На автобане

От автора: откровенных сексуальных сцен в этом рассказе нет, как, впрочем, и сокровенных.



«Улетела – и даже не позвонила… - Алексей закурил. – Где женская чуткость? Девичья память имеет место под долгими волосами - почему ж под этим тренированным бюстом не поместилась «чуточка чуткости»? И это называется любовь, блин?»

Алексей выруливает со стоянки мотеля на трассу.
«Highway… Хорошее слово… Путь кайфа… Highway to nowhere… Как много хороших «айкающих» словечек… Highway… Hi-Fi… Sci-Fi… Есть в этом автобане что-то от жанра Sci-Fi: море цивилизованного света в космической пустоте… Sci-fiction… Все фикция… All we need is love, all we are is dust in the wind… Ну и хрен…»
 
Ирреальная, «sci-фиктивная», щедро офанаренная безмашинность ночного немецкого автобана почему-то располагает к мрачной готической лирике. Алексей, перетряхнув фосфорные крупинки оцифрованной музыки в подсвеченной смотровой щели («…мм, в мир, чисто, прекрасного!»), ставит Rammstein.

«Du hast mich…» You host me… You lost me… Все, завтра же во всемирно широкой паутине запутается мой вопль отчаяния…
«Дорогие, типа, девчонки! Пишет вам молодой (возраст – очковый, как кобра…)… Не, «очковый» вызывает грязные ассоциации… Лучше так: «Возраст – блэкджэк, понтерский в реале и банкирский по лицу… инфантильный я, инфантильный! Волосы – мм… «мокрый асфальт» (Гм! Вообще-то, темно-русый, но так загадочнее!) Глаза –  буро-золотистая охра, металлик (почти!) Z-габарит: без четверти два. В смысле, без «четверти метра два», а не «три четверти от двух» – прошу не путать! :) Кстати, Z-габарит – это «рост», а не ваши грезы! Но вообще-то… Ладно, это уж слишком иксфайлово! Сложение… травмобезопасное во сне, скажем так! Обаятельный, общительный, душевный раздолбай бесчисленных автомотосредств (шутка – ни одной аварии!) Белый, пушистый, незлобный. С большими материальными претензиями (но не к вам!) Возьму на полный пансион благородной девицы  симпатичную американочку, знающую таблицу умножения радости на счастье (UCLA, Vassar – приоритетно!)… Мм, почему, собсно, американку? Как это не есть patriotic! Свет клином после Долорес сошелся? После… (он легонько, шоколадно огорчается). Кстати, пора задуматься: могу ли я ее бросить?.. А себя?»

Rammstein входит во вкус… В слух… В обоняние… Даже в зрение.
Дубовые сваи метронома и утробный скрежет агрессивного речитатива мгновенно пропитываются сочной героикой вокала: музыка повернулась эпическим, нордически-волевым лицом. Алексей любит этот поворот с неожиданным подъемом… Почти так же, как довольно крутой поворот с неожиданным спуском… На трассе… Впереди…
Он сладострастно давит обиду правой ногой, восторженно откидывает голову и закрывает глаза, чтобы заботливые фонари по сторонам не смущали мощно пульсирующую музыку. Движок задорно подхватывает тему: это ж только с виду его «трешка» - старушечка, а так – Майа Плесецкая хайвея…
Алексей усмехается, вспоминая важного поляка в форме: тот не меньше получаса подозревал «старческое» дыхание в избыточной угарности. «А слабО было в тридцать девятом CO померить, панове? По вашим ляхским шляхам и не такая «шляхта», чтоб хуже не выразиться, рассекает…»

Стрелка спидометра клонится к ограничителю, как рука безнадежного борца в армрестлинге.  Полторы сотни / Триста метров. Сразу за отбойником на повороте – опора железнодорожного моста. Редкая глупость для немцев… Что немцу глупость, то русскому… Сто шестьдесят / Двести метров… Сто шестьдесят пять. Мост стратегический, построен еще при Райхе. В войну его толком разбомбить не смогли... Сто метров… Потом – восстановили. Крепче прежнего…«Final countdown – go! Три!»  Пятьдесят метров… «Два!»… Рев машины отскакивает от отбойника, бьется в лобовое стекло, словно пытаясь предостеречь свой источник… Двадцать метров…

… «Good Year!»



«Трешка», подчиняясь почти подсознательному окрику руля, с визгом увиливает от неизбежного и, виновато порыскав, стабилизируется на полосе. Алексей открывает глаза.
«Двадцать сантиметров до касания… Недурно! – хмыкает не без злорадства. - Суицидальные наклонности, говорят? Злые языки! Копирайт – пошлый анекдот про два клитора… Гы! Не, вот об этом не надо! Все – завязываю с романтикой. Узлом морским, плавание – полмесяца, и никаких заходов в порт!.. Feelings, whatever feelings – get out of my life!»
Немного развеселившись, он ставит Offspring и набирает скорость до крейсерской.
Мышцы, потянутые при юзовом торможении, приятно постанывают…

Желтая «Ламборджини» без особых усилий, хотя и не слишком стремительно, нагоняет «трешку» по левому ряду. Кажется, «крейсерская скорость» серенькой, хищной и безобидной, как бездомный котенок, машинки, озадачивает «спортсмена».
Алексей почти ненавидит эти бестолково дорогие автомобили, похожие на раздавленных компьютерных мышей.
Он привычно ершится: «Ламборджини» поравнялась, притормозила, а потом прянула вперед и теперь дразнит надменными прыжками, ернически подмигивает «стопарями», вихляет бесстыдной кормой.
«You must be a masochist, guy…» - бормочет Алексей и решительно передергивает ручку в спортивный режим. Мотор радостно и шумно ржет всеми пятьюстами ненормативными конскими головами…

Очень скоро парень в «Ламборджини» забывает об унижении неказистого «баварца» красными языками своей несравненности – и, явно удивленный, вспоминает об акселераторе.

