«Не ходите дети в Африку гулять…»
Из мрачного здания на Лубянке, известного даже у нас на Западе, я вышел злой и от того красный, как рак. Я всегда краснею, когда захлестывают эмоции, кожа такая – предательская.
Чтобы хоть немного успокоиться решил пройтись пешком.
Абсолютное незнание города на тот момент меня не пугало. Русский худо-бедно я знал, учил в университете, поэтому надеялся без проблем выбраться, даже если заблужусь.
В Москве я оказался по глупости, и это еще мягко сказано, своего кузена Гюнтера. Когда месяц назад он приезжал к нам, чтобы «получше рассмотреть», как он выразился семейную реликвию, хранившуюся в нашей семье без малого двести лет, я не мог даже предполагать такого развития событий.
От воспоминаний я снова разозлился.
Прохожие уже оглядывались, невольно обращая внимание на мое пылающее лицо, поэтому я решил выбросить все из головы, и если уж оказался в России, в Москве вот так нежданно-негаданно, то хотя бы использовать это время с пользой.
Я неторопливо брел по улицам и площадям, фотографируя и снимая на камеру все подряд. Мое журналистское будущее приветствовало большой объем разнообразного материала.
Прошло несколько часов, прежде чем я оказался в районе Пушкинской площади.
Начинался вечерний час пик - я понял это по увеличившейся толпе прохожих.
Ноги уже гудели и требовали отдыха, когда, я решил перейти через дорогу, чтобы отдохнуть в сквере.
Но тут прямо мне под ноги шарахнулся, очумевший от многолюдья, всклокоченный, странного окраса кот. Я остановился, чтобы дать ему дорогу и тут заметил рекламу, зазывающую на необычную выставку…
Ноги сами понесли меня туда.
Что это было?
Простое любопытство или судьба?
Кто теперь ответит?
Наверное, никто.
В небольшом помещении, куда я зашел пахло старым деревом, пылью и тайнами.
Флер таинственности так и витал меж этих стен. Вдоль витрин двигалась группа туристов в сопровождении гида. Женщина говорила быстро, и от этого я плохо понимал ее, поэтому скоро перестал даже прислушиваться. Магнитофонный гид на выставке был, но только в английском варианте, и я не захотел его брать. Решил, что разбирать мелкие подписи под стеллажами будет куда интереснее.
Я довольно долго неторопливо бродил по комнатам, все больше и больше погружаясь в мир чародеев. Экспонатов было много, и на первый взгляд они были довольно однообразны, но история каждого из них, короткое описание, представленное под каждым экспонатом – будили воображение и наделяли, казалось бы мертвый предмет – душой. И лишь один из экспонатов, в центральной витрине и несомненной привлекавший наибольшее внимание оказался без всяких ссылок и пояснений.
Это был большой прозрачный кристалл, который восхищал не только своим размером, и прямо-таки колоссальной многочисленностью граней, а еще загадкой крепежа.
Я оглянулся.
Смотрителя на месте не было. Экскурсовод была увлечена собственным повествованием. Правда была еще одна посетительница, зашедшая следом за мной, но я решил рискнуть…
Съемка в помещении была запрещена, об этом сообщало множество табличек, но…
Азарт штука опасная – это я знал, но «не попробовав - не узнаешь».
Несмотря на запрет, я все-таки, включил камеру и через специально проделанную в сумке дырку начал снимать привлекший мое внимание кристалл.
Но как только начала работать камера, тот… словно ожил. Начал менять цвета и медленно кружиться.
Это казалось невероятным.
Ни разу такого видеть мне не приходилось.
Правда и на приемах у экстрасенсов бывать, тоже не доводилось. Может это вполне обычная штука в ИХ мире.
Но то, что случилось потом, вряд ли смог бы объяснить даже экстрасенс.
Все происшедшее показалось просто нереальным кошмаром…
Не в состоянии отвести взгляда от закрутившегося волчком кристалла, я вдруг почувствовал, как пол под моими ногами разверзся, и… я стал падать в глубокую пропасть, которой казалось, не будет конца…
«Наверное, сработала какая-то защита» – пронеслось в голове. «Хорошо же я буду смотреться на Лубянке рядом с кузеном. Два сапога – пара» - пришла на память русская пословица, которые я собирал уже несколько лет.
В этот момент в голове что-то булькнуло, кольнуло, и… я упал, но не на ноги, как ожидал, а приложился основательно всей спиной.
Ожидая увидеть свирепые лица охранников, осторожно открыл глаза, но ничего не увидел. Тогда я снова закрыл глаза и снова открыл.
Ничего.
Паника стремительным прыжком забралась под волосы, подняв их торчком.
Пронеслась первая мысль - «ослеп», за ней вторая - «или умер».
Мрак стоящий вокруг был непроницаем, и казалось, даже ощутим, настолько он был густ и безнадежно темен. Попробовал поднести руки к самым глазам, но так и не увидел их. Перевернул руки и…
Еще никогда в жизни я не был так рад светящимся фосфорным точкам на моих часах.
Итак, я не ослеп. И может быть, даже не умер. Это хорошо.
Но тогда - где я? И почему так темно?
Или все-таки умер, и меня похоронили.
Это плохо.
Мысли, дикими сайгаками проносились в моем раскаляющемся от напряжения сознании, обгоняя, и затаптывая друг друга. Потому что я чувствовал себя ЖИВЫМ, но ТАК темно, в жизни не бывает.
Может, меня шлепнуло каким-нибудь разрядом, я отключился, и только теперь пришел в себя. Но почему же так темно? Значит, все-таки закопали. Но если закопали, а я не умер. То это хуже, чем плохо, это - КАРАУЛ.
С глухим стоном я повалился на бок, схватившись за лицо руками, словно пытаясь удержать его от судороги.
И тут, когда отчаяние уже было готово сожрать сознание, проявилось одно из пяти чувств, данных нам создателем, чтобы уберечь себя от безрассудства и членовредительства, а именно - осязание. Моя щека явно осязала камень, на котором лежала сама и все мое скукожившееся тело.
«Почему камень. С какой стати. Не в склепе же меня схоронили.
«Царю – не брат, купцу – не сват» опять вывезла откуда-то из глубин памяти поговорка. Да в склеп так и не кладут, футболка, хоть и длинные, но все-таки шорты, сумка на плече, в ней вся аппаратура. На ногах сандалии.
Но тогда, где я? Что со мной?»
Я сел.
Скрестил под собой ноги.
Сжал голову руками, словно опасаясь, что распухшие от мыслей мозги, толстыми белыми червями во все стороны полезут из несчастной черепушки.
Так. Как это учат психологи. Первое – взять себя в руки. Голова уже в руках, так, что этот пункт считай выполнен. Второе – закрыть глаза, отбросить страх и сосредоточиться.
Хотя с открытыми глазами я видел, так же как и с закрытыми, все же для большего сосредоточения зажмурился изо всех сил. Третье – попытаться проанализировать ситуацию.
О, Боже Мой, ну чего тут анализировать?
Стоял в музее, ну снял на камеру камешек. И вот теперь сижу на каменном полу неизвестно где. Кругом темно и от этого страшно.
И тут осенило – ЦИФРОВАЯ КАМЕРА!!!
Я оставлял ее на Лубянке в гардеробе.
Может туда чего-нибудь подключили?
Уж слишком беспроблемно меня отпустили…
Новые технологии.
В мозгах тут же расплылось - «Матрица».
«Русские проводят испытания… Они же не могли знать, что я стану снимать черте что…то что снимать запрещено… И почему, кстати, запрещено, тоже мне сокровища?
Что за игры?
А может я внутри игры…виртуальная реальность.
Нет, так не бывает. Даже в кино. Нужна маска, датчики, провода по всему телу. И тот, кто вернет тебя обратно. А так стоя в музее, с камерой и в сандалиях, без проводов и источника энергии, просто щелкнув клавишей…так не бывает».
Усмешка скривила застывшие губы но, едва появившись, тут же слетела.
«А вдруг бывает? А может это, и не камень был вовсе, а какая-нибудь плазма? Беспредельный источник энергии в застывшей форме. Ведь что-то все-таки произошло. Было невыносимо жарко, а теперь ощутимо холодно. Или это от страха?»
Взъерошил руками волосы и тяжело вздохнул, понимая, что надо встать и если уж ничего не разглядеть, то хотя бы ощупать место, где я находился.
Медленно поднялся. Мимоходом отметив, как затекло тело. Сделал шаг вперед и вдруг услышал шорох, прямо впереди, совсем рядом.
Правая рука невольно взметнулась к бешено заколотившемуся сердцу, левая так и осталась вытянутой, ища опору впереди.
И здесь произошло чудо…
Впереди показалась рамка света, которая становилась все шире и шире, пока не превратилась в ослепительно сияющий, после темноты, квадрат. Затем в проеме появилась человеческая голова, которая уставилась на меня, как на приведение и, заорав не человеческим голосом, тут же исчезла…
Надо сказать, орущая голова меня тоже ни сколько не приободрила, скорее наоборот, но оставаться здесь было еще ужаснее. Поэтому, закрыв глаза, с мыслью «будь, что будет» я ринулся вперед, но тут же споткнулся обо что-то достаточно высокое и свалился во что-то узкое, с размаху ударившись головой о камень, и после всех этих кульбитов, видимо решив, что и так уже достаточно нашалил, благополучно отключился…
Сознание, зыбким, туманным островком забрезжило где-то вдали.
Мне казалось, что я плыву к нему сквозь темные воды, а он также поспешно удаляется от меня.
А я все гребу и гребу, и силы мои таят, а усталость становится просто невыносимой, тогда я решил, что все, хватит - чем так мучится лучше утонуть. И как только я перестал сопротивляться гибели и махать руками, как волна сама вынесла меня, на берег и кинула на мокрый песок.
Несмотря на продолжительность видений, пришел в себя я видимо все-таки быстро. Во всяком случае, я четко помню, как меня вытаскивали через узкий проход на свет божий. Похлопали по щекам, положили на голову мокрую тряпку и пока оставили в покое, может статься, заметили, как дрогнули ресницы, хотя глаз я пока так и не открыл.
Так я пролежал достаточно долго. Во всяком случае, времени с лихвой хватило на то, чтобы пот залил меня с головы до пят. Здесь, вне темной пещеры, откуда меня вытащили, жара и духота были нестерпимы.
Меня уже не очень-то интересовало, где я и что со мной, хотелось только пить и поменяться местами с каким-нибудь пингвином из Антарктиды.
Но тут в сторонке заговорили, и я напрягся. Язык был чужой, странный. Я такого раньше не слышал. Чуть-чуть разлепив веки, посмотрел на мир сквозь сетку ресниц. Но и этого хватило, что бы голова пошла кругом…
Два мужика, считай, что голые, так - едва-едва чресла прикрыты, по очереди забравшись в узкую щель, в стене, с трудом вытащили оттуда упирающегося тщедушного паренька. Глаза у того, что блюдца, волосы дыбом, трясется весь.
Одним словом - псих.
Диагноз здесь очевиден - врач бесполезен.
