Старость

Иногда думаю я о жизни и грустно мне становится, на душе тяжко. Думаю о том, что старой когда-нибудь стану, что буду так же, как и дед мой, одна на всём свете. Хоть и любим мы его, хоть и заботимся, да не то всё это. Как умерла бабка, так он совсем плох стал – болеет. По началу не хотел признавать ейной смерти, всё говорил, что вернётся она, блинами его накормит.
Да может, и она жива была бы. Подикось, если б повезло, и рядом мы были, не умерла бы.
Она по весне концы отдала. Всю зиму-то болела, всем соседкам у нас в селе жаловалась, мол, голова болит и сердчишко пошаливает. Да ничего, каждое утро вставала, деду кушать пекла. Было у неё понятие ишо со старых времён, что жена мужу помогать должна, обстирывать его, кормить. Говорит, бывало: « Он же як дитятко малое. Яго не покорми – попробуй, так он на пустой живот так и будет ходить, покуда не подохнет или другую бабу себе не найдёт».
Да куда уж там было до другой бабы, если он от бабы Фроси ни  на шаг за всю жизнь не отходил. А там ужо, как состарился, началась с ним беда какая-то. Всё нас не узнавал, говорил, что какие мы ему дети да внуки, коли ему всего 25. Подойдёт, ишо бывало, к бабке и говорит: « Ефросинья, пошли на танцы!» А сам-то еле ходит.
Мы их к себе жить хотели забрать, а баба Фрося говорила, мол, дед какой- никакой, а ведь любит. Ей-то оно приятно было.
И вот весной той как-то стояла она у стола, тесто месила, что ль, и плохо ей с сердцем стало. Упала, сказать ни слова не может, а дед как сидел, так и остался на лавке. Посмотрел на неё и говорит: «Ефросинья, ты б хоть на печку спать-то, а тут нехорошо – люди придут, засмеют. Не хочешь что ль? Ну спи здесь.»
Мы пришли, а он нам: «Там бабку не будите – ухайдакалась она, поспать пошла. Да прямо около стола и легла. Вы её не трожьте.»
Мы как  про то услыхали, всё сразу поняли. Мамка ему и говорит: « Умерла твоя Фрося. Нету её больше», а он ей говорит: « Ты чего брешешь баба? Спать она пошла. Спит Ефросиньюшка.»
Так и не поверил нам. На похороны идти отказался. Сказал, что врём мы всё, что за молоком к соседке Фрося пошла.
Понял, что правду мы говорим только когда как-то раз не дозвался бабки. «Ваша правда»,- говорит, - « Фросенька приходила всегда, когда я звал, а тута, глядишь, и нету её.»
И ушёл на печь.
Я его зову, мол, дед, иди к нам, за стол. А он поворачивается ко мне лицом, оно у него красное всё, в слезах, и меня спрашивает: «  Ужель и правда нет её теперь?». «Правда, дед,» -  отвечаю я.
Он отвернулся к стенке и долго плакал ещё. А потом говорит мне: «Кажись, теперь я один совсем, и мне скоро помирать ». Я хотела возразить ему, но он мне опять, уже шёпотом : « ты мне не возражай, я больше пожил, я любил, внученька».
Мало с кем он теперь разговаривает, не узнаёт никого. Только всё повторяет: « Скоро, Фросенька, скоро ужо свидимся-то небось. Ты жди меня, голубушка, жди».