, который весил никак не меньше ее самой. Лицо девочки было напряженным, глаза вылезли из орбит.
- Нет, нет, - улыбнулся Андрей малышке и бросился к ней на помощь, - Это слишком много, - взял из рук ее отрез, положил на один из сундуков в комнате, - Лучше пойдем с тобой к маме, попросим ее помочь нам.
Девочка, не отрывая взгляда от отреза, согласилась. Так и пошла, держась за Андрееву руку и повернув голову внутрь залы.
Гульнара-апа, увидев куклу в руках дочери, растрогалась необычайно. Она залопотала по-казахски так быстро, что Андрей едва успевал понимать смысл ею сказанного. Здесь были и благодарность, и удивление по поводу существования на свете фабричного изготовления игрушек, и радость при виде счастливого личика девочки, и многое, многое другое. В конце концов, она сказала, что даст ему за куклу целых две бутылки водки.
- Спасибо. Не надо, - ответил Андрей, - Это просто мой подарок вашим детям. Вы лучше найдите разноцветных тряпок и помогите Алме сшить для куклы платье. А то она принесла вот такой отрез ситца.
Услышав про ситец, Гулнара-апа испуганно всплеснула руками, и побежала в дом. Еще бы не бежать. В прошлом году на Октябрьские праздники ударникам выдавали по два метра как раз такого ситца. Получившие мануфактуру, плакали от радости, а не ударники кусали губы до крови. Тридцать четвертому ударнику не хватило полуметра, так такой скандал учинился, что председатель рабочкома полетела со своего места.
- Зачем отдал? - спросила мать, - Можно было на базар снести. Сейчас кукол днем с огнем не сыскать.
- Ничего, мам, - ответил Андрей, ощущая в кармане приятную тяжесть ключа, - Это - дочь моего начальника, его любимица. Смекаешь?
- Что он - куклу любимице купить не в состоянии? - проворчала она, - Каждый день ему везут, везут. Вечером везут, ночью везут.
- В состоянии или не состоянии, а не купил, - парировал Андрей, не любивший домашних разговоров о «взятках впрок» и о том, что при господине исправнике подобного мздоимства не было, - Это будет первая кукла у нее, самая любимая.
Мать покачала головой, пошла к своим воротам.
Андрей крикнул ей, что сегодня вернется поздно, и пошел по улице, покуда еще сам не зная куда. Ключ лежал в кармане, но путь в пристройку дома Айтиева был покуда заказан - мальчишки носились по саду верхом на палках.
«Может, могилу Сороки навестить? - подумал, - Чем черт не шутит?»

10. АРЕСТ
Устроившись под ракитой, где он несколько дней тому назад разговаривал с отцом Борисом, Андрей принялся разглядывать могилы. Дореволюционные обелиски черного и белого местных мраморов с золотыми буквами в канавках его взора не привлекали. Простые земляные холмики - тем более. Вот могила Антонова - соседа по улице - другое дело. Его убили во время рейда ЧОНовцев на Чаткал. Привезли в город на пушечном лафете, хоронили торжественно, обещали воздвигнуть памятник за счет городской казны, но как стояла кривобокая звезда на пирамидке, так и осталась коситься над кучей полусгнивших веточек от венков. Семья ведь Антонова, знал Андрей. сразу после смерти его, покинула город, переехала в Россию.
Посетителей в тот час на кладбище не было. Монотонно гудел комар, слышались шорохи не то скользящих между могил змей, не то снующих за насекомыми ящериц. Пряно пахло мятой со стороны арыка и полынью от холмиков. Слабое журчание воды выклевывалось из липкой тишины и мерным звуком своим убаюкивало...
Андрей ударился лбом о собственные колени, открыл глаза. Разом ощутил, как болят икры от долгого сидения на корточках, как ноет поясница. Переменил позу, опять стал смотреть на холмик с пирамидой. Мнимая могилка Сороки выглядела так же затрепанно, как и прочие. Глаза слипались...
Неожиданно он почувствовал некое неудобство на правом бедре.  сунул руку в карман - и обнаружил взятый впопыхах из тайника в айтиевском доме рулончик бумаги.
Развернул, расправил складки... Письма. Почерк, скорее всего, женский. Стал читать...
«Дорогие друзья! Вот уже второй месяц, как мы на свободе. А в предыдущий раз я писала вам, как нам с Андреем удалось бежать с каторги, пересечь японскую границу на Сахалине. Местные крестьяне тут же выдали нас властям. Это письмо я пишу уже с острова Шикотан, куда нас отослали после трехнедельного содержания. У нас теперь статус иностранных поселенцев без права посещения иных островов японского государства.
По сути - это тоже тюрьма. Только на жизнь мы должны зарабатывать сами. И еще рядом нет охраны. Связи с внешним миром тоже нет. Изредка к берегу подходят рыбацкие судна и, если капитан дозволит, можно отправить с ними письмо. Получать же весточки нет никакой возможности.
Людей здесь живет мало - от силы наберется пара десятков семей. По-русски никто не понимает, с нами держатся отчужденно. Но инструмент для рытья землянки нам дали. В первую неделю даже помогали с пропитанием - давали сушенную рыбу и мясо какого-то морского животного, пахнущего рыбьим жиром и йодом одновременно. Еще здесь едят водоросли. Они здесь длинные и широкие, похожие на змей, но как они называются по-русски, я не знаю. Часто бывают туманы, и Савелий во время них кашляет кровью. Судя по всему, долго ему не протянуть.
Мы сказали властям, что мы - супруги. У него же нет никаких сил, чтобы подтвердить это. То, что в революционную бытность не предоставляло для меня проблем, здесь ощущаю пыткой. Я подозреваю, что виной тому водоросли, которые мы здесь едим изрядно...»
Андрей читал историю неизвестных ему людей, оказавшихся волею судьбы на далеком острове в Тихом океане среди чужих людей, не зная ни языка их, ни даже орудий труда. Особенно было страшно от понимания того, что все написанное в письме было правдой. Письмо обрывалось на фразе: «И при этом здесь есть даже полицейский, кото...»
Следующая пара листков была исписана карандашом и начиналось с другого полуслова:
«...канье усилилось. Он лежал на голых досках, и у нас не было чем укрыть его...»
Так что ничего об японских полицейских Андрею узнать не удалось. Впрочем, не узнал он ничего и о том, кому не удалось поспать на голых досках.
Потому что как раз в этот момент к памятнику Сороке подошла стройная женщина лет сорока в облегающем платье-костюме серого цвета, в изящной шапочке, выглядевшая столь вызывающе, что поневоле вызвала недовольство Андрея. Она склонилась к могиле, прижав к животу маленькую дамскую сумочку, и погладила пирамидку в основании, словно разговаривала с ней.
Андрей сунул бумаги за пазуху, напряг мышцы ног. В этот момент он ощутил себя готовым к прыжку хищником.
Женщина в последний раз поклонилась могилке, и пошла прочь.
Андрей бросился следом. Догнал ее у склепа купцов Пафнутьевых.
- Гражданка! - окликнул, - Прошу предъявить документы!
Женщина обернулась.
- Документы? - переспросила она, - Почему? По какому праву? Это произвол.
Андрей достал удостоверение, сунул ей под нос.
- Я - сотрудник ОГПУ, - представился он, - Извольте пройти за мной, - ухватил женщину под локоть, подтолкнул ее вперед, предупреждая, - Это пока не арест, а задержание. Если попытаетесь оказать сопротивление... - но сам тон его оказался достаточным, чтобы не продолжать угрозу.
Женщина покорилась. Она проследовала рядом с ним через весь город, не сказав ни слова.