Обе машины головокружительно плавно скользят по шершавой вальяжной реке с неоригинальным именем на букву «Е-», по-звериному пугая друг друга «гонным» ревом. «Немного за двести пятьдесят» - прикидывает Алексей, мельком оценив плотность светового коридора, сделавшегося заметно Уже и извилистее: спидометр кончился…

Серый клюв БМВ медленно, но неумолимо отхватывает все новые сантиметры прилизанного к асфальту желтого тела…
«Ламбер» мог бы и больше дать… - Алексей избавляется от окурка, в окно, в адрес нахала слева. – Лимит человеческого фактора… Скучно… А надо – чтоб весело было!»
Он кладет палец на любимую кнопку.
«Ну что, «рассмешим» движок? Пошлем эту желтую мыльницу в стиле «техно» на два веселых «О»? То бишь, наоборот… А, неважно!»
Алексей сочувственно смотрит на неподвижного и серьезного, как краш-тестовый манекен, соперника:
«Ну что, фраерок, сдулся? А хочешь, бюргер, чуда реального? Вот!!!»
Подстегнутые сладко-кислой плетью колеса коротко и мужественно взвизгивают, как всвистывает углами рта больно обжегшийся флегматик. Баритональный рев движка взмывает до колоратурного воя. Алексей задерживает дыхание, воздухом отгораживая позвоночник от замешкавшейся грудины. Скрипа сиденья не слышно. Секунд двадцать тоскливо сощуренные фары «Ламборджини» мельчают и блекнут в центральном зеркале. Потом исчезают в быстро наверстанной ночи…
Представив выражение «пижонского» лица, Алексей трясется в долгой, беспродышно краснокожей  судороге и, из уважения к остаткам инстинкта самосохранения, все же выключает нагнетатель, притормаживает.  «Нитростеническая реакция!»
Он еще пару минут исходит эмоциями, изредка пошевеливая руль мизинцем: машина движется почти накатом, постигая мебиусовидную парадигму развязки на Франкфурт.
Он все еще похмыкивает, когда у сердца трепещет телефон.

- Веселишься, querido? – интересуется равнодушный до гротескного женский голос.
«Действительно, я - подонок: тосковать должен!» - возрадовавшись и озлобившись, мысленно огрызается Алексей.
- Ага! Даж не знаю, с чего так прет: то ль закись в салон попала, то ль улет «по-английски» – действительно такой уж «улет»! – огрызается вслух.
- Гоняешь?
- И что?
По ту сторону эфира раздается задумчивое молчание.
- Извини, что не смогла позвонить сама и сразу!
- Ничего – фигня! Мне твой братец передал. «Улетаю. Дела. Целую. Извини. Полмесяца», - становится садистски заискивающим: - Слушай, а можно, я тебя тоже … мм… целовать теперь через него буду, через Анхеля? В щечку, конечно, – чтоб люди не подумали…
- Дуешься, querido?
- Ага! Права в щеки накачиваю. Это я вредничаю так – детство игривое застряло, неужели неясно?
- А ты уверен, что издеваешься?
- А ты уверена, что прощена?
Снова молчание, на этот раз насмешливое.
- So, «you dub me unforgiven», kid? – Алексей в который раз думает, что нет ничего более вкрадчивого и вопрошающего, чем сарказм интонаций Долорес. Он возмущается:
- Never call me «kid»! «Козленок» - it’s somewhat insulting in Russian, Лолита!
- В расчете! – Долорес жестко смеется: она ненавидит обращение «Лолита» - чем Алексей, естественно, не упускает случая позабавиться… Когда жемчужные когти в паре тысяч миль от горла…
- Ни фига не в расчете: ты мне не позвонила!
- Сейчас звоню!
- Могла б и не трудиться: я уже обиделся!
- «Обиженный» - it’s somewhat insulting in Russian, isn’t it? – мгновенно откликается Долорес. - У одного из нас женская логика, querido!
- У одной из нас неженское хамство, querida!
- Ну-у… все ж за querida спасибо…
- Заметь: «не любимая», а «хотимая». Я еще не разобрался, люблю или нет!
- Я тебе ромашку из Колумбии привезу…
- Там растут ромашки? Привези мне лучше «марьивашку»! Или мсье Коко.
Долорес вздыхает, угрожающе:
- You see, querido, у меня тоже не было времени измерить глубину своих чувств к тебе, но одно могу сказать точно: еще слово о кокаине – и моей ромашкой будут твои уши!
- I’m scared, indeed, “Mummy”…
- You’ll be… Indeed… “Dummy”! – слова доносятся обрывочно.
Край неба светлеет, помогая фарам. Серая «БМВ» непринужденно вальсирует по пустым рядам, постепенно отрываясь от камеры.
- If I were not that gallant… … … say “fuck you!” – голос становится тише и интимнее, временами пропадает.
- Not even dream until…
- ….. red light district!
- …. bastardo!!!
- Yo te quero tambien…
Закадровый перевод: «Я тебя тоже люблю!»