Другой парень моего возраста, одетый хоть в юбку, но сразу видно - деловой, подошел к нему, положил на плечо руку - вроде как успокаивая. Но Псих успокаиваться не хотел - крутил глазами во все стороны крути, и похоже, ни на чем не мог сосредоточиться. Тогда Деловой, вытащил из-за пояса плетку и огрел его так, что с треском лопнула кожа на груди бедолаги.
Но помогло. У Психа в глазах блеснуло что-то осмысленное. Он уставился на Делового немигающим, затравленным взором, а потом подхватился, кувыркнулся на колени и уперся головою в пол.
- Встань. Посмотри мне в глаза.
Я не поверил своим ушам, у меня в голове, словно что-то перемкнуло.
Деловой сказал это на своем птичьем языке, а я его понял. Сначала решил, что показалось. Но нет, все точно, псих голову поднял и заглянул Деловому в глаза.
«Ну, точно все это – виртуальная игра – понял я. - Языка не знаю, но все понимаю. Это ж надо так круто завертеть. Но как? Такую виртуальность закрутить, какие деньги нужны. Новые технологии, на базе военных образцов. А почему все в музее произошло? Может, передающий луч мою камеру перехватил. Фантастика, да и только!».
Потом в голове поганым червяком опять вылезло: «Да не может этого быть. По определению. Но тогда, что это за ерунда? Может, сплю? Только так спать – можно и не проснуться. Прямо во сне с ума сойдешь».
А Деловой тем временем стал допрашивать Психа.
Что тот видел в камере и откуда там вдруг появился я?
И тут я услышал такое, что начал уже ощущать себя соседом по палате с этим самым психопатом, в какой-нибудь лечебнице:
- Да смилуются боги над рабом твоим, мой господин, а видел я Тота - хранителя вечного мира мертвых. Как только притворили камень, и я убедился, что даже малый луч света, размером с волос не проникает в гробницу солнцеподобной и уже собирался постучать в камень, дабы отворили его снаружи, и я вышел в мир, над которым Ра простирает свою милость, как вдруг звезда зажглась в темноте и превратилась в могучего бога. Сияние исчезло, но я чувствовал его грозное величие рядом, и весь обратился в прах у ног его. И он шел ко мне, чтобы забрать в слуги себе. Но страх опустил туман на разум мой и сомкнул уста мои и не подал я голоса ВЕЧНОЖИВУЩЕМУ. А когда отворился камень и луч солнца пронзил мглу, я увидел Его и умер. Ведь лицо его было белым, и волосы его были как мел. И стоял бог в своей позе величия и силы, и рука его звала меня к нему. Но, узрев, что видят его глаза недостойного, гнев страшно исказил черты его, и хотел он сделать шаг, чтобы покарать меня за дерзость видеть его. Но солнечный свет не пустил его далее и упал он сраженный лучом Ра. И понял я, что быть сей час битве, подобной той в которой убил Гор брата своего, убийцу отца своего Сета, и я закрыл глаза и зажал уши руками, чтобы не видеть битвы титанов. О, могущественный, Сененмут, бог смотрел в глаза мои, и ужас жил в сердце моем. Убей, убей недостойного раба, укрывшегося от воли бога. Он… он и сейчас смотрит на меня. – Тут трясущаяся рука психопата вытянулась вперед и указала на меня.
Раскрыв рот от услышанного, я действительно во все глаза смотрел на одержимого и, судя по последующей реакции присутствующих, выглядел не лучшим образом.
Обернувшись и взглянув на меня в свете рассказа новоявленного полуголого Дюма-сказителя, эти странные люди, бухнулись на колени, лицом в пол и… словно замерзли
А что бы Вы сделали на моем месте?
То-то.
Я тоже не знал.
А так как минут пять никто не шевелился, то решил проверить насколько все видимое мною - реально.
Себя к этому времени я уже успел ущипнуть за руку раз сто, но так как это ничего не меняло то, с трудом поднявшись с каменного настила, подошел к распростершимся на полу людям и ущипнул за плечо Делового…
От боли, а больше от неожиданности тот вскрикнул и закрыл голову руками. Трое же других, дергая себя за волосы и выдирая их из головы клоками, понеслись вниз по длинному коридору.
Так мы с Деловым остались один на один.
Лично меня это вполне устраивало. Подняв его за плечи, и с трудом усадив тут же, на пол, я сам сел напротив, скрестив ноги и положив руки на колени.
Деловой молчал, глаз не поднимал, но время от времени бросал в мою сторону, удивленные взгляды.
Я между тем ломал голову - как бы мне с ним объяснится. На пальцах ведь много не поговоришь.
«Эх, была, не была…».
Приложив руку к груди, я медленно проговорил:
- Меня зовут Гор…
Глаза Делового поползли из орбит. Мои видимо тоже.
Я думал на своем родном языке, а то, что выходило из моего рта, было похоже на тот щебет, на котором разговаривали эти странные люди.
«Это ж надо, как меня стукнуло, чего и не знал - вспомнил».
- Бог Гор? – осторожно спросил Деловой, показывая на меня пальцем.
- Нет, я не бог. Я Горхард. Карл. Из Германии. Нет. В данном случае из Москвы, из России. Где я?
- В гробнице. – Деловой показал на щель, из которой меня вытащили.
- Нет. Не то. Я вообще спрашиваю. Где я? – и широко развел руками.
- Поминальный храм «Джесер Джесеру». Я строю - Сененмут. – Деловой приложил руку к своему сердцу.
Я попытался объяснить, чем занимаюсь я, а так же рассказал, как мог ему о своем хобби – полетах на аэроплане, так как это занимало половину моей жизни, и я всем об этом рассказывал. Но боюсь, что он ничего не понял. Видимо у переводчика сидевшего в моей голове, не нашлось подходящих слов.
Однако я так старался и размахивал руками, описывая то, чего этот Сененмут даже, представить себе не мог, что рассказ в любом случае произвел на него огромное впечатление.
Чувствуя, что Деловой очень хочет меня понять, но не может, я все пытался угадать, в какую же тьму-таракань я попал, где человек даже не слышал о самолетах.
То, что я видел вокруг, напоминало археологические раскопки – огромные камни, груды песка, щебня и мусора. Похоже, что этот бедолага всю жизнь помогает археологам руководить местными рабочими. Так, со знанием дела, хлестануть человека плеткой – надо иметь «набитую» руку, какие уж тут самолеты - настоящее рабство.
Одним словом, мало что разобрав из моего повествования, мой новый знакомый видимо решил, что я очень большой человек из далекой страны и, скорее всего колдун, потому что умею летать вместе с птицами и появляться вот так - вдруг в закрытой камере в утробе скалы.
- Я маленький человек, - скромно потупив глаза, сказал Деловой, - и твое искусство скрыто от моего разума. Я отведу тебя к богоподобной. Она умна и ей доступны все тайны мира. Возможно твое появление здесь, знак богов, которого мы так ждали. И их милость к нам.
Я не стал спорить, соглашаясь в тот момент идти куда угодно, лишь бы там было больше воздуха, а то от духоты уже начинал задыхаться, и чувствовал себя, неизвестно для чего и как выбросившимся на берег китом.
Но Деловой не торопился.
- Позволит ли мудрейший муж предложить ему одежду, дабы не смутить взоры женщин и детей?
Я посмотрел на себя, пожал плечами, но мотнул головою в знак согласия.
«Кто их тут разберет…, а «в чужой монастырь со своим Уставом не ходят».
Хотя, на мой взгляд, мои шорты выглядели гораздо более прилично, чем его юбка.
Парень вернулся очень быстро, и потупясь протянул мне тряпку и шлепанцы, типа пляжных тапочек, бесконечно извиняясь за эту скромную и, безусловно, не подобающую моим знаниям и положению в обществе, одежду. Однако ничего другого здесь и сейчас он мне предложить не может.
Я сделал великодушный знак рукой – мол, не извиняйся, все это пустое и, скинув свою обувь, одел принесенные им тапки. Однако набедренную повязку, даже с нескольких попыток мне повязать так и не удалось, и архитектору пришлось на время стать моим гувернером. Он был явно удивлен моим не знанием элементарных вещей, но изо всех сил старался это скрыть.
Когда с новым обмундированием было покончено, свою одежду я затолкал в сумку, и мы отправились в путь.
Немного поблуждав по коридорам, непонятно как освещенным солнечным светом, мы наконец-то вышли на улицу.
Бог мой!
Я едва не ослеп. Мои глаза оказались не в состоянии вынести такого потока света.
Солнце, отражаясь от камней и песка, а кроме них здесь ничего и не было, заливало все вокруг своим сияющим огнем. Горячий воздух дрожал и плавился, готовый сжечь все живое, что не успело или не смогло спрятаться от его смертоносного дыхания.
С трудом разлепив глаза, щурясь как крот, я взглянул на своего спутника, который легко спускался с уступа, на котором мы стояли, туда где два темнокожих человека держали под уздцы лошадей, запряженных в . . . колесницу.
Если Вы случайно не знаете, то это те повозки, на которых ездят стоя.
Да-а-а. С каждой минутой здесь становилось все интереснее и…страшнее.
Возникали нехорошие подозрения, что народ здесь настолько увлекся историей откапывая ее, из-под песка и не мудрствуя лукаво, переносит в сегодняшнюю жизнь.
Я спустился вниз и осторожно встал на дергающуюся колесницу. Это кони нетерпеливо перебирали ногами, хотя мне совершенно была непонятна их активность в такую жару.
Едва мои руки нашли поручни, архитектор превратился в заправского возчика. Кнут со свистом разрезал воздух у нас над головой, и кони рванули с места со скоростью реактивного самолета. Во всяком случае, воздух, летевший нам на встречу, врезался в мое тело именно с такой скоростью.
Задыхаясь от невозможности дышать полной грудью, едва держась на ногах, в подпрыгивающей на камнях люльке, у которой наверняка есть какое-нибудь красивое название, я изо всех сил вцепился в поручни, чтобы тут же не вывалится на дорогу.
Но все эти переживания и напряжение были внутри меня - внешне я очень старался выглядеть достойно.
Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, мы остановились. На негнущихся ногах я сошел с колесницы и понял, что на моем теле нет ни одной складочки, ни одного углубления, где бы, не скрипел песок, обдирая при любом движении, изнеженную кожу городского индивида.
Вытрясая из волос песок, крутясь волчком и почесываясь, я решил для себя окончательно и бесповоротно, что если эти гонки в колясках по пустыне - новое развлечения для туристов, то я на такой аттракцион больше не пойду.
Не знаю, сколько бы времени еще я пытался отряхнуть с себя песок, который казалось, въелся намертво, если бы вдруг не увидел ТАКОЕ, что заставило меня немедленно забыть обо всем на свете.
Прямо перед нами, раскинувшись во всем своем великолепии на многие, многие мили, несла свои воды огромная река, на излучине которой мы и стояли. Наверное, ничто в целом мире не могло нарушить ее спокойствия и величия.
Она потрясала воображение, даже не смотря на то, что вода в ней совсем не отличалась той голубизной и прозрачностью, какую я привык видеть в реках у себя на родине.
Спокойная и ленивая, она возлежала в своем древнем ложе, даря бесценную влагу всем страждущим. Она казалась неисчерпаемым источником жизни. Она была сама жизнь и ее бескрайняя мудрость.