Но уже в помещении ОГПУ ее прорвало:
- Отведите меня к вашему начальнику! - потребовала она, - Немедленно! Меня даже царские сатрапы так не оскорбляли!
Андрей растерялся. Одно дело арестовать простую мещанку, другое - женщину, которую когда-то оскорбляли сатрапы. Он стоял перед дежурным - и не знал, в какую сторону ему сворачивать с задержанной: к своему кабинету или к айтиевскому?
Дежурный скалился, но помощи не предлагал.
- Безобразие! - продолжала бушевать женщина, - И это называется - советская власть? Самодурство, а не власть!
Возникший из дверей склада комендант разрешил проблему ударом кулака в ухо женщины.
- Это я - сатрап? - спросил он, глядя на поверженную скандалистку, - У, контра вонючая!
Женщина лежала на полу и, свернувшись в клубочек, ожидала пинка. Судя по всему, опыт подобного обращения у нее был.
Комендант гаркнул:
- Встать! Руки за голову!
Этот  приказ она выполнила быстро. Ухо ее алело и на глазах увеличивалось в размерах.
- Вперед шагом марш! - в последний раз гаркнул комендант, и тут же мирно сказал Андрею, - Вот как надо, - сунул ему в руку ключ, - Спасибо.
Направление, которое придал комендант арестованной, оказалось противоположным Андрееву кабинету, потому пришлось идти к Айтиеву.
 - Проходите, пожалуйста, - сказал Андрей, открывая перед женщиной дверь, - Как просили. Начальник отдела ГПУ Айтиев Бахыт Айтиевич.
Женщина, не убирая с затылка рук, вошла в кабинет.
Айтиев, не отрывая глаз от каких-то бумаг на столе, указал им в сторону поставленного у шкафа стула.
Андрей и женщина остались стоять.
Свой звездный час Андрей представлял, конечно, не так. Но выбирать не приходилось - надо ждать, когда Айтиев дочитает бумагу и обратит внимание на них.
- А, это ты? - сказал Айтиев Андрею, подняв голову, потом перевел взгляд на женщину, - А это кто? Опустите руки.
Женщина разжала пальцы - и руки ее упали.
- Может, предложите сесть? - спросила.
- Конечно, - согласился Айтиев, - А вы кто?
- По направлению Коминтерна Мария Мюллерова, - представилась она и, достав из сумочки, которую умудрилась не потерять, красное удостоверение, протянула Айтиеву.
- Но делегация Коминтерна решила не посещать Аулие-Ату, - сказал Айтиев, просмотрев удостоверение, но не вернув его, - Потрудитесь объяснить причину вашего появления здесь.
- По разрешению руководителя делегации товарища Абельмана, - казенным голосом ответила она, - я прибыла сюда, чтобы посетить могилу соотечественника моего мужа, погибшего от рук белогвардейцев в 1919 году.
- Вы говорите о Сороке?
- Да.
- А вам известно, что он сам был белогвардейским шпионом, и что по его вине погибли разведчики Аулие-Атинской социалистической роты?
- Этого не может быть, - твердо заявила Мюллерова, - В коммунистической партии Чехо-Словакии свято чтут память об этом мужественном борце за справедливость...
- Он не был коммунистом, госпожа... - заглянул в удостоверение Айтиев, - Мюллерова. И это ваш первый, как говорится, прокол. Андрей, ты поймал важную птицу.
Женщина вскинула брови.
- Что вы хотите этим сказать? - спросила она, - Вы подозреваете меня в каком-то преступлении? В каком?
- Всему свое время, - ответил Айтиев, - Я бы хотел, чтобы вы сами сообщили о цели и характере своего задания. Учтите, мы знаем многое, почти все.
- Тогда, - язвительно произнесла она, - если вы хорошо все знаете, верните мне мои документы и как следует извинитесь. Чтобы не произошло скандала, - и добавила, - Международного скандала.
Айтиев бросил ее удостоверение в ящик стола, поднялся.
- Госпожа Мюллерова, - сказал он, - Вы обвиняетесь в том, что являетесь агентом белогвардейского подполья, отправленным в Аулие-Ату из Китая. Могила левого эсера Сороки была местом вашей встречи с членами местного филиала вашей  подпольной организации.
- Какая глупость! - рассмеялась неуверенным смехом Мюллерова, - Несусветная чушь!
- Чушь? - улыбнулся Айтиев, - А чем вы объясните свое прекрасное знание русского языка, госпожа чехо-словачка?
- Я не чешка, я - подданная Чехо-Словакии, да, - ответила она, - Но родом я - русская, из Тамбова... Впрочем, что говорить зря. Телеграфируйте в Арысь - наша делегация сейчас там. Товарищ Абельман подтвердит все, что я вам сказала.
- Телеграфируем, - согласился Айтиев, - Но прежде давайте оформим все документально, - движением руки предложил Андрею сесть на стул рядом со своим столом, пододвинул ему ручку с чернильницей и бумагу.
- У меня же есть, - напомнил Андрей, и достал из кармана одно из впрок заготовленных постановлений об аресте.
- Ну, так впиши, - приказал Айтиев, - Мюллерова Мария. Можно без отчества.
И как раз в это время в кабинет ввели дядю Пашу.
Женщина взглянула на него, и вскрикнула.
- Учительница? - удивился в свою очередь старик, - Вот и встретились...
Айтиев ткнул пальцем в строку с невысохшими еще чернилами, сказал:
- Пиши: «Кличка – Учительница».

11. ЭССЕРКА
После обеда допросов не было. Сотрудники ОГПУ в полном составе присутствовали на митинге, посвященном открытию первого в мире памятника вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину - у главного входа на электростанцию.
Меркенцы, правда, обошли аулиеатинцев, успев соорудить еще при жизни вождя каменную пирамидку со звездой и надписью на русском и арабском языках что-то там о вожде мирового пролетариата и его роли в деле освобождения трудящихся Востока. Зато Аулиеатинский Совдеп первым на планете решил соорудить бюст покойного Предсовнаркома. При этом плешивую голову и оплечье решено было водрузить на глиняный шар двухметрового диаметра с контурами материков планеты Земля.
Зрелище, представшее после сдергивания огромной черной кошмы с памятника, было столь неожиданным. что зрители ахнули, увидев земной шар не то в виде пуза, не то в виде задницы вождя революции.
Кто-то гоготнул в растерянной тишине, кто-то пошутил, что не простудился бы Ильич на Северном полюсе. Но оторопь прошла быстро - и раздались рукоплескания.
О речах, предшествовавших моменту торжественного открытия, все тут же забыли, приглашенные на банкет отправились в электростанцию, остальные разбрелись.  В толчее, случившейся после митинга, Андрей обнаружил начальника горотдела милиции. Подошел к нему с просьбой разрешить просмотреть журнал регистрации транспортных происшествий.
Тот, занятый лишь тем, чтобы его присутствие на митинге было замечено секретарем укома партии Левкоевым и представителем Верненского правительства, подозвал первого попавшегося под руку милиционера и приказал тому «оказать содействие товарищу из ОГПУ по всем интересующим его вопросам».
Не считать этого удачей было нельзя. Надувшись от важности, Андрей поспешил в управление милиции, а пожилой милиционер, испытывая великое почтение в чекисту, последовал за ним семенящими шагами - на манер походки мусульманок в чадрах, спешащих за мужьями.
В милиции Андрей попросил оставить его наедине с книгой транспортных происшествий, быстро нашел буква в букву повторяющуюся, как и в коннно-транспортной конторе, запись о происшествии на перевале Куюк, вписал три новых буквы, подождал, когда высохнут чернила и, вызвав милиционера, вернул ему книгу.
- Так и знал. - сказал недовольным голосом, - Ничего у вас нет. Совсем не работаете.

