На обочине ч. 1

«Детка, это не наезд...»
Они приближались. Неумолимо. Анжелка заметила их слишком поздно. Еще минуту назад она могла бы сбежать. Скрыться в привокзальных дворах или в переходе. Но она заметила их слишком поздно. Подкорытова быстро оглянулась. Возле касс торчала толпа. Перед табло стояли то ли уезжающие, то ли встречающие. Невдалеке лениво прогуливался «линейный». В ее сторону он даже не взглянул.
До ее беды никому не было никакого дела. Значит, выпутываться нужно самой. Анжелка спиной вжалась в холодный по весне гранитный цоколь вокзальной стены и приготовилась защищаться.
Они окружили ее плотным кольцом, прорваться через которое не было сил. Подкорытову будто парализовало, и она смотрела на девчонок, точно кролик на удава — не мигая, зная, что все равно не миновать быть съеденной.
Оставшиеся силы вытянул налетевший внезапно дождь. Анжелка его ненавидела. Именно в такие сырые дни отчим напивался.
И вот этот самый дождь, если вдуматься — ничего особенного, обычные водяные капли, — вытянул из Анжелки остатки решимости. Она обмякла и начала стекать по шершавой гранитной стене...
Ее подхватили под руки и вжали в стену.
— Спокойно, детка, это не наезд, — властным голосом сказала одна из пятерых, по виду — старшая.
«Лет четырнадцать, — машинально отметила Анжелка. — Где-то на год меня старше.» Девчонка была невысокая, светловолосая, с пронзительно-голубыми глазами, казавшимися еще отчетливее на фоне серого мартовского неба.
— Это не наезд, — видя, что жертва не сопротивляется, и потому более миролюбиво повторила девчонка. — Мы ж не «быки»...
Анжелка поверила. Ей ничего больше не оставалось. Тем более, что стоявшие рядом девчонки заулыбались. Та, которой было лет десять-одиннадцать — пухленькая, с бегающими карими глазками, — захохотала в голос. Старшая метнула на нее злой взгляд и сцедила:
— Заткнись, Пышка!
И, повернувшись к Анжелке, участливо произнесла:
— Детка, я вижу, у тебя проблемы. Пошли. Нечего тебе тут ошиваться. Попадешь к вокзальным — за копейки по рукам пойдешь...
Анжелка не знала, чем грозит знакомство с девчонками, но в этом большом городе она была одна. Прислониться не к кому. И, решив: будь что будет! — выдохнула:
— Пошли!
Девчонки обступили ее и повели — точно под конвоем. И Анжелка испугалась. Но бежать было невозможно. Старшая, будто поняв ее состояние, заговорила. Она говорила-заговаривала:
— Как зовут? Анжела? Значит, Жилкой будешь. У нас здесь у всех погоняла. Я, например, Фетка, а она, — девчонка показала на младшую, пухленькую, — Пышка. Не бойся, мы не грабим — не убиваем. ...А ты ничего, симпатяга. От кого сбежала?
— От отчима, — сказала Анжелка.
— Бил? — участливо поинтересовалась Пышка.
— Ага! — на глазах Подкорытовой показались слезы.
— Не реви! — оборвала Фетка. — Он больше не будет.
Рядом тормознула иномарка. Из окна высунулся какой-то парень в черных очках и лениво бросил в сторону старшей:
— Ну что, Фетка, новенькую словила?
— Отвянь, Пашка! — быстро кинула старшая. — Сорвется.
— Куда она, на фиг, денется, с вокзала-то? — хохотнул парень, и машина сорвалась с места.
На его слова Анжелка не обратила внимания. Девчонки болтали непонятно о чем, Пышка расспрашивала ее о доме.
Но вот как раз об этом вспоминать не хотелось. Ну как же могло хотеться домой, если она оттуда недавно сбежала? Часа три, даже почти четыре, ехала в электричке, забившись в уголок, и думала только о том, как ей удалось бежать. Анжелка совершенно не представляла, где она будет жить, надеялась, что как-нибудь устроится. Ведь Екатеринбург — большой город, не то что ее маленький Каменск-Уральский.