Река разделяла два мира.
Мир жизни и мир смерти.
Если на этом берегу, где мы стояли с архитектором, были сплошные камни и песок, наводившие уныние и скуку, то на ее противоположной стороне раскинулся огромный белокаменный город. Его высокие дворцы, массивные храмами, милые чистенькие домики с внутренними, уютными двориками и зелеными садами, отражающимися в бассейнах с бирюзовой водой, манили к себе, обещая все земные радости.
- Как же называется это место? - Попытался я еще раз добиться ответа у своего спутника, впрочем, уже догадываясь, каков будет ответ.
Зодчий поднял руки к небу, словно показывая всему миру свою землю и, гордясь ею. Он назвал ее ласково и гордо, словно возлюбленную.
- Это – Кимит.
В голове моей тренькнуло и… не сложилось.
- Какой Кимит? Это же Египет.
- Египет? - Зодчий был удивлен не меньше моего.
- Ну, да. Египет.
- Нет. – Он опять развел руки. – Это - Кимит.
- Фивы? – Показал я на город вдали.
- Не! – Гордо воскликнул Деловой.
- Нил? – показал я на реку, впрочем, уже не надеясь договориться.
- Хапи.
Какой-то сумасшедший араб. А может и не араб вовсе, просто очень загорел.
На араба он, впрочем, и не похож. Наверное, один из ученых-египтологов, впавший в состояние безвременья. Ковыряется в древних храмах и считает себя служителем фараонов.
- Все тебе не так, но будь по-твоему. – Решил я не сердить своего провожатого. - Однако Африка – она Африка и есть – как же жарко…
Но назвавшийся архитектором египтолог уже меня не слушал. Вытянувшись в струнку и, приложив ко лбу руку козырьком, он напряженно всматривался вдаль. Я тоже посмотрел в ту сторону и увидел целую флотилию маленьких и больших лодок, длинных и тонких, как такса.
Однако самым поразительным оказались вовсе и не они, а люди облепившие берега реки.
Поначалу их было совсем немного. Но буквально на глазах их становилось все больше и больше, и вот они уже заполнили весь берег, и он зашевелился словно живой от их многочисленных тел.
И тут я услышал вой…
Страшный, дикий, отупляющий.
Этот вой зарождался над рекой, в тех самых лодках, что медленно приближались к нашему берегу и подхваченный ветром уносился ввысь. А ему вторил берег – люди на берегу. Они плакали. Даже не плакали, нет, они выли. Выли, рыдали, бились в мрачном экстазе, вырывая с корнями волосы и расцарапывая в кровь тела и лица.
- У вас большое горе, насколько я понимаю? - осторожно спросил я архитектора.
- Разве ты не знаешь?
- Нет, – с уважительным сожалением ответил я, настороженно вглядываясь в лица скорбящих людей.
А про себя подумал: «Откуда я могу знать, что у вас случилось, если вообще с трудом соображаю, где нахожусь. Однако, памятуя о том, что Египет населяют, арабы - по европейским меркам, люди чрезвычайно вспыльчивые и обидчивые, то предпочел воздержался от комментариев».
- Сегодня день великой скорби и радости.
- Это как?
- Мы скорбим, что Богоподобный оставил нас - детей своих, и радуемся, что сегодня он ступит на путь Осириса и пройдет по нему к своему отцу.
Попытался вспомнить нынешнего правителя Египта, (кого еще могли хоронить с такой помпой), но из-за разбредающегося в разные стороны сознания так и не смог. Помучился, усиленно морща лоб и потирая виски и, в конце концов, сдался.
Лодки меж тем одна за другой приставали к берегу, и там начиналось какое-то действо.
И тут меня словно током ударило. Я понял, отчего так дискомфортно глазам - на пристани, да и вообще вокруг не было ни одного журналиста и репортера. Это казалось невероятным при событии такого масштаба, но это был факт.
Репортер уснувший было во мне, от стремительно меняющегося калейдоскопа событий, подскочил как ужаленный. Ругая себя на чем свет стоит, за драгоценные, но, увы, уже потерянные минуты я трясущимися руками нащупал в своей сумке камеру и нажал кнопку «запись».
В голове пойманной птицей билась только одна мысль –ЭКСКЛЮЗИВ.
Шанс один из тысячи.
Но почему же никого нет?
Мусульмане хоронят своих покойников в тот же день, хотя не знаю, насколько это распространяется на правителей. Так может быть, никто не успел прилететь сюда? Но где же местные телевизионные станции? Может быть, вера не разрешает снимать погребение? Никогда об этом не слышал. Неужели я так плохо учусь? Но в любом случае хорошо, что я не вытащил камеру из сумки, а снимаю так – через окошко. Береженого – Бог бережет.
Тем временем, наконец, причалила самая большая и богато украшенная лодка, на которой стоял ярко разрисованный гроб на носилках, под балдахином и в окружении темных статуй, курильниц и лежащих ничком мужчин, скорее всего духовных лиц.
Крики, плач, стоны людей, в этот момент, как мне показалось, достигли своего апогея, но я ошибся. Настоящее светопреставление началось тогда, когда носилки спустили с лодки и понесли сквозь людское море, которое из последних сил сдерживали, крепкие темнокожие мужчины, если судить по их мощным телам – какое-нибудь элитное отделение спецназа.
Носилки плыли над головами собравшегося населения, которое впало в экстаз, и казалось, обезумело окончательно, обсыпая окровавленные головы песком и щебнем и размазывая по лицам грязь, кровь и слезы.
Я стоял пораженный до глубины души. Еще никогда мне не доводилось видеть такую любовь народа к правителю, да и слышать тоже не приходилось.
- Нам надо торопиться, - сказал Деловой и повел меня к храму, что находился не далеко от пристани.
Я естественно не возражал, потому что процессия начинала выстраиваться именно в этом направлении и, похоже, что самое интересное будет происходить именно там.
Мы спустились со скалистого уступа, на котором стояли, и почти бегом направились к храму.
Вряд ли надо говорить, что нам никто не встретился на пути.
Ведь все были на берегу.
Только в самом храме, словно тени, двигались какие-то люди, но они не обратили на нас внимания, поглощенные последними приготовлениями к приему тела.
Всю дорогу я снимал, все также - не вынимая камеру из сумки, и выключил ее лишь тогда, когда Сененмут привел меня в отдаленную комнату и, сказав, что скоро вернется, растворился в темном проходе завешанном полупрозрачной тканью.
В комнате почти ничего не было. На полу стоял сосуд, типа тазика, но из камня, рядом глиняный кувшин с водой. Низкий столик со шкатулкой, разнокалиберные пряно пахнущие баночки с кремами или мазями, шпильки, плетеные шнуры. Поверх же всего этого женского «богатства» лежал отполированный до блеска бронзовый диск на ручке, служивший когда-то зеркалом, жене какого-нибудь вельможи.
Прикидывая в уме, насколько опасно будет выбраться из комнаты и продолжить съемки, я машинально взял в руки это древнее зеркало, и мельком взглянул на себя…
От неожиданности я даже икнул.
Из зеркала на меня смотрела белая голова и строила жуткие рожи.
С трудом смирившись, что это мое отражение, я попытался понять причину этакой метаморфозы.
Все-таки мы от обезьян, что бы там не говорили нынешние светила науки.
Широко шагаем по жизни, постоянно пробуя что-то на зуб, прикидывая на глаз, обнюхивая на съедобность и обязательно проверяя на ощупь все, что попадает под руку, чтобы понять, поверить, убедиться и желательно самостоятельно, презирая чужой опыт и доверяя только собственным болям и страданиям.
Что ж я - такой, как все.
Даже на мгновение не задумавшись, обслюнявил палец, провел им по щеке и лизнул приставшую к нему белую пудру.
Оказался мел, но ведь мог быть и яд.
Еще, наверное, там, в камере, где меня нашли, я измазался мелом или чем-то подобным, что немалым слоем покрывало камни, когда в панике хватался то за лицо, то за волосы, а экзотическая прогулка на колеснице запорошила меня окончательно. Стоило ли удивляться, что меня испугался тот рабочий, если я самого себя напугал.
Бог мой, ну и вид у меня. В юбке, в тапочках, с сумкой через плечо и весь белый, как приведение.
Быстро налил в тазик воды. Юбку, правда, снять не решился - где гарантия, что смогу завязать ее, как положено?
Натуральной губкой, что лежала тут же, начал отмывать себя от вековой пыли.
Вода быстро стала белой, но другой не было, поэтому я не помылся, а скорее обтерся. Но зато оставшейся чистой водой вымыл голову и как мог пальцами зачесал их назад.
Едва успел привести себя в порядок, в коридоре послышались голоса, мельком глянув в зеркало, убедился, что стал выглядеть намного приличнее и, повернувшись к входу, приготовился к встречи с. . . с кем-то.
Мужская рука отодвинула кисею, пропуская кого-то в комнату, но вошел не Сененмут….
Озаряя пространство вокруг себя, каким-то удивительным светом, в комнату вплыла….. девушка.
Она была не просто красива, это слово было тускло рядом с ней, она была - сама МЕЧТА.
Тонкий стан, узкие плечи, лебединая шея, маленькая головка, изящные руки. Плавные, волнующие линии ее тела скорее скрывали красивые одежды, в которые она была одета, нежели подчеркивали. Но, не смотря на то, что рубашек, платьев, накидок, которые выглядывали одна из-под другой - было множество, это не могло скрыть хрупкости этого создания.
Лицо с абсолютно правильными чертами, было прекрасно как цветок лотоса, нежное и строгое в своей гармонии одновременно. Чуть-чуть припухлые, влажные губы, словно морская раковина манили к себе, обещая прохладу и негу в жаркий день. А глаза! Глаза большие, темные, в которых укрылась вся Вселенная, пугающая и манящая своей бездной.
Я стоял, как дурак, ни в состоянии отвести взгляда и не желал смотреть больше ни на кого на всем белом свете. И чем больше я смотрел на нее, тем невероятнее казалось то, что она, тоже…. не отрываясь, смотрит на меня.
Это было тем более удивительно, что я никогда не привлекал внимания красавиц. Виною всему я считал свою внешность, гордиться которой я мог только один раз в год, когда приезжал в Амстердам на праздник РЫЖИХ.
В этот день туда съезжается так много нашего брата, что все НЕ РЫЖИЕ торопятся приобрести парики, чтобы не выделяться среди толпы.
Но здесь и сейчас был не Амстердам, где все были рыжими и любили рыжих.
Здесь среди песков, зноя и темноволосых людей я был единственным рыжим на всю округу. Но ее это почему-то совершенно не смущало, а наоборот восхищало, и это восхищение казалось искренним.
Она неслышно подошла ближе и провела рукой по моим мокрым волосам. Сердце, вздрогнув, упало вниз и рассыпалось прахом под ее ногами.
Я понял, что это судьба, приговор - окончательный, пожизненный и без права апелляции.
- Как зовут тебя удивительный незнакомец с золотыми волосами? – Голос, словно мед, вытекал из ее рта и залеплял уши слушающим.
Во всяком случае, мне показалось, что я оглох, а заодно и онемел.