А когда вернулся в ОГПУ, оказалось, что дядю Пашу допрашивать ему не придется. Так сказал ему конвойный, сидящий рядом со стариком у столика с машинисткой. Оба они курили и выглядели безмятежно.
- Что, малыш, переусердствовал? - спросил дядя Паша Андрея, - Девку эту - учительницу - я хорошо знаю.  Революционерка. По всем вашим статьям. Не Рыскулов там какой-нибудь. Здесь ссыльной была. Потом в двенадцатом году по моему приказу ее опять взяли. Судили  в Верном, отправили по этапу. Очень интересная была история. Хочешь расскажу?
Вместо Андрея ответил конвойный:
- Расскажи, коли хочешь.
Согласно версии дяди Паши, женщина эта была сослана в Аулие-Ату за революционную деятельность. Но здесь влезла в одно крупное антигосударственное преступление, которое расследовал жандармский ротмистр Монахов. Бежала с возлюбленным с места поселения, но силами местной полиции была обнаружена и задержана.  Судили ее и ее любовника в Верном. Отправили на каторгу на Дальний Восток. С каторги они вместе сбежали - об этом сообщалось в документах об их розыске, присланных дяде Паше сразу после объявления войны Германии.
- И вот теперь - гражданка Чехо-Словакии, - заключил старик.
- Чем она занималась все это время? - спросил Андрей лишь для того, чтобы разговор поддержать, ибо что делать ему теперь, он не знал.
- Это вы у нее спросите, - улыбнулся старик, - Слышал я кое-что...
Над дверью айтиевского кабинета впервые на Андреевой памяти загорелась красная лампочка.
Конвойный встал, отобрал у старика окурок, затушил его ногой,  подтолкнул старика к двери начальника.
Андрей остался с машинисткой наедине.
Она тоже слышала рассказ дяди Паши, но особого интереса он у нее не вызвал. Да Андрею и самому подобная история казалась надуманной. Вот если предположить, что бывший исправник выгораживает агента «Учительницу», то это сразу меняет всю картину. Ведь заметил же он странную усмешку на губах старика во время рассказа того о приключениях женщины с бумагой из Коминтерна. И подумал, что если бы глаза дяди Паши не заплыли, он бы по ним мог догадаться: врет бывший исправник или нет?
- Красивая история, - сказал Андрей, обернувшись к машинистке.
Та слегка сморщилась и отвернулась к окну.
О том, что машинистка ОГПУ замужем за председателем уездного Совета, узнал он еще вчера от коменданта. Пузатый хохол обожал сплетничать и, кто знает, чего уж успел наговорить другим сотрудникам о самом Андрее.
Дверь айтиевского кабинета распахнулась, на пороге появился тот самый старик-узбек, что разговаривал вчера с Андреем в домике при бане. Следом шел Айтиев, с трепетным почтением в голосе извиняясь за «глупость подчиненных». Дядя Паша и конвойный вышли следом.
- Салам, джигит, - улыбнулся узбек изумленному Андрею, - Как живешь? - и протянул ему две руки.
Андрей почтительно пожал их и ответил:
- Хорошо. Спасибо, аксакал.
- Правильно, - кивнул тот, - До свидания.
- Кто не работает, тот не ошибается, - вставил свое Айтиев.
Кривая усмешка на губах дяди Паши говорила о том, что ошибки не было и быть не могло, но есть сила, которая сильнее и той власти, которую представляет Айтиев.
Проводив стариков до самого выхода, почтительно раскланявшись с ними, Айтиев с конвойным вернулись к кабинету.
- Зайди, - приказал Андрею.
Андрей глянул на машинистку - та с безучастным видом смотрела в окно...

Айтиев уже сидел на своем месте и ждал появления подчиненного. Конвойный примостился на корточках в углу кабинета.
- Как видишь, товарищ Анютин, мы можем быть и гуманными, - сказал тут Айтиев, - Коллектив работников бани поручился за дядю Пашу - и мы поверили пролетариату. Тем более, что явными доказательствами его преступной деятельности на территории уезда мы не располагаем, а подозрения к делу не пришьешь, - глянул в сторону присевшего конвойного, улыбнулся, - Чтобы не было недомолвок между нами, сразу же скажу, что коллектив бани дал залог за бывшего исправника в размере ста золотых червонцев. Пятая часть денег по закону принадлежит нам. Делим на три части... - с этими словами он вынул из стола стопку монет и раздели на части, - Вот ваши доли, - сказал.
Андрей оглянулся на конвоира. Тот продолжал сидеть на корточках, придерживая винтовку за ремень и, казалось, совсем не слушая их разговора.
- Бери, - сказал Айтиев Андрею, - Честно заработал.
Андрей судорожно сглотнул, но деньги взял.
- Теперь расскажи, куда ты делся после митинга? - потребовал Айтиев.
Андрей рассказал, что был в милиции, проверял отметку в журнале транспортных происшествий.
- Что - погибла-таки? - спросил Айтиев без особого интереса в голосе.
- Погибла.
- Напиши отчет - подшей к делу.
Потом послал взявшего-тки свою долю конвойного за Мюллеровой. Андрею же предложил пока прочитать секретное письмо товарища Дзержинского об усилении ответственности должностных лиц ОГПУ за получение взяток.
- Видишь как, - ткнул пальцем в подчеркнутую строку, - Вплоть до расстрела.

Когда привели Мюллерову, Андрей уже расписался у углу письма Дзержинского в подтверждении, что с ним ознакомился. Глянул на женщину с интересом и сочувствием.
Выглядела она спокойно.
- Расскажите вашу легенду, - предложил Айтиев, - Интересно, как работают со своими агентами семеновцы. Или вы - из остатков дутовцев?
- Я - член партии эсеров с 1910 года! - гордо заявила женщина, - Была осуждена царским судом и отправлена в Аулие-Ату в ссылку. Здесь против меня и местного жителя Мершиева было сфабриковано обвинение в деятельности в пользу английской разведки. После этого мы были отправлены на каторгу в Сибирь.
Все это так походило на рассказ дяди Паши о ней, что Андрей понял, что женщина не лжет. Понял - и почувствовал, как притекает к нему страх. Семь червонцев просто жгли карман.
- С каторги мы бежали в Японию... - продолжила женщина.
И тут Андрей понял, чьи письма он добыл из тайника в айтиевском доме.
- Жили на Сахалине, потом на Шикотане. Савелий умер от чахотки. Я тайком перебралась на Хоккайдо, оттуда - в Китай, Сингапур. К концу войны оказалась в Париже. Там получила известие о ленинском перевороте 6 июля и уничтожении им моей партии. Решила остаться в эмиграции. Вышла замуж за чешского революционера, вступила в коммунистическую партию Чехо-Словакии. Была направлена на работу в Коминтерн. Остальное вы знаете. Можете позвонить в Москву, - назвала номер телефона, - Спросите товарища Зиновьева. Он знает меня лично.
Все сказанное ею очень походило на правду, более того - было правдой. Андрей понял это не только потому, что услышанное от нее согласовывалось с известными ему сведениями, но и по тону, с каким она рассказывала о своей судьбе. Было что-то странное в том, что арестована она в следующий момент после того, как он добыл из подоконника подтверждающий ее слова документ.
Да, лежащие в кармане Андрея письма могут быть свидетельством истинности ее слов. Старые пожелтевшие письма, один вид которых вызывает больше доверия, чем сам разговор с членом Политбюро РКП(б) Зиновьевым.
Но, глянув на Айтиева, Андрей почти дословно понял, о чем думает тот. Уж кто-кто, а Бахыт Айтиевич знал, что в ОГПУ не прощают промахов своим работникам, беспощадно наказывают тех, кто посмел тронуть близких кремлевским бонзам людей. А товарищ Зиновьев был не только соратником Ленина, но и числился в списке тех, кто претендовал на место покойного, будучи один из четырех оставшихся вождей.
- Зачем вы ходили на могилу эсера Сороки? - спросил Айтиев, - В качестве ссыльнопоселенки вы не могли быть с ним знакомы. Он попал в Аулие-Ату в качестве пленного австрийской армии во время империалистической войны. Вы же, по вашей легенде, исчезли отсюда в двенадцатом году, чтобы появиться здесь в двадцать четвертом.
- Откуда вы знаете, что я была арестована в двенадцатом? - спросила она, - Я вам эту дату не называла.
- Но это так? - не моргнул глазом Айтиев.
- Да, - согласилась она, - В двенадцатом. Но если вы знаете это, то значит вы навели обо мне справки и понимаете, что я - это я.
- Вы не ответили на мой вопрос, - настойчиво повторил Айтиев, - Откуда вам известен эсер Сорока?
- Я его не знала, - ответила она, - Его хорошо знал мой муж. Они дружили еще в гимназии. И именно Сорока приобщил его к революционной деятельности: вместе писали прокламации против Франца-Иосифа, размножали их на гектографе и расклеивали по городу. Вместе ушли добровольцами на фронт, вместе сдались в первом же бою русским...
- Именно этим... - вмешался тут в разговор ошеломленный Андрей, - вы объясняете интерес делегации Коминтерна к могиле Сороки?
- В общем-то, да, - смутилась Мюллерова. - Кроме моего мужа, вряд ли кто помнит уже его. Они были такими молодыми тогда! - и застенчиво улыбнулась.
Андрей и Айтиев встретились глазами. «Это удача!» - как бы сказали они друг другу. Вряд ли муж этой Мюллеровой будет искать ее в Аулие-Ате, тем более не станет делать это сам Зиновьев. Ибо первому для этого надо будет признаться в том, что использовал он служебное положение жены в личных целях, а второму снизойти до защиты нарушителей партийной дисциплины.
- Сегодня вечером вам предъявят обвинение, - заявил Айтиев, - А пока возвращайтесь в камеру. Кстати, условия содержания вас удовлетворяют?
- В сравнении с японской тюрьмой, у вас - рай, - усмехнулась Мюллерова, - Но мне бы хотелось знать, откуда вам известно про двенадцатый год, если...
Но договорить она не успела - конвойный грубо швырнул ее к двери.
- Осторожней! Я все-таки женщина!
- Топай! - рявкнул конвойный, и распахнул дверь.
Когда они вышла, Айтиев сказал:
- Эсерка! - и сплюнул.