В дождь ноги сами несли Анжелу Подкорытову к городскому пруду. Она долго смотрела на падающую вниз воду и размышляла, что, если броситься вон туда, нет, чуть левее, то ее тут же затянет, перемелет, и ее никто не успеет спасти. И слава богу! Но решимости у нее хватало только на эту мысль. И она возвращалась домой, к пьяному отчиму.
В Екатеринбурге тоже шел дождь. Он был крупным, весенним, не то что унылая сентябрьская морось. Девчонки, словно убедившись, что новенькая бежать не пытается, немного расступились. Только самая старшая, Фетка, временами остро взглядывала в ее сторону. ...Как ее назвали? Жилка? Что ж, не самая плохая кличка. Бывали хуже. Она просто — как другое имя. Другое имя. Другая жизнь. Все нормально.
...Куда они ее ведут? Судя по одежде, не бродяжки. Куда? Какая разница, куда? Было бы где переночевать...
Однокомнатная квартира с высокими потолками. Аккуратно прибранная. Правда, в углу вместо кроватей — одно большое ложе. В другом углу — диван. Старый шкаф. Телевизор. Видик.
Жилка устало плюхнулась на диван. Фетка села рядом, приобняла Анжелку, положила светлую головку на ее плечо, и зашептала-зашелестела:
— Что, Жилка, хреново? Нам спервоначалу тоже плохо было. Поодиночке-то всегда не в кайф. А вместе мы сильнее, правда?
Анжелка кивала головой и не слышала, как на кухне пускавшая в форточку дым тринадцатилетняя Танька Яшина, по прозвищу «Кобылка», усмехалась:
— Во Фетка поет-заливается! Цирк! Благодетельница...
— Пригрела-обобрала... — подхватила Пышка.
— Девки, жрать приготовили? — донесся из комнаты Феткин голос. — Жилка-то голодная...
Жилка отдыхала. Блаженствовала. Ее никто не бил. Не загонял домой в десять вечера и не косился, замечая рядом с мальчишками.
Впрочем, пока Жилка на улицу не рвалась. Девчонки по утрам ходили по магазинам; готовили еду, а после обеда обычно исчезали куда-то и возвращались только под вечер.
Жилка оставалась дома, мыла посуду, пол... А потом становилось скучно. По телеку шли какие-то боевики, новости, в общем, по ее мнению, полная муть.
— Скучно, говоришь? Держи!
Фетка, уходя, бросила на диван видеокассету.
— Посмотришь без нас.
Рыжик — худая, чуть выше Жилки, девчонка с длинными солнечными волосами, — фыркнула, сдерживая смех, и отвернулась.

Рыжик
Эту немудреную кличку Светке Шуваловой придумала Фетка. Если бы она хоть немного знала историю, то назвала бы Светку Графиней или как-нибудь вроде этого. Но с историей Фетка была незнакома, и потому Шувалова стала Рыжиком — за волосы соответствующего цвета. Они были длинные — ниже плеч. Мужской взгляд сначала падал на них. Потом он задерживался на изумрудных глазах с длинными ресницами. Потом скользил по двум несильно выдающимся бугоркам, доходил до почти мальчишечьих бедер и снова приковывался к рыжим волосам, будто больше ничего значительного в этой девчонке не было. Лицо ее было какое-то неуловимо неправильное, а к марту-апрелю на нем еще и высыпали веснушки — такие же рыжие, как волосы. Они усеивали все лицо — от уха до уха. Но особенно много их было на курносом Светкином носу.
Родилась «графиня» в обычной семье алкоголиков, где водки было море разливанное, закуски почти не водилось, а еды — и подавно. Шестилетняя Светка Шувалова, худая и вшивая, переступая через «отрубившихся» дяденек и тетенек, подходила к столу и жадно хватала то немногое, что на нем еще оставалось. И запивала водкой.
В восемь лет она уже обшаривала карманы материных сожителей и собутыльников, а когда Светке стукнуло двенадцать, мать, которой в очередной раз не хватило денег на выпивку, а взять их было уже негде, продала дочь Фетке...
Зорина заплатила за Шувалову кучу денег, но девочка того, кажется, стоила. Фетка самолично обрила Светку, чтобы избавить от проклятых насекомых; усадила в ванну, оттерла девчонку — почти до блеска, накормила «от пуза»... И Светка отплатила. Она ходила за своей благодетельницей хвостиком. Потом Рыжик с Феткой подружились, и почти незаметно Рыжик стала правой Феткиной рукой.