- Его зовут - Гор Харт, божественная Хатшепсут.
Ответил за меня архитектор, вошедший следом за «божественной» и бросавшим на меня недовольные взгляды, то ли оттого, что я не отвечал на вопрос, то ли оттого, что так долго пялился на пришедшую с ним женщину. При этом он бесцеремонно разделил мою фамилию на две, но я не стал возражать. С богоподобной лучше быть богом Гором, чем просто рыжим Горхардом.
- Странное имя, но вижу, что ты послан нам великим Осирисом. Он обещал мне помощь и не оставил без своей помощи в час великого свершенья.
- Не уверен, что я тот, которого ты ждала, но я сделаю все, чтобы помочь тебе. – Прошептал я немеющими губами, злясь на себя за то, что мне не удавалось, говорить так же величественно и торжественно, как это делала она.
Она погладила меня по щеке, и я порадовался, и похвалил себя за то, что так тщательно побрился утром.
Однако заходившие ходуном скулы архитектора подсказали мне, что я не единственный, кто жаждет расположения красавицы и лучше мне пока не зарываться.
- Конечно же, ты тот самый. С тобой все пройдет намного лучше, чем мы планировали, правда Сененмут, - она повернулась к архитектору, и тот склонил голову в знак согласия. – Объясни ему все, а я должна идти к мужу и порадовать жрецов своим смирением.
- Она замужем? – ужас и разочарование в моем голосе, почему-то порадовали Делового, может быть, из этого он заключил, что я вовсе не великий и мудрый, а обычный чужестранец, раз не знаю того, что здесь знают все.
- Божественная Хатшепсут сорок дней назад стала вдовой. Сегодня ее брат и муж Аа-хепер-ен-ра Тутмос II отправиться в свой небесный путь. И мы постараемся сделать так, что бы великий Гор, проявил сегодня необычайную любовь, не к сыну, рожденному наложницей покинувшего нас Тутмоса II, а к дочери фараона Аа-хепер-ка-ра Тутмоса I, несравненной Мааткара Хенеметамон Хатшепсут, в жилах которой течет кровь древнего законного рода, доставшейся ей от матери – царицы Аа-мес. – Сененмут голосом подчеркнул слово – законного, и брезгливо сморщился упоминая сына наложницы.
«Переворот», - пронеслось в голове, в которой сначала туманно, а потом все яснее и яснее проступали кусочки мозаики, из которой слагается наша память.
Царица Хатшепсут – ну, конечно же. Одна из немногих женщин-фараонов.
Захватила трон, после смерти ненавистного мужа, отправив в изгнание, в болота нижнего Нила, своего пасынка, будущего Тутмоса III.
И архитектор при ней был, хотя вряд ли я вспомнил бы его имя, если бы мне его сегодня несколько раз не напомнили. Зато храм, выстроенный им, для своей любимой царицы, сейчас знают все. Это же знаменитый - Дейр-эль-бахри.
Ну, конечно же, именно там мы сегодня и были. Хотя архитектор назвал его по-другому. Но с названиями у них здесь вообще беда.
Как они все это запоминают и не путают?
А память выплескивала все новую и новую информацию, укладывая «тетрисом» все, что я слышал и видел за последние часы.
Египет, Фивы, Нил, Дейр-эль-бахри и прочее – это греческие, арабские, нубийские названия. Они были даны завоевателями этих земель, в те печальные времена, когда исчезли фараоны и жрецы, славившие Ра, а местное население, оставшееся без защиты своей веры, растворилось среди завоевателей.
Сененмут же называл мне истинные названия и имена.
Стоп.
Но это значит, что сейчас. . .
Я закрыл глаза, а на лбу проступил пот.
«Все допрыгался. Сошел с ума или провалился в какую-то временную дыру?»
Мечта многих строителей машины времени, лично во мне вызвала ужас.
Про такие путешествия хорошо читать книжки и смотреть кино, но вот так самому оказать в бронзовом веке, в чужой стране - приятного мало.
Снимать на камеру как-то сразу расхотелось. Кому показывать-то. Этим предкам что ли? Посмотрят. Упадут в обморок, потом назовут чудом и спрячут в ящик. Все чудеса на Земле непременно убирали в ящик, чтобы потом прятать их друг от друга и, увлекшись, частенько упрятывали так, что уже сами не знали, куда подевали реликт.
Из мрачного оцепенения меня вывел все тот же архитектор, который теперь пришел с двумя мужчинами, угрюмого вида, и как оказалось впоследствии немыми.
Они, быстро подавив мое сопротивление, стянули с меня юбку, вымыли тело и намазали его чем-то так, что я стал пахнуть как парфюмерный прилавок в магазине.
Затем нарядили меня в юбку из золотой ткани и золотые шлепанцы. Потом как ярмо на быка навесили огромное ожерелье из золотых пластин, плотно подогнанных друг к другу, на которых были изображены жуки, тараканы, птицы, львы, носороги, солнце, звезды и тому подобное. Сверху еще прицепили огромный медальон, что свешивался, чуть ли не до пупка и изображал сокола с распростертыми крыльями. На голову мне одели венец, тоже, разумеется, золотой, но что там было изображено, я не успел заметить, а разглядеть его повнимательнее мне, почему-то так и не предложили.
Слуги или жрецы - я так и не понял, кто именно, хотели, было укрыть голову еще и золотым платком, но Сененмут велел этого не делать, сказав, что незачем прятать золото под золото. Защелкнув на кистях, предплечьях и щиколотках браслеты, мне всучили длинную золотую палку, и сказали, что надо идти.
Увешанный золотыми побрякушками, как рождественская ёлка игрушками, я с трудом сдвинулся с места. Килограммы золота вдавливали меня в пол, и лишь усилием воли мне удавалось не сложиться пополам под их тяжестью.
Мы шли по темным коридорам, поворачивая, то налево, то направо. То, спускаясь вниз то, поднимаясь наверх.
Наконец Сененмут остановился перед лестницей ведущей вверх, но упирающейся в потолок.
Повернувшись ко мне лицом, он долго, долго смотрел мне в глаза, потом, видимо приняв окончательное решение, протянул мне что-то среднее между папской тиарой и цилиндром.
- Когда отворится дверь, ты поднимешься в зал. Там будет сидеть несравненная Хатшепсут. Ты оденешь ей на голову эту двойную корону. И все видевшие желание Гора уже не посмеют противиться его воле. И Хатшепсут станет фараоном, потому что так хочет она, а значит, этого хочет Ра.
Я вспомнил девичью фигурку в маленькой комнате, и мне показалось невероятным, что в этом маленьком теле скрывается такая силища, которая считает, что не она будет служить богу, а бог ей.
«Наверняка она очень рискует, может быть даже жизнью, но она идет к цели, отбросив страх и сомнения. Удивительная женщина, одна из тех, что делают из мужчин - безумцев. Она ждет моей помощи, и я помогу ей. Ведь отказать ей невозможно и не только я, похоже, оказался столь слаб пред ее желаниями, - думал я, глядя на побледневшего вдруг архитектора. – Что же «Со щитом или на щите», как говаривали древние»».
Я выпрямил затекшие плечи, тряхнул «сбруей», съехавшей, во время блуждания по коридорам, немного назад и теперь пытавшийся задушить меня, принял из рук Сененмута корону, отдал ему палку показав, что не могу нести и то и другое вместе и замер перед лестницей.
Сененмут что-то поправил в моем облачении и поспешил из комнаты, в которой у дверей остались лишь немые слуги.
Прошло совсем немного времени, когда я заметил, что плита над лестницей стала отъезжать в сторону. Если бы я не отрываясь, не смотрел наверх то, возможно, проглядел бы сигнал, потому что, плита отъехала совершенно бесшумно.
Как только плита отошла, я услышал мужской голос, читающий нараспев заклинания.
Он говорил о том, что верные жрецы фараона не оставят Ба –душу фараона один на один с демонами, сторожащими дорогу к лодке Осириса в которой он устремиться к отцу своему. Они разгонят кровожадных чудовищ своими молитвами, визгом трещоток и курением священных трав, и проводят его до самого конца.
Покуда Ба – не подаст им знак, что душа его в безопасности. А жрецам останется лишь сохранить тело фараона, уже высушенное, набальзамированное и спеленатое от тлена времени, ибо пока нерушимо тело, живо и Ка - двойник фараона.
Очень быстро запутавшись в местной символике живых и мертвых тел, а так же их двойниках, я попытался отбросить весь этот словесный хаос, понятный только посвященным жрецам, и начал медленно подниматься по лестнице, справедливо рассудив, что раз люк открылся, значит - время настало.
Как только голова моя сровнялась с полом, наступила мертвая тишина, потому что жрец неожиданно замолчал, закончив читать молитву, а свет, заливавший комнату, и попадавший сюда посредством полированных зеркал, погас.
По напряжению, витавшему в воздухе, я понял, что настала торжественная минута ожидания.
Не успел я подняться из своего подполья еще и на половину, как откуда-то из-под потолка послышалось далекое невнятное эхо. Но таким оно было только для меня, жрецы же все поняли прекрасно, и громко подхватили это далекий крик, радуясь счастливому прибытию фараона в загробный мир.
Мне, однако, было не до их веселья.
Финал их сцены, предвосхищал начало моей партии.
Медленно поднимаясь по узким ступеням, и от волнения обливаясь потом с головы до пят, я, старался не смотреть по сторонам и видел перед собой лишь спину сидящей Хатшепсут.
Спинка трона, на котором она сидела, прикрывала собой яму, из которой я поднимался и для стоящих лицом к царице людей я словно вырастал из земли, то ли освещенный единственным лучом света, проникшим сюда, то ли сам по себе, светясь от собственной божественности.
По тому, как округлились их глаза и встали дыбом волосы, я понял, что обычно на церемониях такого никогда не происходило…
Окаменевшие от появившегося здесь, средь них живого бога, каким они его видимо представляли, люди хватали, посиневшими ртами воздух, словно его здесь вдруг ни стало, заламывали руки и один за другим простирались ниц, под ноги мне и следственно Хатшепсут.
Через минуту все были на коленях и только богом рожденная царица, с холодной кровью сфинкса, продолжала сидеть с гордо поднятой головой, ни шевелясь и не оборачиваясь - спокойно ожидая решения бога….
Поднявшись на верхнюю ступеньку, я оказался прямо за невысокой спинкой трона и торжественно надел на маленькую головку царицы, украшенную высокой, сложной прической, одну за другой две короны, символизирующие теперь ее владычество над Нижним и Верхним Египтом.
Гор сделал свой выбор, самолично передав узды правления страной - дочери и жене фараона.
Увидев это – присутствовавшие на церемонии люди - охнули, вздрогнули и снова замерли, чем я и не преминул воспользоваться, отступая назад в подземелье спиной.
Странно, что не упал - вот был бы номер.
Спускаясь, я уловил чей-то шепот. Слова, сказанные хоть и глухо, но вполне отчетливо слышали все:
- Глаз Ра видел все, теперь и вы это видели…..
Шорох голосов пролетел по залу и тут же затих.
Кто посмеет противиться воле Ра?