12. ЛЮБОВЬ
Андрей отписывался. Ибо Айтиев, узнав, что за дни работы стажер не удосужился написать ни одной буквы в Дело о китайском шпионе, рассвирепел так, что наорал на того в присутствии конвоира, и потребовал к концу дня представить никак не меньше двадцати страниц убористого текста.. Что касается дальнейших допросов госпожи Мюллеровой, то работу эту он взвалил на себя.
- К завтрашнему утру, - заявил он, - у нас должен быть готов полностью том дела.
И вот Андрей засел за стол, пытаясь припомнить все, о чем он размышлял в последние дни в связи с необходимости поимки шпиона, выдумывая диалоги с несуществующими людьми, ибо только так можно было оправдать арест работника Коминтерна и обеспечить будущий судебный процесс необходимыми материалами.
Писать было тем более тяжело, что семь золотых, покоящихся в его кармане, не позволяли и словом упоминать о старике-узбеке из бани и о бывшем исправнике. Налицо были только бывшая эсерка да учитель Костиков, плюс якобы погибшая на перевале Алла Наумовна. Для тайной организации маловато, конечно, однако...
Андрей припомнил соседа Костиковых, который сообщил ему об отъезде Аллы Наумовны. Фамилию его Андрей случайно знал - и подумал, что тот может навести Айтиева на подозрение, что стажер мог и упустить учительницу. А то, как ведут здесь допросы, убедило уже Андрея, что признание из соседа можно выбить любое. Так уж лучше иметь то признание, которое выгодно самому Андрею - и он осторожно вписал в список и Костиковского соседа, учителя геометрии и астрономии.
Придумав за обреченного атематика показания на Костикова и Мюллерову, Андрей отложил ручку, прислушался к своим чувствам. Ни стыда, ни сомнений он не ощутил.  Только спокойствие и безразличие. Усмехнулся, вспомнив о выступлении Сергея Беспалова на собраниях комячейки о том, что Андрей добр и великодушен по натуре, умеет сочувствовать ближнему и политически грамотен - и решил, что прав был комсорг только в последнем: уничтожить этих безвинных людней политически необходимо, а потому они обречены.
Подумал так - и вдруг, сдерживая торжествующую улыбку, вписал и самого Беспалова  в члены подпольной организации «За буржуазно-демократический Туркестан». Следом вписал еще четыре фамилии - кого успел вспомнить: двух инженеров с шерстомойки, киномеханика из бывшего синематрографа Вильде, теперь кинотеатра «Октябрь» и агронома из Бесагача. Если и пожалел при этом кого, так это мать Сергея - старшего сына потеряла она в девятнадцатом, теперь останется и без второго, только с дочерью Аней.
К концу дня, когда собрался Андрей уже и лампу зажечь, в кабинет его впорхнула без стука юная особа в цветастом дореволюционном по покрою, платье, укороченном, правда, до современных пределов, то есть открыв ножки и приобнажив прелестные колени. Но все же главным достоинством ее костюма была ложбинка в вырезе, куда Андрей уставился голодным взором истосковавшегося по женской ласке самца.
Особа хихикнула, и прикрыла грудь рукой.
- Это ты новенький? - спросила она голосом веселым, не привыкшим тушеваться от столь пристального внимания к собственным прелестям, - Андрей Анютин?
- Да, - кивнул Андрей, с трудом переводя взгляд от ее ладони к лицу.
Овал был и впрямь прелестным. Такие лица иконописцы стараются придать ангелам, но, как правило, у них это плохо получается.
- Красивая у тебя фамилия, - сказала особа, - И сам ты - ничего... - и убрала руку от груди.
- А вы... кто?
- Я? - рассмеялась она, - Я - телефонистка. И секретарь комячейки... - запнулась, - А ты почему на учет не встал? Ты ведь комсомолец?
- Да? - спросил он, и сам ответил, - Да...
Девушка рассмеялась. Не обидно, не с насмешкой, а по-доброму так, от души. И он понял, что нравится ей.
- Это я с тобой говорил? - тоже перешел он на «ты», - По телефону в первый день.
- Со мной, - ответила она, - С церковью связывала. Ты - верующий?
- Почему верующий? - растерялся он.
Она опять рассмеялась. И смех ее был столь заразителен, что Андрей не удержался - и разулыбался тоже.
- Шучу, - сказала она, - А я к тебе пришла насчет учетной карточки и взносов.
- На шерстомойке, - ответил он, продолжая улыбаться, - Еще не взял... - и вдруг решился продолжить. - Пойдем на фильму, а?
- Пойдем, - тут же согласилась она, - Когда?
- Сейчас, - сказал Андрей, и принялся складывать бумаги в стол, дивясь про себя собственной храбрости.
Она рассмеялась еще веселее, чем прежде, и протянула руку:
- Лена.
А потом был фильм про несчастную любовь в кинотеатре «Октябрь», мороженное в кафе Чикириди, мимолетные прикосновения рук, разговоры сразу обо всем и не о чем, какой-то нелепый извилистый путь до ее дома, что располагался неподалеку от городского казначейства, то есть всего в двух минутах ходьбы от синематографа, а оказавшийся в целом часе пути. Словом, к указанным ею воротам подошли уже в темноте.
- Ну вот, - сказала она, останавливаясь у высокого крашенного забора, - Я и пришла. Было очень приятно.
- Мне тоже, - признался он. Рука его помимо воли сама коснулась ее руки, осмелела и сжала ладонь в ладони.
- Не уходи... - прошептал он, боясь, что она его услышит.
Она услышала. Шагнула к нему, приподняла голову.
Губы их встретились... и он почувствовал, как затрепетало ее тело, как откликнулось дрожью его собственное. Живот ее прильнул к его бедру, сдвинулся в сторонку - и краска бросилась ему в лицо при мысли, что она ощутит там...
Калитка в воротах распахнулась. В них появился красноармеец с винтовкой в руках.
- Ой! - воскликнул он испуганно, и захлопнул перед своим носом калитку.
Лена отпала от Андрея и, улыбаясь так, что он видел это даже в темноте, сказала:
- Мне пора... А ты тикай! Завтра увидимся, - отступила к калитке, - Тикай, сказала!
Андрей побежал вдоль улицы, радуясь невесть чему, слыша, как бьет ему в спину девичий смех. Свернул в один переулок, во второй, перепрыгнул через арык И, пройдя по тропинке между ним и каким-то забором, остановился.
Переулок любви. Так называли его аулиеатинцы. Официально до революции он носил имя генерала Колпаковского, сейчас - Чапаева - тоже генерала, но красного. В апреле вишни и черешни цвели здесь так, что домов за белой купенью было не видно. Юноши, не осмеливавшиеся признаться избранницам в своих чувствах, приводили девушек сюда - и это считалось у горожан признанием в высоком чувстве.
Крыша караван-сарая указывала ему путь к дому.
Шел Андрей, и думал о странных словах, сказанных девушкой на прощание, о своей неожиданной смелости, о первом в своей жизни поцелуе, о том, что никогда почему-то в городе он раньше не видел Лены, хотя город их невелик, все как-то поневоле встречаются друг с другом хотя бы раз-два в месяц.
«Влюбился, что ли? - подумал, подходя к своему дому, - А если и влюбился - что в этом такого? Пора...»