Единственное, по мнению Зориной, что было в Рыжике плохого — то, что она иногда запивала. Когда это случалось, Светка «вылетала» из работы на два дня. Потом собирала себя по кусочкам с помощью Пышки — «сестры милосердной», как называла ее Фетка, и честно отрабатывала «прогулы». И за это, и за многое другое, Фетка закрывала глаза на пьянки Рыжика. Потому что знала: домой Светка не вернется. Никогда. Единственным ее домом был Феткин.

За все нужно платить
«Посуда никуда не уйдет», — решила Жилка, «зарядила» видик и пристроилась на диване. Сначала пошли титры на незнакомом языке. Потом — переплетение мужского и женского тел.Чей-то гнусавый голос переводил:
— А ну-ка, детка, поработай-ка еще, а то я никак не могу кончить...
Если бы рядом с Анжелкой был кто-нибудь еще, она, должно быть, сгорела бы со стыда. Но рядом с ней никого не было, и потому Подкорытова не отрываясь смотрела на экран. Она мысленно была там, и вернулась к действительности, лишь когда снова пошли титры. Только после этого Жилка начала смутно догадываться, зачем Фетка подсунула ей кассету.
Часов с семи поодиночке стали подтягиваться девчонки. Сначала пришла Пышка. За ней — Кобылка; острые плечики, смазливая мордашка. Последними заявились Фетка и Рыжик — неразлучная парочка.
Подкорытова суетилась на кухне — разогревала суп, выставляла тарелки, а Кобылка дымила в форточку.
— Жилка, сядь! Поговорить надо, — бросила после ужина Фетка. — Ты у нас наела-напила уже не на одну сотню. Ты — девочка умная, должна понимать, что за все нужно платить.
Жилкино сердце ухнуло вниз. Она уже догадывалась, что платить придется, и даже понимала, чем, но все-таки в ней жила надежда, что, может, все еще обойдется, что она отплатит чем-нибудь другим, ну хотя бы... Чем? Ну, скажем, будет ходить по магазинам, готовить им еду, прибираться... Неужели этого мало?
Словно сквозь туман доносились до нее Феткины слова:
— ...А чем еще ты сможешь заплатить? Денег таких у тебя нет, значит, придется работать. Ничего страшного. Мы все работаем, и видишь — живы.
— Я девочка, — очнувшись, призналась Жилка.
— Мы тоже... были. Когда-то все равно нужно начинать. А тебе за это заплатят. Будешь паинькой — подгоню хорошего клиента. За первый раз платят дороже. А нет — пеняй на себя. Сами поможем. Ложкой. А потом рюмку загоним. И там разобьем. А это больно, сама должна понимать. Знаешь, тут недавно одна дурочка так орала, так орала, у меня полдня голова болела от евонного крика... Ну?!
— Я не умею, — отступила на шажок Жилка.
— Научишься! — убежденно бросила Фетка. — Видик смотрела? Еще покажем. У нас этого добра мно-ого...
Она видела, что Анжелка отступает. Еще и не таких ломали! А эта сломается. Она уже почти сломалась.

Фетка
Когда-то и она, Фетка, в миру Ленка Зорина, была такой же — испуганной недотрогой. Когда-то ее тоже подобрали на вокзале. Прямо там, возле Щорса. Ее так же пригрели, откормили, чтоб — не кожа да кости. Она сразу поняла, чем придется платить. И не ломалась. Ей не было еще и тринадцати, когда ее ткнули на панель. К тому времени она уже давно знала, что обычно нужно мужикам от девочек. Она узнала это, месяца за полтора до своего двенадцатилетия. Она была девочка-конфеточка, куколка светловолосая с двумя хвостиками и беленькими бантиками на них. Конфетка. Нимфетка. В общем, Фетка.
Потом вокруг нее затусовались малолетки. И сообразительная Фетка быстро смекнула: чтобы выжить, совсем необязательно ложиться под всех. Можно подкладывать других. А для этого нужно быть сильной. И Фетка стала сильной. Позже выяснилось: быть сильной — мало. Нужно быть жестокой. И Фетка стала жестокой.