Внизу я буквально рухнул на руки подбежавшим слугам архитектора, которые, подхватив меня, благополучно доставили в комнату, где оставались мои вещи.
Слуги аккуратно разоблачили меня до нижней юбки и оставили отдыхать на циновке, заботливо расстеленной у стены.
Я лежал с закрытыми глазами и видел ее - божественно прекрасную и величественно недоступную. Ту, которую я своими руками сделал фараоном, вместо того, чтобы украсть и увести за тридевять земель.
Как счастливы, мы могли бы быть там - вдали от всех, среди девственных лесов, и чистых озер.
Интересно - как выглядит моя маленькая страна сейчас?
Мужики в шкурах и с палками и женщины у очага с повисшими на них, словно гроздья винограда, детьми.
Да, вряд ли такой мир приглянулся бы царице бескрайних, богатейших земель, где теперь ее будут боготворить больше прежнего. Что смогу я дать ей взамен величия, славы и богатства? Только свою любовь. Много это или мало? Где те весы чтоб это измерить?
Тут я почувствовал, что что-то опустилось рядом с моей головой.
Я открыл глаза и увидел перед собой ту самую корону, которую еще совсем недавно возложил на голову самой прекрасной женщины на свете. А сама обладательница короны, с ангельской улыбкой опускалась в это время на мою циновку и с кошачьей грацией, вытянув свое изящное тело, устроилась рядом, подставив руку под свою чудесную головку и с откровенным интересом принялась разглядывать меня.
Есть такие женщины, которым дозволено все. Их естественность не позволяет обвинить их в чем-то неприличном. Они живут, любят и дышат единым порывом. Такой была и она. Ее природная красота и грация были пронизаны силой, исходящей от самой земли. Она была наполнена жизнью до краев, как кувшин бывает наполнен водой. Но эта жизненная энергия все рождалась и рождалась где-то внутри нее, переливаясь через край, и в ней неизменно тонули все, кто подходил слишком близко.
Она была ТАКОЙ.
Но я то был совсем обыкновенным.
Я никогда раньше не встречал и уж тем более не общался с такими женщинами, и от ее пронзительного взгляда я смутился и… естественно покраснел. Понял по пылающим щекам, что зарделся, как красна девица и тут же сменил красный цвет на пунцовый.
Она весело, по-ребячески рассмеялась, в ее глазах заплясали чертики, а шаловливые пальчики стали непринужденно перебирать мои волосы.
Это казалось невозможным, но этот смех вдруг превратил ее в обычную озорную и смешливую девчонку, одну из тех, что встречаем мы на улицах наших городов и сел и ко мне наконец-то вернулось ощущение собственного Я, которое казалось навсегда растворилось в ее взгляде.
- Ты чудный, - сказала она, наконец. – Мне кажется, я могу смотреть на тебя вечно. Ты другой. В твоих глазах нет страха и покорности. Я нравлюсь тебе и ты не скрываешь этого, хотя я царица, а ты. . . Кто ты? И откуда?
- Наверное, я тот несчастный, пришедший из далекого мира, который хочет сделать тебя счастливой.
- Тебе это уже удалось. - Улыбнулась царица. – Я верю, что твой дом далеко отсюда, а положение в обществе высоко. Ты так не похож ни на кого, кого бы я знала. Я могу сделать тебя своим мужем, фараоном и мы будем править вместе. Хочешь?
Мне показалось, что после этих слов в коридоре раздался глухой стон.
Царица, между тем внимательно всматривалась мне в глаза. Что она там искала?
- Но сейчас тебе придется уехать. Сенемут проводит тебя в Сильсиле, город посвященному крокодильему богу Себеку. Там редко бывают наши жрецы, опасаясь попасть на ужин зубастому богу. – Хатшепсут улыбнулась и словно что-то решив для себя продолжила, - ты укроешься там ненадолго, а потом вернешься в Не, посланник далекого мира, и станешь царем царей и моим мужем, если захочешь, конечно.
Мне вдруг показалось, что я плохо слышу, но еще хуже понимаю, то, что происходит.
Что это?
Может быть, мой ангел на небесах наконец-то дождался своей очереди в отдел счастья, и я действительно встретил ту, которая была предназначена мне небом.
Честно говоря, моя голова шла кругом, а потом и вовсе сорвалась со своей орбиты и полетела в пустоту.
Хатшепсут прильнула ко мне и поцеловала… сама - быстро, страстно, ошеломляюще.
В этом поцелуе, что дарила мне эта удивительная женщина - было все блаженство рая, и предчувствие вечного жара ада…
В коридоре послышались удаляющиеся шаги.
Я вскочил, но Хатшепсут остановила меня, сказав, что это верный Сененмут, что это он охранял наше уединение, а сейчас ей надо уходить.
- Пойду плакать на груди мужа и просить Осириса о милости к нам – осиротевшим детям его, - улыбнулась вдова. Уж позабавлю до конца сегодня жрецов. Но завтра… – ее пальцы гневно сжались в кулачки, а в глазах, еще таких теплых минуту назад, вдруг отразилась вся ледяная сила власти, которой она теперь обладала.
И только тут, увидев ее взгляд, я отчетливо понял, что ошибся, что человеческая любовь для нее тлен, что только эта ее любовь - повелевать - искренна и на все времена.
Человек, единожды вкусивший яда власти, остается отравленным до конца дней своих. И ничто так не будет заставлять ликовать от восторга ее душу и быстрее биться сердце, как покорность подвластного ее народа и трепет жрецов, безмерную власть которых она теперь, наконец, смогла укротить.
Она ушла и сказка закончилась.
Прошло минут десять, пятнадцать, но никто не приходил за мной. «Уже забыли. – Горько пронеслось в голове. – Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».
Плюнув на все, а скорее разозлившись на собственную наивность, я скинул ненавистную юбку, быстро нацепил свою одежду и тайком попытался выбраться наружу.
Однако это оказалось совсем не простым делом, коридоры были похожи друг на друга, как близнецы братья, и образовывали настоящий лабиринт. Проплутав еще какое-то время, шарахаясь, время от времени от проходивших вдалеке жрецов, мне все же удалось выбраться на улицу.
Единственная сложность состояла в том, что это оказалась крыша храма и как теперь спуститься с нее я не представлял.
Но как говорят «нет худа – без добра».
Словно в награду за все свои злоключениях, я оказался свидетелем зрелища, которого смело можно сказать не видел никто из моих современников.
Зрелища мрачного и торжественно-красочного одновременно.
Распластавшись на крыше и вооружившись камерой, я решил быть репортером и журналистом до конца. То есть работать не думая, сможет ли, кто ни будь, и когда ни будь оценить мой труд и риск.
Из-под стен храма выходила похоронная процессия, которая должна была теперь доставить тело фараона в гробницу, место успокоения.
Караван, направляющийся к месту захоронения, был много меньше, чем прибывший сюда.
Фараона сопровождала семья. Причем носилки Хатшепсут выделялись среди процессии не меньше, чем носилки с деревянным саркофагом усопшего фараона.
Саркофаг, разрисованный, как русская матрешка стоял в ладье, под охраной двух статуй – Исиды и Нефтис. Сама же ладья, закрепленная на специальных санях, в которые впряжены две коровы – священные животные, что повезут тело земного бога к месту последнего пристанища. За саркофагом идут голые по пояс, в знак скорби плакальщицы и, обливаясь слезами, кричат о постигшем всех горе. Наложницы выстроились позади носилок царицы, а рядом с ними идет мальчик. Видимо это тот самый Тутмос, которого только что свергла «моя» царица.
Жрецы расположились повсюду. Один из них все еще что-то читает по свитку и его ведет под руку другой жрец, чтобы чтец не упал, погруженный в свое занятие.
Позади всех идут рабы несущие загробные дары фараона, вещи которыми он будет пользоваться в другом мире, по ту сторону жизни.
Среди рабов-носильщиков, едут телеги запряженные волами. На них стоят большие, тяжелые ящики и ларцы, всевозможно украшенные резьбой и яркой росписью.
А дорога меж тем поднимается все выше и выше и, похоже, там придется отказаться от коров и, водрузив ладью с саркофагом на плечи рабов, продолжить нелегкий путь.
Рабов и плакальщиц убьют, после того как саркофаг попадет в гробницу, чтобы тайна захоронения осталась известна лишь семье и священнослужителям, которые в свою очередь, являются охранниками места погребения царей.
Только такие жестокие правила позволяли, надеется, что душа фараона, обретет настоящее бессмертие, так как не будет разорена гробница, и мумия не погибнет от рук разорителей гробниц.
Как много, оказывается, осталось в моей памяти информации после памятной поездки в Египет, которую мы предприняли с друзьями после окончания колледжа.
Колледж – совершенно нереальное слово, будто из другой жизни. Такими же невероятно далекими мне казались в ту пору пирамиды Гизы и Большой Сфинкс.
Трижды прав старик-Эйнштейн – все относительно.
И вот, уже не различимы в общей толпе были носилки любимой, как не приближал я изображение через камеру, сквозь раскаленный воздух уже почти ничего не было видно. Далеко ушел траурный кортеж.
К тому же солнце, перевалив на другую половину неба, стало светить в объектив, грозя сквозь линзы прожечь камеру изнутри.
Оно как будто сердилось на человечка, позволившего себе подобное святотатство - оставить в истории изображение того, что должно кануть в лету.
Кто-то потянул меня за ногу…
От неожиданности я вздрогнул…
Это был все тот же Сененмут. Сейчас он мне вовсе не казался приятным парнем, я ему тоже, похоже, разонравился, после подслушанного нашего с Хатшепсут разговора.
Но он был раб и я точно знал, что он не посмеет ослушаться приказа своей госпожи. Поэтому, спускаясь вниз по лестнице храма, я был абсолютно спокоен, а зря…
Два острых клыка вонзились мне в шею и я, помотавшись на своих двоих, словно червяк на хвостике, рухнул на каменный пол.
Глаза не моргая, смотрели вверх и видели улыбающееся лицо Сененмута, в руках которого извивалось тугое змеиное тело.
А горячая волна боли, меж тем, зародившись в области шеи, ураганом пронеслась по всему телу, и полностью парализовало его.
Тут же мое тело подхватили несколько темнокожих рабов и бесцеремонно запихнули в длинный плетенный из тростника ящик, внутри которого я успел заметить, богато украшенные, яркие одежды, вспыхнувшие от попавшего на них солнечного луча тысячами золотых искр.
Но уже через секунду я лежал поверх всего этого богатства, а над моей головой рабы торопливо прилаживали такую же плетеную крышку.
Сененмут, которого хорошо было видно меж сплетение стеблей, тем временем, отдавал одну команду за другой.
Под его руководством рабы принесли прочные длинные палки, на которые установили мой ящик, который скоро грозился превратиться в гроб и, подняв их над головами, чуть ли не бегом припустились вдогонку траурной процессии.
Такой пробег по пустыне, в парализованном состоянии я сразу отнес к категории острых ощущений. А после того, как вспомнил, что неподвижное состояние отравленного тела очень быстро может привести к необратимым последствиям, ощущения обострились до конвульсий.
Но мне только казалось, что я сотрясаюсь всем телом и извиваюсь в судорогах.
На деле все было не так.