13. СЕЙФ
Отец уже спал, а мать при свете керосиновой лампы пряла шерсть и поглядывала в сторону двери - ждала сына.
Увидела, отложила веретено, встала, стряхнув очесья в лежащее на полу решето, подошла к столу, где под полотенцем давно уже остыл его ужин.
- Не надо, мам, - ласково сказал Андрей, - Не разогревайте.
Она глянула на него так жалостливо, что пришлось согласиться поесть.
Сел, сунул ложку в лапшу, да и задумался, не в силах сдержать блуждающую на губах улыбку: завтра утром он позвонит на коммутатор и услышит ее голос...
- Ты что? - встревожилась мать, - Заболел?
Андрей вздрогнул, принялся за еду.
Она же села напротив, подперла ладонью щеку, стала смотреть на сына. Что-то в лице его не нравилось ей и настораживало. Обычно спокойное и задумчивое, оно выглядело одухотворенным. Быть может, и впрямь чекистская работа облагораживает, как говорят об этом с трибун? Сама она об ОГПУ не знала ничего. Разве только то, что так называется по-новому жандармерия. А раньше, в старое время, на весь уезд был один жандармский ротмистр Монахов - мужчина бравый и самонадеянный. Совсем не похож на ее сына и тем более - на Айтиева.
Лапша была куриной. Мать решила зарезать какую-то из своих хохлаток, понял Андрей, чтобы сберечь чекистские пайковые деликатесы про черный день.
- Чего сегодня поздно? - спросила она наконец, - Тут к тебе Айтиев приходил.
- Ну? - спросил Андрей, задерживая у рта ложку.
- Денег принес - целую груду. Говорит, сразу за три месяца тебе полагается. Мы посчитали - около десяти твоих жалований на шерстомойке. Может, ошиблись? Ты завтра разберись, лишнее верни.
- Все правильно, мам, - сказал Андрей, - Я считал - как раз восемь с половиной жалований. А что еще он сказал?
- ... Ничего, - подумав, сказала мать, - Сказал, что в ведомости сам за тебя расписался. А где ты был?
Андрей вспомнил, что из-за фильма не успел дописать пары листков в дело о белогвардейском заговоре. А к завтрашнему утру документы должны лежать на столе у Айтиева.
- Мам, - спросил он, - чернила у нас есть? И бумага?
Мать ведала в доме сохранением того, что может и сто лет в семье не понадобится, а может и вот так - вынь да положь.
- Есть, - кивнула она, и встала, - Только высохли уже. Пойду разведу.
Она ушла, а Андрей доел лапшу, вгрызся в куриную ляжку, и вдруг неожиданно для себя самого, по-казахски отрыгнул.
«А Лена-то знает Сергея Беспалова, - вспомнил вдруг новость, поразившую его в разговоре с девушкой, - Говорит, что по укому комсомола. Вместе заседали в комячейке».
Доел мясо, а мать все не шла...
«Лена, - повторил про себя, - Ле-ноч-ка!...!» - и вздохнул шумно, всей грудью, словно стараясь освободиться от внезапно обрушившейся тяжести.
Но освобождения не получилось. Перед глазами, словно воочию, предстало лицо Лены - чистое и светлое, прозвенел в ушах ее беззаботный чарующий смех, а губы сразу вспомнили упругую податливость ее губ.
- Ле-но-чек... - повторил он вполголоса, и засмеялся.
Мать вошла как раз в этот момент. Услышала сказанное, но вслух никак не прореагировала, лишь обрадовалась в душе, что единственный сыночек ее наконец-то влюбился, что стала понятной ей отстраненность его лица. Кашлянула, сказала:
- Вот принесла, - и протянула непроливайку с ручкой и тетрадки.
- А другой бумаги нет? - спросил Андрей, положив поданное на стол - смутило его, что в отделе он писал на резанной, а здесь придется дописывать на клетчатой.
- Почтовая, - ответила она, слабо выразив голосом надежду на то, что дореволюционных пор бумагу он брать не должен.
- Тогда ладно, - понял ее Андрей, - и тетрадная сойдет.
Дождался, когда мать уберет со стола, вымоет посуду и уйдет в комнату к отцу.
Потом быстро, в полтора часа - не больше, написал все, что полагалось написать для полного завершения дела, положил последний лист написанным вверх - для просыха. Вышел во двор.
Небо чернело провалом. Луны не было, но звезды светили столь ярко, что во дворе не казалось темно. Контуры череды пирамидальных тополей вдали... кроны плодовых деревьев в саду... крыша сарая с бурной растительностью на ней... колодезный журавль с задранным в небо концом. Стояла та заполночная тишина, когда даже собаки не брешут, спят, и только майские жуки да медведки в торопливости поиска подруг снуют мимо лица, обдавая щеки ветерком и пронося суетное жужжание мимо ушей.
«Выхожу один я на дорогу, - припомнил Андрей стихи поэта-дворянина, -
Сквозь туман тернистый путь лежит.
Степь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...»
В этот момент Андрей покачнулся на носках - и неожиданно обнаружил в кармане брюк тяжесть.
«Ключ! - вспомнил он, - Ключ от сейфа!»
Ночь... ключ в кармане от сейфа, что находится в какой-то полусотне шагов...
Андрей направился в огород. Перелез через плетень, ощупью нашел дверь в сарай, вошел, стал шарить по стене руками, ругая себя за то, что поторопился, не зашел домой за спичками. Након, воткнул его вместо пальца. Провернул раз, другой, почти не ощущая сопротивления замка... потянул ключ на себя.
Дверь распахнулась тяжело, со скрипом. Спящий во дворе Полкан проснулся и взбрехнул.
Андрей просунул руку в щель - ничего. Но рука до задней стенки сейфа еще не достала. Пришлось распахнуть дверь пошире.
Снова скрип - и снова лай Полкана.
Верхняя полка оказалась пустой...
Вторая...  тоже...
Третья... тоже ничего...
Соседские собаки ответили Полкану слаженным брехом.
Пролазил по всем трем полкам... ничего.
Разочарование оказалось столь сильным, что Андрей с силой ударил ладонью о дверь - и та, скрипя и повизгивая, ударила в косяк с такой силой, что зашатались стены пристройки, а ключ, звякнув, упал.
Собаки устроили концерт: «Ату! Держи! - как бы кричали они, - В нашем квартале вор!.. А где это?.. Не твое дело - сами поймаем!»
Андрей присел, похлопал рукой по земле, ключа не нашел, и, то ли испугавшись лая, то ли повинуясь ему, вскочил на ноги, и быстро вышел из айтиевского сарая. Перемахнул через плетень, пересек огород, и по тропинке от уборной пошел медленно, вразвалку.
В соседском дворе мелькнул свет фонаря. Уже на подходе к  свинарнику, увидел Айтиева.
- Андрей, ты? - крикнул сосед.
И свет ударил стажеру в лицо.
- Я.
- А мне показалось, что кто-то в сарае у меня. Не видел никого?
- Не, - ответил Андрей и, погладив себя по животу, объяснил, -Медвежья болезнь. А ударяет аж в голову.
Айтиев довольно гоготнул, пошутил по-казахски, спросил:
- Документы приготовил?
- Все написал, товарищ Айтиев, - ответил Андрей, щурясь от бьющего в лицо света, - До последней буквы.
Айтиев опустил фонарь. Глаза Андрея теперь не видели ничего, в зрачках засели желтые пятна.
- Утром принесешь, - проговорил Айтиев, - А чего рано из кабинета ушел?
- Да так... - смутился Андрей, моргая часто не столько для того, чтобы быстрее привыкнуть к темноте, сколько, чтобы скрыть смущение, - Надо было.
Айтиев опять заржал - и смех этот показался Андрею на этот раз пакостным.
- А ты молодец, - сказал Айтиев, - Видел я твое «так». Не теряешься. Окошко ей показывал?
- Что? - не сразу понял Андрей. Глаза его уже разливали и контуры фигуры начальника, и освещающий им обоим ноги фонарь. Тогда уж вспомнил про хауз с проститутками за окном своего кабинета - и покраснел, радуясь, что лица его Айтиев не видит.
- Нет, что вы... - сказал, - Мы в синематограф пошли.
- Это правильно, - одобрил Айтиев, - Но будь с ней осторожней. Мало ли что...
- А что? - удивился Андрей, - Почему осторожней?
- Потому что осторожней, - «пояснил» Айтиев, - Иди спать. Завтра тяжелый день. Так, говоришь, никого в моем саду не видел?
- Нет.
Андрей, забыв о разочаровании, вызванном пустотой сейфа, поплелся домой.
Думал лишь о Лене. Почему ее надо опасаться? Зачем?