Потом она поняла, что проще работать с девчонками из мелких городов — с теми, кто убегает из дома. Здесь их называли «чистыми», в отличие от местных опустившихся — «грязных». Деваться им некуда, обратной дороги, точно так же, как крыши над головой — нет. И потому они чаще всего сговорчивее.
Фетка с подругами частенько совершала набеги на вокзал, безошибочно вычисляя будущих «своих». Это было несложно: затравленный, или испуганный, или ищущий взгляд, угловатость движений, — окружали, притискивали к стенке, и Фетка говорила привычно:
— Спокойно, детка, это не наезд...
А дальше все шло по знакомому, давно отрепетированному сценарию: обвораживающий, обволакивающий Феткин голос (она умела, когда нужно, казаться ласковой), квартира, ванна, еда, одежда, и, наконец:
— Ты же умная девочка, понимаешь, что за все нужно платить...
Под Феткой было восемь девчонок. Из них четверо — с вокзалов, железнодорожного и авто. Бывали и другие, но — срывались, и вспоминать о них Фетке не хотелось. А, если честно, то она просто боялась о них вспоминать. Под ней значилось и несколько местных, но у каждой из них был свой дом, а у Фетки жили те, кому идти было совсем некуда: Кобылка, Рыжик, а теперь еще и Жилка. Но самой стоящей находкой (кроме Рыжика, разумеется) была Пышка.

Первый клиент
Жилка никак не могла уснуть. Она боролась с собой, прекрасно понимая, что назад пути нет, но все-таки никак не могла решить, где хуже. Казалось — там, в Каменске-Уральском. Наверное, права Фетка: когда-то нужно начинать. Деваться все равно некуда. Говорят, что от этого ловишь кайф. А много ли кайфа было в Анжелкиной жизни?.. Но это — потом. После первого раза. А в первый раз, говорят, больно. И потому страшно. Больно... Но, наверное, не больнее, чем бил отчим? И всего лишь один раз. А потом — не больно.
Жилка ворочалась, получала ощутимые тычки в бок то от Кобылки, то от Рыжика (Фетка дрыхла без задних ног), а утром сказала:
— Я согласна.
Фетка тут же подлетела, затараторила, что все будет прикольно, что она подтянет хорошего клиента, он все сделает совершенно небольно, да еще и заплатит по полной. Жилке не верилось. Но деваться было некуда.
В обед все свалили на работу. Дома остались только Фетка с Жилкой. Зорина с полчаса просвещала Подкорытову, подробно описывая, как это случилось у нее самой, потом поставила «порнушку», и в самом конце заявила:
— Все будет завтра.
Ночью Жилка представляла, как это все случится. Единственное, чего она не могла представить: как он отдаст ей деньги. Это казалось самым постыдным.
— Это услуга, — сказала Фетка. — Ты делаешь ему услугу. Он платит. Мы живем в рыночной стране.
Да, об этом Жилка знала.
Потом пришел клиент. Он был парнем лет двадцати трех, высоким и крупным. Фетка свалила.
...Он и в самом деле оказался ласковым. Но, когда сделал то, зачем пришел, Жилку пронзила дикая боль, и она едва сдержалась, чтобы не заорать.
— Больно? — спросил он.
Жилка оттолкнула его, сбежала в ванную, заперлась, и он тут же ушел, оставив на столе деньги. А Жилка пустила воду и заревела. Проревевшись, она смыла следы слез, вылезла из ванной, вытерлась насухо и не одеваясь плюхнулась животом на общее ложе. И снова заревела.
Минут через десять появились девчонки.
— Хреново? — спросила Фетка. В руках она держала шприц. — Это на первый раз только. Привыкнешь. Я тебе сейчас укол сделаю. Успокаивающий. Давай вену!
— Нет! — крикнула, выходя из оцепенения, Жилка. — Не-е-ет!!!
Но тут налетели Кобылка и Рыжик. Жилка сопротивлялась, пыталась кусаться. Рыжик подняла кулак, метя в лицо, но тут раздался спокойный Феткин голос:
— Рыжик, только не в морду! По печенкам бей, сколько раз говорить!
Несколько ударов, и Жилка обмякла. Она  уже не сопротивлялась, когда Фетка проткнула иглой вену и закачала в нее смертельную жидкость...

Пышка
Яна Соколова, в определенных кругах известная более как «Пышка», вот уже полтора года была сиротой. Логичнее было бы предположить, что она могла быть «сиротой при живых родителях», но на деле...
