За водкой

Б. К. Панову


Однажды мы с Семёнычем выпить решили. Полдня маялись, тосковали, а потом поняли, чего нам надо. Нельзя же так, думаем, года-то проходят... Вообще-то мы с ним не алкаши какие, просто так, за здорово живёшь, не потребляем. А пьём только тогда, когда душа требует. Мы с Семёнычем плотничаем вместе в колхозе, ну и по-соседски иногда отдыхаем, стало быть.

Решить решили, да где взять-то?

-Так у Машки же, у Мочалкиной, в Баклановке, – вспомнил Семёныч.

Он всегда такой: вялый, сонный, как артерия, а как мыслю какую подкинет – ну хоть падай.

-Так до Баклановки же час езды! – говорю. – Ты чего, Семёныч?

А он:
-Ничего, как раз подморозило, доберёмся быстро.
-А на чём?

Переглянулись мы с ним. Всё равно без третьего не в радость пойдёт, решили. И к дядьке Евсею поспешили. Ну, того долго уговаривать не нужно. Вывел он свою хроменькую кобылу Лизку, впрягли, поехали.

А декабрь в тот год выдался гнусный какой-то – то колотун, то слякоть. Вот выбрались мы в степь, едем себе, слюнки глотаем уже, байки травим. И вдруг – и получаса не прошло ещё – ветер подул, снег повалил, закружило, завертело... Вьюга! Ну так и хрен с ею, думаем. Вот купим беленькой и согреемся. Она, родимая, в такую погоду ещё быстрее в горлянку проскользнёт. Да и пользительней оно с мороза-то. Не назад же вертать, ей-богу.

А после уже и не до водки стало. Задёргался дядька Евсей, засуетился.
-Погодите, мужики, – говорит, – не соображу никак, где мы.

Оно и не мудрено: темно вдруг стало, дальше носа не видать ни черта, а Лизка знай себе прёт, как  танк, не разбирая дороги.

Короче говоря, сбились мы с пути, остановились посреди поля и куда дальше – не поймём. Тут уже о выпивке и думать забыли: найти бы пристанище какое.

Когда глядь – вроде огонёк впереди виднеется. Подъехали ближе – точно: избушка, а дальше – лес. Ну, постучали. Открыл нам мужичок кряжистый, впустил в дом, представился лесником, подкинул в печку дровишек, усадил нас на лавку. Мы насчёт ночлега заикнулись.
-Ладно, – согласился он, – чего уж там, оставайтесь.

Посидели маленько, потолковали о том, о сём. Вижу, Семёныч мой ёрзать начал. Я-то его сразу понял: намёрзлись же, проголодались, как волки. Вот, значит, намекнул он хозяину: неплохо бы, дескать, перекусить чуток.
-Добро, – согласился лесник. – Водка у меня есть, шамовки много, так что не пропадём.

А потом сощурился, леший его задери, и говорит:
-Но условие моё такое будет: вы тут ешьте-пейте, сколько влезет, а только после я по стольнику с носа сдеру с вас.

Дядька Евсей аж крякнул с досады. Мы с Семёнычем тихо переглянулись, секунду-другую покумекали, незаметно карманы свои, где деньги, ощупали, ну и согласились. Чёрт с ним, куркулём проклятым, решили. Уж мы-то за свои кровные обдерём его, как липку, век будет помнить. Ужо-тко погуляем, думаем.

Хозяин оживился, картошечки отварил, мясца-сальца вынес, огурчиков, грибочков, красиво всё это расставил на столе, потом в подпол слазил, бутылочку запотевшую достал. Сели мы, вздохнули-выдохнули и, богу помолясь, за дело принялись.

Сперва оно славно пошло, в охотку. Разогрелись мы, подобрели, про баб заговорили. Эх, думаем, года-то проходят, так чего уж там! Час пролетел, другой – до краёв наполнились мы. Уж и не хочется вовсе, но мысль о деньгах потерянных подстёгивает, зараза.

После гляжу – Семёныч мой побледнел вдруг, испариной покрылся. Сидит, бедняга, весь прямой, как кишка, не дышит, глаза вытаращил, нижнюю губу свесил – приехал, стало быть. Он-то вообще пожрать не дурак, мамон себе знатный отъел, а тут, видать, живот прихватило. Желудок у Семёныча, я знаю, слабенький, не впервой это. Вскочил Семёныч, на двор побежал. Мы с дядькой Евсеем перемигнулись: понимаем, дескать, бывает.

Воротился Семёныч в хату – и снова к столу! Упорствует, значит, до последнего отстреливается. «Молодчага, – думаю, – не бросил нас в беде». А он, и пяти минут не прошло, опять побежал.

Тут и у нас харчи эти через ноздри пошли. Но и мы решили не сдаваться, сражаться до конца. А хозяин знай себе посмеивается, паразит, и подкладывает, подкладывает. Ну, и о водочке не забывает, конечно.

Наконец, уже ближе к утру, запросили мы пощады. Лесник одобрительно кивнул, постелил нам, где смог – улеглись. Мы-то с дядькой Евсеем заснули быстро, а Семёныч так всю ночь и пробегал. Видать, не в коня корм пришёлся.

Утром проснулись – голова гудит, во рту – как эскадрон ночевал. Лесник завтрак подал: яичница с грибами, ветчинка, ещё что-то, уж и не помню. На посошок выпили. Правда, Семёныч, бедолага, отказался сразу, зато дядька Евсей – на что уж сухонький мужичонка, кажись, куда в него и умещается-то? – хозяина уважил, всё честь по чести.

Лесник нам в дорогу кусок сала завернул, банку маслят предложил. Мы не стали отказываться. «Надо ли ломаться? – думаем. – Года-то проходят...»

Что ж, пришло время расплачиваться соответственно уговору. Отошли мы в сторонку, пересчитали наличность нашу – и к хозяину. А он засмеялся да и говорит:
-Вы что ж это, мужики? Ведь я разыграл вас.
-Как так? – спрашиваем.
-А вот хотел, понимаешь, поглядеть, во что вы свой стольник кровный оцениваете. Очень уж мне любопытно было... А деньги спрячьте, спрячьте, не по-людски это.

«Эх, – думаем, – зря только вредничали. Хорошего человека обидели понапрасну».

Поклонились мы ему, влезли в телегу и поехали.

Вдруг чувствую: что-то мягкое подо мной. Вроде раньше этого не было, когда сюда ехали.

-Так я ж у лесника мешок овса спёр, когда ночью на двор бегал, – вспомнил Семёныч. – А после вот запамятовал начисто.
-Ох и дурак же ты, братец! – незлобно ругнулся дядька Евсей, задумчиво попыхивая папироской.
-Так ведь жалко ж было, что сто рублей зазря пропадут, – вздохнул Семёныч. И рукой махнул: – Э-эх, невдобняк!..