14. ЕЩЕ РАЗ  О ЛЮБВИ
Утром Андрей зашел в свой кабинет, достал папку со вчерашними бумагами, сунул туда листки, написанные дома ночью, отнес в кабинет Бахыту Айтиевичу.
Айтиев взвесил папку в руке, сказал с уважением в голосе:
- Ого! Умеешь работать.
- Служу трудовому народу! - гаркнул Андрей и, увидев поощрительную улыбку в устах начальника, спросил, - Бахыт Айтиевич, скажите, пожалуйста, где тут коммутатор?
- В другом здании, - ответил тот, - На Ленина. Что - по Леночке соскучился?
Андрей вновь почувствовал, что краснеет.
 - Придется подождать, - сказал Айтиев, - Постановления на аресты все подготовил?
- По списку, - ответил Андрей.
- Правильно, - согласился Айтиев, - Что даром бумагу переводить. Ставь галочки.
Вынул из папки бумагу, глянул на свою подпись на ней, на печать, кивнул с удовлетворенным видом, протянул ее Андрею. Назвать это иначе, чем проявлением доверия, было невозможно. И Андрей покраснел, как от сказанной вслух похвалы.
- Сегодня же подпишу приказ о переводе тебя из стажеров в сотрудники, - сказал Айтиев, - Так что, бери машину, двух конвойных - и вперед.
Дежурка с конвойными располагалась во дворе. Андрею еще не приходилось бывать там. Он вышел через свежепрорубленную дверь в торцовой стене и обнаружил огромный, залитый солнцем плац. Кое-где еще торчали пеньки от плодовых деревьев, а в углу, возле длинного дощатого сортира, приютилась беленная мазанка. Возле нее на скамейке сидели трое конвойных и резались в карты. От мазанки к забору у публичного дома вела широкая и глубокая траншея. Бока ее были облицованы бутовым камнем и приподняты на полтора аршина над поверхностью. Рядом лежали груды связанного в плиты камыша.
- Это зачем? - спросил Андрей, подходя к конвойным.
Он знал, что если траншею прорыли для строительства продуктового склада, то стены должны быть не каменными, а саманными, ибо тот зимой греет, а летом студит, а от камня можно зимой и переморозить все.
- Склад новый?
- Умник, - огрызнулся один из конвойных, - Склад у нас вон где, - показал в противоположный угол двора, где виднелась длинная землянка с двумя дощатыми трубами на крыше и огромной дверью при нескольких запорах и двух массивных замках, - А это - тир.
- Тир? - удивился Андрей.
В Ташкенте тоже водили их курс на стрельбища и в тир. Он даже заработал там оценку «удовлетворительно». Но то было большое каменное здание с опять-таки саманной стеной, чтобы боевые пули не рикошетили, впивались в глину. Рассказывали, что предыдущий курс во время субботника как раз занимался тем, что соскребал старый саман и, замешав новый, наносил его на стену.
- Ну да, - услышал ответ, - По движущимся мишеням.
- Двуногим, - гоготнул другой.
И хоть Андрея шутка эта не касалась, он почувствовал холодок страха под кожей.
Он протянул конвойным листок с постановлением об арестах, спросил, кто из них пойдет с ним. Нужны двое.
Согласились все трое. Но вдруг один спросил:
- Реквизировать будем?
- К-как? - не понял Андрей.
- Имущество арестовывать будем?
- Н-нет, - запнулся Андрей, - Имущество не будем. Только людей.
- Тогда я не иду, - быстро сказал задавший вопрос конвойный и, уставив палец в менее расторопных сослуживцев, заржал довольно, - Га-га-га! Без меня.
Разом сникшие конвойные стали собираться: застегнули гимнастерки, поправили ремни, убрали складки с животов, огрызнулись на оставшегося и, прихватив винтовки, пошли за Андреем.
Машина их уже ждала. Не айтиевская, конечно, а грузовик. Только вместо кузова при нем был железный ящик с зарешетчатым окном и дверью на замке. Конвойные влезли внутрь, Андрей сел в кабину. Поехали.