Ровно полтора года назад Соколов-старший вывел из гаража старенький «Жигуленок» и поехал в аэропорт — встречать жену из командировки. Яна Соколова в это время была в школе. Когда закончились уроки, она вприпрыжку побежала домой — счастливая, что встретит маму, но дверь почему-то оказалась заперта и дома никого не было, хотя они должны были приехать часа два назад.
Яна открыла дверь, бросила у входа портфель и прямиком прошлепала на кухню. Аппетит у нее всегда был «зверский», как говорил папа.
...К вечеру они не вернулись. Они не вернулись даже к вечеру следующего дня. Откуда ж было знать Яне Соколовой, будущей Пышке, что на обратном пути, у самого выезда из Кольцово, в «Жигуленок» Соколовых врезался КамАЗ... Яна этого не знала и терпеливо ждала родителей. Она даже не ходила в школу. Она думала, что хоть кто-то из учителей ее хватится, придет к ней домой и станет уговаривать вернуться. Но, как выяснилось, Яна Соколова была никому не нужна.
Спустя месяц она поняла, что родители не вернутся. Совсем. Должно быть, разбился самолет с мамой. Или машина с папой. Скорее всего, машина, потому что иначе папа вернулся бы. Что делать, Яна не знала. Ни бабушки, ни дедушки у нее не было. «Наверное, лучше сидеть и не высовываться, — соображала она. — А то еще отправят в интернат». В интернат Яна не хотела. В своей квартире жить казалось лучше. Когда в холодильнике и на полках закончились продукты, Соколова взяла пакет, выбрала из домашней библиотеки несколько книг — вдруг удастся продать — и вышла на улицу.
Стояло изумительное бабье лето. Улыбалось почти июньское солнце, золотя листья берез. Яна брела по городу, — почти бесцельно, и ноги привели ее в парк — тот самый, в котором так любили гулять Соколовы. Она села на скамейку и, прижав к себе пакет с книгами, заплакала.
И тут к ней подошли две девчонки. Одна — рыжая, с волосами до плеч, лет тринадцати, а вторая, постарше, светловолосая, коротко стриженная. Они стояли перед ней и чего-то ждали. Яна подняла на них заплаканные глаза и сказала:
— Девочки, купите книгу... Хотя бы одну...
Рыжая фыркнула, а та, что постарше, спросила:
— Детка, у тебя проблемы?
Яна посмотрела на участливое лицо девчонки и ответила:
— Да...
А через пару дней в однокомнатную квартиру Соколовых перебрались Кобылка, Фетка и Рыжик. А Яна Соколова стала Пышкой. В «работу» Фетка смогла ее втянуть лишь спустя полтора месяца, когда почти вся домашняя библиотека Соколовых была продана, а денег на еду совсем не осталось...
В первый раз на «работу» Пышка вышла с Кобылкой. Можно сказать, ей повезло — какой-то мужик, лет около тридцати, снял их обеих... Работала в основном Кобылка.
Но все равно вечером Пышка, даже не поев, рухнула на общее ложе, прижав к себе любимую игрушечную обезьянку, которую Кобылка почти сразу же окрестила Рыжиком. Та и в самом деле была похожа на Шувалову — и цветом, и мордочкой, и Светка бесилась, когда слышала, что «Пышка снова спит с Рыжиком». Это случалось, когда Яне становилось невыносимо.
Но Соколова (имя и фамилию которой девчонки тут же забыли, она стала для всех только Пышкой), чтобы отрешиться от работы, придумала себе занятие — заботиться о тех, кому плохо. Собственные беды при этом уходили на второй план.
Но все-таки иногда, не часто, Пышка засыпала с любимой обезьянкой по кличке Рыжик...

Поехали!..
Фетка ходила по квартире и вещала менторским тоном:
— Первое. Работать будешь по три недели в месяц. У тебя какой цикл?
— Шесть дней... — покраснев, ответила Жилка.
— Вычислишь и напишешь, — бросила Фетка. — Я должна знать. Второе. «Резинки» все покупают на свои. Залетишь — твои проблемы. Выручать не буду. Третье. Все деньги сдаешь мне. Я сама разберусь, сколько отдать. Больше обслужишь — больше получишь. Четвертое. Я тебе зла не желаю. Поэтому под «черных» не ложись.