Я был неподвижен, как путешествующий к своей гробнице фараон, которого несли впереди. С той лишь разницей, что в отличие от него я был жив и понимал, что когда его путешествие в гробнице в мир иной начнется, мое - там же и закончится.
А то, что коварный Сененмут решил спрятать меня с глаз долой в более надежном месте, чем предложила Хатшепсуп, я ни минуты не сомневался.
Совсем скоро мы догнали основную процессию.
И тут стало еще хуже.
Ставшее мерным, словно в болотной жиже покачивание, усилило тошнотворные спазмы в желудке, который я уже начал чувствовать, после длительного пробега, а занудное чтение молитв жрецом и нытье плакальщиц совершенно не способствовали поднятию духа.
К тому же нещадно пекло небесное светило, прожигая тело сквозь маленькие дырочки в крышке ящика, а пыль, поднятая сотней ног, высушивала глаза и забивалась в нос и горло.
И лишь одно обстоятельство обнадеживало – неожиданно, вернулась способность моргать веками, а это позволяло надеяться, что действие парализующего яда змеи пройдет быстрее, чем меня погребут.
Очень, знаете ли, жить захотелось.
Мы двигались, не останавливаясь, и время шло также неторопливо, как наша процессия.
Надо ли говорить, что я совсем не торопился прибыть в пункт назначения и изо всех сил пытался раскачать свое тело и сбросить с него оковы оцепенения.
Но конца пути нет лишь у тех, кто движется по кругу.
По усилившимся крикам и поднявшейся вдруг суете, я понял, что мы прибыли на место, а я все еще ощущал себя Буратиной, в которого забыли вдохнуть жизнь.
Оставалось одно – молиться, что я и сделал.
Но видно я молился не тем богам и не здешнему проведению, ибо мой ящик внесли в гробницу одним из первых и… куда-то задвинули.
Да, да именно задвинули.
Конечно не так, как мы отправляем чемодан пинком ноги под кровать до следующего вояжа, а аккуратно, руками и с песнями, но кому от этого легче?
Я ясно видел, что буквально в пяти сантиметрах над моей крышкой нависает, что-то монолитное и широкое. Может быть, днище вечного ложа фараона, на который водрузят его саркофаг, а может…
Да какая впрочем, разница.
Единственно о чем я мог думать в тот момент, так это о том, что мне ни за что не выбраться из этой западни, даже если я смогу оправиться от паралича. В таком маленьком пространстве невозможно было скинуть крышку с ящика, а уж тем более выбраться самому.
Надо было кричать, звать на помощь все службы спасения…
Но как я не напрягал свои голосовые связки, мой рот не мог издать ни звука…
А в комнату, где я находился в заточении, вносили все новые и новые вещи – сундуки, ларцы, ящики, посуду, мебель, потом затащили даже небольшую лодку. Все это богатство громоздилось одно на другое, постепенно заполняя не слишком большое пространство камеры.
Я видел ноги людей, проходящих совсем рядом со мной, я видел тех, кто мелькал в проходе, передавая тем, кто был внутри все новые и новые предметы обихода, что будут так необходимы усопшему фараону в его другой жизни.
Это действо казалось бесконечным, но кончилось и оно.
И тут началась бойня. Самая настоящая, с холодным безразличием к жизням несчастных.
Мне было видно, как в соседней комнате одно за другим падают безжизненные тела рабов, только что обустраивавших новое жилище фараона. Следом за ними упали плакальщицы, слуги и погонщики.
Жрецы-палачи делали, похоже, привычную для них работу. Я не мог понять - как они убивают, но делали они это профессионально, быстро и бескровно. Мой мозг еще не успел отозваться какой-то реакцией на увиденное, как все уже было закончено.
Я видел, как убитых оттаскивают куда-то в сторону, видимо складывая в каком-то определенном, положенном по страшным правилам месте.
Покончив с трупами, они начали замуровывать вход в гробницу.
Я смотрел на это отрешенно, словно все это происходило не со мной, а где-то в кино или в другой жизни.
Я не видел, а просто отметил где-то там глубоко внутри, что кто-то подошел очень близко и что-то бормочет...
Сначала это был тихий шепот, но постепенно голос становился все громче и громче и вот уже в мозг начали проникать отдельные слова, фразы и, наконец, все выстроилось в связный текст:
- Дай мне силы, ОТЕЦ мой, нести волю твою, имя твое, кровь твою. Предай смерти врагов моих и пусть Гор вернет мне страну твою, корону твою, власть твою…
Я присмотрелся. Надо мною стоял мальчик, простирая руку куда-то вдаль, к тому место, где, видимо, стоял саркофаг. Его лицо было страшно. Страшно от изъевшей его злобы. Было трудно представить, что такое лицо может быть у ребенка.
- Уж не мне ли ты желаешь смерти, незаконнорожденный? – раздался вдруг знакомый голос.
Лицо царевича вмиг изменилось. Налилось дикой злобой и ненавистью, вспыхнуло, как факел, а руки сжались и разжимались в кулаки, я видел, что его распирает только одно чувство – убить, уничтожить, стереть с лица земли, отобравшую у него корону Египта царицу.
Хатшепсут стояла в проеме, гордо подняв голову и сверлила глазами этот комок гнева – который был похож не на ребенка, а на злобного карлика.
Ее щеки тоже горели огнем, а глаза пылали гневом.
Она была готова к борьбе. Страшной. Дикой. Насмерть. До последнего вздоха.
Я не мог этого понять, да и не пытался.
Я смотрел на эту женщину, так быстро проникшую мне в сердце, как бы со стороны. Я видел ее, но не знал ее, я любил ее и понимал, что это безумие.
Царица вошла в гробницу, следом за ней вошел один из жрецов.
Она подняла руку, желая то ли выпроводить мальчишку из гробницы, то ли пригрозить, но в этот момент руки жреца, что стоял позади ее, резко поднялись…
Опять едва уловимое движение рук и….
…Ее тело падало медленно, словно опавший с дерева лист, оно скользило вниз, на пол, словно неспешно прощаясь с погубившими его руками…
…Ее голова медленно откинулась назад, глаза скользнули по стенам невидящим взором и…закрылись навсегда…
…Немые тоже могут кричать…
…Кричать страшно, навзрыд, оглушая себя собственным безмолвием…
…Вырывая этим криком из груди сердце, зажимая веками зрачки, чтобы не видели те той боли, которая убьет душу…
Так кричал я, видя, как ЕЕ тело падает на каменный пол, что бы остыв, и самому превратится в камень…
В склепе становилось все темнее и темнее - это жрецы торопливо закладывали стену каменными блоками.
Они торопились скрыть дело рук своих. Спрятать навсегда страшную правду.
Еще минута, другая – последний отблеск света осветил лежавшую у порога маленькую фигурку любимой и мир погрузился в абсолютную темноту.
«Этого не может быть, – билась в голове мысль, - не может, не может.
Историю изменить нельзя.
Прошло не возвращается. Быть может его можно пережить заново, но не изменить.
Она должна быть жива. Она должна править Египтом. Долго. Очень долго. С ее воцарением на эту землю должны придти мир и благодать.
Кто теперь откроет заново дорогу в легендарную страну Пунт, которую до сих пор ищут историки, сверяясь с записями организованной Хатшепсут экспедицией? Кто поднимет на небывалую высоту культуру и искусство этой страны? Для кого, в конце концов, будет построена великая гробница, что и сейчас поражает людей своей красотой и величием?
Только ОНА.
ОНА…ОНА…ОНА…»
Я дернулся изо всех сил.
Наверное, сила нашего мозга сильнее тела.
Мой короб дернулся от толчка, которое вдруг совершило тело, и сдвинулся на сантиметр в сторону.
Еще не веря в происходящее, я забился в своем тесном ложе, пытаясь вытолкать себя на свободу, кантуя то один края ящика, то другой.
Я почувствовал, как начали шевелиться пальцы на руках.
Быстрее, быстрее – пульсировало в голове: «Может быть…Я спасу тебя…»
Как? Жива ли она еще? – об этом я не думал. Не мог. Не хотел.
Обнять ее. Прижать к себе. Защитить ото всех и ни кому больше не отдать.
Руки, наконец, согнулись в локтях. Я стукнул кулаками по крышке ящика, и она сдвинулась в сторону.
Напрягаясь так, что пот струйками побежал по лицу, я уперся еще слишком непослушными руками в тот монолит, что все еще нависал над большей частью ящика и попытался сдвинуться еще немного с сторону.
Медленно - сантиметр за сантиметром, я отвоевывал свою свободу.
Когда силы покидали меня, я старался заглушить бешено бьющееся сердце, чтобы попробовать уловить хотя бы эхо, шорох ее дыхания.
Но я ничего не слышал, и тогда с фатальностью обреченного снова и снова принимался вытягивать свое тело из западни.
И, наконец, это случилось. Оттолкнувшись в очередной раз, я почувствовал, как мой ящик качнулся больше обычного, на секунду словно задумался, а потом перевернулся на бок, и вывалил меня на пол.
Я пополз вперед.
Уже начали сгибаться ступни и колени, я отталкивался ими, скользил по гладко отполированному камню и полз. Полз вперед, к ней. К тому месту, где она лежала. Я не замечал темноты. Я видел ее так же ярко, словно при дневном свете. Видел ее своими внутренними глазами. Видел и спешил к ней.
Моя рука коснулась ее лица. Коснулась и мгновенно отдернулась.
Сначала я даже не понял в чем дело, но потом радость огромной волной пронеслась по моему воспаленному сознанию, и…затеплилась надеждой.
Это была не остывающая плоть.
Ее щека полыхала как пожар, но чудеснее всего было ощущать частое биение венки у нее на шее…
Она была жива.
Я попробовал сесть, подтягивая свое тело по только что замурованной стене. После нескольких попыток мне это удалось.
Я уселся, прислонившись к стене, и подтянул Хатшепсут к себе, обнял ее, словно ребенка, и на ощупь поцеловал в лоб.
Ее била лихорадка.
Лоб был покрыт бисеринками пота, а тело сотрясала мелкая судорога.
Очень было похоже на отравление.
Какой то яд.
«Держись, родная, - шептал я, - ты можешь, ты сильная, ты должна…»
Я откинулся затылком к стене. Вдруг почувствовал невероятную усталость. Я боролся со сном, но то и дело проваливался в небытие. Начали сказываться последствия собственного отравления. Наконец я сдался и задремал…
- Где я? - разбудил меня ее голос.
- В гробнице, - тихо ответил я.
- Я умерла?
- Нет.
- Это ты, Гор Хард?
- Я.
Она пошевелилась у меня на руках. Я тоже потянулся, расправляя затекшее тело, оно было послушно и радостно отзывалось на все мои движения.
- Тогда почему я здесь?
- Тебя решили убить.
- Кто? А знаю – жрецы. Кто же еще? «Игла забвения» – да? – она с трудом подняла руку и коснулась своего затылка.
- Что?
- Они убивают ею. Это большой шип, смазанный ядом гадюки. Я начала принимать его, как только умер отец. Я знала, что они когда-нибудь попытаются это сделать.
- Ты принимала яд гадюки? – ужаснулся я. – Он же парализует сердце.