Первым взяли соседа Костиковых. Бедняга с испугу одел поверх рубахи кофту жены. Что-то залепетал по поводу ошибки, заглядывая Андрею в глаза и все пытаясь напомнить ему, как пару лет назад выписал семье Анютиных арбу саксаула вне очереди.
Андрей молчал, смотрел мимо.
Потом арестовали лавочника с Мучного базара. Этот и не помнил даже Андрея. Зато Андрей и по сию пору не мог забыть, как три года назад, во время постоя буденовцев (в тот месяц были выделены работающим талоны на товары первой необходимости, которые обязаны были отоваривать и частные лавочники) этот самый толстяк оторвал у него восемь талонов вместо положенных трех, а когда Андрей возмутился, позвал милиционера - и тот отдубасил юношу почем зря, заставив даже сказать спасибо за то, что не арестован, и, отобрав два из двенадцати фунтов хлопкового масла, послал ко всем чертям.
Надо ли удивляться, что третьей жертвой стал именно тот милиционер. Огромный, мышцатый уйгур попытался оказать сопротивление, крича о честности своей и о том, что знают его в самом Верном. Но получил прикладом в затылок, успокоено хрюкнул и, закрыв глаза, рухнул лицом в землю. Пришлось поднимать борова и затискивать в кузов с помощью арестованного лавочника. Тот отдувался, пыхтел, что-то жалобно лепетал, но работал добросовестно - и махина уйгурского тела распласталась на полу фургона.
Четвертым арестовали Беспалова. Того вызвали  из цеха через буфетчицу в тот самый Красный уголок, где собрание комсомольцев рекомендовало Андрея в ОГПУ. Сергей пришел голый по пояс, в кожаном фартуке, вонючий, как козел. Увидел Андрея, широко распахнул руки для объятий, но по пути так и застыл от холодных слов товарища:
- Гражданин Беспалов! Вы обвиняетесь в участии в белогвардейской организации, действующей в городе с целью свержения советской власти!
- Ты что - одурел? - изумился Беспалов, и опустил руки, - Какой организации? Ты о чем?
Андрей молча протянул ему постановление об аресте и карандаш.
- Распишитесь здесь.
- Зачем?
- Что ознакомлены.
Беспалов прочитал бумагу, криво улыбнулся, черканул пару букв в указанном месте.
- Глупость какая-то, - сказал при этом, - Ничего не понимаю.
- Поймете, гражданин Беспалов, - сказал Андрей казенным голосом, - Пройдите с товарищами в машину, - и указал на конвойных.
Беспалов покорно встал между двумя людьми с винтовками...

Пути назад у Андрея уже не было... Лена... Леночка... Леночек...
Остальных десятерых из списка арестовали столь же споро. Но так как пришлось возить их в машине четырьмя партиями, а одного продавца госмагазина пришлось брать прямо на похоронах, то времени на аресты потратили порядком. Остались все трое – Андрей и конвойные - без обеда, а последнюю партию арестованных доставили в изолятор уже к шести часам.

Расписавшись у коменданта в передаче контриков, Андрей бросился в свой кабинет. Крутанул ручку телефона.
- Алло! - прокричал, - Леночка?
- У Леночки выходной, - услышал другой женский голос, - Она сегодня не работает.
- Как выходной? - ужаснулся Андрей, - Она сама сказала...
- Да мало ли что... - проворчала телефонистка. - Это для меня - дисциплина, а она - как захочет... - голос ее стал пропадать, - А кто звонит-то?
Андрей закрутил ручку.
- Андрей Анютин, - представился он, - Новый сотрудник.
- А-а-а... - услышал, - Это ты в церковь звонил?.. Соединить?
- С кем?
- Ну, с Леночкой.
- У нее есть телефон? - удивился Андрей.
- Да ты что - с луны свалился? - ответила телефонистка, и тут же в трубке что-то защелкало, зазвенело, потом загудело.
- Да, - услышал Андрей мужской голос, - Левкоев слушает.
Какой Левкоев? Неужто сам первый секретарь укома?
- Леночку можно? - чуть ли не пропищал Андрей, услышав столь могучий, привыкший повелевать бас.
- А кто спрашивает?
- Андрей.
Прошла целая минута тишины, в течение которой Андрей сумел оценить всю глупость и бессмысленность своего поступка.
- Аиньки! - услышал в трубке голос Лены, - Ты, Андрюша? Как меня нашел?
- Я... я хочу видеть тебя, - выпалил Андрей.
- Зачем? - спросила она с явным лукавством в голосе.
- Я... - замялся он, - Я... - и решился, - Я люблю тебя.
Счастливый смех стал ослабевать.
Андрей бешено закрутил трубку - и связь оборвалась.

15. ПРОЩАЛЬНАЯ
Утром пошел Андрей на работу пешком. Хотелось пройтись, подышать свежим воздухом, развеяться перед допросами.

Вчерашний вечер простоял через дорогу напротив Леночкиного дома, прячась в кустах шиповника. Раз оступился - и по колено провалился в жижу на дне арыка. По-собачьи отряхнулся и, представив какой смех вызвало бы его поведение у Леночки, увидь она его за этим занятием, вновь затаился.
Высокий крупнооконный дом стоял в глубине двора. Отсюда ему был виден лишь ладно скроенный и аккуратно выкрашенный зеленой краской забор, красные ворота с одной калиткой в одной из половин, и впридачу то и дело выглядывающий из нее красноармеец с винтовкой.
Вошло в дом два человека, а вышел один.
Который не остался в доме, прибыл вторым, почти незаметно. Шел мимо дома, и вдруг раз - свернул в калитку. Если бы Андрей так пристально за той калиткой не наблюдал, он бы не понял, что отец Борис (а завернувший в дом был именно он) шел по этой улице специально для того, чтобы на полчаса посетить этот дом. Так же внезапно появился за спинной выглянувшего красноармейца и, выскользнув из калитки, проследовал по улице дальше, словно не отлучался с нее никуда.
Второго (то есть того, кто вошел первым) привезла машина. Огромный «студебеккер» протарахтел по центру улицы, разогнав клюющих конский навоз кур, замер у ворот, кашлянув сизым дымом. Из него вышел могучего сложения мужчина. Андрею вспомнился голос по телефону, позвавший Леночку к телефону. Он сопоставил тот голос с фигурой пассажира «Студебеккера» - соотносится: те же солидность и уверенность в себе.
Красноармеец взял на караул.
Значит, Левкоев живет здесь? А кто Леночка?.. Его дочь?.. Жена?.. Любовница?..
«Студебеккер» чихнул пару раз, покатил от дома прочь.
Если жена, то почему в прошлый вечер красноармеец не встал перед ней по стойке смирно, как вставали при женах членов ТурЦИКа красноармейцы в Ташкенте? А как вытягиваются они при дочерях?
При любовнице, конечно, не вытягиваются... Хотя, смотря какая это любовница. На курсах рассказывали, что любовнице товарища Куйбышева красноармейцы вносили в спальню туфли в зубах. Да что там солдаты! Перед ней, говорят, сам начальник республиканского уголовного розыска голый плясал - очень нравился барышне его поджарый зад.
Так кто же Леночка этому великану? Дочь? По соотношению возрастов - вполне может быть. Тогда почему товарищ Айтиев советовал ее опасаться? Как она сказала при расставании?... «А ты тикай! Тикай побыстрей!»  Как будто боялась, что увидят их вместе. В городе не боялась, в синематографе не боялась, а тут... Страх, свойственный скорее любовнице... Или жене...
Так кто же она? Кто?
Думал Андрей об этом до тех пор, пока сквозь мрак ночи не сумел уже разглядеть даже ворот дома. Свет из окон, бьющий поверх забора, был явно электрическим - от керосиновых ламп так не светит. Когда же выключили и его, понял, что выхода Леночки он не дождется, пора уходить.