Потом Фетка, похоже, сбилась со счета и продолжила уже без цифр:
— Не вздумай сбивать цену — девочки такого не прощают. А предложат взять за щеку или трахнуть в задницу, смотри сама. ...Рыжик, просвети!
— ...Она у нас — девочка хоть куда, — заржала Кобылка.
Дня через три, когда все более или менее зажило, Жилка впервые вышла на работу. По Щорса то тут, то там сновали взрослые девицы — лет восемнадцати-двадцати пяти, все — в мини. Три девчонки стояли на обочине, поджидая машины. Те подъезжали, — отечественные и иномарки, — останавливались, хлопали дверцами, то впуская, то выпуская; подбирали девчонок и, взревев, скрывались, чтобы через час-полтора, а то и раньше, вернуть их обратно. Конвейер работал отлаженно и четко.
Жилка ходила под ручку с Пышкой, пытаясь унять дрожь в коленках. Ради первого выхода Фетка подобрала ей почти новую мини-юбку, не доходящую даже до колен. Черный цвет еще сильнее подчеркивал худобу Жилкиных ляжек и остроту коленок. Сверху на ней была одета белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. И еще на Жилке были туфли на каблуках — первые в ее тринадцатилетней жизни. Она шла осторожно, как на ходулях: казалось, вот-вот упадет. Жилка то и дело спотыкалась и сильнее хваталась за Пышкину руку.
Возле них тормознула иномарка. В машинах Жилка не разбиралась, они были для нее почти все на одно лицо, но уж иномарку-то от российской она могла отличить. Пышка тоже затормозила, и вместе с ней вынуждена была остановиться и Жилка. Какой-то мужик лет сорока, с короткой стрижкой, лениво бросил:
— Эй ты, что постарше, залезай!
Пышка ткнула Жилку локтем в бок и быстро затараторила:
— Это он тебе. Расценки помнишь? Минет — полтинник, остальное — двести. Меньше брать не вздумай.
И подтолкнула Жилку к машине.
Когда Подкорытова затравленно обернулась, Пышки рядом уже не было. «Бросила! — обреченно подумала Жилка. А потом сказала себе. — Все правильно, каждый сам за себя.» И, поняв это, умостилась на переднем сиденьи.
Мужик скосил глаза на дрожащие Жилкины коленки и спросил:
— В первый раз, что ли?
— Ага, — едва смогла произнести Жилка.
— Ладно, — сказал мужик. — Понял.
Он вел машину уверенно, левой рукой. Правой, тяжелой, он гладил острую Жилкину коленку.
— Не бойся. Больно не будет.
— А я и не боюсь, — расхрабрилась Жилка.
— Вот и умничка. Скоро приедем.
Они пролетели мимо горГАИ, завернули во двор и тормознули у железной двери с домофоном. Потом вошли в лифт. Мужик положил руку на Жилкино плечо и притиснул ее к себе. Потом они вышли из лифта (мужик сжимал выпирающуюЖилкину ключицу) и через несколько шагов очутились в шикарной (по Жилкиным понятиям) трехкомнатной квартире.
— Подмойся, — сказал мужик, открывая дверь ванной. — Вытираться не надо. Не люблю.
...Потом он медленно расстегнул Жилкину рубашку, снял юбку, отнес, почти невесомую, на диван и навалился так, что не вздохнуть. Она закрыла глаза и постаралась, как учила Пышка, расслабиться и думать о чем-нибудь другом. Не получалось. В уголках глаз показались слезинки. От мужика пахло потом. Даже не пахло — несло, разило. Слава богу, он сделал дело быстро (хотя Жилке все равно казалось, что это никогда не кончится).
Потом он поднялся, сам одел Жилку, сунул ей две сотни в нагрудный кармашек и поинтересовался:
— Водку будешь? Хотя бы глоток?
Жилка подумала и кивнула. Мужик налил себе полстакана, ей плеснул на самое донышко и произнес:
— Ну, на дорожку!
Потом обнял Жилку, погладил по голове и сказал:
— Не реви, детка, все образуется.
Он говорил, как Фетка.