- Моя страна пропитана ядом не меньше чем тайнами, - Хатшепсут едва-едва улыбнулась краешком губ и опять замолчала…
Я смотрел туда, где должны были быть ее глаза.
И мне казалось, что я их вижу. Большие, темные, под дугами, красиво изогнутых бровей. Они были сейчас еще больше из-за бледности кожи, которая казалось, просвечивается насквозь…
Стоп.
Мне не казалось…
Я видел ее. Видел глазами. И она тоже смотрела на меня. Смотрела и видела.
Я резко поднял голову и оглядел гробницу.
В самом дальнем углу, за коробами и ящиками, что-то светилось.
Несмело так, словно ночник в спальне.
Хатшепсут тоже повернула туда голову.
- Что это? – спросил я.
- Глаз Ра, - тихо ответила царица.
- Что?
- Глаз Ра. Достань его. Будет светлее.
Я с сомнением взглянул на царицу – все ли в порядке у нее с головой, или это еще действие яда? Что еще за глаз? И откуда я его должен достать? Надеюсь не из черепа Ра?
Я усадил Хатшепсут и осторожно поднялся.
Нет, опасения мои были напрасны, тело слушалось беспрекословно.
Пробираясь среди нагромождения всякой всячины я медленно приближался к источнику света. Пришлось отодвинуть пару ящиков и широкое кресло, переставить несколько статуй и вот я, наконец, у цели.
Это оказался небольшой ларец, как и мой ящик, плетенный из стеблей тростника, сквозь дырочки которого вырывался яркий, белый свет.
Я поднес к нему руку, но не ощутил ни тепла, ни холода. Осторожно взял ларец за ручку, что была вделана в крышку, и пошел с ним, словно с фонарем, обратно.
Случайно мой взгляд упал в сторону, где на изящном столике была разложена…еда и вода в кувшине - последний пир фараона.
Сразу почувствовав звериный голод, я поставил свой фонарь у столика, и перенес к нему Хатшепсут.
Она была еще слишком слаба, поэтому я положил ее на одну из стоявших здесь кушеток, скинув все, что на ней лежало, на пол.
Я ел и пил за двоих, а она смотрела на меня, так же как тогда в храме, облокотившись на руку, и просто улыбалась.
- Тебе не страшно? – наконец решился спросить я.
- Теперь уже нечего бояться, - усмехнулась она в ответ.
- Не много ли народу на одну гробницу? - попробовал пошутить и я.
- Ну, уж нет, - сказала она, - моя гробница не будет столь убога как эта.
- Нас замуровали, - напомнил я.
- Осторожно, - вдруг воскликнула она, что-то увидев на полу.
Я дернулся, обернулся, но ничего не увидел.
- Поставь кувшин, вон в тот ящик. Осторожно не пролей воду, - голос Хатшепсут был напряжен, и это напряжение тут же передалось мне. Это был ее мир и, похоже, она знала, чего здесь надо бояться, а чего нет.
Я аккуратно подошел к каменному ящику, на который указывала Хатшепсут, и опустил внутрь него кувшин.
- В чем дело? - спросил я, - когда она облегченно вздохнула и расслабилась на своем ложе.
- Видишь эту траву, которой усыпан пол?
- Да.
- На самом деле это тоже яд. Почти мгновенный убийца. И против него нет противоядия.
- Тогда почему мы до сих пор живы, хотя ходим по этой траве уже достаточно долго?
- Она еще свежая, живая. Но быстро сохнет. А если на сухую или даже подсохшую траву попадет вода, она станет отравой. Страшной, беспощадной. Даже не обязательно к ней прикасаться. Она отравит воздух, все живое, что будет рядом. Ее всегда кладут в гробницы. Засохнув, она со временем превратится в пыль, и если гробницу вскроют, то эти пылинки, попав в нос или горло вора, убьют его на месте.
- Надежная защита, - произнес я, с опаской покосившись на траву-убийцу.
- Да. Ее даже вплетают в папирус, на котором пишут особо тайные, секретные послания. Непосвященный, если и прочитает текст, уже никому не сможет его рассказать.
- С другой стороны, может быть, нам повезло, что она здесь есть. Можно умереть быстро и безболезненно. Здесь уже мало воздуха, – стараясь казаться спокойным, сказал я.
- Нам не придется здесь умирать, - хитро прищурившись, ответила царица. – Но ты смел, что так спокойно говоришь о смерти.
- Еще одна тайна?
- Где яд – там и тайны.
Она медленно поднялась, проверяя свои силы и немного подумав, подошла к одной из стен. Долго-долго вглядывалась в рисунок, что составляли каменные блоки разных размеров, и, наконец, выбрав один небольшой - толкнула его. Но тот даже не шевельнулся.
- Помоги, - позвала она.
Я подошел и нажал на камень. Что-то захрустело, заскрежетало и камень, сначала потихоньку, а потом совсем легко вышел из своего гнезда и упал где-то там снаружи, за стеной.
- Теперь все просто, - сказала она и отошла от стены, эти камни можно разобрать, как игрушечный домик.
Я пригляделся.
Камни цеплялись друг за друга всевозможными желобками, впадинами и шипами. Действительно надо было знать, только который из них камень-ключ – все остальное было делом времени и мышц.
- Такой секрет есть у всех гробниц? – спросил я, вынимая из стены один за другим камни.
- Нет.
- А зачем это вообще? Ты же не могла знать, что…
- С другой стороны хребта возводится моя гробница…
- Я был там.
- Внутри скалы пробиты коридоры и тайные комнаты-гробницы, куда после завершения строительства храма, будут перенесены мумии моих родителей, сестры, ну, и мужа тоже, которые захоронены здесь. По этим коридорам мы и выйдем из мира мертвых.
- Внутри скалы? Сколько же для этого надо сил? – я даже представить себе не мог, какой это должен быть адский труд.
- В моей стране много рабов, - беззаботно ответила царица и, взяв в руки ларец-фонарь, первая вошла в образовавшийся провал…
Я вошел в коридор следом.
Он был широким, но низким.
«Главное чтобы прошел саркофаг, - понял я, - все остальное не важно».
Хатшепсут легко шла впереди лишь слегка наклонив голову, я же брел следом согнувшись в три погибели.
Мы шли долго. Временами, останавливаясь и отдыхая тут же на полу. Она садилась на мое колено, и я замирал от ощущения ее близости.
Она была совсем рядом со мною и невозможно далеко одновременно. Странное ощущение. Непонятное, но волнующее.
- А как ты попал в гробницу? - неожиданно спросила она, когда мы в очередной раз пустились в путь.
- Случайно, - попробовал я уклонится от ответа.
Она не настаивала на ответе…
Мы шли и шли, пока совершенно неожиданно не оказались в большом помещении с высокими потолками, скорее всего пещерой, из которой во все стороны разбегались такие же коридоры, из которого мы только что вышли.
Она прошла в одну из комнат, что была вырублена в стене пещеры и поставила ларец-фонарь на высокий треножник, что высился посередине небольшого помещения.
- Ты прошел сквозь стены гробницы, чтобы спасти меня? Значит ты все-таки бог? Или колдун? – по ее задумчивому голосу и пытливому взгляду, я понял, что она все время нашего путешествия искала ответ на свой вопрос, но так и не смогла его найти.
Что я мог ей ответить?
Я не колдун, но и уж точно не Бог. Ничего не придумав, решил сказать правду:
- Я ученик. Студент.
- Ученик, – прошелестела она одними губами.
- Да.
- Ты посвященный.
- Однажды облив меня вином, старшекурсника сказали, что я теперь посвящен в студенты, - отшутился я.
- Ты из тех, кто охраняет глаза Ра? – не сдавалась она.
- С чего ты взяла?
- Он, - она кивнула на ларец-фонарь, - никогда не отзывался так, даже жрецу из храма Сфинкса, который привез его в дар моему мужу.
- Как ТАК?
- Его свет всегда был лишь слабым отблеском, туманной дымкой, в которой мы пытались узнать свое будущее, а сейчас он светится все сильнее и сильнее.
- Покажи мне его.
Хатшепсут посмотрела на меня, потом откинула крышку и вытащила оттуда нечто светящееся и переливающееся всеми цветами радуги.
- Старый знакомец, - удивленно воскликнул я, увидев знакомый кристалл, с которого начались все мои злоключения.
Однако мне пришлось тут же захлопнуть рот, заметив, как Хатшепсут просто впилась в меня глазами. Но было поздно.
- Вот значит как! – прошептала она. – Я так и знала. Расскажи мне о тайной комнате в сердце Сфинкса. Я должна знать. Я ведь царица Египта. Мне нужен мой «Глаз Ра», разве я менее достойна этого, чем мой слабоумный муж?
- Но ведь у тебя уже он есть, - я кивнул на кристалл, что искрился лежа на треножнике между нами.
- Тутмос, записал его в свой погребальный список.
- Что?
- Как ты можешь этого не знать? – Удивилась Хатшепсут. – То, что должно уйти под землю, не может оставаться наверху, в мире живых. Все богатство, которое фараон берет с собой в гробницу, будет принесено в дар Осирису. Этот камень нельзя достать из-под земли, иначе Боги проклянут меня.
- Наверное, только поэтому твой муж удостоится чести лежать в недрах твоей гробницы, - усмехнулся я, - обводя взором обширную пещеру.
- Он сын моего отца – это уже достаточная причина, - резко прервала меня Хатшепсут.
- Извини.
Тут раздался какой-то шум. Я обернулся и увидел…кота.
Тот, словно не замечая нас, гордо прошествовал в угол комнаты и улегся на один из каменных выступов, которых здесь было великое множество.
- Кот? – Удивился я. – Откуда он здесь взялся?
- Это храмовый кот. Священное животное. Они всегда живут в таких местах. – Недовольно нахмурилась Хатшепсут и махнула на кота рукой, злясь, что тот прервал важный для нее разговор.
Но кот даже не пошевелился. Он лениво разглядывал нас своими огромными глазами и время от времени зевал.
- Привези мне «Глаз Ра» и я сделаю тебя фараоном. – Глядя мне в глаза, проговорила царица.
- Я не хочу быть фараоном, - с грустью отозвался я.
Хатшепсут отпрянула от меня, как от прокаженного.
- Я не нравлюсь тебе? Мне казалось…
- Ты нравишься мне. Очень. Но мне нравишься ты, а не твоя корона.
- Никто никогда не отделял меня от власти, - удивленно проговорила царица, опуская глаза. - Даже Сененмут.
При упоминании этого имени я почувствовал, как кровь прилила к голове, и я едва не задохнулся от злости. Чтобы не выдать себя, я тоже опустил глаза и уставился на кристалл, стараясь в его ярком свете потушить свой гнев.
А кристалл все искрился и сиял, внутри него двигались тени, сплетаясь в узоры, которые то, напоминали людей, то постройки.
Но неожиданно эти неясные силуэты стали приобретать все более конкретные очертания и формы.
И я вдруг понял, что не отрываясь смотрю на меняющийся калейдоскоп картинок, что проплывают внутри кристалла, как в экране телевизора.
Мрачное ущелье и толпа жрецов направляющихся в долину.