Ночью не спалось. Зажег лампу стал читать письма учительницы-эсерки невесть кому:
«Острова не возникают из воды, как, казалось бы, должны существовать они от веку, а словно сверху посажены каким-то исполином в воду. Океан на них влияет, но он им - родной. У островов своя жизнь, свой уклад, свой строгий ритм и заведенный порядок.
Между землей и водой нет внешней борьбы, и та, и другая - закономерность и порядок. Одна устремляется вулканами к небу, другая бескрайня и велика в своей невообразимой глади.
И все же идиллия не вечна. Случаются штормы, тайфуны, цунами - и отступает океан от берегов, собирается в одну гигантскую морщину, в водяную гору, мчит, огромным пенистым валом вздымаясь под небеса, ко всем тем же островам, ставшими вдруг утлыми и испуганными, бьет всей массой в искореженный гранит, ломает и корежит корабли, дома, военные укрепления, разбрасывает на десятки километров вокруг человеческий скарб, обдает брызгами вершины даже самых высоких сопок, где прячутся от гнева воды скопища обезумевших от страха людишек, чтобы затем снова вернуться в океан, но уже не с разбойничьей лихостью и веселой отвагой, а с воровским желанием забрать все разрушенное, вторично растерзать и упрятать в своей утробе, соскребнуть на дно...
И то ли груз награбленного океану не по плечу, то ли насытившее брюхо его требует сна, но только всякий последующий вал становится слабее предыдущего - и вот лишь маленький прибой притворяется, что больно стучит о гранит, да жалобные крики птиц, вернувшихся к смытым гнездовьям, напоминают о недавнем разбое...
И люди возвращаются на берег, спускаются вниз, собирают оставшуюся утварь, и стараются не смотреть на Тихий океан, который по-прежнему тих...
А острова все так же спускаются с неба, вонзаются в воду, стоят ровной строчкой, перекуриваясь между собой дымами незатухающих вулканов...»
Странная женщина. У нее муж умирает от чахотки, а она описывает цунами. Ей бы учебники по географии составлять, а не в революцию играть... С этими мыслями Андрей уснул.

А утром, наскоро позавтракав, пошел на работу пешком. Очень хотелось поскорее попасть в кабинет и позвонить на коммутатор, узнать - вышла сегодня на работу и не заболела ли Лена. А если сказать честно, то хотелось ему просто услышать ее голос.
 Ибо сообразил, проснувшись, что любовницей Левкоеву она быть не может. Об этом знали бы в городе все. А знали бы - ни телефонистка, ни Айтиев - зря бы не болтали. А болтали бы - говорили бы совершенно иным тоном.
И женой первого секретаря укома партии она быть не может. Айтиев бы о таком сразу сказал. И красноармеец, увидевший их поцелуй позапрошлой ночью, сразу бы донес о них Левкоеву, и результат сказался бы вчера.
Дочь она - и больше никто! А это значит, что полоса везения продолжается! Он влюбился в дочь самого главного человека в уезде! И она его любит! Иначе бы не целовалась!
Придя в кабинет, Андрей пошел не к телефону, а почему-то к окну. Сдернул газету.
Около хауза было пусто. Валялись пустые бутылки из-под водки и ситра, кусок платья красного шелка, а может и не платья, а просто материала такого кусок, но хотелось все-таки, чтобы было это платье. Рядом - мусор из ярких оберток, объедки хлеба и колбасы, между которыми с солидной важностью ходили черные птицы - грачи, должно быть...  Потухшая керосиновая банка на боку...
Ночь, по-видимому, в блудилище прошла весело. Те, кого Андрей хотел здесь увидеть с утра, сейчас отдыхали.
Может, Леночка вышла на работу? В какое время у нее начало смены? Надо будет спросить...
Сел за стол, достал из кармана письмо с Курильских островов, положил перед собой...
Позвонить или пока еще рано?
На подоконник села птица. Яркая, многоцветная. Зимородок. Почему здесь? Она должна жить у проточной воды, не у хауза. И как попали письма эти в тайник бывшего дома дяди Паши? Зачем старик их хранил?..
«... море волнуется само по себе. Тихий океан действительно тих. Но не без волн. И ветра нет, а вода бугрится. И от того нет впечатления, что океан - это просто гигантская лохань. И вода в нем живая, не мертвая, ясно ощущаешь свою сопричастность с ней. Она пугает... нет, напротив - волнует, зовет, заставляет изнемогать от мысли, что невозможно навеки слиться с нею, раствориться в ней...»
Красиво. Положительно, в учительнице погиб поэт.
Погиб?
Слово это заставило Андрея вздрогнуть. Он вдруг отчетливо понял, осознал, что автор этих строк обречен на муки и смерть. Эта революционерка, мужественная и талантливая женщина, будет непременно признана шпионкой и расстреляна.
И это - дело его рук. Бумаги, что он сам написал и передал Айтиеву - вот и все «улики», благодаря которым она будет уничтожена. В них, как он знал сам, знал товарищ Айтиев, не могли не знать товарищ Дзержинский, товарищи Зиновьев и Рыков, не было и не могло быть ни слова правды, но они уже приобрели такую силу, такую мощь, что для того, чтобы спасти Мюллерову, одного заступничества товарища Зиновьева будет недостаточно. Она обречена...
Обречена...
Андрей достал спички, поджег одну страницу письма Мюллеровй с Курил, вторую, третью...
Когда догорал последний, шестнадцатый, лист, в дверь кабинета постучались.
Андрей бросил папку поверх пепла, сказал:
- Войдите.
На пороге стояли двое конвойных - те самые, с которыми вчера Андрей ездил по адресам «участников белогвардейского подполья». За их спинами виднелось раскатанное лицо Айтиева.
Андрей взглянул на них - и не удивился уже словам Бахыта Айтиевича:
- Гражданин Анютин, вы арестованы. Сдайте личное оружие и следуйте за мной.
Андрей отстегнул кобуру с пистолетом, повесил на спинку стула. Потом сел за стол, достал из ящика постановление об аресте.
- Сам впишешь? - улыбнулся Айтиев, подходя к столу и взяв пистолет, - Правильно.
И пока Андрей вписывал свою фамилию и свое имя в документ, Айтиев покрутил телефонную ручку, назвал известный  Андрею номер, стал говорить:
- Товарищ Левкоев, здравствуйте... Да, Айтиев... Арест пробравшегося в органы ГПУ белогвардейского наймита Анютина произведен мною лично... - принюхался, быстрым взглядом обежал всю комнату, скинул свободной рукой папку со стола, обнаружив пепел от сожженных бумаг. - Компроментирующие документы успел сжечь до ареста... Нет, пепел еще теплый, - и после почтительно выслушанного ответа, бодро прореагировал, - Служу трудовому народу!

Андрея вывели в коридор.
Машинистка, вышедшая в противоположный конец покурить у форточки, смотрела на него унылым немигающим взглядом. Дежурный у входа во внутренний двор сидел на скамейке и, не обращая ни на кого внимания, елозил палочкой по ногтям.
Солнце ударило в глаза Андрею и заставило зажмуриться.
Когда же он глаза открыл, то увидел, как четыре арестанта укладывают камышовые маты впритык к торцовой стене подземного тира. Через день-два крыша будет готова, и тир примет первых посетителей...
Как там говорили конвойные? Стрельба по движущим двуногим мишеням…

«… На днях в городе Аулие-Ате прошло слушание дела о контрреволюционной о организации, члены которой ставили задачу свержения Советской власти в Туркестане и создания на территории социалистической Средней Азии буржуазного государства капиталистического типа. Силами органов государственного политуправления преступники были обезврежены и арестованы. Среди них оказались видные деятели продажной гнилой интеллигенции, остатки недобитых белогвардейцев, бывшие царские чиновники. Связь с зарубежными своими хозяевами подлые наймиты капитализма осуществляли через прокравшуюся в ряды Коминтерна бывшую эсерку, ныне гражданку буржуазной республики Чехословакия Мюллерову. Кроме того, был выявлен пробравшийся в ряды ОГПУ агент заговорщиков – стажер Анютин.
Суд вынес суровый, но справедливый приговор врагам первого в мире социалистического государства – смертная казнь через расстрел. Через три часа приговор был приведен в исполнение.
Мы считаем своим долгом сообщить, что основную работу по обнаружению контрреволюционеров провел, порой рискуя жизнью, герой революции, участник Гражданской войны, активный строитель социализма, начальник уездного управления ОГПУ Б. Айтиев…»
Из газеты «Аулие-Атинский Вестник»
Номер 63 от 5.06.1924 г.