Минут через двадцать Жилка снова неуверенно перебирала каблучками по асфальту. Ни Пышки, ни Кобылки, ни даже Рыжика не было. Вдруг кто-то сзади цепко схватил Жилку за плечо и развернул к себе. На нее смотрел, буравя глазами, парень лет двадцати. Кажется, где-то она его уже видела...
— Ты чья?
Жилка задумалась. Отвечать или нет? Кажется, не мент. Не похож. Не ответишь — еще изобьет. Или чего похуже сделает. И тогда она сказала:
— Феткина...
— А-а, ну тогда живи. Пока...
Он развернулся и пошел прогуливаясь, руки в карманы.
Потом ее снял мужик лет тридцати пяти на «Жигуленке». Но это было не самое страшное. Самое страшное оказалось потом, когда ее взял парень лет двадцати пяти, по виду — крутой. Он потребовал минет прямо тут же, в машине. Жилка замешкалась, хотела было сбежать, но парень цепко схватил ее за волосы, нагнул к коленям и сказал:
— Работай, сука!
И не отпустил, пока Жилка, превозмогая отвращение и давясь, не начала «работать».
Получив полтинник, она пулей вылетела из машины и прислонилась к тополю. Ее трясло, выворачивало наизнанку, из глаз лились слезы. Потом ее все-таки выполоскало на асфальт, но легче не стало. Шатающейся походкой Жилка побрела домой. Работать сегодня она уже не могла.
В квартире еще никого не было. Подкорытова забралась в ванную, пустила горячую воду и, обхватив руками колени и закрыв глаза, долго сидела, пытаясь забыть весь сегодняшний день.
Хлопнула дверь. Потом в ванную заглянула Кобылка. Увидев скорчившуюся Жилкину фигурку, она спросила:
— Ну что, хреново?
Впрочем, она спросила немного по-другому. Но смысл был тот же. Жилка на вопрос не отреагировала. Тогда Танька присела на край ванной, перегнувшись, прислонилась щекой к ее щеке и сказала:
— Ничего, Жилка, это пройдет. Привыкнешь.
Это казалось невозможным.
Потом заглянула Рыжик, бросила:
— Очухиваешься?
И скрылась на кухне.
«Оставьте меня в покое!» — хотелось крикнуть Жилке, но в покое ее явно никто не хотел оставлять. В ванную завернула Фетка и спросила:
— Ну что, много наработала?
«Ей лишь бы деньги!» — почти с ненавистью подумала Жилка. И ответила:
— Четыреста... пятьдесят...
Последнее число далось ей с большим трудом. Перед глазами стояла машина, руль, упиравшийся в правое ухо... Тополь...
— Умница, — уже ласковее сказала Фетка. — Приходи в себя, Рыжик сейчас есть приготовит.
Больше ее не трогали. Только после сорока минут сидения в теплой ванной Жилка, наконец, начала приходить в себя. Потом жадно набросилась на пюре с сосиской, потом упала на общее ложе и, не обращая внимания на свет и болтающий телевизор, провалилась в спасительный сон.

Кобылка
Танька Яшина, по кличке «Кобылка», очутилась на Щорса год назад. Фетка подобрала ее — почти совсем никакую — через месяц после того, как Танькин отец в пылу пьяной ссоры хватанул «тупым предметом», как было написано в милицейском протоколе, по голове жены своей, Танькиной матери. Он — пошел срок мотать, она — в земле отдыхать.
Кобылка, «острая» с ног до головы — от носа и ключиц до коленок — первое время, пока Фетка не посадила ее на героин, подбрасывала немного деньжонок алкоголичке-бабушке, бывала у нее, а, когда почти все заработанное стало уходить на «белый», совсем перестала заглядывать в «отчий» дом. Какой смысл? Бабка то канючит деньги, то заплетающимся языком твердит о черной неблагодарности внучки. Будто она — дочь миллионера...
И вот уже больше полугода Яшина в «отчем» доме не появлялась. У Фетки жилось лучше. Чем придется платить за еду и кров, Танька поняла сразу. Переживала? Да нет, почти не переживала. А если и переживала, то, по крайней мере, вида не подавала. К тому же в содружестве с «белым» забывалось все. Нет, скорее, не забывалось, а уходило, отступало на задний план. А, может, Кобылка просто втянулась. А издержки... Что ж, издержки, наверное, есть в каждой профессии...
(продолжение следует)