А вот - гонец принес какую-то весть женщине, что ожидала его в своих комнатах во дворце.
Удивленное, а потом злое и одновременно полное отчаяния лицо Сененмута, которому слуга что-то шепчет на ухо.
Лодки со жрецами, возвращающимися из Долины Смерти. Среди них юный царевич, которого с улыбкой встречает на другом берегу, мать – та самая женщина, к которой прибежал задыхающийся посланник.
Мать царевича встречает жрецов в своих комнатах, что находятся глубоко внизу под дворцом и основными палатами, царствовавшего здесь еще так недавно Тутмоса II.
Праздничное застолье. Веселье, смех, танцовщицы, музыканты.
Краем глаза я замечаю, как, с трудом сдерживая ярость, на эту картинку смотрит Хатшепсут, как сводит судорога ее пальцы, как раздуваются от гнева ноздри.
Я беру ее руки в свои, хочу успокоить, но она даже не замечает меня. Она пожирает глазами картинку за картинкой, и что-то шепчет, шепчет неуловимое и монотонное - словно заклинание.
- Я отомщу. Отомщу. Отомщу. - Слышу я, наконец, ее слова. – Всем. Каждому. Я прокляну вас всех и ваших детей. И детей ваших детей.
Я вижу, как слабеют ее ноги, закатываются глаза и она начинает оседать на пол, проваливаясь в обморок…
Я едва успеваю подхватить ее и в этот момент кристалл, вспыхивает ярко-ярко, словно из последних сил и…гаснет…
И опять темнота. Как я уже устал от нее.
«Как здесь все контрастно.
Яркий свет и тьма.
Жара на улице и холод в подземельях.
Красота и уродство.
Любовь и ненависть.
Жизнь и смерть.
Тишина и …»
Сначала мне показалось, но потом я точно услышал голоса и топот бегущих ног. Я весь напрягся и сжался в пружину, не зная чего ожидать на этот раз.
Вдалеке, в одном из проходов показался свет факела, за ним другой, третий и тут же в пещеру вбежало несколько человек. Они были возбуждены и что-то кричали, но, увидев нас, остановились как вкопанные, а потом расступились, уступая кому-то дорогу.
Вперед вышел Сененмут. Он лишь мельком посмотрел на меня и упал к ногам, начавшей приходить в себя Хатшепсут.
- Царица моя, прости неразумного раба твоего. Как я мог усомнится в силе твоей, в бессмертии твоем. Я убил раба, что принес мне страшную весть. Гнев закрыл мне глаза, и я убил всех, кто причинил тебе боль.
- Всех? – голос Хатшепсут был спокоен и строг.
- Да, солнцеподобная. Я открыл шлюзы и пустил реку в комнаты, где предатели упивались своею победою. Я велел лишь вытащить царевича и его мать. Я слаб и не смог убить их, страшась мести богов и не зная твоей воли.
- Ты сделал все верно, верный раб мой. Я сама разберусь с ними. Болота Буто с его змеиным царством станут теперь домом незаконнорожденного, а ее… Много ли пепла в комнате страха? – ее голос вырывался сквозь стиснутые зубы на подобии змеиного свиста.
- Она будет задыхаться там долго, моя царица, - ответил Сененмут и опустил голову.
Я смотрел на них и понимал, что это совсем чужой мне мир и совсем не моя Хатшепсут.
Это царица Египта, которая родилась, чтобы занять трон царя царей.
Чтобы повелевать, казнить и миловать, бороться за власть, воевать и порабощать, рушить и созидать - одним словом - царствовать.
Когда мы вышли из гробницы, на земле уже царила ночь. Крупные, яркие звезды висели прямо над головой, и казалось их можно достать рукой с черного бархата неба.
Прогулка на колеснице до Нила уже не произвела на меня такого впечатления, как в первый раз.
Что и говорить за это время я пережил и более острые ощущения.
Мы сели в лодку. Гребцы взялись за весла, и мы отчалили от берега Смерти.
На реке кроме нашей лодки никого не было. Меня это удивило. Теплая ночь, спокойная река, прохладный ночной бриз, ласкающий лицо, тысячи цикад поют свою древнюю песню, заполняя тишину своими трелями.
Почему-то все оборачивались на меня, удивленно пожимали плечами и снова погружались в какое то оцепенение.
- Неужели тебе не страшно? – наконец не выдержала Хатшепсут.
- Может, я не знаю чего надо бояться, - удивленно отозвался я, только тут начиная замечать, что все бледны и взволнованы.
- Ты не боишься быть ночью на реке? – удивилась Хатшепсут. – Или ты не знаешь, что мертвые бродят по ночам – те, у которых лица повернуты назад, а руки всегда ищут впереди свою жертву?
- Мне думается, что так вывернувшись трудно кого бы то ни было отыскать, - рассмеялся я, удивляясь про себя, жестокому расчету, прагматизму и наивным суевериям, которые уживались в этой женщине.
Она ничего не ответила, только прикусила губу и отвернулась.
Когда мы, наконец, причалили, все вздохнули с облегчением.
Где-то далеко-далеко на востоке, проступила красная полоска зари. Еще немного и огромное светило вырвется из ночного плена и лодка Ра пройдет свой извечный путь по небесной реке.
«Я уже стал думать, как египтянин» – усмехнулся я самому себе и уже собирался, было выйти на берег следом за всеми, как она остановила меня, положив мне свою руку на грудь.
- Тебя ждет дальний путь, - сказала она.
- Меня? – Удивился я.
- Да. Ты должен вернуться к пирамидам, в свой храм, и привезти мне МОЙ «Глаз Ра».
- Это невозможно, - воскликнул я.
- Ты сможешь - я знаю. Ведь ты любишь меня, а любовь может все, - тихо сказала она и, не попрощавшись, быстро ушла.
- Она любит тебя, - услышал я рядом грустный голос.
- Она никого не любит, - отозвался я, и посмотрел на Сененмута, что стоял рядом со мною, глядя вслед, удаляющимся в сторону дворца носилкам.
- Она ни на кого не смотрела так, как на тебя, - не согласился он.
- Тебя изгнали или ты будешь моим надсмотрщиком? – спросил я с издевкой, с трудом сдерживаясь, чтобы не въехать ему кулаком в ухо, за тот кошмар быть погребенным заживо, на который он меня обрек.
Архитектор ничего не ответил и пошел отдавать какие-то распоряжения, суетившимся на пристани рабам, то ли понимая, что дело может закончиться банальной дракой, то ли…
Разве поймешь этих древних…
Солнце поднялось уже достаточно высоко, когда наша ладья, оставив позади город, и подгоняемая течением понеслась вниз, к далекому морю.
Я поднял к плечу камеру и через видоискатель посмотрел на город, который лежал сейчас передо мной во всем своем величии и красоте.
На самой верхней террасе дворца я увидел одинокую хрупкую фигуру, что неподвижно стояла под палящим солнцем.
Я не мог уже видеть ее лица, даже не знал, куда обращен ее взор, но я чувствовал, что она здесь рядом, что она смотрит на меня, и я тоже смотрел на нее.
Я смотрел долго-долго, пока не заболели глаза от яркого солнца, пока не села в камере батарея, пока не исчез за горизонтом город.
Сененмут тронул меня за плечо и когда я оглянулся, протянул кувшин с душистым густым пивом.
Нестерпимо хотелось пить, но кто поверит убийце?
Похоже, архитектор понял мои сомнения, и сам отпил из кувшина.
С таким доводом глупо было не согласится…
Я взял кувшин и отпил пиво с непривычным, но приятным вкусом.
Я пил и смотрел, как исчезает вдалеке место, подарившее мне мечту и так быстро, словно опомнившись, отобравшее её у меня…
«Увижу ли я тебя когда-нибудь милая моя Хатшепсут. Если да – это будет счастливейший день в моей жизни. Если нет, я пронесу твой поцелуй через всю жизнь и верну его тебе на небесах, где меж нами не будет преград, где все равны и обречены на счастье».
Сон постепенно стал опускаться на мои веки.
Один из слуг предложил мне отдохнуть на циновке, тут же на палубе, подставив под голову нечто вроде складного стульчика, только очень низкого, так, что, повернувшись на бок, голова моя весьма комфортно улеглась в «седло» этого странного приспособления.
Сновидения мягкими котятами забирались в мою уставшую голову. Убаюкивали, успокаивали и, наконец, усыпили окончательно.
Проснулся я от жутких криков.
Рывком сел и ошалело закрутил головой.
Ничего не понятно.
Где все?
Ладью несло на камни, а гребцы, словно безумные, били по воде, как попало, ломая весла о борт ладьи, втыкаясь ими в мели, ускоряя и без того не минуемую гибель лодки. Люк, что вел под палубу к гребцам - был заперт. Я оглянулся назад.
В лодке прежде тащившейся на веревке, позади нашей ладьи, стоял улыбающийся Сененмут, в окружении своих слуг. Теперь лодка была отвязана, и гребцы, налегая на весла, уводили ее обратно, к Фивам.
Коварство великого зодчего предстало во всей своей жестокой красе.
Какой я идиот. Пить из рук врага своего…
Да если бы и не пил, что бы я мог сделать один против пятерых крепких мужчин – слуг Сененмута?
Зачем помогать сопернику, когда можно попытаться еще раз его просто убить.
Крушения в этих водах, с разбросанными по дну камнями и подступающими порой к самой середине русла скалами, надо думать происходят довольно часто.
Несчастный случай.
Воля богов.
«Как же сильно он цепляется за власть. Как легко убирает препятствия со своего пути» – подумал я.
Не имея другой возможности, отомстить убийце, я выскочил на корму и закричал.
- Она не достанется тебе. Слышишь, это говорит тебе тот, кто пришел издалека и знает все… Твое имя будет покрыто забвением… И твоя мумия, для которой ты сделал тайную комнату в ее гробнице, никогда не будет покоиться в ней… Ты умрешь изгнанником, тогда как меня она будет помнить вечно…
Улыбка слетела с лица зодчего.
Видимо никто из его современников не знал про тайный склеп, что он приготовил для себя, но об этом знал я - и это напугало Сененмута.
Теперь лицо его было сплошной маской гнева. Он потрясал кулаками и кричал проклятия мне вослед. Но его лодка уносилась все дальше, и я уже не мог разобрать слов.
Раздался страшный треск. Это ладья, потерявшая управление, наскочила на скалу и на глазах стала рассыпаться на куски.
Оказавшись в воде, я ушел с головой под воду, и понял, что это конец…
Прямо у меня на глазах невесть откуда взявшийся крокодил перехватил одного из гребцов поперек туловища и, закрутившись юлой, потащил несчастного на дно.
Вынырнув, я увидел еще с десяток подобных водоворотов, окрашивающихся кровью от соприкосновения мощных челюстей с человеческой плотью.
Люди кричали и молили о помощи, но никто не мог помочь им на этом пиру смерти.
Погрузившись, от ударившей в скалу волны под воду я увидел перед собой разинутую, зубастую пасть чудовища и…. растворился в вечности…
Продолжение следует...
За Гранью часть четвертая
© Copyright: Лариса Павлова, 2003
Свидетельство о публикации №203040600065
Свидетельство о публикации №203040600065
Рецензии